Ожившая легенда

Из сборника "Воспоминания. о.Наргин (Зёюк-Зиря)"

   
       Есть такой клочок скалистой земли посреди Бакинской бухты, в пятнадцати километрах от Баку. Это - Наргин. В ясный день он словно купается в солнечных бликах моря. В ненастную же погоду даёт знать о своём присутствии мигающими огоньками маяка. Тогда полуразмытые очертания острова, тонущие в облаках тумана, приобретают загадочность, порождая всякие домыслы и воскрешая в памяти старинные, почти позабытые легенды.

       Овеяны недоброй и доброй славой острова Каспия. Их много. И о каждом из них рассказывают легенды каспийские волны и ветры, то нежные как девочка, то свирепые как вепри.

 «В августе 1914 года был создан один из первых концлагерей – Кожуховский концентрационный лагерь. Прежде всего там оказались немцы по национальности, граждане Германии, Австро-Венгрии, Османской империи... Если коротко, все подозрительные, ненадёжные по условиям военного времени – например, подозреваемые в возможном шпионаже. Заключали их здесь до конца войны, которая шла.» -свидетельствует историк Юрий Николаевич Моруков, много лет занимающийся изучением не мистифицированного, а реального ГУЛАГА.

Один из первых..., а в их числе и концлагерь на острове Наргин в Каспийском море. В наскоро сколоченных бараках из досок на острове разместили (по одним данным до семи, по другим до десяти тысяч) военнопленных турков, венгров, чехов, немцев, австрийцев, которые в 1914-1915 годах, во время оккупации войсками царской России Восточной Анатолии были пленены.

Документальный кинофильм «Адский остров Наргин», выпущенный на экраны в Турции, отражает трагические события, которые пережили турецкие солдаты на острове Наргин. Использованы в фильме архивные документы тех лет, а также воспоминания 11 турецких солдат-пленников на Наргине, сумевших вернуться на родину живыми. По свидетельствам документов и свидетелей, в большинстве своём, военнопленные погибали от антисанитарных условий, отсутствия медикаментов, голода, обезвоживания организма, укусов змей, а также убийств и пыток, совершаемых лагерной охраной.
 
Кончилась Первая мировя, но не кончился Наргин.В 20-30 годы остров Наргин называли азербайджанским ГУЛАГом. Он был местом массовых расстрелов и захоронений. Жертв привозили сюда на баржах. Тысячи людей, осуждённых судебными «тройками» были расстреляны на Наргине, вдали от людских глаз. Бывало, что затапливались целые баржи, забитые живыми людьми. По рассказам аквалангистов, они до сих пор находят останки людей, привязанных под водой к цепям.

Один из первых узников Наргина, ныне покойный Рамазан Халилов, директор мемориального Музея Узеира Гаджибекова, рассказывал:

«В июне 1920 года я, как бывший унтер-офицер одного из полков Дикой дивизии, был арестован сотрудниками Особого отдела XI Красной армии. После полуторамесячного пребывания в общей камере тюрьмы, находившейся на Старо-Полицейской улице (ныне улица Мамедалиева, дом 5), я под конвоем «с вещами» был отправлен на остров Наргин. Этот остров стал для меня проклятьем. Нас разместили в грязных, вонючих и тесных бараках, где до нас содержались пленные турки. Днём мы, словно в раскалённой печке, изнывали от нестерпимого солнечного пекла, не приносили облегчения и душные ночи. Порой нечего было есть, жажду утоляли тёплой гнилой водой. Круглые сутки не давали покоя свирепые, величиной с ноготь блохи, ночами по нашим нарам бегали крысы. От комаринных укусов и расчесов лица заплывали до неузнаваемости, а руки, ноги и всё тело были в красных волдырях, словно от крапивных ожёгов. Вскоре у нас начались желудочно-кишечные заболевания, от которых каждый день в бараках умирали едва державшиеся на ногах узники. Их хоронили в восточной части острова – в ямах, в которых вечный покой обретали сразу пять-шесть и больше человек, сколько умирало к моменту погребения. А тех, кому в Особом отделе приказывали «без вещей» собираться в путь-дорогу, везли расстреливать на недалёкий от нас остров Песчаный. На этом острове (Наргин) я пробыл до самого сентября и был освобождён благодаря заступничеству Наримана Нариманова.»

  В 30-е годы прошлого века Наргин тоже оправдывал своё зловещее название «Остров смерти». Вот о чём поведал Пётр Пухляков, долгое время работавший на острове смотрителем маяка:

 « Насчёт расстрелов ничего сказать не могу, но на острове действительно находился изолятор: несколько бараков за колючей проволокой. Говорили, что в них были «враги народа» - троцкисты. Затем, уже к концу войны, их увезли, бараки сравняли с землёй, на этом месте возвели каменную казарму для солдат.»

  А подполковник в отставке, бывший заместитель командира полка по тылу Музагид Ибрагимов (на острове служил с 1949 по 1969 год) рассказывал, что при рытье окопов в западной части острова (со стороны Баиловской косы) солдаты не раз натыкались на ямы с останками людей, черепами, находили и золотые коронки. Чьи  же это останки? Ясно, что это не были древние находки, потому что золотые зубы тогда не делали.»
 Согласно свидетельств Рамазана Халилова хоронили военнопленных в восточной части острова, а Музагид Ибрагимов рассказывает о захоронениях в западной части Наргина.

Свидетельства насчёт захоронений верны.Мне, служившему на Наргине на командном пункте полка ПВО войсковой части 43712 не знать ли историю острова?! Хотя бы в основных её моментах. А майора Ибрагимова как не знать? Или, к примеру, завклубом капитана Маматказина? Ведь от одного зависели наши желудки, а другой «кормил нас духовной пищей». Я не говорю уж о офицерах штаба, дивизионов и батареи управления. Все солдаты, сержанты и офицеры части знали практически друг друга в лицо. Особенно те, кто служил на КП, как и я.

 Мы, наргинцы, были и не военопленные и не «враги народа», а сыны своей Родины – Союза Советских социалистических Республик. Конкретнее – являлись огненным щитом нефтяного Баку. О своих братьях по оружию написан мною не один «минироман». Все они не сухое изложение, а писаны с любовью и небольшой художественной выдумкой, за что, надеюсь, меня простят «огнепоклонники- наргинцы» - сильные духом ребята. Вот как эти. 
 
 На Наргине довелось служить мне, автору этих строк, братьям Зезекало и Жорке Буднику, героям моего миниромана «Зезекало». Так как Вовка и Колька не говорили, а «балакали», то я с их согласия переведу несколько  их писем родителям в степной хутор на Дону, откуда они родом.

 «У пэрвых строках нашого письма кажемо вам, мамо, папо и сыстра, здрастуйтэ!!!...

Во – вторых сообщаем, что мы служим в войсках ПВО. Здесь хорошо кормят. Дают гречку с салом, борщ добрый с мясом, да компот с сухой фруктой на обед, а на завтрак пюре с жирнющей сельдью атлантической, или манную кашу с маслом, да сахар с чаем, а ещё какие-то кругленькие канфетки маленькие, «драже» они называются. Говорят, что они от какой-то дезинтерии, это такая  «дрыстяча» болезнь. Ею страдает офицерьё, которое подолгу в Азербайджане служит. А мы пока, слава Богу, нет, хотя и не офицеры.  На ужин также хорошо кормят. Вы же видите на фото - морды - Во!, а жопы-Во! Вот такое - ПВО! Так что вы, мама, папа и ты, Ленка, не волнуйтесь о нас.

 В ПВО не всех берут, а только таких, как мы да Жорка Румын – здоровых хлопцев. И чтобы петь могли. Вы не пугайтесь от того что мы служим на острове Наргин, а радуйтесь. Здесь бывал наш земляк – Степан Разин с казаками. На одной из каменных глыб в море, что чуть меньше самого Наргина, атаман саблей написал: « Бул Я!», а теперь вот и мы, Вовка с Колькой – дети ваши, да Жорка Румын.

А сейчас мы вам напишем о любви. Особенно то будет интересно тебе, Алёна, так как ты уже взрослая и красивая. Может тебе и пригодиться в жизни... У нас в полку есть старенький майор, который говорит, что старые люди, азербайджанцы - «аксакалы», всю правду о Степане Разине знают. С его слов, мы вам о той правде напишем чтобы вы могли рассказать в хуторе, а может и дальше, аж до Азова, Кагальника, а то и до Старочеркасска с его станицами.
 
 Дело было так: казаки в походе за ясырём, полонили шахиньшахскую дочь. Её звали Зёюк-Зире. Красоты она была сказочной. И когда дуванили ясырь, Степан ту красоту забрал себе, как атаман и самый храбрый. Он так её полюбил, что с Наргина не хотел уходить, а надумал из  всех островов Каспия образовать своё казацкое царство со столицей Наргин. И чтобы он был казацким царём, а его Зёюк-Зеря - царицею. Казаки по-началу согласились. Дали названия островам свои, а не персиянские. Так появились: Дуванный, Свинной, Обливной, Лось, Глинянный, Булла, Жилой, Святой и ещё много других. Недолго погуляли казаки в своём царстве морском, да и заскучали по Дону-Батюшке.

Степан не хотел возвращаться, но братство казачье нарушить не мог, и отправился вместе с товарищами. Всю дорогу он горевал. Пил медовуху, как воду, да всё целовал-миловал свою Зёюк-Зирячку. Лишь вышли челны навстрежень простора Волги, совсем зажурился атаман. А тут его подначивать начали: «Чтож ты, атаман, нас на бабу променял? Только ночь с ней провалялся, сам на утро бабой стал». Как взбесился атаман, да как зарычит: «Я?! Бабой?!» - схватил шахскую дочьку, поднял выше головы на своих могучих руках, и как закричит:

«Волга, Волга, мать Родная! Волга – русская река, не видала ты подарка от донского казака!»

И  бросает её  -  любимую персияночку  в волжскую волну... У всех казаков дух перехватило, язык отнялся. А Степан, глаза кровавые, брови сведённые, смотрит дико на товарищей своих и спрашивает:
 « Чтож вы, черти, приуныли? Эй ты, Филька, чёрт, пляши! Ну-ка грянем удалую на помин её души!».
         
 А персианочка не утонула. Её Бог персианский спас. Она в русалку морскую обратилась и на Наргин приплыла. Поплавает, поплавает возле всех островочков, где любились они со Степаном, залезет на камень, где написано « Был Я!», сядет, склонит головку на колени, и плачет. Это правда. Мы её видим в лунные ночи. Но к себе она никого не подпускает. Только подойдёшь, а она, смотрит  на тебя глазами в слезах, и - нырь в море. Очень персианочка  атамана нашего донского любила.

Так рассказывают.

        На этом письмо мы заканчиваем. В другой раз напишем как мы живём. Это не то, что в хуторе. А пока обнимаем вас и целуем. Вам Жорка привет передаёт»...

 
Алёнка то письмо спрятала, и на вечерней заре читала-перечитывала. А то на Савкину речку с ним уйдёт, сядет на бережку, как та персианочка, и читает письмо сердцем, до тех пор, пока слезинки на ресницах появятся. А потом поцелует его, положит на свою млечную грудь под платье, и идёт загадочная домой.


Второе письмо начиналось так:
 «Здраствуйтэ, мама, папа и Алёна!
 Як мы вам ужэ пысалы, служить погано мы нэ можемо. Усюду, як атаманськэ око, око нашого старшины Закопайло.... Он с утра нам задаёт такого жару, что потом весь день крутишься, как ужаленный. Одно спасение от него – заступить на боевое дежурство. На КП он не ходок. Его дело - порядок. Попробуй не успеть койку под линеечку заправить! Так он тебя дрессировать, как собачку будет, пока своего не добьётся. А не почисть бляху до сияния, или ботинки – это конец света! Орёт, какатаман: «Закопаю!»

Мы, как кто его увидит, кричим: «Пацаны, атас! Закопай идёт!» - и в шурш, как перепёлки из-под косилки. Он нас в столовую водит и обратно до казармы, где мы живём. Мы там и спим, если не на дежурстве. Вечером в субботу и воскресенье он нас из столовой ведёт прямо в клуб, если мы его не допекли. А то тебе дулю с маком, а не кино будет. Будешь строевым «Ать-два! Ать-два!» до полуночи искры с наргинской каменюки выбивать. Из столовой до клуба – это парад! Строем, с песнями и отданием чести встречным дивизионам.

       У нас на батарее, где мы служим, запевала добрый Петька Пивень. Он хоть и хохол, а поёт. Ах, как поёт!  Ну а мы ему компанию составляем. Старшина нас за это уважает. Поужинаем досыта, перекурим, идём в развалочку вольно, на душе хорошо от каши перловой, она скучать не даёт никогда. Ту кашу с черносливом любит начальник столовой Хлебодаров, а так же прожоры-повара - Иван Величко с Кулешовки, что под Азовом, да ещё его помощник Витька из Колузаево, и Гришка из Рогожкино, как и Иван - «пончики». Старшина идёт позади строя. Он всё видит и всех. И знает кто чем дышит. Вот он подаёт команду:

  «Пивень!...Запевай! А вы, ЗезЕкалы, помогайте ему. Да так, чтоб до самого Ирана зезепукало и зезекакало! Не то закопаю в Наргин, как врагов народа!»

       А офицеры нам говорили, что на Наргине, до нас ещё, пленных турок мурдовали, а после Гражданской войны каких-то троцкистов живьём топили в море, а многих закапывали живыми в каменные ямы, а сверху заливали бетоном. Как, зная это, можно было плохо петь?! И мы старались вовсю. Пивень как заведёт голосом своим, что аж в ушах звенит: «Роспрягайтэ, хло-о-о-пци, конэй, тай лягайтэ по-о-чувать...», как до припева доходит, вся батарея подхватывает: «Маруся, раз-два-три калина! - чернявая дивчина в саду ягоды рвала!», а мы с Колькой громче  всех глотки дерём, так что и правда до самого Ирана слышно.

 На Наргине мы не одни. Здесь ещё дивизион огневиков майора Гончаренко. Хлопцы там все на подбор – бугаи, и почти все осетины. Мы поём, а они нам навстречу со старшиною Гавкучим прут. Вот тут Закопайло и Гавкучий свой форс проявляют.

Закопайло голосом, на гром похожий, как рыкнет: «Ба-та-ре-я-я! Смир-р-рно! Равнение на... лево!

А Гавкучий: «Ди-ви-зи-о-о-н! Смир-р-р-но! Равнение на... лево!»

И до самого Ирана монолитный чеканный шаг и цокот подков ботинок: «Бац! Бац! Бац!» Так что вся авиация НАТО в Иране пукала, писяла и какала! А чайханьщики Баку на Приморском Бульвьваре говорили:«Боги бацають! Зиначить вайны ни будить! Захади мой чайхана, ара!»

 После того, как отбацаем, старшина разборку устраивает. Особенно достаётся тем, кто плохо поёт. Вот и вчера так было.

 - Каюмов, - говорит старшина, - если ты в строю выть будешь как шакал, я не посмотрю, что ты такой маленький, как лошадь Прживальского, а в каменюку Наргина закопаю.

- И тебя, Джумаев, хотя ты как верблюдина – верха не достанешь, закопаю с  Каюмом в одной яме, если будешь так петь: «А-а-а-а!», кто так поёт? Это Наргин, а не Каракумы. Ты в пустыне мог а-а-акать, хоть до всерачки, а на Наргине - не смей! Закопаю в каменюку! Вот берите пример с Мишки Буркуша. Он на Наргин не из Москвы прибыл, а поёт как! Настоящий пивень с полонины! Он как запоёт» «Лытять гусы с полонины, лытять гусы... Пало пирья на подвирья як повирья, Ой! Лытять гусы» - у меня сердце замирает. Это же надо такое! Не горло, а трембита!


 - Лягусь, а ты с чего взял, что во время команды «равнение налево» шею свою лягусячью вытягивать так, что нос твой выше головы правофлангового ефрейтора Рабиновича?! Кто тебя такой дурости учил? В какой воинской части? Ты хочешь чтобы я тебя по шею закопал? Смотри у меня! Ещё раз увижу носяру твою поверх головы направляющего..., он не успел договорить, а тут маленький-маленький солдатик первогодок Гриша  с Полтавщины голосок подал:

- Лягуся, товарищь старшина, закопайте в первую очередь! Он меня залупендриком обзывает. Какой я ему залупендрик? Я- рядовой Запупендрик!»

И все батарейцы за животы хватаются от просьбы телефониста-направленца.
Его с тех пор иначе как «Залупендрик» никто не называет, даже оперативные дежурные на КП полка.
 
 Писать заканчиваем.  Поужинаем и на КП. Оно у нас как нутро в каменюке Наргина спрятано. Сейчас там оперативный дежурный, кто-либо из старших офицеров штаба, проверит нашу подготовленность  к службе, и скажет:

- На охрану воздушной границы нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик, ЗАСТУПИТЬ!

И мы сменим своих товарищей. Пусть идут отдыхать. На их дежурство сегодня выпало аж пять «Готовность №1!», а это не халам-балам.

А теперь мы вас обнимаем и целуем.
Ваши  наргинцы – казаки, Вовка «Зезепукало» и Колька «Зезекакало», а Жорка Румын привет вам передаёт».