Приставала

Тонкая полоска утреннего света скользнула по полу, на мгновение озарив длинный ряд железных двухъярусных кроватей, и замерла на скатавшемся в углу комнаты шерстяном одеяле. Оно шевельнулось, из-под него высунулась босая детская ступня. Прозрачная кожа вокруг щиколотки отливала фиолетово-зеленым оттенком застарелых синяков и ссадин. Луч снова задвигался, словно ему было скучно, и он хотел сыграть с кем-нибудь в салочки. Наконец один край одеяла откинулся. В полоске света блеснула щербатая мальчишеская улыбка. Волосы на голове были взбиты, цветастая пижама измята от беспокойного сна.
Его звали Сашкой Семеновым. Но ни имя, ни фамилия ему не принадлежали, как это полагается от рождения. Их придумала одна из воспитательниц, которая, придя на работу, обнаружила на ступеньках детского дома завернутого в рваное покрывальце круглолицего малыша. В тот день, когда подкинули мальчонку, преставился местный дворник. Поговаривали, что он отравился паленой водкой. Родных у него было, а друзья на проводы не пришли – нужно было успеть к открытию вино-водочного. Так и похоронили - в промозглое утро, без отпевания, под скупую слезу бабы Нади из котельной. В память об усопшем дворнике и нарекли найденыша.    
Сашка подбежал к окну и отворил деревянную раму, в лицо пахнуло колючей прохладой последних августовских дней. Из этого окна была видна плоская крыша районной пожарной части, несколько стареньких домиков с огородами, усаженными капустными вилками, да заброшенный парк. Но Сашка радовался и такой малости.
Примостившись на узеньком подоконнике, он впился глазами в отмирающий парковый массив. Он знал, там, в глубине, за покосившимся осинником, есть старая железнодорожная ветка. Летом, когда оставленные на попечение глухой бабы Нади дети гонялись по двору, Сашка незаметно нырял в проем между прогнившими досками забора и уносился прочь от выкрашенного в многообещающий розовый цвет трехэтажного дома. Иной раз ему удавалось улизнуть дважды на дню. Сашка подолгу сидел у одноколейки и ждал поезда. Временами ему чудилось, будто вдали слышится протяжный гудок электровоза, и он выскакивал к рельсам, вглядываясь в изумрудное облако цветущей зелени. Но дорога, как и прежде, оставалась пуста. И только из трещинок поросших травой шпал сердито дули щеки потревоженные одуванчики. Сашка тоскливо смотрел вдаль, а поезд все не появлялся из-за поворота и не вырастал из крохотной черной кляксы в гигантское грохочущее чудовище. Да и не могло быть. Ветку закрыли десять лет назад, но Сашке узнать об этом было неоткуда.
- Эх, не видно! - Сашка свесился из окна, обкусывая губы. - Только бы он без меня не проехал.
Сашка думал о том, что, если раздобыть ключи от чердака, можно вылезти на крышу, и уж тогда он точно не пропустит свой заветный поезд. Всего ключей от чердака было три, но Сашке за все время удалось увидеть только один, тот, что болтался в «зазвонистой» связке Захара Петровича, ночного сторожа. Просить связку у деда Захара было бесполезно: он и воспитательницам ключи из нее по надобности не всегда выдавал. А воровать Сашке не хотелось.
Сидеть на подоконнике становилось прохладно, ноги и руки покрылись гусиной кожей. Сашка почесал затылок, задумавшись, и улыбнулся своим мыслям. Внезапно глаза мальчишки восторженно расширились. Удивительная мысль пришла ему в голову.
- Ух, ты! - растягивая слова, прошептал он, устремившись блестящими глазами в тихое синее небо.
Он резко оглянулся на сопящих товарищей, словно был готов прокричать на всю спальню о своем открытии, но потом махнул рукой:
- Не-е, эти не знают.
Сашка проворно спрыгнул на пол и подбежал к большим настенным часам. Стрелки показывали половину седьмого утра. Сашка приоткрыл дверь, просунул ногу в проем и осторожно потрогал босыми пальцами холодный линолеум. В коридоре второго этажа напуганной кошкой шипели лампы дневного света. Освоившись к яркой, слепящей волне света, который никогда не выключался в коридорах, Сашка кинулся в противоположное крыло здания, откуда плыл густой горячий запах манной каши на молоке и порошкового какао. Минуя последний поворот перед столовой, он замедлил шаг и, зажмурившись, втянул ноздрями воздух. Волшебный аромат кухни, который источали огромные алюминиевые чаны толстой поварихи тети Тани, казалось, растекался по стенам и потолку. Сашке отчаянно захотелось есть. Он прошелся два раза взад-вперед, водя носом под дверью, и снова остановился, размышляя, как разжалобить повариху и получить чашку горячего какао. Обычно раньше завтрака в кухне невозможно было выклянчить и ломтика черного хлеба. Прием пищи в детском доме проходил строго по расписанию. Сашка очень уважал это всесильное, таинственное расписание, которому подчинялись все, включая старших.
Как-то ему под руку попался чистый альбомный лист, и Сашка расчертил его на квадратики и проставил время положенных занятий и отдыха. Самым любимым у него был час рисования, особенно когда Римма Борисовна сажала ребят за мольберты и давала свободную тему. Еще ему очень нравился последний час перед отбоем. В это время детям разрешались тихие игры и телевизор. Сашка тратил его на книжки о путешествиях и дальних краях. В библиотеке детдома таких книг насчитывалось не больше пяти-шести, и Сашка проглотил их в тот первый год, когда научился хорошо читать. Зинаида Васильевна, местный библиотекарь, заметив в Сашке эту склонность, украдкой подсовывала ему книги из взрослой городской библиотеки, взятые ею на свое имя. Воспитатели же, наткнувшись на неизвестную брошюру или журнал о странствиях, которые Сашка совал под матрац или держал на груди, под рубашкой, устраивали ему взбучку.
Поначалу Сашка оправдывался, но из этого ничего не выходило, и он перестал протестовать. Но книжки читать не бросил и прятал их по-прежнему под матрацем, потому что больше и некуда было прятать. Доведенные до белого каления упрямством Сашки, воспитатели ставили его в угол или лишали прогулки.
- Вот и постой теперь, подумай, - злорадно шипела морщинистая нянечка, махая шваброй между двухъярусными кроватями спальной комнаты, где традиционно отбывал наказание Сашка. - Молоко на губах не обсохло, а про ряженых баб с голыми титьками да про капитализму ихнюю читать научился.
- Это не бабы, это карнавал, - давясь слезами обиды, отбивался Сашка из своего угла. - Баба Клава, ты про Бразилию слышала?
В ответ баба Клава поднимала вверх свою швабру, будто хотела стереть пыль с самого  солнца, и со звоном вонзала ее в ведро с мутной, разбавленной хлоркой водой.
- Каку-таку Брахзилию? Вот супостаты, чем бумагу-то марають. Карнавал! Голые бабы они везде с одного лица. Одно слово – охальник.
Полуобнаженные женщины в перьях и вызывающих золотых купальниках на обложке Сашкиного журнала оскорбили добродетель женской части коллектива, после чего Зинаиду Васильевну вынудили уволиться из детского дома. Новая библиотекарь никому поблажек не делала. Она вообще ничего не делала, разве что изо дня в день с приятнейшим видом улыбалась из-за своего стола, не переставая ловко орудовать пилочкой для ногтей. Сашке было велено не выдавать ничего, кроме сборников детских сказок.
«Бразильский скандал» посеял смуту в умах оголтелых сорванцов и тихонь, которые знались с Сашкой. Ему мигом придумали прозвище Бразилец. Сверстники Сашку считали странным. И хотя он принимал живое участие во всех проделках детдомовских товарищей, мечты уносили его от них все дальше и дальше. В них Сашка пересекал океан на огромном фрегате, охотился в саванне на свирепых львов, наблюдал за поединком матадора и быка, участвовал в грандиозном шествии лепреконов. Совершая воображаемые путешествия, он отсекал от себя прошлое и настоящее, все то, что могло сдерживать его фантазию в тисках неприкаянной сиротской доли. 
Сашка с завороженным видом замер у порога столовой, жадно заглатывая вкусный запах. За оторванным листом обоев послышался осторожный шорох. Продолговатый рыжий таракан высунулся из-под листа, настороженно повел усами и, не изобличив в Сашке опасности, лениво переполз на внутреннюю сторону стены столовой. Выйдя из голодного оцепенения, Сашка вспомнил, зачем пришел, и стремглав влетел внутрь, попутно сбив с одного из столов опрокинутый вверх ножками деревянный стул. На грохот из раздаточного окошка протиснулась крепкая женская рука и стала наугад лупить по воздуху. Сашка взвизгнул от смеха, но тут же осекся. В дверях кухни появилась тетя Таня. Ее крупное бордовое лицо с увесистой роговой оправой на носу напоминало мясистый томат в очках.
- Очумел ты, что ли? - пробасила она. - Я чуть богу душу не отдала. Чего тебе неймется в такую рань? Клопы что ли едят?
- Теть Тань, теть Тань, да я не про клопов, Гришка говорит, клоп – друг человека, - зачастил Сашка. - Я спросить хотел. Мне нужно. Ты только слово дай, что не обманешь.
- Да зачем мне тебя обманывать?
Повариха снова вернулась в кухню и, вдев руки в громадные толстые рукавицы, сняла с плиты кипящий чан с коричневой жижей. Это было какао.
- Теть Тань, ты Биг Бен видела? - с преданным вниманием уставился на нее Сашка.
- Бибен? - задумалась повариха, но почти сразу же одобрительно мотнула повязанной головой: - А! В загранице что ль который? Часы такие вроде наших Курантов? Да где ж мне их было увидать? Я и на Красной площади всего раз за всю жизнь стояла. Президента не встретила, да так и уехала ни с чем. А это ж даль какая! Деньжищи какие нужны!
Тетя Таня растопырила упрятанные в рукавицы пальцы, стараясь наглядно представить, сколько конкретно понадобилось бы денег. 
- Погоди, теть Тань, про деньжищи, - перебил Сашка. - Скажи, а Эйфелеву башню знаешь?
- Кто ж ее не знает? Да что ты меня пытаешь? - рассердилась тетя Таня. - Видела-не видела, знаешь-не знаешь. У меня вон каша горит. Говори толком, чего надо, и марш отсюда!
Сашка внимательно посмотрел на алюминиевый чан, в котором бурлила вязкая серая масса, а из-под дна вырывались сине-желтые языки пламени.
- Вот если я в Лондоне заберусь на Биг Бен, а ты в Париже - на Эйфелеву башню, мы друг друга увидим или нет?
- Санька, ты впрямь белены объелся? - повариха высвободила левую руку и, обтерев ее о свой фартук, приложила к Сашкиному лбу. - Чего я на твоей башне забыла? Я и высоты боюсь.
- Ну, не ты, а кто-нибудь другой заберется, - не отставал Сашка. - Мне вот интересно, увидим мы друг дружку или нам облака помешают или туман.
- Ему интересно… И где ж ты дури этой понабрался? Кто тебя, голоштанника, в ихний самолет-то пустит? - взвилась повариха. - Эйфелеву башню ему подавай! Пристал, как банный лист. Сначала от грязи отмойся, какой мамаша бесноватая тебя на всю жизнь испоганила, а потом о Парижах балаболь.
Категоричный ответ тетя Таня подкрепила недвусмысленным взмахом половника, от которого веером разлетелись горячие брызги каши. Не дожидаясь болезненного удара, Сашка выскочил из кухни и во весь дух припустил по коридору обратно в свое крыло. Когда за перепуганным мальчишкой хлопнула дверь туалета, он проворно щелкнул задвижкой и тут же, задохнувшись от бега, упал коленками на мокрый пол.
- Чуть не прибила.
Два часа до самого завтрака Сашка провел в душевой, боясь, что тетя Таня нажалуется воспитательнице, и тогда, как говорит баба Надя, пиши пропало. Забыв о голоде, он, увлеченный мыслями о Биг Бене и Эйфелевой башне, сидел на холодной красной плитке, перебирая в памяти тех, кто мог бы пролить свет на тайну, занявшую все его мысли.
По коридору кто-то пробежал. Топот вывел Сашку из задумчивости. Он выбрался из душевой и поплелся в спальню переодеваться.
- Эй, бразилец, ну-ка иди сюда!
Позади Сашки с наглой ухмылкой на толстых губах возвышался Ленька Демидов. Сашка, увидев его, инстинктивно вжал голову в плечи и отступил в сторону. Для Леньки в детском доме не было запретных мест и запретных ударов. Его родной дядя был здешним директором, и во время летних каникул от Леньки детдомовцам не было никакого спасения. Он околачивался в коридорах, на спортплощадке. Из всех игр он неизменно выходил победителем, потому что, понятное дело, никому не хотелось быть битым. За избиение детдомовских Леньку никогда не наказывали. Единственное, чего ему не позволяли - это воровать, но и тут хитрый пятнадцатилетний Ленька нашел выход.          
- Деньги тырить умеешь? - шепотом спросил Ленька, наклонившись к Сашкиной щеке, и прихватил его за воротник пижамы.
Сашка отрицательно покачал головой.    
- Не гони. Вы тут все умеете. Дядя говорит, все вы конченые. Вам одна дорога – на нары.
- А я в тюрьму не пойду. За мной скоро мамка приедет, - Сашка с достоинством вскинул голову, хотя внутри него все трепетало от страха.
Ленька, откинулся назад и зловеще захохотал:
- Мамка! Насмешил, корявый. Бросила тебя мамка, можешь и не ждать. Водку пьет или сдохла уже.
- Брешешь, гнида!
Ленька получил сильный удар в живот и осел на пол. Сверху на него повалился и Сашка. Он вцепился в испуганное Ленькино лицо и стал его царапать.
- Отцепись, сволочь! - завопил Ленька, пытаясь увернуться от хватких пальцев Сашки.
Над головой Сашки загомонили. Женские голоса, сплетаясь в единый вопль, требовали сию секунду отпустить Леньку, но Сашка, с диким исступлением в глазах, раздирал в кровь директорского племянника, приговаривая «Врешь!».    
- А ну, бабы, тащи его! - скомандовал грубый женский голос, и несколько рук разом взяли Сашку за пижаму и силой оторвали от извивающегося на полу Леньки.
Сашку швырнули в угол, и пока он приходил в себя, затравленно поглядывая по сторонам, воспитательницы помогли подняться Леньке и повели его умываться. У них было всего два часа до приезда директора, чтобы задобрить Леньку пирожками и уговорить ничего не рассказывать дяде.
Первой к зачинщику драки подошла Полина Дмитриевна. Сашка с ужасом посмотрел на ее длинные синие ногти с блестками. В следующую секунду их острые кончики вонзились в прозрачно-розовую ушную раковину. Сколько себя помнил Сашка, она его люто ненавидела и придиралась к любому слову и поступку.
- Теперь держись, стервец! - Василий Петрович устроит тебе каникулы. Будешь на коленях ползать и прощения просить.
- Пустите, меня, пожалуйста, я не виноват, - заплакал Сашка. - Ленька хотел, чтобы я для него деньги украл.
Обе его руки повисли на ладони Полины Дмитриевны, но она не ослабляла захват. Услышав объяснение Сашки, она выпустила его ухо и странно улыбнулась. Сашка обрадовался, обтер рукавом лицо и тоже улыбнулся в ответ.
- Тебе пора идти на завтрак, - сказала Полина Дмитриевна.
- Мне переодеться нужно. В пижаме не пустят.
- Но ты же у нас особенный, - доброжелательным тоном сказала воспитательница и, взяв Сашку за руку, потянула его в столовую.
У дверей она остановилась, обхватила Сашку за плечи и втолкнула в большой светлый зал, где только что приступили к завтраку около сотни человек. Сашка растянулся на полу под всеобщий хохот, но Полина Дмитриевна подняла руку, прекратив шум, и объявила:
- Только что Саша Семенов напал на Леню Демидова и жестоко его избил. В наказание за этот поступок он лишается завтрака и обеда.
Она не кричала и не ругалась, но у всех от ее голоса по спине бежали мурашки. В столовой стало настолько тихо, что было слышно, как повариха в кухне переливает в свои банки остатки казенного компота. Ребята побросали ложки и во все глаза глядели на Сашку. Втайне каждый второй из них мечтал поколотить избалованного и нахального Леньку, но до сих пор никто не решался.   
 - А чтобы Саша лучше запомнил этот урок, я разрешаю всем после завтрака вытирать грязные руки о Сашину пижаму. В конце дня он сам постирает свою пижаму. И если завтра утром я найду на ней хотя бы одно пятнышко, Саша не будет выходить на улицу до конца каникул.
Полина Дмитриевна замолчала и медленно обвела взглядом притихших ребят - все разом опустили взгляды в тарелки и принялись работать ложками. У Сашки от обиды покраснели глаза, но он не захныкал. До конца завтрака он терпеливо простоял на стуле. Рядом жевали его товарищи, мимо проносили подносы с объедками, и он облизывался, мечтая о крохотном кусочке черного хлеба с маслом.
Основное веселье для детдомовцев началось после завтрака, когда мальчики и девочки, независимо от того, были ли испачканы их руки, подходили к Сашке и обтирали об него пальцы. Некоторые нарочно вымазались маслом или кашей и развлекались, красуясь друг перед другом.      
После завтрака у всех по расписанию были по выбору уроки лепки, рисования и пения. К этим занятиям готовились и на них приходили минута в минуту. Сашка вздохнул, провожая завистливым взглядом остальных. «Вот невезуха! А сегодня как раз свободная тема. Я хотел нарисовать океан», - подумал он.
Убедившись в том, что в столовой больше никого нет, раздатчицы сжалились над Сашкой и позволили ему слезть со своего позорного пьедестала. Сашка, размял онемевшие ступни и подтянул ноги к подбородку, чтобы в нужный момент успеть принять прежнее положение.
- Как это тебя угораздило с Демидовым связаться? - качая головой, спросила молодая раздатчица Люба.
И пока Сашка думал, она украдкой поставила перед ним полную тарелку едва теплой каши. Сашка поднял на нее благодарные глаза, но Люба быстрым движением пригнула его голову к тарелке:
- Ешь. Скоро начальство придет завтракать.
- Я не хотел его бить, чесслово, - торопливо глотая кашу, заговорил Сашка. - Он сам нарвался.
- Почему ты ко всем пристаешь? Татьяна Николавна - Люба кивнула в сторону кухни, - сказала, что у нее из-за тебя каша подгорела.
Икнув, Сашка отодвинул пустую тарелку и снова посмотрел на раздатчицу. Любе было около тридцати лет, она носила модные джинсы со стразами и наверняка знала про Биг Бен. Сашка подумал и решил, что хуже уже не будет.
- Я ее про Биг Бен спрашивал. Увижу я с него Эйфелеву башню или нет, а она меня половником. Может, вы мне скажете?
Из подсобки с огромным подносом, заполненным мытыми тарелками и ложками, вышла тетя Валя.
- Послушай нашего «бразильца», - улыбнулась ей Люба. - В Лондон вздумал ехать. Обещает на Биг Бен забраться.
- Что за ересь? – бросила на ходу тетя Валя.
Поставив на стол поднос, она стряхнула с рук воду и принялась вытирать полотенцем посуду. Однажды Сашка случайно подслушал, как тетя Валя рассказывает кому-то по телефону о командировке своего сына в Польшу. Поэтому в вопросах, касающихся заграничной жизни, Сашка ей очень доверял. 
- По Европе одни богачи ездят и знаменитости, - изрекла тетя Валя со всей ответственностью. - А ты кто? Сашка-бразилец. Без роду и племени. Нету у тебя больше никаких заслуг. Так что бери полотенце да вытирай посуду. И гляди, чтобы не филонил.
Сашке часто приходилось слышать плохие слова о своем происхождении, но он им не верил. «У мамы много дел, и она оставила меня здесь, - с упоением рассказывал он всем. - Она заберет меня, когда переделает все дела. И мы будем жить вместе».
Сашку никто не слушал, а он никому не верил и неустанно ждал поезда, который привезет маму. Уж тогда все поймут, что Сашка-бразилец не врун и не приставала, и будут завидовать, когда он, высоко вскинув голову, пойдет в свою комнату собирать вещи. Нет, даже не так. Он не станет брать из детдома старую одежду, лучше подарит ее Ваське или Димке. Для новой счастливой жизни мама привезет Сашке новые штаны и рубашку. Ему так хочется иметь чистую, белую рубашку, как у банкиров в телевизоре. Мама, конечно, догадается о его тайном желании и подарит ему такую рубашку. Вот, о чем мечтал Сашка, но, чтобы все сбылось, ему было нужно обязательно дождаться поезда.   
К полднику Сашку допустили, но в отличие от других, ему выдали не сладкий кефир с вафлями, а молоко с тремя ломтиками белого хлеба. Сашка очень торопился все съесть и от усердия прокусил себе щеку. Вкус крови перемешался с горячим молоком, но Сашка не мог останавливаться. Растеряешься, и считай, нет полдника. Когда Сашка был помладше, взрослые и более ловкие таскали у него хлеб и печенья. А те, кто похитрее, прятали Сашкины ложки, и ему приходилось добровольно отказываться от горячих щей или куриного супа.   
Вечер Сашка провел в туалетной комнате: отмывал унитазы, ползая вокруг них на коленях, тер чистящим порошком кафель на стенах, скреб заплеванный пол. Незадолго до отбоя его одиночество нарушил Сизый - тринадцатилетний пацан со свежим рваным шрамом на правой щеке. У него не доставало двух пальцев на руке, но, несмотря на это, Сизый считался самым отпетым хулиганом во всем детском доме. Сизый не боялся наказаний, пожилым воспитательницам он хамил, а молоденьких и симпатичных щипал прямо на занятиях. Когда Сизый продал из дома газовую плиту и холодильник со всеми продуктами, мать сама отказалась от него. У нее оставалось еще трое детей и больная мать. В детдоме на Сизого давно махнули рукой, как на неподдающегося воспитанию, и на всякий случай наказывали каждый день.
- Тебя за что? - спросил Сашка у Сизого, пока тот сливал грязную воду из помойного ведра.
Выскоблив всю туалетную комнату, Сашка уже давно сидел на маленьком стульчике, рисуя на салфетке замок, и дожидался отбоя. Сизый зло сверкнул глазами на маленького Сашку и швырнул в угол швабру.
- Сломал качелю во дворе, - нехотя ответил Сизый, будто делал Сашке одолжение. 
- А кровь откуда? - не отставал Сашка.
- Так я вместе с ней на асфальт…
Сизый дотронулся пальцем до раны и закусил губу от боли. В зеркале отразилось изможденное серое лицо с кровавым следом через всю щеку. Но изуродованное лицо определенно понравилось Сизому. Он долго рассматривал себя в зеркале, а потом с гордостью изрек совершенно непонятную Сашке фразу:
- Теперь я настоящий мужик!
Сашка удивленно приподнял брови, а Сизый ухмыльнулся:
- Мал еще. А то можно и тебя так расписать...
- А по-другому мужиком стать никак нельзя? - струхнул Сашка.
 - Не дрейфь! - Сизый хлопнул Сашку по плечу и больно дернул за волосы. - Мелких не трогаю. Ты здесь из-за кого?
Тут пришел черед и Сашке задрать нос.
- Леньке Демидову рожу расцарапал.
- Иди ты! - Сизый толкнул Сашку в грудь. - Хочешь будешь моим братаном?
Огромная жесткая ладонь, протянутая для дружеского рукопожатия, повисла в воздухе.
В глазах Сашки промелькнула неясная мысль, но это не было восторгом. Он вложил в руку Сизого изрисованную салфетку.
- Нравится? - робко улыбнулся Сашка.
- Ага.
Сизый перевернул ведро, поставил его под самой лампой и сел верхом, чтобы лучше изучить рисунок.   
- Ты меня бить не станешь, если я тебя спрошу? - вытянул голову Сашка.
- Валяй! - Сизый без разрешения сунул салфетку себе под рубашку и нагло посмотрел в большие, вмиг наполнившиеся слезами глаза Сашки.
Сашка не подал виду, что жалеет о рисунке.
- Я вот думаю, если я влезу на Биг Бен, а ты станешь сидеть на Эйфелевой башне, я тебя увижу или нет?
Сизый плюнул на вымытый пол и растер слюну сбитым носком тапка. Он был разочарован неожиданной глупостью мальчонки, отлупившего блатного Леньку.
- Стану я на твою чумазую рожу смотреть, когда на башню влезу, - сказал он. - Мне чего осталось-то, два года. Тетка у меня в Москве живет, двоюродная, к ней поеду, а там можно и в Париж рвануть. Вспомню я тебя тогда, жди.
- А если все-таки вспомнишь, скажи, будет меня на Биг Бене видно или нет?
- Чё пристал? Ща как врежу! - здоровенный замер над Сашкиной головой.
Сашка закрылся дрожащими ручонками и присел на корточки. Сизый заржал как-то по-лошадиному, но мальчишку не ударил, а, напротив, демонстративно почесал за ухом. 
- Поверил, да? - спросил он, не скрывая смеющихся глаз.
- Отбой, отбой! - заголосила в коридоре тетя Нина. Задники ее туфель цокали по полу, словно две медные подковки.
Неприятный звенящий гул, повисший в воздухе за дверью, извещал всех обитателей детского дома о наступлении ночи. Иногда Сашке казалось, что тетя Нина вовсе не женщина, а средневековый монстр в тяжелых рыцарских латах. С первыми клочковатыми сумерками страшный и кровожадный, он высвобождается из мрачного подвала, в котором заточен днем, и бродит по коридорам, нарочно клацая подошвами по полу. Когда в спальных комнатах на подушки и одеяла ложится покров тишины, глаза чудища разгораются желтым огнем. Оно пробирается в одну из комнат и намечает себе в жертву того, кто крепче всех спит. Сашка не раз вскакивал с кровати в холодном поту, поймав на себе чей-то пристальный взгляд. Это была тетя Нина. Очевидно, она хотела убедиться, что дети спят, но впечатлительного Сашку такое объяснение не убеждало. Первый час после отбоя он смирно лежал в постели и равномерными вдохами и выдохами поддерживал сонный такт остальных. Но как только все вокруг окончательно смолкало, он сползал с матраца и со своим одеялом перекочевывал в самый дальний угол комнаты. Там у Сашки был тайник – полукруглая, глубокая выбоина в стене, прикрытая надорванным куском обоев. Откуда она взялась в цельной бетонной плите, мальчишка не знал, но был немыслимо счастлив от того, что больше никому не повезло ее обнаружить. В диаметре тайник насчитывал не больше двух сантиметров, даже узкая детская рука не пролезала внутрь. Первое время Сашка, не зная, что лучше всего там спрятать, просто наслаждался своей находкой, но потом все-таки придумал.    
- Ребята, чистить зубы и спать, - зашумела под дверью тетя Нина.
- Слышь, чё говорят? - Сизый приподнял Сашку за воротник и повернул лицом к выходу, - шагай к себе, прилипала. 
Сашка взвился по лестнице на второй этаж. В комнатах по обеим сторонам коридора сражались подушками, травили анекдоты сквозь сдавленный, полупридушенный смех, кто-то истошно ревел.
Зубную щетку Сашка второй месяц хранил в своей тумбочке, чтобы никто не стащил. Мальчишки из старшей группы любили пошутить над малышами, например, склеить между собой волоски десяти щеток или намазать щетину одной из них гуталином. У кого с утра зубы будут черные, тому целый день носить за старшим учебники и чистить ботинки.
Сашка вынул из стаканчика щетку и уныло побрел к умывальнику. Плиточные узоры туалетной комнаты то медленно растекались по стенам, то, вновь скатываясь из маленьких цветных капелек, собирались в единое целое. Всякий раз, когда Сашка их рассматривал, выходил какой-нибудь новый рисунок: коза, горшок с фикусом, русалка. Он перебирался в Сашкину голову и застывал в памяти, как мошка в куске сосновой смолы. От голода Сашку качнуло в сторону, и он ссадил локоть о деревянный косяк. Из лучистой раны стала сочиться кровь, но мальчишка даже не взглянул на руку. Его взгляд не отпускала красная аппетитная ягода, нарисованная на тюбике пасты. 
- Булки бы... - ему до одури хотелось что-нибудь съесть, но после ужина не осталось и черной горбушки. Жесткие волоски живо заерзали по маленьким неровным зубкам. Два дня назад у Сашки выпал передний резец, и образовалась смешная зияющая щербинка. Сашкина рука никак не могла свыкнуться с потерей зуба и упрямо метила щеткой в пустое место. Чтобы обхитрить неотступное чувство голода, мальчишка проглотил немного розовой клубничной пасты.
Пижама, о которую за целый день обтерлись две сотни рук, нипочем не желала отстирываться. Присохшая манная каша отклеилась под струей горячей воды, а масляные пятна успели крепко въесться в ткань и, как ни тер Сашка, не сходили. Через полчаса бесполезных усилий большой кусок хозяйственного мыла, едва умещавшийся в ручонке Сашки, превратился в тонкий коричневый обмылок с ломкими краями. Но чище не становилось. Сашка краснел от натуги. Приложив всю силу, которая была в восьмилетнем ребенке, он скреб пижаму, плакал и тер глаза мыльными кулаками.      
Когда Сашка вернулся из ванной, мокрый, взъерошенный, как упавший в лужу воробушек, с полотенцем на плече, в спальной уже потушили свет. Уравненные в правах и желаниях сироты дружно сопели под казенными одеялами. Даже те, кто вырос в семье и попал в детский дом подростком, быстро приучались засыпать по команде «отбой». Сон давал им то, чего не могли дать ни занятия с воспитателями, ни выдумки друзей. Он делал их свободными от своей судьбы: во сне они носили новую одежду, наедались до отвала, их не проверяли на вшей и не заставляли каждый вечер мыть пятки с пемзой. 
Сашка с довольным видом оглядел кровати, снял тапочки и неслышно прошмыгнул к своему тайнику в стене. Просунув в отверстие два пальца, он выковырял апельсиновую корку. Она была съежившейся и застарелой - Сашка спрятал ее пять дней назад.
Есть на виду, где его могли увидеть, было опасно, и он юркнул в кровать. По бокам вразнобой сопели приятели, на верхнем ярусе Борька Чума беспокойно всхлипывал во сне. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Сашка поскреб зубами по оранжевому пупырчатому лоскутку и заулыбался. На язык упали две капельки с терпким вяжущим вкусом.
- Кайф! - прошептал счастливый мальчишка, ловя ноздрями бодрящий запах.
Чтобы продлить удовольствие, он сомкнул губы и задержал дыхание.
В кровати с левого края чихнул Васька Валет. Из-под подушки показалась его белая голова с редкими бесцветными бровями. Он приподнялся в постели и стал напряженно вслушиваться. Васька был не такой, как все, он родился альбиносом и с малых лет умел давать сдачи всякому, кто придумывал для него обидные прозвища. Он избивал до крови, в захлебывающемся остервенении, дрался и рыдал сам. Расцарапанные детские кулачки взлетали вверх и падали на голову обидчика. Среди его лучших друзей не осталось ни одного, кого бы он ни поколотил.
Сашка припал к подушке и непроизвольно глотнул свой драгоценный нектар.
- Втихушку лопаешь, гад? Делись, а то всех разбужу, - злобно фыркнул Васька в сторону Сашки.
- У меня ничего нет, - ответил Сашка вполголоса.
Пока Васька натягивал носки, Сашке удалось незаметно затолкать свою корку в штаны.
- Руки покажи, - приказал Васька, волоча Сашку к окну, освещенному снаружи бледной лампой фонаря.
Сашка вытянул перед собой руки ладонями вверх.
- А теперь рот открой.
Сашка послушался. Из его рта самым вероломным образом пахло апельсином. Васька принюхался и дал Сашке подзатыльник.
- Вот гад, сожрал уже, - прошипел Васька и, обернувшись к спящим, закричал во весь голос: - Сейчас я всех…
Сашка кинулся к нему и закрыл рот рукой:
- Вась, а Вась, я тебе завтра свой завтрак отдам.
- Горелую кашу? Жри сам. Я обед возьму и ужин. А теперь сгинь.
Позволив Сашке отойти на несколько шагов, Васька с размаху пнул его ногой. Темная детская фигурка, как кусок горящей бумаги, безмолвно скрючилась на полу.
Дун-дун-дун – по коридору, позвякивая ключами, неторопливо шагала тетя Нина. В комнате слева заскрипела дверь. Чей-то вскрик и звук полновесного шлепка тяжеленной руки по чьей-то голой попе.
- Ах вы, шалопаи!
Удовлетворенный неожиданным фартом, Васька Валет снова зарылся под одеяло и накрыл голову подушкой. Завтра у него намечался праздник живота.
Сашка отполз в свой угол, бесшумно заливаясь слезами. Если бы он по неосторожности издал хотя бы один звук, Васька бы не поленился растолкать всех ребят и прилюдно обвинить Сашку в крохоборстве и крысятничестве. А за это в детдоме тумаки раздают бесплатно. Как ни хотелось ему сберечь подольше ароматную апельсиновую корочку, но после истории с Васькой было ясно, что на утро Сашке устроят форменный обыск, и тогда сокровище будет навсегда потеряно. Жадность взяла вверх - Сашка разорвал корку пальцами и бесшумно, не разжевывая, проглотил один да другим пять кусочков. Жесткие обрывки корки были немедленно схвачены желудком. Работа закипела, но уже через минуту Сашкин живот пронзила резкая острая боль. Скрюченный желудочной коликой, он пролежал пятнадцать минут на холодном полу и решил вернуться в кровать.
- И все-таки интересно, - проговорил он сквозь объявшую его дрему.
В ту ночь Сашка засыпал счастливый. Он думал, что завтра обязательно дождется поезда, и, если в нем приедет мама, он обязательно спросит у нее про Биг Бен и Эйфелеву башню.