Моя новая книга Я люблю тебя, жизнь!

Со времени выхода в свет моей первой книги эссе об оперных и балетных спектаклях «Голос растревоженной души», которую я посвятила Владиславу Сулимскому, своему любимому певцу в Мариинском театре, прошло почти два года. За это время накопилось много впечатлений и размышлений, выкристаллизовался новый сборник, который я назвала «Я люблю тебя, жизнь!». И это, скорее, автобиографическое издание, своеобразная дань благодарности тем, кто сыграл и играет в моей жизни весьма существенную роль. Вся книга посвящена родным и друзьям, а три из ее четырех частей – наиболее значимым для меня людям. Первая – моей маме, Лилит Николаевне Козловой, профессору, доктору биологических наук, подвижнику и просветителю, в последние тридцать лет знатоку и исследователю жизни и творчества Марины Цветаевой. Вторая – моему многолетнему близкому другу Жану Бареевичу Миндубаеву, талантливому журналисту и литератору. Третья – Владиславу Олеговичу Сулимскому, выдающемуся певцу Мариинского театра.

 3 октября, в день рождения Владислава Сулимского, мне приятно было сделать ему свое скромное литературное подношение - новую книгу эссе "Я люблю тебя, жизнь!"

Ниже приведено предисловия "Большое видится на расстоянии" к моей новой книге. Из него  становятся понятны ее идея и содержание. Отдельно дается и вступление к третьей части «И душу с душою говорит», посвященной Владиславу Сулимскому. Этот фрагмент озаглавлен «Певец космического дарования».

Большое видится на расстоянии
Вместо предисловия
Эта книга обо мне, о людях, которые мне дороги. Их немало! Некоторых из них я безмерно люблю. Они сделали и делают мою жизнь прекрасной. Все, что я здесь пишу о себе – это сегодняшнее восприятие прошлых событий, по большей части фрагментарных. Но в этих кусочках минувшего воссоздается моя жизнь, которую сегодня я оцениваю, как счастливую, многоликую, полноценную! Мою! Эти воспоминания, возникающие нередко в связи с какими-то музыкальными впечатлениями, словно прошли сквозь фильтр времени, освободившись от сиюминутных мелочей и обыденных конкретностей.
Когда оглядываешься назад, на прожитые годы, многие детали уходят в тень, и вырисовывается общая картина, которая напоминает жанровую сцену в отдаленной перспективе. Она очень субъективна. На ней много людей, сливающихся в группы, там проступают некоторые лица, одни отчетливее, другие словно размыты временем… Память воскрешает имена, облики, поступки, которые запомнились, сделались фактами и даже вехами жизни, сказались на ее течении, на интересах, желаниях, представлениях. Друзья, подруги, приятели, учителя, коллеги, знакомые, случайные собеседники, попутчики… Каждый внес какой-то штрих в общий рисунок. Этот человеческий калейдоскоп иногда не поддается предсказанию, он вовлекает в свои узоры тех, кого и не предполагаешь там увидеть, и убирает тех, кто, казалось бы, должен там быть непременно. Но отдельные лица проступают в этой жизненной картине особенно масштабно и значимо, воплощая свою глубинную созидательную силу. Это те, кто своей личностью, своими действиями, своими чувствами, самим фактом своего присутствия в моей жизни, прямого или косвенного, определили то, кем я стала, что смогла узнать, полюбить и сделать в этой жизни. Их послала мне судьба, а я не упустила возможность и взяла от них все, что могла, что требовала моя натура, чтобы реализовать свои способности, желания и стремления, чтобы в итоге я ощутила себя состоявшейся личностью, а саму жизнь – удавшейся и счастливой!
Эти люди стали вольными и невольными ваятелями моей личности, они прорисовали и наполнили смыслом задатки и наклонности, заложенные во мне от природы, дали пищу моей душе, пробудили чувства и наполнили сердце любовью, теплотой и пониманием! Они сделали меня такой, какая я есть. Именно им я и посвящаю эту книгу.
Люди, которых я помню и которым я благодарна за то, что они привнесли в мою жизнь, были не идеальны, но они в разное время «подкармливали» разные стороны моей натуры, формируя и развивая вкусы и предпочтения. Кто-то удовлетворял мою тягу к музыке, пению, танцам, кто-то давал пищу воображению, читая вслух хорошие книги, водя в театр, в музеи, в кино или просто давая деньги на билеты в оперу или балет.
В моей жизни всегда было много хорошей музыки. Она наполняла наш дом постоянно. Слушать ее стало главной потребностью еще в школьном детстве, в том числе и благодаря двум моим отчимам – Анатолию Аркадьевичу Кролли, приятный баритон которого звучал по вечерам в нашей просторной комнате в василеостровской коммуналке, и Александру Трофимовичу Терентьеву (Козлову после женитьбы на моей маме), обладателю красивого тенора, исполнявшего дома массу оперных теноровых арий, немало знавшего о великих итальянских певцах и любившего об этом рассказывать. Многое в моем музыкальном развитии дала мне моя гродненская подруга Ольга (Леонидовна) Орлова, которая, хоть и была на год младше меня, но прекрасно играла на пианино и очень любила это делать (впоследствии она окончила институт имени Гнесиных, работала концертмейстером и преподавателем музыки в Подмосковье). Я же начала обучаться игре на фортепиано достаточно поздно и особых успехов в этом не достигла. Уже будучи взрослыми, моя сестра Ирина и ее сыновья – Алексей и Александр (Козловы), все профессиональные музыканты, дали мне возможность услышать вживую несметное количество прекрасной инструментальной музыки. А с сестрой под ее аккомпанемент мы часами пели дома любимые народные песни, романсы, арии из опер.
Мамина аспирантка, а также коллега по преподаванию Лариса Ларионовна Сергеева, с которой я дружила много лет в Благовещенске и в Ульяновске, сумела дать мне понять, каким разным бывает у людей восприятие музыки. Меня поразило, что в студенчестве у нее мерилом совершенства служило «Итальянское каприччио» Чайковского, и все, что не дотягивало, по ее мнению, до его уровня, не заслуживало ее одобрения. Она со смехом рассказывала, как думала когда-то про эстрадных исполнителей: «Бедные, они не могут петь или играть, как “Итальянское каприччио”!» А еще она рассказывала про казахского народного музыканта Курмангазы и оркестр его имени, который она часто слушала, когда училась в институте на Урале. Я была очень горда, что знаю, кто это такой, когда пятнадцать лет назад, путешествуя на машине по дельте Волги в Астраханской области, случайно заехала с друзьями на тихое сельское кладбище, посреди которого возвышался белый мемориал этому музыканту…
Немало песен перепели мы с моей веселой ульяновской подругой Татьяной (Ивановной) Тимофеевой. Это были незабываемые дни, когда мы, делая вместе самые скучные дела, постоянно смеялись, перекидываясь всякими шуточками, на которые, как она замечала, даже «кони оборачивались»! Потом с другой подругой и коллегой по журналистскому цеху и по университету в Ульяновске и Петербурге Людмилой (Алексеевной) Евдокимовой (Ртищевой) мы разделили немало музыкальных впечатлений во время наших совместных путешествий.
А мой друг и многолетний начальник в последние пятнадцать лет Александр Викторович Хохлов, которого я искренне люблю, словно луч здравомыслия в моем временами слишком лучезарном мире, возвращал меня с небес на грешную землю, подтрунивая над моими оперно-балетными увлечениями. «Тебе бы корову, а лучше двух!» – резонно цитировал он анекдот про крестьянку, впервые узнавшую о проблемах Анны Карениной, выслушивая мои восхищенные тирады после очередного спектакля с любимым певцом. Сетовал он и на то, что некому удержать меня, «чтобы не шлялась по театрам», придумывал мне разные забавные прозвища, чем ужасно меня веселил и каким-то таинственным образом подогревал мои «пагубные» музыкальные увлечения, невольно подталкивая к написанию и этой книги. Его полные юмора рассказы о посещении различных оперных спектаклей в России и за рубежом всегда были залогом моего прекрасного настроения.
Есть еще один замечательный человек, с которым меня свела судьба. Это мой дорогой голландский друг Марк Шметс. Именно он догадался пригласить меня в театр на оперу «Борис Годунов» лет 12 тому назад, тем самым вернув в привычный образ жизни, из которого я была выбита рядом жизненных обстоятельств. Он очень украсил мою жизнь своим присутствием. Его искренность, обаяние, умение глубоко чувствовать, а также образованность делали и делают его самой приятной компанией для общения. Мы много вместе путешествовали, часто бывали на балетных и оперных спектаклях. Мы оба любим музыку, обожаем «Жизель»…
Я благодарна и двум моим прекрасным коллегам, профессорам и докторам филологических наук. С Сусанной Галустовной Антоновой, московским специалистом в области книг по искусству, автором многих учебных изданий по книжному делу, просто замечательным человеком и интересным собеседником, у нас уже много общих музыкальных воспоминаний. Наши дружеские отношения начались еще в Ульяновске и продолжаются до сих пор. В свое время она помогла мне с работой, когда я переехала в Петербург. А Клара (Ивановна) Шарафадина, филолог-пушкинист, автор монографий по языку цветов в литературе, в последние десять лет постоянно подогревала мой интерес к оперному театру, к выдающимся певцам, в том числе к Татьяне Сержан и Владиславу Сулимскому.
Но я не назвала еще самых важных людей, которые стали самыми значимыми для меня, для моей души, для сердца и разума. Сегодня я понимаю, что на протяжении жизни, в каждый отдельный период, а их, как минимум, три, всегда был человек, дававший душе ту пищу, которая ей в тот момент требовалась, чтобы расти, развиваться, быть наполненной.
До 28 лет это была моя мама, Лилит Николаевна Козлова (в этом году ей исполнилось 90 лет). И не потому, что она мама, а потому что она – удивительный человек! Знающий, мудрый, эмоциональный, с широким кругозором и неиссякаемой энергией! Она сумела столько вложить в моё непоседливое существо, одухотворить его, подтолкнуть интеллект в нужном направлении и дать толчок позитивному мироощущению! Она любила рассказывать о том, что делала, что читала, о чем думала. Всегда вовлекала в свои занятия, в круг своих интересов и увлечений. Приобщила к водному туризму, к чтению лекций по линии общества «Знание», к научной работе, к литературе. Она много читала мне вслух, лет до четырнадцати, перечитала целые собрания сочинений, все-таки добившись, что я стала много читать сама и полюбила это занятие. Мы с ней были одной крови. Ей почти ничего не надо было объяснять. Она не удивлялась моим, порой, безудержным проявлениям, не осуждала их, не пыталась подменять мои решения своими. Она сама многим интересовалась, любила путешествовать и нас приучила к этому. Мы трижды ездили на поезде по Транссибу – от Благовещенска до Москвы (7 дней), и один раз – от Благовещенска до Владивостока (полтора суток). Она не боялась круто менять свою судьбу, уезжать из больших городов, Москвы и Ленинграда, в отдаленные и очень отдаленные уголки страны, например, в Белоруссию и на Дальний Восток. Ей все было интересно. Она умела ладить с людьми и умела их слушать. У нее была масса увлечений – альпинизм, горные лыжи, туризм, поэзия, музыка. Позднее она увлеклась изучением жизни и творчества Марины Цветаевой, написала о ней около десятка книг, нашла ее настоящую могилу. Объединила самодеятельных поэтов, бардов и других пишущих и поющих людей Ульяновска, организовав у себя дома «Литературную гостиную», а затем и Ульяновское отделение Московского профессионального союза литераторов. Ей ничто не мешало двигаться вперед в работе, в увлечениях, в реализации устремлений. Ни четверо детей (я – старшая), ни недостаток денег, ни другие жизненные трудности. Уже в сорок лет, когда младшей дочери Татьяне едва исполнилось два года, она была доктором наук и профессором, заведовала кафедрой физиологии в медицинском институте, читала основной курс лекций аудитории из 500 студентов. Преподавать она перестала лишь пять лет назад.
Затем почти четверть века самым важным для меня человеком был Жан Бареевич Миндубаев, мой многолетний друг, талантливый журналист и литератор, как выяснилось, главная любовь моей жизни. При его сложном характере и непростых условиях наших отношений, он сумел дать столько моей душе, сердцу и разуму, сколько не удавалось никому. С ним я была счастлива, это я сейчас знаю абсолютно точно. И множество лет я ощущала с ним такую многостороннюю наполненность своей жизни, что никто кроме него мне не был нужен. Мне хватало его и в событийном, и в интеллектуальном, и в эмоциональном плане. При всем нашем несходстве, мы были похожи в главном – в мировосприятии, в эмоциональном потенциале, в интеллектуальных интересах и ценностных ориентирах. Его не пугала сила моих чувств, поскольку даже в его 47 лет мне было его не переплюнуть. А в изящном эпатаже в поведении я и близко подступиться не могла, смелости не хватало. Чувства юмора ему было не занимать, и знал он столько, что говорить мог часами, и делал это с удовольствием. Он любил русскую поэзию и русскую литературу, которую я тогда знала в пределах школьной программы. И если моя мама развила во мне любовь к английской, норвежской, американской и прочей западноевропейской литературе (из русских писателей она любила только Куприна), то он привил мне вкус к русской – к Бунину, Пушкину, Набокову…. Он и сам писал много, и любил сразу проверять результат на слушателе. Я всегда с интересом слушала, поскольку тоже была не чужда такому виду творчества и начинала работать в журналистике. Но писать так легко и интересно у меня тогда не получалось. Мне нравилось выполнять при нем и секретарские обязанности: перепечатывать его тексты, позднее помогать собирать материал для путеводителя по Волге, писать черновые тексты для книги о телефонной компании. Именно он надоумил меня подготовить биографическую книгу о жизни и деятельности С. А. Бутурлина, когда в музее, где я работала, мне поручили изучать хранящийся в его фондах архив этого выдающегося ученого. И я это, в конце концов, успешно сделала. У него было много интересов, и он не любил заниматься этим один (кроме работы). Поэтому мы в те годы почти все делали вместе. С ним я освоила охоту на пернатую дичь и рыбалку, объездила массу глухих углов Ульяновской области и Татарстана. Освоила кое-что из деревенского быта. Вместе мы обустраивали деревенский дом и приусадебный участок, которые он приобрел. Никаких изысков, только необходимое, и почти все своими руками. С ним, выросшим в деревне, я научилась косить траву обычной косой-литовкой, насаживать ее на окосье, перекладывать печку в русской бане, поднимать просевшее крыльцо, ремонтировать стропила на крыше и, как вершина достижений, полностью накрыть шифером две крыши на деревенских пятистенках (на его и моем домах), причем тут первопроходцем была моя мама, которая рискнула это делать сама, когда купила дом в деревне, крытый тесом, а я ей помогала. У нас в семье все это было в порядке вещей.
В последние годы особое место в моей душе неожиданно для меня занял выдающийся оперный певец, лучший баритон Мариинского театра Владислав Олегович Сулимский. Своим творчеством он всколыхнул во мне ранее дремавшие мысли и чувства, вернул вкус к литературному самовыражению, подтолкнул к прежде не интересовавшим меня направлениям деятельности. Его прекрасный голос, звучащий в операх Верди, Чайковского, Вагнера, Мусоргского, Римского-Корсакова подарил мне столько радости, столько сильных эмоций, столько впечатлений, что кажется, надолго хватит. Благодаря ему во мне собрались воедино моя любовь к музыке, к пению, в литературе, мои профессиональные и человеческие интересы, и это вывело меня на некую иную ступень самореализации, увлекательную для меня самой, вдохнуло новый интерес в мое мировосприятие, сделало привычные дела радостным процессом. Вернув гармонию душе, он невольно дал мне возможность взглянуть на события моей жизни под совсем иным углом зрения, пробудил светлые воспоминания, свободные от ненужных мелочей и конкретностей. Я словно заново увидела на расстоянии то Большое, что дала мне судьба, спокойно и радостно! Как ему удалось это сделать, я не знаю. Такие вещи – всегда тайна!
Каждому из этих трех людей посвящен один из разделов книги, в четвертом же собраны эссе, касающиеся моих наиболее ярких музыкальных и иных впечатлений последнего времени.