Белая ворона

"Тебя слишком много!» - вот, пожалуй, главное послание, которое я слышала всегда в свой адрес, начиная с самого детства. Слишком громко, слишком ярко, слишком вызывающе, слишком самобытно. Слишком!
Как мне было трудно жить с этим «слишком»! Как мне хотелось, чтобы вместе, чтобы весело, чтобы я тоже была! Я это свое «слишком» утаптывала, как могла. Но оно пролезало, прорастало, пробивалось.
В хорах мне говорили, что слишком много тембра, на вокальном отделении академического вокала – что слишком не понятно высокое или низкое сопрано. Даже в детском театре, где, на мой взгляд мое «слишком» должно было пригодиться как нельзя лучше, худ.рук сказала мне, что слишком смешно играешь. «Здорово, мы тут все уписались, но уж как-то слишком самобытно».
Я помню, что в детстве, мне было наплевать на чужое мнение относительно своего творчества. И Слава Богу попадались на моем пути такие художественные руководители, которых мое «слишком» не напрягало, а напротив, радовало. Запевала я всегда в пионерском лагере самозабвенно «Раненую птицу» и режиссировала детские постановки к родительскому дню, в которых сама же и играла.
А вот юность причесала меня под корешок. Держалась долго, а потом начала сомневаться. И пошла слушать других. Прилежно так слушала, уму разуму училась, переделывала себя, перекраивала. И в таком перекроенном виде принималась в коллективы. А там уж изо всех сил старалась, чтобы не один росток своего «Слишком» не прорвался, не пролез, чтобы никто об этом моем страшном недуге не догадался. И действительно, стало мне казаться, что они все правы, что какая-то я непричесанная, ни к какому жанру меня не прицепить, и голос какой-то странный, да и сама я какая-то пестрая слишком. «Слишком» победило меня.
И все бы ничего, жить можно, но так тошно… Зато с людьми, зато вместе…
А потом и петь расхотелось, и стихи иссякли, и осталось только христианское смирение и вялая надежда на чудо.
И появилась зависть. Зависть к тем, кто не стер себя, а особенно к тем, кто нашел еще таких же не стертых. И живут они в параллельном от меня мире и там им хорошо.
И так дошла я до отчаяния, до злости на весь белый свет. Научившаяся так долго предавать себя, теперь не знала, как перед собой оправдаться.
И однажды я сказала себе: прости.
Я предатель. Мне не хватило веры и сил остаться собой.
Занавес.

Я никуда не сбежала из этой правды. И жила, пережевывая ее, объедаясь ей до рвоты. Утирала рукой рот и снова набирала ложку. Мне снились страшные сны, где разлагались трупы моих зверей, где маньяки имели меня в подвалах и там, во сне, я знала, что выхода нет.
И так было долго…
И узнавала с каждым отравленным днем, сколько стоит предательство себя. И иногда мне хотелось сбежать к людям, в веселые компании, снова быть кем-то понятным. И я едва не срывалась. Вернуть себе себя – это выслушать от каждой внутренней Птицы, Зверя и Рыбы как им жилось без тебя, что они едва живы, а кто-то нет. Это кормить каждого с руки каждый день. Просить поверить. Ждать. Они улетают, уплывают и уходят в леса. И от туда молчат. И я стою с протянутой рукой…
И я шепчу им, я кричу им, я рыдаю им: я нищая без вас!!! Я буду тут стоять, пока вы не вернетесь.
И так было долго…
И однажды маленькая птичка осталась сидеть на моей руке. Маленькая, серенькая, такая невзрачная пичуга. У нее были оторваны лапки, я пришила их нитками. И я сказала ей: ты самая прекрасная птичка для меня! И она осталась жить у меня за пазухой.
Потом стали возвращаться остальные. И возвращаются до сих пор. Я вычесываю им шерсть, кормлю, глажу и любуюсь какие они злые, веселые, коварные, дикие, живые. Любуюсь и не нахожу в них никакого «слишком». И мы поем песни! Горланим, квакаем, воем, чирикаем и рычим. Иногда я им рассказываю сказку про одну девочку, которая заразилась болезнью «слишком» и долго думала, что она неизлечимо больна. Но потом взяла себя в руки и пошла искать волшебное снадобье. И все закончилось хорошо.