Учитель по случаю

            

      Начальник шахты Бертенёв вызвал в свой кабинет рабочего Стародубова.
      – Давай. Вот что! В шахту работать не пойдёшь, а давай, сейчас отвезут тебя на нашу базу отдыха. И ты там разрисуй стены.
      Стародубов Борис был художник – самоучка. С раннего детства он увлекался рисованием. Занимаясь творчеством, он приобрёл художественный вкус и опыт. Но творчеством семью не прокормить и Борис пошёл работать в шахту.
      Работая в тёмной глубине земли, Стародубов остро чувствовал нехватку солнечного света. Его сдавливает глубина земли и связывает темнота. Он тоскует по солнцу. А теперь у него будет возможность насладиться вдоволь светлому дню. Стародубов обрадовался этому предложению.
      Через несколько дней росписи наружных стен базы отдыха Стародубов заметил, что за ним наблюдает бородатый человек в очках. На следующий день бородатый человек вновь появился и обратился к Стародубову.
      – Можно поговорить?
Стародубов спустился с лесов.
      – Что вы хотели?
      – Я вот смотрю на тебя, на твою работу. Ты хорошо рисуешь, прямо загляденье. Я приглашаю тебя на работу в нашу школу. Я директор школы.
      – В качестве кого?
      – Учителем.
      – Но у меня нет педагогического образования. А, кстати, какой предмет?
      – Математика.
      – Так я не математик.
      – Ничего справишься. Понимаешь, у меня тут простая тётка ведёт
 математику. Ну, совсем без образования. Вроде она математику как-то знает, а учить не умеет. Давай ты веди математику. Рисовать умеешь, значит, и математику сможешь. Вон как ты рисуешь, значит, талант есть, и математика тебе покорится.
      – Я вам так сразу сказать не могу, надо посоветоваться дома с женой.
      – А жена кто по образованию?
      – Учитель. Математик.
      – Ну, вот и хорошо. Она как раз и помогать тебе будет. Общим посоветуйся, а я завтра подойду, и ты мне своё решение скажешь.
      Приехав, домой, Стародубов рассказал жене про свой разговор с директором сельской школы.
      Жена, посмеявшись, сказала.
     – Не валяй дурака, не смеши народ. Математика это не семечки щелкать,     надо извилины иметь, чтобы не блудить в задачах.
Математику ты не знаешь. Ты не представляешь, что это такое.  Это легкомыслие. Для тебя это будет позорище.
      – Ну, как? Я же любил математику в школе.
      – Любить, это одно, а понимать и преподавать – это совсем другое.
     Супруга Стародубова заволновалась за мужа всерьёз. Она знает, что это за предмет и как его преподносить, и убеждена, что математиком нужно  родиться, так как это склад ума.
       Утром следующего дня Стародубов появился на базе отдыха, чтобы дать отпор привязавшемуся к нему директору. Что он не пойдет работать в школу математиком.
      Но директора долго не было. Он появился только после обеда, и появился в хорошем настроении, подвыпившим.
      – Я не пойду работать в школу математиком. – Встретил его сердито Стародубов.
       – Хорошо, не иди математиком. Давай тогда учителем рисования, физкультуры и труда.
От неожиданного предложения Стародубов изменился в настроении. На душе стало теплее.
       – Ладно, уговорили.
       Они оба повеселели. Заулыбались.
       – Пошли тогда в школу, познакомишься. У меня школа – загляденье, особенно геологический музей. Я сам географ. Объездил весь мир.
      Так Стародубов Борис Михайлович появился в сельской школе учителем. 
      Первый урок Борис Михайлович провёл бесчувственным, не помня себя, не ощущая себя. Он не понимал что происходит, смотрел, но ничего не видел. Что-то делал, а что – не осознавал, не понимал. Всё шло в тумане, вне его сознания. Для него урок тянулся так долго, и он нестерпимо ждал, когда же всё это, наконец, кончится, когда закончатся его муки. И когда прозвенел звонок окончания урока, в нём что-то просело, и вышел воздух, снимая с него тяжесть. Он вышел из класса и в толпе учеников шёл по коридору, не чувствуя ног. Ноги несли его сами  куда-то по зданию школы. Стародубову хотелось убежать от шума перемены и от подобострастных взглядов и усмешек учеников. Но не слушающиеся ноги занесли, против его воли, в комнату – учительскую. Он зашёл в нежеланное помещение на пристальные взгляды учителей. Эти взгляды его обжигали и Стародубов не находил себе места. Маялся, куда бы ему немедля скрыться, да исчезнуть от этих издевательств. И, наконец, он подошёл к окну и утомлённым стал смотреть на улицу. Улица ему улыбалась. И Борис Михайлович вздохнул, очнувшись.
     На второй день учительства Стародубову немного стало легче. Он стал свыкаться с шумным роем на переменах. Вначале он морщился от ребячьей бестолковости, на их неуёмную беготню, но когда усвоил, что это неотъемлемая часть их жизни то, успокоившись, стал хладнокровно это воспринимать.
      Здание школы полнилось детскими голосами и роилось смехом. Над обитателями суетной жизни стены хохочут. Хохочут, что они украли солнце у детей. Набухшие звонким гомоном, стены вздыхают, откликаясь эхом и, оглохшие от гула, после уроков замирают. Стены видят всё и правду и неправду, но равнодушно молчат. Эти стены – свидетели дают возможность самим людям разобраться и понять кто здесь пленник, а кто герой.
      Бориса Михайловича сразу назначили классным руководителем в пятом классе. Без опыта работы учителем он был в тупике. Как проводить классный час? И решил занимать учеников просто чтением. Читал Горького, но видел, что класс скучает. Кто смотрел в потолок, кто в окно. Тогда учитель Стародубов перешёл на чтение Чехова. Читал  рассказ «Унтер Пришибеев». И тут класс оживился, кто улыбался, кто смотрел с непониманием, кто с осуждением, «за чем нам это?», а кто с усмешкой, «давай, давай, валяй дурака».
       Впервые дни занятий Стародубов не представлял, как ему быть и что он должен делать в этом ярме. Чем занимать ему этих вверенных ушастиков, смотрящих на него расширенными глазами?  Как их ублажать на классном часе? И решил молодой учитель занять своих подопечных чтением  рассказов Горького. «Вон, он как пишет о жизни простого человека. Вот и пускай слушают, лучше жизнь будут понимать». И он горячо читал труды народного писателя. При чтении, классный руководитель местами попадал впросак в заминку. То запинался, то сбивался со строки и читал, не соблюдая пауз, не видя запятых и точек. Но читал упорно, не обращая внимания на насмешки слушающих. Так как для него была главная задача: одолеть текст.
      Встречавшиеся на улице родители учеников, ему улыбались, и он тоже отвечал вежливой улыбкой. Но те, которые с подозрением на него косились, таких Стародубов старался не замечать и быть к ним спиной.
      Главное Борис Михайлович понимал, что человек силён тем, когда у него крепкая семья, которую он бережёт и любит. И когда у него есть стабильная работа. И что жизнедеятельность человека должна идти по горизонту, а не по вертикали. Вертикаль он понимал только в детстве, когда над ним шутили родственники. «Ты вырастишь, кем будешь?» Задавали они ему вопрос. «Я буду начальником над всеми начальниками. Я буду Сталиным». Парировал он под смех родственников.
      Девчонки улыбались новому учителю и старались заигрывать. Между собой звали его шоколадным, так как носил он коричневое пальто. А он не дозволял сентиментальностей. Всякие там штучки, ужимки да шуточки ему претили. Он считал это излишеством и баловством. Стародубов был убеждён, что только строгость и серьёзность это верный путь и образчик хорошего тона. Только такое поведение достойное правильной жизни, а остальное всё ненужное и не стоит внимания. Оно уводит на скользкую дорожку, на дорожку плохой жизни. И на девчонок сердился: «глазами своими только зыркают, да в смущение вводят». А он, учитель Борис Михайлович всего-то на всего старался в их ещё кротких душах хорошей памятью остаться. Вселить туда не подкупную чистоту да тронуть огнём интереса.
      А мальчишки – гадёныши доставали его своими злыми глазами да недобрыми проделками. Подбирали ключи к дверям инструментальной кладовой. А то не заметно проникали внутрь кладовой, открывая запоры у форточек, чтобы ночью туда забраться, что-нибудь стянуть да набезобразить.    
       Однажды он в журнале обнаружил записку: «я тебя люблю». Борис Михайлович ломал голову: «от кого эта записка». И мысленно перебрав, всех учениц, он понял, от какой девочки это послание. Эта озорная девчонка как-то всё время смотрела на него не так как все и как-то вела себя необычно, то вызывающе – дерзко, то задумчиво печально, то страдальчески улыбалась. И эта ученица всё время преследовала его напоминаниями страждущих глаз. И на протяжении многих лет, он уже не работал в школе, и эта девочка, вставшая уже женщиной, при встрече смотрела на него всё теми же манящими, но уже страдальческими глазами.
       Если до этого, работая в шахте, день для Стародубова был коротким, он его не замечал. Он был просто маленькой исполнительной деталькой. То теперь, работая в школе, день стал длинным и тяжёлым. Так как теперь он превратился в целый механизм. И Стародубов ощущал на себе детские пытливые взоры, которые проникают в него глубоко и чуткими своими пальчиками шевелят все его внутренности.
      Вначале учитель Стародубов проводил свою методику обучения учащихся, создавал в школе военизированную строгость, заставлял школьников ходить строем. Это ему нравилось и нравилось некоторым учителям. Но когда он столкнулся, что такой дисциплиной он вызывает у школьников ненависть и злобу к себе, тогда он эту затею бросил (пускай лучше разбродничают). Ему так спокойнее и не так напряжённо, меньше сопротивления. И Борис Михайлович стал применять гибкую тактику. Стал в старших классах на уроках физкультуры делить учеников на две группы. Группу девочек отправлял в спортзал, бросал им мяч – играйте. А группу мальчишек выстраивал в вестибюле в четыре шеренги и заставлял маршировать под счёт раз, два, три. К мальчишкам он старался вести себя строже. Старался приобщать к армейским навыкам.
      Стародубов прошёл Армию и знал, что такое увильнуть и намеренье сачковать. Он ревностно обходил строй, чтобы уличить сачка. А строй зло съедал его глазами, словно ждал команды – фас, чтобы тут же разорвать и съесть его, этого мучителя.
      После казнящей маршировки ученики не смогли простить учителю такой изнуряющей пытки и пожаловались бойцовским ребятам. Сельское хулиганьё стало на него «точить зуб» и, сговорившись, задумали его проучить, побить Бориса Михайловича, чтоб побаивался. Прежде чем выпендриваться своей строгостью. Вышедшего из школьной ограды они стали нового учителя  угрожающе обступать. Увидев в окно, директор выскочил и молнией оказался на месте задуманной расправы. Шпаньё поигрывая глазами, как ни в чём не бывало, растворялось, показывая видом, что они здесь между прочим, между делом. Просто так себе, метая недовольные взгляды на директора.
      – Овчара, зверь форменный. Сегодня он нетрезвяк. Да он всё время по своей жизни шары катает. – Удаляясь, урчала братва.
       Проработав полгода в школе, Стародубов почувствовал усталость. Учительская работа ему стала нудной. Готовить конспекты, составлять и расписывать на каждый урок планы изнуряло и мучило его. Он стал выдыхаться от этой рутинной канцелярщины. Это бумагомарание его изводило. Проводить урок без подготовки экспромтом ему было интересней, в его характере. Борис Михайлович пришёл работать в школу с хорошим расположением духа. А тут такая мура, что ему становилось скучно до умопомрачения. Рамки школьной программы сковывали его, не давали ему развернуться в творчестве. Всё ему очертенело. Для него это стало не жизнь, а тюрьма.
      Учительствуя, Стародубов обнаружил, что в школе разболтанность, нет дисциплины. И решил он, надо начинать наводить порядок и строить послушность. И это должен сделать он, и только он, так как больше некому. Многие ученики – неслухи, вне школьной упряжки. Но он должен всё это исправить, это не дело, так не должно быть. Ему обязательно надо навести порядок, и поднять почитание к учителю. И он немедля стал воплощать своё намеренье в жизнь.
       Возле школьного сарая, Борис Михайлович построил седьмой класс, в три шеренги и объяснил тему урока.
       – Сегодня у нас урок труда. Будем учиться, правильному труду. Как хорошо трудиться. Как приводить работу в порядок и как наводить порядок в работе.
Он открыл дверь сарая и тут чуть его не зашиб, свалившийся ящик.
       – Вот видите, какой беспорядок. Сейчас будем наводить порядок, по шеренгам. Объясняю задачу. Первая шеренга всё из сарая выносит. Вторая шеренга хлам сортирует, третья шеренга его заносит в сарай и расставляет  аккуратно по полочкам.
       К тем, кто пришёл в школу не учиться, а отсидеться и ещё за это получать хорошие оценки, к ним у Стародубова было отношение суровое, и он для них был плохим.
      «Живёшь в тисках повседневной заботы, и тебя это сдавливает и сковывает. Ты не развиваешься, не совершенствуешься, ты побрякушка времени. Ты не личность, ты поползновение. У тебя нет карманов с запасом жизненного опыта, ты пульсируешь во времени». Переживал Борис Михайлович.
       Директор школы, Николай Степанович Бусов, встретив в коридоре  Бориса Михайловича, сказал ему.
       –  Отведёшь уроки, зайдёшь ко мне.
Борис Михайлович так и сделал. Зайдя в кабинет директора, он увидел сидящего за столом Николая Степановича, а на столе стояли два графина.
      – Так! Отгадай, в каком графине вода, а в каком спирт. Что отгадаешь, то и пить будем. Обратился он к Стародубову.
Борис Михайлович показал на ближний к нему графин.
      – Ну, вот значит, его и пить будем. Спирт это.
Выпили по сто граммов спирта.
       – А сейчас пойдём в баньку. Я соседям наказал, чтобы баньку истопили. Эх, посидим градусом пожаримся, водицей поплескаемся да берёзовым,  бархатным веничком (я тебе дам) пройдёмся по организму. – Предложил Бусов.
Моясь, Николай Степанович вспоминал свои путешествия.
        – Ты знаешь, я, когда в латинскую Америку ездил – побывал там, в доме Хемингуэя. И заглянул в его туалет. Так у него унитаз кожей обтянут. Он любитель был там проводить многие часы, на нём просиживая, обдумывал свои произведения.
Помывшись, Бусов предложил.
       – А теперь пойдём ко мне, я тебя угощать буду супом из крапивы.
За похмельным угощением Николай Степанович пустился опять в   воспоминания.
      – А вот в Японии мне приходилось бывать, так слушай, там народ всякий бывает тоже. Мы как-то с одним подружились. Так он по выпивке за мной так увязался и на равных, не уступает, не отстаёт от меня. Потом, правда, его от меня едва увели. И вот что мне понравилось. Воровства там нету. Обувь на улице оставляют, велосипеды запросто стоят и никто их не трогает. А у нас бы не устояло. В два счёта бы увели.
      И вот я пришёл к выводу. «Чем упорнее ищешь, тем меньше находишь. И понимаешь, что от твоего поиска, только многое от тебя прячется».
       Директор школы Бусов Николай Степанович, новый учитель Стародубов Борис Михайлович и присоединившийся к ним кочегар Тятушкин встретили,  новогоднюю ночь в школе. Директору захотелось попировать в компании. Забыться в празднике от тяжкой работы оживлёнными рассказами. Где бы каждый раскрылся в откровении, распахивая душу.
      Подвыпившего кочегара Тятушкина посетила ясность, и он поведал о своих событиях в жизни.
      – Вы вот как хотите, а я вот думаю так. На сколько развивается прогресс, на столько он и убивает человека. В жизни я всё время находил для себя оправдания, всё время себе врал. А честно признаться себе боялся. Боялся признаться, что жить мне не надо. А ведь как просто быть честным. Сказать себе, что я не заслужил жизни. И все стремления выживать прекратятся. И тогда упасть и не сопротивляться смерти.
      – Ты головку свою включай. Это не правда, это капитуляция. Ты видишь то, что хочешь видеть. – Возразил ему директор.   
      – А где тогда, правда? – Возмутился Тятушкин. – Я извиняюсь. Сто грамм – это правда, конечно – не стопкран, дёрнешь и не остановишь. Но я, живу так. Что в рот полезло, то и полезно. Ты Борис Михайлович, вот что. – Обратился он к Стародубову. – Люби, чтоб любовь зазвенела. А у меня она не звенела. Судьба моя царапается. Я хотел впечатления, а получил помутнения. И вот что ещё друзья усвойте, что Советский Союз – эта страна искусственных удовлетворений. – И он продолжал дальше.
      Как случайно встретилась ему приглянувшаяся женщина и позвала его к себе, а он не пошёл. Напугался. А теперь он об этом горько сожалеет. Рассказывая, он постоянно чешет свой нос. Как будь-то, он не определился в жизни и не знает, как ему быть. Та женщина для него остаётся всё незабываемой и привлекательной. Такое навязчивое видение жестоко его мучает. Желанием он бы кинулся к ней, а на деле насмелиться, не может. И становится ему ещё больнее на душе от этой нескладной жизни. Эта  нескладность всё терзает его и терзает, не даёт покоя, и иссох он от этого закручинившись, что в душе только стон стоит. И чтобы заглушить этот стон он сделал себе запрет увлекаться соблазнами. «Так как чудо разгульное пытает его паршивостью. Лучше повиноваться смирённости и строгости к себе. Разболтанность для него это полный крах. Нужно обуздать свой жизненный разброд голосом сердца, и стоять в стороне от страстей. Тогда душа не будит зариться, а покорно уляжется в порядок. И друг – случай, даст ему хорошую женщину». На этом Кочегар замолчал, и на навязчивый разговор махнул рукой, и ещё выпил водки.
      Теперь Тятушкин с тоской ждёт, когда ему опять даст в лоб, какой-нибудь случай. И он виновато вытер рукой выступившие слёзы.
      – Вот так живём мы, этими случаями, себя не видя и не зная. Я не пойму жизни. Вроде живёшь, а ничего хорошего. А она эта – жизнь, едритвою мать, всё ровно милая. И вот ещё чё интересное. Какую ты планку поставишь, так и жить будешь. Вот возьми, я тепло даю, ребятишек обогреваю и им беззаботно здеся с учёбой уживаться. А буржуазия в России всё ещё ведь жива, она просто притаилась. Подожди, она ещё взметнётся и верх такой возьмёт, что холодом на всё наляжет. Это буржуйство – оказия эта ещё та, так глубоко в  человеке спрятано. И она своей живучестью, так проявиться может, что зубами цокать за милу душу будем. Кошка моя и та много видит. Как-то запрыгнула ко мне на кровать, улеглась у головы моей и лижет её. Видать чует, что голова больна. Да, голова моя больна, больна за Россию. Она наша Россия богата не только землёй, но и крепким народом. А его-то, народ наш, дурачат, и мне это обидно.
      Николай Степанович непоседлив во всём. Везде ему всё надо. Объездил весь мир и, обнаружив своё одиночество, он неожиданно сделал для себя вывод, что жить на земле жутко. Жутко своей прозорливостью. Чем больше знаешь, тем страшнее жить. Лучше забиться в четырёх стенах и жить в неведенье, этаким незаметным простофилей Иванушкой – дурачком. «Меньше знаешь – лучше спишь». А ему всё время хотелось много видеть, много знать. И вот он, надорвавшись, иссяк в движении, забившись в уединённости. Светлые дни всё больше стали его пугать, и он всё больше стал пить. Его голову долбила мысль: «чтобы не было больно жить, нейтрализуй себя огненной водицей». Сельский народ стал для него несносным, а дети – ученики чужды. Домашняя библиотека стала ненавистной, а книги противны. Лето и зима стали пыткой. Они пугают его тянущейся бесконечностью. Соратник – жена стала ему врагом, и вскоре она заболела и умерла. Он стал одиноким. Родные дети, родственники и близкие его покинули. Были рядом, но уже чужие. Они для него стали людьми другого мира. Он остался жить с тёщей. Тёща его не выдерживала и стала писать на него жалобы, что он много пьёт.
      Новый человек, которого он пригласил работать в школу, стал для него не понимаемым, тяжёлым.
      Люди, хорошо говорящие, убивают его своей говорливостью. Людская словоохотливость пронизывает его дрожью, и выхолащивает к ним веру,  опустошая его душу.
       «Неужели рок надо мной неосознанности, неужели я лишён сознания и смысла». Стал он смотреть в глаза детям и видит: их глаза наполнены смыслом. «Эти глаза озабочены понятием жизни. А мои глаза пусты. Может мне не хватает любви? Я никого и ничто не люблю. Неужели это расплата за это? Нет – нет, только не это. Мне просто не везёт в жизни и всё. И вот я – никто. Неужели наступила завершающая леденящая стадия пребывания меня на земле? Пунцово бархатные командиры заняты игрой в социализм, всё им кажется, что вот-вот блеснёт коммунизм. Обвороженные этой заразой они громко о нём кричат. Да и без громкого начальника жизни нет. Тихая жизнь только на обочине. А как стали убеждаться, что в шумной коммуне пошла свора жулья плодиться, то перешли тогда на тихий сап. Но в тихом омуте черти завелись и нагло грабить начали». Казнил себя тяжёлыми мыслями Николай Степанович.
       Однажды в пылу отчаянности он, не стерпев выбросил ревизора через окно из школы за несправедливые придирки. «Ишь, какой-то сморчок  чинушка задумал поучать его как нужно работать. Этот тараканишка вылезший из подпольной щели начал из себя строить вершителя  судьбы его, да казнить словесным приговором». Бусов знал, что выбросил кляузника, пустого человека. Что у них разные жизни. Ревизор живёт от нечего делать. А он Николай Степанович живёт, тем, что, что-то нужное надо сделать.
      Бусову всё стало мешать, всё на него навязчиво наседает, не даёт покоя. Он хочет от всех спрятаться, но они все его неотступно преследуют и преследуют, лезут на него и хотят его раздавить. Он стал ползать, заползать под кровать от всех, от этого проклятого нашествия и выть там. Стал выть собакой, прося пощады у этого преследующего его насильнического мира, у этого несносно жестокого человечества гонявшегося за ним. У этого хищника стремящегося уничтожить в нём жизнь. Анатомия выживания стала ему претить, и всё его существо ушло в сладость умирания.
      Сельский народ заволновался, затрубил: «что директор школы сошёл с ума, надо срочно менять его на другого директора». И, в конце концов, на него много накопилось компромата, и его освободили от директорства.
       Как-то после много прошедшего времени Борис Михайлович встретил бывшего своего ученика Ваню Виткова. Разговорились. И тот признался ему. «Вы хороший учитель. Уж здорово вы нас учили рисовать, как штрихи класть, как тени, тон, полутон наводить, когда мы кринки рисовали. Я Афган прошёл, контузию получил. А почему я в Афгане спасся? Потому что о вас вспоминал. Вы меня думать научили. Я в окопе сидел, и вы всё в моих глазах стояли. И мне ваши штрихи и тени виделись. И за это я уцелел. А почему? Потому что в вас, в ваше творчество верил».
       Новый Директор Дураков Семён Семёнович стал приглядываться к учителю Борису Михайловичу и посетил его урок черчения. Сидел он на уроке и всё хмурился. И не выдержав, сердито вышел, взяв с собой листок чертежа со стола учителя. И на выходе из класса заметил Борису Михайловичу.
      – Зайдёшь ко мне.
После урока, Стародубов зашёл к директору школы.
      – Ты чёй-то там какие-то финтиклюжки рисуешь? Обрушился сердито на него Дураков.
       – Мы проходим тему сопряжение.
       – Ну, ты знаешь, сопрягать пускай будут на уроке русского. А ты черчением занимайся. И не напускай тень на плетень. Ишь, тут, чёрт знает, чем занимаются.
И отчитал Бориса Михайловича по всем швам так, что все складки прочистил и прогладил.
       «Людям нравится играть в мудрость, выглядеть умными, прикрывая свою глупость и никчёмность». Думал Борис Михайлович.
      И чем больше он думает, тем больше его тревожат мысли.
      «Здоровых людей нет. А почему? А потому что люди не живут в ладах со своим здоровьем. Они свою природу расходуют безмерно. Пользуют свой разумный дар сполна, не берегут его. Испивают беззаботно до последней капли. А в таком пользовании, где взять учителя, по сути? Учителя разумного. Светлого? А мне, зачем эти испытания и пытки? За что? И находиться здесь не понятно для чего. Я не вижу здесь плоды своего труда. Неужели эти плоды зреют долго и не видны моему взору. И возможно не придётся мне это увидеть. А как хочется, чтобы плоды эти были не гнилые.
Жизнь человека не соразмерна его природе, так как от своего невежества укорачивает свою жизнь. И не испытав мудрости уходит истуканом в небытиё. А всего-то нужно слушать и слышать жизнь».
      В ночь с субботы на воскресенье ему долго не спалось. С улицы до него доносится песня.

На побывку едет,
Молодой моряк.
Грудь его в медалях,
Ленты в якорях.
                На побывку едет,
                Молодой моряк.
                Грудь его в медалях,
                Ленты в я-я-ко-о-о-ря-я-я-ях. Надрываясь тянули голоса.
      И песня растревожила душу Бориса Михайловича.
«Жить нужно правдой перед самим собой. А человек не добреет, он мельчает, он закатан холодной пустошью, задавленный однообразной жизнью». Овладевает Стародубовым тревожное раздумье.
      Борису Михайловичу кажется. «Что маленький человек смотрит вверх, устремляясь в высь. А высокий смотрит, вниз зарывшись в землю. Да и дело тут в том, что одни в духовном поиске, а другие в стоячем прозябании. Скатился человек на обвинение и на непонимание. Ему так легче и спокойней. Искать виноватых проще, чем что-то понимать. В таком поиске день длинный, а смысл короткий. А я кто? Я привычник. Приучился быть, приучился ко дню и годам, которые ведут мою жизнь».
      И он всё не может уснуть. Мысль одна сменяет другую. Как на уличных прогулках ему часто стали попадаться собаководы – выгульщики. «Что это такое?» Возникал у него вопрос. И он сам себе отвечал. «Это одиночество. Мы все одиноки. А кто нас разделил? Вот и делят тоску многие с верными друзьями. Собака не предаст. А может собака посредник между одиночеством и дружбой».
      Борис Михайлович всё всматривался, всматривался открытыми глазами в ночь, и его пронзило откровение.
«А не выгульные ли мы своей большой землёй. Ведь наш холёный чинуша нам такую ядрёную фигу выкручивает, что мы из-за этого выгула ничего не видим. И всего-то на всего не идём мы по своей земле родной, а топчемся».