Тропа в никуда

               
               
               
    Хренов с Луковым отбывают времечко в уснувшем социализме, да не  в каком нибудь, а в хмельном развитом, где можно теперь до коммунизма даже рукой дотянуться. Шаг ступил – и ты там.
      И вот им до смерти захотелось поймать живой коммунизм. Ступают они, ступают, тянутся, тянутся – а его нет и нет. Где ж это он? Чёрт бы его побрал. Чё же, это мать твою, делать-то будем?
       Ну и смекнули: «Чё пуп рвать да пирамиду мечты строить, лучше пить – быстрей там будешь, многие уже там».
       И, правда, как они только зубами откупорят бутылку и смотрят: о, уже и на подножке коммунизма. А порцию пропустят – и совсем въезжают в него. Стали они уверенны, что коммунизм теперь они знают как жену родную, и даже его щупают. И ходить туда стали почти каждый день.
       Как выпьют, так дорожка их сразу в коммунизм и приводит. Там им вольготно, хорошо и просыпаться не хочется, сохнуть-то на трезвого. Трезвая жизнь для них, что ёж раздутый, дотронутся невозможно. А прозрачную приголубил – и в коммунизме. Весело становится, разговор потоком прёт и прёт. Краснеют сразу в патриотизме и наговаривают целый вагон, да ещё и в придачу тележку.
      Правда, ходьба такая вдохновенная в коммунизм не по нраву пришлась их жёнам, и пожаловались они парторгу: «Помогите вернуть мужей к жизни, не туда уходят».
      Парторг Чудиков Иван Нилыч распорядился под конвоем участкового милиционера приволочь Хренова и Лукова на собрание, чтобы перед партийцами пропесочить, промыть позорным душем пьянчужек. Он был уверен, что этих придурков перемнут его ребята, раз пить с головой не умеют. 
       – Ну-ка, встань, Хренов, выйди перед народом, да скажи, почему пьёшь, ты же рослый красивый мужик, – начал Иван Нилыч.
       – Встань! – толкнул участковый Хренова.
      Тот встал и нехотя выдвинулся вперёд.
       – Я чё –один, что ли, пью? Вы чё здесь собрались – все непьющие? Тем боле, в коммуне уже толчётесь.
       – Ты за всех не говори, ты за себя отвечай, и вопросы не задавай. Тут вопросы задаём мы.
       – Аха, зачем пью? Хы! Родион Фомич Хренов пьёт, чтоб в коммунизм веселей въехать! Так смотришь, в беспамятстве и жизнь быстрей идёт, а то тут с вами совсем свихнёшься – уж больно длинна дорога в коммунизм. А мы норовимся-то только к хорошему, и пьём-то мы, чтоб было самое лучшее, что в нас есть, и этим лучшим, смотришь, и покроешь плохую жизнь…

                – А в терем тот высокий,
                Нет хода никому, – разошёлся тенором Хренов и с размаху шмякнул фуражкой о пол.
 
               
                – Эх, Выпьем за Родину,
                Выпьем за Сталина,
                Выпьем и снова нальём, – уже совсем раздольно запел он.
       Раздался смех и галдёж. Собрание зашумело, разбудив дремавших.
       – Хренов, ты неправильно себя ведёшь, – возмутился Иван Нилыч.
       – А как нужно правильно себя вести?         
       Тут Иван Нилыч помрачнел и махнул рукой участковому: мол уведи.
       Участковый подошёл к Хренову и толкнул его: «Топай, давай, медуза». И прихватив Лукова, вывел их на улицу.
 Хренов возмутился:
       – Ты чё толкаешь меня, носорог?
       – А ты не тычь, пьянь вонючая, я те счас покажу, как нужно правильно себя вести.
      – Я, вонючий? Да ты сам козёл вонючий!
      И Хренов с милиционером схватились за грудки. Луков исчез, ускользнул. Участковый завернул руку Хренову и повёл в милицейское отделение. Заведя Родиона в участок, милиционер отдал команду своим помощникам:
       – Начинай аттракцион. Козлу этому рога обломайте.
       Ну, те и начали. Сбросили Хренова в подпол, называемый «воспитательной комнатой», и весело стали воспитывать рассвирепевшего воспитанника валенками, набитыми песком. Били Родиона, никак попало, а со знанием дела, профессионально, по почкам. Били со страстью охотника, загнавшего добычу. В этой расправе они были уверенны, что творят великое дело, дело чести, где им предоставлена возможность очищать светлое от черноты. Как здесь не постараться! Да и не столько от уверенности, сколько от желания в безделье руки потренировать (не упускать же случай!) потешиться. Государство мужиком богато, бить – не перебить. Отмутузили Хренова и выкинули на улицу. 
       От такого вдохновенного воспитания почки отказались нести свою исправную службу Родиону. И он зачах. Поблёк сознанием, горестно ему умирать, аж от тоски зубы сводит. Осиротеет без него земля. Он никогда не увидит больше осень, где лист всяк своим цветом горит, и терпким запахом печальная пора щемит душу. А зимушка белыми снегами укладывает в покой, метели обвораживают дрёмой, и в глубоких снегах душа отсыпается. А морозец пробежит валиком по суставам, и, обстиранный холодами, ты, ободрённый, радуешься приходу лета. Птичку прилётную со слезой встречаешь. Но теперь все это кончено, и не умыться уже ему росой. И всё это исчезнет в чёрной вечности.
      И на последнем вздохе Родион кликнул сына.
      – Сынушка! Христом Богом тебя прошу, в доску расшибись, но выучись. На такой земле грешно только душой жить, надо и умом в неё вживаться. Обхвати учением землю нашу, чтобы глаз прорезался. Да отточенным глазом узри, что мы за народец такой и в том ли отечестве мы горюем. А может, дикого зверя за государство держим? А то мы-то, слепота куриная…
       И взяв слово с сына, он молча отошёл. Отошёл, истерзанной муками, душой в бескрайность навсегда. А жена его Степанида будет бесконечно его ждать. Она ждала его всё время. Ждала его, когда придёт с работы. Ждала когда, он её поцелует. Ждала когда, он бросит пить. Ждала когда, в их дом придёт где-то заблудившееся счастье.
      А сыну Хренова, Глебушке, не как не удавалось глаз прорезать. Муть глаза пеленой держала. А как всякими кампаниями мозги ему хорошо потрясло, муть-то с глаз и слетела, и тут он и увидел. О-о-о, с коммунизмом- то шашни водят! И что самое интересное, он там увидел товарища парторга Чудикова Иван Нилыча. Он, оказывается, там шутом работает, чудо чудит, главному шуту славу поёт, и этим хорошо кормится. И этих чудиков-шутов там пруд пруди. Забавляют народ, на каруселях от скудости закруживают, дурманом пьяным да опиумом лжи глаза застилают. Они там хороводят, шкодничают над пропастью, коммунизмом народ щекочут. В этом хороводе на золоте топчутся, а бедность в медаль зачеканили. Чёрную тоску праздником величают, торжествуют, безумием упиваются.
       Чтобы не быть насмерть защекоченным, народ обороняется громким хохотом да в надежде судорожно хватается за воздушное облачко, чтобы не свалится в бездну. Умиляясь этому своему облачку, облачку счастья. Что народу остаётся делать? Хохотать, коль с ним шутят злую шутку. И хохотом он спасается, чтобы не быть поражённым шкодой в паралич. В хороводе народ перед выбором. И выбрал он: лучше смех сквозь слёзы, чем смешная смерть.
      И в этой пляске бесовской про шкодили все дороги, осталась только шутовская тропа в никуда.