Родной двоюродный...

               
1.
Мечта о брате снилась в детстве. Я родилась первой у родителей, второй – моя  сестра Ирина, на год младше. И всё же у нас был брат! Двоюродный, старше меня на восемь лет – сын  обожаемого нами  дяди Миши. Счастливое общение с Эдиком происходило в небольшом украинском городке, куда  мы с сестрой приезжали к бабушке летом на каникулы.
 
Дядя Миша, родной брат нашего папы, честно отслужил своё в авиации. После демобилизации, изрядно помотавшись по военным городкам, пенсионер-офицер с супругой и уже взрослыми детьми поселился  во вновь отстроенном доме, по соседству с  престарелыми родителями. Но до этого события Эдик  несколько лет  жил в отрыве от семьи, у нашей общей бабушки. В Крюкове закончил десятый класс, а после школы поступил в машиностроительный техникум – единственный в городке.

           …Первое восприятие  брата – обрывочно. Ленинград. Зима. Мне, наверное, года четыре. Мы идём в гости к дяде Мише и тёте Лене. Дядя Миша в военной форме, как я теперь понимаю, он тогда учился на каких-то высших курсах, и семья жила на Петроградской стороне. Возле огромного серого дома встречаем вертлявого мальчишку на коньках и в шапке-ушанке…Родители о чём-то его спрашивают…Потом он убегает… И дальше: большая комната, крутится пластинка с песней «Ветка рябины стучится в окно», и  смеющийся мальчишка с коньками, весь с ног до головы запорошённый снегом, входит в комнату…

 А дальше картинки, бережно хранящиеся в моей памяти, более чёткие.   
…Берег Днепра. Жара, солнце и горячий белый песок, «поющий» под ногами. Эдик решил, что Люсю пора учить плавать.  Он хватает меня за руки, раскручивает изо всех сил и бросает в воду. Эмоциональное потрясение шестилетней  девочки мне помнится  и  сейчас…Кто-то вытаскивает меня на берег и успокаивает. Мой рёв смешивается с криками взрослых, Эдика ругают,  он растерянно оправдывается…
После того случая я стала заикаться. Папа всегда  терпеливо выслушивал мои сумбурные речи, и его  нежно-внушительное  «говори спокойно» постепенно избавило  маленькую заику от этого недуга. В первый класс я пошла без логопедических проблем.   И всё же след этого шока остался на всю жизнь. В минуты сильнейшего волнения  я немного  заикаюсь.


2.
Вечереет,  и в небе постепенно  проявляются звёзды. Мы втроём сидим на старой проржавленной кровати в бабушкином саду.
- Девчонки, хотите, анекдот  расскажу? – спрашивает Эдька.
 Кажется, и моя сестра не знает, что же это такое – «анекдот». А я-то не знаю точно!  Обычно по вечерам Эдька рассказывал истории  из его мальчишеской жизни или вычитанные из книжек.
- Расскажи, расскажи, Эдик! – быстро реагируем мы, предчувствуя что-то новенькое.

Эдик рассказывает, а мы умираем от хохота, сообразив, что анекдоты – это короткие и обязательно весёлые истории.
Отныне мы  сами приставали к брату: «Эдик, расскажи анекдот!»
И только повзрослев, я поняла, насколько Эдик тактично общался с нами, хотя сам был далеко не ангелочком. В пересказанных им анекдотах  неприличные слова заменялись  более приемлемыми  для детских ушей. Впрочем, смысл смешных историй от этого не менялся!

 
Однажды Эдик  предложил:
- Люся, хочешь, на велосипеде прокачу?
- Хочу.
- Садись на раму.
Усаживаюсь и крепко держусь за руль. Выезжаем с бабушкиного  двора и мчимся… Возле продмага останавливаемся.  Брат исчезает и через минуту возвращается с блестящей яркой пачкой в руках.
- Эдик, а что ты купил?
- Это? Конфетки! – И быстро прячет пачку в карман. «Не даёт конфетки, – думаю. – И не конфетки это вовсе, а сигаретки!» Но молчу, и уж конечно, ничего не рассказываю его маме: нрав тёти Лены, в отличие от всегда невозмутимо спокойного мужа, был взрывной…

Едем  дальше. На мосту, что соединяет Крюков с Кременчугом, догоняем рейсовый автобус. Эдька ловко цепляется за какую-то штуковину сзади  и перестаёт вертеть педали.   Водитель, вроде, и не замечает его проделки.
- Эдик, страшно! – оборачиваюсь я к нему. Он со смешком кричит мне в ухо:
- Ничего страшного! Пусть теперь автобус нас покатает, а мы немного отдохнём! Дух захватывает от скорости, но Эдик насвистывает весёлый мотивчик, и мы благополучно переезжаем двухкилометровый мост.


3.
И снова летние каникулы  на Украине. Эдику  двадцать один, и для  нас он непостижимо взрослый.  Эдик собирается в парк на танцплощадку, где  его ждут друзья.
«На далёком Севере эскимосы бегали. Эскимос поймал моржу, тади-лади-ту…» - бодро напевает он, приплясывая перед бабушкиным зеркалом-трюмо.
В нашей советской  стране  – хрущёвская оттепель, и Эдька – стиляга! Узкие брюки «дудочкой» (три раза заставлял портного перешивать брюки по своему вкусу!), белые носочки (иногда – красные или чёрные,  в зависимости от цвета рубашки).

В тот вечер  брат  доверил  нам  выгладить  белую рубашку. Его просьбы выполнялись нами неукоснительно.
…Электрический утюг нагрелся моментально. Раз-два… И воротничок сорочки сожжён. Эдька тихо бесится, другой такой нет! Нас не ругает – сам же просил помочь – и не сомневается – мы старались. Брат извлекает из шкафа ковбойку в клеточку… Приглаживает перед зеркалом  блестящие чёрные волосы с приподнятым по моде «коком» надо лбом – вроде отлично смотрится! Успокаивается и, буравя нас карими глазами, нарочито козлиным вибрирующим голосом начинает петь:
- Скиньтесь нищему по копеечке! Я имею в виду – по рублю…


Мы  смеёмся и понимаем: просит  взаймы. Рубль –  огромные деньги были по тем временам! На рубль можно было и в кино сходить, а потом  пойти на танцы, да ещё  купить пару шоколадных батончиков! Рубли у нас с Иришей водились. В каждом мамином письме из Ленинграда мы находили и денежки «на мороженое». Вытряхиваем из кошельков всё до копейки…
- Спасибо, девчонки! С получки отдам! – небрежно  говорит Эдик. За нарочитой  весёлостью прячется лёгкое смущение: взрослый парень вынужден просить в долг у сестрёнок! Он исчезает, а мы довольны – выручили любимого брата!


Эдькиной получки (после машиностроительного техникума он работал на  заводе) ждём долго. Не любил наш братик вовремя отдавать долги, но мы ему всё прощали.
Однажды мы случайно пересеклись у входа в парк. Эдик был со своим другом, который оказался очень даже симпатичным. А поздно вечером, уже дома, Эдик мне вдруг объявил о том, что его друг  хотел со мной познакомиться. Я возмутилась, мол, а чего ты нас не познакомил? В ответ услышала:
 – Понимаешь,  Люся,  я ему объяснил, что ты  совсем малолетка, и тебе ещё рано знакомиться со взрослыми парнями!

Сильно рассердившись на брата, я долго рассматривала себя в зеркале: действительно,  тринадцатилетняя  Люся выглядела гораздо взрослее из-за своей упитанности. Через много лет я поняла, что Эдик просто оберегал своих сестрёнок от недетских приключений…
Когда же, наконец, у нашего братика  появлялись деньги,  то он не только сполна возвращал должок, но и щедро угощал нас мороженым.


4.
Эдик  постоянно что-то напевал. Репертуар  зависел  от  настроения, грустно-лирического  или  озорного. Мы были в восторге от его пения! Голос был завораживающе мягким, чуть приглушённым и с лёгкой хрипотцой. 
 «Здравствуй, чужая милая, та, что была моей» - эта песня у  Эдика была коронной, а от фразы «прошлое не воротится» у меня и сейчас горло перехватывает. И тогда, в тринадцать лет, мне  хотелось плакать, слушая эту песню.

В своём обожании мы с Иришей дошли до того, что совершенно искренне задумали женить брата на нашей  соседке по ленинградской коммуналке – тоже Ирине.
  В одно прекрасное лето Ира большая (в отличие от Иры маленькой)  приехала за нами, а заодно и отдохнуть, на Украину.  Ирину мы очень любили.  Нам казалось,  что пение брата  очарует его симпатичную ровесницу. Молодые люди познакомились, и мы с трудом уговорили Эдика спеть.  Он  долго противился, но не смог устоять под нашим фанатичным напором. Спел свою «коронную», но кроме хохота, почему-то из этой затеи ничего не получилось. Нам показалось, что брат нарочно спел не так, как всегда…

Наивные сестрёнки и не знали, что  у Эдика  уже давно есть девушка. Однажды я услышала, как тётя Лена выговаривает сыну: «Хватит  Валентине  морочить голову! Пора тебе на ней жениться!».
Привёл он Валю домой познакомиться – и нас спрашивает:
-  Как вам, девчонки, моя будущая жена? Нравится?
И я, то ли из чувства ревности, то ли от возникшей неловкой ситуации, выпалила:
- Очень нравится! Она в сто раз красивее тебя!

Все рассмеялись, но Эдик, кажется, обиделся. На самом деле я так не думала. Эдика мы считали красавцем!  Подтянутый и аккуратный, придирчивый к одежде до мелочей, наш брат выглядел  модно и элегантно. На пляже он тоже  был неотразим. Загорелое тело спортсмена (чемпион Полтавской области по спортивной гимнастике), стремительные и точные движения, летящая походка. Девчонки балдели от него, мы это видели и гордились братом.  Эдику ничего не стоило несколько раз подряд прокрутить  прямо на берегу сальто-мортале или  сделать стойку на руках на борту несущейся по Днепру моторной лодки. Посреди Днепра был остров, где мы часто проводили целый день,привезя с собой еду и питьё. Причалив к берегу, уходили вглубь зарослей и через несколько минут оказывались возле небольшого глубокого озера, окружённого со всех сторон дикими скалами. Эдик виртуозно нырял с самой высокой, метров в семь.
 
А ещё он мог на той же скале принять скульптурную позу и процитировать знаменитое:  «Я памятник себе воздвиг…»
Моего будущего избранника я  представляла похожим на брата: добрым, весёлым, смелым и спортивным красавцем…


5.
           Свадьбу Эдика и Вали справляли в доме невесты.  Прямо во дворе дома, где жила многочисленная её семья, под  огромным шатром, сооружённым  на случай дождя, накрыли столы. На всю округу гремела музыка из репродуктора. Для нас с сестрой это был «первый выход в свет».  Мы танцевали  и впервые попробовали вино – благо, что родителей рядом не было.

           Весёлые гости требовали выкуп за невесту. Выкупа (украинской горилки) им всё казалось мало. И тогда  в  тележке, накрытой ярким ковром,  родителей невесты везли к Днепру и бросали прямо с обрыва в воду как есть, при всём параде. Эта традиционная церемония проходила под хохот собравшихся зевак, под  разухабистые звуки бубна и аккордеона. Таков обычай – мало горилки, «выкупают» в реке! Зимой – в снегу вываляют – и все дела!

Поздно вечером, когда свадебный ажиотаж немного затих, мы с сестрой зачем-то заскочили в дом и застали неприятную сцену.  Валя поворачивается от зеркала к Эдику:
- Ну, а так я тебе нравлюсь?
И мы видим, что губы её накрашены яркой красной помадой. Нам-то нравится, и помада  ей к лицу, но Эдик вдруг бледнеет и взрывается грубостью. Валя плачет – такой реакции от новоиспечённого мужа она не ожидала. Не знаю, как закончилась их ссора…

А через год с таким же шумом, какой был на их свадьбе, Эдик и Валя разошлись.


6.
  Поздно, в двадцать четыре года, Эдика всё же призвали  в армию. С учёбой и с большим спортом было покончено.  Попал в Подмосковье, а после службы остался в Москве, женившись на москвичке. Позже я познакомилась и подружилась с Милой – мы в одно и то же время летом оказались  в Крюкове.  Брата я давно не  видела, и мне хотелось о нём говорить. Мила рассказала, как они познакомились в  типографии, где  оба работали.
У Милы была десятилетняя  дочка от первого неудачного брака. Когда однажды девочка  назвала  Эдика папой,  он предложил Миле оформить их отношения. Мила говорила, что Эдик заботливый муж, но очень нервный и часто переживает по пустякам.
Мила родила ему сына, и Эдик не был бы Эдиком, если бы не назвал сыночка Константином! Наверное, не зря когда-то он со своими маленькими сестрёнками так любил рассматривать звёздное небо…

 
Первый инфаркт настиг брата в тридцать три года. Что  привело к этому? Соседство с пьяницей-свекровью? Первый муж Милы, который иногда навещал дочку  и устраивал скандалы? А через год – второй инфаркт. Вся наша родня всполошилась. В письмах родственников  постоянно мелькала фраза: «Эдика надо беречь!»


7.

И была ещё встреча с братом! В феврале 1975 года мы получили телеграмму из Крюкова: умерла наша  бабушка. Родители улетели на похороны. Настроение было подавленное – с бабушкой  уходила часть жизни.  В моей голове метался бабушкин наказ: «Ты ж смотри, Люся, приидешь мене ховати!»  Я не смогла поехать: была, что называется, на сносях.  На следующий день после отъезда родителей  звонит  Мила из Москвы:  едет Эдик, и вечером он будет в Ленинграде.  Ириша тут же примчалась ко мне. Ждём появления брата и одновременно горюем по бабушке…
И вот долгожданный  звонок в дверь… Мы обе  падаем  в объятия Эдика!.. Боже! Сколько лет мы не виделись!? Считали, считали – получилось около двенадцати.
- Какие вы обе толстые! – рассмеялся Эдик, глядя на нас с сестрой. Причину моей полноты он понял сразу, а вот  Ирише  удивлялся долго. Сам-то он  остался таким же  стройным, как в юности, и по-прежнему предпочитал  узкие брюки, хотя в моде давно был клёш.


- Эдик! Сейчас сделаю тебе  яичницу  с жареным луком! Он удивлённо посмотрел на меня, видимо, с трудом вспоминая, что это блюдо когда-то было его любимым.
- Спасибо, с удовольствием! – вежливо улыбнулся брат, хотя, наверное, московская  жизнь изменила его гурманские вкусы. На тот момент Эдик успешно работал при каком-то Министерстве, занимая ответственную должность по проверкам типографий.
Брат мало изменился, был весёлым, но в его  взгляде  сквозила  тоска, и мы понимали: два инфаркта подкосили его здоровье. Он  не курил, в застолье позволял лишь себе полрюмки  коньяку. Я стеснялась своего  «интересного» положения. Хотелось, чтобы он не видел во мне только смешную беременную клушу, потому взяла гитару и спела песенку. Выглядело это, конечно же,  комично – мешал огромный живот. Эдик с любопытством на меня взирал, кажется, понимая моё состояние.
В обществе моей сестры Эдику было намного комфортнее. Они вдвоём бегали по музеям и магазинам, а я, сидя дома,  злилась на себя, а заодно и на брата – в кои-то веки приехал и так не вовремя…


Единственная  для меня прогулка  с Эдиком состоялась, когда мы втроём пошли в Петропавловскую крепость, где я показала брату  уникальное Комендантское кладбище, возникшее ещё во времена Петра Первого.
Я видела, с каким интересом Эдик читает краткие исторические справки на многочисленных табличках-указателях, расположенных по всей территории Петропавловки. К сожалению, скульптура Петра Первого появилась там намного позже. Мне кажется, что совсем не помпезный образ царя, сотворённый знаменитым Михаилом Шемякиным и вызвавший в своё время столько споров, брату понравился бы.
В те же февральские дни, пятнадцатого числа, Эдику исполнилось тридцать пять лет.  Наши родители к этому времени  вернулись из Крюкова.


  За праздничным столом  мы вспоминали бабушку, рассматривая старые семейные фото. И, конечно же, поздравляли Эдика с днём рождения, желая здоровья. Ира погадала ему по руке, предсказывая долгую жизнь, а потом, сдерживая подступившие  слёзы, убежала в кухню. Линия жизни у Эдика оказалась коротенькой. Конечно же, он об этом знал, но со смешками подыгрывал сестре.
В день своего отъезда  Эдик пожелал мне родить сына, а когда уже в Москве услышал по телефону о рождении дочки, отреагировал дипломатично: «Что ж, и это тоже неплохо!»


8.
             Эдик и потом приезжал в Ленинград по служебным делам, но меня там уже не было.  Уехав в 1976  из родного города в Армению на поиски романтики, я застряла в  солнечной стране на  многие годы. Ириша  вспоминает, как они с братом шли по Невскому проспекту, и Эдик пытался нести её тяжёлые сумки, а сестра всячески противилась этому.  Ира виделась с братом и на Украине, куда ездила отдыхать и после смерти бабушки. А для меня  та счастливая встреча в Ленинграде оказалась  последней.


            В благословенном посёлке астрофизиков, неподалёку от заповедного  ущелья среди гор, где мы с мужем жили и работали, столько впечатлений и событий было в нашей жизни!  Но я не забывала – в Москве живёт Эдик, и мне надо бы его навестить. Однако поездка всё откладывалась. Подсознательно я боялась опоздать на встречу с братом. И – опоздала…


В августе 1984 года после отдыха на Черноморском побережье Кавказа мы с мужем возвращались в Ереван.  Наш  самолёт пролетал над Украиной. В иллюминатор я разглядела  и Кременчугское водохранилище, и Днепр с его притоками, островами и даже знаменитый Крюковской мост. Хотелось чудом очутиться там, внизу, увидеть и обнять всех моих близких.  Столько лет я не была в любимых с детства краях! Слёзы невольно катились по щекам, и я  мысленно желала им счастья.
Я не знала о том, что  именно в августе 1984 года страшное горе обрушилось на  моих родных. Умер наш Эдик! Умер в сорок четыре года от третьего инфаркта.

  Умер во время отпуска на том самом острове посреди Днепра, куда мы так часто  приезжали отдыхать  на лодке, и где была та самая семиметровая скала…
…Ему стало плохо прямо на берегу. Сбежались все, кто был поблизости…На моторной лодке ринулись  за врачом. А Эдик сказал, что будет считать до десяти: если досчитает, то ему повезёт и на этот раз. Он  досчитал до девяти…


9.
 
          Из рассказов моих родственников я знаю, что Эдик  и после сорока лет оставался  подтянутым, весёлым и жизнерадостным. С потерей брата оборвалась ещё одна ниточка, связывающая нас с Украиной. Каждый раз, вписывая его имя в поминальную записку, я мучаюсь вопросом: почему не суждено было состояться нашему главному с ним разговору «за жизнь»?
 
         … Живёт в Москве его взрослый сын. И внешне, и по жизнерадостному нраву Костя – копия Эдика.  Но даже самая замечательная  копия  всегда отличается от оригинала. А я до сих пор внимательно вглядываюсь  в спортивных, стильно одетых старичков  с весёлым независимым взглядом…

 
  1985-2015


Рецензии