Жизнь семейная

В Рыбинске начались свои проблемы. Пошла с мамой в паспортный стол прописываться — не прописывают: «Вы теперь не одна семья, а две. Для двух семей у ваших родителей мала жилплощадь». Пошли к начальнику паспортного стола. Отказ — только на усмотрение хозяина жилья, то есть жилищно-коммунального отдела двадцатого завода. Туда пошел папа с заявлением. Начальник, не посмотрев в моем паспорте на штамп о замужестве, подписал. Ведь Красавин просил прописать дочь Красавину, а значит, речь идет о воссоединении одной семьи. Начались поиски работы. В городском отделе народного образования очередь. Послали в 11-ю школу, это в Копаево — на другом конце города, полдня на дорогу уходило. Проработала одну неделю, появилась другая учительница, которая жила в Копаево, меня перевели в 12-ю школу, находившуюся немного поближе к дому.

Мужа я не хотела звать в Рыбинск, но он без конца слал письма, в которых просил меня об этом и клялся в своей любви. Я сдалась — позвала. Приехал, устроился на моторном заводе слесарем. Узнав, что я беременна, заявил, что ребенка не хочет, так как «женщина свое дитя всегда любит больше, чем мужа». Стал изводить меня своими требованиями, чтобы я доказала свою любовь к нему, избавившись от плода.

Когда папе на заводе дали квартиру в новом пятиэтажном доме на улице Солнечной*, я решила: «Разойдусь, но аборта делать не буду — пусть ребенок останется, а Вовка катится, куда хочет». Имя для дочери я подобрала давно. Читала книгу Первенцева «Честь смолоду». Там была разведчица Анюта — вот и имя дочери.

В школе тоже свои проблемы возникли. Директор сказала, что с 1 июня отправляет меня в отпуск, а у меня с 12 июня по срокам начинался декрет. Я попросила, чтобы она дала отпуск не до, а после окончания декрета — для новорожденного ребенка очень важно, чтобы рядом с ним как можно дольше находилась мать. Она ответила, что ничего не хочет знать, для нее главное — интересы школы. Я в расстроенных чувствах вернулась в учительскую и рассказала о разговоре с директором находившимся там учителям. Одна из женщин посоветовала мне обратиться за помощью в профсоюз. Профорг не поддержал меня, я стала требовать. Он прервал разговор и вышел из кабинета в коридор. Я — за ним. Одна из учительниц проходила рядом с нами по коридору, услышала нашу перепалку, остановилась и сказала профоргу, что мою просьбу на основании действующего законодательства надлежит удовлетворить.

Скрепя сердце директор тоже согласилась. Дней десять я работала со своими ребятами в тресте «Зеленстрой» — они пололи грядки, а я сидела. 12 июня ушла в декрет.

Роды начались на неделю раньше срока. Утром встала вся мокрая, сошли воды. Мама повела меня в женскую консультацию на улице Зои Космодемьянской. Я ничего не чувствовала. Пришли рано, приема нет, сели в саду на скамейку. Мама наблюдает за мной. Потом врач принял и сказал, чтобы мы на скорой помощи ехали на улицу Урицкого (сейчас Большая Казанская улица) в роддом. Я отговорила маму от скорой — боялась, что ей не разрешат ехать в машине со мной, а мне так хотелось, чтобы она была рядом, и мы поехали на автобусе. Роддом только что открыли после ремонта. Рожениц три человека. Через ночь родила Анюту. Когда выписывалась, на площади Маяковского перед роддомом загремел оркестр — открывали долгожданный всеми рыбинцами мост через Волгу**.

В роддоме ребенка заразили какой-то дрянью. Принесла дочь домой на Солнечную, развернула, а у нее все тельце покрыто мелкими водянистыми пузырьками. Врач велела выдавливать из них жидкость и смазывать эти места зеленкой. Я этого делать не могла. Делала мама, я только стояла и смотрела в полуобморочном состоянии, а ребенок плакал.

Стала класть Анюту в кровать рядом с собой. Под подушку клала бутылочку и пеленки. Сил уже не было вставать к ней по десять раз за ночь. Вовка, просыпаясь от крика ребенка, ворчал на меня, что я за мать, если не могу успокоить дитя.

Послеродовой декретный отпуск был тогда короткий — полтора месяца. Да еще после моего возвращения из декрета директор сократила мне отпуск: начислила дни не за полный год, а лишь за 9 месяцев работы в двенадцатой школе, хотя я перешла в двенадцатую по переводу, а значит, за мной сохранялось право на полный отпуск. Я тогда этого не знала, а она воспользовалась моей неосведомленностью. За свой счет мне отпуск тоже отказались дать. Пришлось в октябре выходить на работу.

Анюте было три месяца, когда у меня закончилось молоко. Ведь утром покормишь, отцедишь — и до вечера пропадаешь в школе. Молоко постепенно и подсохло.

Еще была борьба за свои права. Мне не начислили прибавки к зарплате, мотивируя это перерывом в работе. Я доказываю, что перерыва не было. В декабре месяце отказываюсь получать зарплату и требую в отделе кадров, чтобы мне выдали мою трудовую книжку. С книжкой в руках иду к бухгалтеру и тыкаю ему под нос запись в ней о том, что я принята на работу по переводу. Прибавку к зарплате начисляют, но скольких нервов мне стоила эта борьба.

Дома обстановка еще хуже. Коротко опишу, что за спектакли мне муженек устраивал. В Дагестане много раз стояла под прицелом короткоствольного револьвера (Вовка называл его бульдог***, остался у его отца со времен Гражданской войны, с 4 патронами в барабане). Уляжется мой благоверный на раскладушку, дверь в комнату запрет, ключ из замка вытащит и запрячет к себе в карман. Мне велит встать у противоположной стены, направляет на меня дуло своего бульдога, и начинается спектакль на несколько часов. «Тебе, — говорит, — хватит двух пуль, а мне потом одной», или грозит мне кавказским кинжалом. Потом все кончается, как ни в чем не бывало, объясняет, что такие мысли к нему приходят, потому что ему тяжело работать среди горцев. Вот уедем из Дагестана в славянский мир — все изменится.

Однако в Рыбинске спектакли продолжились. То он собирается умирать, ползает передо мной на коленях, плача, подробно перечисляет, кого позвать на поминки, потом объясняет, где его похоронить. И это представление длится до двух ночи. Утром иду наводить справки в заводскую поликлинику — на учете как псих не состоит.

Однажды вполне серьезно заявил, что уже давно болен сифилисом, и — с нотками запоздалого раскаяния — что, разумеется, и я тоже заражена от него, и наша дочь. Утром схватила Анюту и бегом в женскую консультацию. Спасибо врачу, убедил, что волнения напрасны.

Бабушка Маня**** соглашалась сидеть с ребенком с условием, что для ребенка будет оставлена еда. В день ребенку надо 1 литр молока. Бочка с молоком стояла на Сенном рынке. И вот с коляской, каждый день, пешком (в узкие автобусные двери тогда с детской коляской пролезть было невозможно) я ходила с Солнечной до рынка, а это километра четыре будет, и обратно. Вставала в 4 утра, чтобы все успеть. Вовка молоко никогда не пил, поэтому покупала только в расчете на ребенка, а как-то раз ему приспичило: «Налей мне молочка!» — «Ведь Анюте не хватит!» — «Налей, говорю!» Я отказала, он схватил всю кастрюлю и вылил молоко в раковину, потом заявил, что я плохая жена и плохая мать. Ночью поднял Анюту с постели и сказал, что сейчас же уедет с ней в Дагестан к своей матери. Мои доводы не слышал, положил в карман нож. Из второй комнаты вышла мама, стала его уговаривать, он потянулся в карман за ножом. Как маме удалось вырвать у него ребенка — не знаю. Она убежала с Анютой на руках к соседям. Пришел сосед и вместе с папой они связали Вовке руки и ноги, положили на диван — вроде успокоился, просит развязать. Папа развязал. Он пошел в туалет и выходит оттуда с топором. Папа вырвал у него топор и вытолкал в подъезд. Неделю Вовка жил у друга, потом я привела его домой. Вступила в жилищный кооператив — он все жаловался, что на Солнечной чувствует себя униженным, потому как не хозяин, оттого и нервы сдают.

В августе 1966 года мы получили кооперативную квартиру на проспекте Серова. Дом стоял на семи ветрах, вблизи никакого другого жилья нет, уличных фонарей нет, дорога не асфальтирована, грязь и темень. Спокойно жили месяца полтора. Как-то в конце сентября пришел папа, на троих мы выпили бутылку красного вина. Все трезвые. Папа ушел, и начался спектакль. «Если я тебя засуну головой в унитаз, ты оттуда вылезешь? Не бойся, с тобой такого никогда не будет» — и целая тирада с какими-то угрозами кому-то. Потом срывается с места и убегает. Я, не соображая, хватаю спящую Анюту и выскакиваю из квартиры. За мною двери — хлоп. Я очнулась — стою в подъезде в шлепанцах и ситцевом халате без ключей. На улице дождь, ветер, темень. Из одеяла на меня ребенок глаза таращит. Поднялась на пятый этаж, там, в 38-й квартире, жила наша учительница, пустила меня переночевать. Утром она вытащила для Анюты из шкафа одежду своих малышек, а для меня нашла подходящие по размеру платье и обувь. Я отнесла дочь к маме. Самой надо было в школу на работу собираться, а все школьное в моей квартире осталось. Пошла на завод к Вовке за ключами. Вызвать работника завода на проходную можно только из парткома. Звоню. Отвечает, что выйти не может, я настаиваю на своем: «Ты всегда говоришь, что, если захочешь, — сделаешь. Вот сейчас ты захочешь мне вынести ключи». — «Откуда звонишь?» — «Из парткома». — «Врешь!» — «Нет!» Вынес ключи, хотел что-то сказать, но я, не слушая его, развернулась и ушла. В квартире собрала свои вещи и вещи ребенка, уложила в чемодан и отнесла всё маме. Забрала с полки свои ключи, а его ключи оставила в 22-й квартире.

У мамы прожила один месяц, потом мама говорит, что я могу так остаться без квартиры. Пошли с мамой ночевать в квартиру на Серова. Забрались во вторую комнату, дверь забаррикадировали. Вовка пришел ночью, стал ломиться к нам, распахнул дверь, и тут же мимо моего виска просвистел утюг. Я закричала. Прибежал мужчина с третьего этажа, мама выпрыгнула в окно. Мужчина скрутил Вовке руки за спину. Я с Анютой ушла, попросив мужчину не отпускать Вовку.

На следующий день папа сделал хороший запор во вторую комнату, и я стала там жить. До прихода Вовки забирала из квартиры все необходимое и запиралась с дочкой. Анюту клала спать полураздетой, сама вообще не раздевалась. Рама в окне была не заперта, под окном стояла табуретка, чтобы в случае чего легче и быстрее выпрыгнуть, а рядом на письменном столике лежал узелок со всем необходимым. Наконец догадалась пойти в партком и все там выложила — ведь он был член партии, дружинник и передовик. Ему дали строгий выговор по партийной линии.

Я подала на развод. Имущество разделили без суда. Мне было все равно — лишь бы он ушел. В результате: мне достались долги за квартиру, неоплаченная ссуда и обязательство выплатить ему половину стоимости квартиры в течение 6 месяцев.

После развода начались его походы ко мне. Обещает Анюте прийти в определенное время, а сам не приходит. Ребенок бегает к дверям, на каждый звонок радостно кричит: «Папа!» — мне душу рвет, а папы нет. Тогда я сказала Вовке: «Обещал ребенку — приходи, а нет, так все твои шоколадки полетят в урну, и больше ты ребенка не увидишь».

Он пытался мириться, приходил в школу, подсылал друзей уговаривать меня на мировую. Но во мне все перегорело — не верила больше никаким его обещаниям.

Денег катастрофически не хватало — бывшему мужу деньги за квартиру отдала, но пришлось залезать в долги, и ссуда в банке все еще не была погашена. Экономить приходилось на всем.

Шила Анюте одежду из своих и маминых старых вещей, вязала кофточки, рукавицы, шапочки, шарфы. Зимнее пальто перешила на демисезонное — распорола подкладку, вынула вату, отогнула подол и рукава. Даже шубку, когда дочь пошла в первый класс, сшила для нее сама. За шитьем приходилось корпеть до позднего вечера. И тут Анюта пристала: «Купи велосипед, купи велосипед». Но мне это тогда было не по средствам. А Вовка еще до развода закрутил роман с женщиной, у которой была четырехлетняя дочь. Вот он как-то и привез Анюте в подарок велосипед, украденный им у дочери его же любовницы. Я отвезла велосипед обратно к этой женщине, так как уже знала, где она живет. Анюта немного всплакнула — ну, что делать. А Вовка со своей любовницей спустя некоторое время уехали жить в Бологое. Уже имея от нее сына, он снова приезжал ко мне. Но я так его боялась, что была на грани нервного срыва — то казалось, что следит за мной из кустов, то будто крадется сзади.

Последний раз я его видела на шестнадцетилетии Анюты. Она была в пионерлагере, а я находилась дома после операции по удалению аппендицита. Какой-то мужчина стоял на тротуаре напротив кухонного окна. Я ходила из комнаты на кухню, а он все стоит и стоит. И только когда он наконец ушел, догадалась, что это был Вовка.

Для себя я так и не решила: больной он был или самодур. Ведь он не пил, не курил, матом не ругался, несмотря на бесконечные угрозы, ни разу меня не ударил. Но не дай бог такого мужа никому!

После всей этой истории я стала избегать мужчин. Устроить жизнь были возможности, но боязнь повторения подобного опыта перевешивала любые чувства и соображения.
Выплачивать одной банковскую ссуду было трудно, и я вынуждена была сдать одну комнату квартирантам. Когда Анюта пошла в первый класс, квартиранты съехали, и папа с Алексеем помогли мне сделать ремонт квартиры.

* Солнечная улица — одна из центральных улиц района «Западный поселок», первые дома на ней были построены в 1961 году.

** Открытие моста через Волгу рыбинцы ждали с довоенных времен. Строительство, начатое еще в 1937 году, было приостановлено во время Великой Отечественной войны. И только в 1957 году работы возобновились. 25 августа 1963 года в пролете моста была разрезана ленточка, и по нему прошли первые машины. Общая длина моста 720 метров, шестипролетный. Имеет два судоходных пролета — отдельно для судов и плотов, идущих вниз, и отдельно для судов, идущих вверх.

*** Бульдогом называли небольшой револьвер с коротким стволом и крупным калибром. Это оружие часто носили скрытно, потому что его очень легко спрятать под одеждой. Благодаря короткому стволу бульдоги были очень легкими. Некоторые модели и вовсе не имели ствола, а пули вылетали прямо из зарядных камер барабана.

**** Бабушка Маня долгое время жила в деревне одна — у детей свои семьи, все разъехались, никого из родных поблизости не было. Было тяжело: дров надо наколоть, печь протопить, колодец далеко, а сугробы зимой непролазные, до общей дороги дойти — метров тридцать надо в снегу лопатой прорубаться. Она перебралась к Адольфу в деревню Новоселки (недалеко от ж/д станции Шестихино), нянчилась с его сыном Юрием, а в 1961 году переехала к нам в Рыбинск. Живя у нас, бабушка все время что-нибудь вязала крючком, старалась во всем маме помочь — не привыкла и не любила сидеть без дела. Все, что есть у меня сейчас из кружев, — это ее работа.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/06/1008

Оглавление и начало: http://www.proza.ru/2018/10/06/871