Курилкины рассказы

Есть времена, в которых интересно жить, но трудно выжить. Таким, безусловно, было время после распада СССР. В эти годы каждый человек мог попробовать заняться чем угодно – старая система была разрушена, и все ниши свободны. В это время у меня и появилась идея – сделать собственную передачу на телевидении. Я даже придумал для неё название: «Курилка». Я помню, что во время перекуров всегда звучало много шуток, рассказывались свежие анекдоты, случаи из жизни. И я решил перенести всё это на телеэкран. Интересно, что через пару лет в Москве вышла книжка под схожим названием «Театральная курилка». Я к этой книге отношения не имею, а её автор даже не знает о моём существовании. Но при этом есть ещё одно удивительное совпадение. Книжку написал московский театральный деятель Борис Львович. Моё имя и отчество – Лев Борисович, то есть мы с ним в какой-то степени зеркальные тёзки. Это можно считать совпадением, а можно и тем, что висящая в воздухе идея, не разобравшись, кому из нас предназначена, решила опуститься на голову сразу обоим.    
Первым моим гостем был оперный певец Владимир Окунь. Как и положено басам, имел очень представительный вид: высокий, импозантный, настоящий барин. К моменту нашей встречи он целый год пел в одном европейском оперном театре и привёз оттуда шикарную иномарку. В то время у нас это была огромная редкость. Когда однажды он меня подвозил, то пожаловался, что истратил на машину все заработанные деньги, а у нас ему не платят зарплату, поэтому сидит без копейки денег. Когда мы подъехали к зданию Оперы, то какая-то нищенка, увидев богатого клиента, кинулась к нему просить милостыню. Я видел, в каком смущении оказался известный бас, поскольку, несмотря на презентабельный вид, был не богаче этой нищенки. Такие были времена. А теперь я приведу один случай из жизни Оперы, рассказанный Владимиром Окунем.    
Самые большие казусы во всех театрах почему-то всегда происходили с оперой «Евгений Онегин». Рижская Опера тоже не являлась исключением. Например, в сцене дуэли Онегина с Ленским использовались пневматические пистолеты, украшенные под старинное дуэльное оружие. Но при этом, они постоянно давали осечку. Онегин нажимал на курок, Ленскому пора падать, а выстрела нет. Опера – не драматический театр, где можно обыграть любую паузу, тут музыка звучит дальше. Выкручивались, как могли. Иногда кто-то за сценой громко стучал по дереву, имитируя выстрел. Но бывало, что в этот момент пистолет очухивался, и, вопреки всем дуэльным правилам, Онегин добивал соперника контрольным выстрелом. Артисты даже шутили, что при виде падающего Ленского, впору петь: «Инфаркт! Инфаркт!». Наконец, одному из исполнителей роли Онегина надоело это безобразие, и он отправился в спортивный магазин, купил себе спортивный стартовый пистолет и принёс его на спектакль, никого об этом не предупредив. Когда пришло время стреляться, певец вышел исполнять свою арию, держа бутафорское оружие в правой руке, а левую вместе со спортивным пистолетом спрятал за спину под полы сюртука. Наступил кульминационный момент. Онегин медленно поднял руку с оружием, нажал на курок и… выстрела опять не последовало. Тогда певец нажал курок спортивного пистолета. На этот раз эффект превзошёл все ожидания. Благодаря прекрасной акустике, грохот был такой оглушительный, что зрители буквально подскочили со своих кресел. Но на этом дело не кончилось. У актёра из места, которое, как говорится, ниже спины, вылетел сноп пламени, а затем оттуда повалил густой чёрный дым. Ничего не понимающий Ленский упал, и зрителям оставалось только догадываться, чем же всё-таки застрелили пушкинского любимца. Впрочем, помощник режиссёра поспешил опустить занавес, поскольку такого способа дуэли мировая опера ещё не знала.
Когда я только задумывал передачу «Курилка», то уже знал, что обязательно приглашу участвовать в ней вице-чемпиона мира по стоклеточным шашкам Володю Вигмана. Володя работал со мной в Доме Печати на одном этаже. И хотя я работал в другом издании, отдавал должное нашим конкурентам. «Балтийская газета», которую они издавали, отличалась особой интеллигентностью. К сожалению, их газета не долго просуществовала. От Володи я впоследствии услышал горькую мысль: «Мы думали, как бы сделать газету интересной, а надо было думать, где найти деньги?» Увы, но интеллигентность и рынок совмещаются с трудом. Ну, а один из его рассказов в «Курилке» я привожу.
  Знаменитый тренер женской сборной страны по шашкам Михаил Кац воспитал немало чемпионок страны. О его таланте ходили легенды. Например, был такой случай. Группа ведущих шашистов во время одного из турниров обсуждала партию лидеров. И среди них разгорелся спор, чья позиция лучше? Одни утверждали, что белых, другие, что чёрных. Пробегавший мимо Кац сунулся к ним и спросил, о чём они спорят? Ему объяснили, после чего Кац взглянул на позицию, немного подумал и заявил: «Белые на четырнадцатом ходу выиграют». Его быстро прогнали, чтобы не мешал обсуждению, и спор продолжился. Закончился он тем, что белые на четырнадцатом ходу выиграли.
Несмотря на все его заслуги, Каца долгое время не выпускали из страны, и его подопечные завоёвывали медали без него. Но в конце концов в стране что-то стало меняться, и Кац получил, наконец, разрешение поехать за границу. Заграницей оказалась Польша. Но для Каца и это был большой прорыв. По такому случаю, всю дорогу команда пила за это событие. Кац тоже немного перебрал. В Варшаву они приехали поздно вечером, разместились в гостинице, после чего все отправились спать. Но тут у Каца разболелась голова, он решил спуститься в бар, чтобы купить минеральной воды. Польский язык он не знал, поэтому, как мог, жестами, стал объяснять бармену, что ему нужно. Бармен долго не понимал, что от него хотят, и вдруг спросил: «Кац?» От неожиданности Кац забыл, зачем пришёл, однако бойко закивал головой: «Да, да! Кац». Бармен широко заулыбался, и тут же налил полный стакан минералки. В баре за столиком сидела группа людей, и кто-то из них обернулся, и тоже спросил: «Кац?» Получив от ошарашенного Каца утвердительный ответ, остальные гости тоже обрадовались и наперебой стали угощать его своим напитками, стоящими на столе. Кац ничего не понимал. Он, всю жизнь не выезжающий из страны, оказывается, так знаменит, что его узнают случайные люди в баре. Кац вернулся к себе в номер, долго не мог уснуть и наутро поведал всем о своём ночном событии. К сожалению, пришлось его разочаровать. Оказывается, по-польски «кац» означает «похмелье».
Многие мои знакомые, которые могли бы рассказать немало интересных историй, давно разъехались в разные страны – кто в Америку, кто в Израиль, кто в Россию. Одного из них судьба занесла в Москву, где он служил заведующим литературной частью в знаменитом театре «Современник». Мы регулярно встречались с ним в разных компаниях, и меня всегда поражала его эрудиция. Из-за этого мы в шутку всегда называли его по имени-отчеству: Валерий Васильевич. В то время в кинотеатрах иногда устраивались кинолекции, которые иногда вёл и наш Валерка – Валерий Васильевич. Я пару раз их посещал и, должен признаться, более интересных рассказов о кино мне ещё не приходилось слушать. И, конечно, я пристал к нему с просьбой, поделиться какими-то своими историями. Один случай произошёл в самом начале его журналистской карьеры.
В качестве журналиста он пришёл на работу в редакцию рижской молодёжной газеты. А тогда в газетах были модны дискуссии на всевозможные животрепещущие темы. И в редакции решили, что пора провести дискуссию о советской песне. И для затравки нужен был разговор с классиком этого жанра. Таким в то время был знаменитый композитор Соловьёв-Седой, живший в Ленинграде. А Валера только закончил там институт, поэтому его и выбрали для выполнения этого задания. Он договорился заранее о встрече, но когда приехал к композитору, то выяснилось, что классик сильно «не в форме», и разговора не получится. С классиками это тоже случается. 
Командировка была рассчитана на несколько дней, поэтому большую часть времени журналист использовал для встреч с бывшими однокашниками, а у Соловьёва-Седого всё время оказывались неотложные дела, и, когда истек срок командировки, выяснилось, что интервью так и нет. И тогда Валерий попросил своего бывшего сокурсника встретиться с композитором и передать ему заранее приготовленные вопросы, а затем переслать текст разговора в Ригу. Приятель сказал, что это не проблема, и на этом они расстались.   
В редакции Валерий сообщил, что все в порядке, ему назначили день, когда должен быть сдан материал, и он стал ждать сообщения из Питера. А его всё не было. Наконец, сокурсник сообщил ужасную новость – интервью не будет.
Василий Павлович уехал творить в какой-то пансионат, и достать его оттуда не было никакой возможности. Это была катастрофа! Но нужно было искать выход из положения. И тогда Валерий отправился в библиотеку, обложился всевозможными изданиями, в которых освещалась музыкальная жизнь, и нашёл там множество статей об авторе «Подмосковных вечеров». Из этих статей он набрал материал для интервью и быстренько написал за композитора все ответы на интересующую тему.
Статья была опубликована, и дискуссия о советской песне худо-бедно закрутилась. А когда пришло время её завершать, было решено, что Соловьёв-Седой, с которого началась эта катавасия, должен её и закончить.   
Валерия опять послали в Ленинград. На этот раз он честно разыскал композитора и уже не дал ему отвертеться. Но уже с первых минут почувствовал, что дело не ладится. Композитор отвечал односложно, всё время приходилось тащить его, как кота за хвост. Статья «горела», и сам композитор это почувствовал, потому что вдруг сказал: «Знаете, молодой человек, из меня неважный рассказчик. Но вот как-то я дал интервью одной газете. Там я все так замечательно рассказал, что вы используйте его по своему усмотрению!» И Василий Павлович вынес ту самую газету, в которой было опубликовано их совместное «интервью».
Так что, журналист должен не только задавать вопросы, но и, порой, самому на них отвечать. Впрочем, для современных «акул пера» это обычное дело.
С артистом рижского театра оперетты Альфредом Наумовичем Озеровым я сделал даже несколько передач, настолько он оказался интересным собеседником. Хотя съёмка должна была длиться всего час, Альфред Наумович рассказал столько всяческих историй, что грех было их не использовать Оператор, стоявший за камерой, потом признался, что во время записи буквально трясся от хохота и думал, что придётся прервать съёмку. Приведу только один рассказ актёра.
Рейсовый самолет должен был вылетать из Москвы в Ригу. Уже закрыли дверь и вдруг снова подали трап, по летному полю проложили красную ковровую дорожку, и на борт поднялся какой-то человек. Разумеется, все пассажиры с любопытством уставились на вошедшего, пытаясь понять, кто он такой? И очень быстро по самолету разошлась весть, что это тогдашний первый секретарь компартии Латвии Август Восс. Прибывшего пассажира посадили на свободное место, а в соседнем ряду через проход оказался человек, который слегка выпил перед полётом, поэтому сразу же задремал и не видел прибытия своего именитого соседа.
Восс летел, очевидно, с какого-то совещания, потому что сразу вынул из портфеля деловые бумаги и стал их просматривать. И тут пассажир проснулся и, повернувшись к нему, с явно выраженным одесским акцентом спросил:
«Простите, пожалуйста, я имею вам кое-что спросить. Вы рижанин?»
«Да, рижанин!», – вежливо ответил Восс, хотя явно был недоволен, что его оторвали от дела. Но сосед не унимался.
«Извините, если я неправильно спрашиваю, но у вас в Риге много комиссионных магазинов?
«Я в этих магазинах не бываю», – сухо ответил Восс.
Прошло какое-то время, но долго молчать одессит явно не мог. «Все-таки скажите пожалуйста, где лучше покупать у вас вещи: на базаре или там такое же дерьмо?»
«Я не хожу на базар», – отрезал Восс.
«Шо так? – удивился сосед. – А где вы достаёте товар?»
Восс демонстративно отвернулся, но попутчик продолжал допытываться: «Скажите пожалуйста, а как у вас в Риге насчет вкусно покушать? И чтобы дешево! А то у нас в Одессе сколько ни заплати, все равно таким дерьмом накормят!»
« Извините, но я в ресторанах не обедаю».
Одессит с изумлением посмотрел на Восса.
«Шо ? В магазинах вы не бываете, на базаре не покупаете, в ресторане не обедаете. Я очень интересуюсь, где вы работаете?»
Видя, что Восс снова уткнулся в бумаги, одессит вдруг догадался: «А, вы, наверное, чиновник. Шоб я был здоров, как вы хорошо живёте! А тут крутишься, вертишься, штоб только копеечку заработать. Вот еду к вам, хочу кое-что продать. Кстати, не подскажите, у вас продать так же трудно, как у нас в Одессе?»
«Вы извините, но я сейчас очень занят. Давайте отложим разговор на потом».
«Когда будет это потом? – удивился пассажир. – Ведь скоро мы садимся!»
Действительно, стюардесса объявила о том, что рейс подходит к концу. Одессит обиженно замолчал, но напоследок все-таки опять обратился с вопросом: «Вы не окажете мне одну любезность? Когда мы выйдем, не проводите ли до ближайшей комиссионки. А то я не ориентируюсь в вашем городе».
В это время самолет остановился, открылась дверь, какой-то человек подскочил к Воссу, бережно принял у него портфель и почтительно понес его к выходу. Восс последовал за ним. Пассажир, ничего не понимая, уставился им вслед.
«Шо такое?, - громко спросил он Альфреда Наумовича. – Зачем этот потс вырвал у него портфель? Там шо, бомба была?»
И тут Альфред Озеров ему пояснил, что трудно сказать, какое содержимое портфеля у Первого секретаря компартии Латвии.
«Тихо! Ша! - вытаращился одессит. - Как вы его назвали?»
«Август Восс, первый секретарь компартии Латвии», – еле сдерживаясь от смеха, повторил Альфред Наумович.
Одессит некоторое время переваривал эту новость, а а затем очень спокойно развалился в кресле и произнес: «Знаете, шо я вам скажу! Я не выйду из этого самолета. Пусть везут меня обратно. Если этот  шлимазл – первый секретарь, значит у вас еще хуже, чем у нас в Одессе!»    
Озеров впоследствии рассказывал, что после выхода передачи в эфир местные торговки бесплатно угощали его сметаной. Меня, кстати, на базаре тоже стали узнавать, однако сметану никто не предлагал, а наоборот, просили угостить сигаретами. Из-за этого я пришёл к выводу, что актером быть выгоднее, чем автором.
А мы с Альфредом Наумовичем после этого общались довольно часто. В этом преимущество профессии журналиста – ты приобретаешь такое количество знакомых, с которыми вряд ли когда-нибудь свела бы судьба.
Однажды один мой коллега, спросил, знаю ли я, что фамилия Озеров – это псевдоним, а его настоящая фамилия – Файнзильберг. Я ответил, что ничего странного в этом не вижу. В конце концов, Фаина Раневская тоже на самом деле не Раневская. Но тут мой собеседник сообщил, что писатель Илья Ильф тоже носил фамилию Файнзильберг, и Озеров – его племянник. Только об этом мало кто знает. Признаюсь, я не выдержал, и при случае осторожно поинтересовался у Альфреда Наумовича, правда ли это? Он нехотя подтвердил, но сказал, что не хочет афишировать, чтобы не было даже разговоров, что он претендует на какое-то наследство писателя. Когда я наблюдаю сегодняшние телевизионные битвы за всевозможные наследства, то невольно думаю, неужели люди со щепетильной душой навсегда ушли вместе с прошлым веком.
В наших разговорах мы постоянно возвращались к теме рижского театра оперетты. Театр давно был закрыт и стоял заброшенный, но однажды я увидел его ожившим. В этот день Озеров отмечал там свой юбилей. Снова собрались зрители, играла музыка, и актёр, несмотря на свои 70 лет, исполнял свои любимые арии. Давно известно, что у актера на сцене вырастают крылья, и когда весь зал приветствовал Озерова овациями, он убежденно выкрикнул: «Я обещаю, сделаю всё, чтобы возродить театр оперетты!»  Но, к сожалению, это было уже невозможно. Актеры только на сцене чувствуют себя всемогущими, а в жизни их голос, увы, теряет силу.
Прошло время и я сообщил Альфреду Наумовичу, что собираюсь переезжать в Германию. И тут он показал мне какое-то письмо. Оказывается, мы подали документы почти одновременно, но он получил разрешение почти сразу. Германии почему-то нужен был бывший актер. Но Альфред Наумович никак не мог решить, нужна ли ему Германия? Ему был дан год на размышление, и он принял решение никуда не ехать.  Как люди не решаются покинуть родные могилы, так и актер не мог бросить свой умерший театр.
Когда я уезжал, мы договорились, что как только устроюсь, обязательно опишу всё, с чем столкнусь в Германии. И своё первое письмо я отправил именно Альфреду Наумовичу Озерову. Но получил ответ, что до адресата оно не дошло. По стечению обстоятельств, актер умер как раз в день моего отъезда. Это была первая порванная ниточка, связывающая меня с родным городом. Зато теперь я иногда открываю томик, с «Записными книжками» Ильи Ильфа, и почему-то слышится голос Альфреда Наумовича Озерова. Поэтому, мне кажется, что души юмористов не умирают, а просто переходят как эстафета от одного к другому.               
Моя «Курилка» продержалась всего полгода. Такова была судьба почти всех наших проектов. Мы их делали на деньги спонсоров, а это народ ненадёжный, то у них настроение портится, то разоряются.
После закрытия телевизионного проекта, я еще некоторое время публиковал эти истории в одной из рижских газет. Но однажды, придя с новыми материалами, увидел, что на доме нет даже таблички. И эта газета бесследно растворилась, не справившись с конкуренцией. Мне было жаль, потому что людей, готовых поделиться интересными и смешными историями было много. Но я уже не стал искать новую газету. Я стал искать новую страну.