Капитанская дочка. Зеркало Сюжета по Главам

ИЛЛЮСТРАЦИЯ. ПОРТРЕТ А.С. ПУШКИНА 1836 г. - работы Соколова Петра Фёдоровича

КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА. ВРЕМЯ ЧЕСТИ - РОДА - ИСТИНЫ В ЗЕРКАЛЕ СЮЖЕТА. РАЗБОР ПО ГЛАВАМ

                «КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА» - самое   с и м в о л и ч е с к о е   произведение русской литературы, но не прямо в жанровом отношении символическое – во внутреннем смысле. Только такой текст и мог быть истоком всей гениальной русской прозы. Жанр «Капитанской дочки» не поддаётся точному определению: супер короткий роман? большая повесть?.. - до сих пор спорят учёные.

  ТЕКСТ  «Капитанской дочки» весьма странно организован: открывается только тогда, когда в этот  текст с карандашом «вгрызёшься». В жанровом отношении этот текст похож словно на слоёный пирог: русская песня в эпиграфе – кусок по европейскому образцу рыцарского романа – совпадающая с историческим отрезком времени действия лубочная картинка – кусок европейского сентиментального романа – песенка, сочная русская пословица, прибаутка или сказка-притча в речи героев – снова кусок истории между кусками рыцарского и сентиментального романов… И всё это на фоне общего жанра – «семейственных записок»: то есть мемуаров от первого лица.

ЗАДАЧИ ПУШКИНА – МНОГОСЛОЙНАЯ СХЕМА ТЕКСТА «Капитанской Дочки».  Сами по себе  м е м у а р ы – один из сложнейших жанров: чему автор мемуаров был историческим свидетелем и что присочинил – до конца, до донышка кто разберёт?! А уж художественный текст в стиле мемуаров от вымышленного лица даёт его настоящему автору необозримую свободу историческую, психологическую (характер персонажей и методы воздействия на читателя) плюс свободу игры разными жанрами. Что и использовал Пушкин. Полная свобода Автора – это первая мотивировка «слоёного пирога» - многослойно жанрового текста.

Из первого вытекающий второй план – «слоёное» - т.е. не линейное  в р е м я  развития сюжета «Капитанской дочки», сюжет которой развивается некими резкими во времени скачками. О г о в о р и м с я: в обыденном понимании линейного времени в художественных текстах нет и быть не может! Если такое произведение можно представить, то его пришлось читать бы столько лет – часов и минут, сколько длилось действие. (Включая персонажами чистку зубов и утренний туалет и т.п.) Если же для обоснования характера прибавить сюда детство героя, то один такой «линейный» текст пришлось бы читать всю жизнь, если бы его было возможно написать. Что невозможно: своей жизни автору не хватит.  Ни обыденно, не исторически линейного времени в прозе нет: есть только созданная видимость линейного времени. Это нормально.

Но видимость линейного времени в «Капитанской дочке» не только слишком уж прозрачна: Пушкин будто напоказ читателю выставляет временные стыки – швы. Такие «шутки» Гений может шутить только стремясь навести на некую мысль – на некое не только прямо по сюжету прочтение своего текста и на некое особое воздействие его на читателя. В «КД» родовое и историческое время образуют подобно сердечной кардиограмме зубчатую кривую. И вот на стыке - остром зубце двух линий – в точке столкновения исторического и родового времени герой всегда будет находится в «смутных чувствованиях» или «как во сне» – в состоянии стресса, говоря языком психологии, или, выражаясь не научно и не материалистически – будет находится на грани обыденного сознания и чего-то   и н о г о: на грани некоего  о т к р о в е н и я; на грани запредельной обыденной жизни и с т и н ы.

ЗАЧЕМ такое сложное построение текста нужно? Человек обычный – средне типический только в стрессовых ситуациях и мыслит нестандартно: вынужден нестандартно мыслить, или с большой вероятность погибнет. В жизни стрессовые ситуации возникают сами, в тексте же конструкцией этого текста нужно создать их переживание читателем вместе с персонажем произведения: так нужно создать, чтобы читателю было интересно. Тогда читатель имеет шанс тоже оказаться на грани обыденного сознания и чего-то   и н о г о: на грани некоего откровения запредельной обыденной жизни и с т и н ы.

Так вот, «Капитанская дочка» - есть непревзойдённый гениальный пример, как стыки – обоюдное остриё линейного и родового времени от уровня личностного действия героя поднимают действие до символичности  и с т и н ы, заодно скрывая кое-какие неувязки в биографии героя. В итоге совмещения многих жанров и времён плюс в итоге всех временных скачков – на их стыках пишется как бы второй  п о д - т е к с т о в ы й  роман, куда по   г о р и з о н т а л и   умещается большая часть до Пушкина русской истории плюс история европейской литературы.

По  в е р т и к а л и   пространство «Капитанской дочки»  и вообще необозримо: от родового быта до обще человеческой  п р а в д ы / н е - правды и далее вплоть до высшей  и с т и н ы. Горизонтальное пространство «КД» включает многоплановые аналогии с европейской литературой: как с её шедеврами, так и с обыденным «бульварным» чтивом.  Возникает вопрос: для чего это нужно Пушкину?..

                ЕВРОПЕЙСКИЕ АНАЛОГИИ «КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ». Роман из русской истории насыщен перекличками, в первую очередь, с шедеврами европейской литературы. Так, например, шотландского писателя сэра Вальтера Скотта называют «отцом исторического романа». Потому что до Скотта похождения великого человека типа древнего царя Кира или Юлия Цезаря совершались – так уж и быть! – на историческом фоне, нередко весьма бледном. Скотт совершил романную революцию: в гущу реальной истории «бросил» молодого неискушённого, но и не испорченного жизнью человека.  «Глазами» такого молодого человека читатель и видит изображаемые события свободными от заранее к ним приложенных общественных оценок.

По аналогии с героями востребованного в Европе романиста Пётр Гринёв олицетворяет преемственность с целой европейской плеядой молодых литературных героев – поборников чести, как высшей истины. Так у Скотта в «Роб Рое» (1817 г.) английский дворянин дружески общается с разбойником горцем. В «Эдинбургской темнице» (1818 г.) героиня из Шотландии  пешком отправится в Лондон просить у королевы  помилования несправедливо, но в соответствии с буквой закона осуждённой на смерть сестре.  И вдобавок некоторые места «КД» будут как бы перевёрнутым отражением зеркалить с отрывками из знаменитейшего скоттовского «Айвенго» (1819 г.; «Айвенгое» в первых русских переводах.)

Перекличка «Капитанской дочки» с романами Скотта не есть случайность: тщательно выбирая именно такую аналогию, которая сделала бы задуманное русское произведение «своим» в Европе, немецкие и французские аналоги отвергнув, в драме «Борис Годунов» Пушкин последовал за Шекспиром. Но Шекпир не оставил образцов «почтовой прозы». И в прозу переложивший шекспировские принципы драмы Скотт были признан подходящим образцом. Во время действия «Капитанской дочки» будущему европейски знаменитому «шотландскому чародею» Вальтеру Скотту (1771-1832)  два года от роду. Что за нужда? Главное, что Пушкин и его читатели со скоттовскими романами уже знакомы. Для Пушкина здесь проблемы нет. Но преемственность не есть тождественность!

СИМВОЛИЧНОСТЬ ГЕРОЯ. №1 В определённой мере литературный герой всегда символ человека: даже при наличии исторического прототипа герой – именно такой человек – выдуман автором. Герой - символ некоей личности при чтении «оживает» в такой степени, в какой словесное мастерство изображения автора заставит читателя сопереживать: словесное изображение воспринимать «как саму жизнь». Отсюда литературный герой всегда отражает некий общественный типаж поведения: это общественная, жизнью автору заданная и читателем узнаваемая с и м в о л и ч н о с т ь №2.  Но есть ещё и третья - №3 наиважнейшая –  намеренно для каких-то особых целей автором заданная   с и м в о л и ч н о с т ь героя №3.

Юные, прекраснодушные, живущие по прописи «истины» из книг герои Вальтер Скотта не совсем сходны с пушкинским Петрушей Гринёвым в начале романа.  В о   п е р в ы х, скоттовские герои ещё до начала действия прилично образованы либо само образованы чтением, что не забывает подчеркнуть автор. Во вторых, в среднем они старше Гринёва года на 2-3, что для поры взросления значительно. Отсюда Скотту не требовалась подчёркнутая символичность героя, логика жизненного развития в характере которого не была напоказ нарушена. Кроме того более чем 20 романов Скотта сделали этого героя легко узнаваемым в Европе. А вот отстающей русской прозе требовалось совершить вдогонку Европе прыжок как минимум лет на 150. «Рукой железной Россию подняв на дыбы», Пётр I на политической арене поставил Россию вровень с Европой. Пётр заставил Россию преодолеть около 300 летний разрыв отставания от европейской истории (какой ценой заставил – другой вопрос!).

В сравнении с политикой путь культуры более медленен: в культуре нельзя «велеть» (о результатах таких «велений» во все времена сочиняют анекдоты!) «Доныне гордый наш язык к почтовой прозе не привык…» - сетовал Пушкин в «Евгении Онегине». И ни 150 лет, ни времени хотя бы на десяток романов у Пушкина не было.  Единственный пушкинский роман размером в одну четвёртую от скоттовского! По сравнению с развёрнутыми романами Скотта (страниц на 500, что для его времени было коротко!), супер коротенький, собранный из ударных сцен и фраз пушкинский роман вроде плана эпопеи, где широкий охват исторических событий заменён остротой отношений дворянина и мужика – и разбойника, подобного Отрепьеву самозванца. Каким же образом Пушкин достигает такой насыщенной сжатости текста?!

В о  п е р в ы х, сохраняя схему романа, Пушкин в «КД» делает шаг к поэме либо к  п р и т ч е.  Отсюда и получается до предела сжатое действие, где всё происходящее символично и все герои зеркально отражают поступки друг друга. Этим-то коротким  з е р к а л ь н ы м   романом – п р и т ч е й - «Капитанской дочкой» Пушкин, во первых, планировал поднять русскую прозу сразу на европейский уровень – и поднял. А герою такого романа Петруше Гринёву была отведена честь в своём развитии совершить примерно то же, что Пушкин совершал создавая роман.

В о  в т о р ы х, нам придётся слегка поспорить со школьной программой: обычно напирают на сочувствие поэта простому народу. Это безусловно так. Но не менее главной задачей Пушкина было указать русскому дворянству его лучшие качества и грядущий правильный путь   и с т и н ы    и   ч е с т и, подходящий для неизвестных ещё политических поворотах: путь вместе с народом, но и не на поводу у него. Символизма при таких грандиозных задачах не избежать. Просто символизм этот столь тонко подан, что его надо потрудится разглядеть. Если ли же «Капитанская дочка» есть -- роман   с и м в о л и ч е с к а я    п р и т ч а,  то он и не должен быть длинным: длинный с и м в о л  плохо усваивается. А где символичность, там и скрытая в народных песнях и пословицах мифологичность мышления, нераздельная с текстуальной игрой со временем.

 И дабы избежать голословия, далее остаётся только проиллюстрировать как «работает» текст «КД» по  г л а в а м.  Существует немало замечательных статей, освещающих отдельные мотивы романа Пушкина: отдельно – исторические аналогии, отдельно – литературные, отдельно – некоторые загадки сюжета. Как добавление к роману обычно указывают, откуда Пушкин брал эпиграфы. Так это всё и остаётся «отдельно».  А хочется посмотреть, как роман составлен в комплексе: от сюжета до возможных мыслей автора по поводу своей отечественной истории. Как говорится: охота пуще неволи.  И т а к --
      
                АЛЕКСАНДР  ПУШКИН.  К А П И Т А Н С К А Я   Д О Ч К А. РОМАН

 Береги  ч е с т ь  смолоду. – Пословица. (От Пушкина общий эпиграф к роману).
                ___________________________________________________________
               
                Время действия в пословицах не относится ни к какому определённому отрезку политической истории. Время в пословицах можно назвать   р о д о в ы м: отражающим  в с е г д а - для длительного числа поколений актуальный опыт предков. Проводы нашего героя из родового гнезда на службу далее будут такие: «Батюшка сказал мне: "Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу:  б е р е г и   платье снову, а  ч е с т ь   с м о л о д у". Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу (старому слуге)  смотреть за   д и т я т е й. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу…» - этот заячий тулуп играет в тексте символическую роль «сим-сим–откройся» добрый человек! Поэтому цитата из Г л а в ы I  приведена вперёд самой главы. А теперь вернёмся к исходному времени действия: к его историческим датам и к воспитанию героя.
     _________________________________________
ГЛАВА I.  С Е Р Ж А Н Т   Г В А Р Д И И

 - Был бы гвардии он завтра ж капитан. 
 - Того не надобно; пусть в армии послужит.
 - Изрядно сказано! пускай его потужит...
 - Да кто его  о т е ц?
         *       *       *               
                ЭПИГРАФ к  Г л а в е I, разве, не похож на прямо из жизни взятый диалог?! Похож. Как-то Пушкин «забывает» указать, что эпиграф этот взят из комедии «переимчивого Княжнина» «Хвастун» (1786 г.)  Ну а дальше соответственно из  ко всему роману э п и г р а ф а-1   р о д о в о м у  времени и из  э п и г р а ф а-2  вопросу об отце – р о д и т е л е  начало первой Главы: «О т е ц  мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году.  С тех пор жил он в своей Симбирской деревне...»  Вот так исторический роман из неопределённого родового времени начинающийся и через комедийный диалог разворачивающийся почти лирическим началом с не чётко неуказанной датой!  Но подкованный читатель и сам может кое что домыслить.

И с т о р и я  м е ж д у  с т р о к.   Граф  Христофор Антоновича Миних (1683-1767) – немец по происхождению - один из талантливейших полководцев и общественных деятелей Российской империи, а его судьба  - образе превратностей. Как талантливый инженер с боевым опытом начав карьеру России при ценившем его  Петре  I, при Екатерине I Миних удостоен второй высшей награды России – ордена Святого Александра Невского. После коронования Петра II (1715-1730) и переезда царского двора в Москву, только благодаря назначенному правителем Петербурга Миниху Петербург сохранил статус столицы.

При императрице Анне Иоанновне (1730—1740) Миних – генерал-фельдмаршал с 1732 г., за победу над Турцией, а в 1839 г ему дарована первая награда России - орден Святого Андрея Первозванного и звание подполковника лейб-гвардии Преображенского полка (звание полковника в этом полку имел право носить только монарх). Кроме побед военных Миних постоянно заботился о подготовке образованных военных кадров и преобразовании армии. Тут надо сразу указать: по аналогу с Петром Великим выдающиеся русские политические деятели мало привыкли считаться с потерями в армии либо другой человеческой рабочей силы. Любовь к родине или забота о боеспособности армии не означала для них любви к народу в более нам близком понимании.

Честолюбие самого Миниха не подлежит сомнению: после смерти Анны Иоановны в 1740 г. граф сам участвовал в перевороте: лично велел арестовать при императоре-младенце  Иоанне Антоновиче регента герцога Бирона. За что от матери императора Анны Леопольдовны М. получил пост министра иностранных дел, но вскоре вынужден был уйти в отставку. В 1741 году после нового дворцового переворота с воцарением Елизаветы Петровны, М. приговорён к смертной казни по ложным обвинениям: в государственной измене, в пособничестве Бирону…(!!!)  Уже на эшафоте казнь была заменена ссылкой в Сибирь, где М. провёл 20 лет.

Стремясь во всём действовать наперекор Елизавете Петровне, следующий император Пётр  III 78-летнему Миниху вернул все чины и награды. (Но Пётр III возвратил из ссылки и Бирона!)  В первые дни очередного переворота в пользу супруги императора Екатерины престарелый фельдмаршал советовал Пётру III бежать к находившимся в Пруссии русским войскам. После переворота прощённый Миних принес присягу Екатерине II, которая произвела его в генерал губернаторы, отдав под его начальство Ревельский, Кронштадтский, Балтийский и другие порты. (Екатерина также и Бирону вернула титул герцога) Миних немедленно продолжил труды. «Сон почти не смыкает моих глаз, — писал он императрице. — С разными планами я закрываю глаза и снова, проснувшись, обращаю к ним свои мысли…». Хотя вообще Пушкин любил посмеяться над достигшими высших чинов на русской службе выскочками – иностранцами, о Минихе Пушкин в «Моей родословной» (1830 г.) скажет:

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин.
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин…
     *    *    *
                Мещанин в пушкинском понимании - из рода боярского коренной русский дворянин. Своего деда Пушкин уравнял с Минихом. Но можно ведь сказать и обратно: иностранец Миних уравнен со старинными боярскими родами: «Мой предок Рача мышцей бранной Святому Невскому служил...». С точки зрения поэта подобное равенство - и для немалая честь! Отсюда рождение Петруши Гринёва можно символически рассматривать как из  р о д а  самого Поэта: из  р о д а  верно служащих России и не предающих. Из этого же всего вывод, - что батюшка Гринёва, скорее всего, после ссылки Миниха вынужденный выйти в отставку небольшом чине, на превратности близкой ко двору службы нагляделся. Будучи даже моложе Миниха Гринёв - старший как минимум после в России двух государственных переворотов уехав в свою деревню, там уже узнал о третьем перевороте в пользу Екатерины II, к царствию которой сам Пушкин относился резко отрицательно. Значит, так же к этому относился и Гринёв - старший. Выходит, что после Миниха с точки зрения автора нашего романа последовал «негативный» отрезок русской истории.

                ВРЕМЯ  РОДОВОЕ  И  ИСТОРИЧЕСКОЕ. Итак историческое время началось в  «Капитанской дочке»  туманной датой, которую грамотный читатель волен подкрепить ему известными событиями из подтекста. По подобной схеме построен весь роман.  В  Г л а в е  I   время родовое  сливается с историческим: «Батюшка (героя) у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия... Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: "Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А   д а в н о   ли м ы..."» 

В маленьком отдалённом имении время будто застыло, а где-то в большом мире годы бегут стремительно. И не любивший откладывать своих решений батюшка немедленно отправляет своего единственного сына в неполные 17 лет на службу в полк: из пелён родового времени Петруша – Пётр Андреевич Гринёв въезжает в бурную российскую историю. Тут так и хочется тут опять-таки из «Моей родословной» подставить: «Я грамотей и стихотворец, Я Пушкин просто, не Мусин, Я не богач, не царедворец, Я сам большой: я мещанин.»

 В  ПЕРВЫХ  АБЗАЦАХ  Г л а в ы I идёт прозаическое сюжетное повторение строк   э п и г р а ф а: ещё до рождения Пётр Гринёв записан в один из самых привилегированных столичных полков – в Семёновский гвардейский.  У самого Петруши «Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого».  Служба в гвардии была дорога (дорогое обмундирование), а «удовольствия петербургские» не так уж безобидны. И батюшка всё переиначивает: «Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии!» - по своему прошлому под славным началом Миниха батюшка должен в этом знать толк!
__________________________________________________

И с т о р и я   м е ж д у   с т р о к. Сформированный Петром I Семёновский полк доблестно сражался и Нарвской и Полтавской битвах. (1700 и 1709 г.) НО!!! В мундире обер-офицера Лейб-гвардии Семёновского будущая Екатерина II возглавила поход гвардии на Петергоф в день свержения ею с престола своего мужа Петра III  28 июня 1762 г., а 11 марта 1801 г. офицеры Семёновского полка примут участие в заговоре – убийстве Павла I. Второе батюшка Гринёва знать ещё не может, но знает автор романа. Следовательно, автор вместе с батюшкой отправляют Петрушу подалее от марающих честь поступков, оправданных государственной властью.  Петербург – излишне бурная арена превратностей: едва ли батюшка прельщается для своего сына сходной с Минихом судьбой. И вот  н а з в а н и е   Главы I оказывается   н е д е й с т в и т е л ь н ы м: в столичной гвардии Петру Гринёву не служить.
                *                *                *         
                ВОСПИТАНИЕ   ГЕРОЯ  ДО  НАЧАЛА  ПРИКЛЮЧЕНИЙ. О с о б о  надо отметить до отъезда из родового гнезда воспитание героя с его собственных слов: «В то время воспитывались мы не по - н о н е ш н е м у. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре… Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию… чтобы стать учителем…  Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности… Не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее... Хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, - и потом каждый из нас занимался уже своим делом…»

 Чему в реальности мог научить такой «учитель», в итоге, из имения изгнанный? Так и ждёшь найти в Петруше нового недоросля – Митрофана Простакова: «Я жил   н е д о р о с л е м, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.» Есть и другие «мелкие» совпадения с «Недорослем» (1782 г.) Дениса Фонвизина: из 10 детей четы Скотининых в «Недоросле выжили двое. Из 9 детей Гринёва выжил – один Петруша. Так вот, кажется... Но ожидания эти не сбудутся. Зачем же тогда нужны все авторские напоказ аналогии с комедией «Н е д о р о с л ь»? Во первых, для контраста нужны: методом от противного лучше видна новизна, и лучше западает в душу (читай – в сознание). Во вторых, не следует забывать, что «с е м е й с т в е н н ы е   з а п и с к и» записаны уже пожилым Петром Гринёвым, с пьесой «Недосросль», без сомнения, знакомым. Поэтому не будем сразу принимать на веру слишком плохое образование героя: уж про славное прошлое русской армии батюшка, наверняка ему многое рассказывал!
       
Л и т е р а т у р н ы е   о т р а ж е н и я -  а н а л о г и и.  Читатели пушкинских лет должны были сразу упереться и в аналогии с другой знаменитой сатирой Фонвизина – «Друг честных людей или Стародум. Периодическое издание, посвящённое  и с т и н е» (1788 г.), в котором в главке «Разговор у княгини Халдиной. (Письмо от Стародума: Москва… февраля 1888 г.)» некий Сорванцов «рисует» картину своей жизни: «Мне уже за тридцать лет. Первые осьмнадцать, сидя дома, служил я отечеству гвардии унтер-офицером. Покойник батюшка и покойница матушка выхаживали мне ежегодно паспорт для продолжения наук, которых я, слава богу, никогда не начинал… Как бы то ни было, я не знал, не ведал, как вдруг очутился в отставке капитаном…» - т.е. ситуация Гринёва вполне типична. Только не всегда родители стремились отправлять детей в реальную службу.

 После смерти родителей вырвавшийся на волю Сорванцов в две недели проигрывает половину своего состояния. Сорванцов сетует на свое глупое по молодости поведение: «К несчастию, мне не дано было воспитания. Родители мои… чрез  в о с п и т а н и е   разумели… одно   п и т а н и е.  Учить меня ничему не помышляли, и природный мой ум не получал никакого просвещения. По-французски выучился я случайно…» Выходит, что Петруша образован даже лучше прочих дворянских   н е д о р о с л е й  своего времени.  А 100 рублей, которые он вскоре проиграет на бильярде – мелочь, по сравнению с много тысячными столичными проигрышами. О к о н ч а т е л ь н о  же  смысл само сравнения героя с   н е д о р о с л е м   прояснится в   Г л а в е XIII «С у д» (Желающие могут сей момент посмотреть!) Выходит, что Сорванцов и Пётр Гринёв - одного  р о д а   как бы в отношении морали разные ветви.
                ВЕРНЁМСЯ К  СЮЖЕТУ  РОМАНА! Подалее от бурных превратностей судьбы и искушений столицы Петрушу и отослали в Оренбург «к Андрею Карловичу P., … старинному товарищу и другу» батюшки: т.е. отослали к человеку по мировоззрению примерно одного   р о д а  с батюшкой: «Приехав в Оренбург, я прямо явился к генералу. Я увидел мужчину росту высокого, но уже сгорбленного старостию. Длинные волосы его были совсем белы. Старый полинялый мундир напоминал воина времен Анны Иоанновны, а в его речи сильно отзывался немецкий выговор». Генерал «распечатал письмо и стал читать его вполголоса… "Милостивый государь Андрей Карлович, надеюсь, что ваше превосходительство"...Это что за серемонии? Фуй, как ему не софестно! Конечно: дисциплина перво дело, но так ли пишут к старому камрад?.. "ваше превосходительство не забыло"...гм... "и... когда... покойным фельдмаршалом Мин... походе...» Тень Миниха витает в романе!

  Как позже выяснится, генерал в Оренбурге также отгорожен от политики, как Гринёв-отец в своей деревне.  И в свою очередь «старый товарищ» батюшки сразу отправляет героя в дальнюю Белогорскую крепость: «Где ты будешь в команде капитана Миронова, д о б р о г о   и   честного  ч е л о в е к а. (Того же рода  ч е л о в е к а!) Там ты будешь на службе настоящей, научишься дисциплине. В Оренбурге делать тебе нечего; рассеяние вредно молодому человеку...». Так волею судьбы вместо столичной гвардии наш герой окажется в глухой деревушке, но даже и там не избегнет «превратностей судьбы»! Понятия как батюшки, так и генерала Р.  несколько устарели. И видимо, что-то сильно изменилось в России после смерти Миниха?!

                ПОВЕДЕНИЕ ГРИНЁВА – НЕДОРОСЛЯ В ДОРОГЕ. Итак, волею батюшки стремительно выехав к месту службы – выкинутый из родовой колыбели – в начале пути наш 17-ти летний герой и ведёт себя как положено  н е д о р о с л ю: позволив себя напоить гусарскому ротмистру, ему проигрывает на бильярде 100 рублей, потом оказывается у вольного поведения девицы: «словом -- вел себя как  м а л ь ч и ш к а, вырвавшийся на волю». Волею батюшки Петрушины деньги все у Савельича. И поутру приходится Петруше воевать со старым слугой, чтобы тот отослал долг ротмистру: «Савельич заплакал. "Батюшка Петр Андреич… Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил… Скажи, что тебе  р о д и т е л и (заветы р о д а!) крепко-накрепко заказали не играть, окроме как в орехи...»;  что скажут господа - «как узнают, что   д и т я  пьет и играет...» -- «Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я  не   р е б ё н о к».

 Забавная сценка утренних препирательств нужна героя со старым слугою очень нужна в романе! Савельич – ролевой типаж в европейской литературе весьма известный: это оживляющий действие смешной слуга в диапазоне от плута и шута до простофили. В «Капитанской дочке» Савельич будет особо активен именно на стыке линейного и родового времён. Вот, например, с этой точке зрения взросление героя: на самом морально взрослеет то он не во время препирательств с Савельичем, но после – когда извиняется перед стариком слугой и своим холопом как перед  ч е л о в е к о м: «Савельич! полно, помиримся, виноват; вижу сам, что виноват. Я вчера напроказил, а тебя напрасно обидел...» Савельич есть как бы необходимая тень героя: своими смешными не к месту выходками Савельич будет невольно способствовать благополучному разрешению напряжённых ситуаций «смутных чувствований». А таких подогретых народными песнями и пословицами «смутных чувствований» ситуаций в романе окажется, пожалуй, в половину с «чисто» историческим временем действия.  Есть и более скрытые – библейские аналогии.
                БИБЛЕЙСКИЕ АНАЛОГИИИ РОДА ГЕРОЯ. Оторванному от родного очага - «выпавшему» из родовой колыбели Петруше Гринёву теперь предстоит доказывать достоинства своего р о д а: «Береги честь смолоду» (пословица); «Старинные люди, мой батюшка» (Недоросль) – и все прочие эпиграфы «Капитанской дочки» из народных источников, «выскакивают» из родового времени - родового опыта предков. А поступки героя будут «слоёные»: внутренне по заветам, внешне - «собственные» поступки в новых обстоятельствах текущего времени.  Тут следует спросить: а так ли мала «колыбель» героя, -- не испытывает ли Пушкин нашу внимательность?.. Неполных 17 лет недоросль Петруша по тексту стремительно превращается в некое зрелое олицетворение дворянской чести в лучшем смысле.  Гринёв – и герой-человек, и зеркало, где прошлое отражается вместе с настоящим. И уже не недоросль Петруша, но Пётр Гринёв вынужден земное – шаблонно классовое! – понятие чести совместить с высшей истиной. Такое превращение имя «Пётр» разве не предвещает?

    ИИСУС нарёк рыбака Симона «Петром», что значит «камень»: «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее…» (Матф. 16:18). Также и на Петре Гринёве основано «здание» «Капитанской дочки»: Пётр Андреевич (апостол Андрей Первозванный, брат Петра). А отец Гринёва наоборот – Андрей Петрович. Уходя далеко в прошлое, символичная цепь родовой преемственности тянется к Петру Гринёву от первого вестника христианства на Руси – к апостолу Андрею Первозванному.

Помните, как ещё в начале этой Главы Гринёв - отец  читал «Придворный календарь» «изредка… повторяя вполголоса: "Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!. А давно ли мы..." Наконец батюшка швырнул календарь на диван...» - и отослал сына в службу. Не лишнее тут указать первые ордена Российской империи для мужчин:
 1.) для высших чинов орден Святого апостола Андрея Первозванного учреждён Петром I в 1698 году «в воздаяние и награждение одним за верность, храбрость и разные нам и отечеству оказанные заслуги»;
 2.) в 1725 году  Екатерина I учредила Орден Святого Александра Невского для отличия не самых высших чинов государства. Таким образом даже по наградам русское дворянство как бы ведёт  р о д  от святых.

 В конце романа узнав, что «государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни…» Гринёв-отец восклицает: «Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести… Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками… Стыд и срам нашему  р о д у!..» Вместе с библейскими аналогиями  р о д о в а я   «колыбель» героя оказывается очень поместительной! Так что все превращения Петра Гринёва в тексте предопределены как  р о д о м, так  и собственными удачно  д о б р ы м и  поступками. Библейские  «корни»  р о д а  нашего героя просто не могут не реализоваться: иначе незачем было бы о таких серьёзных предпосылках упоминать!

ВСТРЕЧА ГЕРОЕВ – СИМВОЛОВ (иначе – олицетворений чего-либо).  В  Главе II  Пётр Гринёв, заблудившись в снежном буране, теряет дорогу, символика чего прозрачна: потери дороги означает героя на жизненно опасном перепутье. Гринёв в растерянности: ««Вдруг увидел я что-то черное. "Эй, ямщик! - закричал я, - смотри: что там такое чернеется?" Ямщик стал всматриваться. "А бог знает, барин, -- сказал он, садясь на свое место; - воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или  в о л к   или  ч е л о в е к".» -- может волком оказаться, может и человеком. А какой человек – в смысле морали какого  р о д а? (Исторически встреченный «мужичок» - Пугачёв – казак.)

Ту же ситуацию встречи рассмотрим иначе: олицетворяющему с преемственностью от Апостола дворянскую честь Гринёву суждено встретить в буране «инкогнито» бунтовщика Емельяна Пугачёва – олицетворение стихии народного гнева – народного бунта (общее место в разборах «КД»). Сам «мужичок» наречёт себя именем императора Петра III, убитого с ведома своей супруги, ныне царствующей Екатерины II. Для правительства «Емелька Пугачёв» – опаснейший бунтовщик, «вор», «разбойник», «кровопийца». Но ведь этого заблудившиеся в буране ещё не знают» «"Гей,  д о б р ы й  человек! - закричал ему ямщик ( Гринёва), - Скажи, не знаешь ли, где   д о р о г а?"»  (Гл. II).
                *           *            *
Г Л А В А II.   В О Ж А Т Ы Й

С т о р о н а  ль моя, сторонушка.
С т о р о н а   незнакомая!
Что не сам ли я на тебя зашел,
Что не добрый ли да меня конь завез:
Завезла меня, доброго молодца,
Прытость, бодрость молодецкая
И хмелинушка кабацкая. -- Старинная песня.
         *       *       *
                В  Г л а в е  II  снежный буран символизирует  взрыв народного гнева – бунт, зимнее начало которого, конечно, диктовала роману история. Однако ведь в полной воле автора было лишь мимоходом отметить время года либо сделать его запоминающиеся символическим: «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами... Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег - и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло. "Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!"...

Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевленным; снег засыпал меня… Я глядел во все стороны… но ничего не мог различить, кроме мутного кружения мятели...» - пространство сметено бураном и время исчезает тоже – общественное время исчезает. Тут ниоткуда (как в сказке!) и является взявшийся вывести к «жилу» мужичок: «Гей, д о б р ы й   ч е л о в е к! - закричал ему ямщик. - Скажи, не знаешь ли, где дорога?» – «С т о р о н а  мне знакомая, - отвечал дорожный, - слава богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперек. Да вишь какая погода: как раз собьешься с дороги…» Соответственно именованию - д о б р ы м  для Гринёва мужичок – Емельян Пугачёв и окажется: не только из метели на дорогу «к жилу» выведет, но и во «мраке и вихре» бунта жизнь ему спасёт. Об этом будущем бунте Петруше снится символический сон, пока мужичок выводит кибитку к постоялому двору.

                В Р Е М Я    И С Т И Н Ы. «Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо вероятно знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам. Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония…» - во сне мать велела Петруше подойти под благословление к якобы посажённому отцу - мужику с окровавленным топором. Но он, в ужасе, не подошёл…

Утром в награду за помощь Петруша велит Савельичу: «Он (В о  ж а т ый) одет слишком легко. Дай ему мой заячий тулуп".
 - Помилуй, батюшка Петр Андреич! - сказал Савельич. - Зачем ему твой заячий тулуп? Он его пропьет, собака, в первом кабаке.
 - Это, старинушка, уж не твоя печаль, - сказал мой бродяга, - пропью ли я или нет...
 - Бога ты не боишься, разбойник! - отвечал ему Савельич… - Ты видишь, что  д и т я  еще не  с м ы с л и т, а ты и рад его обобрать,  п р о с т о т ы  его ради. Зачем тебе барский тулупчик? Ты и не напялишь его на свои окаянные плечища.
 - Прошу не умничать, -- сказал я своему дядьке; - сейчас неси сюда тулуп...

 ...Тулуп явился. Мужичок тут же стал его примеривать. В самом деле, тулуп, из которого успел и я вырасти, был немножко для него узок. Однако он кое-как умудрился и надел его, распоров по швам... Бродяга был чрезвычайно доволен моим подарком. Он проводил меня до кибитки и сказал с низким поклоном: "Спасибо, ваше благородие! Награди вас господь за вашу добродетель. Век не забуду ваших милостей"». И не забыл: отплатил добром.

А при чём же тут  в р е м я? - можно спросить. Всем нам ещё со школы известно, как «страшно далеки были дворяне» от народа. Время тут при том, что во   с н е  реального времени нет. С о н  Петра Гринёва –  с и м в о л  последующих событий и обещанный стык – зубец  времени линейного и родового мифологического: этих двух времён резкое столкновение как бы обнажает   и с т и н у --  в р е м я     и с т и н ы. И вообще у каждого из героев как бы своё время. Так для Савельич до конца романа будет упорно именовать своего господина «д и т я»: т.е. – «н е д о р о с л ь». В итоге с исходом из времени родового от сочетания всех времён получается так, что все свои с точки зрения высшей истины правильные – человечные, милосердные поступки и Гринёв, и Пугачёв будут совершать вне принятых в обществе правил и законов, – где-то если не совсем вне реального времени, то на краю времени, как в сказке: «когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними»!

Пушкин честен: совпадению интересов дворянства с интересами народа в русской истории пока не настало время. Пока в реальных – в исторических времени и пространстве русские мужик с дворянином едва-ли поймут друг друга как человек человека и брат брата (имеется ввиду общее состояние дел-- исключения не в счёт). Пока братское общение мужика с дворянином возможно на грани высшей  и с т и н ы, где нет реального времени. Этой цели общественного «вне-временья» и служит и эпиграф к ГЛАВЕ II «В о ж а т ы й»:

«С т о р о н а  ль моя,  с т о р о н у ш к а… Что не сам ли я на тебя зашел…» - только на   т а к о й    с т о р о н у ш к е   можно было и встретить   т а к о г о  Вожатого! Символичны – работают на «рваное» - на зубчатое время и все остальные эпиграфы, и все из текста самые неожиданные аналогии. Ведь публикующий мемуары - «семейственные записки» якобы Петра Гринёва Издатель (Пушкин) прямо укажет: «Мы  решились издать  ее (рукопись) особо,  п р и с к а в   к каждой   г л а в е   приличный   э п и г р а ф». Как далее не раз увидим, эти  п р и л и ч н ы е   к каждой главе э п и г р а ф ы  «пишут»  очень интересный подтекст!
                *            *           *
 
ГЛАВА III. К Р Е П О С Т Ь - вся построена на   а н т и т е з е, начиная уже с двух эпиграфов:

Мы в фортеции живем,
Хлеб едим и воду пьем;
А как лютые враги
Придут к нам на пироги,
Зададим гостям пирушку:
Зарядим картечью пушку. -- Солдатская песня.
       *      *      *
С т а р и н н ы е   л ю д и, мой батюшка. – Н е д о р о с л ь.
  _________________________________________________________
                Исторический источник первого эпиграфа не известен. Пушкин мог вполне по методу Скотта сочинить «песню» сам либо переделать и какую-либо для своих нужд. И вся последующая Г л а в а III внешне будет бравую песню отрицать: Гринёв в Белогорской крепости «ожидает увидеть грозные бастионы, башни и вал» - «но ничего не видал, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором». Потом выяснится, что единственная в крепости чугунная пушка и та давно уже не употреблялась в дело.

Гринёв печалится: «Гарнизонная жизнь мало имела для меня привлекательности. Я старался вообразить себе капитана Миронова, моего будущего начальника, и представлял его строгим, сердитым стариком, не знающим ничего, кроме своей службы, и готовым за всякую безделицу сажать меня под арест на хлеб и на воду». Взамен того старый комендант крепости добродушный капитан Миронов, «старик бодрый и высокого росту, в колпаке и в китайчатом халате» учит бравое воинство: «человек двадцать стареньких инвалидов с длинными косами и в треугольных шляпах». Что его супруга комментирует добродушно: «Только слава, что солдат учишь: ни им служба не дается, ни ты в ней толку не ведаешь. Сидел бы дома да богу молился; так было бы лучше...»

Вот Гринёв представляется новому начальнику: «Я вошел в чистенькую комнатку, убранную по-с т а р и н о м у… На стене висел диплом офицерский за стеклом и в рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, также выбор невесты и погребение кота...» Очень-очень – до мифологичности интересные лубки висят на стене!

И с т о р и я   м е ж д у  с т р о к.  Осада не взятого, но сильно разрушенного русскими в 1758 г.  Кистина (Кюстрина) – эпизод Семилетней войны. Около подтвердившего свою неприступность К. разразилось одно из самых кровопролитных в истории сражений, что может быть символом последующей кровавой расправы пугачёвского войска над гарнизоном Оренбургской крепости. Турецкая, тоже прекрасно укреплённая крепость Очаков с взята русской армией в 1737 году под командованием Миниха во время русско-турецкой войны 1735-1739 гг. (Но уже в 1740–м О. возвращён туркам). Потери турок были огромны, но и от армии Миниха осталась одна треть из-за тифа, чумы, недостатка продовольствия и фуража. По штурму двух этих крепостей масштабные операции проводились большими русскими регулярными армиями.

 Такое славное прошлое русской армии для знающих историю создаёт контраст с убогим состоянием Белогорской, да и Оренбургской крепости. Самое время вспомнить от Христофора Миниха ныне крылатую фразу: «Р у с к о е    г о с у д а р с т в о   имеет то преимущество перед другими, что оно  у п р а в л я е т с я  непосредственно Самим  Г о с п о д о м   Б о г о м. Иначе невозможно объяснить, как оно существует...» (цит. по: Миних Э. <сын Х. Миниха> Россия и русский двор в первой половине XVIII века. – СПб., 1891, с. 265.) Вот бога-то и им завещанное милосердие «старинные  люди» точно не забыли, хотя бытовое поминание всевышнего местами и находится во внешне смешных сценках, но исполненного внутреннего смысла. Что касается Петра Гринёва, то он здесь на новом перепутье:  между верою и безбожием. (Что и увидим в  следующей Главе IV «Поединок»)

Т е п е р ь  подробнее о начальстве богоспасаемой Белогорской крепости: «Комендант с супругою «были люди самые почтенные. Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый. Жена его им управляла, что согласовалось с его беспечностию. Василиса Егоровна и на дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домком...» По мере вживания в текст романа КД вообще возникает впечатление, что существует несколько Россий: одна – вся в славном прошлом вместе с Минихом, в настоящем длится только в фантазиях русских венценосцев и столичной элиты. Другая, ныне реальная страна – что представлено убогой деревушкой – якобы пограничной крепостью.

Но это ещё не все аналогии! Из солдатских детей Миронов мог выслужится в капитаны как раз при осаде Кистина или Очакова. Супруга капитана позже скажет, что его пощадили «пули татарские». Тогда понятно помещение офицерского диплома рядом с картинками - лубками. А Емельян Пугачёв входил в число казаков воевавших в Пруссии и участвовал в Семилетней войне 1756 -1763 гг. Так что оба – и Пугачёв, и Миронов оказываются почти фигурами с лубков:  с и м в о л и ч н ы м и    героями. Лубки как бы вдруг оживают, и уже трудно чётко разделить историю с мифом.

Следующий, с и м в о л и ч н ы й   уже не в историческом, но  в   р о д о в о м  времени лубок - картинка «Выбор невесты» имеет различные варианты - от лирических до язвительных -- с соответствующим подрисуночным текстом – частушками или песнями. Так что можно считать события романа в целом реализованными в конкретном времени вариантами лубочных вне определённого времени песен.  Отталкиваясь от «Выбора невесты», сам того ещё не зная, наперёд службы Гринёв (как и все в   р о д у для его продолжения!) обречён посвататься, - можно и так понять. Последний лубок «Погребение кота» - мыши погребают кота – это и вовсе нереальные, сказочные   д е й с т в о  и   в р е м я. От героического прошлого русской армии  куда уходит действие?!  А время куда проваливается?.. Но не для только же скрытого сарказма написан роман? Чем-то же должна быть сильна Россия – чем она держится?
          _____________________________________________________
      
Л и т е р а т у р н ы е   О т р а ж е н и я - А н а л о г и и.  «С т а р и н н ы е   л ю д и, мой батюшка...» - к Главе III-ей эпиграф - уже открытая ссылка на комедию «Недоросль» Фонвизина  есть само характеристика госпожи Простаковой – грубой и жестокой помещицы - самодурки. Тут недурно бы вспомнить характеристики из «Евгения Онегина»: «Фонвизин – друг свободы и переимчивый Княжнин» - и оба очень известны, и узнаваемые цитаты из обоих в пушкинское время в ходу. Что же выходит? Когда Пётр Гринёв - совсем не подобный недорослю Митрофану обжора и наглый дурак, а капитан Миронов - «д о б р ы й    ч е л о в е к», то в этом случае  Пушкин противопоставляет свой роман по контрасту: Фонвизин изображал недостатки, а Пушкин  ч т о?..

Для Пушкина «с т а р и н н ы е   л ю д и» -  д о б р ы е  и имеющие собственное – не придворное – собственное понятие о чести. Так что Гринёв попадает в семью по понятиям о чести уровня его же батюшки: в родную по духу семью: «В доме коменданта был я принят как р о д н о й». Как незаметно Пушкин биологическое понятие «р о д» заменяет не некую моральную основу рода! Именно таким р о д о м   д о б р ы х   л ю д е й  и сильна Россия. И в конце главы  к  д о б р ы м   людям заранее  причисляется сам Гринёв – будущий жених дочери капитана Миронова Маши – совершенной бесприданницы: «Маша; девка на выданье, а какое у ней приданое?  частый гребень, да веник, да алтын денег (прости бог!), с чем в баню сходить. Хорошо, коли найдется  д о б р ы й   человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою».
                *           *           *

 Г Л А В А  IV.  П О Е Д И Н О К

- Ин изволь, и стань же в позитуру.
Посмотришь, проколю как я твою фигуру! – Княжнин
   ____________________________________________
                Эпиграф – неточная цитата из комедии  Я.П.  Княжнина «Чудаки»: значит, согласно эпиграфу, будет дуэль? На этот раз не ошибёмся. Будет символичная дуэль двух разных родов: из рода  д о б р ы х  людей Гринёв; из рода   н е  добрых – злоязычный Швабрин, в далёкую крепость из столицы сосланный за убийство на дуэли. Здесь обратимся к скоропалительному уже само образованию героя в крепости: «У Швабрина было несколько французских книг. Я стал читать, и во мне пробудилась охота к литературе. По утрам я читал, упражнялся в переводах, а иногда и в сочинении стихов... Опыты мои, для тогдашнего времени, были изрядны, и Александр Петрович Сумароков, несколько лет после, очень их похвалял...»

 СТОП! «Несколько книг» - это сколько?.. И   к а к и е   это «н е с к о л ь к о   ф р а н ц у з к и х  к н и г»?.. Франция тогда была – законодательницей всех мод. Сторонница просвещённого абсолютизма Екатерина II благоволила к сочинениям Монтескье (1679-1755), Дени Дидро (1713-1784), Вольтера (1694-1778). С последним императрица переписывалась, а Дидро пожаловала в русские академики. А вкусы образованных дворян так или иначе отражали вкусы императрицы. Вполне возможно, что у бывшего столичного гвардейца Швабрина книги этих писателей были. 
Л и т е р а т у р н ы е   и  И с т о р и ч е с к и е   А н а л о г и и.  Ну, из Вольтера Гринёв не мог почерпнуть уважения ни к религии, ни к роду. А вот Дидро весьма способствовал развитию сентиментализма – изображению трогательных чувств, которыми так изобилуют воспоминания Гринёва о своей любви к Маше. Дидро стёр грань между комедией и трагедией – стёр грань изображать в произведении только буднично смешные (комедия) или только возвышенные чувства (трагедия). Так родилась во Франции - мещанская драма. Кроме того Дидро в романе «Отец семейства (1758) отстаивал право сына выбирать себе жену по велению сердца, а не по указанию отца. Так вот, Петр Гринёв и выбрал жену самостоятельно по велению сердца.

Ещё одним кумиром той эпохи был уже не любимый императрицей – «Предтеча Великой французской революции» Жан Жак Руссо (1712-1778) – знаменитый представитель сентиментализма. Знаменитой «Исповедь» (1765-1770) Руссо породила литературные жанровые аналоги. И не эта ли «Исповедь», в том числе, подтолкнула Гринёва написать свои «семейственные записки»? Посвящённый воспитанию чувств другой известный сентиментальный роман Руссо в письмах «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) или ему подражания также могли оказать влияние на человека той эпохи.

Об особо любимой Екатериной II философии Монтескье - о его «Духе законов» (1748) можно было бы много сказать! Три возможных Образа Правления Монтескье определял как: «Республика – д о б р о д е т е л ь; Деспотия – с т р а х; Монархия – ч е с т ь». Гринёвы и отец, и сын как раз и есть представители такой   ч е с т и  служения государю. С другой стороны, если законы нарушаются Два благие Образа Правления легко могут спутаться с деспотией. Вообще, коварная философия Монтескье позволяет из неё  каждому выбрать понятия соответственно своим вкусам.
                Во время Пушкина «французские книги» – в России уже считались заклейменным источником вольнодумства. Франция – страна уже осуществившейся революции 1789-1794 гг. Герои «Капитанской дочки» до этого времени ещё не дожили, но декабристы-участники войны 1812 года привезли большую основу своих идей из занятого русскими Парижа. Поэтому цензор Пушкина -- Николай I откровенно боялся французского революционного влияния. В этом пункте, как ни странно может на первый взгляд может показаться, Пушкин с царём внешне совпадал: потому как чужой национальной почве даже прекрасные идеи не всегда принимаются верно.
С другой стороны, чтобы стать вровень с эпохой, не читать-то книг нельзя?!  Современники Гринёва «ф р а н ц у з с к и е   к н и г и» читали. Молодой Пушкин сначала эти  к н и г и прочитал, чтобы зрелый Пушкин их отодвинул. Так вот, по оставленной автором «КД» возможности пушкинский читатель в число «нескольких (неопределённых!) французских книг» мог вписать по своему вкусу любые. А заодно и незаметно для себя самого поставить себя на место либо Гринёва, либо Швабрина. Гринёв то был заранее «запрограммирован» родовой честью приобресть только лёгкое вольнодумство в выборе супруги и к частному общению с простолюдинами как себе равными. А к чему привели из «французских книг» идеи самого Швабрина? 

В ГЛАВЕ VI «П у г а ч ё в щ и н а» Гринёв со Швабриным будут рассуждать о возможной силе надвигающегося бунта: «"Как ты думаешь, чем это кончится?" -спросил я его (Г-в – Швабрина). "Бог знает, - отвечал он; - посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же..." Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать   ф р а н ц у з к у ю   арию.» - в романе притче от Пушкина случайных, незначащих слов быть не может!  И в последующей Главе VII «Приступ» Швабрин предаст – перейдёт на сторону бунтовщиков. Признать Швабрина сильно сочувствующим народу не позволяет даже в романе довольно беглая зарисовка его характера: злоязычие, злоба, доносительство на соперника, жестокость. Карьера его в царской гвардии прервана, а переход на сторону восставших кроме нового возможного взлёта карьеры позволяет уничтожить соперника в любви.

                Пушкин даже в мелочах не забывает противопоставить положительного и отрицательного героев: именно от Швабрина Гринёв берёт книги.  Старинного  р о д а   д о б р ы й   человек Гринёв по замыслу автора должен был стремительно достигнуть и достиг уровня воспитанного в столице Швабрина: «зубчатое» время романа подобный прыжок позволяет.  Прочитав  ф р а н ц у з с к и е  книги,  Гринёв упражняется не безбожии, но в русском стихотворстве  по скупым временным вехам текста не более трёх-четырёх месяцев: достаточно ли для «изрядных опытов»? Для символичного героя любое время – как раз столько, сколько требуется.

 Т е п е р ь, после ф р а н ц у з с к и х   книг и занятий русским стихосложением Гринёв существует уже в двух временах: и в родовом, и в историко общественном времени равно и русской, и европейской культуры. Т е п е р ь   Гринёв по всем меркам равен благородным героям Вальтера Скотта.  Т е п е р ь  уровень знаний у Гринёва со Швабриным примерно равен, только осмысление этих «знаний» у будущих дуэлянтов — резко противоположное. Т е п е р ь Гринёва и Швабрина разъединяет уже только мораль: с точки зрения истории лбами столкнулись два возможные пути развития русского дворянства.

И как итог всех этих «т е п е р ь» - теперь дуэль неизбежна даже без милой девицы, которая как и во всяком романе в «КД» есть. Естественно, что по всем романным канонам попутно с занятиями поэзией Гринёв уже успел влюбится в единственную в крепости ему подходящую милую девицу - дочь капитана коменданта Машу: «Однажды удалось мне (Гринёву) написать песенку, которой был я доволен... Я понес ее к Швабрину, который один во всей крепости мог оценить произведения стихотворца...

Мысль любовну истребляя,
Тщусь прекрасную забыть,
И ах, Машу избегая,
Мышлю вольность получить!»
     *     *      *               
                СТРАСТЬ И ПОЭЗИЯ. Без труда отгадав предмет страсти Гринёва, Швабрин зло критикует песенку: «Такие стихи достойны учителя моего, Василья Кирилыча Тредьяковского, (Значит, и Швабрин в своё время сочинял стихи?..) и очень напоминают мне его любовные куплетцы».  С точки зрения высокой поэзии гринёвская «песенка», и правда, не имеет особой ценности. Не затруднившись сочинением, Пушкин, слегка переделав, извлёк «песенку» из расхожего песенника. Но Пушкин высоко оценивал творческое наследие Тредиаковского в целом (1703 - 1769) - как этап развития русской словесности: переводы Тре-го способствовали выдвижению русского стихосложения на европейский уровень. И Тредиаковский первый в России разделил поэзию и прозу и определил их цели.  Таким образом имея сходные с Пушкиным «пристрастия», Гринёв и в этом пункте остаётся верным  р о д у   и передовых, и  д о б р ы х  русских людей, от какого  р о д а  «отпал» Швабрин.

 Критикуя «песенку», Швабрин зло клевещет и на Машу:
- ...Ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег.
 Кровь моя закипела. "А почему ты об ней такого мнения?" - спросил я, с трудом удерживая свое негодование.
- А потому, -- отвечал он с адской усмешкою, - что знаю по опыту ее нрав и обычай.
- Ты лжешь, мерзавец! - вскричал я в бешенстве, - ты лжешь самым бесстыдным образом.
Швабрин переменился в лице. "Это тебе так не пройдет, - сказал он, стиснув мне руку. - Вы мне дадите сатисфакцию".

По всем и романным канонам, и правилам чести дуэль здесь неизбежна. Правда романно дворянские понятия Гринёва о чести тут же высмеяны житейской правдою предполагаемого секунданта – старого кривого поручика Ивана Игнатьича: «"- Помилуйте, Петр Андреич! ...Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье - и разойдитесь... А то: д о б р о е  ли  д е л о заколоть своего ближнего, смею спросить? И  д о б р о  б  уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?" Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении.  "Как вам угодно, - сказал Иван Игнатьич; - ...Да зачем же мне тут быть свидетелем? ...Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? С л а в а   б о г у, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся".» – понятия о чести выслужившихся из солдат явно расходятся с дворянскими!

 О предполагаемой дуэли узнают комендант с супругою. Несостоявшихся дуэлянтов арестовывают: «На что это похоже? ...в нашей крепости заводить смертоубийство! ...Петр Андреич! ...Как тебе не совестно? Добро Алексей Иваныч: он за  д у ш е г у б с т в о  и из гвардии выписан, он и в господа  б о г а   не  в е р у е т; а ты-то что? туда же лезешь?"» Если вдуматься, эта с виду смешная мораль вполне христиански милосердная! Как итог сего морального внушения: по указу коменданта Гринёва со Швабриным якобы мирятся с дружеским целованием. На самом же деле они ждут другого удобного случая.

Во время вышеприведённого бурного объяснения по поводу первой не состоявшейся дуэли «Марья Ивановна была чрезвычайно бледна: «Я так и обмерла, - сказала она, -- когда сказали нам, что вы намерены биться на шпагах. Как мужчины странны! За одно слово, о котором через неделю верно б они позабыли, они готовы резаться и жертвовать не только жизнию, но и совестию, и благополучием тех, которые...» Так Гринёв узнаёт, что, во первых, девушка к нему неравнодушна. Во вторых, что Швабрин уже за неё посватавшись, получил отказ «месяца два до» приезда Гринёва в Белогорскую.

                СТРАННЫЙ ПОЕДИНОК. Итак, сам увлечённый Машей и уже успевший получить от неё отказ Швабрин клевещет и дерётся, чтобы убрать соперника: «На другой день, когда сидел я за элегией и грыз перо в ожидании рифмы, Швабрин постучался под моим окошком. Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел. Мы... обнажили шпаги. Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший некогда солдатом, дал мне несколько уроков в фехтовании…  Швабрин не ожидал найти во мне столь опасного противника. Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостию на него наступать...» В итоге, опытным соперником Гринёв ранен только потому, что нечаянно оглянулся на оклик испуганного Савельича. Два раза Гринёву помешали в его намерении убить – спроста ли это?..
 
Л и ч н о с т и   д у э л я н т о в.  Вдумаемся лучше к   о п и с а н и ю    д у э л и: слабые места опытного противника при первой своей дуэли разве может сразу приметить неопытный новичок?!  Юному Петруше данные «несколько уроков» мосье Бопре – сколько на самом деле? И сам мосье не был ли посерьёзнее своего карикатурного описания пьяницы и неудачливого бабника в Главе 1? Мосье выходит в чужом отечестве постаревшим Дартаньяном, а Петруша – просто юным Дартаньяном в Париже. Когда же вдуматься, то здесь в тексте опять в игра со временем – текстуальные временные перестановки. Записки о своей молодости написаны Гринёвым уже в старости: он мог кое-что утрировать, а кое-что, без сомнения, подогнал под литературный шаблон. В принципе, мог старый Гринёв и приписать себе - молодому толику мастерства: был, дескать, побеждён только потому, что Савельич окликнул… Текст допускает и такое толкование. Другой в о п р о с: зачем Пушкин «позволяет» Гринёву «приписывать» то или иное?..
В о п р о с  этот можно задать иначе: с точки зрения принадлежности к  р о д у  д о б р ы х   людей в дуэли Гринёв - Швабрин кто и с кем дерётся на уровне  с и м в о л и ч е с к о м?!  С древнего дворянского   р о д а   представителем вневременной   ч е с т и, как   и с т и н ы   дерётся храбрый, но беспринципный карьерист указанного в романе времени Екатерины II. Или же на уровне проекции во временя написания романа в царствование Николая I его временем воспитанный беспринципный «новый» к а р ь е р и с т   дерётся с неким представителем ч е с т и  дворянского   р о д а.  А коли за «спиной» карьериста символически может быть Николай I как внук Екатерины II  и  наследник  р о д а  русских царей, то защитником   ч е с т и - и с т и н ы  вполне может быть и автор романа Пушкин... В итоге, кто же и с кем дерётся? Когда на арене в переносном смысле Пушкин, то дерётся он не иначе как с негативными сторонами русской истории.

  С этой последней точки зрения проигрыш   ч е с т и - и с т и н ы   в конкретном историческом времени может случится, вообще же - в высшем смысле -  и с т и н а   и  истинная поэзия  непобедимы. При такой точке зрения проигрыш Гринёва закономерно только временно случаен. Но выиграть именно эту дуэль он не может и не должен! Потому как заколоть своего ближнего – дело не доброе. Здесь старый поручик прав. Вообще же, любая дуэль обостряет сюжетный конфликт и подогревает интерес читающего. Всё о том же: о  р о д е  и о законах  р о д о в о г о времени    и о  р о д о в о й  мудрости  пойдёт речь и далее в следующей главе.
                *            *            *
 Г Л А В А  V.   Л Ю Б О В Ь

Ах ты, девка, девка красная!
Не ходи, девка, молода замуж;
Ты спроси, девка, отца, матери,
Отца, матери,   р о д у - племени;
Накопи, девка, ума-разума,
Ума-разума, приданова. -- Песня народная.
       ___________________

Буде лучше меня найдешь, позабудешь,
Если хуже меня найдешь, воспомянешь. -- То же.
       *       *        *               
                Г Е Р О И Н Я  С РАЗНЫХ  ТОЧЕК  ЗРЕНИЯ.  На поединке раненный герой только на пятые сутки приходит в себя. Описание чего -- есть классический образец вполовину - сентиментальной прозы, вполовину – рыцарских романов: «"Где я? кто здесь?" - сказал я (Гринёв) с усилием. Марья Ивановна подошла к моей кровати и наклонилась ко мне. "Что? как вы себя чувствуете?" - сказала она. "Слава богу, - отвечал я слабым голосом, - Это вы, Марья Ивановна? <…> Ангельский голос ее меня приветствовал. Не могу выразить сладостного чувства, овладевшего мною в эту минуту. Я схватил ее руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления. Маша не отрывала ее... и вдруг ее губки коснулись моей щеки, и я почувствовал их жаркий и свежий поцелуй. Огонь пробежал по мне.

 "Милая, добрая Марья Ивановна, - сказал я ей, - будь моею женою, согласись на мое счастие". - Она опомнилась. "Ради бога успокойтесь, - сказала она, отняв у меня свою руку. - Вы еще в опасности: рана может открыться. Поберегите себя хоть для меня". С этим словом она ушла, оставя меня в упоении восторга. Счастие воскресило меня. Она будет моя! она меня любит! Эта мысль наполняла всё мое существование. С той поры мне час от часу становилось лучше...» Ещё бы!

ГЕРОИ ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ и ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ или серьёзная усмешка Пушкина. Представляется, что создавая эту эффектную сцену (выше), Пушкин ехидно посмеивался. Почему? Да потому что ещё до «Капитанской дочки» в европейской литературе бесчисленное количество романно благородных, ангелоподобных девиц премило склонялись над постелями раненных героев со «свежим поцелуем»: психологически вне конкретной истории сцена в разнообразном времени и разных жанрах действия романов. Уже Вальтер Скот вынужден был оживлять сюжет ухаживания за героем: в романе «Айвенго» над постелью героя склоняется прекрасная и умная, и владеющая секретами врачевания девица, в которую потомственный рыцарь Айвенго не влюбляется... Потому как благоразумная красавица Ревекка поспешно говорит, что она – еврейка. А с точки зрения истинного христианина любовь к презренной представительнице еврейской религии – святотатство. Так же тогда и для еврейке любовь к христианину недозволительна. В реальности кроме трагедии ни к чему житейски приемлемому такая любовь бы не привела. Так в роман – в историю выдуманную – вклинивается реальная история.

Вообще же противопоставление положительного и отрицательного персонажей всегда оживляет действие - интересно «закручивает» сюжет. Без такого противопоставлен ни рыцарский, ни сентиментальный романы просто немыслимы! Так на фоне прописного (т.е. идеал в исторических массах уже на грани падения!) благородства Айвенго давший обеты уничтожать всех неверных (не христиан), но всё-таки страстно влюбившийся в еврейку отрицательный герой рыцарь храмовник Буагильбер начинает выглядеть весьма интересно для читателя: полным мерзавцем храмовника назвать никак нельзя. Скорее, Буагильбер - человек светотени: тоже новой эпохи человек – неправильно переосмысливший идеалы благородства и религию и к своей погибели употребивший свои бурные страсти. Храмовник вызывает сожаление и некоторое сочувствие, которого не вызывает Швабрин – злодей вполне «классический»: по типу шекспировского Яго без светлых проблесков.

 «В а л ь т е р    С к о т т – п и щ а    д у ш и!» (А.С. Пушкин – брату Л.С Пушкину, ноябрь 1828 г.) - воскликнув так, создающий не исторический роман в полном европейском понимании, но роман – п р и т ч у   Пушкин по пути Скотта не пойдёт.  Пушкин вдруг возвращается к старинному, весьма и весьма подзатёртому сюжетному   ш а б л о н у:  благородный юноша – им любимая девушка – стремящийся их разлучить полный злодей. Зато всякий    ш а б л о н   как и   р о д -- вне прямого конкретной датой выраженного времени.
            _________________________________________________

                ОБРАЗ  ГЕРОИНИ. Вернёмся к  М а ш е   Мироновой – сужденной ещё лубком на стене невесте благородного героя: невесте из не наследственно дворянского  р о д а – её  отец капитан Миронов выслужился «из солдатских детей» (это личное дворянство в первом колене) После письменного гневного отказа Гринёва - отца благословить с бесприданницей да ещё по   р о д у   им не равной слишком ранний брак – «дурь» сына Марья Ивановна решительно отказывается идти за героя. Все возражения героини не личного, не личного общего порядка: «"Видно, мне не   с у д ь б а... Родные ваши не хотят меня в свою семью. Буди во всем   в о л я   г о с п о д н я! <…> Д е л а т ь   н е ч е г о..."»

А вот Гринёв лично предельно активен: «"Этому не бывать! - вскричал я, схватив ее за руку; - ты меня любишь; я готов на всё. Пойдем, кинемся в ноги к твоим родителям; они люди простые, не жестокосердые гордецы... Они нас благословят; мы обвенчаемся... а там, со временем, я уверен, мы умолим отца моего..." - "Нет, Петр Андреич, - отвечала Маша, - я не выйду за тебя без благословения твоих родителей. Без их благословения не будет тебе счастия...» - законы  р о д а   нарушить нельзя!.. Здесь суммируем всё до сей поры нами узнанное про личность героини:  к а к о в а   она и что движет её поступками?!

И т а к, какова героиня нашего романа – та, которая соединяет все сюжетные линии?  М а ш а – «девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши, которые у ней так и горели. С первого взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на нее с предубеждением: Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенною дурочкою. Марья Ивановна села в угол и стала шить. Между тем подали щи...» (ГЛ. III) Что Швабрин старается заранее очернить нравящуюся ему девицу в глазах возможного соперника, это понятно. Но в любом случае вместе со «щами» начало не слишком-то романтическое! Кроме того супруга капитана простодушно сообщает, что её дочка «Маша трусиха. До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется. А как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть со страха на тот свет не отправилась…» - вывод об излишней слабонервности Марьи Ивановны будет преждевременным.

В течение всё тех же трёх – четырёх месяцев своего стремительного развития Гринёв изменит нелицеприятное мнение о капитанской дочери: «Марья Ивановна скоро перестала со мною дичиться. Мы познакомились. Я в ней нашел благоразумную и чувствительную девушку…» (ГЛ. IV) После дуэли героя со злодеем как и принято в романных ш а б л о н а х   любовь положительной пары стремительно возрастает.

Но героиня оказывается много благоразумнее героя: «вытряхнутый» бураном из родовой колыбели Гринёв уже наполовину «новый человек», тогда как Маша, соответственно к Г л а в е  v эпиграфу (выше), пока вся следует   р о д о в о й  мудрости. И пока героиня родовой мудрости «благоразумно» - как и предки следует, личный ум её не имеет особого значения.  Гораздо важнее ума то, что природную чувствительность на добро и зло героиня, безусловно, имеет. Так «месяца за два» до приезда Гринёва Маша отказала сватавшемуся за неё Швабрину: «Алексей Иваныч, (Швабрин) конечно, человек умный, и хорошей фамилии, и имеет состояние; но как подумаю, что надобно будет под венцом при всех с ним поцеловаться... Ни за что! ни за какие благополучия!» - слова и «благоразумной», и «чувствительной», но реальным чувством ещё не увлечённой!

                Родовым, можно назвать и последнее благословение отца героини в следующей Главе VI «Пугачёвщина»: «Ну, Маша, будь счастлива. Молись богу: он тебя не оставит. Коли найдется д о б р ы й   ч е л о в е к, дай бог вам любовь да совет. Живите, как жили мы с Василисой Егоровной». Маша начнёт активно действовать на предпоследнем в романе стыке времен, как только автору станет нужна замена сошедшему со сцены герою. Заветы отца героиня исполнит, совершив уже вполне самостоятельные поступки согласно велению сердца. Именно Маше суждено будет без ущерба для чести пройти по краешку – по самому лезвию родового и исторического времени! Можно сказать, что Маша – воплощённое сочетание родового мифического времени с историей. Отсюда вопрос о её уме имеет ли особое значение?!
         _______________________________________________

                ПОМЕЩИКИ   И   ХОЛОПЫ. Здесь надо сказать и несколько слов о Савельиче: в предыдущей главе (IV Дуэль) Савельич вмешался в дуэль своего барича со Швабриным, из-за чего Швабрин ранил Петра Гринёва, по привычке оглянувшегося на оклик своего старого – р о д о в о г о  слуги. Если уже старый мемуарист Гринёв задним числом не приписал себе мастерства, тогда ему Савельич помешал  у б и т ь на дуэли  ч е л о в е к а,  как сделал сам Швабрин, за что и был сослан из столицы в Белогорскую крепость. Т.е. в  с и м в о л и ч е с к о м  смысле Савельич помешал Гринёву выйти за пределы христианской морали  и  оказаться на уровне морали  Швабрина, что весьма серьёзно!

За свое рвение холоп получает награду! Письмом отца Гринёва к Савельичу и ответом старика в романе исчерпывающе характеризуются хорошие – доверительные отношения между барином и холопом: «"Стыдно тебе, старый пес, что ты, невзирая на мои строгие приказания, мне не донес о сыне моем Петре Андреевиче и что посторонние принуждены уведомлять меня о его проказах. (Швабрин донёс.) Так ли исполняешь ты свою должность и господскую волю? Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку. С получением сего приказываю тебе немедленно отписать ко мне, каково теперь его здоровье, о котором пишут мне, что поправилось…"… Старик (Савельич) был неутешен. "Вот до чего я дожил, -- повторял он; -- вот каких милостей дослужился от своих господ! Я и старый пес, и свинопас, да я ж и причина твоей раны? Нет, батюшка Петр Андреич! не я, проклятый мусье всему виноват: он научил тебя тыкаться железными вертелами да притопывать, как будто тыканием да топанием убережешься от  з л о г о    ч е л о в е к а! "»

ОТВЕТ  САВЕЛЬЧА  старому разгневанному  барину примечателен:  «Отец наш  м и л о с т л и в ы й!  Милостивое писание ваше я получил, в котором изволишь гневаться на меня, раба вашего, что-де стыдно мне не исполнять господских приказаний; - а я, не старый пес, а верный ваш слуга, господских приказаний слушаюсь и усердно вам всегда служил и дожил до седых волос. Я ж про рану Петра Андреича ничего к вам не писал, чтоб не испужать понапрасну... И теперь Петр Андреич, слава богу, здоров... Командиры, слышно, им довольны... А что с ним случилась такая оказия, то быль молодцу не укора: конь и о четырех ногах, да спотыкается. А изволите вы писать, что сошлете меня свиней пасти, и на то ваша боярская воля. За сим кланяюсь рабски. - Верный холоп ваш Архип Савельев». (Свиней в «Айвенго» пас тоже раб)

Р о д  ведь включает в себя не только хорошее: этика - понятия  р о д а  тоже нуждаются в обновлении.  Государь – самодержец зовётся «отцом народа»: т.е. речь за тестом идёт о некоем национально политическом  р о д е.  Если после цитированных выше в двух письмах «родовых» хороших отношений между власть имеющими и их холопами существуют и плохие отношения (а они существуют!), то рано или поздно – взрыв ненависти неизбежен.  Что уже конкретно показано в следующей главе. Но показано глазами героя опять-таки в смутном расположении чувств.

                КОНЕЦ  Г л а в ы  V. Л ю б о в ь: «С той поры поры… Марья Ивановна почти со мною не говорила и всячески старалась избегать меня. (Благоразумная девушка не хочет подогревать безнадёжную любовь!)  Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-помалу приучился я сидеть один у себя дома... Жизнь моя сделалась мне несносна. Я впал в мрачную задумчивость, которую питали одиночество и бездействие. Любовь моя разгоралась в уединении и час от часу становилась мне тягостнее. Я потерял охоту к чтению и словесности. Дух мой упал. Я боялся или сойти с ума, или удариться в распутство…»

Интересно, с кем бы в Белогорской крепости – малой деревне молодой Гринёв «ударился в распутство»? Гринёв – старый мемуарист описывает своё состояние отменно романно романтическими штампами – нежизненными штампами потому что на этом остановилось его развитие? или Гринёв – уже умудрённый посмеивается над собой-молодым?..  В любом случае необходимость активных служебных действий отвлекла его от личных страданий.

 П о с л е д н и е   С л о в а   Главы V: «Дух мой упал.  Я боялся…  сойти с ума…  Неожиданные происшествия, имевшие важное влияние на всю мою жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение…» - благим потрясением окажется начало кровавой пугачёвщины в следующей Главе VI.  Ничего себе «благое потрясение»!  Но ведь Гринёв-то – герой символический: герой – с и м в о л   обновления  р о д а; в определённом смысле  с и м в о л – обновления России. Разве бунт не обнажает уже нетерпимые недостатки строя? В этом смысле, - как то, что выводит страну из спячки, бунт – благое потрясение.
                *             *              *

Г Л А В А  VI.  П У Г А Ч Ё В Щ И Н А

 Вы, молодые ребята, послушайте,
Что мы, старые старики, будем сказывати.  –  П е с н я  (Начало песни о взятии Казани)
     ___________________________________________________
               
                ЭПИГРАФ – начало народной песни о взятии Казани (Казанского – татарского царства) Иваном Васильевичем Грозным не предвещает защитникам Белогорской крепости победы. Впоследствии Пугачёв возьмёт и Казань (вне действия романа). В Казани же буду судить обвиняемого в государственной измене Гринёва (в Гл. XIV). Если продолжить из эпиграфа П е с н ю, то в ней московское войско побеждает татар. А в нашей истории наоборот: разный «подлый» народ – в том числе татары и башкирцы – побеждают царёво воинство, - инвалидное воинство.  Так время за давностью уже почти мифически лубочное опять-таки соединяется с текущей историей. Например, интересно поразмыслить, - к кому относится из песни косвенное сравнение с жестоким Иваном Грозным: к Пугачёву или к Екатерине II как времени восстания русской самодержице? Песня и пословица «приложимы» к любому с определённым типажом поведения в определённой ситуации человеку.

  «Не  п р и в е д и  б о г  увидеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный.» - единственная сохранённая Пушкиным фраза из Пропущенной Главы. В беловом тексте романа причины восстания объяснены (к неудовольствию Николая I!) жестоким подавлением восстания предыдущего): «В 1772 году произошло возмущение... Причиною тому были излишне строгие меры, предпринятые генерал-майором Траубенбергом, дабы привести войско к должному повиновению. Следствием было варварское убиение Траубенберга, своевольная перемена в управлении и наконец усмирение бунта картечью и   ж е с т о к и м и   наказаниями.  Это случилось несколько времени перед прибытием моим в Белогорскую крепость...»
______________________________________________________

И с т о р и ч е с к а я    с п р а в к а.   Мих. Мих. Траубенберг (1719-1772), участник Семилетней войны, в 1772 г. стрелял из пушек в процессию казаков, шедшую к нему на переговоры с молитвами и иконами. Разгневанные казаки в ответ напали на солдат Т-га, самого же его «зарубили саблями и бросили на мусорную кучу». Таков эпизод история времён Екатерины II. А, разве, в умах первых пушкинских читателей косвенной аналогией «жестокие наказания» не вызывали аналогии с казнившим декабристов Николаем I ?! (Ой! как можно поучится у лукавого Пушкина «невинным» косвенно историческим аналогиям!) Подобные аналогии как бы проскальзывают в щель скачкообразной смены времени исторического временем - родовым  и  мифологическим посредством эпиграфов.

                ПРИНЯТЬ НАДЛЕЖАЩИЕ МЕРЫ!.. По времени действия и со всеми аналогиями Г л а в а  VI – самая в романе супер историческая: символически историческая, можно сказать. Как всем известно, перед «Капитанской дочкой» Пушкин вместо заказанной ему Истории Петра I создаёт труд - «История Пугачёвского бунта», где в соответствии с рассказами очевидцев изобразил кровавые, бесчеловечные расправы восставших и над жёнами, и над детьми помещиков дворян: р о д  народный в жажде уничтожить под корень  р о д   дворянский не особенно помнил о христианском милосердии.  Собираясь печатать труд с официального одобрения не очень самой темой сочинения довольного царя, Пушкин был, естественно, стеснён в критике спровоцировавших восстание в отношении народа жестоких правительственных законов. Но в обрисовке-то жестокости пугачёвцев в романе писателя никто не стеснял! А между тем, вместо исторических жестокостей в романе о них более слухи и «вживе» описана только казнь капитана Миронова.

Капитан Миронов обречён заранее вдвойне! Он обречён уже читая чиновную депешу от имени не ведающего реального положения дела правительства: «Бежавший из-под караула донской казак и раскольник Емельян Пугачев, учиня непростительную дерзость принятием на себя имени покойного императора Петра III, собрал злодейскую шайку… и уже взял и разорил несколько крепостей, производя везде грабежи и смертные убийства. Того ради, с получением сего, имеете вы, господин капитан, немедленно принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению".
- Принять надлежащие меры! - сказал комендант, снимая очки и складывая бумагу. - Слышь ты, легко сказать. Злодей-то видно силен; а у нас всего сто тридцать человек… Однако делать нечего, господа офицеры!»  Офицеров только четверо: сам комендант, кривой поручик Иван Игнатьич, Швабрин и Гринёв.

Обречён Миронов и своим вытекающим из понятия верности правительству отношением к народу. Так подобно Траубенбергу добрый капитан без тени сомнения в правильности поступка готовит плети для пленного: «П ы т к а  в  с т а р и н у  так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался безо всякого действия... Даже и  н ы н е  случается мне слышать старых судей, жалеющих об уничтожении варварского обычая. (опять первый цензор Пушкина Николай, верно, поморщился!) В  н а ш е  же  в р е м я  никто не сомневался в необходимости пытки, ни судьи, ни подсудимые. Итак, приказание коменданта никого из нас не удивило и не встревожило...» Тут просто бьёт в глаза аналогия с «Горем от ума» Грибоедова: «Как посравнить, да посмотреть Век  н ы н е ш н и й  и век  м и н у в ш и й: Свежо предание, а верится  с  трудом…» - ну, пушкинские-то читатели этому «преданию» верили без труда.
             _____________________________________________________

                ВЕРНЁМСЯ к сюжету текущей Г л а в ы VI.   На глазах у Гринёва собираются пытать из пугачёвцев пленного: «Никогда не забуду этого человека (пленного). Ему казалось лет за семьдесят. У него не было ни носа, ни ушей. Голова его была выбрита; вместо бороды торчало несколько седых волос; он был малого росту, тощ и сгорблен… <…> Башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и… открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок...»

Оканчивается исторически - символическая глава стилистически ей противоречащим (от автора напоказ не противоречащим!) сентиментально слезливым романным прощанием героя с героиней: «"Прощайте, Петр Андреич! - сказала она (Маша) мне со  с л е з а м и. - …Будьте живы и счастливы; может быть, господь приведет нас друг с другом увидеться; если же нет..." Тут она  з а р ы д а л а.  Я обнял ее. "Прощай, ангел мой, - сказал я, - прощай, моя милая, моя желанная! Что бы со мною ни было, верь, что последняя моя мысль и последняя молитва будет о тебе!" Маша   р ы д а л а, прильнув к моей груди. Я с жаром ее поцеловал...»

С рыданиями и поцелуями прощание чуть не напоказ списано из расхожих сентиментальных романов. Как и склонение красавицы над постелью раненного тоже было - добротной пародией на расхожий эпизод европейского романного чтива. Зато такой показной приём в том числе неплохо «прикрывает» неприятные власть держащим выше указанные исторические аналогии: аналогии мимолётны и летучи, а прощание героев легко представляется в лицах.
                *            *             *

Г Л А В А  VII.  П Р И С Т У П

Голова моя, головушка,
Голова послуживая!
Послужила моя головушка
Ровно тридцать лет и три года.
Ах, не выслужила головушка
Ни корысти себе, ни радости,
Как ни слова себе доброго
И ни рангу себе высокого;
Только выслужила головушка
Два высокие столбика,
Перекладинку кленовую,
Еще петельку шелковую. -- Народная песня
      *        *        *               
                СОГЛАСНО ЭПИГРАФУ все - и защитники крепости, и нападающие на крепость в свое время обречены: для коменданта крепости до «петельки шелковой» остаётся считанное время. Из защитников-офицеров растерявший старинную честь «новый дворянин» Швабрин спасётся предательством: переходом в стан мятежников. Гринёва спасёт из недавнего прошлого по человечески добрый поступок: выведшему его из снежного бурана   в о ж а т о м у  (Пугачёву) он подарил старый тулуп, и  «В о ж а т ы й» не забыл доброты юного барина.  Сам Вожатый со своими соратниками  «выслужат перекладинку кленовую» в недалёком будущем. (Через год - исторически.) Казнью капитана Миронова и особенно бессмысленным убийством старухи – капитанши Пугачёв со сторонниками как бы программируют и свою будущую гибель.

КОНКРЕТНО О ШТУРМЕ: «Близость опасности одушевляла старого воина бодростию необыкновенной… Комендант обошел свое войско, говоря солдатам: "Ну, детушки, постоим сегодня за матушку государыню и докажем всему свету, что мы люди бравые и присяжные!" Солдаты громко изъявили усердие... Тут явилась на валу Василиса Егоровна и с нею Маша... - "Неприятель недалече, - отвечал Иван Кузмич. - Бог даст, всё будет ладно. Что, Маша, страшно тебе?" -- "Нет, папенька, - отвечала Марья Ивановна; - дома одной страшнее". Тут она взглянула на меня и с усилием улыбнулась. Я невольно стиснул рукоять моей шпаги... Сердце мое горело. Я воображал себя ее рыцарем. Я жаждал доказать, что был достоин ее доверенности, и с нетерпением стал ожидать решительной минуты… -- "Василиса Егоровна! - сказал комендант (жене). - Здесь не бабье дело; уведи Машу; видишь: девка ни жива ни мертва"…»

                Отдадим должное мужеству коменданта Миронова: едва ли за бравыми фразами он едва ли не понимал возможного неблагоприятного для защитников крепости исхода сражения. А вот живущий ещё по книжке герой явно не понимает происходящего! Он – «н е д о р о с л ь», но в сравнении со Швабриным это «недорастание» - задержка на рыцарских романах выходит положительным. Вообще же, особенно в этом отрывке текста через реплики персонажей видна полная внутренняя несогласованность: каждый в мире своих понятий. Героиня выглядит много жизненнее героя. Зато внешне смешно романным понятиям героя суждено оказаться истинными в высшем смысле. Так крепко «вяжет» Пушкин литературу с историей, что уже и не разберёшь – что и где…

 Убогая крепость, конечно, будет взята. Комендант велит стрелять в мятежников: «Картечь хватила в самую средину толпы. Мятежники отхлынули в обе стороны и попятились. Предводитель их (Пугачёв) остался один впереди... Он махал саблею и, казалось, с жаром их уговаривал... Крик и визг, умолкнувшие на минуту, тотчас снова возобновились. "Ну, ребята, - сказал комендант; - теперь отворяй ворота, бей в барабан. Ребята! вперед, на вылазку, за мною!" Комендант… и я мигом очутились за крепостным валом; но обробелый гарнизон не тронулся. "Что ж вы, детушки, стоите? - закричал Иван Кузмич. - Умирать, так умирать: дело служивое!" В эту минуту мятежники набежали на нас и ворвались в крепость… Гарнизон бросил ружья; меня сшибли было с ног, но я встал и вместе с мятежниками вошел в крепость…».

 Заметим, что действия коменданта тактически правильны, но не соответствуют ни состоянию гарнизона, ни ситуации вообще.  И далее захвативший громко именуемую крепостью деревушку предводитель восставших по образу настоящего государя казнит и милует: «Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома… Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо… "Который комендант?" - спросил самозванец…

 Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: "Как ты смел противиться мне, своему государю?" Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: "Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!" Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице». Для самого Пугачёва трагедийная «неправильность» ситуации в том, что принявший на себя царский титул мужик казнит из простонародья же выходца.
 
Вслед за комендантом Гринёв тоже «смело» тоже готовится к смерти: «К неописанному моему изумлению, увидел я среди мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в казацком кафтане…» - заранее готовясь изменить, Швабрин кафтан мог припасти и на бегу надеть, но уж остричься в кружок во время штурма никак не имел он ни времени, ни парикмахера!  Разве только, этот экстра класса специалист - парикмахер стриг его прямо на ходу!.. В романах впрочем, подобные мелкие недочёты ради эффекта действия допустимы: «Он (Швабрин) подошел к Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов. "Вешать его! (Гринёва)" - сказал Пугачев». Но несмотря на старания Швабрина погубить соперника, Пугачёв уже под самой виселицей милует Гринёва: «Мне накинули на шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние во всех моих прегрешениях...

Вдруг услышал я крик: "Постойте, окаянные! погодите!.." Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. "Отец родной! - говорил бедный дядька. - Что тебе в смерти барского  д и т я т и? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!" Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили. "Батюшка наш тебя милует", - говорили мне. В эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению... Ч у в с т в о в а н и я  мои были слишком  с м у т н ы... (состояние, совпадающее с «первыми видениями первосония»)»

                ЗЕРКАЛЬНОСТЬ  СЮЖЕТА. После помилования: «Пугачев протянул мне жилистую свою руку. "Целуй руку, целуй руку!" - говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению…  Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: "Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его!" - Меня подняли и оставили на свободе. Я стал смотреть на продолжение ужасной  к о м е д и и.» Сцена эта з е р к а л ь н а  «первым видениям   п е р в о с о н и я». Исполняется в Главе II из снежного бурана вещий сон Гринёва о том, как мать его просила поцеловать ручку у  п о с а ж ё н о г о  отца (обрядовая должность на свадьбе) – Пугачёва:

«Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: "Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика?" - "Всё равно, Петруша, - отвечала мне матушка, - это твой  п о с а ж ё н ы й   отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит..." Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не мог; комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: "Не  б о й с ь, подойди под мое благословение..." Ужас и недоумение овладели мною... И в эту минуту я проснулся...» Когда по велению того же «мужичка» бунтовщики тащили Гринёва на виселицу, то точно так же «Не бось, не бось", - повторяли мне губители». Так что, возможно, правильно Гринёв во сне и не подошёл под кровавое благословление?..

Л и т е р а т у р н о   и с т о р и ч е с к и е   а н а л о г и и.  «К о м е д и я» - кровавая пародия на самодержавную русскую власть продолжается. После взятия крепости жители присягают Пугачёву как Петру III: «Они (жители) подходили один за другим, целуя распятие и потом кланяясь  с а м о з в а н ц у. Гарнизонные солдаты… подходили к руке Пугачева, который объявлял им прощение и принимал в свою шайку…»  Здесь явная аналогия с «Борисом Годуновым», которому в реальности угрожает  с а м о з в а н е ц   Отрепьев, а по совести Годунову угрожает - тень по его указу убитого царевича Димитрия.  И в «Капитанской дочке тоже выходит, что место причастной к убийству своего мужа Петра III - Екатерины II   как бы занимает тень убиенного. Видения «п е р в о с о н и я» и «с м у т н ы е    ч у в с т в о в а н и я» героев под пером Пушкина всегда – в е щ и е..

                ВЕЩИЙ КОНЕЦ ГЛАВЫ: «В эту минуту раздался женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Василису Егоровну… Она взглянула на виселицу и узнала своего мужа. "Злодеи! -- закричала она в исступлении. - Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника! - "Унять старую ведьму!" - сказал Пугачев. Тут молодой казак ударил ее саблею по голове, и она упала мертвая на ступени крыльца.» - ритмизованные причитания Василисы Егоровны в стиле песен в эпиграфах.

В «Капитанской дочке» все эпиграфы – вещие, как мы уже убедились. Значит, убийство «старой ведьмы» - доброй капитанши в будущем зеркально обернётся казнью бунтовщика «Емельки Пугачёва». Так к этой Главе  э п и г р а ф   про «пельку шелковую» с проекцией в будущее  з е р к а л ь н о  отражается и в конце данной Главы, и в необозримой будущей истории.

Заметим также, что в берущих исход из русского фольклора – из песни в э п и г р а ф е -- причитаниях капитанши нет ни тени пародии либо иронии. Равно под пером и Шекспира, и Пушкина претензии на царскую власть осуществляются только большой кровью и в свое время приводят нового государя к гибели: так было - с Ричардом III, Клавдио, с Борисом Годуновым и с Григорием Отрепьевым. Кто оказывается на очереди в историческом романе из русской истории? На очереди Пугачёва, а за ним царствующий монарх, буде у него/у неё есть на совести кровь…
                *             *             *
Г Л А В А  VIII.   Н Е З В А Н Н Ы Й    Г О С Т Ь

Незваный гость хуже татарина. - Пословица.
   _____________________________________
               
                «ПЛОЩАДЬ ОПУСТЕЛА. Я всё стоял на одном месте и не мог привести в порядок мысли, смущенные столь ужасными впечатлениями...  В самом деле сходство Пугачева с моим  в о ж а т ы м  было разительно. Я удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!» - в отличие от Гринёва читателя Пушкин к этой подмене бродяги на якобы государя уже подготовил различными временными скачками и аналогиями.

Между Пугачёв велит звать к себе «ваше благородие». За одним хмельным столом с сообщниками Пугачёва Гринёв слышит их песню, по смыслу дублирующую в предыдущей главе эпиграф предсказание про «перекладинку кленовую»:

«...Что возговорит надежа православный царь:
Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
 Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.

Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам… -- всё потрясало меня каким-то пиитическим ужасом…» - ведь это тоже «с м у т н ы е    ч у в с т в о в а н и я». Так и выходит, что барин с восставшим «мужичком» здесь и далее понимают друг друга не во вневременном - линейно историческом пространстве, но  т о л ь к о  в мифологическом с неопределённым временем пространстве пословиц, песен и сказок.

                ВРЕМЯ   ПРАВДЫ – ИСТИНЫ - ИСКРЕННОСТИ. В «пиитическом» пространстве «г л а з  на  г л а з» между Гринёвым и Пугачёвым идёт важнейший для смысла романа и уже совершенно не шаблонный разговор о   п р а в д е   большей, чем дворянская честь; большей – чем все земные законы! И именно в этом «пиитическом» пространстве «чувствования» оказываются не романными и не шаблонными: «Пугачев смотрел на меня пристально, изредка прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему.
- Что, ваше благородие? - сказал он (Пугачёв) мне. - Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось... <…> Я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу... Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?
 Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.
- Чему ты усмехаешься? -- спросил он меня нахмурясь. - Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо.

Я смутился: признать бродягу государем был я не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком - было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. <Уже не романное – вполне человеческое рассуждение.> Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: "Слушай; скажу тебе всю   п р а в д у. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты   ч е л о в е к  смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую".
- Кто же я таков, по твоему разумению?
- Б о г   тебя   з н а е т;  но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.

Пугачев взглянул на меня быстро. "Так ты не веришь, - сказал он, - чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев (!!!) не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай... Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую... Как ты думаешь?"
 - Нет, - отвечал я с твердостию. - Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург.
Пугачев задумался. "А коли отпущу, - сказал он, - так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?"
 - Как могу тебе в этом обещаться? - отвечал я. - Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя - пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих... Голова моя в твоей власти: отпустишь меня - спасибо; казнишь – б о г   тебе  с у д ь я;  а я сказал тебе  п р а в д у.
  Моя   и с к р е н о с т ь   поразила Пугачева. "Так и быть, - сказал он, ударя меня по плечу. - Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь..."».

                «На все четыре стороны» наш герой отправится утром, а пока, заботою верного Савельича он: «поужинав с большим аппетитом, заснул на голом полу, утомленный душевно и физически.» - довольно прозаическое, но жизненное окончание. До следующей сюжетной кульминации Автор   в р е м я  и с т и н ы  закрыл.
                *           *            *

 Г Л А В А  IX.  Р А З Л У К А

Сладко было спознаваться
                Мне, прекрасная, с тобой;
Грустно, грустно расставаться,
                Грустно, будто бы с душой. – Херасков
_______________________________________
Название стихотворения Мих. Матв. Хераскова «Р а з л у к а» Пушкин ставит названием Г л а в ы.
               
                СЛЕДУЮЩИМ ДНЁМ после взятия крепости: «Рано утром разбудил меня (Гринёва) барабан. Я пошел на сборное место. Там строились уже толпы пугачевские около виселицы, где всё еще висели вчерашние жертвы. Казаки стояли верхами, солдаты под ружьем. Знамена развевались… Все жители находились тут же, ожидая   с а м о з в а н ц а. У крыльца комендантского дома казак держал под уздцы прекрасную белую лошадь...»  - самозванный государь, в принципе, играет роль не хуже государя законного.

Гринёву Пугачёв велит: «"Ступай сей же час в Оренбург и объяви от меня губернатору и всем генералам, чтоб ожидали меня к себе через неделю. Присоветуй им встретить меня с детской любовию и послушанием; не то не избежать им лютой казни. Счастливый путь, ваше благородие!"  Потом обратился он к народу и сказал, указывая на Швабрина: "Вот вам, детушки, новый командир: слушайтесь его во всем, а он отвечает мне за вас и за крепость". С ужасом услышал я сии слова: Швабрин делался начальником крепости; Марья Ивановна оставалась в его власти! Боже, что с нею будет! Пугачев сошел с крыльца. Ему подвели лошадь...»

ЗЕРКАЛЬНОСТЬ СЮЖЕТА. В этот патетический момент Савельич вдруг подает Пугачёву свое смехотворное прошение – «реестр барскому добру, раскраденному злодеями…», который кончается фразой: «Еще заячий  т у л у п ч и к, пожалованный твоей милости на постоялом дворе, 15 рублей». Пугачёв неграмотный и, заставляя своего секретаря читать реестр вслух при всём народе, попадает в смешное положение, которое гасит «царским» гневом: «"Как ты смел лезть ко мне с такими пустяками? …Глупый старик! ...Да ты должен, старый хрыч, вечно бога молить за меня… что ты и с барином-то своим не висите здесь вместе с моими ослушниками... Заячий  т у л у п!  Я-те дам заячий   т у л у п!  Да знаешь ли ты, что я с тебя живого кожу велю содрать на  т у л у п ы?
- Как изволишь, - отвечал Савельич; - а я человек подневольный и за барское добро должен отвечать.
 Пугачев был, видно, в припадке великодушия… Я стал было его (Савельича) бранить за неуместное усердие и не мог удержаться от смеха…»

Выходка перемудрившего Савельича, во первых, низводит чувства его господина вместе с действием на земную почву. Во вторых… восстанавливает историческую правду: напоминает слишком вошедшему в роль государя Пугачёву, кто он есть на самом деле и как его назвали в буране «д о б р ы м   ч е л о в е к о м». С этой суфлёрской подачи Савельича далее следует   с ю ж е т н о   з е р к а л ь н а я  сцена: неволею вынужденный оставить в Белогорской крепости на милость Швабрина занемогшую  горячкой и в беспамятстве Машу Гринёв пешком отправляется в Оренбург. Но его нагоняет казак с подарком: лошадью и овчинным  т у л у п о м. Так бродяга и самозванный государь в одном лице отплатил «его благородию» за доброту и честные ответы по  п р а в д е  как   ч е л о в е к  перед   ч е л о в е к о м  как перед Богом.

 Это и есть от Пушкина главнейший  з а в е т, который потом будут «обкатывать» -- стремится на новом материале довести до сознания читателя Достоевский, Лев Толстой, Михаил Булгаков.  Жить по  п р а в д е  как  ч е л о в е к  перед  ч е л о в е к о м  и есть  З а в е т – п р и т ч а, ради которого автор «Капитанской дочки» выстроил такой сложный  Х р о н о т о п -  сложнейшую схему переплетения времени родового и исторического с их отражающим русским фольклором и переведёнными на русскую почву эпизодами из европейской литературы. В широком смысле всё это вместе и есть - история.   А приём  з е р к а л ь н о с т и    сюжета  Пушкиным повторён на разных уровнях: это очень помогает на исторической основе роману придать статус  п р и т ч и.
                *           *             *

Г Л А В А  X.  О С А Д А   Г О Р О Д А

                …Заняв луга и горы,
С вершины, как орел, бросал на град он взоры.
                За станом повелел соорудить раскат
И, в нем перуны (пороховые заряды) скрыв, в нощи привесть под град.  – Херасков
       ______________________________________________________               
               
                Л и т е р а т у р н о    и с т о р и ч е с к и е   о т р а ж е н и я - а н а л о г и и.  Эпиграф взят из объёмной героической поэмы Мих. Матв. Хераскова «Россияда» (1779 г.; Песнь 11 - последняя) о взятии Иваном Грозным Казани. Таким образом эпиграф к Главе X «Осада города» продолжает о взятии Казани тему, начатую из народной песни эпиграфом к Главе VI. «Пугачёвщина».

 В о п р о с: к текущей  главе эпиграф о взятии Казани Грозным, разве, не был бы более уместен в последней Главе романа - XIII, в которой упоминается о взятии Пугачёвым Казани?.. Но прямое сравнение двух исторических событий Пушкину едва ли нужно.  Выше эпиграф работает кривым зеркалом: строки из «Россияды» по отношению к содержанию Главы X. ироничны. Обычно в Примечаниях к роману указывают, что эти из эпиграфа «строки не совсем точны».  Строки-то точны, но Пушкиным отброшены первые слова цитаты: «Р о с с и й с к и й    ц а р ь, заняв луга и горы...» И про Казань всё отброшено: догадайся, мол, сам. А догадываться есть о чём! Тут, для начала уловления неуловимых пушкинских аналогий можно бы вспомнить начало «Россияды» - начало Песни I:

Пою отъ варваровъ Россiю свобожденну,
Попранну власть Татаръ и гордость низложенну…
 
Отверзи, Вечность! мне, селенiй техъ врата,
Где вся отвержена земная суета…
Передъ усыпаннымъ звездами олтаремъ
Где рядомъ предстоитъ последнiй рабъ съ Царемъ;
Где бедный нищету, нещастный скорбь забудетъ;
Где каждый человекъ другому равенъ будетъ.
Откройся вечность мне, да лирою мое
Вниманье привлеку народовъ и Царей.
        *        *        *               
                В Предисловии к «Россияде» Херасков гордо скажет: «Воспевая разрушение Казанскаго царства… я имелъ въ виду успокоенiе, славу и благосостоянiе всего Россiйскаго государства; знаменитые подвиги не только одного Государя, но всего Россiйскаго воинства; и возвращенное благоденствiе: по чему сiе творенiе и Россiядою названо…» В народных песнях-сказах о взятии Казани Иван Грозный рисуется откровенно жестоким. Херасков же прославляет его деяния, как воина освободителя. Но как раз Херасковым воспеваемого «благоденствия»-то в осаждённом Оренбурге нет, и на месте осаждающего город законного царя оказывается бунтовщик Пугачёв. А знание всего Предисловия Хераскова в приложении опять-таки к описываемым в романе событиям усиливает расшатывающие прямолинейное течение исторического времени аналогии:

«Не должно ли царствование Iоанна Васильевича Втораго поставлять среднею чертою, до которой Россiя, бедственнаго состоянiя достигнувъ… начала… возвращать прежнюю славу, близъ трехъ вековъ ею утраченную? Когда вообразимъ въ мысляхъ нашихъ государство… внутренними безпокойствами раздираемое, несогласiемъ многоначальства волнуемое… собственными вельможами разхищаемое; когда все сiе вообразимъ, и представимъ себе младаго Государя.. сильныхъ и страшныхъ непрiятелей державы своей попирающаго, многоначальство обуздывающаго, мятежниковъ и въ недрахъ отечества усмирившаго… благоразумные законы подающаго… : не почувствуемъ ли уваженiя толь великаго духа къ Государю? Таковъ былъ Царь IОАННЪ ВАСИЛЬЕВИЧЬ!»

Всё содержание последующей Г л а в ы  X победные строфы из «Россияды» Хераскова отрицает. Если же мы вообразим на месте Иоанна Васильевича царствующую во время восстания Пугачёва Екатерину II, то лестно ли будет ей сравнение с царём, пролившем столько крови?.. Сама по себе поэма Хераскова имеет один смысл. В приложении отрывков из «Россияды» к «Капитанской дочке» вместе со временем её написания Пушкиным возникают прямо поэме не присущие смыслы  – летучие аналогии.  И едва-ли Николай II «Россияды» не знал... Но вернёмся к Петру Гринёву.

                И т а к, с благословления Вожатого - Пугачёва Пётр Гринёв, благополучно достигнув Оренбурга – крупной крепости, видит совершенно противоположные «Россияде» картины: «Приближаясь к Оренбургу, увидели мы толпу колодников с обритыми головами, с лицами, обезображенными щипцами палача. Они работали около укреплений, под надзором гарнизонных инвалидов. Иные вывозили в тележках сор, наполнявший ров; другие лопатками копали землю; на валу каменщики таскали кирпич и чинили городскую стену…» -- то есть крупная крепость до начала военных действий пребывала в таком же «беспечно» запущенном состоянии, как и маленькая Белогорская.  А ведь при графе Минихе армия и крепости были в гораздо лучшем состоянии!

Пока спешно чинят стены, генерал-комендант в саду «Осматривал яблони, обнаженные дыханием осени, и с помощию старого садовника бережно их укутывал теплой соломой. Лицо его изображало спокойствие, здоровье и добродушие…» - далеко и до «отверзшейся вечности», и до того, как у Хераскова: «Казанскiй Царь, внутри Казани затворенный, Свирепствуетъ какъ вепрь въ пещере разъяренный...» (Песнь XI) 
       
 
В о з м о ж н ы е    и с т о р и ч е с к и е   о т р а ж е н и я. № 1  Принято считать, что в своём романе коменданту Андрею Карловичу Пушкин придал некоторые черты исторического коменданта Оренбурга – Ивана Андреевича Рейнсдорп (1730 - вступил в службу в 1846 г., - умер в 1782).  Какой-то исторический прототипизм коменданта известной крепости в данном случае был необходим. Но биографические данные предполагаемого прототипа противоречат литературному образу!

Датчанин по происхождению, Рейнсдорп, подобно Миниху и под его началом ревностно служил России: участник Семилетней войны, неоднократно раненый, он своею храбростью быстро поднимался в званиях. Концом его карьеры можно назвать назначение губернатором Оренбурга в 1769 г. Как помним 16 (27) октября 1767 г. скончался граф Миних. Так что губернаторство генерала Рейнсдорп в далёком от столицы Оренбурге можно назвать ссылкой после смерти покровителя. Имевший 22-летний опыт военной службы  Р. на новом посту губернатора проявил бурную активность: занимаясь усилением крепости и войска он буквально бомбардировал Петербург проектами о улучшении экономического положения края. В результате чего в 1970 г. получив разрешение посетить Петербург, он представил Екатерине  II проекты, в соответствии с которыми Сенат принял ряд законов.
 
С возвращением в Оренбург Р. только приступил к масштабным преобразованиям, как в Яицком казачьем войске вспыхнули волнения. В декабре 1771 направленный в Яицкий городок расследовать причины волнения г. генерал-майор М.М. фон Траубенберг излишней жестокостью спровоцировал в казачьем войске 13 января 1772 г.  мятеж, во время которого Т-г и несколько офицеров были убиты. И все местные последствия этого мятежа, и всё недовольство Петербурга досталось оставшемуся в живых Рейнсдорпу.  Которого пассивность во время осады объясняется осознанием как численного перевеса восставших, так  и знанием местных «свычаев – обычаев». Иначе говоря, Р. не совершил ошибки капитана Миронова: не отворив ворота крепости, удержал город до прибытия правительственных войск. Заслуги его были признаны: после снятия осады в марте 1774 г. награждённый второй по статусу России наградой - орденом Святого Александра Невского, Рейнсдорп оставался губернатором до 1881 г.

Но история этот – одно, а художественное произведение – совсем другое. Пушкинская «зеркальность» сюжета «КД» диктовала описание Оренбурга как более крупного аналога мало боеспособного состояния Белогорской крепости, что на фоне не совершенных Рейнсдорпом преобразований во многом верно.  И что спасло уже Петербург от нового Гришки Отрепьева?!  Только внутренний разброд в войске восставших и управление Россией богом, как изрёк в граф Миних. А теперь перенесёмся мысленно к моменту написания «КД». Учитывая от Пушкина постоянные летучие аналогии со своим временем, в нём не поискать ли в нём личность, бросившую на оренбургского начальника Гринёва хоть косвенное зеркальное отражение?

В о з м о ж н о е   о т р а ж е н и е № 2. Граф Карл Васильевич фон Нессельроде (1780-1762) - по происхождению – немец; с 1916 г. министр иностранных дел и с 1923 г.  канцлер Российской империи (1844 – 1962). Удачливо для карьеры Нессельроде служил четырём самодержцам:  Екатерине II, Павлу I, Александру I и Николаю I. Последним назначен вести Уголовный суд по делу декабристов. Консерватор по натуре, Н. боялся как любых реформ, так и талантливо активных людей. Советы Н-де Николаю I значительно способствовали проигрышу Россией Крымской войны 1853-1856 гг. Как о дипломате о Н-де мнения современников резки и низки. Зато славились оранжереи графа: в любое время года них можно было достать редкие цветы и фрукты.

С удовольствием своими руками ухаживающий в оранжереях за редкими растениями, канцлер Российской империи не любил, когда от этого занятия его отвлекали государственными делами. Славились и изысканные обеды канцлера - тонкого гастронома и по призванию кулинара, собственноручно изобретающего новые блюда: знаменитое мороженое - «Glace Nesselrode»; суп из репы и майонез Нессельроде и т.п. Такая вот оранжерейно - мороженная политика, по своей сути совершенно противоположная славной деятельности Христофора Миниха.

Внешность Нессельроде по портретам – с худым лицом, горбатым острым носом, в пенсне тонкогубый и сухопарый человек: «Канцлер был старичок небольшого роста, очень живой и веселый, в сущности очень эгоистичный» (1852 г. запись фр. дипломата Рейзет.) Тоже «старинный человек» в своём роде. До конца жизни так и не научившись правильно говорить по-русски, Н-де. едва ли любил нечто русское национальное и терпеть не мог Пушкина, который графу пылко отвечал тем же. Современные историки сходятся во мнении, что диплом рогоносца был сфабрикован именно в ведомстве Нессельроде (непричастность к этой бумаге барона Геккерена  доказана).

                ЕЩЁ РАЗ напомним портрет генерала Андрея Карловича: «Я увидел мужчину росту высокого, но уже сгорбленного старостию. Длинные волосы его были совсем белы. (На генерале нет модного парика!)  Старый полинялый мундир напоминал воина времен Анны Иоанновны (императрица русская; 1694-1740), а в его речи сильно отзывался немецкий выговор. Я подал ему письмо от батюшки. При имени его он взглянул на меня быстро: "Поже мой! - сказал он. -- Тавно ли, кажется, Андрей Петрович был еше твоих лет, а теперь вот уш какой у него молотец! Ах, фремя, фремя!". <…> Строгая немецкая экономия царствовала за его столом...» Кроме немецкого выговора и ухода за яблонями в неподобающее время, сходства с Нессельроде нет.  Зато мундир времён Анны Иоановны указывает на службу вместе с Минихом. В итоге, А-й Карлович – сборный образ.

Скорее всего, первоначально Пушкин и метил в Нессельроде. Однако, разумно ли было бы сходство со всесильным министром своего времени напоказ изображать?.. Просто где-то очень далеко, как бы проскакивает среди «безвременья» эпиграфов летучая аналогия: какой-то лучик от старика генерала -  вдруг на мгновение «стреляет» в Нессельроде... А прямо в разряде «старинных людей» изображён отставший от времени и пассивно добрый – не злой скорее. Вот Гринёв рассказывает генералу о взятии Белогорской и гибели капитана Миронова:

«Я рассказал ему (генералу) всё. Старик слушал меня со вниманием и между тем отрезывал сухие ветви. "Бедный Миронов! -- сказал он, когда кончил я свою печальную повесть. - Жаль его... И мадам Миронов добрая была дама и какая мастерица грибы солить!» - пример бытового мифологического мышления, ко времени линейно историческому и имеющий отдалённое отношение. Пародиен и последующий «за чашкой чая военный совет», на котором кроме Гринёва и «самого генерала, не было ни одного военного человека»:

«Генерал изложил весьма ясно и пространно, в чем состояло дело: "…Надлежит решить, как нам действовать противу мятежников: наступательно или оборонительно? …Действие наступательное представляет более надежды на скорейшее истребление неприятеля; действие оборонительное более верно и безопасно... <…> Я… сказал утвердительно, что самозванцу способа не было устоять противу правильного оружия. Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию...» - самый сметливый чиновник советует генералу действовать не наступательно или оборонительно, но «подкупательно». И сам генерал не посмел за наступление «взять на себя столь великую ответственность, когда дело идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством...»

                ДАЛЕЕ Гринёв: «Не стану описывать оренбургскую осаду, которая принадлежит   и с т о р и и, а не семейственным (р о д о в ы м) запискам. Скажу вкратце, что сия осада по неосторожности местного начальства была гибельна для жителей, которые претерпели голод и всевозможные бедствия...» (подобно «гибельным» политическим советам Несельроде).  И тут с оказией Гринёв получает от Марьи Ивановны письмо: «Я долго была больна; а когда выздоровела, Алексей Иванович (Швабрин)… принуждает меня выйти за него замуж...  А мне легче было бы умереть, нежели сделаться женою такого человека… Он обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезет меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой. (Историческая деталь: Харлова расстреляна восставшими)

Я просила Алексея Ивановича дать мне подумать. Он согласился ждать еще три дня; а коли через три дня за него не выду, так уж никакой пощады не будет. Батюшка Петр Андреич! вы один у меня покровитель; заступитесь за меня бедную. Упросите генерала и всех командиров прислать к нам поскорее сикурсу да приезжайте сами, если можете. Остаюсь вам покорная бедная сирота - Марья Миронова» - «Прочитав это письмо, я чуть с  у м а  не с о ш ё л...» (частный вариант  «отверзтой вечности»!)

Благоразумный генерал, естественно, отказался дать Гринёву солдат, чтобы «очистить Белогорскую крепость»: «Нет, молодой человек... На таком великом расстоянии неприятелю легко будет отрезать вас от коммуникации с главным стратегическим пунктом и получить над вами совершенную победу...» - теоретически всё безупречно и правильно. Упрекнуть старого генерала не в чем: ради личных интересов всем войском не рискуют.  Теоретически Гринёв неправ: его просьба напоминает требование малого ребёнка дать ему настоящее заряженное ружьё.

КОНЕЦ Г л а в ы  X: «Я потупил голову; о т ч а я н и е  мною овладело. Вдруг мысль мелькнула в голове моей: в чем оная состояла, читатель увидит из следующей главы, как говорят  с т а р и н н ы е   р о м а н и с т ы» - это важное признание! Так как жанр романа начал развиваться в России только в пушкинское время, то «старинные романисты» это - ещё до Вальтера Скотта европейские романисты. Аналогии с историческими романами Скотта принадлежат действительному автору «Капитанской дочки» - Пушкину. Сам Гринёв опирается именно на  с т а р и н н ы е  – рыцарский и сентиментальный  р о м а н ы.

                И т а к,  автор «семейственных записок» Пётр Гринёв открыто указывает на заимствованные из старинных   р о м а н о в   приёмы описания, что было для него, как для мемуариста, безопаснее. Ведь Гринёв пишет  о   ч е л о в е ч е с к о м  общении с Пугачёвым, что и во время Пушкина не могло быть оценено в обществе положительно. А вот на «смутные чувствования» можно многое «списать» и с шаблонно романными описаниями многое «проскочит». В ы в о д  рукою своего героя Пушкин указывает, для чего он в том числе в самые ответственные сюжетные моменты как бы накрывал действие шаблонно расхожей романной призмой.
                *            *            *

 Г Л А В А  XI.  М Я Т Е Ж Н А Я   С Л О Б О Д А

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.
"За чем пожаловать изволил в мой вертеп?" – Спросил он ласково. -- А. Сумароков.
       _________________________________________

                Имитирующий притчи Александра Петр. Сумарокова (драматург, поэт, критик; 1717-1777)  э п  и г р а ф   Пушкин сочинил сам. И это самый неясный по аналогиям эпиграф! Справедливо считается, что эпиграф к Г л а в е XI заранее предсказывает для Гринёва дружескую встречу его с Пугачёвым. Но почему именно Сумарокову приписано, а не народной басней или притчей именовано? Сумароков ещё здравствовал во время восстания. Отсюда эпиграф из него создавал видимость будто бы специально по этому случаю написанного. Но это не главная причина.

Любовные стихи Сумарокова в 1750—1770-е годы были эталоном для манеры выражения чувств молодыми людьми, значит, должны были быть эталоном и для Гринёва. Моделью для самого Сумарокова служили любовно идеальные, не из жизни взятые, отношения пастухов и пастушек. При чём изображались только чувства - без из их мотивировки, которая заменялась ссылкой на «такую  с у д ь б у»,   п р о в и д е н и е  и т.п.  В совокупности всё это Пушкин считал нежизненным: уводящим русскую поэзию в ложную сторону. Но зато весьма подходит для стремительных действий героя на основе сильных, но внешне не прописанной мотивировкой чувств: «Намерение моё было твёрдо принято.» - «Я еду в Белогорскую крепость.» - «Я  д о л ж е н  ехать, я не могу не ехать. Не тужи, Савельич:  б о г   м и л о с т и в; авось увидимся!» Но верный Савельич, естественно, не отпустил ему вверенное «б а р с к о е  д и т я» одного.

Что собственно делает Гринёв с точки зрения рыцарского романа? Как верный рыцарь ради спасения дамы сердца он пренебрегает не только опасностью, но и благоразумием. Однако аналогия здесь «облегчённая»: как рыцарю Айвенго, Гринёву не пришлось даже жертвовать религиозными предрассудками, осуждаемыми Скоттом открыто. Так красавице еврейке Ревекке грозило сожжение по обвинению в колдовстве. Ревекку Айвенго не любил, но она ранее спасла ему жизнь. И благодарный рыцарь по первому слову – просьбе о помощи помчался в сражении с единоверцем христианином защитить еврейку на «с у д е    б о ж ь е м» – и защитил.

                ЗЕРКАЛЬНОСТЬ  СЮЖЕТА. Как и положено верному рыцарю Гринёв поспешает спасать любимую на добром коне (подарке Пугачёва!), Савельич сзади еле-еле поспевает на клячонке: «Потише, сударь, ради бога потише. Куда спешишь? Добро бы на пир, а то под обух, того и гляди... <…> Г о с п о д и   в л а д ы к о, пропадет  б а р с к о е   д и т я!»  В этой роли знаменитого оруженосца Санчо Панса Савельич не смог ускакать от «разбойников». В роли не менее знаменитого рыцаря Дон Кихота Гринёв кинулся старого дядьку выручать. Вместе их обоих хватают, вяжут, ведут к Пугачёву. Так в который раз уже выходит, что Савельич выступает уже в роли «судьбы»: без «помощи» старого слуги Гринёв не попал бы прямо к самозванному Петру III – новому Гришке Отрепьеву:
 
 «Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагой… Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно подбочась. Около него стояло несколько из главных его товарищей, с видом притворного подобострастия…» - по духу всё, как в настоящем дворце.

Дворец Екатерины II и оклеенная золотой бумагой «царская» изба Пугачёва в романе - есть взаимно зеркальные отражения.  Нам сейчас не так легко понять, как такое «отражение» дворца в мужицкой избе могло было обидно русским самодержцам! Значит, и самозванный претендент на престол есть отражение власти монарха законного?.. После подавления восстания Екатерина II пыталась уничтожить самую о нём и о его предводителе память: в печатных изданиях, в учебных заведениях восстание обходили молчанием как не бывшее. Однако, что можно было поделать с памятью народною? Запугать, чтоб вслух не поминали – можно. Уничтожить народную память нельзя. Но вернёмся к сюжету пушкинского романа – притчи.

                ВРЕМЯ  ПРАВДЫ - ИСТИНЫ. Итак, в качестве схваченного с оружием в руках врага Гринёв  предстаёт перед своим старым знакомцем: «Пугачев узнал меня с первого взгляду. Поддельная важность его вдруг исчезла. "А, ваше благородие! - сказал он мне с живостию. - Как поживаешь? Зачем тебя   б о г    п р и н ё с?" <…>
Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что  п р о в и д е н и е, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай… Я… не успев обдумать то, на что решался, отвечал на вопрос Пугачева:
- Я ехал в Белогорскую крепость избавить  с и р о т у, которую там обижают.
Глаза у Пугачева засверкали. "Кто из моих людей смеет обижать    с и р о т у? -- закричал он. - Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет..."»

Последней фразой разговор «вылетает» на прочно «прописавшийся» в этом историческом романе песенно сказочный уровень: добро должно быть вознаграждено, а добрый поступок влечёт за собою добрый поступок, - законность этого в сказке не нуждается в обосновании. И в сказке, и в рыцарском романе не нуждается в обосновании никакими официальными законами защита слабых: в д о в,  с и р о т,  с т а р и к о в.  Здесь рыцарь дворянской чести Гринёв и сыплющий народными прибаутками и притчами Пугачёв совпадают на подсознательном уровне незыблемой веры в   п р а в д у – и с т и н у.

И вот исчезает «государь» - в своём роде не хуже, и не лучше Екатерины  II - и остаётся   ч е л о в е к: «П у г а ч ё в.  Мы с его благородием старые приятели.» - «Г р и н е в.  Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и за тулуп. Без тебя я не добрался бы до города и замерз бы на дороге.» - «Пугачев развеселился. "Долг платежом красен, (пословица!) - сказал он, мигая и прищуриваясь."». И вот уже вместе с Пугачёвым «Его благородие» едет выручать Машу от Швабрина: «”О чем, ваше благородие, изволил задуматься?” – “Как не задуматься... Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя.” -  ”Что ж? - спросил Пугачев. - Страшно тебе? ”  Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его пощаду, но даже и на помощь. -  ”И ты прав, ей-б о г у прав!”»

Движимый симпатией, Гринёв предлагает своему покровителю оставить бунтовщиков и «прибегнуть к милости государыни»: «Пугачев горько усмехнулся. "Нет... поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою".
 - А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его пеплом пушку и выпалили!

 - Слушай, - сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. - Расскажу тебе  с к а з к у... Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-все только тридцать три года? - Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что  б о г  даст! - К а к о в а  калмыцкая  с к а з к а?
- Затейлива, - отвечал я ему. - Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину.

Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления.» - вот это уже совсем не рыцарский шаблон – не рыцарская романная  «сказка»!  Оба – и Пугачёв, и Гринёв по своему правы. Но в песне и сказке совместимая и взаимозаменяемая правда  каждого из них в историческом пространстве действия исключает правду другого. Пушкин показал нам уже столько правд! Где же самая главная  п р а в д а?!
                *           *            *

  Г Л А В А  XII.  С И Р О Т А

Как у нашей у яблонки
Ни верхушки нет, ни отросточек;
Как у нашей у княгинюшки
Ни отца нету, ни матери.
Снарядить-то ее некому,
Благословить-то ее некому. - Свадебная песня.
         *       *       *               
                Маша Миронова – сирота, поэтому на сей раз имеющий прямой смысл эпиграф – вариант или переделка народной песни, записанной Пушкиным в Михайловском. По сюжету же с Пугачёв с Гринёвым еже в Белогорской крепости: «Сердце мое заныло, когда очутились мы в давно знакомой комнате, где на стене висел еще диплом покойного коменданта, как печальная эпитафия прошедшему времени».

Швабрин «в подлых выражениях раболепствует» перед прибывшим самозваным государем. Пугачёв требует показать по словам Швабрина якобы уже его жену, которую он будто бы в горячке держит взаперти. В итоге открывается картина: «На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба…  Пугачев посмотрел на Швабрина и сказал с горькой усмешкою: "Хорош у тебя лазарет!" - Потом, подошед к Марье Ивановне: "Скажи мне, голубушка, за что твой муж тебя наказывает? в чем ты перед ним провинилась?"
- Мой муж! - повторила она. - Он мне не муж. Я никогда не буду его женою! Я лучше решилась умереть, и умру, если меня не избавят». Пугачёв «обратился он к Марье Ивановне и сказал ей ласково: "Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь". Марья Ивановна быстро взглянула на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей. Она закрыла лицо обеими руками и упала без чувств.»

СУД  БОЖИЙ. Из  л и т е р а т у р н ы х  а н а л о г и й  здесь попытка Швабрина заставить девицу насильно его «полюбить» слегка напоминает, опять-таки сюжетную линию из «Айвенго»: рыцарь - храмовник (давший обет безбрачия) Бриан де Буагильбер так пылал незаконною страстью к еврейке Ревекке, что, домогаясь любви, тайно запер девицу в отдалённом покое своего монастыря, где по закону никаким женщинам быть не полагалось. Сочтя еврейку околдовавший невинного рыцаря ведьмою, гроссмейстер – глава ордена приговорил её к сожжению, буде не явится её защитник, чтобы на  с у д е  б о ж ь е м - на рыцарском поединке оправдать обвиняемую. Если защитник победит – девицу освободят.  В качестве такого защитника едва оправившийся от раны, ещё слабый рыцарь Айвенго на измученном коне в последний срок примчался на ристалище. Гроссмейстер сказал:
–  …Желал бы и я, чтобы ты был в состоянии, более подходящем для сражения.
– Нет, пусть будет так, как есть, – сказал Айвенго, – ведь это – с у д    б о ж и й, его милости я и поручаю себя… Ревекка, – продолжал он…  – признаешь ли ты меня своим заступником?
– Признаю, – отвечала она…  – Признаю, что ты защитник, посланный мне  п р о в и д е н и е м… (Гл. XLIII)

На с у д е  б о ж ь е м  Айвенго чудом победив Буагильбера, избавил Ревекку от мучительной смерти. А сэр Вальтер Скотт исхитирился избежать в описании этой сцены всякого сентиментализма. (Кто не верит, тот пусть сравнит пару сентиментальных романов с романами Скотта!) Подобно Ревекке даже ценою своей смерти отказавшись уступить притязаниям злодея Швабрина, Марья Ивановна проявила силу характера, но сила эта - отчасти была вызвана отчаянием, отчасти исходила опять-таки из родовых заветов. Разный фокус романов в том, что у Скотта на протяжении объемной главы в ответ на обещания храмовника ради неё оставить свои обеты Ревекка рассуждает о древности еврейских родов и о необходимости следовать путём предков. В «Капитанской дочке» все рассуждения остаются между строк: просто Марья Ивановна в своем  р о д о в о м  доме, где диплом её отца висит на стене.

И как ранее родной отец дал Маше  р о д о в о е благословление, так теперь, в принципе, как и для Гринёва Пугачёв оказывается и её тоже  посажённым - названным  отцом: кабы не Пугачёв – не бывать бы в конце романа свадьбе героя с героиней.  В поэтическом времени – пространстве «Капитанской дочки» так выходит, что мужик   б л а г о с л о в л я е т   д в о р я н:  на брак или на иное более тесный контакт с народом – читателю решать. Пушкин не моралист. Он гениальный поэт. И гениальный психоаналитик характера своих героев.

 Когда Маша в освободителе из рук злодея узнала убийцу  р о д и т е л е й   её  если  и не вытряхнуло, то сильно  «встряхнуло» в родовой колыбели её понятий.  Когда такое потрясение человек переживает без помрачения рассудка, то после, при внешне не изменившемся характере он способен на неожиданный поступок. Какой в последней  Главе XVI и совершает Марья Ивановна, отправившись в Петербург добиваться от русской  императрицы  п р а в д ы  - отмены приговора Гринёву якобы за измену. Всё это ещё впереди, а пока: «Что, ваше благородие? - сказал смеясь Пугачев. - Выручили красную девицу! Как думаешь, не послать ли за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я  буду  п о с а ж ё н ы м  о т ц о м,  Швабрин дружкою; закутим, запьем - и ворота запрем!»

Этого по своему – по злодейски пылающий страстью к «красной девице» Швабрин вынести уже не может: "Государь! - закричал он в исступлении. - Я виноват, я вам солгал; но и Гринев вас обманывает. Эта девушка не племянница здешнего попа: она дочь Ивана Миронова, который казнен при взятии здешней крепости". (Пугачёвцы дворянских детей казнили вместе с родителями, чтобы искоренить  р о д) <…>
- Швабрин сказал тебе  п р а в д у, - отвечал я с твердостию.
- Ты мне этого не сказал, - заметил Пугачев, у коего лицо омрачилось.
- Сам ты рассуди, - отвечал я ему, - можно ли было при твоих людях объявить, что дочь Миронова жива. Да они бы ее загрызли. Ничто ее бы не спасло!
- И то   п р а в д а, - сказал смеясь Пугачев. - Мои пьяницы не пощадили бы бедную девушку...»

 ЗАЧЕМ НЕ СКАЗАТЬ ИСТИНЫ?  З е р к а л ь н о с т ь  с ю ж е т а.  Дальнейшая речь Гринёва есть вариант взывания к «б о ж ь е м у    с у д у», а  по уровню высокой поэзии   з е р к а л ь н а  «затейливой сказке» Пугачёва  - непременно должна быть с этой сказкой сопоставлена! Во вдохновенной, не надуманной речи Гринёва в пространсво  п р а в д ы – и с т и н ы  действие взлетает даже  выше уровня эпиграфов из народных песен. И когда для героя опыт романного чтения тут тоже сыграл роль – это был хороший опыт:

 « - Слушай, - продолжал я… - Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу... Но   б о г    в и д и т, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно  ч е с т и  моей и христианской   с о в е с т и. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною  с и р о т о ю, куда нам  б о г  путь  у к а ж е т. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем  б о г а   м о л и т ь  о спасении грешной твоей души...

Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. "Ин быть по-твоему! - сказал он. - Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее, куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!"» - это предпоследняя реплика Пугачёва в романе являет способность из недр народной поэзии вышедшего народного духа к истинному величию. В этот момент Пугачёв – настоящий государь от бога… Но   в р е м я  этой в тексте  предпоследней от Пугачёва реплики вполне былинно мифологическое. А место этой реплики -произнесения не столько в Белогорской крепости, столько в той из эпиграфа к Г л а в е II  «Вожатый» былинной «сторонушке», где нет ни государей, ни мужичков с дворянами, ни юридических законов; есть только ч е л о в е к  перед  ч е л о в е к о м как перед  б о г о м.

 И ПОСЛЕ такого взлёта действия к высшей и с т и н е, следует возвращение к определённому жанру: дальнейшее свидание с любимой Гринёв описывает опять в духе сентиментального романа – под пером симпатизирующего героям Пушкина в духе психологически хорошо выдержанного романа: «Я схватил ее руку и долго не мог вымолвить ни одного слова. Мы оба молчали от полноты сердца... Всё было забыто. Мы говорили и не могли наговориться. Марья Ивановна рассказала мне всё, что с нею ни случилось с самого взятия крепости; описала мне весь ужас ее положения, все испытания, которым подвергал ее гнусный Швабрин. Мы вспомнили и прежнее счастливое время... Оба мы плакали... (без слёз никак нельзя!)» И Гринёв предлагает Маше до окончания бунта ехать к его отцу в имение:

«"Милая Марья Ивановна!  …Я почитаю тебя своею женою. Чудные обстоятельства соединили нас неразрывно: ничто на свете не может нас разлучить". Марья Ивановна выслушала меня просто, без притворной застенчивости, без затейливых отговорок. Она чувствовала, что судьба ее соединена была с моею. Но она повторила, что не иначе будет моею женою, как с согласия моих родителей. Я ей и не противуречил. Мы поцеловались горячо, искренно…»; «Марья Ивановна пошла проститься с могилами своих родителей… Она воротилась, обливаясь молча тихими слезами…» - напоказ классически добротный сентиментализм.

                ПАРНЫЕ СИМВОЛИЧЕСКИЕ ГЕРОИ. Далее в предельно напряженной сцене расставания с Пугачёвым опять следует взлёт к  и с т и н е   и   с  её высот  стремительное падение в историческую действительность: «Не могу изъяснить то, что я чувствовал, расставаясь с этим ужасным человеком, извергом, злодеем для всех, кроме одного меня. (Точно! Нет в романах подобной сцены!)  З а ч е м  не сказать  и с т и н ы?  В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока еще было время. Швабрин и народ, толпящийся около нас, помешали мне высказать всё, чем исполнено было мое сердце.

Мы расстались дружески. Пугачев… еще раз высунулся из кибитки и закричал мне: "Прощай, ваше благородие! Авось увидимся когда-нибудь". - Мы точно с ним увиделись, но в каких обстоятельствах!..» - на месте казни, у плахи, где Пугачёву отрубили голову.  В пространстве романа Пугачёв более не появится, а вместе с ним скоро угаснет и активная сюжетная роль Петра Гринёва. Потому что Пугачёв – Гринёв парные символические герои. И всё в герое слишком частное - личное, не символизирующее старинные достоинства дворянского рода и их обновление – всё это в романе - притче лишнее.

В К о н ц е  Г л а в ы  XII - счастливые герой со своею милой уезжают из крепости: «Мы поехали. У окошка комендантского дома я (Гринёв) увидел стоящего Швабрина. Лицо его изображало мрачную злобу. (Как и положено не раскаявшемуся злодею!) Я не хотел торжествовать над уничтоженным врагом и обратил глаза в другую сторону. Наконец мы выехали из крепостных ворот и навек оставили Белогорскую крепость.» -- по классическим романным канонам такой враг непременно будет мстить. Должен последовать – и последует острый поворот сюжета.
                *             *              *

 Г Л А В А   XIII.  А  Р  Е  С  Т

- Не гневайтесь, сударь: по долгу моему
Я должен сей же час отправить вас в тюрьму.
- Извольте, я готов; но я в такой надежде,
Что дело объяснить дозволите мне прежде. – Княжнин
   _______________________________________
               
                Л и т е р а т у р н о  и с т о р и ч е с к и е   о т р а ж е н и я - а н а л о г и и. В произведениях Якова Бор. Княжнина (1740-1791) такого куплета нет. Вполне по методу остроумного сэра Вальтера Скотта выдумав по смыслу нужный ему эпиграф, Пушкин приписывает его Княжнину. П р и п о м н и м: в Главе V «П о е д и н о к» был уже эпиграф из Княжнина без указания авторства. Зачем же это? Возможно, в одном месте Пушкину авторство было не важно, в другом – непременно нужно было упомянуть Княжнина?.. «Переимчивый Княжнин…» -- переимчивый он потому, что Княжнин не только подражал европейским образцам, но и заимствовал целые тирады и сценки. Что вообще-то было обычно в то время. Тогда не предположить ли в текущей Главе XIII «Арест» какой-то общий – весьма наболевший и известный смысл?.. 

 А что можно по поводу стиля этого выдуманного эпиграфа сказать? По отношению к тексту главы фразы из эпиграфа манерны, неестественны, потому как комедийная манера письма эпиграфа приложена к не комедийному содержанию. Но вообще, и комедии, и драмы Княжнина патриотичны, а в последней пьесе «Вадим Новгородский» (1789 г., печать после смерти К. в 1893 г.) звучит тема тираноборчества. Что в 1890-х сделало пьесу мишенью для последователей политики Екатерины II. От имени конкретно которой судом Гринёв и будет осуждён.

                ПРОЯСНЕНИЕ СМЫСЛА  ГЛАВЫ I: «Д р у г  с в о б о д ы»  и  комедия «Н е д о р о с л ь».  В «Евгении Онегине» читаем: «Фонвизин, д р у г   с в о б о д ы  и переимчивый Княжнин». «Радищев был сослан в Сибирь, Княжнин умер под розгами, и Фонвизин не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность…» — полагал Пушкин («Заметки по русской истории XVIII века». 1822.)  Версия о смерти Княжнина под розгами анекдотична. Но важно, что автор «Капитанской дочки» считал или хотел считать Княжнина наравне с Радищевым гонимым страдальцем, и такую же участь предполагал для Фонвизина, аналогией из знаменитейшего «Недоросля» которого начинается пушкинский роман. Времени Екатерины II просвещённую монархию Пушкин считал источником моральных  н е д о р о с  л е й, внешне могущих быть прилично образованными.  Соответственно, по  р о д у  от апостола Андрея Первозванного  Петруша Гринёв  н е д о р о с л ь  только в прямом смысле – по возрасту. Зато молодой Гринёв сохраняет в хорошем смысле детскую искренность и непосредственность.

Теперь вспомним, что Пётр Гринёв уже старый мемуарист ужасался обычности пыток времён своей молодости: “ (Гл. VI. Пугачёвщина): «Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра (Первого; 1777 -1825), не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений...»  Так вот из одного эпиграфа плюс из знания биографии его автора, плюс из всплывающих в памяти сопоставлений кусков текста может «выскочить» резкая критика государственной политики определённого времени. И теперь вернёмся к  с ю ж е т у!
             ______________________________________________

                СРАЗУ ПОСЛЕ выше разобранного эпиграфа начало Г л а в ы  XIII: «Соединенный так нечаянно с милой девушкою, о которой еще утром я так мучительно беспокоился, я не верил самому себе и воображал, что всё со мною случившееся было пустое сновидение. Марья Ивановна глядела с задумчивостию то на меня, то на дорогу и, казалось, не успела еще опомниться и прийти в себя. Мы молчали. Сердца наши слишком были утомлены...» - простая и красивая от сердца речь, к романам или на них пародиям не относящаяся. 

Ненароком Гринёв наезжает на отряд того самого  ротмистра Зурина, которому он проиграл в Главе I сто рублей. Гринёв понимает, что предложение Зурина остаться у него в отряде разумно: «Д о л г  ч е с т и  требовал моего присутствия в войске императрицы». Маше же в отряде не место: Гринёв предлагает ей ехать к его родителям. Она соглашается: «Я тут же расстался с Марьей Ивановной, поручив ее Савельичу…  Марья Ивановна заплакала. "Прощайте, Петр Андреич! - сказала она тихим голосом. - Придется ли нам увидаться или нет, бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в моем сердце". Я ничего не мог отвечать. Люди нас окружали. Я не хотел при них предаваться чувствам... Наконец она уехала. Я возвратился к Зурину грустен и молчалив. Он хотел меня развеселить; я думал себя рассеять: мы провели день шумно и буйно и вечером выступили в поход. Это было в конце февраля...»

ЗЕРКАЛЬНОСТЬ  СЮЖЕТА.   О б р а т и м    В н и м а н и е: прощание Гринёва с невестою описано по аналогии – сходно с его же прощанием с Пугачёвым в предыдущей главе. В случаях где не находится романного шаблона для истинных чувствах, рассказчик - Гринёв краток и речь его совпадает с лаконичным пушкинским «от себя» стилем. Далее очень деловито сообщается об успехах Пугачёва: «Вскоре весть о взятии Казани и о походе самозванца на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших в надежде на бессилие презренного бунтовщика…». К этому месту относится отброшенная Пушкиным «Пропущенная глава».
___________________________________________________

                ПРОПУЩЕННАЯ ГЛАВА  и  О т к и н у т ы е   А н а л о г и и.  По какой причине Пушкин выкидывает готовую Главу: потому что в ней слишком явно изображено жестокое подавление восстания?.. Посмотрим на содержание: П р о п у щ е н н а я  Г л а в а  явно ранняя: и в ней именуемый Буланиным Гринёв отлучается от отряда проведать в имении родителей и невесту. Но родовая деревня занята бунтовщиками и Буланин вынужден запереться в амбаре вместе с отцом, матерью и Марьей Ивановной. Оказавшийся предводителем бунтовщиков Швабрин издевается: «Велю поджечь анбар, и тогда посмотрим, что ты станешь делать, Дон-Кишот Белогорский… До свидания, Марья Ивановна, не извиняюсь перед вами: вам, вероятно, не скучно в потемках с вашим рыцарем…» - крайне циничная речь!

В этой смертельной ситуации Марья Ивановна проявляет замечательную твёрдость характера:
- Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей. Выпустите меня. Швабрин меня послушает.
- Ни за что, - закричал я с сердцем. - Знаете ли вы, что вас ожидает? (Как не знать, помня участь родителей Марьи И-ны!)
- Бесчестия я не переживу, - отвечала она спокойно. - Но, может быть, я спасу моего избавителя и семью, которая так великодушно призрела мое бедное сиротство. Прощайте... Вы были для меня более, чем благодетели. Благословите меня. Простите же и вы, Петр Андреич. Будьте уверены, что... что... - тут она заплакала и закрыла лицо руками... Я был как сумасшедший. Матушка плакала.
- Полно врать, Марья Ивановна, - сказал мой отец. - Кто тебя пустит одну к разбойникам! Сиди здесь и молчи. Умирать, так умирать уж вместе…» - в приоткрытую дверь Буланину удаётся ранить Швабрина, и прибывший отряд гусар освобождает пленников. Швабрина с конвоем отправляют в Казань. Буланин едет довоевывать...

Т е п е р ь   в д у м а е м с я: выпущена глава, в которой  Буланин-Гринёв единственный раз прямо назван  р ы ц а р е м, что проясняет многие литературные аналогии. Но глава и сама добавляет  а н а л о г и ю   даже не с романами Скотта, но с их источниками - с английскими и с французскими балладами, где осада замков злодеями и героическая гибель их защитников иногда в огне – расхожий сюжет. Особенно в Англии англичане с шотландцами взаимно любили разрушать и сжигать замки друг у друга. Всё в том же «Айвенго» Вальтер Скотт «перевернул» мотив невинно сгорающих: сжёг замок злодея с ним вместе. С обороной в подземелье русского «замка» - в амбаре – такая  Г л а в а, без сомнения, как «родная» была бы принята европейским читателем. А Пушкин эту главу выкинул!..

 Кроме того именно в  П р о п у щ е н н о й    Г л а в е  наиболее сильны аналогии со скоттовским «Роб Роем», в котором положительный герой романа Френсис Осбалдистон со взаимностью влюблён в свою кузину Диану. В неё же влюблён другой кузен Рэшли – хитрый и расчётливый злодей по типу шекспировского Яго из «Отелло». Волею судьбы Рэшли проигрывает и в любви, и в политике: бунтовщики, с которыми он в надежде клеветой избавиться от соперника связал судьбу, побеждены. В бешенстве в кузен-негодяй готов вместе с Френсисом уничтожить и Диану. Рэшли приводит в родовой замок откровенных разбойников, но волею случая смертельно ранен сам. Сюда надо ещё добавить, что умный и злой кузен внешне уродлив по типу другого шекспировского злодея Ричарда III Глостера. И Швабрин тоже имеет лицо «отменно некрасивое...»
 
 Думается, Пушкин забраковал  П р о п у щ е н н у ю  Г л а в у  именно потому, что по совокупности слишком уж много из неё выскакивало романно узнаваемых аналогий. Создающему роман притчу из русской истории в форме «смутных чувствований» Пушкину совсем не нужно было, чтобы аналогии перевесили русский контекст. Без иронии обилие с евро-литературой узнаваемых перекличек для романа – п р и т ч и  не подходило: это р о м а н – п р и т ч у  превращало в обыкновенный исторический роман - в по схеме знаменитого «отца исторического романа Вальтера Скотта» вторичный роман. Какие например писал Мих. Ник. Загоскин (1789-1752): хорошие, но подражательные с определённым концом. Вот это-то Пушкину уже совершенно было не нужно!  Даже открытое сравнение с известнейшим литературным героем Дон Кихотом делало Гринёва – вторичным героем. Как и пословица, роман - притча не должен иметь определённых начала и конца действия. И по совокупности причин глава с поджогом амбара - выкинута.

                ИСТОРИЯ  И МИЛОСЕРДИЕ  ИЛИ  ПУГАЧЁВЦЫ И ДЕКАБРИСТЫ.  П р о п у щ е н н а я   Г л а в а  с поджогом амбара выкинута ещё из-за одной уже полностью русской аналогии. Вот абзац из текста из Пропущенной Главы: «Шайки разбойников злодействовали повсюду. Начальники отдельных отрядов, посланных в погоню за Пугачевым, тогда уже бегущим к Астрахани, самовластно наказывали виноватых и безвинных... Состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно. Не приведи бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка…» - последнее предложение косвенным отражением попадает и в декабристов.

 С точки зрения истории вывод выше - верен: в крайние планы декабристов входило уничтожение всей императорской фамилии вплоть до младенцев. Характеристика историка и романиста Пушкина правдива, но эти слова Пушкина – друга многих на время написания романа в каторге декабристов жестоки.  И по совокупности причин Пушкин главу с поджогом выкидывает вместе с великолепной сценой - попыткой Марьи Ивановны пожертвовать собою, отчего характер героини так и остаётся слегка загадочным.
____________________________________________________

                ВМЕСТО ВСЕЙ  П р о п у щ е н н о й  Г л а в ы  от неё в  Главе XIII осталось краткое описание: «Скажу коротко, что бедствие доходило до крайности. Мы проходили через селения, разоренные бунтовщиками, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что успели они спасти. Правление было повсюду прекращено… Шайки разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов самовластно наказывали и миловали; состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар, было ужасно... Не   п р и в е д и   б о г   видеть русский бунт, бессмысленный и  б е с п о щ а д н ы й!» - и пугачёвцев, и правительственные отряды равно «одарил» словом справедливый Автор!

Наконец, весною получены известия о поимке Пугачёва. Война окончена. При мысли о скором свидании с невестою Гринёв «прыгает как  р е б ё н о к»: «Между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: "Емеля, Емеля! - думал я с досадою; - зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать". Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с  мыслию о  п о щ а д е, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина».

Петру Гринёву в этот раз не суждено было ехать к невесте: «Вдруг неожиданная гроза меня поразила». Именем по делу Пугачёва Следственной комиссии  Гринёва требуют под арестом отправить в Казань: кроме уже разобранных аналогий, вот что ещё предвещали   э п и г р а ф ы   из народной песни и из «Россияды» Хераскова про взятие Иваном Грозным Казани (Главы VI и X). Конец текущей Г л а в ы: «Совесть моя была чиста; я суда не боялся; но мысль отсрочить минуту сладкого свидания, может быть, на несколько еще месяцев, устрашала меня… Меня посадили в тележку. Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я поехал по большой дороге…» - опять Гринёв на неизвестной ему дороге на этот раз без «вожатого»!   
                *            *             *

Г Л А В А  XIV.   С  У  Д

Мирская молва - Морская волна.   -  Пословица
  ___________________________________
                «Я был уверен, что виною всему было самовольное мое отсутствие из Оренбурга. Я легко мог оправдаться..» - это не верно. Во все времена – от Пушкина до наших дней  – без специальных полномочий добровольное присутствие в неприятельском лагере считалось и считается изменой. Смешно даже думать, что Пушкин этого не знал. Невозможно, чтобы этого не знал уже старый Гринёв-мемуарист. Едва ли мог этого не знать и молодой офицер Гринёв. Другое дело, что привыкнув в обществе «вожатого» - Пугачёва пребывать в сферах высшей истины да ещё в «отчаянии» -- в безумном беспокойстве за судьбу Маши – Гринёв всем официозом пренебрёг – просто о нём не думал. Разве закрывающий грудью вражеский дзот думает, какой тяжести раны он может получить?! Вот старый Гринёв – мемуарист и описывает, «как это случилось» в его молодости».

С другой стороны, во время гражданских войн нередко творится изрядная неразбериха, в которой оправдаться было можно: выехал, дескать, на перестрелку, а назад в город путь враги путь отрезали... Другое дело, что: «П р и я т е л ь с к и е   сношения мои с Пугачевым могли быть доказаны множеством свидетелей и должны были казаться по крайней мере весьма подозрительными. Во всю дорогу размышлял я о допросах, меня ожидающих, обдумывал свои ответы и решился перед судом объявить сущую  п р а в д у, полагая сей способ оправдания самым… самым надежным...» Коли «семейственные записки» писаны уже умудрённым опытом немолодым мемуаристом, то он не находит ничего лучшего, как не критиковать свои прекраснодушные заблуждения, чтобы вместе с ними не критиковать их не приемлющую государственную систему.

Итак Гринёва арестовали: «Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую… Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость… Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке… с окошечком, загороженным железною решеткою. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет...»

В о з м о ж н ы е   и с т о р и ч е с к и е   о т р а ж е н и я.   Допрос Гринёва вели «Два человека: пожилой генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении». Современники дружно отмечают, что  Николай I  (1796-1855) был строен, ловок и в обращении  свободен, и наружность  его считалась не только приятной, но и красивой. В 1825 году, когда велось следствие по делу декабристов, Николаю I было полных 28 лет...

 С одной стороны, сходство с царём самое ничтожное. Но когда добавить внешности «молодого гвардейского капитана» знаменитые николавские усы и несколько на выкате холодноватые серо голубые глаза – тогда сходство с Николаем I  уже резко бросится в глаза: едва ли царю такое сравнение бы понравилось!  И, скорее всего, Пушкин оставляет возможность дорисовать портрет ловкого капитана или принять таким, как прямо написано. Здесь важно понять: всё-таки речь идёт не столько о конкретном царе, или об одном о конкретном суде, сколько о том, что в силовом государстве на любом суде вплоть до наших дней категориями «правды - истины» не оперируют: оперируют фактами и показаниями свидетелей. 

                ИТАК, Гринёва допрашивают: «Начался допрос... Генерал осведомился, не сын ли я Андрея Петровича Гринева? И на ответ мой возразил сурово: "Жаль, что такой почтенный человек имеет такого недостойного сына!" Я спокойно отвечал, что каковы бы ни были обвинения, тяготеющие на мне, я надеюсь их рассеять чистосердечным объяснением   и с т и н ы. Уверенность моя ему не понравилась. "Ты, брат, востер, - сказал он мне нахмурясь; - но видали мы и не таких!"» Гринёва спрашивают: «По какому случаю и в какое время вошел я в службу к Пугачеву... Я отвечал с негодованием, что я, как офицер и дворянин, ни в какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог.

 - Каким же образом… дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками… ? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?

 Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил…»; «Я хотел было… объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и всё прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение... Если назову ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между гнусными изветами  з л о д е е в   и  ее самую привести на очную с ними ставку - эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался...» - текстуально на ставку с какими злодеями? Со Швабриным или с судьями?.. К чему подводит читателя словесное кружево Пушкина?
 
Тут, соответственно тактике допроса всех времён, приводят главного доносчика и обвинителя - Швабрина. По его словам «Я (Гринёв) отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом... что наконец явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами… Я… был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем… в присутствии комиссии. Я… отвечал, что держусь первого своего объяснения и ничего другого в оправдание себе сказать не могу… Я спокойно взглянул на Швабрина, но не сказал ему ни слова. Он усмехнулся злобной усмешкою... Меня опять отвели в тюрьму и с тех пор уже к допросу не требовали.»
________________________________________________________

Л и т е р а т у р н ы е   о т р а ж е н и я - а н а л о г и и.   Любопытно будет сравнить этот выше отрывок  с  другим, - «Роб Рое» с последним свиданием положительного героя Френсиса с его кузеном – злодеем Рэшли: «Хотя холод смерти уже увлажнил его лоб» Рэшли «заговорил с твердостью...
— Кузен Фрэнсис, — сказал он…  Я хочу только, чтобы вы знали, что муки смерти ни на йоту не изменили моего чувства к вам. Я вас ненавижу! — сказал он, и злоба отвратительным отсветом отразилась в его глазах, которые скоро должны были закрыться навсегда. — Я ненавижу вас ненавистью столь же сильной сейчас, когда я лежу перед вами, истекая кровью, умирая, как ненавидел бы, если бы нога моя стояла на вашей шее...» (Гл. XXXIX) Сэр Вальтер Скотт всё-таки позволил Рэшли быть убитым со шпагою в руке. Эта явная при специальном сравнении двух романов аналогия едва ли так ясна при первом чтении и не мешает оригинальному восприятию текста ещё и потому, что в сравнении с «Роб Роем» роман Пушкина очень краток

А н т и – А н а л о г и я. В «Айвенго» пылавший страстью к еврейке Ревекке храмовник Буагильбер  по приговору Гроссмейстера своего ордена должен был бы сражаться на поединке в качестве обвинителя еврейки. Храмовник – был одним из сильнейших бойцов, а Айвенго после недавней раны едва держался на коне. Казалось – исход предрешён, но раздираемой страстями Буагильбер замертво упал с коня от разрыва сердца, как раньше говорили. Но всё-таки на арене и в полном боевом вооружении умер, - перо сэра Вальтера оказало храмовнику такую честь. И «сказал рыцарь Айвенго.  - Он (Буагильбер) сражался за веру христианскую.  А ныне он пал не от руки человеческой, а по воле божьей.  Но пусть его похоронят тихо и скромно, как подобает погибшему за неправое  дело...» - сами по себе эти слова уже есть красивая литературная эпитафия! Швабрину Пушкин не дарует подобных милостей: в кандалах Швабрин остаётся мучиться от своей злобы. И возможно так он проживёт на каторге немало лет...  «Что касается девушки...» (как тоже сказал рыцарь Айвенго), то теперь в «КД» её черед действовать.
   _____________________________________________________

  ИТАК, по сюжету нашего романа положительный герой в кандалах в тюрьме: без героя действие романа на грани краха! И тут на сцену выступает – вынуждена выступить Маша Миронова – не «дочь капитана», как сказали бы образованные люди, но по народному -- «капитанская дочка». Все остальные события в них прямо не участвовавший Гринёв будет излагать со слов Марьи Ивановны, которой суждено заветы   р о д а   связать с высшей   и с т и н о й  в текущих исторических условиях. Гринёв сумел найти  ч е л о в е к а  в разбойнике Пугачёве. Марье Ивановне придётся искать человека – достучаться до человека в императрице Екатерине II. Не известно ещё, какая из этих двух задач труднее!

 Когда бы перед нами был европейский романный вариант событий, то герой/героиня сначала бы отправились свидетельствовать в пользу Гринёва в суд. И буде их свидетельства не приняты, только после этого подавали бы прошение о помиловании на монаршье имя. Минуя суд, Марья Ивановна сразу стремится искать справедливости у той, кому от имени бога милосердие поручено блюсти – у императрицы. Понятно, что Марья Ивановна воспитана в духе: государь/государыня - есть отец мать народа и представители бога на земле. Но есть и ещё один земной низменный пунктик: против Швабрина свидетельство в оправдание Гринёва от Марьи Ивановны едва-ли было бы принято судом. Потому что невесте естественно стремиться любою ценой обелить своего жениха и любимого. И Пушкин повёл свою героиню кратчайшим путём.
          ______________________________________________

                ПРАВДА  МАРЬИ   ИВАНОВНЫ  МИРОНОВОЙ - АНАЛОГИИ ДЛЯ ГЕРОИНИ.  Половина души героя - капитанская дочка Маша – есть скрытый, к себе подтягивающий все нити центр романа. Помним, что, с одной стороны, она в роман будто сошла с лубка «Выбор невесты». Однако, коли сквозь образ Гринёва просвечивают европейские литературные аналогии, должны быть такие и за образом Маши. Активно вмешивающаяся в сюжет, бесстрашно скачущая в мужском костюме в гуще восстания возлюбленная Френсиса в России времён Пугачёва немыслима. Зато героиня  «Эдинбургской темницы» (1818 г.) Скотта, дочь шотландского бедного фермера Джинни Динс вполне сопоставима с предметом любви Гринёва: «Внешность Джинни не представляла ничего особенного... У неё были... белокурые волосы и круглое добродушное лицо... Подлинно прелестным в ней было лишь выражение безмятежной кротости – следствие чистой совести, доброты… и сознания исполняемого долга». В принципе, поступки носительницы такого портрета предсказуемы.

   Чтобы отвести от легкомысленной младшей сестры смертельный приговор в детоубийстве Джинни достаточно всего лишь немного приврать на суде. С этой под присягой, но во имя человеколюбия разумной ложью заранее согласен и незлобливый судья. Но сама Джинни не мыслит и поступков вне евангельской истины: перед богом, разве, «можно превратить ложь в правду»? Такое внешнее спасение будет духовной гибелью. И не солгав на суде, честная Дженни пешком идёт в Лондон просить у английской королевы помилования осуждённой. (Казнили через месяц после суда.) Поневоле путешественница по дороге видит многое, что глазами простодушной девушки  позволяет Сэру Вальтеру живописать жестокие и жестоким исполнением ожесточающие людей, с высшей истиной едва ли сопоставимые законы.

    И вот Джинни у королевы. Колеблясь миловать, английская королева интересуется: как в провинциях её страны вне королевского суда в деревнях поступают с нарушившими мораль женщинами? Их сажают на позорный стул покаяния, -- отвечает Джинни. Соль ситуации в том, что рассказ деревенской простушки приходится выслушивать и фрейлине - любовнице мужа королевы, избавится от которой по политическим соображениям её величество не может.  Насладившись унижением краснеющей соперницы, королева платит – для королевы было бы даже некрасиво не заплатить за такое удовольствие помилованием. А лукавый автор не забывает добавить, что свидание с королевой после представлялось просительнице бывшим как во сне – в «смутных чувствованиях», от которых точности требовать не приходится.
_______________________________________________________


                ИЗ АНГЛИИ вернёмся теперь к «Капитанской дочке». В деревню к родителям Гринёва доходит известие об аресте, а затем и об осуждении повинного в способствовании замыслам Пугачёва сына: «Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слезы и…  непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти… Марья Ивановна… объявила, что необходимость ее заставляет ехать в Петербург… что вся будущая судьба ее зависит от этого путешествия, что она едет искать покровительства и помощи у сильных людей, как дочь человека, пострадавшего за свою верность.» - в отличии от страниц на 200  путешествия Джинни, дорога нашей героини в Петербург совсем не описана. Всё важнейшее и о восстании, и о положении дел в государстве Пушкин уже сказал и прямо, и между строк. Поэтому действие романа мгновенно продолжается уже близ северной столицы России – в Царском селе.

Маша встречает императрицу в Царском селе якобы случайно: судьба?! Однако, ведь сведущая жена смотрителя почтового двора «посвятила ее во все таинства придворной жизни. Она рассказала, в котором часу государыня обыкновенно просыпалась, кушала кофей, прогуливалась... Марья Ивановна слушала ее со вниманием»; «На другой день рано утром Марья Ивановна... тихонько пошла в сад...» — так простушка она или очень сообразительная девушка надеется встретить в саду именно императрицу? Как угодно читателю, да только автору непременно  н у ж н а  в с т р е ч а героини с императрицей с глазу на глаз, вне дворцовой  официальной обстановки.

                ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К ЕКАТЕРИНЕ II  и к результатам её царствования было открыто негативно: «Если царствовать значит знать слабости души человеческой и ею пользоваться, в сем отношении Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество…» -- А. С. Пушкин. (Заметки по русской истории XVIII в.) Однако в романе - притче для ударной реализации – для эффектного завершения темы высшей истины требовался достойный помазанник или помазанница божия. Русский престол в пугачёвское время занимала Екатерина II. Круг замкнулся: если самодержица требуемой роли не соответствовала, в романе следовало её под роль «подвести». И ради  в ы с ш е й  и с т и н ы   Пушкин жертвует личными антипатиями, исхитрившись не нарушить исторической правды. Спросите, каким образом?!

ПОРТРЕТ ИМПЕРАТРИЦЫ. Внешность императрицы и обстановку её встречи с Машей Пушкин детально срисовывает с широко известной гравюры Н. Уткина 1827 г. по портрету В. Боровиковского «Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке»: «Утро было прекрасное... Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: “Не бойтесь, она не укусит''. И Марья Ивановна увидела   д а м у, сидевшую на скамейке противу памятника…» — всё точно. Достигнута общественно широкая, нужная автору узнаваемость образа читателями.

                Екатерина II заботилась оставить потомству свои великолепные, олицетворяющие власть и закон облики. Боровиковский же написал камерный портрет: просто некая не бедная, за средний возраст дама на прогулке. Не будь портрет подписан, на нём оказалась очередная кисти Боровиковского «неизвестная». Екатерина была таким портретом не слишком довольна. Отсюда использованием этого портрета в тексте императрице как бы предъявляется императрице скрываемый ею собственный образ «просто человека».

   Что касается «подводящего» под роль «просто человека» - так сказать, суфлёра истины, то в случае с императрицей только молоденькая девушка и подходила на эту роль - женщина с женщиной: «Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке… Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, с своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. (Достаточно, чтобы узнать: как могла болтливая станционная смотрительша не описать Маше внешность императрицы?!)  Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая перервала молчание…» И Маша просит помощи у этой дамы:
 — Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду?
 — Никак нет-с. Я приехала просить  м и л о с т и, а не правосудия.

    …Сначала она (дама) читала (ей поданное прощение) с видом внимательным и благосклонным; но вдруг лицо ее переменилось, — и Марья Ивановна... испугалась строгому выражению этого лица, за минуту столь приятному и спокойному. (Буде  это историческое лицо возьмёт верх, Машща не достигнет успеха!)
 — Вы просите за Гринева? — сказала дама с холодным видом. — Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй.
 
 — Ах, н е п р а в д а — вскрикнула Марья Ивановна.
 — Как  н е п р а в д а! — возразила дама, вся вспыхнув.
 — Н е п р а в д а, ей-богу  н е п р а в д а! ...Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня...»
      ___________________________________________
 
 З а д у м а е м с я: откуда же не видевшейся с Гринёвым Маше слово в слово знать его мысли во время суда?! Их вложил в уста уже своей супруги Гринёв - мемуарист: «Я не был свидетелем всему, о чем остается мне уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы... что мне   к а ж е т с я, будто бы я тут же  н е в и д и м о   п р и с у т с в о в а л».
 
                В Р Е М Я   И С Т И Н Ы.  И ещё раз повторим реплику: «Как  н е п р а в д а! — возразила дама, вся вспыхнув...» – в соединении с дальнейшим «ей-богу» ситуация в последний и завершающий раз «вылетает» на неподвластный земному правосудию уровень «не истина – и с т и н а   перед Небом», к чему сознательно или подсознательно уже должен быть подготовлен читатель (часто и повторяемое невольно отпечатывается в сознании): «Н е п р а в д а, ей - б о г у,   н е п р а в д а!  Я знаю всё, я   в с ё   вам расскажу… Тут она (Маша) с жаром рассказала  в с ё, что уже известно моему читателю…» СТОП! «В с ё» героиня никак не могла рассказать!

Рассказав внешнюю канву своих отношений с Пугачёвым, поведал ли невесте Гринёв о своём сочувствии к разбойнику девушке, родителей которой разбойник зверски убил?! Разумно ли это? Предположим, Гринёв  в с ё  рассказал. А разумно ли было рассказывать о таком сочувствии императрице? Разве не сочла бы императрица сочувствие бунтовщику более опасным, чем измена ради выгоды?!               
        _______________________________________________________               

                «Я  РАДА, ЧТО  МОГЛА…  ИСПОЛНИТЬ ВАШУ ПРОСЬБУ...» Каков мог быть р е а л ь н ы й   р а с к а з   Марьи Ивановны Мироновой   Екатерине II?  Без виртуозной подмены авторским текстом  ч т о  в действительности могла бы рассказать Маша, и  к а к   рассказать?  Её единственное письмо к Гринёву: «Богу угодно было лишить меня вдруг отца и матери: не имею на земле ни родни, ни покровителей... Батюшка Петр Андреич! вы один у меня покровитель; заступитесь за меня, бедную...» – задним числом вариант сентиментальной истории «Бедной Лизы» (1792 г.) Н. Карамзина. Таков же в общих чертах и стиль её речи.

   Не противоречащую скоттовской схеме, но более сентиментальную повесть о любви бедной девушки к благородному человеку - о её героем освобождении из рук злодея, – такую повесть могла со слезами поведать Маша Миронова. И любая женщина, включая императрицу, с интересом выслушала бы такой приятно волнующий сердце почти романный рассказ!

 Нравившаяся европейским читательницам сентиментальная повесть, должна была понравиться и русской государыне просветительнице Екатерине II. Требовалось только заставить её эту повесть выслушать повесть, чего Маша и добилась своей "неправдой - правдой". Императрице обычно таких слов не говорят! Удивлённая Екатерина вышла из роли самодержицы. Неизвестно, осознала ли Екатерина II «истину перед небом» или отличие правды мирской от высшей. Но тронутая рассказом, она поверила сентиментальному изложению событий: достаточно для помилования.
 
    Так Пушкин для своих целей зеркально «вывернул» сцену свидания Джинни Динс с английской королевой. Что называется, Автор и дань литературной традиции отдал.  И монархиню заставив свершить требуемый  с у д   и с т и н ы. Не своим хотением, но силою с этой высшей правды – силою евангельской истины вершить суд – только так и должна поступать божия помазанница императрица. Совершается не помилование, и даже не милость, но милосердие и восстановление  и с т и н ы.  После свидания в саду с приятной дамой Машу требуют во дворец к императрице:

     «Мысль увидеть императрицу лицом к лицу так устрашала ее (Машу), что она с трудом могла держаться на ногах… (Можно ли после этого требовать от её воспоминаний исторической точности?!) Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: "Я рада, что могла... исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха"».

                С р а в н и м   императрицу с Пугачёвым в роли тоже милователя: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь...»; «Ин быть по-твоему! …Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!» В поэзии, в красочной живости языка «мужичку» Пугачёву государыня просветительница Екатерина II явно проигрывает, но полной истины нет у них обоих. Вот кабы бы соединить при короне воспитание да образование с безыскусным вдохновением да ещё навсегда сочетать с евангельской истиной милосердия...
               _______________________________________
               
                С в и д а н и е  Марьи Ивановны с Екатериной II -  есть конец живого - сценического действия: будто свет на сцене гаснет, и падает занавес. Дальнейшее немногое мы кратенько узнаём как бы из программки спектакля: «Обласкав бедную сироту, государыня ее отпустила... В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно поехала в деревню... З д е с ь  п р е к р а щ а ю т с я   з а п и с к и  Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева (10 янв. 1775 г.) который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу...» – открытое противоречие с гравюрной благостью императрицы.

ПРЕДПОСЛЕДНИЙ АБЗАЦ РОМАНА: «Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. - В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам...» - завершение вполне в духе сэра Вальтера Скотта! Который при конце романа ехидно отказывался описывать весёлую свадьбу, так как, с такими мероприятиями знакомый читатель, не хуже автора может всё представить: и румянец смущения милой невесты, и гордость жениха… А относительно того, что десять помещиков благоденствуют в одной деревне…

И что такое с усмешкой автора «благоденствие» означает: что в неведомую «сторонушку» - дорогу – в опасное безвременное или сложно временное пространство  и с т и н ы  готовы отправиться теперь уже 10 носителей старинной дворянской чести?.. Если же говорить совсем серьёзно: уехать в деревню и там, подалее от царской опеки Николая I, всецело предаться творчеству к 1836 году окончания «КД» было недостижимой мечтой Александра Пушкина.

                КОНЕЦ РОМАНА КАК ЛИНЕЙНЫЙ КОНЕЦ ТЕКСТА: «В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похвалы уму и сердцу дочери капитана Миронова. Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его внуков, который узнал, что мы заняты были трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом. Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена.» - Пушкин вернул себе право авторства от имени подставного лица написанного романа. А Пётр Гринёв как бы растворился в своем  р о д е, истоком которого  выступает Апостол Андрей Первозванный... Можно ли тут не увидеть, что в  К о н ц е  романа действие-то возвращается к  его  Н а ч а л у: возможен новый виток событий. И вообще, т а к о й  открытый  К о н е ц   романа есть ли единственный возможный  К о н е ц?..
    ___________________________________________

                ЗЕРКАЛЬНЫЙ – ВОЗМОЖНЫЙ КОНЕЦ РОМАНА.  В романе, где все ключевые события  з е р к а л ь н ы  другим столь же сюжетно важным мелькает отражение и иного  возможного  К о н ц а. Так в Главе VI после несостоявшейся пытки пленного Гринёв уже немолодой мемуарист восклицает: «Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра (Первого - Благословенного), не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений…» - с л о в а   эти так хочется поставить последним абзацем «Капитанской дочки»! Но Пушкин оставил их в середине романа… Почему?  Тогда бы вместо романа – п р и т ч и  получилось во времени линейно завершённое  м о р а л и т е.  Тем более, в 1836 году Пушкин уже совершенно не собирался писать славословие в адрес своего цензора Николая I.

Брат и наследник трона Александра I Благословенного – Николай I выставлял на вид, что после восстания декабристов в России нет смертной казни. Но смертную казнь вполне заменяли прогоны через строй. При более чем 6000 ударов это была смерть мучительная: методическое превращение человека в кровавую котлету. (Читай «Записки из мёртвого дома» Достоевского) Так что «распространение правил человеколюбия» было весьма относительное. Хотя, если сравнить с подавлением того же пугачёвского восстания Екатериною II – прогресс, конечно, был. Так что читатель пушкинского времени волен был сам прибавить к роману свои соображения – волен сам «дописать» Конец либо Продолжение. Удивительно, что и теперешний читатель тоже это может: имена государей ведь легко заменить… Но самое удивительное, что при всё историческом подтексте и аналогия роман остаётся единым целым. Вот это уже тайна гения!

 Вообще из мысленного совмещения разных вариантов концов «Капитанской дочки» в читательской голове может родится много новых интересных мыслей: вот вам и моральная польза без всякого моралите.
__________________________________________________

И в самом конце этого не далеко полного разбора гениального пушкинского текста «Капитанской дочки» так и хочется в качестве озорной шутки подставить куплет Хераскова из Конца «Россияды»:

             Чело венчанное Россiя подняла,
             Она съ техъ дней цвести во славе начала.
             И естьли кто сiе читающiй творенье,
             Не будетъ уважать Казани разрушенье,
             (Читай: Не будет уважать р а з б о р    романа – истины внушенье)
             Такъ слабо я дела Героевъ нашихъ пелъ;
             Иль сердце хладное читатель мой им;лъ.
             Но, Муза! общимъ будь вниманьемъ ободренна;
             Двухъ царствъ судьбу воспевъ, не будешь ты забвенна.
             (Романа текст воспев, не будешь ты забвенна!)