VII. Передреев и Рубцов в оценке критиков

 

     Александра Баженова в своей работе «…Вечности медленный ветер мое овевает лицо», где она дает обстоятельный обзор судьбы и творчества Анатолия Передреева пишет о значении его поэзии: «Передреев сердцем постиг жизнь русских во второй половине XX века, проник в нее такими глубинными тайниками своей души, что диву даешься: как ТАК можно писать?! Драматизм жизни русских (иногда даже через собственную семью) показан кинематографично, ярко, тонко, предельно сочувственно. Тихий свет горестной отчей земли в его стихах рассеян и нежно мерцает. При этом поэзия так музыкальна и легка, что душа каждого читателя поет вместе со стихом Передреева. Передреев, без сомнения, останется в веках любимейшим, удивительнейшим поэтом»

Вадим Кожинов делает следующий вывод, размышляя о роли этих двух поэтов -  Передреева и Рубцова – в русской поэзии:  «Провиденье часто приходит к настоящему поэту. Николай Рубцов и Анатолий Передреев, жившие в одном времени, увидели и отразили Россию второй половины XX века с двух сторон. Рубцов считал: «Мать России целой - деревушка». Именно отсюда черпала людские ресурсы страна, отдавая их для молохов войны, строек коммунизма, освоения целинных земель, для растущих промышленных центров. Рубцов с болью описывал опустевшие русские сам, куда и для чего деревни и села, где оставались одни старики, сторожащие обветшалые дома с пожелтевшими фотографиями некогда обширной родни на стенах; повалившиеся сараюшки; покосившиеся заборы. Села обезлюдели, одичали, а  иные – исчезли с лица земли». Но во времена Рубцова в этой деревушке «огни еще не погашены», и поэт явил всему миру любовь до боли к этой своей «тихой родине».

Передреев увидел Россию, перетекавшую из сел в города и большие поселки. Разросшиеся окраины городов поглотили теперь кажущиеся мизерными центры. Это новое пространство стало становым хребтом России. В «окраинной» провинции люди еще не научились жить по жесткому холодному ритму мегаполисов, еще селились большими семьями, с отцами-матерями, дедами…Еще несли в душе свежесть, чистоту полей, тонкие этические законы предков, создавали свой закон жизни».

Околица родная, что случилось,
Окраина, куда нас занесло,
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село…

Это и было болью всей жизни Передреева – потеря родины, невозможность существования где-то «между» городом и деревней.
 
В. Бондаренко в своей работе «Последние поэты империи», анализируя творчество А. Передреева, не соглашается с Кожиновым: «Берусь предположить, что трагическая грань в душе поэта Анатолия Передреева была не между городом и селом, а между Кавказом, куда он был выброшен, как и многие другие, на выживание, и Россией, где во славу революционной бури посшибало миллионы крестьянских гнезд. Сформированный Кавказом, он и на мелкорослых русских классиков, выходцев из русского Севера – Личутина, Балашова, Белова, Абрамова тоже поглядывал снисходительно. Горный воздух царил и в его душе, и в его поэзии. Потому он и жаждал во всем высоты, совершенства. И  не в силах этого достичь, уходил в немоту.  После окончания Литинститута  он уехал не в Саратов, не на русскую равнину, не под кукареканье петухов и пенье русских деревенских родников, а на родной-неродной Кавказ. Можно объяснить это и бытом, квартирными условиями, но можно и поднебесной свободой, горным воздухом, лермонтовскими традициями. Еще одно противоречие в его поэзии – он писал стихи о жизни, не похожей на былое величие красоты. С одной стороны – грешная и бренная жизнь – с другой идеал недосягаемой красоты».

В. Бондаренко упрекает Кожинова в том, что он придумал для поэта некое «прокрустово ложе», придумал ему роль певца «окраины», когда он ушел из деревни, но не вошел в город.

Критики утверждают, что славу Передреев знал недолго, года два-три, не более. Написал он всего лишь около ста стихотворений. Большая часть их создана  до 1970 года. В. Кожинов считает, что объяснение этому можно найти в высочайшей требовательности поэта к себе. Он стремился писать «первородно», т. е. так, как писали в 19 веке, как писал, например, его любимый Лермонтов. Но так  писать в 20 веке уже невозможно. А на меньшее он не соглашался, поэтому написал немного, но среди написанного нет «проходных»,  нет черновых, все набело и талантливо. По меткому замечанию одного критика, Передреев не написал ничего лишнего». Таким вот образом объясняется поэтическая «немота» Передреева.

Как известно, с конца 60-х годов Анатолий Передреев занялся переводами стихотворений национальных поэтов. Это поэты Прибалтики, Закавказья, Средней Азии. Около 40 поэтических  сборников было переведено на русский язык. Один из таких сборников, азербайджанского поэта Наби Хазри был удостоен Ленинской премии. О Передрееве никто не вспомнил. «Наградам не подвержен», - шутил он. Конечно, одной из причин обращения к переводам – причина материальная, эта деятельность хорошо оплачивалась, а Передрееву нужно было содержать семью. А может быть, именно это занятие и  привело поэта к «немоте».

Н. Я. Мандельштам  в своей книге «Воспоминания» приводит рассуждения Осипа Мандельштама: «Когда приходит счастливый момент вдохновения, в ушах начинается легкое постукивание. Сначала едва уловимое, оно становится все громче, все настойчивее. Вот уже зазвучал ритм в этом постукивании…Бери, поэт, бумагу и ручку, пиши. У тебя САМО будет писаться». «Никуда не деться от этого, - продолжает поэт. – Вот когда к Анне Ахматовой пришла, «застучала» в висках «Поэма без героя», она не хотела ее писать, знала, что будет много мук. Она пошла стирать. Но ничего  было сделать нельзя: поэма звала ее».

О. Мандельштам был уверен, что эти моменты нужно ждать,  беречь себя, свой поэтический слух, не отвлекаться на мелочи, оставаться цельным, «неразмененным». Он был против переводов: чужой ритм собьет твой собственный. Может быть, именно это и произошло с Анатолием Передреевым?

  После безвременного ухода  поэта Василий Белов написал: «Двенадцать передреевских строк (стихотворение «Когда с плотины падает река… »), всего двенадцать, говорят мне больше, чем целый двухтомник стихотворного публициста, про которого один болгарин сказал: “Он всегда на баррикадах, то с той стороны, то с этой”.

Баррикады, однако ж, нужны больше для самоутверждения, чем для самовыражения. Для настоящих поэтов, как мне представляется, баррикады вообще не нужны.
Скорбь, вызванная безвременной смертью подлинного поэта, от времени не стихает. Тепло живого общения ничем не заменишь. Но мы читаем его стихи, и тогда вступает в свои права живая память».
Одна фальшивая, синтетическая, да впридачу еще и денежная, поэзия беспамятна и безблагодатна…»

Как бы то ни было, Анатолий Передреев оставил после себя немного стихотворений, но все они – высшей пробы. 

А вот у Николая Рубцова было все наоборот. Уже в 14, 15, 17 лет он писал великолепные стихи, можно сказать, классические стихи. «Деревенские ночи», например, 1953 года.  По-видимому, в 1955 году (будущему поэту 19 лет) во время жизни в Приютино им написаны такие стихи, как «Морские выходки», «Берёзы», «О собаках», «Снуют. Считают рублики», «Поэт перед смертью сквозь тайные слёзы», «Утро утраты». Во время службы на Севере Николая «учили» писать стихи на современные темы, на злобу дня, ура-патриотические. В Ленинграде его «учили» писать стихи модернистские, где главное форма, игра со словом, со звуком, смысловая непонятность. В Москве «учили» избегать мрачности, старались приблизить к оптимизму советской молодежи. В Вологде «учили» перестать писать о крестах и могилах.
   
     Поражает то, что  Николай Рубцов остался верен себе и своей поэзии. Конечно, что-то он взял. Но своего ничего не потерял. Поэтому и писал в Николе в летние месяцы 1963 – 1964 годов десятки стихотворений одно за другим.    Поэтому и потрясла всех его «Звезда полей», вышедшая в 1967 году.


В качестве итога можно привести слова Владимира Цыбина, писателя, автора многих сборников стихов и прозы: «Оба поэта создали классически-строгие, точные, наполненные энергией болящего горячего сердца стихи. Оба они – русские по духу поэты. Они предельно исповедальны в их святом грехе губить себя в слове до конца, идти на дно в небрежении  к себе, к своему предназначению ради какого-то тайного пророчества о себе и своей родине. Оба они подводили свою душу к пропасти, к пропаду…»  И оба они вошли в большую поэзию и по праву теперь существуют в ней.