ОГЛАВЛЕНИЕ
ВСТУПЛЕНИЕ
ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ВОЙНЫ
22 ИЮНЯ
23 ИЮНЯ
24 ИЮНЯ
25-27 ИЮНЯ
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ЗА ПЕРЕМЫШЛЬ
ПЛЕН ХУЖЕ СМЕРТИ
ЭПИЛОГ
ВСТУПЛЕНИЕ
Это рассказ о последнем месяце жизни деда моей жены Абрамовой (Кутейкиной) Елены Юрьевны, командире 1 стрелкового полка 99 стрелковой дивизии 8 стрелкового корпуса Кутейкине Павле Герасимовиче (от его имени пойдёт повествование) и о его семье: жене Ольге Александровне, сыне Юре и дочери Лиде (вся семья на фотографии). Также будут упоминаться его тёща Пелагея Даниловна Камплицкая и её сестра Анна Даниловна.
Почти все другие персонажи, упоминающиеся в рассказе, реально существовали, их фамилии, имена, должности взяты из различных, как и основная канва событий. Использовались и семейные воспоминания, но некоторые детали пришлось додумывать. То есть это не совсем документальное описание событий, а всё-таки художественное произведение (если можно о нём так сказать).
Рассказ не столько о последнем месяце жизни П.Г.Кутейкина, но и об очень интересном эпизоде Великой Отечественной войны в котором не последнюю роль Павел Герасимович сыграл, а именно о первом отбитом 23 июня 1941 года у немцев советском городе Перемышль. К сожалению об этом эпизоде написано мало, есть несколько исторических очерков, воспоминаний участников тех событий и одна научно-популярная книга «Герои Перемышля», изданная АН СССР в 1969 году.
Мне про своего деда рассказывала моя жена, которая слышала про него от своей бабушки Ольги Александровны и от отца Юрия Павловича. Рассказывала про своего отца и тётя жены Лидия Павловна Кутейкина, которая сохранила некоторые документы про него, за что ей большое спасибо. Вот на основании этих рассказов, материалов книги «Герои Перемышля», очерков и рассказов очевидцев, найденных в Интернете, я попытался написать представленный тут рассказ.
А теперь передаю слово главному участнику событий майору Кутейкину…
ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ВОЙНЫ
Неделю назад, 01 июня 1941 года, сдав весеннюю проверку на прежнем месте службы в Армении, я прибыл к новому месту – на Западную Украину в Перемышль, и на новую должность – командира 1 стрелкового полка 99 стрелковой дивизии 8 стрелкового корпуса. Дивизия прикрытия границы, значит развёрнутая и боеготовая, в такой служить интересно, тем более командиром полка. Когда воевал на Гражданской, когда заканчивал военную школу ВЦИК в Кремле, я, как любой нормальный рядовой и курсант, о такой должности мечтал. Представлял, как буду командовать тысячей с лишним человек, как буду использовать свой опыт, опыт своих командиров, знания, полученные в военной школе и, конечно, не буду повторять ошибки ни свои, ни начальников. А насмотрелся я за 4 года Гражданской войны, 3 года в военной школе и 14 лет службы кадровым офицером много разного.
Теперь вся ответственность за полк лежит на мне. До этого, в Закавказье, где я служил сначала помощником, а потом и заместителем командиров разных стрелковых и горно-стрелковых полков, всегда чувствовал, что за мной есть командир и последнее слово его. Если я где-то недодумал, то есть кому додумать за меня. Но ничего – прорвёмся. Так же я когда-то думал, вступая в должность и командира взвода, и командира роты, и командира батальона. Тогда получалось, надеюсь, что и сейчас получится. А куда деваться? Полк то на хорошем счету и в дивизии, и в корпусе, ниже третьего места в соцсоревновании среди частей корпуса уже лет пять как не опускался. В дивизии же только один соперник есть – 197 стрелковый полк – они в эту весеннюю проверку первое место заняли. Комдив полковник Дементьев Николай Иванович, когда я ему представлялся по прибытию в дивизию, мне ясно дал понять, что в осеннюю проверку будет ждать от нашего полка только первого места, ведь не даром полк первый. Надо соответствовать…
Сейчас я думаю, что правильно поступил, отказавшись в 1939 году от учёбы на КУКС (Курсы усовершенствования командного состава), куда меня посылал мой прежний комдив. Считал он, что из меня получится хороший штабной офицер, что у меня хорошо получается планировать бои полков и дивизий, отрабатывать это на картах и оформлять документально в виде приказов. Думал он, что должен я служить в оперативном отделе большого штаба и могу стать хорошим оператором. Но теперь то я вижу, что одно другому не мешает: я и командиром полка стал и планировать бои и операции не разучился – мне планирование, конечно, нравится, но самому хочется не только планировать, но и организовывать и непосредственно руководить войсками.
Через неделю, 15 июня, приедет семья, а она у меня большая: жена Ольга, сын Юрка 10-и лет, дочь Лидочка 2-х лет, тёща Пелагея Даниловна и её младшая сестра Анна Даниловна. Помню, я очень не хотел брать к себе тёщу, а особенно её сестру, но Ольга настояла и вот уже 12 лет они с нами катаются по стране, вслед за моими перемещениями по службе. Сейчас, когда у нас маленькая Лида, то Пелагея Даниловна сильно помогает Ольге по хозяйству. Да и её сестра не мешает – она учитель начальных классов, всё больше в школе пропадает и Юрке помогает учиться. Так что привык.
Их задержка с выездом в Перемышль произошла из-за того, что Юре надо было спокойно закончить 3-й класс, Анна Даниловна тоже хотела довести свой класс до выпуска из начальной школы, Оле надо было отправить контейнер, ну а тёща всем помогала по мере своих сил и возможностей.
Контейнер должен прийти за день до приезда семьи. Собственно, вещей то не много – несколько чемоданов с зимней одеждой и книгами, Лидочкина кроватка, два десятка пластинок и патефон – самая дорогая у нас вещь. Под этот патефон мы с друзьями в Закавказье много хороших вечеров провели и танцевали под Утёсова, и пели вместе с Вертинским. Думаю, что он и в Перемышле пригодится. Я уже познакомился с некоторыми командирами полков, их комиссарами и заместителями – хорошие ребята, думаю, что сойдёмся, даже несмотря на то, что мы соперники в соцсоревновании за звание лучшего полка дивизии.
Квартиру нам выделили в центре города, недалеко от вокзала. Квартира хорошая, большая – четыре комнаты с кухней, ванной и двумя туалетами, а ещё есть полная обстановка – это бывшая квартира какого-то польского буржуя, который, как говорят, в 1939 году убежал от нас и немцев куда-то в Англию. Теперь она навсегда служебная жилплощадь, закреплённая за командиром 1 полка. Такого жилья у нас не было нигде и никогда, раньше всё больше по казармам жили, отгораживая картоном и фанерой её кусок под жильё или снимали квартиру в частном секторе, если часть дислоцировалась в городе.
Прибыв в полк на его зимние квартиры, задержался тут не долго, всего на день, так как полк уже почти месяц находился в летних лагерях на полковом полигоне, где, после сдачи весенней проверки, остался на полевые занятия, полковые и дивизионные учения. В казармах же остались только постоянные дневальные, в автопарке техники тоже почти не было. Осмотрев выделенную мне квартиру и своё полковое хозяйство в сопровождении дежурного по полку, убыл на полигон, который находился всего в 15 километрах юго-восточнее Перемышля.
На полигоне мне была выделена отдельная, довольно большая, палатка, которая служила мне и спальней, и рабочим кабинетом, и местом для проведения совещаний. Встретили меня мои заместители, начальник штаба полка, командиры батальонов и комиссар, им я был представлен начальником штаба дивизии полковником Гороховым. Ну а далее пошла нормальная командирская работа: оценка ситуации, принятие решений, раздача указаний, организация и контроль всего подряд, знакомство с личным составом, проведение полевых и классных занятий с командным составом полка и т.д. и т.п. Кто служил, знает…
Полигон под Перемышлем, по сравнению с полигонами в России и даже в Закавказье, был оборудован довольно плохо, но это и понятно, ещё двух лет не прошло, как Западная Украина стала нашей. Дайте срок и здешние полигоны станут не хуже всяких прочих. Хуже, что новая граница оборудована почти никак, хотя и стараются пограничники, но даже не все заставы ещё построены. Портят настроение украинские националисты и немецкие диверсанты: то нам связь с командованием дивизией и другими полками оборвут, то на часового нападут, то подожгут чего-нибудь. Оставшиеся поляки тоже не особо облагораживали ситуацию в городе и на хуторах вокруг него, бывает, что задирают наших солдат.
В начале этого года в соседнем полку случилась стычка, когда несколько поляков по пьяни напали на отделение наших солдат, находившихся в увольнении, но получили достойный отпор. Двое поляков в больницу попали, а остальные отделались синяками и ссадинами. Однако, в интересах установления дружественных отношений с местным населением всех участников драки со стороны военных посадили на гауптвахту, а их командира отделения, сержанта Василия Абрамова даже судили, дали семь лет лагерей и отправили в Воркуту. Сам сержант в драке не участвовал, даже пытался её разнять, но он был там старший и осудили его за то, что драку не сумел предотвратить и допустил, что его подчинённые нанесли увечья гражданскому населению, что неблагоприятно повлияло на отношение к военным со стороны местных жителей.
Националисты редко, но, бывало, устраивали взрывы, нападения на солдат и офицеров, даже на своих украинцев, которые за СССР были. Членов ВКП(б) и местное советское руководство даже убивали. Что обидно, но националистов местное население в большинстве своём поддерживало и пусть жители не проявляли этого явно, но втихаря помогали. К нам здесь многие относились как к оккупантам и даже дети иногда смотрели волчатами, несмотря на то, что мы им жить не мешали и даже многим помогали, особенно тем, что не дали их оккупировать Германией, а присоединили к родной Украине. Националистов, конечно, давит местное НКВД, а вот с немцами хуже – у нас с ними хоть и не дружба, но давить их сильно нельзя – боятся, что Германия воспримет это как провокацию. А в целом ничего, служить и жить можно.
Так незаметно пролетели две недели от момента моего приезда до прихода контейнера и приезда семьи. Я постарался подгадать так, чтобы в эти дни у меня не было ни занятий, ни больших проверок, а у комдива я загодя отпросился на пару дней. Контейнер встречал я вместе со своим адъютантом и парой солдат – разгрузили и занесли вещи в квартиру, но разбирать чемоданы не стали, я решил подождать до завтра, когда вся семья будет в сборе.
16 июня встретил я их у поезда, привёз в квартиру, которая всех привела даже не в восторг, а в полное изумление – никто не ожидал таких шикарных условий. Однако сразу браться за разбор вещей никто не захотел, все решили сначала пойти погулять по городу, да и мне было интересно, ведь город я почти не видел. Город сравнительно небольшой, да ещё и поделенный на две части рекой Сан. Его северо-западный плоский берег находился в зоне оккупации Германией, а юго-восточный высокий берег вместе со всей Западной Украиной вошёл в состав СССР. Хоть и прошло почти два года, как город наш, но всё равно чувствовалась в нём какая-то буржуазность – это было видно и в архитектуре, и в содержании улиц и домов, и в одежде и манере держаться населения. Моим город понравился, говорят, как за границу попали, не то, что Ленинакан и Кировокан в Армении, где мы жили последнее время перед переводом в Перемышль. Анна Даниловна всё спрашивала про школы, куда она хотела устроиться учителем, тёщу больше интересовали магазины и рынки. Оле хотелось узнать, где тут кинотеатры и театры – она у нас в семье культмассовым сектором заведовала. Юрке интересно было всё, ну а Лида не сходила с моих рук – соскучилась, обнимает и говорит, что папу сильно любит. Вот ведь, мелкая такая, а приятно, от Юрки таких слов не дождёшься, но я и не жду, мужик растёт.
Но идиллия не долго длилась, семью пришлось оставить и вечером я опять был в полку. Через два дня, на 18 и 19 июня, намечались двухдневные двухсторонние батальонные учения с боевой стрельбой и надо было окончательно уточнить план учений, провести рекогносцировку на местности, проверить готовность личного состава, вооружения и боеприпасов. Это были мои первые учения в полку, во время них я главным образом хотел посмотреть на то, как будут действовать комбаты, ротные и взводные командиры, в каком состоянии техника и вооружение. По своему опыту знал, что хороший командный состав – это главное в части, если командиры толковые, грамотные и инициативные, то и солдат с сержантами научат действовать правильно в любой обстановке.
Новое пополнение, в конце мая поступившее в полк из приписного состава, тоже надо было побыстрее ввести в строй. Большая его часть хоть и служила в армии, но времени прошло порядком и надо было солдат подучить. Народ всё больше взрослый, обстоятельный, и, что важно, из центральных и восточных областей Украины. В оценке личного состава и в работе с ним, в планировании учений мне сильно помогал мой комиссар Розенштейн, он не первый год служил в полку и хорошо знал не только офицеров, но и почти всех сержантов и солдат.
Учения прошли достаточно успешно, происшествий не было, оба батальона действия в наступлении, обороне и встречном бою отработали на «Отлично». Были некоторые вопросы к полковой миномётной батарее, но, в целом, и командиры и личный состав показали высокую выучку, даже пополнение не подкачало. Начальник штаба дивизии и её комиссар, присутствовавшие на учениях, после разбора их результатов поставили обоим батальонам пятёрки, миномётчикам четвёрку и сказали, что воевать полк умеет. Знали бы мы тогда, что это нам потребуется уже в реальных боях буквально через два дня. А пока мы все вернулись в полковой лагерь и занялись приведением себя, техники и вооружения в порядок, к воскресенью 22 июня всё должно соответствовать уставу.
За эти дни мне ни разу не удалось съездить к семье – надо было подготовить третий батальон полка к дивизионным учениям. Я надеялся, что в воскресенье получится вырваться домой хоть на несколько часов, чтобы помочь Оле с обустройством, да и детей хотелось увидеть, особенно Лидочку. Но увидеть мне их удалось лишь в понедельник 23 июня.
О том, чтобы побыть дома хоть одну ночь не было и речи, с 20 июня полк перевели на казарменное положение, и чтобы съездить в город надо было просить разрешения у начальника штаба дивизии, а то и у комдива. На ежедневных совещаниях до нас доводили, что напряженность на границе возрастает, что провокаций со стороны немцев становится больше, что германские войска практически полностью развёрнуты за рекой и оснащаются средствами переправы, что их самолёты-разведчики всё дальше залетают на нашу территорию, что наши пограничники всё чаще ловят диверсантов с той стороны. А недавно, буквально 19 июня к нам через реку переплыл один немецкий унтер-офицер и на допросе сообщил, что немцы перейдут границу и начнут войну против СССР 22 июня. Эта информация доводилась только до командиров и комиссаров полков со строгим указанием иметь её ввиду, но не разглашать шире. Верить этому не хотелось, да и как было верить, если мимо полигона каждый день шли эшелоны в Германию с хлебом, нефтью, и другими товарами. Как же было этим слухам верить, если им сам товарищ Сталин не верил и нам советовал не верить, но требовал поддерживать боеготовность войск на высоком уровне. Приходилось спорить и доказывать некоторым другим командирам полков, почему война раньше 1942 года не начнётся. Они своё мнение не выражали явно, ведь оно шло в разрез с мнение товарища Сталина, но в нашей среде его озвучивали. Никак я не думал, что они окажутся правы.
22 ИЮНЯ
Воскресенье 22 июня началось у нас не с сигнала «Подъём» в 06.00, а сильно раньше. Около четырёх часов утра над нами на восток полетели десятки немецких бомбардировщиков. Чуть позже со стороны города стали доноситься звуки артиллерийской стрельбы. Дежурный по полку пытался дозвониться до штаба дивизии или до других полков, но связи не было, опять оборвали диверсанты. Тогда он отправил посыльного в штаб дивизии, а сам прибыл ко мне. Мы решили поднять полк по боевой тревоге, выдать личному составу оружие и боеприпасы, сухой паёк на сутки, другое имущество и выдвинуться в районы сосредоточения по боевому предназначению. Ни дежурный, ни я не решились вскрывать тревожные пакеты, где содержались инструкции на случай начала войны, ведь вскрывать их можно было только по указанию вышестоящего дежурного, командования дивизии или корпуса, а у нас нет связи.
Через три часа, когда заканчивалась выдача имущества личному составу, вернулся наш посыльный и вернулся он вместе с НШ дивизии, который начал общение с того, что объявил о начале войны и продолжил разносом нас за то, что мы до сих пор не вскрыли пакет по приведению полка в полную боевую готовность, а действуем «на обум Лазаря». Наш доклад об отсутствии связи его ругань не остановил, а только усилил в сторону отсутствия у нас инициативы. Вскрыв и изучив-таки содержание пакетов, выслушав указания НШ, мы уяснили, что полку необходимо одним батальоном, усиленным миномётной батареей и разведротой, в первом эшелоне и двумя батальонами во втором, выдвинуться в своей полосе в сторону Перемышля с целью вытеснения из него наступающих подразделений Германии и восстановления государственной границы. Действовать нам предписывалось во взаимодействии с бойцами Перемышльского 42-го погранотряда. Соседом справа выдвигался 197, слева 206 стрелковый полк, который в это время был не в лагерях, а на зимних квартирах в Перемышле и уже развёртывался в своей полосе обороны. Артиллерийским огнём поддерживать нас будет ГАП (гаубичный артиллерийский полк) дивизии, который должен бить по немецкой стороне Перемышля, препятствуя выдвижению их главных сил, бронетехники и артиллерии через мост на нашу сторону. Готовность к началу выдвижения в Перемышль была назначена на 03 часа ночи 23 июня, т.е. на всю подготовку к реальным боям у нас оставалось менее 20 часов, а ведь солдатам ещё и поспать надо будет.
Формированием усиленного батальона первого эшелона полка (я решил, что им будет третий батальон) решил заняться сам, чтобы избежать лишних согласований между командирами подразделений и службами полка. Комиссар со своим партполитаппаратом за это время должен был довести до личного состава ситуацию, вдохновить его на тяжёлые бои и повышение бдительности. Ну а я вместе с командирами батальонов и миномётной батареи, начальниками служб полка должен буду спланировать действия первого эшелона, организовать его полное обеспечение и определить порядок ввода в бой батальонов второго эшелона в случае неуспеха первого. На месте нынешней дислокации необходимо было организовать боевое охранение и дополнительное патрулирование, расставить секреты.
Дел было много, но мысль о том, что в городе осталась вся моя семья постоянно крутилась в голове и иногда даже мешала работать. Я понимал, что один полк дивизии, погранотряд и два укрепрайона в городе не удержат врага на долго – слишком не равны силы, ведь на нас наступала развёрнутая дивизия вермахта, а она и технически лучше оснащена и численно больше нашей дивизии. Получалось, что численный перевес немцев в живой силе был в три раза больше, а в технике раза в четыре.
Что будет с моими родными, если город захватят фашисты страшно было думать. Разрабатывая план действий полка по отражению вторжения немцев, я увидел, что та улица, на которой стоял дом с моей квартирой попадает в полосу действий моего полка, то есть мне предстояло, освобождая от немцев центральную часть города, спасать от них и свою семью. Только бы они не убежали в панике куда-нибудь в другой район, только бы их не захватили немцы, только бы у них хватило еды и воды, чтобы дождаться освобождения. А то, что мы освободим город, я был уверен.
К вечеру 22 июня к нам поступило сообщение, что советская часть Перемышля практически полностью захвачена фашистами, что в городе начались грабежи и погромы, что немцы, по наводке украинских националистов и при их прямом участии, ловят по всему городу евреев, коммунистов, сотрудников советских учреждений и расстреливают их на берегу реки Сан. В городе остались лишь отдельные очаги сопротивления, которые без поддержки долго не продержатся.
К 21.00 мы были фактически готовы к выдвижению в город, так что я решил с 22.00 дать бойцам отдохнуть. Подъем намечался на 02.00 23 июня. Четыре часа сна (если будет этот сон в такой обстановке) смогут помочь нам в предстоящих боях. Самому себе и командирам батальонов на сон я отвёл три часа. Лёг спать в своей палатке, не раздеваясь в 22.30, хоть и лезли в голову разные мысли, но заснул достаточно быстро.
23 ИЮНЯ
Проснулся даже раньше намеченных 01.30 вполне выспавшимся и с какой-то внутренней дрожью во всём теле, но не от страха, а от внутреннего напряжения в ожидании боя. Так бывало со мной, когда шёл в бой в Гражданскую, когда выходил на ринг (в военной школе ВЦИК я состоял в сборной своего курса по боксу), перед сдачей сложных экзаменов и в других критических ситуациях. Это была дрожь предчувствия, но сейчас она была особенно явной. Бороться с ней было бесполезно, сама пройдёт, уступив место горячему ожесточению и холодному расчету, когда начнётся реальный бой.
В три часа утра первый эшелон полка в составе третьего стрелкового батальона, усиленного миномётной батареей с 60-ю миномётами и разведротой полка, оснащенный боекомплектом на каждого солдата и на каждый миномёт под моим командованием, выдвинулся походной колонной в сторону Перемышля. К шести часам утра мы должны были достичь восточных окраин города, где, по донесениям разведки дивизии, уже были немцы. В авангарде батальона выдвигалась разведрота, я вместе с комиссаром полка и командиром батальона шли с основными его силами, замыкала колонну батальона миномётная батарея.
При подходе к линии соприкосновения с немцами батальон по моей команде из походной колонны развернулся в боевой порядок в своей полосе шириной около двух километров, которая при продвижении внутрь города сужалась местами до полукилометра, включая всего несколько параллельных улиц.
Разведрота, выдвигавшаяся в двух километрах перед основными силами, первой развернулась и с 05.30 уже вступила в бой с охранением немцев. Те не ожидали такой прыти от нас и, хотя с было уже светло, проглядели приближение разведчиков. Их охранение было ликвидировано минут за 15-20 и основные силы батальона вслед за разведкой вступило в бой с основными силами немцев, которые засели по домам и хозпостройкам частного сектора, выгнав оттуда их жителей. Мне было видно, что система обороны немцами подготовлена не была, они, видимо, надеялись, что к утру к ним придёт подкрепление с тяжёлым вооружением и они продолжат наступать в направлении Львова. Мост через Сан они захватили только поздним вечером, так как пограничники вместе с отрядом, сформированным из местных коммунистов, упорно его обороняли. Также они не давали врагу спокойно высадиться на наш берег, когда те пытались переправляться через реку на плавсредствах. Свою роль сыграли и укрепрайоны, которые немцам так и не удалось захватить 22 июня несмотря на то, что уже к середине дня они дрались в плотном окружении. Конечно, силы были не равны, весь берег оборонять было трудно, да и артиллерия фашистов работала через реку неплохо, положение наших объектов было им хорошо известно. Мост пограничники с местными товарищами с полудня тоже обороняли в окружении, хотели было взорвать, но не получилось. Немцы, захватив мост, хотели переправить по нему танки, артиллерию, другую тяжелую технику, но ночью этого делать не стали, будучи уверенными, что сделают это с утра. Однако с утра в городе нарисовались мы, а не их танки с орудиями.
Артиллерия ГАП, выдвинувшись на огневые позиции уже с 06.00 одним дивизионом работала по противоположному берегу. Оказалось, что большинство мест сосредоточения сил противника и мост через Сан были ещё в мирное время «пристреляны» нами по координатам, так что немцам было не до спокойного формирования колонн техники и переправы подкреплений на нашу сторону. Конечно, наводчики бы не помешали, но и без них у артиллеристов огневое воздействие получалось достаточно ловко. Два других дивизиона оказывали непосредственную огневую поддержку первым эшелонам наступающих частей полка, подавляя выявленные огневые точки в глубине обороны противника.
Да, не думали немцы, что мы решимся на контрнаступление. Кроме того, что они за ночь не подготовили систему обороны и толком не организовали боевое охранение, многие фрицы занялись грабежом и пьянкой, отмечая захват первого советского города. Украинские националисты и те поляки, которые переметнулись на сторону немцев, больше занимались грабежом, поиском и уничтожением евреев и коммунистов, то есть тоже не готовились к тому, что мы вдруг войдём в город, который, как всем казалось, надежно и надолго занят немцами. Всё это, конечно, сыграло нам на руку.
Хоть и не ожидали немцы нашего контрнаступления и много пьяненьких было среди них, но большой опыт войн в Европе, врождённая дисциплина и исполнительность быстро привели их в боевое состояние. Лишь несколько первых улиц на окраине города мы прошли сравнительно быстро и почти без потерь, потом, с каждым следующим шагом к центру города становилось всё сложнее. Этому способствовало не только то, что немцы очухались, но и более плотная застройка и всё больше каменные здания, каждое из которых, по сути, превращалось в ДОТ. Хоть и не получили мои миномётчики отличную оценку на учениях пять дней назад (подумать только – всего пять дней, а кажется, не меньше месяца – столько всякого за эти дни произошло), но в реальном бою работали надёжно, не только на окраинах, но и внутри города умудрялись выбивать противника из укрытий. Так и продвигались: разведчики выясняли, где сидят фрицы, миномётчики их давили огнём, а потом стрелки зачищали дома. Особенно отчаянно сопротивлялись немцы на улицах Мицкевича и Славатского. Судя по донесениям командира разведроты, их там было до двух рот, притом, что у меня в батальоне, вместе с разведчиками, осталось не больше трёх. Нас в школе ВЦИК и на сборах учили, что для успешного наступления надо создать не менее, чем трёхкратное преимущество в живой силе и технике. Но где его взять? Пусть по миномётам такое преимущество и есть, но по живой силе у нас и двукратного не наберётся. Вводить в бой второй эшелон рано, да и некуда – полоса наступления сузилась до трёх улиц.
Но вот и площадь Пяти углов – фактически центр города, а за ней и дом, в котором моя квартира и, надеюсь, моя семья. Самым большим на площади было четырёхэтажное здание. Толстые кирпичные стены, небольшие и наполовину заделанные мешками с песком окна и из каждого торчит дуло пулемёта или автомата. Боеприпасов у фрицев, видимо, хватает, ведут стрельбу так, что голову не поднять, а не только встать и побежать в атаку. Действую по отработанной схеме: приказываю разведчикам подойти к дому с другой улицы, проникнуть в него и выбить немцев хотя бы с первого этажа; миномётчики в это время должны вести поражающий огонь по дому и особенно по его крыше, так как с неё и с четвёртого этажа производится наиболее плотный огонь по нам; стрелкам вести отвлекающий огонь с фронта дома, демонстрируя, что именно отсюда мы собираемся захватить его. План удался. Наши разведчики незаметно проскользнули в здание, но первым этажом не ограничились (ох уж мне эта инициатива), а умудрились пробиться на четвёртый. Пришлось приостановить огонь миномётов по зданию. С четвёртого этажа послышался выстрел, другой, потом разрыв гранаты и из верхнего этажа, выброшенный красноармейцем Щербицким, вылетел немецкий пулемётчик, который больше всех досаждал нам. Старшина разведроты Мальков глушил гранатами немцев, засевших в подвале. Овладев верхними этажами, бойцы вели прицельный огонь по перебегавшим от дома к дому фашистам. Стрелки кинулись в дом добивать фашистов на втором и третьем этажах. Боевой дух немцев мы подавили, когда они увидели летящего и орущего благим матом своего пулемётчика, поэтому дом мы захватили быстро и почти без потерь. Только три человека оказались ранеными, один тяжело настолько, что его мы отправили в санчасть дивизии, а другие два бойца даже в полковой лазарет не ушли, их батальонные санитары перевязали и они опять оказались в наших рядах.
Вскоре я увидел и первых пленных немцев, которых выводили из этого четырёхэтажного и из соседних домов наши красноармейцы. Большинство из них были испуганы и подавлены – не часто во Франции, Голландии или Польше их брали в плен, но некоторые старались держаться с вызовом, показывая своим видом, что всё равно мы вас победим и мы тут в плену не на долго.
Захватив площадь Пяти углов и убедившись в том, что инициатива полностью перешла в наши руки я, в районе 14.00 нарочным (телефонной связи пока не было) отправил в дивизию донесение с таким текстом: «Противник в панике отступает к железнодорожному мосту, на улицах продолжаются рукопашные схватки, немцы с поднятыми руками выходят из домов и подвалов». Вместе с донесением нарочный повёл в штаб дивизии пленного немецкого офицера – не большая шишка, всего командир роты, но офицер, может быть у него там что-нибудь полезное для нас узнают.
Однако не была ещё выполнена боевая задача, которая состояла в том, чтобы освободить Перемышль в своей полосе наступления, выбив немцев обратно за реку Сан. Была у меня еще и своя собственная задача – освободить свой дом и увидеть семью. Я как-то пока не задавался вопросом о том, где живут семьи моих подчинённых. Оказалось, что у НШ пока, двух комбатов, трёх ротных, шести взводных и у начпрода квартиры располагаются либо в моём доме, либо на той же улице, где мой дом стоит. Так случилось из-за того, что это была буржуйская улица, как и весь район между вокзалом и рекой, и большинство прежних хозяев в 1939 году сбежало на Запад, так же, как тот буржуй, в чьей квартире жила моя семья. Получается, что не только у меня был личный мотив для ожесточения в бою и желания побыстрее выбить немцев. Как-то на одном из занятий по марксистско-ленинской подготовке в военной школе ВЦИК нас учили, что наилучший результат в деятельности человека достигается, если цели общества, в котором живёт человек, совпадают с его собственными целями. Именно так у меня и ещё у ряда моих подчинённых получилось в этом бою, что еще раз подтверждало правильность марксистско-ленинской теории.
Отбив у противника площадь Пяти углов, мы двинулись дальше. Сопротивления уже почти не было, враг был деморализован, по крайней мере в нашей полосе наступления. Оставались отдельные очаги отчаянного сопротивления, особенно со стороны украинских националистов, но они не определяли ситуацию. Теперь я не сомневался в том, что задача нами будет выполнена и фашисты будут выбиты из города.
К 15.00 мы подошли к нашему дому и практически без сопротивления заняли его. К счастью, дом оказался не разрушен, а значит была надежда, что семья моя цела. Подходя к центральному подъезду (в нём была лестница не только на верхние три этажа, по вниз в подвал) я увидел, что из подвала выходит Юрка и ещё один пацан чуть постарше, который, как оказалось, был старшим сыном моего НШ. Юра, увидев меня, бросился ко мне и с разбегу взобрался на руки – он уже лет шесть на руках у меня не был, а тут такое. Чуть ли не до слёз меня растрогал. Так, с сыном на руках, я спустился в подвал. Там было много народа и почти не было света, только тот, который проникал сквозь узкие окошки под потолком. Но Оля, привыкшая в полутьме, сразу меня разглядела и повисла на мне, как и сын, а сзади за ней и Пелагея Даниловна с Лидочкой на руках и Анна Даниловна. Вот оно счастье – все живы и здоровы!
Всем подвальным сидельцам я объявил, что город нами почти освобождён, можно подниматься в свои квартиры, но осторожно, т.к. ещё попадаются недобитые немцы и националисты. Все двинулись к выходу и только Катя, жена моего НШ, осталась рядом, чтобы узнать про своего мужа. Я сказал, что он тоже вскоре будет, так как руководит вторым эшелоном полка и выдвигается позади нашего батальона, окончательно зачищая освобождённую территорию.
Я позволил себе на минутку подняться в квартиру и, убедившись, что тут мародёры не побывали, сказал Оле, что мне надо продолжать бой, а ей собирать семью, так как очень скоро им придётся уехать на Восток. Ольга, то ли из-за растерянности, то ли из-за перепуга в первую очередь сразу бросилась упаковывать патефон. Пришлось одёрнуть её: «Оля, патефон, конечно, вещь полезная, но не самая ценная. Дети ценнее, вот их в первую очередь и собирай. Больше того, что вы, взрослые, сможете унести в руках не бери. А патефон с пластинками лучше тут бросить, кончится война новый купим.» Дольше находиться с ними времени не было, я даже не успел толком расспросить как они эти сутки в оккупации прожили.
Пока я был с семьёй третий батальон очистил от немцев еще несколько домов в направлении к реке. Прибавилось и пленных фрицев. Чтобы не тратить на их охрану своих бойцов распорядился закрыть их всех пока в подвале одного из домов, а там посмотрим.
Наше быстрое продвижение привело к тому, что уже к 17.00 в нашей полосе наступления город был очищен и мы подошли к мосту через Сан. По нему еще бежали последние немцы, когда мы подошли к берегу с нашей стороны. Оказалось, что мы вышли к реке первыми, видимо на нашем участке фрицы бежали быстрее, чем на других из-за того, что именно тут находился мост. 206 и 197 полки до реки ещё не дошли, но упорно продвигались вперёд. Немцы в их полосах наступления оказались прижатыми к реке без возможности уйти через мост. Кто-то из них садился в разные плавсредства, оставленные ими же на берегу вчера при форсировании Сана, кто-то пытался переплыть реку сам, бросая оружие и скидывая сапоги, кто-то сдавался в плен. Так или иначе, но к 18.00 весь город и его ближайшие сёла были освобождены нашей дивизией.
О выходе к реке я также отправил донесение в дивизию. Это же часом позже сделали командиры 197 и 206 полков. Посыльные, в ответ на наши донесения принесли распоряжение комдива о том, что в 20.00 в штабе дивизии (он расположился не в том здании, где и был до 22 июня) состоится совещание, на которое приказано прибыть командирам полков и частей дивизионного подчинения, их комиссарам и начальникам штабов.
Выдвигаясь на совещание, я с удовольствием увидел красные знамёна на зданиях горкома партии, горисполкома, других советских учреждений. Народ, в целом, как мне показалось, тоже был рад тому, что в город вернулась советская власть, видимо покуражились над местными за день фашисты изрядно. Злорадства у меня не было, но была обида, что, только попав в беду люди начинают ценить то, что у них было, а то, что казалось плохим, оказывается сильно лучше, того, к чему по ошибке ты стремился. А ведь многие, особенно местные украинцы, сильно мечтали о немецкой оккупации.
На совещании нас поблагодарил комдив за отличное выполнение задачи, сообщил, что дивизия, кроме очистки города освободила от немцев ещё около десятка сёл и деревень вдоль берега Сан вниз и вверх по его течению, что другие дивизии нашего корпуса ведут ожесточённые бои с противником на других участках фронта. Приказано расположить подразделения частей рассредоточено по городу, так как места их постоянной дислокации хорошо пристреляны немцами, установить между ними и с дивизией устойчивую связь. НШ дивизии довёл указания по организации обороны и потребовал от нас организовать не только надежную оборону, но и обеспечение личного состава всем необходимым для продолжения боевых действий. Планы организации оборонительных действий приказал представить ему 24 июня в 08.00. Никто из нас не сомневался, что немцы, получив в Перемышле по носу, на этом не успокоятся тем более, что на других участках фронта обстановка складывается не так хорошо, как на нашем.
В заключении совещания комиссар дивизии сообщил, что комдивом принято решение об эвакуации членов семей военнослужащих на Восток. С этой целью назначен ответственный офицер – начальник полковой школы 197 стрелкового полка старший лейтенант М.Мадатьян, который уже занимается формированием эшелона к его отправке в тыл. Отправление эшелона намечено на вечер 24 июня, точное время будет определено позже. Подготовка семей к отправке в каждой части возложена на их комиссаров, они обязаны к 07.00 24 июня представить Мадатьяну списки эвакуируемых, оказать помощь семьям в их перемещении к станции отправления, которая также будет определена к завтрашнему утру. Комдив разрешил семейным военнослужащим посменно, чтобы не оголять подразделения, побывать дома и помочь жёнам со сборами. Вот ведь, думал я, слушая комиссара, какие у нас, оказываются, комдив и комиссар, вот ведь партия какая и вся страна. Мы для неё всегда на первом месте. За такую страну и за советскую власть я и на Гражданской воевал, за неё и сейчас жилы рвать буду, всю кровь отдам, но от фашистов защищу.
Вернувшись в полк, а он располагался рассредоточено в нашей полосе действий, собрал всех командиров подразделений и комиссаров, предал благодарность от командования дивизии, довёл до них обстановку в части их касающейся, уточнил места дислокации каждого подразделения, распорядился готовить систему обороны и сообщил об отправке семей в тыл на эшелоне. Потом, посовещавшись с комиссаром, решил сам объехать и обойти подразделения полка, лично поблагодарить красноармейцев, особенно третьего батальона, миномётной батареи и разведроты. Также надо было вспомнить и тех красноармейцев, которые погибли в первом бою этой войны. А погибших было много – около роты в третьем батальоне и разведроте, которые шли в первом эшелоне, и еще до роты в других подразделениях полка. Хоронить их пришлось в сквере у площади Пяти углов. Раненых было больше – почти батальон наберётся, но большинство лёгкие, они после полкового лазарета вернулись в свои подразделения. Но, как ни крути, а полк стал на батальон с лишним меньше, миномётная батарея сократилась на огневой взвод и разведрота потеряла больше взвода.
Домой решил идти только утром после того, как с комиссаром подготовим и подадим Мадатьяну списки эвакуируемых, а с НШ разработаем и доложим в штабе дивизии план оборонительных действий. В эту ночь удалось поспать тоже не более трёх часов, и не мне одному. Спать мешали не только периодические артиллерийские обстрелы нашего берега с другой стороны, но у мысли о куче задач, которые надо будет решить завтра.
24 ИЮНЯ
Прибыв с комиссаром в штаб дивизии к 07.00, Мадатьяна мы нашли довольно быстро – у кабинета, где он расположился, уже толпились комиссары всех частей и отдельных подразделений дивизии. Старший лейтенант оказался парнем довольно сообразительным и быстрым, тем более, что он за ночь подготовил списки эвакуируемых на основании данных из наших личных дел, хранящихся в Отделе кадров дивизии. Так что уже к 07.30 мы согласовали каждую фамилию в обоих списках. Только напротив моей семьи он задержался – в первый раз видел, что в русской семье живёт не только тёща, но и её сестра. У них, на Кавказе, семейственность развита сильнее и такое встречается довольно часто, а вот у нас он это видел впервые. В завершении Мадатьян сообщил нам, что эшелон для эвакуации почти сформирован, что его отправление назначено на 23.00 сегодня с тем, чтобы наиболее опасную прифронтовую полосу он смог пройти ночью, когда немецкая авиация летает меньше. Эшелон пойдёт со станции Хурко (первая станция на восточной окраине Перемышля) на Львов, далее, вероятно на Киев, а куда потом он не знает, там решат. На мою семью выделили целый отсек рядом с проводником в плацкартном «егоровском» вагоне №13. «Счастливый вагон», подумал я, но спорить не стал.
В 08.00 мы с НШ уже были на совещании по организации обороны. НШ дивизии. Выслушав наши предложения, предложения командиров других частей, в целом с ними согласился, но потребовал обратить особое внимание на взаимодействие соседних частей на стыках их полос обороны, на организацию и поддержание надёжной связи между собой и со штабом дивизией, на подготовку к отражению авиационных ударов. Пока нам с этим везло – бомбардировщики немцев пролетали над нами всё дальше на Восток, нас почти не трогали, но теперь, когда мы выбили фрицев из города, вероятность их авианалётов резко возрастала.
После совещания я отпустил своего НШ к семье на пару часов, а для себя решил, что пойду к своим после него. Пока же надо отдать соответствующие распоряжения и организовать их исполнение. Артиллерия немцев нас не оставляла своим вниманием, но били они, в основном, по местам прежнего расположения полка и нам уж очень большого вреда не наносили. Сами фашисты наступать даже не пытались, видимо усвоили наш вчерашний урок.
Только сейчас я подумал, что эта война надолго, что немцы не успокоятся, получив от нас по морде. Не получилось у них на нашем участке, но возможно получилось на других – фронт он длинный, тысячи километров. У нас тут своя полоса, своя ответственность, будем воевать здесь, а там посмотрим.
К семье я попал только часов в 14.00, раньше никак не получалось, хотя мой НШ уже давно вернулся в полк. Оля с тёщей и её сестрой уже все чемоданы собрали и могли бы ехать хоть сейчас. Они с жёнами других офицеров полка и дивизии уже по нескольку раз обсудили и вчерашний день, и сегодняшний отъезд в эвакуацию, никто из них не верил, что это на долго.
Оля, собирая мне обед, рассказывала, как они провели вчерашний день.
«Проснувшись вместе с первыми разрывами снарядов, мы долго не могли понять, а что же происходит? Только увидев, как один из снарядов попал в соседний дом, как выбил он кусок стены и в пробоине стало видно часть квартиры с лежащим на полу человеком, поняли, что надо прятаться. Было страшно. Лида, испугавшись взрывов, плакала, Юра, наоборот, не отходил от окна и его никак не удавалось оттащить вглубь квартиры. Хорошо, что к нам зашла Катя, жена нашего НШ, и сказала, что в доме есть большой подвал и надо бы туда спуститься, но вход в него только через второй центральный подъезд, а наша квартира была в первом, так что метров 10-15 придётся пробежать по улице. Похватав что-то из одежды и еды, собрав документы мы все кинулись в подвал, который оказался довольно большим – почти подо всем домом.
Там уже было человек 10-15, которые сидели просто на полу или стояли. Подвал, видимо, был оборудован когда-то под кладовки жильцов, но перегородки кладовок почему-то снесли и получилось большое пустое помещение с широкими плоскими колоннами, подпирающими дом. Мы с Катей и её двумя сыновьями устроились в углу, поближе к окошку под потолком, которое давало только свет. Увидеть, что происходит на улице через него было невозможно, так как верхний край окна был ниже уровня тротуара. На полу расстелили одежду, которую взяли с собой и таким образом устроились. Потом стали подходить другие жители дома, выбирали себе места, как-то устраивались и постепенно подвал заполнился.
Поначалу, все были возбуждёнными, бурно и громко обсуждали что же это такое происходит. Потом, примерно к полудню, когда электричество отключилось и единственная лампочка погасла, люди немного угомонились, а может быть просто выговорились. В подвале стало тише, но спокойнее не стало. Тогда же мы услышали перестрелку на улице, а чуть позже послышалась немецкая речь. Тут уж замолчали все, даже самые активные говоруны. Было ощущение, что все будто окоченели от страха, даже Лидочка затихла и не приставала к ним с требование выйти на улицу погулять.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, мы услышали шаги, кто-то ходил по первому этажу дома. Слышались звуки передвигаемых стульев, что-то тяжелое падало на пол, слышалась украинская речь – кричали, переругивались – видимо что-нибудь ценное искали. Все, находившиеся в подвале, включая хозяев квартиры, сидевших тут же, быстро поняли, что там орудуют мародёры, видимо из националистов – им не надо было бояться немцев. Так было довольно долго, мародёры методично взламывали и обыскивали квартиру за квартирой, а хозяева не только боялись пойти и остановить грабёж, но даже возмутиться этому себе не позволяли – лишь бы не услышали.
Вечером на улице и в доме стало тише. Хотя мы и боялись все, что в подвал вломятся немцы или националисты, но пока обходилось. Однако жизнь-то идёт, людям хотелось есть, пить, спать, в туалет. Проще всего было со сном – расстели какое-нибудь тряпьё и ложись, никто мешать не будет. Хуже было с едой и водой – не все додумались взять, когда собирались в подвал, поэтому те, которые оказались догадливее, делились с другими тем, что было. Ночью, когда бои в городе совсем утихли, жители центрального подъезда потихоньку поднимались в свои квартиры, брали то, что не разграбили мародёры и тоже делились с другими подвальными сидельцами. А мы, жители первого и третьего подъездов не могли выйти за едой и водой в свои квартиры – пришлось бы выходить на улицу, а выйти было очень страшно, никто не решился. Особенно плохо было с туалетом – его в подвале не было, пришлось выделить под это дело один из углов и ходить туда. Понятно, что к вечеру 22 июня находиться в подвале из-за вони стало трудно, но приходилось терпеть.
Наш Юра с Колей, старшим сыном Кати, играли в какие-то свои мальчишечьи игры, но потихоньку – понимали, что шуметь нельзя. К ним прибился ещё один пацан - Сергей, немного помладше их, по-моему, сын комиссара 197 полка, так втроём целый день и играли. Лидочка вела себя очень хорошо, хоть и душно было, и воняло в подвале, но не плакала, только просила подержать её около окошка – там было посветлее и воздух посвежее. Но она ведь большая уже, тяжёленькая, долго на руках держать её мне было трудно. Мама с тётей Аней, как самые старшие, пытались всем помочь, успокоить, просто поговорить, но шёпотом.
Ночь на 23 июня прошла сравнительно спокойно, к страху своему мы почти привыкли, напряжение немного отпустило, даже к вони чуть притерпелись и большинство людей смогли-таки поспать. Вот только храпунов приходилось будить – боялись, что их храп услышат на улице.
А с утра мы опять услышали артиллерийские выстрелы, но уже с востока, и разрывы снарядов. Мы почему-то сразу подумали, что это наши стреляют и что нам тут осталось не долго сидеть. Наверное, очень хотелось, чтобы так было, вот и подумали. Юра опять не мог спокойно сидеть, всё пытался что-нибудь разглядеть в окошко, услышать чего-нибудь, а то и вовсе говорил, что пойдёт наверх и посмотрит потихоньку. Мне приходилось его чуть не за штаны держать. Друзья его, Коля с Сергеем, были поспокойнее, не лезли так во все дыры. Но когда мы услышали русскую речь и команды, отдаваемые на русском языке, удержать Юрку уже не могла, только просила смотреть внимательно по сторонам, ведь ещё совсем недавно около дома стреляли. Юра вылез из подвала, а через пару минут вернулся у тебя на руках. Остальное ты знаешь, видел. Вот так мы провели сутки в подвале в оккупации.»
Да, это очень хорошо, что ни немцы, ни националисты не полезли в их подвал. Может быть потому, что его окна ниже тротуара и стрелять из них невозможно, может быть потому, что улица, хоть и в центре города, но не основная, может ещё почему, но в любом случае нам всем изрядно повезло.
Мы ещё немного поговорили, главным образом про их отъезд. Оля никак не могла понять зачем им уезжать, ведь город мы отбили и, как она считала, назад уже не отдадим. Даже плакала, ведь увиделись всего неделю назад и опять расставаться, пусть и не на долго, ведь, по её мнению, скоро мы немцев победим и всё будет по-старому. Тёща и Анна Даниловна, которые уже взрослыми пережили и Первую мировую, и Гражданскую войны, были менее оптимистичны. Они понимали, что эта война может затянуться на годы. Я тоже был наслышан, что на других участках фронта и справа и слева от нашей дивизии немцы продвигаются вперёд и остановить их пока у Красной армии там не получается, поэтому тоже не испытывал особого оптимизма.
Пообедав я ушёл обратно в полк, пообещав семье, что вечером обязательно приду на станцию их проводить, а если получится, то приеду за ними на машине. У меня в полку было несколько полуторок ГАЗ-АА, вот я и решил этими машинами перевезти на станцию сразу несколько семей офицеров полка.
Полк, тем временем, занимался инженерным оборудованием города для предстоящей его обороны в своей полосе. Подразделения мы распределили по домам, уплотнив гражданское население, связь между ними, с соседями и дивизией восстановили, обеспечение наладили, даже противохимическую и противовоздушную оборону организовали. Сдвоенные зенитные пулемёты нашей зенитной батареи были не очень надёжным прикрытием, особенно от высоко летающих немецких наблюдателей и корректировщиков Focke-Wulf, но орудия зенитного дивизиона дивизии не давали им свободно вести разведку и корректировать огонь немецкой артиллерии по нам. Удивительное дело, даже те красноармейцы, которые до 22 июня мне казались разгильдяями или лентяями, сейчас работали не хуже самых добросовестных и исполнительных.
Немецкая артиллерия пошаливала, но била больше по ранее разведанным целям: по штабу дивизии, по довоенным зимним квартирам её частей и подразделений, по зданиям партийных и государственных органов, а иногда просто по городу, особенно в его прибрежной части. Это, конечно, мешало нашей работе, но не сильно, мы быстро приспособились своевременно прятаться в подвалах домов при начале артобстрела.
Ближе к вечеру мне удалось-таки собрать несколько свободных полуторок и к 22.00 я с НШ полка, комбатом второго батальона и двумя ротными на одной из них подъехал к нашему дому. Семьи нас уже ждали, полностью готовые к отъезду. У моей семьи получилось 4 чемодана: два у Оли и по одному у тёщи и её сестры. Ответственность за Лидочку возложили на Юру, он же нёс в рюкзаке свои учебники и бабушкины книги. Я с Юрой и Лидочкой сел в кабину, посадив их на колени – хорошо, что их двое и у меня две коленки – оба поместились. Ехать было до станции Хурко всего ничего – около 6-7 километров, поэтому к 22.30 мы были на месте. Там уже собирались люди, но эшелон ещё не подошёл, говорят, что он формировался ещё восточнее, в местечке Медыка – до туда немецкая артиллерия не добивала. Через пять минут поезд показался из-за поворота и народ стал распределяться вдоль эшелона. Мы подошли ближе к платформе, туда, где, примерно, должен был остановиться наш вагон. Рядом были другие семьи офицеров моего полка, Мадатьян, как оказалось, распределял места подряд по частям дивизии. Первые двенадцать вагонов, как я понял, предназначались для семей офицеров управления дивизии и подразделений дивизионного подчинения, 13-20 вагоны – для семей моего полка и так далее. Всего в эшелоне было около 35-40 вагонов. Начальником эшелона назначили самого Мадатьяна, но ненадолго, только до Львова, там он должен будет передать эшелон кому-то из назначенных округом, вернее уже Юго-Западным фронтом, а сам вернуться в свой полк.
Разместив семью в вагоне, долго побыть с ними не удалось, только и успел на прощанье всех обнять поцеловать, особенно крепко Олю, пожелать им хорошей дороги, а детям наказал слушаться маму, бабушек и ждать меня с войны. Оля опять плакала и всё не хотела меня отпускать. Лида её поддержала, ревела в голос, схватила меня за шею и не сходила с рук. Даже Юра прослезился, хоть и считал, что пацанам плакать нельзя. Тёща и Анна Даниловна тоже вытирали слёзы. Да и у меня самого на душе кошки скребли так, что аж муторно становилось. Такого прощания с семьёй у меня не было ни разу. Обычно, провожая меня в командировку, на учения или к новому месту службы, никто не плакал, даже улыбались, желая быстрее приехать.
С платформы помахал им ещё раз и, когда поезд ушёл, мы все, провожавшие свои семьи, вернулись в полк. Кого удалось довёз в полк на машинах, остальные так дошли. В полку надо было ещё раз всё проверить, но не потому, что кто-то где-то проволынит, а для того, чтобы самому точно знать, что уже сделано и может быть где-то что-то поменять, улучшить, усилить, усовершенствовать. Завтра в 8.00 опять совещание в штабе дивизии – буду докладывать о том, что сделано за день, как мы готовы к отражению немецких атак. А сейчас очень хочется спать: врага из города выбили, семью в тыл отправил и внутреннее напряжение, которое не давало полноценно спать в предыдущие трое суток, чуть спало. Повоюем теперь спокойно, думал я ложась спать после проверки полка.
25-27 ИЮНЯ
На совещании 25 июня, выслушав доклады командиров полков и отдельных подразделений дивизии о готовности к продолжению боевых действий, НШ дивизии довёл до нас не радостные сообщения о ситуации в других соединениях корпуса и у других соседей, которые поступили к нам из штаба корпуса. В связи с прорывом немцами нашей обороны на стыке 6 и 26 армий (в состав 26 армии входил наш корпус) было приказано: 72 горно-стрелковой дивизии, сосед нашей дивизии слева, отступить от границы на рубеж Ольшаны – Устишки Дольне; 173 стрелковой дивизии, сосед слева 72 дивизии, также приказано отступить и к 26 июня занять оборону на рубеже Борщов-Журавно, что сильно восточнее нашей границы. Справа от нас оборонялся 6 механизированный корпус нашей армии, он своим правым флангом в стыке с 6 армией не смог удержать немцев и тоже отступал. Таким, образом получалось, что только наша дивизия смогла остановить и отбросить немцев к государственной границе в своей полосе обороны. Выводы из обстановки получались довольно печальные: если и дальше так пойдёт, то немцы, продвигаясь вглубь справа и слева от нас, в конце концов окружат нашу дивизию. Но пока нам приказано держать оборону и не думать об отступлении – видимо командование Юго-Западного фронта надеется, что немцев таки удастся остановить, а потом отбросить и на других участках фронта.
Информацию об обстановке справа и слева нас приказано пока не доводить ниже, чтобы не подрывать высокий боевой дух, который сложился у офицеров и красноармейцев нашей дивизии после боя по освобождению Перемышля. Об этом можно было бы и не говорить, сами догадались.
Была и хорошая новость от старшего лейтенанта Мадатьяна: эшелон с эвакуируемыми миновал Львов и движется к Киеву. Эшелон цел, авианалётов на него за ночь совершено не было. Он сам передал управление эшелоном майору из управления железнодорожных войск фронта и возвращается в дивизию. Хоть это порадовало.
В полосе обороны моего полка находился главный мост Перемышля, который был до сих пор цел. Хоть и пытались мои сапёры взорвать его после того, как полк вышел к реке Сан, но сделать этого пока не удалось – немцы со своего берега бдительно следят за нашими действиями и пресекают любую попытку заложить взрывчатку и подорвать опоры моста. Днём всё хорошо просматривается с их низкого берега, а ночью они постоянно запускают над мостом осветительные ракеты. Видимо полагают, что мост им ещё пригодится для переброски техники и личного состава.
Обстрелы нашей территории не прекращались, а 25 и 26 июня они стали ещё интенсивнее. Соседними полками, оборонявшими пригороды и ближние сёла Перемышля, за эти дни было пресечено несколько попыток врага высадить десант для захвата плацдарма на нашем берегу, но немцам этого сделать всё никак не удавалось. Такие их попытки заканчивались провалом, как правило, еще до того, как они доплывали до нашего берега. Недобитые националисты пытались совершать диверсии у нас в тылу, иногда это удавалось, но чаще их отлавливали и расстреливали на месте по законам военного времени. За это ещё неделю назад их бы судили и, возможно, ограничились бы посадкой в тюрьму, а теперь было не до судов – стенка в городе для них находилась быстро, а канаву для их захоронения они сами же себе и копали в ближайшем сквере. Причём сильно возросла активность местного населения – нам военным, милиции, НКВД, пограничникам, в горком и горисполком люди доносили о любом подозрительном действии, похожем на диверсию или подготовку к нему, о странном поведении соседей и о чужаках. Почти никто не хотел обратно под немцев – одних суток хватило, чтобы всё понять и правильно оценить.
Утром 26 июня поступило донесение из штаба фронта, что эшелон с эвакуируемыми успешно прибыл в Киев, что он сейчас переформировывается и 28 июня будет направлен в Пензу, что некоторые семьи решили остаться в Киеве, но большая часть поедет дальше. Почему именно в Пензу? Куда там конкретно их повезут и где разместят? Не осталась ли моя семья в Киеве? На эти вопросы я ответов не имел. Единственное в чём сомневался, что Оля вдруг решит остаться в Киеве – у нас там не было не только родственников или друзей, но и ни одного знакомого. Может это и к лучшему. Я был уверен, что мы не отдадим Киев, но всё равно лучше оказаться подальше в тылу.
26 июня вечером нас срочно собрали на совещание. Командир дивизии довёл до нас директиву командарма об отступлении из Перемышля в направлении на Дрогобыч. Немцы и справа и слева от нас достаточно глубоко продвинулись вглубь советской территории, фронт в некоторых местах оказался прорванным и возникла реальная опасность нашего окружения. Отступление приказано начать в 04.00 27 июня, и к вечеру того же дня занять новые оборонительный позиции на рубеже Острожец-Подлески-Купновичи-Роздяловичи. Выполнить этот приказ в указанные сроки мы сочли невозможным, так как надо было собрать и загрузить боеприпасы и имущество, подготовить технику, а также сформировать сводный отряд прикрытия, перестроив нынешнюю систему обороны. Об этом комдив доложил в корпус и, получил согласие о переносе начала нашего отступления с утра на полдень 27 июня. К 06.00 27 июня НШ дивизии должен был подготовить и довести до полков приказ о проведении отступления дивизии из Перемышля на указанный комкором рубеж с указанием рубежей и районов обороны каждому полку и маршрутов выдвижения к ним.
Руководить дивизионным сводным отрядом прикрытия был назначен я, комиссаром отряда назначен мой комиссар Розенштейн. Командовать полком в моё отсутствие комдиву я предложил назначить моего начштаба. От каждого полка приказано оставить в прикрытии по две роты, усилить их миномётами (до огневого взвода), от ГАП оставалась одна батарея и еще нам придавался взвод зенитчиков. Боеприпасов всех типов решено нам оставить не менее двух боекомплектов на каждый ствол. Основной задачей сводного отряда было задержать немцев минимум до 24.00 27 июня с тем, чтобы дать возможность основным силам дивизии без огневого соприкосновения выдвинуться на назначенный рубеж обороны и успеть там развернуться. В ночь с 27 на 28 июня отряд прикрытия должен скрытно покинуть город и его окрестности и, по возможности, не позже вечера 28 июня воссоединиться с основными силами дивизии.
С этим пришлось идти в полк. Собрав комбатов с их заместителями и комиссарами, я довёл приказ комдива. Большинство офицеров не хотели верить в то, что нам придётся отступать из города, который мы всего три дня назад отбили и успешно удерживаем, не давая немцам ни одного шанса перейти в наступление на нашем участке фронта. Объяснять пришлось долго – просто отделаться доведением приказа не хотелось. Подчинённые должны не просто механически исполнять боевые приказы, но понимать их правильность. Я это понял, ещё воюя в Гражданскую, потом нас этому учили в военной школе ВЦИК, а реальная командирская работа это сто раз подтвердила. Ещё большее недоумение и даже недоверие этот приказ вызвал у младших офицеров, сержантского и рядового состава. Мне об этом доносил комиссар полка. Ситуацию должны были исправить комиссары и командиры подразделений, а их самих ещё приходилось убеждать, чтобы они не считали приказ об отступлении предательством. Понять их можно было, столько сил положили на то, чтобы город отбить и удерживать его. А тут на тебе – сами уходим, без боя.
Прикрывать отход своего полка из города я приказал двум ротам второго батальона, усиленным одним огневым взводом миномётной батареи полка. Эти подразделения были наиболее полно укомплектованы личным составом, вооружением и военной техникой, они хорошо себя показали и на прошедших в последние мирные дни учениях (а они ведь завершились всего неделю назад, в мирное время совсем не срок, а сейчас как будто полжизни прошло) и в боях за освобождение Перемышля действовали успешно. Командиром отряда своего полка я назначил комбата-2 Павла Силатьева. Аналогичные силы оставляли в городе и другие командиры полков. Таким образом, вся полоса действий дивизии оставалась на 6 стрелковых рот со средствами усиления – это всего два батальона, растянутые тонкой линией на весь город и его пригороды, без вторых эшелонов, резервов и фактически без связи с дивизией.
Командиры отрядов всех полков, артиллеристы и зенитчики прибыли ко мне на совещание к 08.00 27 июня для знакомства (большинство из них я ещё не знал), окончательного уточнения плана обороны города во время отхода главных сил и последующих действий для воссоединения с ними после решения задачи прикрытия. Прекратить оборону, в соответствии с приказом комдива, было решено в 24.00 и отходить в общем направлении юго-восток, вслед за дивизией. Выходить предусматривалось самостоятельно по подразделениям, так как мы понимали, что всеми силами прикрытия организованно уйти из города не получится. Сбор выходящих из боя подразделений отряда прикрытия решено осуществить до 16.00 28 июня у мельницы в лесу севернее села Хатки. В 16.00 всем собравшимся выдвинуться в район обороны дивизии.
На совещание у меня также присутствовали представители горкома и горисполкома Перемышля. Их сводный боевой отряд здорово поработал 22 июня и существенно помог пограничникам и нашим укрепрайонам в сдерживании наступления немцев. Но сейчас мы уходим, город оставим наверняка и на долго. Они доложили, что организуют городское подполье и партизанский отряд в лесу, что уже сейчас начали готовить конспиративные квартиры в городе и базы в лесах. Лесов вокруг Перемышля немного, но всё-таки есть. А если кто-то из отряда прикрытия не сможет вырваться к главным силам, то мы будем знать к кому и куда обратиться за помощью. На том и порешили.
С утра 27 июня немцы как будто почувствовали, что мы готовим отступление и обстреливали нас наиболее интенсивно. Но форсировать реку даже не пытались, как будто бы знали, что они это скоро смогут сделать без особых потерь. Может и в самом деле знали? Не хотелось верить в то, что среди нас есть предатели, но уж очень чётко немцы предугадывали многие наши действия.
На нашем правом фланге немцы ещё до начала отступления главных сил дивизии форсировали Сан и продвигались к центру села Медыка, где находится железнодорожный узел – видимо хотели отрезать частям нашей дивизии и 16 корпуса возможность отступления с использованием железной дороги. На левом фланге они продвинулись ещё глубже и вышли на рубеж Самбор-Дрогобыч. Наша дивизия оказывалась глубоко охваченная выступами наступающих немцев. Это ещё не было окружением, но к тому всё шло.
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ЗА ПЕРЕМЫШЛЬ
В полдень 27 июня дивизия организованно выдвинулась на юго-восток. Ну а мы оставались, очень надеясь на скорую встречу. Но встречи не случилось… Понимали ли мы, что наш выход к своим после выполнения задачи прикрытия практически невозможен? Многие понимали, но понимали мы и то, что без прикрытия дивизия может не успеть отступить на новый рубеж и там развернуться, а это может означать её уничтожение. Так что придётся ещё повоевать за Перемышль. Это будет уже третий, но не последний бой за него. На сей раз бой с известным, к сожалению, результатом. Но будет и четвёртый, когда мы город окончательно и навсегда освободим, в этом никто из нас не сомневался.
Железнодорожный мост нам пока удавалось удержать, но подорвать его до начала отхода дивизии мы не смогли. Там шла ожесточённая перестрелка, немцы долбили нас из орудий полевой артиллерии и миномётов, мы отвечали из стрелкового оружия, пулемётов и тех немногих миномётов, которые были на этих позициях. Чтобы не допустить прорыва на наш берег бронепоезда, который был у немцев на той стороне, нами были разобраны рельсы и шпалы, а из них мы соорудили что-то типа баррикады, которая служила не только для сдерживания поезда, но и как укрытие для наших бойцов.
Конечно, лучшим вариантом было бы подорвать мост. Для этого командование дивизии сформировало группу сапёров во главе с начальником инженерной службы майором Кульчицким. Огонь по всему движущемуся в районе моста со стороны немцев был очень плотным, но майору с его группой уж не знаю как, но подорвать мост удалось. Теперь по мосту могла пройти разве что пехота на своих двоих, да и то с трудом, а вот техника сделать этого уже не могла, что сильно помогло нам в дальнейшем. Группа Кульчицкого (вернее то, что от неё осталось) успела выйти из города вместе с дивизионным арьергардом.
Уже к 14.00 27 июня резко возросло число попыток немцев форсирования реки на плавсредствах. Ряд из них, особенно не в черте города, оказались успешными, так как в тех районах нам не хватало артиллерии, чтобы пресечь их. Использовать разрушенный мост фашисты пока боялись, а вдруг там сапёры ещё мин понаставили. Воздушный десант немцев, силами до батальона, выброшенный с нескольких самолётов в районе 17.00, также оказался успешным. Зенитчики смогли сбить только один самолёт, остальные прорвались через редкую линию средств ПВО и высадили десант к нам в тыл на юго-восточных окраинах Перемышля. Продвижение десанта внутрь города мы пока сдерживали. Я понимал, что долго мы там не устоим, что резервов у нас нет, зато у бойцов было одно желание – не дать пройти фашистам, подороже отдать свою жизнь, как можно больше немцев положить.
Наиболее надежно сдерживали натиск немцев подразделения, воевавшие в укрепрайонах, но с 18.00 связи с ними не стало ни проводной, ни радио, ни посыльными. Только по не утихающей перестрелке, которая слышалась из тех районов, мы догадывались, что укрепрайоны еще стоят.
Как бы то ни было, но к 20.00 наша линия обороны оказалась во многих местах разорванной, образовалось несколько очагов обороны, которые никак не были связаны друг с другом. Самый большой очаг был внутри города, в его центральном районе, где нам ещё удавалось сдерживать немцев. Ни мост, ни вокзал, ни центральную площадь мы пока не отдали. Но что происходило в других очагах обороны сказать было невозможно.
Да, никогда мне не приходилось воевать в окружении, без надежды на помощь из вне. Но всё когда-то приходится делать впервые, может быть и этот опыт пригодится. Я почему-то был уверен, что мы-таки устоим до ночи и прорвёмся к своим, хотя, как мы это сможем сделать я понимал не в полной мере. Мой комиссар, который сейчас исполнял обязанности и комиссара, и начштаба, и моего первого зама постоянно находился в подразделениях, да и я не часто сидел в подвале нашего дома, который мы оборудовали под штаб. Всего неделю назад это был симпатичный дом, где мирно жила моя семья, семьи других офицеров и гражданских, а теперь полуразрушенный сверху дом со штабом отряда прикрытия в подвале никак его не напоминает.
К 22.00 к нам прорвалась небольшая группа бойцов северного укрепрайона. У них кончились боеприпасы и просто нечем стало бить фашистов. От роты, которая воевала в этом УР, осталось менее 20 человек, из которых половина были ранены. В течение часа к нам прорвались еще несколько красноармейцев из других очагов обороны, докладывая, что боеприпасы заканчиваются, что личный состав почти весь выбит, что некоторые из командиров подразделений, где такие остались, решили прорываться к своим самостоятельно. Самостоятельно выходить из боя собирались, в основном, те подразделения, которые оборонялись в пригородах. Им прорваться к нам было совсем невозможно, а вот под прикрытием ночи по перелескам и задним дворам хат они таки надеялись уйти.
Тяжелораненых мы оставляли на местных товарищей, которые уже организовали несколько конспиративных квартир и небольшую базу в близлежащем лесу. Трудное это было решение, но по-другому поступить было невозможно, так как полностью терялась манёвренность и скорость передвижения, а нам до нового рубежа обороны дивизии необходимо было пройти более 40 километров ночью, после жестоких боёв и по территории предположительно уже занятой противником. Такой марш не всякий здоровый, сытый и выспавшийся человек пройдёт, а тут измотанные, не спавшие около суток красноармейцы. Хорошо хоть голодными мы не были и боеприпасы ещё кое у кого сохранились.
Последнее, что мы сделали, собираясь уходить из города – это как следует заминировали нашу баррикаду из рельсов и шпал у подорванного моста через Сан и несколько самых сохранившихся домов в центре Перемышля. В нашем очаге обороны из двух рот, которые изначально обороняли центр города, осталось не более роты и это с учётом того, что к нам прорвались бойцы из других очагов, которые не смогли вырваться из города самостоятельно. Из командиров в живых остался только один командир роты и два командира взводов. Вот эту сборную роту мне с комиссаром предстояло вывести из города и привести к главным силам дивизии.
Несколько раненых бойцов, которые не могли ходить самостоятельно, но были в состоянии держать в руках оружие, сами предложили мне создать из них группу прикрытия, чтобы немцы не сразу поняли, что мы совсем уходим. Они ожидали отправки в лес к местным коммунистам, но подумали, что до этого ещё смогут помочь нам половчее выйти из боя, а там как получится. Мы решили, что они займут позиции в районе моста и будут какое-то время имитировать продолжение боя, а когда немецкая пехота перейдёт реку, то взорвут баррикаду вместе с ними.
Уходили из города мы дворами домов, стоящих на не главных улицах. Хорошо, что у немцев война по расписанию и ночью они привыкли спать, что наблюдение они ещё не организовали, и вообще, что ночью темно и плохо видно. Перед отходом все красноармейцы постарались так закрепить на себе оружие, боеприпасы и амуницию, чтобы ничего не стучало, не звенело, не хлюпало и теперь шли тихо, не мешая немцам спать. Только сзади, у моста, слышалась перестрелка нашей группы прикрытия. Еще не выйдя из города, мы услышали сзади серию мощных взрывов, видимо это наше прикрытие взорвало баррикаду и дома. Переглянувшись с комиссаром, который шёл рядом со мной, мы как бы попрощались с Перемышлем.
Впереди у нас была ночь марш-броска, а утром мы остановимся на днёвку в оговоренной на совещании мельнице с тем, чтобы отдохнуть, собрать самостоятельно выходящие из города подразделения и потом, к полуночи, добраться до главных сил дивизии.
ПЛЕН ХУЖЕ СМЕРТИ
До мельницы у леса в районе села Хатки мы добрались на рассвете в районе 05.00 28 июня, пройдя около 20 километров. Во время марша, выйдя за Перемышль, немцев мы не встретили. Но это не говорило за то, что тут их не было и не могло быть. В село решили не заходить, помятуя об украинских националистах. На мельнице и в прилегающем к ней лесу было приказано позавтракать, но не шуметь и огня не разводить, а потом, выставив наблюдение, всем, кроме охранения, спать. Основное внимание наблюдателям необходимо обращать на дорогу, проходящую мимо мельницы через лес от Хаток на Баличи.
Но, по-видимому, нам либо не удалось пройти мимо Хаток незамеченными, а вероятнее сын мельника, который оказался националистом и любителем немцев, побежал докладывать им о нашем появлении. Уже в районе 11.00 мы услышали рокот автомобилей, оказавшихся немецкими. Многие уже не спали, быстро похватав оружие мы попытались организовать круговую оборону. Однако обороняться не было против кого, немцы не решились лезть к нам вживье, а включили динамик, предлагая нам сдаться. Лес у мельницы под Хатками небольшой, так что их призывы были хорошо слышны не только на мельнице, но и в каждом его углу, тем более что слова произносились на чистом русском языке, совершенно без акцента. Нам на размышление было дано всего полчаса, после чего они обещали нас уничтожить миномётным огнём. Кратко посовещавшись с комиссаром и другими командирами, решили, что не для того мы воюем с немцами, чтобы по первому их призыву сдаваться. Мы придумали действовать по-другому: не ждать окончания данного нам получаса, а прямо сейчас пойти на прорыв. Сплошного фронта в этом районе ещё не могло образоваться, так что есть вероятность, что кроме этих фрицев, которые приехали нас пленить других рядом не должно быть. Правда мы не знали реальной численности и вооружения окруживших нас немцев, но надеялись на внезапность и наше желание вырваться к своим.
Я сам повёл красноармейцев от мельницы на прорыв. Комиссар повёл другую группу из лесочка. Моим планом было прорвать цепь немцев, добраться до их автомобилей, захватить их и на них же рвануть на юго-восток, тем более, что по дороге до нашей дивизии оставалось по моим расчётам всего около 20-25 километров – на хорошей скорости это можно было проехать за полчаса-час. Своим замыслом я загодя поделился с комиссаром и командирами с тем, что если вдруг меня подстрелят, то пусть кто-то из них доведёт дело до конца.
Однако сразу всё пошло не совсем так, как планировалось. Внезапности у нас не получилось. Немцы, попрятавшись за деревьями, кустами и в оврагах, открыли по нам прямо-таки ураганный огонь. Мне очень быстро досталась пуля в голову, и я очнулся только ближе к вечеру. Был я среди своих, но в каком-то большом тёмном сарае, закрытом снаружи. Комиссар, который оказался в том же сарае, сообщил, что прорыв, в целом, удался. Большей части наших бойцов под руководством одного из взводных командиров удалось прорваться, и они ушли на юго-восток. Наших спасло то, что цепь немцев, хоть и была плотной, но не эшелонированной и поэтому первый, кто добежал живым до неё, просто в упор расстрелял нескольких немцев, чем образовал брешь для других, которая потом только расширялась. Однако ротный и второй комвзвода погибли, убито ещё около 15-20 человек Он сам тоже почти вырвался, но был ранен в ногу и не смог далеко уйти. Он видел, как меня подстрелили, как я упал и был уверен, что меня убили, но, к счастью, ошибся. Он своей ошибке был рад, а я так не очень, мне лучше было бы оказаться на том свете, чем в плену. Вместе с нами в сарае находилось еще около 15-20 бойцов. Получается, что ушло не менее 50 – это очень неплохо, жаль, что меня среди них не оказалось.
Как ни странно, но моё ранение в голову оказалось не смертельным – пуля скользнула по черепу даже не пробив его, но сильно меня оглушила. У комиссара с ногой было хуже – у него оказалась простреляна кость. Из деревяшек, нашедшихся в сарае и обрывков гимнастёрки, мы ему сделали лубок, и он смог немного передвигаться.
Через некоторое время после того, как я пришел в себя, меня вывели из сарая и повели в самую большую хату села. Там, как мне показалось, располагался штаб того немецкого батальона, который захватил нас в плен. Майор, сидевший за столом, долго на меня смотрел, видимо ожидая моего смущения, но не дождался. Тогда он начал мне задавать вопросы на немецком языке. Его интересовало кто я, из какой части, где сейчас моя часть, почему мы оказались в этом лесу. Язык то я знал – нас в военной школе ВЦИК хорошо учили, но сделал вид, что вопросов не понимаю. Тогда он перешёл на русский и я понял, что это он предлагал нам сдаваться, когда мы были на мельнице. Оказывается, он знал, кто я такой, в какой должности, как меня зовут и даже знал про то, что именно я руководил отрядом прикрытия. Простой немецкий комбат вряд ли так хорошо мог говорить на русском и так хорошо знать кто я такой. Возможно, этот майор был из разведки. Про себя он не рассказывал, но мне показалось, что он из бывших, из тех, кого мы били в Гражданскую. Могло быть и так, что человек просто хорошо выучил русский под руководством бывшего. Рассказав про меня, майор предложил мне сотрудничество, которое должно состоять в подробном описании моего полка и 99 дивизии. Оказывается, они были удивлены тем, что мы им надавали по сусалам в Перемышле и хотели понять, как так получилось. Но и русская его речь не вызвала во мне желания говорить с ним. Не добившись от меня взаимности, майор посетовал на это, сказал, что понимает моё состояние и предложил мне ещё подумать.
На следующий день 29 июня нас выгнали из сарая, построили в колонну и погнали куда-то на северо-восток, видимо там у немцев организован лагерь для военнопленных или ещё чего. Перед маршем майор ещё раз спросил меня о сотрудничестве, но положительного ответа опять не получил. Все мы шли сами и только комиссара пришлось нести на самодельных носилках.
Оказалось, что нас гнали на железнодорожную станцию Медыка, на которой всего пять дней назад готовился эшелон для эвакуации наших семей в тыл. Меня всё время удивляет спресованность времени на войне. Ещё пять дней назад мы были победителями, выгнавшими немцев из Перемышля, а сейчас мы их военнопленные.
В Медыках нас и еще очень много других пленных погрузили в теплушки и повезли на восток. Но ехали мы не долго, уже в Мышковичах, южнее Тернополя, всех выгрузили и загнали в концлагерь, вернее на огромную пустую площадку, на которой еще не было почти ничего, только несколько зданий барачного типа, где, как оказалось, располагалась комендатура лагеря и казарма охраны, да ещё забор из колючей проволоки в один ряд метра четыре высотой. Комендант нам объяснил, что лагерь мы сами должны будем для себя построить, а пока придётся пожить под открытым небом. Чем быстрее построим себе бараки, тем быстрее окажемся под крышей.
Меня, как командира полка, назначили бригадиром землекопов, которые должны будут копать фундаменты под наши будущие бараки и под другие постройки. Еще один командир полка из 16 механизированного корпуса был назначен бригадиром плотников, был еще бригадир каменщиков, печников и ещё кто-то. Стройматериалы нам подвозили по железной дороге, кормили довольно скудно, но с голоду помирать не давали. Очень строго и даже жестоко наказывали за невыполнение плана. План у немцев был разработан очень подробно, чувствовалась их педантичность.
Так прошла первая неделя, появились первые бараки для пленных, но оставаться в лагере у меня уже не было никаких сил. Поэтому всю эту неделю я, вместе с моим комиссаром, готовил побег. Мы решили организовать группу, которая бы вырыла подкоп из ближайшего барака за колючую проволоку, благо доступ к лопатам у моей бригады был и именно в таком бараке нас поселили. Копать до постройки барака в чистом поле было невозможно – вырытую землю некуда было прятать, а вот в бараке это можно было бы сделать проще. Группу мы организовали в основном из пленных нашей дивизии, но были и другие. Копали подкоп быстро, рассыпая вынутую землю ровным слоем по полу барака. Утаить это от других пленных было невозможно, а ведь таких было более 200 человек на барак. И вот в один из вечеров, когда шла наша вторая смена (смена рыться подкопа) в барак внезапно ворвались немцы, построили нас в две шеренги и прошли именно в тот угол, где шла работа. Они не искали подкоп, они точно знали где он. Вот так, оказалось, что и среди пленных есть предатели, а может они к нам под видом пленного подсадили своего шпика. Обнаружив подкоп, немцы без лишних разговоров назвали фамилии Каутейкин, Розенштейн и еще троих наших товарищей, приказали выйти из строя и увели в комендатуру. Били нас там долго и сильно, пытаясь выяснить фамилии и лагерные номера всех участников подкопа, видимо предатель нас всех не знал. Но не получив нужной информации нас отвели в карцер – одно из первых зданий, построенное нами в лагере.
На следующее утро немцы вывели нас всех из карцера, поставили перед строем лагеря и зачитали приказ коменданта о расстреле меня и Розенштейна за организацию попытки побега. Других трёх человек, они оставили в карцере ещё на 10 суток и назначили по 30 ударов палками. Видимо, они решили не тратить время на наши допросы и довериться предателю, а он постепенно узнает про всех подкопщиков и доложит им.
Сначала троих наших товарищей привязали к скамьям и избили так, что на их спинах не осталось живого места. Били украинские националисты, служившие надсмотрщиками в лагере, видимо немцы не хотели марать руки. Били старательно, сильно, с оттягом, чтобы было больнее и раны остались глубже. Было видно, что им это доставляет удовольствие. Сами наши товарищи до карцера добраться не могли и их оттащили туда волоком. Не знаю, выжили ли они после такой экзекуции, по мне уж лучше сразу расстрел.
После экзекуции трёх наших товарищей нас с Розенштейном поставили перед лагерным строем и оказали большую «честь» - расстреливать решили сами немцы, быть может оружия украинцам пока не доверяли.
О том, что сейчас умру я не думал, просто стоял и смотрел в небо – огромное, голубое, чистое небо без единого облачка. Только жаворонки в вышине поют. Выстрелов не ждал, любовался небом и думал о семье. Думал о том, что оставляю о себе неплохое наследство – двое детей – это самое замечательное наследство, которое может оставить о себе человек. Мы с Ольгой хотели родить еще одного или даже двоих, но уже не получится. Думал о том, кем могут стать наши дети. Юрка, наверное, тоже станет военным, он всегда об этом мечтал – с меня пример брал. Кем будет Лидочка, даже не представлял, раньше не думал об этом, а сейчас, в последний момент, почему-то захотелось, чтобы она стала геологом. Оле, конечно, будет трудно вытянуть их двоих, да ещё и тёща с сестрой, но она сильная, выдержит.
Потом вдруг удар, ожёг в груди и небо пропало, пропало всё, даже мысли о детях и жене, только темнота и боль в груди. Но вскоре боль прошла, впереди я увидел свет, яркий, но он не слепил, а как будто звал к себе. Я пошёл на свет, нет не пошёл, а как будто поплыл, не в воде, но и не в воздухе. Я вовсе не дышал и мне этого не надо было, да и нечем было дышать, так как тело вот оно, на лагерной земле лежит – я его увидел, когда обернулся при первых шагах к свету. Кроме меня, лежащего на земле, сзади не было видно ничего и никого: ни фашистов, ни пленных, ни тела Розенштейна. Тогда чем я вижу, чем слышу, чем думаю? И вообще, почему я есть после смерти, ведь меня убили, я вижу своё тело, знаю, что это был я, но теперь то я вот он, плыву к свету, а тот, что лежит уже совсем не я и почему-то мне его не жаль. Эти мысли как-то быстро промелькнули и ушли, они не занимали меня. Интереснее было, то, что впереди в этом ярком зовущем свете.
ЭПИЛОГ
99 дивизия с честью вышла из боя за Перемышль, успела отойти на новые позиции и развернуться там. Её подвиг был отмечен Верховным командованием, она первая, среди соединений Красной Армии в Великой Отечественной войне, была награждена орденом Красного знамени. Это случилось в июле 1941 года. Многие офицеры и красноармейцы были награждены государственными наградами. Среди них упоминавшиеся здесь комиссар Розенштейн, старший лейтенант Мадатьян, старшина Мальков, красноармеец Щербицкий. Герой этого рассказа майор П.Г.Кутейкин никакой награды за Перемышль не получил, слишком не долго он служил в дивизии, возможно его просто забыли. У врага дивизия после Перемышля имела недобрую славу, в её полосе действий никакое соединение ни немцев, ни итальянцев, ни румын воевать не хотело.
Дивизия в войну прошла большой боевой путь. За доблесть и умение воевать 18 апреля 1943 года она была преобразована в 88 гвардейскую стрелковую дивизию с присвоением почётного названия Запорожской. Войну закончила в Берлине у Бранденбургских ворот. Около ста бойцов ещё той дивизии из Перемышля начала войны расписались на стенах рейхстага. За время войны, кроме ордена Красного знамени дивизия была награждена орденами Суворова II степени, Богдана Хмельницкого II степени, а за участие в Берлинской операции орденом Ленина. По окончании войны дивизия вошла в состав Группы советских оккупационных войск в Германии. В 1947 году 88-я гвардейская стрелковая Запорожская ордена Ленина Краснознаменная орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия была расформирована.
1 стрелковый полк сохранился в составе дивизии и также добросовестно выполнял все боевые задачи, как и в Перемышле. Вместе с дивизией, бывало, терпел поражения в бою, попадал в окружение, но знамя части сохранял и выйдя из окружения, переформировывался и снова воевал.
Только в начале XXI века, когда были открыты некоторые архивы, стало известно из объяснительной записки лейтенанта Тимошенко, что майор Кутейкин и комиссар Розенштейн в июле 1941г. были расстреляны немцами в лагере для военнопленных под Тернополем. Лейтенант Тимошенко был тем комвзвода, который с остатками отряда прикрытия вышел живым из Перемышля и попал в плен в лесу у мельницы села Хатки. Когда точно был расстрелян майор Кутейкина П.Г. и где он похоронен не известно.
Семья майора Кутейкина в эвакуации попала в Петровскую госселекстанцию, расположенную в селе Даниловка Пензенской области. Ольга Кутейкина долгое время не получала ни похоронки, ни сообщения о пропаже мужа без вести, вообще ничего. Уже после войны она сделала запрос в Министерство обороны и получила ответ, что муж её пропал без вести. Никаких пособий за пропавшего без вести мужа Ольга Александровна не получала. Пособия полагались только семьям погибшим, а тут ничего. До пенсии она работала на госселекстанции, работала добросовестно, получала всякие благодарности, грамоты и даже медаль работнику тыла и звание "Ветеран труда". В 1971 году, после смерти матери и тёти Ани, уехала из Даниловки и жила с детьми. Сначала ездила по стране с сыном Юрием и его семьёй. Потом, с 1975 года и до смерти в 1989 году жила с дочерью Лидией на Сахалине.
Тёща Павла Герасимовича, Пелагея Даниловна, которой к началу войны исполнилось 63 года, ещё с 1938 года была на пенсии, занималась домом и детьми. Этим продолжила заниматься и в эвакуации. Умерла и похоронена в Даниловке в 1963 году.
Тётка Ольги Александровны Анна Даниловна ещё долго трудилась в Даниловской сельской школе учителем начальных классов. После смерти сестры Пелагеи пыталась было перевестись под Москву, где служил внук Юрий, чтобы вместе с дочерью быть поближе к нему, но не получилось, пришлось продолжить обучение Даниловских детей. Умерла и похоронена также в Даниловке в 1970 году.
Сын Юрий учился в сельской средней школе. Получив аттестат зрелости, в 1949 году, поступил в Саратовское военное училище МГБ СССР, в 1952 году стал кадровым офицером, служил в разных местах, охраняя стратегические объекты. Закончил службу в Киргизском городе Майли-Сай в том же звании, как и отец – майором. Дважды женился, дважды отец дочерей, первая из которых Елена стала моей женой. Умер и похоронен в Майли-Сае в 2003 году.
Дочь Лидия училась в той же сельской школе, но не все 10 лет. По окончании 8 класса в 1953 году, как и брат поехала в Саратов, поступила в геологоразведочный техникум, окончив который в 1957 году всю жизнь посвятила поиску полезных ископаемых на Сахалине. Объехала с геологическими партиями весь Сахалин и почти все острова Курильской гряды. В итоге осела в Южно-Сахалинске, там вышла на пенсию, там в марте 2015 года умерла и там же мы с женой её похоронили.
Перемышль. Последний месяц
© Copyright: Виктор Абрамов 2, 2018
Свидетельство о публикации №218100200594
Свидетельство о публикации №218100200594
Рецензии