Ильин день

Поднялись затемно. Старики хотели поскорее покинуть Поярковскую — Ильин день уже. Сколько уж говорили, что не пойдут казачить, а местные знай подливали им да уговаривали. Про себя-то мужики понимали, что там, на Воронеже, их в казаки бы не взяли, да сюда-то они за вольной землёй, а не за государевой службой ехали.
Чуть рассвело, заскрипел, пошёл обоз. Спереди — три казака, гурана по-здешнему, да хмельной после вчерашнего землемер. Его, верно, тоже немало подпоили. Когда он стал нести, что и земли за Поярковской нет, и озеро, где стать предстоит, гнилое, и дров, мол, дальше нигде нет. Да как же её нет, землицы-то, — кругом нетронутая стоит, травы в пояс. От духа травяного волы и кони пьянее нас вчерашних. Ручьи в низинках-падях текут себе, не обманешь, брат — проживём…
У казаков, однако, свой резон: Не остались! Сколько девок рослых голубоглазых для наших орлов подрастает, ребятишки рослые хоть завтра в седло. Девкам нашим чернявым для породы женихи… А, и за двадцать вёрст посвататься можно да в станице куда уж сподручней! От казаков сколько невест увозят! Два года уже переселенцы на ходу, на марше, а всё как расейские мужички рассуждают: негоже нам в казаки идти, нам землицу свою орать надо, будто казённая казачья не так родить будет.
Солнце прочно подпёрло зенит когда землемер на манер Колумбовского матроса возопил:
— Озеро!
Круглое блюдо озера, обрамлённое ожерельем кувшинок, замерло, удерживая прямо посередине нестерпимо сияющий белым золотом диск.
— Тут вот и тракт пройдёт…
— Откуда? — загомонили мужики
— Из Поярковской, — медленно и как-то вдруг задумчиво произнёс чиновник и, проведя указующим перстом с юга на север, остановил его там.
— И куда?
— Да никуда… пока…  А потом, — оживился землемер, — там будут деревни, сёла и… города. — И замолчал вдруг, будто убоявшись полёта фантазии, навеянной указами.
— Ты это, — запросто ткнул пальцем в государева человека дед Василий (за годы пути отучились всем подряд кланяться да по вашеству кликать), — скажи, где тут лес на избы брать.
— Тут тайга…
— Тайга! — загомонил табор. — Глянь, вон сосна, а вон листвяк, пихта, пихта-то какая! — тыкали вразнобой пальцами в окрестные сиротские перелески. — Ты того, барин, мы тайгу-то повидали в дороге…
— Вёрст тридцать-сорок… Ну или… шестьдесят-семьдесят…
— Или с Даурии уже до Поярковой сплавить, — веселилось мужичьё, — скорей будет, чем на волах за сто вёрст переть. Пока навозим — и околеем, зимы-то тут ай да люли!
— На первую зиму тут землянки рыть надо, избу не успеешь поставить.
— Да хворостом этим перекрывать?— крикнул кто-то.
— Тятя, может, пошлём ребят с казаками речку-то поискать? — перебил гомон Иван, встрепенув дряхлеющего патриарха Василия. — Перед Поярковой-то на Амуре устье какое-то было — не иначе недалеко тут. И птица вон речная туда-сюда летает.
— Ехайте, — махнул тот. И казак махнул, старшой (молодой всё на девок таращился):
— Езжай поперёк увала, там речка, не как Амур — так, переплюйка… — «Точно уедут нечестивцы, с будущего тракта уедут, вольницу разнюхали. И не видать моему Гришке русской жёнки».
 
Доходил в котлах кулеш, клонилось солнце к закату. И, когда уже наполовину оно опустилось за увал, на его пустынном гребне обозначились, почти чёрные в лучах заката, силуэты трёх всадников. И, чуть обозначившись нимбами, снизошли они в распадок, чтобы предстать ошалевшими перед дедами, отцами, женами и детьми своими:
— Тятя! Там река, завитая, завитая, под горой зелёной, и яр над излучиной красный…
— Как это красный?
— Ивняк там красный по берегу, и песок на обрыве красный. Право слово, тятя, прям как на реке Воронеже.
— И лес-дубняк не сибирский, а как в Расее.
— А озёр — с горы посмотрели — видимо-невидимо! Загляделись, вот и замешкались…
— Так, тово… — завозился дед Василий.— Не наше тут место, барин, дальше пойдём…

Поезд замедлял ритм своей дорожной мелодии, подтормаживали мелькающие за окном сосны. Денис, из партикулярного уже переодетый в форменное, поедал взглядом идиллию пейзажа. Рассказ деда покадрово отражался на нём. Почему сейчас?.... Верно, попутчик Витас, без умолку от самой Москвы рассказывая о прошлом Литвы, разбередил душу. Вытащил историю из Истории. Где в школьной программе говорится о Литве от моря до моря, когда литовцы брали Москву… Там же — поляки, в Смутное-то время… Да, Польша тогда была Литвой… А Смоленск чьим городом был?.. Думаешь?... А князь Курбский к кому тогда в Смоленск перебежал? А Глинские — они, что поляки? Они Гедиминовичи, как этот Курбский, только наоборот перебежали… Правильное, но с протягом произношение Литвина убивало — совсем недавно, чётко и без акцента, дед напоминал эпопею основания Красного Яра. Они оба загнали историческое прошлое в угол, где не было места школьной мифологии про Троцких, Свердловых, Бухариных, Лениных, Моисеевых, Магомедовых, Христосовых и прочих… Кстати, у Маргарет Митчел действие в романе происходит как раз в то время, когда основывается Красный Яр, а там ни слова о Джорже Вашингтоне или кто там ещё у них, а роман читается на раз!
— Ты, Денис, на станции осмотрись, да около магазинов, там наверняка военные машины будут. Зачем тебе до автовокзала чемодан тащить?— прервал размышления попутчик.
— Осмотрюсь, — заверил лейтенант, покидая вагон. — Пока, историк.
 «Уазик» стоял неподалёку. Водитель выскочил и, «поедая глазами начальство», представился вдруг так громогласно, будто на ярмарке родню встретил. Низвергнув из правой руки неподъёмный балласт чемодана, Денис спешно притопырил кисть правой верхней конечности к козырьку и дал ему волю командой, как царь Николай Второй крепостным.
— Что это ты, товарищ лейтенант-генерал, моих подчинённых шкалишь? —окликнули из-за спины. Обернулся…
— Майор Поляков, разрешите представиться. — Похоже и этот крепыш был очень обрадован. — Какие планы на сегодня, лейтенант?
— Переоденусь в парадку, представлюсь.
— Кому? Сегодня второе августа! День ВДВ!
«Ильин день, ничего себе совпадения», — подумал лейтенант, а вслух сказал:
— Пока с Дальнего Востока ехал, дни напрочь попутал.
Денис неожиданно рассмеялся: ничего себе — магия даты! Он вдруг увидел, что ни у майора, ни у солдата на груди не было гвардейских знаков. «Да, дивизия-то учебная, с чего ей быть гвардейской? Куда тебе, Денис, с твоим раритетным бронзовым гвардейским знаком? Не наше это место, барин, дальше поедем!»
— Что тормозишь, служивый? Садись, праздновать поехали!
Через две недели майор Поляков подвёз Дениса до Каунаса. Им оказалось по пути: оба по разным причинам переводились в седьмую гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Майор Поляков шёл себе на повышение, Денис — на своё место, а история продолжалась.