Новогодние каникулы. Глава 16. Ельниково. Тот же д

В большом казане, облепленном грязными потеками старого варева, никак не вскипала вода, хоть и газ был включен на полную мощность, и уже вовсю воняли пригоревшие хлопья на металлических боках посудины.
Семен Игнатьевич равнодушно посмотрел на всплывающие пузырьки воздуха, подставил поближе пачку с овсяными хлопьями и присел на табуретку. Что осталось у старика и, что никто отобрать не сможет — воспоминания! Сколько не перебирай в памяти, а их только больше становится. Выползают самые забытые мелочи, наваливается пудовой тяжестью тоска на старческие костлявые плечи. Ведь была жизнь, веселая, счастливая, а сейчас приходит беспощадное убеждение, что он, Семен Игнатьич Воловенко напрасно прожил свой век.
Бесполезно.
Когда-то у него была жена. Вера. Он звал ее Веруня, а она его Семушка — обоим нравилось. Жили они с ней так слажено, будто песню пели: он зоотехник, она телятница — весело было, радостно. На ферму и с фермы вместе, на прополке он с тяпкой впереди, рубит высокую траву, жена сзади поправляет молодые росточки кормовой свеклы; на картошке она наполняет ведра да корзины — он грузит мешки на телегу; на сенокосе он с косой — она с граблями; и на своем хозяйстве не уставали, в четыре руки все делали — на любой работе всегда рядом с ним Веруня сверкала белоснежной радостной улыбкой.
Сколько уж лет прошло, как померла, а не хватает ее. Пока была жива хотелось горы свернуть: и собрать урожай на огороде, и бычков вырастить на продажу, и дом подправить, подстроить — и годы в том не были помехой. А не стало Веруни завис он между небом и землей, опустились руки, как две плети, скучно стало, неинтересно. Глазами-то видел, сколько дел накопилось, а сердце не лежало: вреде бы надо сделать, а вроде и не к чему — и так можно прожить.
Когда-то у него был сын.
Аркашка — серьезный не по годам, умный парень, красотой своей весь в мать, в Веруню. Учителя в один голос хвалили, твердили, что мол, далеко пойдет: упорный да усидчивый. Родители со смущением и гордостью слушали похвалы, сидя на школьных собраниях, вместе за одной партой. А когда сынок подрос, вошел в возраст, мать с отцом начали засматриваться на соседских девочек, своих, деревенских, и решали между собой, какая подойдет их Аркашке. Все девочки были хорошие, чистенькие, приученные к домашней работе, не испорченные городскими соблазнами. Они засматривались, а сын сторонился — не до девочек ему было, готовился поступать в институт. Но не поступил, не получилось, вместе с двумя своими одноклассниками на два года ушел в армию.
Вернулся с другом, худеньким симпатичным пареньком, который радостно и белозубо улыбался ему. После той, самой первой их ночи, когда они, родители, невольно прислушивались к звукам из другой комнаты Веруня как-то сразу сдала: стала тихая и задумчивая, перестала улыбаться, а платочек свой надвигала на самые глаза. Жена хотела внуков, чтобы по двору бегала чумазая ребятня, чтобы было кому печь пироги и плюшки, чтобы было кому оставить ухоженный сад, хозяйство, чтобы радостно и белозубо их Аркашке улыбалась молодая женщина — а вот на тебе, не довелось. Но сын, есть сын — родная кровинка.
Стиснули зубы и смирились, зажили дальше.
Аркадий не остался в деревне, хозяйством заниматься не захотел, уехал в город, и последними словами, которыми он тогда попрощался с родителями были:
«На мои деньги можете не рассчитывать!».
Как будто они когда-нибудь рассчитывали на них. Через год Веруня тихо сошла в могилу, и Семен Игнатьевич остался один в большом доме. Жил на пенсию, а когда сын позвонил и предложил работу, согласился, просто, чтобы почувствовать себя живым, а какая работа ему было все равно.
Передержка телок — так они ее называли.
Скрепя сердце, он помогал сыну, а покойная Веруня скорбно смотрела на него из каждого темного угла — не одобряла.
 
Они и вправду были похожи на глупых телок. Молодые, норовистые, с дикими глазами — в первый день на новом месте они все бесились, норовили сорваться с привязи, разливали по полу корм, но одна-две порции белого порошка, оставленного Аркашкиным курьером, вскоре делали их сонными и покладистыми. Сначала Семен Игнатьевич спускался к ним в подвал по три раза за сутки: накормить, напоить, убрать поганые ведра, но как-то раз из темного угла на него гневно сверкнула глазами Веруня, и он поспешил поскорей убраться. С тех пор, ограничивался двумя посещениями и больше не экономил свет. Прежде чем спуститься, везде включал иллюминацию, даже в узком проходе, который вырыли нерусские рабочие.
Проход соединял его подвал с соседкиным погребком — Аркашкина идея.
Соседка не пользовалась погребом, боялась спускаться по причине опасной ветхости, хоть и был он рядом с домом, а Семен Игнатьевич поддержал ее в этом решении и вызвался вырыть ей новый, надежный погреб прямо под кухней — удобно и не надо всякий раз выбегать на мороз.
Пока он, не торопясь, помогал соседке (да чего там помогать, вырыть яму, да обложить старыми бревнами), ловкие и быстрые нерусские рабочие, которых нагнал помощник его сына, прокопали проход от его подвала к старому погребку, укрепили его деревянными брусьями и соединили с погребком, теплоизолировали стены, вывели вентиляцию, а по потолку провели трубы с горячей водой — стало тепло, сухо, и воздух свежий — хоть самому живи.
Передержка длилась недели две, пока не набиралось достаточное количество голов, после чего телок забирали. Семен Игнатьевич хорошенько проветривал за ними, убирал и отключал отопление до следующей партии. Куда их увозили он предпочитал не вдаваться...
 
Наконец-то, закипела вода!
Он высыпал в казан всю пачку, помешал. Все равно жидковато получится, но ничего, так легче проглотить и жевать не надо. Ну вот, за воспоминаниями и каша сварилась, теперь надо добавить лекарство. Аркашкин курьер привез много этого порошка, про запас, а давать надо по чуть-чуть, растворить в бутылке с водой. Много нельзя, а то не проснутся.
Семен Игнатьевич вздрогнул от неожиданного звонка. Случилось чего? Обычно сын звонит ему вечером, да и то, не каждый день. Сердце взволнованно забилось, рука с трубкой задрожала от беспокойства.
— Батя, срочно надо избавляться от партии! Слышишь?! Могут приехать к тебе!
— Что? — не понял сразу отец. — Кто приедет? Телок сегодня заберут? А я, сынок, только кашу сварил, еще не успел их накормить, а порошок развел в воде, как твой парень сказал!
— Выливай все в сортир: и кашу свою, и воду, чтоб нигде и следа порошка не было! Понял?! — орал сын в трубку на растерянного отца. — И срочно активируй кнопку на чемоданчике! Срочно! Чемодан в подвале у тебя?
— Нет. Тут, наверху, — все еще не понимал серьезности происходящего Семен Игнатьевич. — Парень-то твой велел держать его в подвале, да ноги болят, сынок, спускаться-подниматься по пять раз, я его на кухне припрятал.
— Идиот! Старый дурак! Родной отец подставляет! — Аркашка не стеснял себя в выражениях. — У тебя должен быть пульт от него! Черный брелок!
— Да, — вспомнил отец. — Я его убрал куда-то, надо вспомнить. Побоялся, что потеряется.
— Да ты что?!
Аркадий визжал не своим голосом. Семен Игнатьевич представил его себе: потного рыхлого, быстро багровеющего от малейшего напряжения. В последний раз он видел сына именно таким, когда тот приезжал к нему, чтобы познакомить со своим помощником.
— Тебе!.. Оставили!.. Инструкции подробные!.. Как чем пользоваться!.. — сын перемежал каждое слово отборным матом.
— Да нажму я и без пульта эту кнопку, — успокаивал отец, не понимая, чем вызван такой приступ неконтролируемого бешенства. — Сейчас прямо и нажму.
— Батя, а ты знаешь, для чего нужен этот чемоданчик? — сын вдруг успокоился.
— Ну как же, — Семен Игнатьевич с усилием вспоминал те инструкции, которые Аркашкин помощник заставлял его повторить несколько раз, и которые он все равно не запомнил хорошенько. — Подать сигнал заказчику, если что-то пойдет не так. А в этой партии почитай все не так — половина голов еле дышат. Я уж их тормошу-тормошу.
— Правильно, — сын успокоился. — Выгляни на улицу! Ничего там не происходит?
— А что тут может произойти? В глухомани.
Дед посмотрел поверх грязной ситцевой занавески. Кажется, послышалось, что приближается рокот вертолета, не видно из окна.
— Вроде вертолет пролетел, учения какие, наверное.
— Может, и учения, — согласился сын. — Прости, что накричал.
— Да что это сегодня с тобой? — заворчал отец. — Так, нажимать кнопку?
— Нажимай, — скомандовал сын. — Так будет даже лучше.
Семен Игнатьевич достал из нижнего ящика комода довольно увесистый чемоданчик и утопил палец в небольшой выемке посреди верхней панели с замками.
На минутку ему показалось, что вокруг потемнело, как перед грозой или сильным ураганом, а за открытой дверью в сени, к его большому удивлению, мелькнул желтый сарафан Веруни. Был у нее такой, ее любимый, в мелкий цветочек. Вот странно, как он мог оказаться в сенях, когда Семен Игнатьевич бережно хранил его в нижнем отделении комода вместе с другими Веруниными вещами? Но он не успел додумать, что за загадки подкидывают ему собственные глаза, потому что вслед за сарафаном в темноте проскользнула радостная белозубая улыбка, а в ушах отчетливо прозвенел серебряным колокольчиком голос:
«Семушка!».
И стало ему так радостно, так весело, что он невольно расхохотался. И Веруня смеялась, махала ему сорванным с головы платочком, и убегала вперед, в сверкающий ослепительным светом проход между кухней и сенями.
«А ведь не было раньше здесь никакого прохода, как же я его не замечал?!» — отругал себя Семен Игнатьевич и побежал за Веруней.
Поистине, сегодня был день великих перемен и открытий: он вдруг понял, что на самом деле не жил все последние годы, а лишь готовился к этому моменту, и не стар он вовсе, и не жаль ему ничего оставлять за собой: оказывается, Веруня ждала его все это время, а желтая ткань, которую он по глупости хранил в ящике, без нее просто тряпка.
И всей душой он устремился в поток ярких лучей, где мелькал ее желтый сарафан...
 
                * * *

Где-то громыхнуло, и Марина проснулась. Темнота подвала как обычно была наполнена тяжелым сонным дыханием узниц. Сколько времени они уже здесь находятся: два дня или вечность?
Дни и ночи смешались межу собой в длинные нескончаемые сутки, заполненные тяжелым забытьем. Постоянно хотелось спать, свинцом наливалась голова, не поднимались руки, даже Лера, которая больше других сопротивлялась при кормежке, отказывалась от воды, старалась шевелиться сама и шевелила других девушек, и та с трудом разлепляла глаза, когда включался яркий свет под потолком.
Марина поерзала плечами о подстилку.
Раньше она и представить не могла как может чесаться тело, покрытое липким потом и пылью, сколько грязи и мелких камешков набивается в волосы, когда лежишь так близко от пола, как скрипит на зубах бетонная крошка, как воняет собственными испражнениями от железного ведра, как трудно постоянно дышать ртом, как сохнет в горле и от тупой боли в правой стороне головы трясутся руки.
Что же ее разбудило?
Ах да! Сверху над ними, а может, не над ними, а в стороне оглушительно грохнуло, за темным провалом выхода с треском что-то обрушилось, на потолке заискрило бегающими огоньками, на лицо посыпались пыль, камешки и еще какая-то труха. Марина медленно подняла руку и провела по лицу, правая половина отозвалась привычной болью, до носа все еще нельзя было дотронуться.
Очень хотелось пить.
Когда, интересно, придет старик? Заторможенное сознание определяло его в виде размытого темного пятна, пахнущего табаком и морозом. Сначала он заставляет их глотать жидкую комковатую овсянку и только после этого дает воды. Овсянкой Марина давилась, а за бутылку с водой цеплялась обеими руками, как утопающий за соломинку, но напиться все равно не успевала — старик отбирал бутылку и отходил к следующей пленнице.
После еды все снова погружались в сон.
Она повернулась, вдыхая холодный влажный воздух, ощутимо потянуло холодом, с каждым вдохом в ноздри набивались колючие пылинки. За темнеющим квадратом проема время от времени вспыхивало и трещало. Струю морозного воздуха Марина больше не чувствовала. Хоть бы скорей закончился этот грохот.
Спать, спать…
Однако, провалиться в сон, приносящий спасительное забвение, не удалось.
— Девки, поднимайтесь! Просыпайтесь, мать вашу! — каркнул хриплый голос в темноте.
Марина зажмурилась и упрямо попыталась ускользнуть в привычную дрему, но Леркин голос надоедливо зудел и разносился под потолком.
— Не спите, девочки! Слышите? Боже мой, что там такое, Господи?
В отличие от соседки, Марина не чувствовала страха, только бесконечную усталость и желание уснуть, но остальные девушки постепенно отреагировали на хриплый Леркин кашель.
— Что там случилось?
— Чего орешь-то?
— Дура, зачем разбудила?
— Тихо, слышите?
В стороне темного провала выхода неожиданно оглушительно ударило, следом раздался треск, словно надломилось несколько сухих деревьев, подвал осветила яркая вспышка огня. Красные языки пламени ворвались в узкий проем небольшого помещения, облепив верхнюю его часть огромными смертоносными лепестками. Зловещие отблески огня на минуту осветили застывшие лица, сжавшиеся фигурки, расширенные глаза, насладились отразившимся в них ужасом и, нехотя, отступили, оставив вместо себя облако едкого дыма и гари.
Волна горячего удушливого воздуха окатила жаром несчастных пленниц. Девушки поднимали головы с грязных подстилок, кашляли, закрывали носы.
— Что это?
— Мы тут погибнем!
— Сдохнуть раньше времени, как-то не улыбает! — гневно припечатала Люська.
Сбоку снова крякнули какие-то доски или бревна, но вторая волна пламени уже растеряла свою мощь и не сумела долететь до пленниц, только расцветила их жалкое узилище багровыми тонами и оставила гулять по потолку крошечные озорные искорки. Марина почувствовала, как склеились ресницы, в нос заползал невыносимый запах тлеющих тряпок.
— Девчонки, матрасы горят! — она отчаянно крикнула в темноту и заколотила ногами по лежаку.
— Горим! — тут же отозвалась Настюха и забесновалась на своем матрасе, выколачивая из него пыль вместе с искрами. К пламени она оказалась ближе всех и ее матрасу достался практически весь жар.
Словно услышав их, с потолка тихонько закапала вода. Капли упруго забились о бетонный пол, быстро образовали на нем небольшую лужицу и звонко шлепались в нее. Вскоре поток увеличился, превратившись в щедрую струйку, воздух наполнился горячей сыростью, над девушками повис душный пар, оседая мелкой влажной крошкой на грязных лицах и руках, а из разбитой трубы, не прерываясь, текла горячая вода, впрочем, она быстро остывала.
Девушки подобрали ноги, подтягивали подальше свои легкие лежаки.
— Нас затопит? — Марина беспомощно повернулась к Виолетте.
— Не знаю, что сказать тебе, дорогая, — горько усмехнулся транс, пожав одним плечом. — В любом случае впереди нас ждет смерть. Если затопит — это наступит быстро, а если не затопит — неизвестно, сколько еще продлятся наши муки. Но одно уже ясно — мы точно не сгорим — эпицентр взрыва оказался от нас далеко. А ты сама что предпочла бы: быстро задохнуться под водой или медленно — от нехватки кислорода?
Марина с трудом сдвинула с места затекшие извилины и представила себе смерть на глубине, смерть в огне, смерть в вакууме — ни один способ ухода из жизни ей не пришелся по душе.
Сверху противно заскрежетало. Вода из трубы хлынула уже сильным потоком, безвозвратно замочив все, без исключения, лежаки, но горячей она уже не была — просто теплой.
— Мы утонем, — спокойно резюмировала Лера, прижимаясь к стене.
В насмешку над ее убогими представлениями о планах Всевышнего насчет их судьбы, поток прекратился, вылив из разорванной трубы весь остаток воды. Снова закапало, но теперь все реже и реже.
— А может, и не утонем, — возразила ей Люся.
Воды на полу было явно недостаточно, чтобы их утопить — это не могло не радовать, значит быстрая смерть на глубине, как и смерть в огне им не грозит. В темноте девушки обменялись тревожными взглядами — только сверкнули белки глаз.
— Как там Олеська, посмотри, — велела Лера.
Настя, как могла, двинулась телом к подруге.
— Ой, Господи! Ой, Боженьки! Холодная вся! Мы тут все помре-о-ом! — взвыла она не своим голосом.
— Девчонки, давайте вместе крикнем! — вскинулась Марина. — Может, нас кто услышит!
Виолетта усмехнулся, вздохнул и уселся поудобнее, запрокинув к стене голову.
— Дуры, — еле слышный шепот, сорвавшийся с его губ никто не услышал.
Все дружно заорали на разные лады, в глубине души надеясь, что кто-нибудь их откопает, освободит.
Голоса гулко ударялись в стены, отлетая эхом, которое тут же заглушалось новыми душераздирающими выкриками. Постепенно, одна за другой, девушки замолкали, кашляли, сглатывали сухой колючий ком в ободранном горле и тяжело дышали. Внезапно всем захотелось спать — организмы, ослабленные долгим голоданием, обезвоживанием, разрушительным действием наркотика, давали реакцию на бурный всплеск адреналина.
— Все? Наорались? — насмешливо осведомился Виолетта, оглядев их вздымающиеся плечи. — А теперь послушайте меня: никто не придет вас спасать, ясно? Проход сюда взорвали специально, чтобы нас всех тут похоронить. Будете дальше орать — потеряете последние силы и потратите кислород!
— Ты-то откуда все знаешь, кобылища?! — злобно выкрикнула Люська.
— Да, как ты сюда попала? — поддержала Марина свою соседку.
— Очень просто, — мрачно ответил закованный транс. — После того, как ты, деточка, посмеялась над самим Вальтером и оставила камешки себе, у Аркадия начались очень большие проблемы. Прямо в Новогодний вечер. И он решил меня наказать, ведь это я приняла тебя на работу, не проверила как следует анкету. Кто же мог подумать, что такая лохушка догадается про стрипы. Тебе повезло, что ты попала к его сыну, а не прямиком к нему самому. Видишь, как все удачно сложилось — все посчитали тебя отработанным материалом, а ты все еще жива. Если бы с тобой позабавилась охрана Вальтера — могла бы уже кормить ворон, где-нибудь, на окраине Зарубино, а так, решили присоединить к партии трафикинга — хоть что-то с тебя поиметь.
— Ты сказала про стрипы, — не понимала Марина.
— Ну сейчас-то, не надо притворяться, — укорил Виолетта. — В стрипах переправлялись алмазы со старого Вишерского месторождения. Вы в курсе, девочки, что эти алмазы ценятся в десятки раз дороже Якутских алмазов? Доставка осуществлялась в наш клуб, под видом партии недорогой сценической обуви. Ну а после, курьеры из клуба доставляли алмазы настоящим покупателям, а назад в клуб приносили кокаин тем же самым способом — в платформу стрипов помещался пакет. Слабым звеном в этой схеме обмена были, конечно, курьеры: девушки должны были меняться, чтобы на камерах не примелькалось лицо одной и той же стриптизерши.
— Поэтому так часто приходили новенькие?
— И не придерешься, правда? Гость заказывает дорогую услугу — приватный танец на дому — никому не возбраняется, а стрипки обычно так и работают: три месяца или полгода — здесь, год — там. Обычно руль курьера исполнялась новеньким лицом два-три раза, а потом… В общем, смотря по обстоятельствам — могла и дальше работать, как например, Ангелика, Люсиль, но чаще всего уходили из-за штрафов. Здесь уже вступал в работу Айдар, а Аркадий ему доверял, прислушивался к его мнению
— Поэтому ты так уговаривала меня на «увал»?
— А ты думала, меня или еще кого-то, волнует твое финансовое положение или твои моральные принципы?! — Виолетта рассмеялся. — И знаешь, что я тебе еще скажу? С твоим упрямством рано или поздно ты все-равно оказалась бы здесь.
— А зачем нас тут держат? — подала голос Лера.
— Ну, раз уж у нас пошел такой откровенный разговор — открою вам секрет … К чему нам с вами теперь эти тайны? Предполагалось перебросить вашу партию как раз под Новый Вишерск — смешно, правда? Там начали строить старательский городок, а вы, девочки, должны были скрасить серые старательские, а также строительские будни. Нелегально, конечно. Там и болотце, подходящее имелось, где все вы, в конечном итоге, нашли бы покой.
— Я слышала про Вальтера, — заметила Лера. — Он тут почти всю область контролирует. А кто он на самом деле, никто не знает, его приказы отдаются через десятые руки, по области действует целая агентурная сеть его наемников: шестерок, рейдеров и киллеров. У него в руках подпольный бизнес, трафикинг, наркотрафик, а недавно полиция обнаружила незаконную торговлю алмазами. Но попадаются с поличным лишь мелкие сошки, и все они или молчат, как рыбы, или выдают вышестоящего босса — кто такой Вальтер представляют смутно.
— Еще бы, — понимающе хмыкнул Виолетта. — Я долго к этому готовилась, правда, все, что я хотела — это разорить Аркадия. Ему нравилось меня мучить, пользоваться моим… зависимым положением, и я действовала, как диверсант в тылу врага. Подслушивала его телефонные разговоры по секретной линии и записывала их, больше я ничего не смогла сделать, но и этого хватило, чтобы понять: Вальтер — второй помощник нашего губернатора. По секретной линии они не опасались говорить о новых девушках, о новых партиях товара, а сканирующее устройство было спрятано прямо на столе, замаскировано в фотке его первого бойфренда — кажется, его он действительно любил. Ну а потом я припрятала диск в надежном месте. Если бы не эта клуша (подбородок транса дернулся в сторону Марины), Аркадий повертелся бы у меня на раскаленной сковородке! Выложил бы денежки, а я спокойно уехала бы в Швейцарию… Не успела. Он не поверил мне — всегда был туповат.
— Сканер все там же? — напряженно поинтересовалась Лера.
— Да, а диск спрятан в клубе, у того, кому я доверяю.
— Живут же такие твари! — голос Настюхи звенел ненавистью. — Вот и отольются тебе наши слезы! Сдохнешь вместе с нами! Убийца!
— Кто бы говорил? — удивился транс. — А самой тебе, разве не в чем покаяться? Разве ты не прикончила своими руками собственную мать?!
— Да не тебе судить нас! — тут же взвилась Люська. — Ты, сволочь, людьми торговала! Плясала на наших костях! Сколько девок вы уже в том болоте утопили?! Чтоб тебе!..
Под темный потолок понеслась отборная матерная брань. Виолетта тяжело задышал, но не ответил на Люськин выпад.
— Это же не она! — вступилась Марина за своего стрип-менеджера. — Ее же вместе с нами туда отвезли бы!
Но ее слабый голос не смог перекрыть Люськины вопли, а только разозлил ту еще больше.
— А чего это ты ее защищаешь?! Адвокат хренов! Ты ей подружка, что ли?!
В лицо Марине полетела горсть мокрого мусора, пополам с камешками, от неожиданности она затрясла головой, заморгала одним глазом, второй все еще был закрыт и залеплен кровавой коростой. Пальцы сгребли то, что попалось им возле намокшего матраса.
— Умойся, выдерга! Проститутка!
Сбоку громыхнула цепь. К дыму, запаху гари, влажному пару добавилась еще и пыль, которую Люська активно сгребала свободной ногой и отбрасывала на лежак соседки.
— А ты сама-то, кто?! Уж лучше быть простой и честной проституткой, чем так, как ты людей обирать! Знатно тебя твои дружки приложили — небось и труп никто не опознает!
— Хватит! — заорала Лерка и грохнула цепью.
Наступила тишина.
— Говоришь, никто не придет за нами? — обратилась Лера к Виолетте.
— Нет, — посерьезнел тот.
— А если будем хором орать?
— Не услышат. Здесь кругом лес. Дом стоит вдали от основной деревни, рядом есть еще один, но сейчас он стоит пустой, хозяйка недавно умерла, но даже когда она была жива — ничего не слышала. А в нашем доме жил одинокий старик, он и должен был подорвать взрывное устройство в случае опасности. Если он остался жив — вряд ли полезет нас спасать, да он и не сможет — проход завалило, а лаз со стороны соседского дома заложен плитами.
Девушки примолкли.
В подвале наступила гнетущая напряженная тишина, перемежаемая тяжелым сопением и горестными вздохами. Постепенно осознанная всеми пленницами неотвратимость предстоящей гибели словно заранее придавила плечи могильной плитой. Ругаться, сводить счеты никому уже не хотелось: вся эта суета отошла на второй план —  впереди их ждала вечность.
Уверенность в освобождении безвозвратно покидала девушек, еще только три часа назад готовых сорвать себе голос, лишь бы докричаться до старика — единственного, кто еще связывал их с миром живых. Искорки надежды одна за другой гасли в сердце, оно заполнялось новым, ранее неизведанным чувством — животным ужасом перед предстоящей скорой встречей со смертью.
Каждая из узниц задавала себе последние вопросы, от которых внутри все леденело и переворачивалось:
«Как же так? Все кругом будут жить, а меня уже не станет! И мир от этого не перевернется, не упадет в тартарары, никто не удивится и не спохватится, выслушают сообщение о смерти и разойдутся по своим делам. Только вот меня уже не будет на этом свете. А что ждет меня за тем страшным порогом? Правда ли это, что каждый ответит за свои грехи, пробиваясь сквозь строй ангелов-обвинителей? Правда ли это, что сорок дней душу грешника будут испытывать так, как не снилось и инквизиторам в их застенках, потому что грехи слишком прилипчивы? Правда ли то, что перед Всевышним надо представать полностью очищенным от скверны, а послабление в испытаниях будет только тем, за кого помолятся и попросят с этого света? Кто же за них помолится, кто поставит свечку за упокоение убиенной рабы Божьей Анастасии, Людмилы, Александры, Валерии, Марины и заблудшего раба Божьего Владимира? Полная лишений жизнь здесь — и суровые, безжалостные испытания там? Как будут проходить муки удушья? Как с ними справится? А если трубу вентиляции не завалило, их ожидает медленное угасание от голода? И выберутся ли их закованные в цепи души из этого подвала?»
Марина поджимала замерзающие пальцы на ногах — воздух в подвале становился холоднее. От этого ей стало легче дышать, но все тело покрылось ледяными пупрышками, и даже в темноте можно было увидеть облачко пара, вырывающееся изо рта.
— Холодно, — пробормотала она, нарушив мрачную тишину.
— Ну да, отопления же больше нет, — отозвался Виолетта.
— Не хочу умирать! — вдруг заплакала Люся.
Заскулила, словно обиженный щенок, но через несколько всхлипов бурно зарыдала:
— Не хочу! Не хочу! Почему я должна подохнуть тут?! В этой конуре! На цепи, как собака!
Со звериным рыком она дергала за крепеж в полу.
— Думаешь, я хочу?! — Марина дернула за свою цепь. — У меня там ребенок один! Неизвестно с кем!
— Девчонки! — вдруг крикнула Лера. Все подскочили от ее пронзительного вопля. — Раскачивайте свои штыри! Вода была горячая — может расшатаем!
Марина ринулась к своему крепежу.
От усердия ей стало даже жарко в первые же минуты работы. Руки соскальзывали с головки штыря, вбитого почти полностью в бетонную плиту и залитого цементом, но она не прекращала попытки сдвинуть его с места. Рядом с ней раздавалось такое же пыхтение, сопение, Леркин надрывный кашель — девушки выкладывали последние резервы своих организмов. Виолетта тоже трудился не менее яростно. Крепкие металлические стержни не желали поддаваться пленникам, хотя сразу показалось, что расшатать их — плевое дело, легче легкого — что же они, сразу-то не догадались! Время от времени Марине казалось, что крепеж пошевелился, и она принималась дергать его еще неистовее, но, несмотря на ее воображение, прочный стержень не сдвинулся ни на миллиметр.
Девушка чувствовала, как наливается горячим разбитая правая сторона лица, как пульсирует кровь в виске и сломанном носу, как заломило глаза и зубы, но она не сдавалась: ухватив выступающее кольцо крепежа, она снова и снова дергала его в разные стороны, не желая признаться самой себе, что все усилия напрасны, слишком мало у нее осталось сил, слишком слабы ее руки.
Перед глазами закружился целый рой белых мушек, к ним постепенно присоединялись нежно-розовые быстрые и верткие мухи покрупнее, потом Марина отчетливо разглядела красных пчел, последними появились огромные ярко-багровые комары. Рой странных насекомых разрастался вокруг нее, пока не поглотил целиком…
Вместе с ней упали Настя и Люська.
Тяжело дыша, не вытирая со лба крупные капли пота, заливающие глаза, напрягшись всем телом, Виолетта выдернул стержень и выпрямился, жадно заглатывая оставшийся под потолком кислород, все же поступавший из трубы, частично заваленной землей. Пошатываясь, неуверенно переступая босыми ногами, он двинул к выходу.
— Стой! — захрипела Лера. Она свалилась последней, зашлась в натужном кашле.
Виолетта отбросил ногой ее руку и побрел к завалу. Глотнув с высоты своего роста воздух, он принялся за работу, обломком деревянного бруса отбрасывая назад крупные комья земли…

                * * *

Худой и длинный, как жердь участковый уполномоченный ОМВД по Заревницкому району старший лейтенант полиции Синичкин докуривал уже вторую сигарету, дожидаясь наряда полиции, которые должны были выехать вместе с ним на происшествие. Добротный, хоть и старый дом-пятистенок пылал, как свечка. Время от времени внутри его что-то рушилось с громким треском и в небо поднимались целые вихри искр от горящих щепок.
Сильный взрыв разметал по подворью всякий мусор, но глаза участкового цеплялись за отлетевшие на несколько метров листы потемневшего шифера, пролом в стене со стороны кухни, оторванную дверь, сильно пострадавшую крышу. Собственно, крыши практически не было, скорей всего перекрытия, те, что не сгорели, провалились во внутрь, а вот, что творилось в глубине дома, жив ли хозяин, одинокий старик, не представлялось возможности узнать, пока не прибудут из Заревниц пожарные.
Огонь бушевал по стенам и зияющим черным проемам окон, сгорел деревянные хозяйственные пристройки, прилепившиеся к дому, горела старая развесистая ива, и по ее веткам пламя уверенно перебиралось на крышу соседского дома, готовясь похозяйничать и там, а пожарный расчет все еще был в пути. Такие заброшенные деревеньки, как вот это Ельниково — целая проблема для любой службы спасения. Пробираться машинам приходится по сугробам и бездорожью, буксовать среди снежных заносов, и редко кому удается прибыть вовремя — в основном, все безнадежно опаздывают.
Синичкин докурил вторую сигарету, прикурил третью, размял ноги возле машины. Сигнал в полицию поступил два часа назад от жителя деревни Рудневское, что раскинулось на крутом берегу своенравной речки.
Тот берег продувался всеми ветрами, но связь там была, так как деревню окружали поля.
Абонент пожелал остаться неизвестным, зато четверо старух из Ельниково, замотанные в теплые платки, скорбно поджав губы, прищурив слепнущие глаза, внимательно наблюдали, как пылают останки соседского дома, как уносятся в темнеющее небо снопы разноцветных искр, слушали, как громко трещат под огнем сухие бревна и с облегчением думали, что до их домов пожар не дойдет — слишком далеко.
— Добрый вечер, дамы, — решительно приветствовал их участковый.
— Здравствуишь, — нестройно отозвались женщины.
— Когда загорелось, никто, случайно, не заметил?
— Да днем еще, часа три назад, — мрачно отозвалась рослая старуха в ватнике и длинном цветастом фланелевом халате. — От нас-то эти два дома не видать, а зарево я заметила.
— Да, и я увидала зарево, прибегла помочь Семке, а тут вона, уже что! — тоненько пропищала небольшого росточка бабулька, укутанная, как кочан капусты.
— Семен бревна-то глиной промазал, а без того сгорело бы моментом, — добавила и третья бабка.
— Выходит все видели, и никто о пожаре не сообщил, — осторожно укорил старых жительниц Синичкин. — Почему же проявляем такую несознательность?
— Отсюда не сообщишь, — усмехнулась старуха во фланелевом халате. — Да все равно не успели бы приехать — это же газ.
— Плохие баллоны стали привозить, — подтвердила маленькая старушонка. — Сами ставят, все тяп-ляп! А газ желтым горит и коптит, кастрюли не ототрешь.
— Ага, ага, — согласились остальные свидетельницы. — Один обман, а деньги берут большие! Вы бы, как полиция, разобрались, заступились бы за нас.
— Разберемся, — опрометчиво и щедро пообещал Синичкин. — Думаете, у Воловенко газ взорвался?
— Так взрыв был, — сообщила третья старушка. — Рвануло хорошо! У меня блюдо упало из буфета.
— Да какое у тебя блюдо?! — возмутилась маленькая старушонка. — У тебя и посуды-то здесь нет, все дочь забрала! А меня сервис побился, немецкий! Три чашки раскололись, а мне этот сервис сестра из ГДР привезла, сейчас такого не купишь ни в одном магазине!
— Поглядите на нее! — ощетинилась соседка. — Да мне от бабки досталась еще такая посуда, какая тебе и не снилась — настоящий японский фарфор! Чайник светится — такой тонкий! А какая позолота на блюдцах! Вручную расписано!
— Это где же у тебя стоит тот фарфор?! Что-то ни разу я у тебя его не видала, ни одного блюдца!
— А зачем они мне здесь? Это ты, как старьевщица, все гребешь, боишься снохам отдать, а мне для детей ничего не жалко, лишь бы жили, не ругались!
— А?! Вот и неправильно ты рассуждаешь! Помру — и так им все достанется, а отдам сейчас — отвезут к свахе, в новый коттедж. Нет уж!
— Тихо! — вдруг вскинула руку высокая старуха во фланелевом халате. В перепалке своих соседок она участия не принимала, а словно прислушивалась к чему-то.
— Что? — напрягся Синичкин.
— Кричит вроде кто-то!
Участковый дернулся было за повалившийся штакетник, но три бабки, охнув, тут же повисли на нем, удерживая от верной смерти. И действительно, в тот же момент рухнула стена со стороны кухни, заслонив обзор стеной взметнувшегося пламени, подхваченного ветром. Начала заниматься сторона соседнего дома, а пожарных все еще не было.
Все замолчали и подались ближе к пылающему дому, но кроме треска лопающихся бревен, гудения огня, свиста ветра расслышать что-либо было сложно, если кто и был живой — шансов на спасение в таком огне практически не оставалось — и Синичкин, и бабки это понимали. Участковый изо всех сил напрягал слух, но кроме далеких смутных отголосков, вроде мяуканья котят, ничего не смог разобрать.
— Да кто там может кричать-то? — пробормотала третья соседка. — Семка один жил.
Синичкин снова поднес к губам рацию, передавая новое тревожное сообщение.
— А может, Аркашка приехал, — продолжили дискутировать бабки.
— Аркашка сюда уж лет двадцать не приезжал, — заметила высокая старуха, самая серьезная из троих. — Зачем бы ему?
— Ну мало ли, — пожала плечами третья соседка. — Отец, все-таки.
— Да-а, — протянула маленькая старушонка. — Царство им Божье! — она перекрестилась. — Уж как они с Веркой хотели внуков! Небось, встретились там…
Все умолкли.
Ветер взметнул вверх целый фейерверк мелких язычков пламени, рассыпав замирающие огоньки среди проступающих звезд, но приближающийся звук мотора прервал благоговейное созерцание.
— Едут, едут, — зашевелились бабки, отхлынули в сторону темной волной, пропуская машину пожарного расчета и Скорую помощь. Вслед за ними прибыл и полицейский наряд.
Брезентово-оранжевые пожарные деловито высыпали из машины, подтянули шланги и принялись за работу. Через полчаса, захлебнувшись черным едким дымом и копотью, задохнулись последние очаги возгорания снаружи дома, изнутри тянуло гарью, стены, превратившиеся в раскаленные угли, медленно остывали.
Прикрывая нос и рот найденной в кармане тряпкой, которой протирал стекла у своего уазика, Синичкин увязался вслед за закопченными робами двух пожарных, дабы самому проверить возможность пребывания в доме посторонних лиц — в ушах так и стояло мяуканье котят, а перед глазами разевали рты пушистые комочки. Но картина места происшествия оказалась гораздо мрачнее: фрагменты тела, сгоревшего заживо хозяина дома, Семена Игнатьевича Воловенко, грязными кляксами разбросало по всей кухне, что подтверждало версию о взрыве газа.
По инструкции надо было проверить, также и подпол, и подвал, если таковые имеются — дюжий пожарный с силой приподнял за покореженное металлическое кольцо дверцу в полу и восхищенно присвистнул: в темноту уходили добротные ступеньки, почти не пострадавшие от пожара, лишь слегка закопченные. Синичкин молча потянулся вслед за ним.
Прожекторный фонарь на каске пожарного осветил обычное подполье, какое есть в каждом деревенском доме. По полу валялись банки с припасами, сброшенные силой взрыва с полок, под ногами хрустело стекло вперемешку с солеными огурцами и помидорами, катались высыпавшиеся из деревянной клети луковицы. Валялся садовый инвентарь, почему-то поставленный здесь, а не в сарае. Никаких признаков присутствия посторонних людей — так им показалось поначалу.
— А это еще что такое? — пробормотал Синичкин.
В самом углу подпола обрушилась земля.
— Наверное, погреб завалило, — предположил пожарный. — Некоторые роют прямо под фундаментом, чтобы зимой не выбегать на улицу за картошкой.
Но участковый не слушал его, рукой отгреб землю в углу.
— Ох, ты ж, твою мать!..
От неожиданности, он резко распрямился и врезался затылком прямо в подбородок парня-пожарного, но тот даже не охнул. Внимание обоих приковало светлое пятно — пальцы, зажавшие переломившуюся деревяшку...
На зов Синичкина, больше напоминающий дикий вопль, в подвал спустились двое из наряда полиции.
Эксперт быстро сделал несколько снимков подвала и обнаруженной конечности. Завал в углу срочно начали разгребать. Находящегося без сознания мужчину, одетого почему-то в женские тряпки, вытащили на воздух и передали в руки врача и санитара, которые никак не ожидали, что из такого пожара им вынесут живых погорельцев. Над странным пациентом захлопотали, приводя в чувство ваткой, смоченной нашатырным спиртом, и похлопыванием по щекам.
— Знаете его? — перепуганных женщин подтолкнули к машине Скорой помощи.
— Нет, — дружно замотали те головами.
— Внимательней смотрите! Может, это Аркадий Воловенко, сын хозяина? — настаивал полицейский.
— Нет, нет, — бабки упорно не признавали выкопанного мужчину за своего земляка.
Грязный, как черт, Синичкин, перемазанный сажей, землей и пеной, с вытаращенными глазами подлетел к командиру наряда ППС.
— Товарищ капитан, там еще люди! У него тут целый подземный ход и обустроенное помещение! Там все женщины, трое живых!
Капитан полиции и доктор выругались одновременно: смачно и витиевато — приехали на обыкновенный пожар, а тут целое гнездо маньяка, а соседки — бабки, стоят, как три истукана: ничего не знают, ничего не видели и не слышали, тогда как у них под самой ж.. такое творилось!
Судя по возрасту, отнести деда к маньякам не представляется возможным, но он может быть скрытым садистом или работорговцем — чем черт не шутит! А распутывать такие клубки — себе дороже, можешь лишиться не только спокойного сна, но и самой жизни. Вот тебе и пожар в деревне!
В карете труповозки пришлось освобождать места для живых девушек, едва не задохнувшихся из-за заваленной вентиляционной трубы, ведущей в этот маленький застенок снаружи.
Пока составляли протокол с места происшествия, пока командир пожарного расчета расписался, пока расписались трое понятых ушло часа полтора не меньше, и машина тронулась с места, но тут же водитель почувствовал под колесами какую-то мягкую преграду, и услышал тревожные крики снаружи, но слов в общем гомоне не разобрал. Его прошиб холодный пот — бабку что ли, какую задел бортом? Преодолевая нервное окаменение в ногах, он подал назад, остановился и выскочил из машины. Странный мужик, которого подняли из подвала первым, изломанной куклой лежал под самыми колесами. Водитель пожарной машины медленно осел на снег.
— Куда вы там смотрите, мать вашу?! — надрывался капитан полиции, срывая на докторе всю злость, накопившуюся за долгий день. — Как он мог убежать?!
— Открыл дверь, да выскочил, кто же ждал от него такой прыти?! — вместо врача, занятого у трех полумертвых женщин, оправдывался санитар, сидевший за рулем Скорой помощи. — Да рванул, как заяц, прямо под колеса!
— Протоколируй! — рявкнул капитан на помощника, ведающего процессуальными документами. Ну и дела творятся в этом Ельникове! Скорей бы уж кто-нибудь купил бы тут землю под хороший коттеджный поселок!
Еще через полчаса, боясь поверить в свою удачу, водитель машины пожарного расчета тронулся в обратный путь, сзади осторожно, след в след, пробиралась труповозка с тремя живыми пострадавшими, тремя трупами и одним пластиковым мешком, наполненным обугленными останками.
Замыкающим скрылся в ночи наряд полиции. Синичкин постоял возле своей машины, прикурил, утихомиривая разгулявшиеся нервы, и поехал по проложенной снежной дороге. Предстояло написать рапорт, отзвониться начальству и оповестить хозяев второго дома о пожаре, потом можно будет немного поспать...