Сенокос

                Борис Поздняков
                Сенокос
                (рассказ)

 Утро было уже в разгаре. Солнце припекало уже по – настоящему, как ему положено греть в ясный летний день.
 - Санька! Куды ж ты запропастился? Подь сюда немедля!
 Саня неохотно вылез из зарослей тальника на зов деда. Несмотря на комариное зудение и прочих надоедливых насекомых, ему было очень интересно смотреть, как в чёрной пахнущей прелью воде среди солнечных бликов, ловко резвятся головастики, виляя хвостиками, паучки-водомерки бегают по лакированной поверхности бочажины, точно конькобежцы на катке. А на зелёной осклизлой кочке сидит серенькая птичка – трясогузка и быстро-быстро шевелит своим длинным как спица хвостом.
 Получив лёгкий подзатыльник от деда, (поспешай, когда зовут), внук выслушал приказ:
 - Ну-кась, мил друг, сгоняй на быстринку, где почище, набери воды, будем чай кипятить.
 Саня взял почерневший от копоти чайник, и, поленившись застегнуть ремешки на сандалиях, побежал к тому месту, где протока, мелея, давала на перекатах быстрину, что заметно было по мчащимся по воде редким листьям осины, коры и прочему мусору, сброшенному с деревьев порывами довольно крепкого на открытом месте ветра.
 Когда он вернулся, дед уже разложил костерок. Языки пламени казались едва заметными в ярком солнечном свете. Сухие сучья, которые старик с треском ломал об колено неподалёку, попав в огонь горели без дыма, ровно и жарко.
 К становищу уже подходили косари, с раннего утра бывшие на работе: отец, долгое время мотавшийся по госпиталям, а теперь вот впервые попавший на покос, дядя Миша и его жена тётка Нюра, а также их племянница Маня, из колхоза приехавшая в город на учёбу в ФЗУ. Лица их были распаренные, красные, рубахи – хоть выжми! Сложив косы и грабли, они тот час повалились в тенёк у большого разлапистого тополя, невесть как выросшего на этой сырой, заливаемой по весне луговине.
 - Чего это ты, батя, задумал – посеред дня чаи кипятить? Мало сам на солнце варился? - насмешливо спросил дядька, отпивая из широкого бидона большой глоток квасу, запасённого из дому.
 Дед молчком копошился у костерка.
 - А скоро ль готово будет? - не унимался дядька.
 - Да отдохните малость, опосля попьёте. И отобедаем разом.


                -2-

 - Ну и трава! – после небольшой паузы заговорил снова вечно всем недовольный дядька. – Не могли тебе, Григорий, по инвалидству твоему хуже участок выделить?
 - А  чем он плох? – нехотя отозвался отец. – Для наших коз и этой осоки за глаза хватит.
 Действительно, участок был какой-то не ровный: хорошая трава перемежалась то с проплешинами, то с осокой, то с низкой курчавой травкой, которую никакой косой нельзя было взять.
- Ты не скажи! – отозвался дед. – Нашей Майке, да Розке осока не годится. Им подавай сено лиственное, чтоб значит, как чай китайский было. А эти бритвы, -  дед показал пальцем на перья дремучей осоки – только ногами потопчут, к весне удобрения будут, вот и всё.
 - Когда оголодают, батя, то всё смолотят! – со злом сказал отец, видимо очень уставший и не менее других раздосадованный тем, что объездчик выделил им кусок не очень завидного луга. – И ещё на том спасибо надо сказать, что хоть это дали: в собесе нашего брата - инвалида на одиннадцатом году после войны – хоть пруд пруди! За людей не считают. А тут ещё такое указание вышло: давать покосы только на коров! Вот же недоумки при портфелях! Будто козы святым духом сыты бывают! Пришлось секретарше полсотни дать, да две бутылки объездчику. А свободного луга, смотрите, ещё до хрена!
 - А чего ж, все наши четыре скотинки, пожалуй, больше сена за зиму сожрут, чем одна корова, – отозвался дед.
 - Ну и что? Зато молоко какое! – запричитала тётка Нюра. – Жирное, да полезное, особливо для ребят. Коровье-то ещё под стать ли ему? А пух-то какой! Я в запрошлом году такой платок себе связала, что ни в сказке сказать. А с коровой намаешься досыта, а толку?
 -  Да уж, прокорми попробуй, в городе живя, хоть одну корову. Ей же сена мало, пойло каждый день подавай, подкормку, да что попало есть не станет. Была у меня и корова, и свиньи. Хребет сбил, потаскав ежедневно из-под горки барду с пивзавода. А хребет-то он один и не казённый, - всё сердился Михаил. Он поудобнее устроился под огромным тополиным корневищем, наполовину вылезшим из земли, и затих.
 Не дождавшись чаю, все, сморённые жарой и усталостью, задремали. Тётка через минуту выводила носом такие рулады, что тебе старая полуторка мужа, въезжающая в гору. Отец спал почти на солнцепёке, его открытый протезный глаз упирался прямо в небо. Маня уснула, уткнувшись лицом в мягкие круглые коленки тётки.
 Дед отвёл горящие угли в сторону от подвешенного на рогульках чайника, но будить косарей не стал. Вынул кисет и трубку, набил её табаком и прикурил
                -3-
от тлеющей головёшки. А когда Саня решил громко спросить его о чём-то, просипел: «Тихо! Пусть отдохнут! Намаялись же!»
 Покурив, он и сам стал клевать носом, сидя на коряжине. Огонь костра, потрепетав ещё немного и не найдя для себя новой пищи, тоже затих, будто уснул, как его хозяин-дед. Только Сане не дремалось. Он иногда отгонял от себя и от спящих надоедливых паутов и с интересом наблюдал, как порой, выбившись из-под пепла, вспыхивал снова огонёк в костре, кидал в него мелкие щепочки и соломинки и следил за тем, как они корчатся и изгибаются, пожираемые пламенем.
 Но вот дед очнулся, поглядел на солнце и, прытко вскочив на ноги, закричал тонюсеньким голосом:
 - Подъём! Подъём! А то проспите всё царствие небесное! Робить пора!
 Умолк мотор тёткиной «полуторки». Вот уж, обдёрнув платьишко, заплетает в косицу свои волосёнки Маня. Отец с Михаилом ширкают брусками по лезвию кос.
 Чай пили из кружек почти остывшим. Нехотя жевали перья лука, огурцы, посыпанные солью, варёные яйца, глотали картошку, запивая всё это крутой дедовой заваркой. Чай этот совсем не походил на жидкий домашний. Вкус густого варева, несмотря на приличный кусок растворённого в нём комкового сахару, больше смахивал на горькое снадобье, которым Саню лечили зимою от кори. Пахло от него дымом, листьями и ещё чем-то неуловимым. Плавал мелкий мусор от костра.
 Всё здесь в округе казалось Сане странным и удивительным. Хоть он и вырос в маленьком домишке на городской окраине, где были и палисадник, и огород, да редко бывал по-настоящему на природе, а на лугу так вовсе был впервые. И потому, вероятно так хотелось ему впитать в себя как можно больше из окружающего: и запах свежескошенной травы, и этот затухающий костёр, и трели птиц в кустах на берегу протоки. Близкие ему, но в этой обстановке такие непривычные люди, тоже были в диковину. Он вдруг сорвал с себя рубашонку, и с криком «ура!» помчался сломя голову к отмели, издали манившими серебряными отсветами искрящейся воды.
 - О-го-гой! – кричал мальчишка, барахтаясь в текущей через жару прохладной речке. Улыбаясь, взрослые тоже потянулись к воде. Но купаться не стали. Быстро умывшись и освежив слегка плечи, они подобрали «струмент», как говорил дед, и отправились к незавершенному прокосу.
 - И ты с нами то ж! - строго сказал дед, указав на грабли, небольшие по размеру, валявшиеся неподалёку, - будешь траву ворошить и подбирать, всё какая ни есть помощь. А то не управимся сёдни.
 Сам он, подхватив старую свою «николаевскую» литовку, впрочем, не поднимая высоко ног по причине увесистости неизменных кирзовых своих сапог, отправился следом.
                -4-
 Саня пошёл за ним. Его распирала гордость, что наконец-то и он будет работать по-настоящему!
 Ах, какая же дивная это картина, когда с разворота в три груди косцы дружно направляли свои сверкающие молнии под самые под самые корни травинок и почти вровень с землёй проводили ими. А трава, только что топорщившаяся и покачивавшая на ветру головками цветов, падала, точно кланялась земно этой страшной силе-погубительнице, которая покоряла её как-то уж очень легко и беззлобно. «Вжик!» - и готово.
 Поначалу, когда весело валилась трава, весело работалось и мальчику. Но вскоре Сане стало совсем не до смеха. Работа всё убыстрялась, пот застил глаза, а идти нужно было всё дальше вровень с Маней и тёткой и ворошить, ворошить, ворошить. Одиннадцатилетнему пацану такое с непривычки оказалось совсем не под силу. Примерно через час уже не хватало дыхания, руки-ноги заныли от усталости. Работа у парня пошла вкривь и вкось.
 - А ну-ка, отойди, не крутись под ногами! – перейдя на его рядок, гаркнула в запальчивости Маня.
 Бросив грабли, Саня поплёлся по острой стерне к тёмным тальниковым зарослям, что виднелись вдалеке – там было становище. Крупные слёзы бессилия капали с подбородка, ноги заплетались. Нет, видно не скоро получится из него настоящий работник!
 -А ну не хнычь, робя! – прокричал вдруг за спиною дед. – Отдохни малость, и я с тобой тоже, запыхался. Ну и потом по новой за работу примемся.
 Малый да старый присели на обрывистый берег, свесив ноги в прохладную воду. Однако уже через короткий срок снова включились в эту круговерть, которая называется косьбою.
 Дважды ещё выключались они из работы, задыхаясь, как рыбёшки на песке, и в последний раз Саня уже твёрдо был уверен в том, что скоро не поднимется с травяной копны. А тут всё и кончилось. Он только помог немного сгрести последнюю траву в стожки. И было их, куч травяных, великое множество.
  Солнце уже явно вознамерилось спрятаться за стенку бора, что высился на том берегу реки.
 - Припозднились мы что-то нынче, - сказала тётка Нюра, укладывая вещи.
 - Проспали полдня, язви вас, работнички, - проскрипел дед.
 - Скажи спасибо, что за день всю косьбу закончили, огрызнулся дядька.
 - Папа, надо быстрей собираться, пока не стемнело. – А уж завтра снова сюда заявимся траву сушить, да стог метать.
 - Ну что, к Аникину идём в Конюхи? – спросил дед.
 - Да, как договорились, - отвечал отец. – Я с ним неделю назад разговаривал у Дарьи, он опять торговал в городе. Обещал устроить на ночлег.


                -4-
 - Хоть бы и на пол спать, только б крыша над головой, а то вишь какая бяка накатывает, - проворчал дед.
 С востока потянуло прохладой, медленно наползала на луг сизая туча.
 Быстро собрав «манатки» и даже не поужинав, косари пустились в путь по колее, что вела до деревни Конюхи, отстоявшей примерно в часе ходьбы от их покоса. Шли к косогору мимо стогов чужого сена, пару раз их настигали тревожные порывы ветра. Дождь начинал моросить – и тут же кончался. Когда подходили к деревне, тьма была уже почти полной. На светлом ещё фоне неба только чёрными силуэтами проявлялись деревенские избы без огней и плетёные заплоты из тальника, из-за которых тянули головы какие-то неразличимые во мраке высокие растения: то ли подсолнухи, то ли мальвы. Ночь, тишина и безлюдье царили вокруг.
 - Которая изба от конца? – спросил отец у деда.
 - Четвёртая. Видишь, журавель торчит у дороги? Я бывал у него когда-то пару раз.
 Все столпились у калитки. Загромыхала цепью, залаяла собака. Через минуту со скрипом отворилась дверь, и хозяин хриплым спросонья голосом прокричал:
 - Хто там?
 - Аникин! Николай! Это мы, Митяевы. С покосу идём, устали. Пусти нас на ночлег.
 - А сколько вас?
 - Шестеро. Да ты что не узнаёшь? Я – Григорий, Дарьи Митяевой брат, ты ж меня знаешь. Мы с тобой договаривались о ночлеге. Со мною тут мой брат Михаил с женой и племянницей. А это наш отец, ну и сынишка Санька то ж. Пусти, дождь на дворе!
 - Щиво? Цельной ротой шастаете меж двор, а я вас пусти? Щёрт вас разберёт, хто вы есть! Может каторжные какие?
 - Да ты что? Когда сам в город на базар едешь, от Дашки как с постоялого двора не вылазишь! А теперь нас признавать не хочешь? – рассердился отец.
 - А идите-ка вы вместе с Дашкой своей!
 И, затворив дверь, хозяин исчез за ней безвозвратно. Поночёвщики остались перед закрытой калиткой, переминаясь с ноги на ногу и всё ещё чего-то ожидая. Снова стал накрапывать дождик. А тишина и ночь были такие, будто их всех шестерых посадили в глухой тёмный ящик.
 - Ну, чего делать-то будем? – спросил дед.
 - Может, на тракт пойдём? – предложила тётка Нюра. – На попутной до дому доберёмся?


                -6-
 - Ага, в полночь тебе попутные разъезжают по нашему тракту. Можешь всю ночь прождать. Да и езды до города почти два часа. А как завтра назад сюда добираться?
 - Вот же гад мохнорылый! – возмущался Михаил. - Это он точно половицы в своей избе пожалел, прикинул, что мы наверняка их грязью измажем. Или испугался, что жрать просить станем?
 - У него допросишься, у этого «щёрта» деревенского. Все они, пригородные,  кулаки недорезанные, - подхватил отец. -  Хоть сейчас бери и по новой раскулачивай!
 - У нас в селе совсем не так! – обидчиво заявила Маня-племянница.
 - Бросьте болтать, куда отправляемся-то? –вновь спросил дед, сердитый на их пустые с досады разговоры. – Вишь, пацан совсем расквасился, на ногах не стоит.
 - Куда, куда! Назад надо на покосы идти. Там в стогу каком и заночуем! – отозвался из темноты отец.
 - А, может, к соседям попросимся, из них может пустит кто? – предложила Маня.
 - Как же, разбежались! Пустят тебя с нашей армией! Ещё собак натравят. Разворачивайтесь-ка всем фронтом – и назад.
 И, пройдя мимо неприветливых изб, Митяевы стали спускаться по дороге с горки на луг, оставленный совсем недавно. Первый же стог стал их прибежищем. Разворотив чужое сено, они устроили себе постель под слезливым, почти осенним небом.   Ужинали опять всухомятку.
 А после Саня лежал на мягком, накрытый копною невесомого сена. Кололо шею. Пахло пылью и гербариями. Дождик мерно тарабанил по его ненадёжному прикрытию и не давал уснуть. Пожалуй, было тепло, по крайней мере Саня не ощущал холода. Но воздух отличался необыкновенной свежестью и чистотой. Не хватало обычной перинной духоты. Наконец, догадавшись в чём дело, Саня сунул нос за отворот своей куртки и уснул.
 Отец же с Михаилом (первый - по старой фронтовой привычке, второй – по новомодной шофёрской) без бати «раздавили» втихаря на двоих чекушку водки и долго потом вспоминали обиды, которые причинили им пригородные деревенские «щерти» в годы войны. Когда им, голодающим, приходилось таскаться по деревням с тележками, менять вещи на картошку.
 - Мне, говорит раз такой вот олух: «Штанов твоих нам не надоть, мне б креп-жоржетовое чё-нибудь для Нинки». Вот же скот безрогий!   
 - Да это что! – вторил отцу Михаил. – Они ж за войну все комоды с шифоньерами из городу себе позабирали! Всё им пришлось отдать за их вонючую картошку! Ну приедь Аникин к нам по новой торговать, вышибу от Дашки в шею! 

                -7-
 Ветер разорвал тучу и гнал её клочья по небу. Дождь кончился, и на небе появились яркие как алмазы звёзды.