Тебя делают и притом каждую минуту!

… но не сомневайся в том, что тебя делают и притом каждую минуту! Фридрих Ницше   
               
 Сижу за письменным столом, глядя куда-то вдаль, чувствуя невыразимую, теплящуюся где-то внутри грусть, которая беспричинно разливается по всему телу, набегает, будто волна, руководимая луною в своём желании обрушиться на берег таинственным приливом. Видимо, что-то должно быть причиной, непременно должно, иначе как же это возможно: нечто совершенно беспричинное? Впрочем, такое бывает, почему бы и нет? Это отрицающее, несогласное «нет» есть само естество человека, отказывающегося принимать событие без изыскания тонкой, разрывающейся паутинки причинности, ибо без неё наступает чёрная, поглощающая неизвестность, которая так нам не по вкусу.
 Почему бы и не дать поглотить себя, очернить себя этой проказнице, этой непредсказуемости, которая играет нашими судьбами, которая клеймит нас рисунком неопределённости? Для этого должно быть человеком отважным, даже безрассудным, ибо шаг в неизведанное сродни движению в ночи по непроглядной темноте, скрывающей собой неисчислимые опасности девственного леса. Нет, такой тип человека вряд ли возможен, иначе он противоречил бы глубинному инстинкту самосохранения…
 Пожалуйста, пожалуйста, посмотрите на это, будьте свидетелем на суде Осириса, заглянув в загробный мир моих мотивов: я ведь желал сказать совершенно иное, нежели написал сейчас, но вышло то, что вышло.
 И почему же я осквернил мумию своей мысли, не сохранив её целостности, благоухания и пристойного вида для предков? Здесь адвокатами осуждаемого выступают природная склонность к философскому взгляду, русская и зарубежная классика, показавшая мне дорогу к преступлению, свободолюбие и жажда истины, приводящие к непрерывному низвержению всего того, что ранее составляло моё мировоззрение, а также пророненные мастерами публицистики мысли-спички.
 Неужели я не подобрал бы их и не поджёг для начала хотя бы ближайший стог сена, дабы насладиться поднимающимися в небо клубами ароматного дыма, дабы наблюдать за окружающими, дабы разыграть трагикомедию собственной смерти и чудесного спасения! О, я с самого детства был актёрствующим, но актёрствующим поневоле, бессознательно.
 Театр текста объявляет антракт: радуйтесь концу вашего мучения, используйте момент, когда можно ещё уйти с представления тактично, интеллигентно, без пренебрежения. Однако я и в антракте без вашего на то позволения разыграю продолжение того, что было на сцене; я буду бессовестно заигрывать со зрителем в перерыве, пренебрегая его потребностями в хорошем отдохновении; я назойлив! Я буду цитировать Ницше, создателя и руководителя моего театра мечты, в котором я впервые насладился безупречностью мысли, в котором я впервые открыл для себя совершенство формы и содержания.
 А теперь развязка, финал: философствование вначале, уход от того, что я хотел сказать, более того, невозможность иного сценария, нежели этот, уже заранее были мне предначертаны этими адвокатами, имена которых я только что раскрыл, именно они ежесекундно пускают в ход свои всепроникающие руки влияния, которые в конечном итоге и делают меня даже без моей на то воли.
 Итак, я, делаемый ими, — так будет точнее, правдивее, намного ближе к истине.
 Отзывы зрителей: «Мы где-то уже читали подобное, наблюдали схожесть формы, декораций, последовательность действий». Ответ актёра: «Вся игра моя, всё, написанное мною сейчас, было сделано под влиянием некоторых писем Ницше к своим родным и близким, которые я читал вчера ночью. Стало быть, и это влияет, и это делает меня. Но есть ли здесь чему удивлятьcя? Удивительно более то, что каждое слово, которое я пишу, ослепляется слишком ярким светом, оглушается непрерывными разговорами вокруг, возмущается неудобством стула, насилуется лишними, не относящимися к делу мыслями, наполненными бытовыми заботами. Нет-нет, это ещё не всё, это только то, что я успел уловить, перенести на лист; это лишь малая толика того, что делает  меня сейчас, это только ближайшие к луне звёздочки. Но вот появляется ночное светило и хоронит под своим светом далёкие звёзды: это необходимость заняться более важным делом, более насущным делом, нежели тщетные попытки определить и зафиксировать всё то многообразие вещей, что делает меня в данную минуту. Одно могу сказать точно: блеск ненавидимой луны, мешающий сосредоточиться на своём исследовании, делает это странное наблюдение законченным. И напоследок: не я принимаю волюнтаристское решение закончить именно здесь, не я руковожу процессом, а нечто, делающее меня каждую минуту…»

… я не сомневаюсь в том, что меня делают и притом каждую минуту!