Повесть о приходском священнике Продолжение 79

Куда уходит детство..
Для Бируте....

Жить я пока остался у Алисы. Николай с Плейшнером серьёзно занялись обустройством моего дома. Денег не хватало, но Сергей Иванович обещал обязательно помочь. К первым морозам мы поставили окна, смастерили несколько груб и большую, на целых полкомнаты, печь. Теперь умереть от холода мне не грозило. На месте, где планировали строительство храма, служили молебны с акафистом, теперь уже архистратигу Михаилу. Людей приходило немного, но это не смущало.
Как-то после ужина Алиса села рядом со мной у камина, где я безмятежно сидел на диванчике, глядя на полыхание пламени. Я любил по вечерам устроиться у огня, погрузиться в мысли о чём-то своём, глубоко личном.
 — А как там ваш сын? — неожиданно спросила Алиса. — Вы никогда о нём не рассказываете.
 — Зачем вам? — признаться, тема моей семьи и личной жизни после смерти Ани стала для меня весьма болезненной, и не хотелось, чтобы в неё кто-либо лез.
Но Алиса не отставала:
 — Просто интересно… На кого он похож? На вас, на Аню?
 — На Аню, — сухо ответил я.
 — Не хотели бы его забрать сюда?
 — Шутите, наверное?
 — Ничуть. Вижу, как вы сильно переживаете, как вам тяжело. А ребёнок скрасил бы эту тоску. Детям свойственно дарить радость.
 — Всё-то вы видите, Алиса… Ну куда я его заберу? Самому жить негде. Он же маленький совсем.
 — Это пока жить негде. Скоро ваш дом ребята обустроят, всё будет в порядке. Если хотите, можете у меня жить. Дом большой, места всем хватит. А я бы за ребёнком помогла ухаживать. А что? Опыт есть.
 — Вы это к чему?
 — К тому, что засыхаете вы в тоске, жалко глядеть. Я знала людей, которые вот так в унынии попросту умирали, в полном рассвете сил. Без болезни, без причины затоскует человек и умрёт. По себе знаю, как губительно может быть уныние.
 — Ничего не могу сделать… Думал, время лечит, восстанавливает. Видать, не в моём случае.
 — Вы очень молодой ещё. Очень. Но что поделать? Как там говорил отец Георгий? Бог выше силы не посылает испытаний.
В тот самый момент будто что-то нахлынуло на меня. Слёзы потекли сами собой, душу обжёг неистовый огонь отчаяния. Мне было неловко, но, не в силах совладать с собой, я заплакал.
 — Господи, Боже, помилуй! — прошептала Алиса.
Она бросилась было ко мне, чтобы обнять, как обычно делают в таких случаях, но вовремя опомнилась, произнеся:
— Совсем забыла, вы же священник...
Её слова меня будто взбодрили. Криво улыбнувшись, я произнес саркастическим тоном:
 — Ну, да, священник. Нельзя до меня дотрагиваться! И мне тоже нельзя! Ничего нельзя! А мне всего-то двадцать пять. Впереди целая жизнь, со сплошными нельзя. Отец Василий говорит, может, в монастырь мне? В монастырь… Разве я женился для того, чтобы в монастыре сидеть? Почему? Почему Бог так поступил со мной?!
Я не заметил, как перешёл на истерический крик. Само отчаяние кричало из глубины моей души в непробиваемую пустоту. Бог слышит эти слова, он видит мою скорбь, только разве можно теперь что-то уже исправить, изменить? Алису перепугал мой крик отчаяния. Лицо её сделалось бледным, глаза излучали тревогу. Женщина схватила мою руку, зажала в своих руках, произнеся:
 — Отец Виктор, миленький, успокойтесь! Не стоит так волноваться. Господь управит вашу жизнь, не сомневайтесь! Значит, в этом есть Его промысел...
Слова Алисы не утешали. Ничьи слова меня больше никогда не утешали, если заходила речь о личной жизни. Слова всегда остаются только словами. В них может быть сочувствие, искреннее участие, но глубокие, смертельные раны залечить ими не удастся. Во всяком случае, мне.
Долго сидели молча. Алиса украдкой роняла слёзы, и мне вдруг стало очень стыдно, что я стал причиной её печали. Не выдержал, сорвался, не железный ведь...
 — А вы ещё не крестили малыша? — нарушила тишину Алиса, усаживаясь на пол, ближе к камину.
Она по-восточному сложила ноги, укутав их махровым халатом, который был на ней. Я сел рядом, обхватив свои ноги руками, произнеся:
 — Как-то не получалось. Он долгое время находился в больнице. Потом то да сё, затем опять больница. Слабенький он очень. Окрестить бы, конечно, пора уже. Хотя отец Василий настаивает, чтобы это сделать после года.
 — А сейчас он как? Как себя чувствует?
 — Вроде, нормально, более-менее.
 — Давайте его окрестим.
Предложение Алисы вызвали у меня добрую улыбку:
 — Давайте. Только раз такое дело, вы будете крёстной!
 — Вы это серьёзно? — глаза Алисы, отражающие огонь в камине, словно вспыхнули тысячами огоньков. — Я согласна! Спасибо вам. Мне ещё никого никогда не приходилось крестить.
Немного подумав, женщина добавила:
 — Правда, сама только недавно воцерковилась. Ничего?
Я молча улыбнулся.
На следующее утро, Алиса решила отвезти меня к родителям, а заодно и познакомиться со своим будущим крестником. Родители были несказанно рады. Марк за время, когда я его последний раз видел, заметно подрос. Он вёл себя спокойно, не капризничал, как это бывает с маленькими детьми. Мама говорила, что если мальчик такой спокойный, то это особая милость Божья. Иначе, ко всем навалившимся на нашу семью неприятностям, пришлось бы тяжело. С самого приезда Алиса взялась нянчиться с малышом. Было видно, что ей это сильно нравится. 
 — Какая милая женщина, — произнесла мама, когда мы готовили на кухне обед. — Держись её, Бог через неё тебе помогать будет.
Ближе к вечеру решил пойти на могилу к Ане. Купил в ближайшем магазине букет гвоздик и не спеша пошагал длинной аллеей к воротам кладбища. Пока шёл, вспомнились наши с Аней встречи, первое свидание, незабываемый день, когда она приехала в Покровское, серые, но такие тёплые вечера в доме Бабаихи. Сердце сжималось, ныло, в горле застыл крик... Но, сжимая зубы, шёл к тому крохотному месту на земле, где поселяется память о человеке, его часть, погребенная в земле, ожидающая Страшного Пришествия Господня.
Ещё издалека возле могилы Ани увидел чей-то высокий, угрюмый силуэт. Подумал, что кто-то рядом пришёл посетить могилу своих родных. Когда подошёл ближе, опешил. Возле ограды стоял Шкалин. Мрачный, с застывшей печалью на лице, он даже не заметил моёго появления. Глаза шоумена скрывали чёрные очки, но и за ними различался его скорбный взгляд, наполненный неподдельной печалью. Я молча открыл калитку ограды, перекрестился на могильный крест, поцеловал его, после чего положил на надгробье цветы.
 — Здравствуйте! — прозвучал глухой, печальный голос Шкалина.
Бросив в его сторону небрежный взгляд, я лишь молча кивнул.
 — Презираете меня? — говорил Шкалин. — Всё простить не можете?
 — Увольте, — раздражённо гаркнул я, — ещё здесь выяснять с вами отношения. Бог вас простит, мне негоже держать на вас зло.
Молчали долго. Мне сильно хотелось тогда побыть наедине, поговорить с Аней, пожаловаться ей, как мне её не хватает. Шкалин не уходил. В какой-то момент даже хотелось прогнать его в грубой форме, но он вдруг заговорил:
 — Как порой удивительно меняется жизнь... Всё становится неважным, пустым, когда хотя бы краем своего существа касаешься вечности.
 — Вы это к чему? — философские размышления Шкалина мне были неинтересны, ровно как и он сам. Но зачем-то я задал этот вопрос.
Тот снял очки, зашёл вовнутрь ограды, оказавшись рядом со мной.
 — Вы не представляете, как много изменилось в моей жизни, — говорил он. — Боже, как это странно звучит, но после смерти Ани я чувствую в себе некую невосполнимую пустоту. Поверьте, нелегко говорить это именно вам, понимая, что вам, по крайней мере, это глубоко неприятно. Уверяю, ни капли пошлости в моих словах нет. Сложно объяснить, сколь тяжела моя вина перед вами.
 — Что это вы вдруг? Неужто повиниться решили? Не старайтесь, я зла никакого не держу. Мало того, даже не думаю о вас.
 — Дело личное… А виниться… Виниться я ходил в храм, на исповедь.
 — ?!
 — Да-да, вы не ослышались. Что-то во мне будто взбунтовалось, нарушилось. Ни спать не мог, ни есть, работа казалась в тягость. Чуть с ума не сошёл, выпивать начал. В один день к отцу Василию заехал, к тому самому, что Аня ходила. Разговорились. И вдруг он меня как мальчишку отчитал, как пацана какого-то. Разозлился я тогда, хотел уже уйти. А он за руку взял, посмотрел в глаза, словно в душу, и сказал такие слова, от которых слёзы сами потекли. Никогда ещё такого со мной не происходило. В следующее воскресенье исповедовался, причастился. Батюшка епитимию наложил. Стал часто в храм ездить. И тут же посыпались искушения. Человек я видный, журналисты мигом просекли, давай в прессе, по телевидению трубить, мол, Шкалин богомолом стал, грехи замаливает, в монастырь собирается и прочее. Раньше на тусовках отрывался, нынче в церкви поклоны долбит. Да ну их... Моё личное дело, куда хочу, туда и иду. Пошумят и перестанут, так обычно бывает. Вы уж не обессудьте, иногда прихожу сюда на могилу, к Ане. Боюсь показаться сентиментальным, но благодарен я ей. Эта интрижка определила мой дальнейший жизненный путь, можно сказать, изменила его. Во всяком случае, я так думаю. Понимаю, звучит довольно странно, даже неправдоподобно, но факт остаётся фактом.
 — Ну что ж, я рад за вас.
Последнюю фразу я произнёс как-то сухо, равнодушно, без особого восторга. Может, потому, что в глубине души хранил обиду на этого человека? Или потому, что лишился чувственности? Той самой чувственности, радостного отношения к человеку, которые присутствовали в преподобном Серафиме Саровском, Иоанне Кронштадтском...
Шкалин больше ничего не говорил. Он надел свои очки, угрюмо попрощался, неспешно вышел из могильной ограды.
 — Постойте! — помню, когда окликнул его, удивился сам себе. Будто то был не я и не мой голос.
Шкалин нехотя обернулся. Я подошёл к нему и вдруг оробел, забыв, что хотел сказать. Не знаю, сколько мы стояли, глядя друг на друга. Шкалин молчал, я тоже.
 — Мы сына крестить хотим, — наконец удалось произнести мне.
Шкалин молчал, вероятно, не понимая, зачем его окликнули.
 — Хотите быть крёстным? — каждый раз, когда вспоминаю эту фразу, переполняют двоякие чувства.
Почему сказал это, да ещё кому? Шкалину... Какой из него крёстный? Человек только недавно стал интересоваться православной верой. Да и вообще, опрометчиво как-то. Сергей очень удивился, можно сказать, опешил от такого предложения.
 — Вы это серьёзно? — уточнил он, поглаживая ладонью щеку.
 — Вполне, — подтвердил я, и вмиг все терзающие сомнения улетучились сами собой.
Я видел, как сильно обрадовался Шкалин. Его лицо так изменилось в восторженных эмоциях, что мне самому стало радостно и легко.
 — Неожиданно… — Шкалин терялся в словах.
Он засунул руку в карман, вмиг вынул её, потёр лоб, огляделся вокруг, сияя улыбкой. Я ничего не ответил, просто протянул руку для рукопожатия. Шкалин тут же изменился в лице, сделался серьёзным. Мне показалось, что в его взгляде отобразилось доверие и уважение. После короткой паузы он также подал мне руку, и мы заключили крепкое рукопожатие.
Домой возвращался я в прекраснейшем расположении духа. Будто незримый тяжкий груз упал с души. Вроде бы ничего такого не произошло, а внутри ангелы поют. Примирение в любом его проявлении несёт огромный потенциал позитива. Во всяком случае, так я это тогда воспринимал.

продолжение следует...