Терзания

     Шериф Хотспорн резко поднялся с койки. Очередной кошмар, хотя из шестидесяти лет на этой земле последние эдак пятнадцать он не видел по ночам ничего. Ему снова снилось, как он стрелял в этого парня, как тот падал с крыши маленького магазинчика старика Элиота. По непонятной причине события двухмесячной давности вновь и вновь навещали шерифа по ночам.
     Хотспорн замотал головой, прогоняя остатки сна, медленно встал, подошел к умывальнику и включил холодную воду, впрочем, горячая здесь бывает только когда палящее солнце раскаливает водопроводные трубы, лежащие не под землей, а на поверхности. Ночью же вся вода была холодной.
     Умывшись и тем самым окончательно вернув сознание в реальный мир, шериф Эрл Хотспорн вступил в свой офис и начал рабочий день, несмотря на то, что часы показывали пятнадцать минут пятого утра. Посидев немного в кресле и не зная, чем заняться, Эрл снова вернулся мыслями к тому дню. Наркоман, к тому же не местный, черт знает вообще, что его сюда занесло. Пытался разбить банкомат на заправке Леонарда, кто-то позвонил, ребята приехали, а тот давай деру. В итоге парень забаррикадировался в лавке Элиота и взял старика в заложники. Тогда уже и шерифу пришлось встрять в это дело. Поняв, что уйти у него не получится, парень вылез на крышу, тут Эрл с ребятами и ворвались в магазин, залезли на крышу, а оттуда этому нарику бежать уже было некуда, особенно, когда на тебя наставлено с полдюжины стволов. Копы, как и их шериф, думали, что парень сейчас сдастся, но нет, вместо этого он достал нож и так получилось, что среагировал на это только Хотспорн. Два выстрела из старенького, но еще мощного револьвера, и парень уже летит с крыши на улицу, приобретя две здоровые дырки в груди.
     Ординарная ситуация, коп застрелил вооруженного преступника. Более того, если бы Эрл не выстрелил, кто знает, чем бы все закончилось. Про него даже в газете написали в тот день, как про шерифа, который не отсиживается в своем офисе и даже в свои годы имеет реакцию лучше, чем его молодые подчиненные. Любой другой на его месте чувствовал бы себя героем. Каждый из этих парней мечтает совершить что-то подобное, попасть в газеты, чтобы родители им гордились и ставили в пример младшим братьям, а девушки в барах и на дискотеках охотнее шли в постель. Что же тогда не так? Наверное, то, что это было первое его убийство.
     За тридцать семь лет службы Хотспорн видел много по-настоящему жутких и страшных вещей, участвовал в поимке опасных преступников, бывал и в перестрелках, даже три ранения имел. Но это был первый раз в его жизни, когда он своими руками убил человека. Для большинства копов это не проблема, есть такие (даже под его началом), которые совершают первое убийство, когда им и за двадцать пять не успевает перевалить, есть несколько ветеранов, на счету которых больше десяти мертвых подозреваемых. Его собственные помощники, Эммет, славный малый, которому на прошлой неделе исполнилось двадцать четыре, и Квентин, сорокалетний тихоня, который предпочитает сидячую работу, оба они успели замарать руки чужой кровью и не похоже, чтобы хоть один из них испытывал угрызения совести.
     Почему же Хотспорн не может обрести покоя? Почему он, старый ветеран полицейского участка, который видел десятки смертей и сам несколько раз стрелял в людей, чувствует, что внутри него что-то сломалось?
     Когда он был мальчишкой, кадетом, бывалые копы рассказывали, что такое случается после первого убийства, но потом привыкаешь. Эрл всегда думал, что его многолетний опыт и привычность смерти должны были избавить от этого чего-то, что ломается внутри у молодых. Что этот невидимый стержень, если не давить, сам исчезает за годы работы. Теперь он горько сознавал, что ошибался. Стержень, который охраняет душу от греха, от самой возможности убийства, не ломается, если на протяжении почти четырех десятков лет видишь смерть. О нет, исчезает он лишь тогда, когда своими руками оборвешь чью-то жизнь. Многократные свидетельства смерти чужих людей, гибель друзей, даже отданные приказы стрелять на поражение не уничтожат его, а лишь прикроют, спрячут поглубже, сделают менее заметным. А когда настанет час самому испачкаться в крови, тут-то он предательски и дает о себе знать. О, это куда более подло, чем у молодых. Молодые, как правило, и не подозревают о его существовании, а потому переносят легче. Эрлу Хотспорну же, за четыре десятка лет службы точно знавшему о существовании этого обсидианового стержня души, избавляться от него было куда тяжелее.
     В глубине души старый шериф надеялся, что ему вовсе не придется брать на душу такой грех, хоть святой отец и сказал, что убил он во благое дело, во спасение себя самого и своих друзей, убил на благо общества, будучи на службе, а потому такое убийство не считается грехом. Хотспорн понял его, но отказался принять. Он теперь убийца и все тут. Только вот как с этим жить? Проклиная все на свете, старик чувствовал себя эмоциональным мальчишкой, горячее сердце которого глушило доводы разума.
     Встав с кресла, шериф вышел из офиса, покинул участок и сел в патрульную машину. Взглянул на часы: половина пятого. Спокойно тронувшись, он поехал по дороге прочь из города. Прочь.
     Шериф знал, что через пару-тройку часов он непременно вернется, конечно же знал, потому что Эрл Хотспорн слишком труслив для резкой перемены своей жизни. Хотя, если ничего не делать самому, то жизнь сама даст тебе повод, он убедился в этом два месяца назад на крыше лавки старого Элиота.
     Он обязательно вернется, больше ему идти некуда, кроме как комнатушка в задней части полицейского участка. Конечно же туда он и вернется. Ну, а пока, пока рассвет еще не разбудил городок, пока прочь из города.