8. Власти борются с защитниками фестиваля бардов

А в эти самые дни в Новосибирске политический шабаш набирал силу, опережая самое время. Появилась ещё одна публикация в той же газете «Вечерний Новосибирск», на этот раз редакционная: «Нужны чёткие идейные позиции».

Теперь уже досталось всем, от кого поступили в редакцию возмущённые отклики.
Аспиранту НГУ А. Хуторецкому, упрекнувшему газету в том, что «она поместила статью, насыщенную клеветническими измышлениями и гнуснейшими инсинуациями в адрес умных, достойных людей», редакция ответствовала:

«О чём дискутировать, товарищ будущий учёный! О песнях Галича? Очень жалко, что вы до сих пор не научились отличать белое от чёрного. А ведь так можно и позабыть, чей хлеб ешь».

Прилетело и мне, – Добавил Анатолий Бурштейн:

«В организации концертов «бардов» основная «заслуга» принадлежит кандидату физико-математических наук А. Бурштейну, который до последнего времени был так называемым «президентом» клуба «Под интегралом».

В этом деле он проявил изворотливость и энергию. Ведь элементарный порядок требует от организаторов выступлений профессиональных и самодеятельных артистов хотя бы простого знакомства с их репертуаром.

Трудно поверить, что Бурштейн не знал, о чём будут вещать участники концертной бригады «бардов», о том, что Галич, как он сам говорил, будет исполнять песни «от лица идиота».

Бурштейн готовится к защите докторской диссертации []. Хорошо бы ему перед этим почитать книжки по политграмоте и определить свои идейные позиции. Советскому обществу нужны не только физики и математики, но идейно убеждённые люди, прочно стоящие на марксистско-ленинских позициях».

Впервые обо мне говорилось как об экс-президенте или же как о президенте экс-клуба.
А неделю спустя по радио передают моё назидательное интервью, и иные горячие головы плещут масло в огонь политической бури, используя его как аргумент «сверху».
Ничего о том не ведая, в первый же вечер по возвращении в городок забредаю в хорошем расположении духа к академику Будкеру, заметив его в огороде. Не расставаясь с лопатой, он бесстрастно роняет, завидев меня:
– Поздравляю, сам себя похоронил.

— Что вы имеете в виду, Андрей Михайлович?

— Как что, разве это не ты выступал по радио?

— Так ведь по советскому же!

— Теперь это, как говорится, «без разницы».

Чтобы понять эту пикировку, надо кое-что знать о драматических событиях, развернувшихся уже после фестиваля, когда «чужие голоса» пофамильно назвали «подписантов» [].

Среди них оказалось и 46 человек из Академгородка. Подписи стояли под петициями, адресованными Верховному суду СССР и оказавшимися за кордоном невесть как.
Петиции содержали настойчивые просьбы, если не требования, гласного и объективного судопроизводства, которое не было таковым в процессе над известными правозащитниками Галансковым и Гинзбургом.

Последний всего лишь пытался опротестовать осуждение Даниеля и Синявского, свершившееся годом раньше, для чего собрал для самиздата относящиеся к этому делу материалы. Его право на протест наши «подписанты» отстаивали как своё собственное.

В отличие от надписей на стенах торгового центра, этот акт гражданской озабоченности был лояльным и вообще нормальным с правовой точки зрения. И вместе с тем аномальным, беспрецедентным в жизни нашего общества, всё ещё продолжавшего считать, что от власти не только нельзя ничего требовать, но даже и сомневаться в её непогрешимости преступно.

За одно лишь это сомнение нарушивших табу партийцев стали повсеместно выгонять из партии, а иных даже увольнять с работы. К моменту нашего разговора с Будкером общественное неистовство достигло апогея.

Значительная часть населения искренне недоумевала, откуда вообще могли взяться сомнения при отсутствии какой бы то ни было информации в отечественной печати и гневно обличала «подписантов» как поющих с «вражеского голоса».

На этой волне демагогии усиленно муссировались слухи, что главные-де организаторы остались в тени, подтолкнув под руку простаков.

Это был прозрачный намёк на «Интеграл», который притягивали к делу за уши.

Открытым текстом на закрытых собраниях меня и других осуждали «за пропаганду песен Галича», а подозревали чуть ли не в заговоре.

Правда же состояла в том, что, когда однажды вечером ко мне заявился поздний гость, чтобы ознакомить с текстом петиции, я весьма разочаровал его, вернув документ неподписанным. Он ушёл, а на другой день у меня собрались лидеры клуба, входившие в чрезвычайный комитет.

У президента не было права приказывать, но я употребил весь свой авторитет, чтобы убедить их воздержаться от подписи.

Я говорил им, что мы стоим не перед моральным, а перед политическим выбором.

Подписать циркулирующее негласно письмо — значит дать повод считать, что «Интеграл» — это лишь видимая часть айсберга. Ну, а если есть невидимая, то уж ясное дело: находясь в подполье, она вынашивает тайные замыслы.

Я говорил, что стоящие во главе общественной организации не имеют права выражать личное мнение. Хотим мы этого или нет, но мы ответственны за доверившихся нам 150 членов клуба, которые ни сном, ни духом не ведают о происходящем и не уполномочивали нас распоряжаться их судьбами, никого не спросясь.

А то что судьбы могут быть сломаны на этом, не исключалось.

Увы, некоторым казалось в тот вечер, что я сгущаю краски, да и мне самому на исходе 1967 г. не очень-то верилось, что такое может случиться, но считаться с этой возможностью я был обязан.

А год спустя Серёжа Андреев — мой поздний гость, погибший впоследствии под высоким напряжением в ИЯФе, — пришёл ещё раз, чтобы пожать руку за дальновидное решение.

Ах как были разочарованы иные наши «радетели», не найдя под петициями вожделенных подписей большинства интегральских лидеров, даже скрыть это были не в силах. Не инспирировать «Интегралу» заговор, не раскрутить «коллективки» с международными связями! Увы!

И тут, как на грех, это интервью по всесоюзному радио, ну прямо сапогом да на больную мозоль.

Последовал прямой высочайший звонок начальнику Гостелерадио, и оба мои интервьюера получили своё. А Будкера уполномочили уговорить меня уехать из Академгородка подобру-поздорову, «как обещал» [].

Надо отдать ему должное, он и обмен квартиры на Москву оговорил в качестве условия, и даже работу мне там успел подыскать в Черноголовском отделении Института химической физики. Короче, высылали меня вон.

Слава Богу, хоть не из страны.

Однако посредническая роль Будкера в этом деле и смущала, и коробила меня.

Мы не были связаны ни по работе, ни по университету в тот момент, а если и были близко знакомы, то лишь в тех пределах, какие оставляла разница в возрасте и положении.

Поколебавшись немного, я в конце концов отказался от его помощи, пообещав всерьёз рассмотреть этот вопрос, если ко мне обратятся напрямик.

– А ты уверен, что с тобой кто-либо станет разговаривать? — спросил Будкер раздосадованно. — Смотри, пожалеешь.

— Пусть так, — ответил я.

Стояло жаркое лето, диссертация лежала в Москве, «Интеграл» в руинах. Я был свободен ото всех и вся и готов к обороне. Но на небе ни облачка.

И вдруг...

Пожаловали-таки к директору  всё с той же песней: пусть уезжает. Однако старый упрямец и педант, бывший путевой обходчик, а по тогдашнему положению член-корреспондент АН СССР А.А. Ковальский и бровью не повёл.

На работе, мол, зарекомендовал себя отлично, деловых претензий ему институт предъявить не может, а если он по вашей линии проштрафился, то вам и меры принимать.

Не стал мараться.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2018/10/01/202