Пантелеймон

   
    Барсик управлялся инструментом поистине отменно.Он совершал практически невидимые глазу движения головой. Словно профессиональный плейбой-фехтовальщик четко и выверено напрягал мимические мышцы, выводя усами только ему видимые строчки:

«Работать рад, измазываться тошно»
- Кричал Пантелеймон друзьям истошно.


— Понимаешь, Пантелеймон, — лениво болтал Барсик со спинки кресла. — Ты не можешь любить или не любить людей. Нет, ты то можешь, конечно. Хомо сапиенс вульгариус не может. Особенно людей имеющих четко выраженную позицию. Люди ведь суть инструменты. Дорогие, тонкие, грязные, грубые или вовсе бесполезные. Заместо любви ты можешь просто не уметь ими пользоваться. Или не хотеть. Но тогда ты начинаешь выстраивать принципы функционирования себе. Ограничения. Ты специализируешься и сам становишься функцией от чего-то и для кого-то инструментом. Если не специализируешься - ты, конечно, все рано так или иначе остаешься инструментом, по праву рождения. Но странным, неудобным. Может и плохим. Тогда тобой очень не с руки пользоваться. Тебя меньше тратят, меньше стачивают, и меньше ухаживают. Суть в том чтобы держать баланс. Быть полезным тому кто протрет тебя бархаткой. Как ты считаешь, а, Пантелеймон?

    Пантелемон обернулся, бросил в Барсика недовольной миной, —  Ну хули мяу то, блять. Я тебе жрать дал? Я тебя напоил? Форточку на улицу три раза уже открывал? Хули тебе еще надо-то? Хватит голосить. —  и выпустив свою профессиональную редакторскую зависть и ненависть принимался дальше вымарывать из детских писем Деду Морозу неудопустимые согласно уложению фразы, слова и буквы.


И затворяя форточку со спешкой
Пантелеймон назад к своим бумажкам
Спешил.
И с подлой, наглой, властною усмешкой
На детских чаяньях цензурою следил.
Какашка.


— Баря, переведи с хабального, что этот человек от меня хочет? — отвернувшись мордой в окно задумчиво, как бы в пустой космос вопрошал Барсик.
— Пидор вы, Барсик. Вот что. — отрывисто произносил Барбос, отрываясь от отчаянных попыток не попавшись под горячую руку вытащить хозяина за тапки на улицу и из последних сил расслабляя детрузор.
— Ах, от оно что. Ну, такое бывает. — Произносил Барсик,


И как бы не стремился б не испачкать
Руки в рабоче пролетарской рже, Пантелеймон,
Ты суть говно снутри, снаружи же гондон.


— Шарик. Ой, прости же мою забывчивость к незначительным вещам. Барбос. Давеча слышал я про специальные упражнения для мочевого пузыря. Гимнастика Кегеля, кажется. Не попробовать ли? — произносил Барсик аккуратно перелезая со стульчика на шкап гордой, благордной походкой потомственного кота.
А внизу в чистом простонародном гневе, уже ни капельки не сдерживаясь и брызжа мокрой яростью по всей комнате, благим матом орал и бессильно пытался достать его Барбос.