Краски Вечного Мироздания

    Краски Вечного Мироздания, отразившие «Свет Незакатный».
    (Поэзия И.А.Бунина…и не только его)
О радость красок! Снова, снова
Лазурь сквозь яркий желтый сад
Горит так дивно и лилово,
Как будто ангелы глядят.
     Отчего же такая радость?! Без сомнения, от созерцания Творения Божьего! Сквозь земной сад «горит» Божественным огнём Небо - и глядят на Божий мир ангелы. Синий цвет, бездонная глубина небес, твердь небесная, которую можно созерцать очами плотскими, возводит к Миру Горнему, к «жилищу» сил бесплотных, поющих Славу Нашему Общему Отцу и Создателю.
       «Смысловая гамма иконописных красок - необозрима, как и передаваемая ею природная гамма небесных цветов. Прежде всего, иконописец знает великое многообразие оттенков голубого - и темно-синий цвет звездной ночи, и яркое дневное сияние голубой тверди, и множество бледнеющих к закату тонов светло-голубых, бирюзовых и даже зеленоватых». Так писал  в знаменитых «Трёх очерках    о русской иконе» истинно русский мыслитель, страдалец – князь Е.Н.Трубецкой, имя которого ныне известно многим.  И хоть в статье речь идёт не об иконах, а о русском литературном пейзаже, слова эти столь же «актуальны» -  тем более, если говорить о поэзии Ивана Алексеевича Бунина.  Многие  стихи его как будто «раскрашены», вернее – «расцвечены».  А синий цвет, кажется, -  один  из самых главных в творчестве поэта, о чём будет сказано далее. 
   И вот в приведённом  в самом начале произведении  для лирического героя с ангелами  неразрывно связан  пейзаж ранней русской осени, столь любимой многими поэтами. И  даже ангельский мир воспринимается  через цвет.
    Удивительно – вроде бы нет в русском языке наречия «лилово», да и сам лиловый цвет получается от сочетания синего вовсе не с жёлтым.  Однако, речь  не о мольберте художника, а, как уже очевидно,                о  бесконечной «палитре» красок мироздания, отражающих и мир духовный,  незримый человеческим оком.
     И снова перед нами  знаменитые «Три очерка», отражающие, словами самого же автора, «умозрение в красках» и соединяющие «два мира». 
     « …голубым представляется …тот общий фон неба, на котором развертывается бесконечное разнообразие небесных красок, - и ночное звездное блистание, и пурпур зари, и пурпур ночной грозы, и пурпуровое зарево пожара, и многоцветная радуга, и, наконец, яркое золото полуденного, достигшего зенита, солнца». 
Все эти образы, так или иначе, воплотились и у И.А.Бунина.
О радость радостей! Нет, знаю,
Нет, верю, господи, что ты
Вернешь к потерянному раю
Мои томленья и мечты!
И  «возвращается» лирический герой,  созерцая  вечную «палитру» земных красок, подаренную нам Самим Творцом!
  Обратимся  же снова к «палитре»  поэзии И.А. Бунина – и столь любимому им синему цвету.   
Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца
 Как и в приведённом ранее  произведении, перед читателем предстаёт сочетание синего             с жёлтым – с «золотым». И снова  ранняя осень – лучшее время для философского размышления о сути земного бытия, для осмысления своего духовного опыта. Конечно,  сразу же невольно вспоминаются и «хрустальный день», и «лучезарные вечера», и  «чистая и тёплая лазурь»,  «льющаяся» с небес, столь ярко описанные  Ф.И.Тютчевым.  (Именно образ осеннего сада, с которого начата статья,  и эти с детства запавшие в душу образы, созданные поэтом девятнадцатого века, натолкнули  автора книги «Смысл иконы» -  Николая Михайловича Тарабукина  на  понимание того, что София – это «Предвечный замысел о мире и его судьбах» - и в книге об  иконографии целую главу он посвятил философии пейзажа).
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть…
(Ф.И.Тютчев. «Осенний вечер»).
 И снова образ  тихой и светлой осенней природы, наполненной  неземным светом, пробуждает чувство религиозное, мысль о «божественной стыдливости страданья», присущей каждому «разумному существу» - тому, для кого дух и душа не абстрактные категории! 
        Великий русский мыслитель двадцатого века Иван Александрович Ильин сказал, что истинно великое произведение искусства создаются там, где проносятся «веяния Духа Божьего»,  даже тогда, когда в произведении внешне нет ничего церковного и религиозного. Вряд  ли  эту мысль стоит оспаривать – тем более, применительно к русскому пейзажу – в том числе и литературному.  Только  «диапазон» «духовного»  и «душевного»  может быть очень большим – и даже всего лишь два приведённые здесь примера  яркое  тому  свидетельство.  А потому стоит внимательнее вчитаться, вернее даже, - всмотреться в созданный  И.А.Буниным  образ. Здесь  можно узреть  и отсвет неба, отражённый  в русском осеннем пейзаже, и даже  символ иконостаса - «оконца» в Царствие Небесное, о которых писал убиенный большевиками священник и философ Павел Александрович Флоренский.  Хотя внешне перед читателем  предстаёт лишь осенний лесной пейзаж.
   А теперь перед нами созданный тоже  И.А.Буниным пейзаж весенний:               
Раскрылось небо голубое
Меж облаков в апрельский день.
В лесу все серое, сухое,
И паутиной пала тень.
Змея, шурша листвой дубовой,
Зашевелилася в дупле
И в лес пошла, блестя лиловой,
Пятнистой кожей по земле.
Сухие листья, запах пряный,
Атласный блеск березняка...
О миг счастливый, миг обманный,
Стократ блаженная тоска!
    О чём же «тоскует» лирический герой? И как тоска может быть «блаженной», да ещё и «стократ»?!  Может, если научиться «переживать красоту», которая вне нас и понимать, что мы когда-нибудь уйдём, покинем этот мир, а эта красота будет  вечно!
Настанет день – исчезну я
А в этой комнате пустой
Всё то же будет: стол, скамья
Да образ древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно,
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой.
   Это размышление лирического героя И.А.Бунина не столь «будоражащее» душу,   
 но, по сути, о том же. И «любимый» синий цвет, кажется, «вытесняет» все остальные – даже потолок становится голубым, символизирующим небо.   
 А сказал о таком «переживание красоты »  тот, кому, по словам современников, как будто бы в насмешку над  русским шовинизмом Господь даровал  совершенно  удивительное видение русской природы  - И.И.Левитан. И, конечно,  даровал  ему Господь и «видение» вечной «палитры»  природы.  А потому, даже глядя на  сочетание столь ярких и «радостных» цветов, невольно ощущаешь щемящую грусть.  Это можно с полным правом сказать и о картинах великого живописца, и об удивительной, прекрасной русской лирике.
       А ещё «стократ блаженная тоска» при созерцании небесной синевы невольно напоминает и «тоску мимолётности» И.Ф.Анненского. (Само приведённое ниже стихотворение называется «Закатный в поле звон», а «тоской мимолётности» можно назвать мироощущение лирического героя большинства произведений основоположника Серебряного века).
В блестках туманится лес,
В тенях меняются лица,
В синюю пустынь небес
Звоны уходят молиться...
Звоны, возьмите меня!
Сердце так слабо и сиро,
Пыль от сверкания дня
Дразнит возможностью мира.
Что он сулит, этот зов?
Или и мы там застынем,
Как жемчуга островов
Стынут по заводям синим?...
    Синева небес не только наводит на столь присущие  И.Ф.Анненскому  мысли                о быстротечности земного времени, но и передаёт ощущение трепета перед тайным, неизведанным, перед тем, что ожидает нас и что никому из нас неведомо.  (А заодно – и отражает  философскую суть символизма как литературного направления).
    Грустит о небесной синеве, о невозможности приблизиться к ней и лирический герой В.С.Соловьёва, созерцая красоту Альпийских гор:
Синие горы кругом надвигаются,
Синее море вдали.
Крылья души над землей поднимаются,
Но не покинуть  земли.
  А  в другом стихотворении  упоминаемого уже И.Ф.Анненского  «По снегам бежит сиреневая мгла» - символ мечты и устремлений лирического  героя.  ( Вспомним довольно близкий цвет – лиловый, через который лирический герой И.А.Бунина ощущает присутствие ангелов).
        И   снова перед нами цвет зримого неба уже в строках  грузинского  поэта Николоза Бараташвили, переведённых Б.Л.Пастернаком:
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.   
  Подчёркнутые слова в лишних объяснениях не нуждаются –  в произведении  же отразился тот  самый «диапазон» «духовного»  и «душевного», о котором  говорилось ранее.
Синева «сопровождает» лирического героя на всех этапах жизни – это – «цвет любимых глаз», и «цвет мечты», и «краска высоты», а потом и «легкий переход      в неизвестность». Лирический герой как будто «растворяется» в синеве Вечности -  потому что «в этот голубой раствор  погружен земной простор», а значит, и все мы – и наша земная  жизнь, неотделимая от неба! 
   И снова «смотрит»  небо и на лирического героя И.А.Бунина, и на читателя –    а на всё окружающее нас мироздание «ложится отблеск голубой»:
Ещё и холоден и сыр
Февральский воздух, но над садом
Уж смотрит небо ясным взглядом,
И молодеет Божий мир.
  И пейзаж, как и у многих писателей, важен не сам по себе, а именно как некая причастность:
Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.
 Радость земного бытия показана как преддверие «бытия» Вечного – иначе, всё на земле вообще лишается смысла!
    Но вот земное бытие завершилось – и над усопшими, по сложившейся веками духовной, благочестивой традиции, родственники читают Псалтирь. «Псалтирь»   -   и один из поэтических шедевров И.А. Бунина.  Великое Таинство перехода в иной мир здесь тоже воспринимается через цветовую гамму – вечное «соседство» синего с золотым:
Бледно-синий загадочный лик
На увядшие розы поник,
И светильники гроб золотят.
И прозрачно струится их чад.
- Дни мои отошли, отцвели.
Я бездомный и чуждый земли:
Да возрадует дух мой господь,
В свет и жизнь облечет мою плоть!
Если крылья, как птица, возьму
И низринусь в подземную тьму.
Если горних достигну глубин. –
Всюду ты, и всегда, и един:
Укажи мне прямые пути
И в какую мне тварь низойти.
    Можно, наверное, сказать, что эти два столь важных в иконографии цвета преддворяют  мир незримый  для созерцания,  недоступный  для понимания  для нашего грешного сознания.
     А теперь пришло время  всмотреться в цвет, наиболее ярко отражающий  и красоту земли, и некоторые  чины Небесной Иерархии, -  зеленый: 
Там, в полях, на погосте,
В роще старых берез,
Не могилы, не кости -
Царство радостных грез.
Летний ветер мотает
Зелень длинных, ветвей –
И ко мне долетает
Свет улыбки твоей.
Не плита, не распятье –
Предо мной до сих пор
Институтское платье
И сияющий взор.
Разве ты одинока?
Разве ты не со мной
В нашем прошлом, далеком,
Где и я был иной?
В мире круга земного,
Настоящего дня,
Молодого, былого
Нет давно и меня!
   Память – это ведь тоже ведь отражение Вечности. Не потому что не верит  лирический герой в Жизнь Вечную – об этом речи вообще быть не может – а потому, что здесь и сейчас  он как будто снова соединяется со своей возлюбленной,        с которой их разлучила смерть. И не только с ней, но и собственной молодостью.    А образ русской берёзы, окрашенной лучами заходящего солнца, «зелень длинных, ветвей» ещё и ещё раз напоминает о том, что любовь сильнее смерти  - и что  любившие здесь, на земле, встретятся там – в Вечности. А потому и погост изображён не как символ скорби, а, судя по всему, как преддверие  этой встречи.
Всё темней и кудрявей березовый лес зеленеет;
Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут;
На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,
Соловьи до рассвета поют.
Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы...
Все цветет и поет, молодые надежды тая...
О весенние зори и теплые майские росы!
О далекая юность моя!
 Чем-то похожие образы и размышления. Прежде всего, конечно, зеленью берёзового леса, символизирующего Россию. А потому в этом  произведении  уже зелёный цвет «господствует» над остальными. 
   Однако, нежная зелень берёзовых ветвей  для русского сознания ещё и нераздельно связана с радостным, праздничным храмом, украшенным на Троицын День.
  Удивительное произведение! Зелёный цвет берёзовых ветвей связал воедино        и   воспоминание, и «молодые надежды», и Праздник – один из главных для всего Православного Мира. Сам же Праздник  как будто «присутствует» не сам по себе, а как неотъемлемая часть русской жизни.   
    А в произведении  «Троица»  «гирлянды молодых березовых ветвей», приносимые в храм простыми крестьянами, становятся символом смирения, покаяния и любви к Господу!
Твой нынче день настал, усталый, кроткий брат,
Весенний праздник твой и светлый, и спокойный!
Ты нынче с трудовых засеянных полей
Принес сюда в дары простые приношенья:
Гирлянды молодых березовых ветвей,
Печали тихий вздох, молитву и смиренье.
И  «земной» зелёный  цвет соединяется  с  «небесными» -  синим и золотым. Для того, очевидно, чтобы  отразить единство Неба и земли.
 Гудящий благовест к молитве призывает,
На солнечных лучах над нивами звенит;
Даль заливных лугов в лазури утопает,
И речка на лугах сверкает и горит.
 А ещё и «янтарный блеск свеч» сливается с лучами солнца.  И становится совершенно ясным, даже почти физически  ощутимым,  что  одухотворённая красота  русского  пейзажа  является преддверием Красоты Вечной, Духовной. От глаз и ушей – к сердцу, к душе – а потом  к Духу! Потому что, как писал упоминаемый в самом начале И.А.Ильин, «человек должен духом одухотворить и себя, и природу»
   «То, что свершилось на небе, свершилось и на земле» - писал Святитель Николай Сербский  в книге, название которой как нельзя более связано с одухотворённой пейзажной лирикой,  - «Моление на озере». И, кажется, как нельзя более перекликаются его слова с образами, явленными в этом стихотворении И.А. Бунина – и не только. 
Цвет  голубой  и  цвет  зеленый,
Что  боле  радости  виной?
Иль  тот  небесный,  отдаленный,
Иль  этот  близкий  нам,  земной?
Я  разрывался  в  раздвоеньи,
В  непостоянстве,  как во  зле,
Искал  порою  утешенье
То в   небесах,  то  на  земле.
 Цвета,  любимые  доселе,
Причина  тишины  и  бурь, -
Жизнеликующая  зелень
И  духоносная  лазурь.
 Душе!  Едино  на  потребу!
Мимоходящим  отболей!
… И  снова  радуемся  небу,
Не  забывая  о  земле.
   Этой нераздельной связи, отражённой в цветовой гамме, в «палитре» Вечности, посвящено и приведённое здесь произведение небезызвестного Иеромонаха Романа.              А без этого единства нельзя  увидеть, услышать, ощутить, понять, говоря его же словами, «примиренье неба и земли», от которого  «дышится, как плачется, отрадно». 
        Кажется, можно было бы на том и завершить – только начали мы с удивительной поэзии И.А.Бунина -  ею и завершим.  Только прежде, чем приблизиться к финалу, думаю, следует вспомнить  об одном посвящении  автору.
В дыму зеленом ивы...
Камелии - бледны.
Нежданно торопливы
Шаги чужой весны.
Томленье, воскресанье
Фиалковых полей.
И бедное дыханье
Зацветших миндалей.
По зорям - все краснее
Долинная река,
Воздушней Пиренеи,
Червонней облака.
И, средь небес горящих,
Как золото, желты -
Людей, в зарю летящих,
Певучие кресты.
Строки эти принадлежат не самому воцерковлённому, да и просто благочестивому поэту – З.Н.Гиппиус. Однако,  насколько  же удалось автору этих строк проникнуть в суть бунинской поэзии – в его ощущение цвета как неотъемлемой части Вечности!
Да и, наверное, дело тут не только в гениальности поэзии  И.А.Бунина. Нельзя не увидеть в этих строках духовного подъёма, полёта, устремления ввысь,  которое, можно сказать, «совершается» на глазах у читателя. И называется стихотворение «Крылатое», что говорит само за себя.  (Кроме главной идеи, в нём отразилась и суть символизма как литературного направления – однако, это не главное). И в этом «полёте» не только лирический герой, а, наверное, все, для кого духовная реальность, Жизнь Вечная не пустая выдумка, не сказка, а именно «реальность».  «Полёт» от  ив, «фиалковых полей» и долины к «горящим небесам» и Кресту, который, по словам не раз упоминаемого Е.Н.Трубецкого, - «огненный язык», которым всё завершается!  И этот духовный подъём тоже воспринимается через вечную цветовую гамму Мироздания!
 «Иконописная мистика - прежде всего солнечная мистика в высшем, духовном значении этого слова. Как бы ни были прекрасны другие небесные цвета, все-таки золото полуденного солнца - из цветов цвет и из чудес чудо. Все прочие краски находятся по отношению к нему в некотором подчинении и как бы образуют вокруг него «чин». Перед ним исчезает синева ночная, блекнет мерцание звезд и зарево ночного пожара. Самый пурпур зари - только предвестник солнечного восхода. И, наконец, игрою солнечных лучей обусловливаются все цвета радуги: ибо всякому цвету и свету на небе и в поднебесье источник - солнце».
      Удивительно, но создаётся впечатление, что  этот отрывок из знаменитых «Трёх очерков»  как будто «иллюстрирует»  произведение З.Н.Гиппиус – или, наоборот, но составляют они единое целое. Однако, между их создание разница в несколько лет, да и вряд ли авторы были похожи своим духовным воззрением. Просто, видимо, есть вечные темы и образы, при обращении к которым, пусть и на время, но  отступает личное мировоззрение, уступая место Главному и Вечному. Рискну предположить, что это – тот самый случай.
  А  завершить размышление о духовном начале русского литературного пейзажа и роли цветовой гаммы, думаю, будет логично  шедевром И.А.Бунина: 
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет — Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я все — вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав —
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным Коленам припав.
   Многоцветье мира дольнего отражает Мир Горний – и связь эта неразрушима до Конца Времён.  Потому  и  пробуждает в нас самые высокие чувства русский пейзаж – отражая в земных  красках Вечное и Непостижимое!