Женщины рода. Я бы не додумалась

Я бы не додумалась…

Дед, ты меня слышишь:  я бы никогда не додумалась до такого.

Страшный голод 1933 года унес миллионы жизней по всей Украине.
В тот год моей маме было около пяти лет, ее брату Пете – около семи. Семья голодала так же, как и все.
Ослабленные от голода дети большей частью лежали где-нибудь на слабо теплившейся печи, ожидая возвращения родителей с работы на колхозных полях.

Крепкое хозяйство моей семьи еще до этого страшного периода, во время коллективизации было подчистую отнято новой властью.
Крупный рогатый скот, лошади были отправлены на колхозную ферму. Домашнюю птицу, коз, овец и прочую живность долго гоняли по огороду экспроприаторы-заготовители, прежде чем смогли окончательно опустошить хозяйский двор семьи.
Мои родные угрюмо стояли около хаты, не позволяя себе плакать или стенать.
Не «рыдали» также плужок, борона, топоры, вилы, лопаты и прочая утварь из сарая, лихо закидываемая в телеги людьми по большей части, никогда не имевшими своего хозяйства, не трудившимися от зари до зари на полях и огородах, возникшими из ниоткуда и увозившими все награбленное добро в никуда.
Иван шепотом и взглядом останавливал порывы своих домочадцев, стремящихся сохранить хоть что-нибудь из своих  вещей.
Ни молить! Ни просить!..
Оставили жить в деревне, не выслали, как иные семьи, в далекие края, и то, слава богу.
Наживееееем еще…
Вот только отчаянно сжалось сердце Ивана, когда посреди двора запылал костер из книг. Многие книги принадлежали еще моему прадеду Николенко Николаю, зверски убитому в 1917 году при разграблении сахарного завода, хозяином и управляющим которого он был. Усадьба также подверглась разграблению. Спасшиеся (моя прабабушка)  Оксана с дочерьми после этого погрома тайно возвращались в усадьбу. Все, что не имело ценности для грабителей, в том числе и книги, было разбросано, разорвано, разломано… . Видимо тогда часть уцелевших книг и перекочевала в новый дом моей прабабушки Оксаны, затем досталась бабушке Юле и дедушке Ивану. Это были книги по истории, астрономии, биологии, медицине, физике, технике… Здесь были и религиозные  и политические издания, художественная литература… .

К началу голодного 1933 года Юля и ее мама Оксана уже работали в колхозе. Иван работал машинистом и гонял поезда по всей России.
В тот страшный год семья выжила, благодаря тяжкому труду на колхозных полях, фермах. Каждый день бабушка и мама приносили кусочки сухарей, а также одну из двух, полагающихся работающим колхозникам, порцию похлебки. Дома голодные дети (моя мама и ее брат) с нетерпением ожидали вечера, чтобы хоть чуть-чуть поесть. 
Мама рассказывала, что в 1933 году в селе и районе было несколько случаев каннибализма: родители съедали своих детей, старшие съедали младших. Вдоль дорог лежали тела умерших и еще живых опухших от голода людей. Их не успевали хоронить. Да и некому было это делать.

Так вот. Мой дед Иван, видимо, памятуя перенесенный голод, предвидя наступление лихих времен, придумал следующее.
Перед самой войной, я так понимаю, что это было где-то в сороковом году, случился большой урожай пшеницы. Колхозникам выдали на трудодни много мешков зерна. В нашей семье в колхозе работали двое: Оксана и Юля. Заработано было много чего: и сахар, и масло подсолнечное, и зерно, и семечки, и ткани, и дрова….
Все радовались. Жизнь, казалось, налаживалась.
В период с 1935 и до 1940 года в семье родились еще трое деток, старшие уже пошли в школу. Из своих командировок Иван привозил учебники, настоящие тетради, цветные карандаши, перьевые ручки, одежду, обувь… Словом, жили, трудились, учились, любили друг друга.

Однажды ночью Галю (мою маму) разбудил отец и, молча, вывел на улицу, а потом в сарай, где уже находились Оксана, Юля и Петя (старший сын). Иван объяснил задачу: посреди сарая необходимо было выкопать огромную яму. Землю из нее нельзя было выносить на улицу. Никто из соседей ничего не должен был заподозрить.
Так что, работали несколько ночей. А Иван в это время из соломы плел полотно, густое и прочное. Когда яма была готова, Иван с помощью женщин засыпал и утрамбовал ее песком, заготовленным заранее. Поверх песка было постелено соломенное покрывало, причем, в несколько слоев. Стены также были обложены соломенными циновками. Затем в эту яму домочадцы ссыпали зерно пшеницы. Сверху накрыли такими же соломенными покрывалами. Долго «танцевали» на этих покрывалах, утрамбовывая зерно. Сверху толстым метровым слоем была насыпана и также утрамбована родимая землица.
Когда работа была выполнена, всем участникам было приказано забыть о ней до трудных времен.
Перед самой войной представители местной власти приходили за зерном, во время войны фашисты обыскивали все углы, искали схроны, но так ничего и не обнаружили. Удивительно то, что Галя и в самом деле забыла об этом схроне. Не вспоминали о нем и Оксана с Юлей. До поры.
Пронеслись страшные голодные годы войны, а в семье вспомнили о заветном кладе только в послевоенном голодном 1947 году. Страшный неурожай, послевоенная разруха, отсутствие каких-либо запасов. И при этом шестеро детей по лавкам на плечах двух женщин…
Кто из них, зайдя в пустой сарай, вспомнил о «золотом пшеничном запасе», история умалчивает. Также ночью обессиленные и голодные женщины с огромным трудом и без всякой надежды разрыли яму: что там? сохранилось ли?..
И, о, чудо! Зерно было прохладным, переливающимся в лунном свете и пахнущим, как будто его только что засыпали сюда!
Оксана набрала немного зерна, отправив свою дочь и внучку спать, смолола имеющимися ручными жерновами, сделанными еще до войны Иваном. И ночью же испекла оладушки. От запаха проснулись все. Ели, наслаждались, совсем понемногу. Малышам было строго-настрого приказано никому из соседей не рассказывать о том, что в семье был хлеб. Бабушка Оксана рассказала им историю о том, как где-то выменяла чуток зерна.
Днем она по-прежнему пекла лепешки из лободы, добавляя в них по горсточке настоящей муки. За этими лепешками обычно приходили соседские дети, привыкшие за годы войны к тому, что Оксана всегда старалась их хоть чем-нибудь подкормить. Так и пережили мои родные вторую страшную голодовку.
Благодарствую, дорогой дедушка!
Ты, и только, ты спас семью.