БВОК книга 5 Мужской выбор

16. БИЛЕТ.
       Семён, после скандала с Полиной, прожил у родителей два дня. Устав от их уговоров пойти домой и помериться с Полей, чтоб на Рождество прийти к ним в гости вместе, он 6-го января утром от них ушёл. Он пообещал, если не завтра, то на днях, исполнить их просьбу и прийти к ним с Полиной. Уже на выходе из ворот, его догнала мать и сунула, чтоб якобы не знал отец, двадцать гривен. Семён и хотел отказаться, но вспомнил, что ушёл ночью из дому без копейки, и сейчас у него нет денег, чтоб даже доехать на автобусе с посёлка до центра города. Поблагодарив и поцеловав мать, он вышел за ворота. Не став ожидать автобуса, в целях экономии и не желая мёрзнуть стоя на остановке, он пешком отправился в город. В центре, Семён решил, прежде чем появиться домой, ещё раз попытать счастье дозвонится до Надежды в Москву. Все попытки дозвониться с переговорного узла, были четны, телефон в Москве молчал. В 11-00 часов Семён уже добрался домой. Полина была дома и готовилась идти на работу во вторую смену. Семён ожидал, что она сейчас начнёт его опять выгонять. Зайдя в квартиру, он поздоровался, разделся и прошёл в зал. Но Полина, не замечая его, молча, собралась и направилась к двери.
       -- Ты, когда будешь дома, поговорить надо, - спросил Семён.
       Полина молча вышла, хлопнув дверью. Весь день Семён просидел дома. Не было желания идти куда-то. С кем-то встречаться. И пить, совсем не было желания. Он понимал, что, хоть он и сказал Полине, что надо поговорить. Но о чём говорить, и что ей предложить на будущее, он не знал. В голове роились воспоминания  минувших  ночей,  проведённых  на  родительском  диване.  И
                358
клятва, которую они давно давали друг другу, ещё в молодости. Если кто первый полюбит другого, или другую, тот сам сразу об этом скажет. Изменять, втихую, не будет. Но, в молодые годы, этого, казалось, никогда не произойдёт. А последние лет пять, это могло произойти с каждым в любой момент. Настолько они охладели друг к другу, что могли не быть вместе и не видеться по несколько дней. Общение проходило только на тему помощи дочери и родителям. Кроме этого Полину интересовала ещё дача и её работа. Семён, как казалось ему, интересовал её только тем, что работает он или нет, а где неважно. И ещё, сколько и когда будут деньги. Отношения мужчины и женщины ушли из их общения. И это уже устраивало не только Полину, но и Семёна. Конечно, для них обоих, Анна была на первом месте. Но у Анны, в настоящее время, всё слаживалось, относительно хорошо. Она училась в институте. У неё был перспективный жених.  И её, необходимо было поддерживать, в основном, материально. Всё это можно делать, не живя совместной жизнью.  Об этом, они уже как-то с Полиной говорили, во время предыдущих скандалов. Но то, что им придётся расстаться, этого, казалось, с ними произойти не может никогда. Поэтому они перестали этого бояться и вели себя безответственно. Часто говорили друг другу гадости, не замечая того и не опасаясь последствий. Сейчас, когда Семён, а теперь уже и Полина, осознали, что это может с ними произойти, наступила угнетающая опустошённость. Как они могли до этого дойти, и как с этим жить вместе дальше? Измена Семёна, фактически зафиксирована. Семён, отсиживаясь у родителей, анализировал ситуацию. Что, если Надежда его не захочет принять такого вот. Какой он сейчас есть. Без денег, положения, можно сказать бродягу. Да ещё с её правилами, не разбивать чужую семью. Что остаётся? Жить с Полиной, ради Анны и прожитых в прошлом лет? Ради, почти угасшей любви, в надежде её возродить. Зная характер и гордую самооценку Полины, Семён был уверен, что жить, не попрекая случившимся при случае, она не сможет. Да он и сам не понимал, как можно жить с женщиной, не имея возможности назвать её любимой. Всё это будет звучать фальшиво и унизительно, в первую очередь для него.
          «Нет, это сейчас невозможно, - думал Семён, сидя в кресле в зале, откинувшись на спинку, глядя в потолок. – Извиниться, как просят родители? Это не пьяный загул с друзьями из гаражей. Измена это другое. Если-бы и я уличил её в этом же. Так-сказать обоюдная измена. Тогда можно было-бы попытаться друг друга простить. Но мне это не приходилось. Да и где я могу это заметить, если она на шахте сутками. Может, что-то там и было. Но, не пойман не вор. Не просить же её сделать это, чтоб уровнять весы. Смешно. Да и жить, после всего этого вместе, будет ох как…  Время, вот что расставит всё по своим местам. Надо куда-то уехать. Куда, и на какие шиши? Ещё рыночный долг полностью не погашен. Занимать новый? Нет уж, хватит. Надо продать машину, и ехать. Но куда. К Наде, или куда подальше? Но надо обязательно уехать.   Перед разговором с Полиной, надо съездить на переговорный узел, и
непременно попытаться дозвониться Наде».
                359               
       Семён встал с кресла, быстро собрался и отправился на переговорный узел. Но дозвониться к Наде опять не удалось. Он пробыл на переговорном до вечера. Приехав домой, он стал ждать Полину с твёрдым решением предложить ей пожить какое-то время врозь. Не принимая кардинальных решений. Но Полина пришла с работы только в восемь часов утра. Когда Семён предложил ей поговорить, она, продолжая молчать, прошла в спальню и легла отдыхать. Семён пришёл за ней следом. Он решил высказать ей свои предложения, чтоб определиться со своими действиями.               
        -- Полина, я прошу меня выслушать. Можешь ничего, пока, не отвечать. Эти два дня я был у родителей.  Они уже всё знают.  И настаивают на том, чтоб я просил у тебя прощения. Сегодня, на обед они ждут нас к себе. Отец хотел, чтоб Рождество отпраздновать всем вместе. Они, мы и Сковронские. Игорь должен приехать из Новочеркасска.
       -- Иди, празднуйте. Мне сейчас не до праздников, - буркнула Полина.
       -- Мне тоже, можешь мне поверить.
       -- Что не отвечает? Я тоже звонила ей позавчера вечером. Хотела с ней поговорить. Так она нахамила мне и бросила трубку. Я ей перезвонила, она трубку взяла и молча положила опять.
       -- Ну, всё понятно… А, чего ты ждала? Я тебе говорил, что она не станет разбивать семью. Она и меня, наверное, теперь знать не хочет. Так что нам надо определяться. Я предлагаю не пылить, а как-то по благородному разрешить нашу проблему. Давай начнём с того, что успокоим немного родителей и сходим к ним. Целоваться там, нас никто не заставляет, всем будет понятно, что мы после скандала. А им спокойней.
       -- Сеня, иди-ка ты, к своим родителям! А кто меня успокоит? Посмотрела бы я на тебя, если бы меня, ты поймал на измене… Через три часа я поеду к Анне в Луганск. А ты иди куда хочешь. Всё, не мешай мне. Я сегодня две смены отработала. Устала. Тебя, конечно, это не волнует.
       -- Ты прямо спешишь и Анну поставить в известность.
       -- Она уже знает. Я с ней ещё позавчера говорила. Дитё хотело вчера приехать с Владиславом на Рождество. Я её отговорила. С таким папашей…
       -- Да, всё правильно, всё верно. В-общим Поля, что я надумал. Всё равно нам вместе сейчас будет трудно. Ты работаешь, получаешь зарплату, жить есть где. Погреб полный. Не пропадёшь. Я, наверное, завербуюсь, или просто уеду, куда ни будь, поработать. Может получиться заработать в России. Оттуда буду помогать Анне.  Поживём врозь, а там будет видно. Необходимо время, чтоб потом принять правильное решение. Только вот пока не знаю куда ехать. Ну, это уже детали. Что ты скажешь?
      -- Езжай, - притихшим голосом сказала Полина. – Трушин Васька вон уехал и ничего. Любка говорит, звонил, приедет в июле с деньгами. У нас на шахте работает слесарь Семенков, месяца три как устроился.  Он недавно приехал с Москвы, с заработков. У нас где-то, под Проскурино, рассказывал он, есть контора, которая набирает строителей в Москву. Он, через них ездил туда на всё лето, на заработки. Я могу завтра у него всё узнать, может и тебя возьмут.
                360
      -- Давай завтра вместе поедим к тебе, на работу. Я сам у него всё узнаю.
      -- Поехали.               
      -- Поля, прошу, отмени поездку в Луганск. Ну чего ты детям будешь портить праздник, нашими проблемами. Давай сходим к родителям. Заодно расскажем им, что мы вместе так решили, с моим отъездом.
      -- Я договорилась с Анной, по телефону, что сегодня приеду. Дай я отдохну пару часов.
       -- Всё-всё, отдыхай.
       Семён быстро вышел из спальни, прикрыв за собой дверь, и пошёл сел на кресло в зале.
        «Надо же. Всё-таки ей удалось дозвонится, до Надежды, - стал опять размышлять Семён. – Теперь Надя вообще не подойдёт к телефону. Надо звонить ей через несколько дней, чтоб она перестала опасаться неприятных звонков. Через неделю, не раньше. А уезжать обязательно надо. Так что, будет пока чем заняться…»
        Через три часа, около двенадцати часов дня, Полина вышла из спальни. Семёну удалось уговорить её отменить поездку в Луганск. Они позвонили дочери и предупредили, чтоб она не ждала сегодня маму в гости. Семён, разговаривая с Анной, это было условие Полины, попросил её не волноваться и пообещал, что они с мамой постараются пережить и эту не простую жизненную ситуацию, как они делали всегда, до этого.  Послушав разговор Семёна с дочерью, Полина согласилась сходить, не на долго, к родителям. На такси, они быстро добрались на посёлок Железнодорожный. Родители и семья Светланы, во главе с её мужем Игорем Сковронским, с их сыном Сергеем и внучкой Анжеликой, сидели уже за столом.  Семёна и Полину, с большой радостью встретили и усадили тоже за стол. Кроме Анны, дочери Семёна и Полины, и Нины с мужем, дочери и зятя Светланы, которые жили в Мурманской области, всё семейство Мелиховых сидели за столом. Анатолий Степанович и Антонина Поликарповна, светились от счастья. О происшествии, в семье Мелихова младшего, не вспоминал никто. Говорили о внуках, их планах на будущее и правнучке. Вспоминали прошлую жизнь, сравнивая с нынешней. Вспомнили, как Сеня с Полиной жили в Казахстане. Семён, подгадав момент, объявил, что завтра будет встречаться с одним человеком и, если всё получится, то возможно он поедет на заработки в Россию. На пару месяцев. Так они решили с Полиной. Но, это ещё только планы. Потом, Анатолий Степанович взял в руки аккордеон. Он хорошо играл на нём ещё с молодости и всегда, все праздники и застолья, в семье Мелиховых, заканчивались хоровым пеньем всех присутствующих. После нескольких спетых песен, около пяти часов вечера, Полина неожиданно поднялась и объявила, что ей надо идти домой, так как рано вставать на работу в первую смену.  Семён, чтоб не расстраивать её, сразу поднялся тоже и подтвердил их уход. Все, с сожалением, по поводу раннего ухода, стали провожать их домой. Только в сенях, когда Антонина Поликарповна попыталась нашёптывать Полине на ухо, пока они там были вдвоём, чтоб она
                361               
простила Сеню, что он исправится, Полина не выдержала.               
        -- Горбатого, могила исправит! – громко высказала Полина. – Вы лучше не начинайте! Ваш Сеня …
       -- Поля, чего ты кричишь? – тихо шёпотом, стала успокаивать её Антонина Поликарповна. – Я знаю, что он виноват. Но он больше так не будет.  Я с ним говорила. Он тоже сильно переживает.
       -- Вы знаете, мама, как я, с вашим сыном, живу последние годы? – продолжала кричать Полина. – Это только я знаю!  Я просто вам не хотела говорить, чтоб не расстраивать. Дома не ночует! Постоянно пьяный! Нигде толком не работает. А теперь ещё и гулять стал. Стихи пишет своей любовнице! Вы бы их почитали!
      Семён, прощаясь со всеми, задержался на кухне. Услышав крик Полины в сенях, мгновенно поспешил туда.
      -- Полина успокойся, мы же обо всём договорились. Перестань кричать.
      -- А ты мне рот не затыкай! Ишь, разыграли тут, идиллию! Поют, чуть не танцуют. А я, места себе не нахожу, - перешла на громкий плачь Полина. – Пусть знают, какой у них сыночек!
       -- Да знаем мы всё, знаем, - появившись в сенях, следом за Семёном, сказал Анатолий Степанович. – Ты, только успокойся Поля. Криком тут не поможешь.
       -- А чем, чем поможешь?
       -- Чем-чем? Мозгами. Включите их оба, тогда поможете сами себе. А нет, значит, что ж…
       Антонина Поликарповна тихо стояла и плакала в платок.
      -- Включите мозги сыну своему. А мне их включать нечего!
      Полина развернулась и выскочив из сеней, продолжая плакать, быстро пошла к воротам.
       -- Успокойся мам, всё наладится, - обняв и поцеловав мать, сказал Семён, - Всем до свидания! - выкрикнул он и быстро пошёл вслед за Полиной.
       -- Тоня, перестань реветь и иди в дом. Пришли и ушли вместе, уже хорошо.  – Анатолий Степанович взял под руку жену и увлёк её из сеней в кухню. - А там, как Бог даст. Ну-ка Игорь, налей всем по рюмочке…
      Семён догнал Полину на средине улицы. Молча они пришли на остановку и, также молча, ждали автобус. Семён, остановил случайную легковушку, водитель которой, согласился отвезти их домой за шесть гривен, что соответствовало полуторному тарифу такси.               
      Утром Семён сбегал в гараж за машиной и в половине восьмого, они с Полиной, были уже на шахте. Полина провела Семёна в какую-то каптёрку и сказала, чтоб он ждал слесаря Семенкова здесь и потом, после разговора с ним, сам шёл к машине. Ей пора на смену. Семён сел на лавку у стола, на котором обедают или играют в домино слесаря. Через пять минут к нему в каптёрку пришёл мужчина лет сорока. С виду, больше он был похожий на руководителя среднего звена, мечтающего стать директором шахты, а не на слесаря.  Среднего роста, плотного телосложения, в опрятной спецовке и в белой каске.
                362
 Его движения и разговор были быстрыми, деловитыми.               
       -- Ты что ли, муж Полины? – спросил он.
       -- Да, я, - ответил, встав на ноги Семён. – А вы Семенков?
       -- Павел Семенков, - протянул руку для знакомства слесарь.
       -- Семён Мелихов, - ответил Семён и пожал руку.
       -- Да ты Сеня садись, чего стоять, - махнув рукой, скомандовал Павел. – Чего дома не сидится? Жену не боишься оставлять одну, на долго?
        -- А что, надо бояться? - спросил, удивлённый началом беседы Семён.
        -- Ты не из Одессы? Вопросом на вопрос отвечаешь, - рассмеялся Павел.
        -- Я, местный, - решил перевести разговор ближе к теме Семён. – А ты, Полина говорила, в Москве был, на заработках?
        -- Да, какие там заработки. Всё уже заработано, до нас. Туда сейчас только дураки ездят. Вообще, конечно, кому как повезёт. Мне, не очень повезло, сначала. Поехал от СМУ-4, что под посёлком Проскурино находится, по военной дороге на Красный Луч, знаешь?
       -- Да, километров пятнадцать от Анреевска.
       -- Точно, там с левой стороны от дороги у них площадка и контора в строительных бараках. Они набирают строительные бригады, на свои стройки в Подмосковье. Но всё уже почти закончили строить, деньги все выбрали. А новых объектов нет. Вот и собирают всяких бродяг, чтоб закончить отделочные работы за мизерную зарплату.
      -- Так ты что, ничего не заработал и вернулся назад?
      -- Если бы работал у них, в СМУ-4, не заработал. А я поехал туда на их автобусе. Самая дешёвая поездка в Москву, 40 гривен.  А там, сразу ушёл от них. Там у меня друг был, раньше меня приехал. Он нашёл работу на «Газпроме» и позвал меня с собой. Те заплатили хорошо, за строительство гаражей. Стройку закончили, и я поехал домой. Вот так, Сеня. Там конечно можно найти работу денежную.  Водителем там, или в метрострой. Но нужна               
прописка, жильё. А ты кем Сеня здесь работал?
      -- Директором.               
      -- Вот это валет, козырный! Куда ж ты собрался. Там директоров хватает и без тебя, - рассмеялся Павел. – Забудь. Ну ладно, мне пора.
      Павел встал со скамейки, пожал Семёну руку и, пожелав удачи, быстро вышел из каптёрки. Семён, задумавшись, остался сидеть на месте.
             «Да, вот я брякнул, директор. А что он тут расхвастался, «Газпром». Тоже мне ещё! Я валет, а он туз.  Если бы не друг, отработал бы как все. Так, но приехал я сюда, всё равно не зря. Надо ехать в СМУ-4 и понять, кем меня могут взять в Москву. Хоть разнорабочим, но надо ехать. Тем более, что он говорит билет на Москву у них самый дешёвый. А там, на месте, разберёмся».
        В каптёрку распахнулась дверь. Заканчивая разговор с кем-то снаружи, звонко рассмеявшись, вошла Полина. Такой он её давно не видел. Переодевшись в хорошо подогнанную по её фигуре рабочую, брючную спецовку. Улыбающаяся, с блеском в глазах, без тени печали, она показалась ему помолодевшей лет на пять.
                363
       -- Ну, как у тебя дела, - весело спросила она. – С Пашкой, поговорили?
       -- Да, поговорили. И он сказал, что мне надо бояться оставлять тебя одну на долго. А я сейчас вижу, он прав.
       -- Перестань пошлить, - мгновенно изменившись, сказала Полина. – Про работу, что он сказал?
      -- Извини. Сказал, что нечего мне там делать. Там со строительными специальностями, мало зарабатывают, а уж у меня, нет никаких перспектив.
      -- И, что? Ты уже ни едешь?
      -- Да нет, не бойся. Я, всё-таки, попытаю счастье. Главное, чтоб взяли. Сейчас поеду в СМУ-4. Узнаю всё.
       -- Ну вот, правильно. Поезжай. Всё, пошли, я тебя выведу. А-то, мне пора. Я оставила подъём на одну напарницу. А этого делать, на долго, нельзя.
       Уже сидя в машине, по дороге в СМУ-4, Семён стал понимать, что Полина, так же, как и он, последнее время, живёт своей жизнью. У неё, наверняка сформирован свой круг людей и сослуживцев для общения. Как это было у него. И она могла, так же, как и он, завести себе мужчину для тела и души. Вся их совместная жизнь, последнее время, к этому её подталкивала.
       «Только она, в отличие от меня, не влюбилась по уши и не заливала своё страдание водкой, - продолжал размышлять Семён. - И стихи свои, не разбрасывала, где попало.  Ну да ладно, что сделано, то сделано. Нечего, себя травить.  Как говорится: «За что боролся, на то и напоролся».  И это ещё не факт, что это было. Есть и другое изречение: «Не пойман, не вор». А то, что она на работе другая, весёлая и выглядит так, будто всё у неё в жизни хорошо, так это правильно. Кого сейчас волнует чужое горе. Жалеть будут в глаза, а в спину, злорадствовать».               
       Так, за размышлениями, Семён доехал до СМУ-4. Убитая летом военная дорога, зимой, после очистки её тракторами и укатанной тяжёлой техникой, была почти ровной. Поэтому Семён, на своём «жигулёнке» седьмой модели, был на месте через полчаса. Там, что очень удивило Семёна, жизнь кипела полным ходом. Претендентов на поездку в Москву на заработки было много. На входе в барак-контору, на доске объявлений, висел список профессий, которые требуются на стройки. Больше половины, были уже зачёркнуты. Оставались, ещё востребованы: электрики, кровельщики, плотники и электросварщики. Разнорабочие, стропальщики, ИТР, или кладовщики, на которых рассчитывал Семён, и ряд тех профессий, на которые мог он себя попробовать: арматурщик, бетонщик, дорожник и другие, уже набраны. Дело в том, как узнал он от таких же желающих попытать счастье, что сейчас формировалась отправка двух автобусов «Икарус» на Москву. Один уже полностью набран, с перебором, всего пятьдесят человек, отправляется в пятницу через два дня 11 января в 16-00 часов. А второй, через неделю, 18 января, в это же время. Во второй автобус не хватало восемь человек. Семён стал в очередь из семнадцати человек, на приём для собеседования, который начинался через пятнадцать минут. Следующий набор рабочих, если откроют новый объект, по слухам обещали в марте. За Семёном, узнав такую ситуацию,
                364
очередь больше никто не занимал. Семён понял, если бы он приехал завтра, было уже поздно. Да и сегодня, не факт, что его возьмут на восемнадцатое число. Надо проявить максимум эрудиции и умение общения. Через десять человек, рассказали вышедшие после собеседования, записывать стали уже на мартовский набор. Трое из очереди ушли, не захотев и заходить на собеседование. Через два часа, после того, как Семён занял очередь, он зашёл на собеседование.  В просторной комнате, из мебели, стоял длинный стол и в конце его, впритык, развёрнутый короткий, образовав букву Т. За коротким столом, сидели два человека. Начальник отдела кадров СМУ Доморников Алексей Иванович и инженер-строитель, отвечающий за комплектование строек производственными кадрами и лично сопровождающий автобусы в Москву с подходящей фамилией Переправа Илья Николаевич. Про членов комиссии, Семён всё узнал ещё в коридоре. Доморников, был плотным, лысыватым мужиком, среднего роста, лет пятидесяти. Переправа наоборот, был высоким, стройным, с короткой стрижкой и аккуратными усами, лет тридцати пяти. Вдоль длинного стола, беспорядочно с двух сторон, стояло десяток стульев. Семён, войдя в не освещённую комнату, тусклую от слабо пробивающего дневного света, через маленькие окна, стал сразу в торце стола.               
        -- Вы чего там стали, - спросил Доморников, - мы что, кричать будем друг другу? Проходите ближе, сюда.
        Он показал на стул, стоявший прямо перед их поперечным столом. Семён прошёл и сел напротив Доморникова, слева от длинного стола.
         -- У вас трудовая книжка с собой? – спросил Доморников.
        -- Да, конечно, я же знал куда еду, - сказал, подав книжку, паспорт и два диплома Семён.
       Доморников и Переправа стали смотреть его документы и хмыкать по очереди. Семён сидел и молчал, до времени, чтобы создать впечатление культурного, выдержанного человека.
       -- А по какой профессии вы пришли устроиться к нам на работу? – наконец спросил Переправа.
       -- Вот именно. Судя по вашим документам, вы никогда не работали рабочим, а тем более, строителем, – поддержал вопрос Доморников.
      -- Ну, надо же когда-то начинать, - показательно улыбаясь, сказал Семён.
      -- Возможно, но не у нас же, - серьёзно возразил Доморников. – Мы, как известно, не ПТУ. Нам нужны уже опытные специалисты, чтоб качественно сразу выполнять работу, а не учиться на стройке и делать там брак. Так что не будем терять время не ваше, не наше.
       -- Алексей Иванович, я прошу прощения, ещё пару минут. Вы, наверное, пропустили первые записи в трудовой, сознательно их не читая, а как обычно посмотрели только последние. И это правильно. Работодателя всегда интересуют последние места работы, это я по своему опыту знаю. Начинал то я, свою трудовую деятельность, мастером арматурного цеха. Проработав в этой должности два года. А мастер должен уметь делать сам всё, чем он руководит, особенно в строительстве.  Так что такие должности: арматурщика,
                365
сварщика, я знаю в совершенстве. А ещё год, работал начальником цеха закладных деталей. Так что и должность формовщика и бетонщика мне очень хорошо известны. Приходилось на полигонах участвовать при закладке закладных в опалубку на каркасы и принимать результат, после заливки и пропарки изделий. Последняя запись, в моей трудовой, директор предприятия «Ольвия». Звучит красиво и солидно, но это, на самом деле, многофункциональное ритуальное агентство. Персонала, надо чтоб было мало, а профессий, необходимых для работы много. У нас была в аренде столярка и свой участок производства памятников из мраморной крошки. А это значит, что нужны и формовщики для работы с жидкими растворами и сборщики формовочной опалубки, и плотники, для её изготовления. А я сам её и проектировал. В столярке была пилорама. Приходилось распускать лес на доску и брус.  Изготавливали сами гробы и кресты. А также, плинтуса, наличку на двери и окна, филёнчатые двери, балконные рамы. Рамы устанавливали сами в многоэтажных домах. Наносили гравировку на гранитные памятники и сами их устанавливали на кладбище. А это тоже, и земляные и строительные работы.  Всё то, что я перечислил, приходилось сначала осваивать самому, а потом учить рабочих. И ещё были вязальные работы из проволоки. Венки…               
      -- Ну, хватит-хватит, - остановил Семёна Доморников. – Да, умеете убеждать. Чувствуется директорская школа. Но рабочие должности, к сожалению, все уже набраны, на эти два автобуса. Приходите в марте. Давайте я вас запишу. Большой должности не обещаю. Да у вас и нет строительного образования, только машиностроение. Но мастером, могу вас взять на новую стройку, которая, мы надеемся, в конце марта будет у нас. Так что, пока всё, что могу предложить. Я-вот, вас себе отмечу, - сказал он, записывая фамилию Семёна в блокнот. - До свидания, Семён Анатольевич.
      Он протянул руку Семёну для пожатия. Семён встал, попрощался с обоими членами комиссии за руку, положил документы в карман и вышел из комнаты. Уже на улице, его охватил ужас, что ему предстоит два месяца, без работы и средств к существованию, жить на шее, пока не известно у кого. У Полины унизительно, да и не приемлемо. У родителей, можно, но тоже стыдно. Да и выслушивать каждый день нотации, невыносимо. Мотаться по городу, на машине в поисках работы, это уже было.
       «Любыми путями, я должен оказаться в одном из этих автобусов, - думал Семён. – Любые деньги, надо сунуть этому Переправе, чтоб он меня отправил в Москву».
       В этот момент из конторы вышли Доморников и Переправа. Семён понимал, что говорить необходимо только с одним Переправой. Но они вдвоём проследовали к «Волге» ГАЗ-24, сели в неё и уехали. Семён, наблюдая возле своей машины за ними, понял, что поймать Переправу он сможет точно, через два дня. В день погрузки первого автобуса. Всё равно денег сейчас нет, пока машину не продашь предложить нечего.
        «Надо с ним договариваться 11-го. Пока он съездит в Москву, я, продам машину и подготовлюсь к отъезду 18-го, - решил Семён. - 11-го января, всяко
                366
надо договариваться. На любых условиях. Иначе… Нет. Надо, уехать этим автобусом.  Для всех, это будет положительной развязкой. На какое-то время».               
        Последующие два дня, Семён ездил на авторынок и приценивался, за сколько можно было продать его «семёрку». Машине было восемь лет. Но, за время торговли на рынке не только штучными продуктами, но и овощами насыпом, выглядела она на все двадцать. В конце концов, он нашёл потенциального покупателя, который согласился купить машину за триста долларов. По курсу, в то время, 30.57руб. за 1 долл., или 5.6руб. за 1гривну, это получалось 1638гривен за 300долларов. Семён, уже забыл, когда, последний раз, такие деньги держал в руках. Осуществить куплю-продажу они договорились во вторник, 15-го числа, после того, как созвонятся, во второй половине дня, в пятницу, 11-го и подтвердят готовность к завершению сделки.               
            Семён прибыл в СМУ-4 в десять часов утра. В отличие от первого его приезда, сегодня здесь была полная тишина. В канторе, по словам дежурного, вышедшего из сторожевой будки, навстречу Семёну, было всего пару человек сотрудников СМУ.
        -- Переправа Илья Николаевич, ещё не приезжал и когда будет, не ведаю, - отрапортовал сторож. – Пускать никого не велено, до 12-00 часов. Обычно, в это время, приходит автобус за рабочими на Москву.
      Семён решил никуда не ехать. Надо было поговорить с Переправой пораньше и лучше, если не на территории управления. Значит, надо его перехватить до того, как он пойдёт в кантору. Так решил Семён и остался его ждать в машине, перед въездными воротами. На улице стояли крещенские морозы. Градусник утром, когда на него смотрел Семён дома, показывал минус 22градуса мороза. Сейчас попустило, но не на много. Бензина в машине было залито на дорогу сюда и обратно, с небольшим запасом. Семён экономил и машину заводил изредка, чтоб не давать остыть двигателю. В салоне машины было холодно, так что не уснёшь. Как и обещал сторож, автобус пришёл в 12-10 и в нём, уже сидел Переправа. Пока сторож вышел из сторожки и пошёл открывать шлагбаум, Семён, выскочив из машины, подбежал к окну автобуса и стал жестами показывать Переправе, чтоб тот вышел. Тот в свою очередь показал, чтоб Семён шёл за автобусом. Проехав во двор, автобус стал в десяти метрах от входа в контору. Семён, теперь беспрепятственно проследовал следом. Сторож, оставив шлагбаум открытым, быстро поёживаясь, отправился в сторожку. Переправа вышел из автобуса тогда, когда к его двери подошёл Семён. Он, так же, как и сторож, съёжившись, спрыгнул с подножки и обратился к Семёну.
       -- Вы что хотели, здравствуйте? - протянул руку Семёну. – Мы же вроде, два дня назад обо всём договорились?
       -- Илья Николаевич, мне надо срочно с вами поговорить.               
       -- Хорошо. Пойдёмте в помещение.
       -- Извините, Илья Николаевич. Этот разговор конфиденциальный. Не хотелось бы, чтоб нас ещё кто-то слышал.
       -- Пойдёмте, пойдёмте, - тихим голосом позвал Переправа.   –   Тут, очень
                367
 холодно. Там сейчас ещё никого нет.
      Он первым быстро пошёл в контору и за ним устремился Семён. Они прошли в туже комнату, где проходило собеседование. Сев на стул с одной стороны, посредине длинного стола, Переправа предложил Семёну, сесть напротив его.
       -- Ну, что там у тебя за разговор ко мне? – немного прищурившись, с лёгкой улыбкой, спросил он.
       -- Понимаете, Илья Николаевич. У меня сейчас большие проблемы дома, – присев, начал Семён. - Мне, необходимо уехать следующим автобусом. Так сложились обстоятельства.               
       -- Почему?
       -- Ну, как бы вам рассказать?
       -- Рассказывайте, вы это делать хорошо умеете. Вон ка Алексея Ивановича убедили. На итээровскую должность, хочет вас взять.
        -- Какая там итээровская должность. На любую рабочую, только помогите уехать 18-го числа. Я ушёл от жены, а идти некуда. Та, из-за которой ушёл, уехала. Родители заняли сторону жены. Буду там жить, поругаюсь ещё и с родителями. В гараже жить сейчас холодно, он не отапливаемый. Дачи нет и работы нет. В общем, попал. Илья Николаевич, прошу вас, помогите.
      -- Ну приходите. Знаете, у нас так бывает. Кто-то не приходит на момент отъезда. Напился накануне, или передумал, или заболел. Авось повезёт. Возьмём тогда вас.
      -- С моим счастьем, на это надеяться не приходится. Надо знать наверняка. Илья Николаевич, с меня магарыч, или что надо? Говорите, всё сделаю, как скажите. В пределах моих возможностей.
     -- А деньги у вас есть, на поездку?
     -- К тому времени будут. Машину отдам в заклад, но на билет, на магарыч и на первое время в поездку, найду.
     -- На три билета, - опустив голову вниз и глядя на Семёна из подо-лба, сказал переправа.
     -- Согласен, - чуть ли не крикнул Семён.
     -- Будешь ожидать автобус 18-го числа, в 16-00 на выезде с Проскурино, на перекрёстке возле остановки. Только не опаздывай, ждать не будем. Один билет, знаешь, сколько стоит?               
      -- Мужики говорили 40гривен.
      -- Правильно. Ну, всё. Семён Анатольевич иди, пока тебя мало кто видел. И не появляйся больше здесь. Документы взять с собой, смотри не забудь.
       -- Конечно, конечно. Последний вопрос. По какой профессии я поеду работать? Надо же инструмент какой-то взять с собой.
       -- Ты, я помню, говорил, что филёнчатые двери на фирме делал?
       -- Не я, столяр у нас был. Я помогал. На станках работал.
       -- Вот плотником поедешь. В строящейся гостинице, в номерах, будешь пока двери вставлять в проёмы. Сможешь?
       -- А то, - повеселев, сказал Семён, как бут-то, вставлял их всю жизнь.
                368
        -- Возьми хорошие: ножовку, топорик, пару стамесок. Молоток, отвёртки и электроинструмент, там выдадут.
        -- Понятно. Ну, всё. Спасибо. До 18-го. – попрощался за руку Семён.
        -- В автобусе ни с кем не пей, - уже в след, сказал Переправа. – По опыту говорю. Хорошим, это редко кончается. Могут, отправить тем же автобусом обратно домой.
        -- А магарыч?
        -- Это возьми, не помешает.
       Семён быстро пришёл к машине, не встретив по пути никого. Отъезжающих на работу в Москву тоже ещё не было. Сторожа, и того не видно было в сторожевой будке. Мороз делал своё дело. Люди прятались в тепло и зря на улицу не выходили. Семён сел в машину и с лёгким сердцем, в первые, за последние десять дней, поехал домой.
      До 18-го числа, Семён продал машину, как договорился с покупателем за 300долларов. 100 долларов, он отдал дочери Анне, когда ездил с Полиной в Луганск попрощаться перед дорогой. Они отвезли запасы продуктов на машине, взятую для поездки у соседа по гаражам Валеры Сахно. Давнего приятеля Семёна. Несколько раз проведал родителей и оставил им сто гривен, больше они не хотели брать, ссылаясь на то, что у них есть пенсия, а Семёну там, ещё надо заработать, эти деньги. Скупился на рынке. Приобрёл комплект инструментов. Всё это сложил в подаренный друзьями, на гаражном застолье, посвящённое проводам Семёна, вещь-мешок. Туда же в отдельный пакет уложил два комплекта сменного белья, десяток пар носков и пять носовых платков, по двое брюк и рубашек и спецовку куртку. По паре: тапочек и поношенных ботинок. На рынке были приобретены ещё: пара тёплых ботинок и куртка на синтепоне, которые он планировал одеть в день отъезда. Продукты в дорогу и обещанный коньячный магарыч для Ильи Николаевича Переправы сложил в отдельную сумку. Спиртное, решил Семён, от греха подальше, не брать с собой совсем, чему очень удивилась Полина. Она, помогала, так или иначе, собираться Семёну в дорогу. Последние дни, перед долгим расставанием, они жили, как не жили уже давно. Во всём уступая друг другу, не повышая голоса. Семён спал в комнате Анны с того дня, как Полина нашла стихи. И последнюю ночь, после совместного ужина за просмотром телевизора в зале, они провели врозь. Семён, отложив 120 гривен в документы, после всех покупок, оставшиеся деньги 300гривен, поделил так. 200 гривен отдал Полине. 100 гривен, ещё на кануне, поменял на рынке у менял на российские 560 рублей и забрал их с собой. Весь день сборы проходили в обоюдном молчании. Если говорили, то о дочери Анне. Только когда приехал Валерка Сахно в 15-00 часов, чтоб отвезти Семёна на автобус, после того, как они посидели на дорожку, у дверей Полина заплакала и поцеловала Семёна в щёку. Семён, тоже обнял Полину и поцеловал её.
        -- Удачи нам обоим, - сказал Семён.
        Он, взял в руки вещь-мешок и сумку с провизией, и вышел за дверь квартиры. Полина, закрывая за ним дверь, вытирая слёзы, сказала в след.
                369               
         -- С Богом.
        За двадцать минут до назначенного времени Семён и Валерка были на развилке за посёлком Проскурино. В 16-10 автобус показался на выезде из посёлка. Семён, быстро попрощавшись с Валеркой, вышел с вещами ему на встречу. Автобус, заранее, стал моргать фонарём правого поворота и, остановившись, подобрал Семёна.
               
17. ПЕРЛЕБЕРГ.
      Автобус «Икарус», после того как в него сел Семён, взял курс на Луганск. Переправа Илья Николаевич, ответственный за поездку, потребовал у Семёна документы и вписал его фамилию в список пассажиров. Завёрнутые в бумагу 120 гривен Переправа спрятал в свой внутренний карман. Паспорт, как и паспорта всех пассажиров, он оставил у себя до приезда к месту назначения. В конце автобуса, по проходу, Семён увидел несколько свободных мест.
      -- Что, кто-то не пришёл? – спросил Семён Переправу.
      -- Нет, все пришли. Просто бригада кровельщиков сядет в Луганске. Так что иди, занимай место, пока есть свободные.
      Семён, перешагивая через сумки, прошёл по проходу и обнаружил три пары кресел не занятыми. Он сел так, чтоб четыре места, расположенные через проход, напротив друг друга, оставались свободными. Как оказалось, потом, он поступил правильно. Бригада кровельщиков, из четырёх человек, погрузившаяся в автобус в Луганске, заняла именно те места. А Семён, на двух местах, так и ехал до Москвы один. Проехав, без каких-либо осложнений, таможню в восьмом часу вечера, автобус направился на Миллерово и дальше, выехал на трассу Ростов на Дону – Москва. После таможни, в автобусе начался всеобщий ужин. Разбившись на отдельные компании, все стали праздновать начало кочевой жизни и приближающееся Крещение. По салону разнёсся запах домашней снеди. Семён вынул магарыч из сумки и отправился к Переправе. Он не хотел сегодня сводить компанию с кем-то, из таких же как он. Но, если Илья Николаевич предложит ему по рюмке коньяка из магарыча, он решил, что будет полезно на будущее это общение. Но Переправа, взяв пакет с магарычом и, поблагодарив Семёна, сунул его в свою сумку. Не солоно хлебавши, Семён отправился назад на своё место. Настроение и без того не важное испортилось окончательно. Семёна звали в свою компанию и луганские кровельщики и мужики, сидевшие впереди него, но он, извинившись и сославшись на то, что ближайшую неделю пить не может, так как принимает сильное лекарство, отказался. Быстро поужинав, нарезанным ещё дома хлебом с салом и солёным огурцом, запив это холодным чаем на травах, из пластиковой бутылки, Семён устроился, поудобней, у окна, надеясь уснуть, чтоб быстрее приехать. Но сон абсолютно не шёл. Вокруг шумно гулял народ. С каждой выпитой рюмкой, веселье становилось громче.
       «Да, вот ведь как происходит в жизни, - стал размышлять Семён, глядя в окно на мелькающие, занесённые снегом кусты и другие придорожные предметы. – А ведь так уже было со мной. Всё повторяется. Я ехал, вот так же
                370               
в автобусе, строго мужской командой, от дома, и надолго. Было это давно…»
               
    
     18-го октября, в 1975 году, из Таганрога, Семён был призван в армию.      Автобусом, в 5-00 часов утра призывников отправили в город Батайск, а              оттудова в Казачьи лагеря. Там находился военный полигон. На его территории и был размещён сборный пункт призывников Северо-Кавказского
                371
военного округа. До отправки к месту прохождения службы призывников разместили в лесу в палаточном городке, установленных одной длинной улицей. Длинные армейские палатки отапливались печками на солярке, установленными по одной на двух её концах. Печка, представляла собой, вертикально стоявшую трубу диаметром 100мм., уходившую вверх, сквозь потолок выше палатки на два метра. В неё, через небольшой отвод из трубы меньшего диаметра, заливалась солярка. По окружности трубы, выше уровня налитой солярки, были проделаны, штук шесть, небольших отверстий для доступа кислорода. Когда поджигали солярку, труба накалялась докрасна высотой около метра, и от неё шёл такой жар, что на расстояние двух метров, невозможно было возле неё сидеть. Но дальше, по палатке, тепло не распространялось. Призывники спали на нарах, сколоченных из сырых досок и установленных с двух сторон вдоль всей длины палаток.  Кормить призывников водили, три раза в день, в солдатскую столовую, находившуюся в расположенной не далеко воинской части. В таких условиях пришлось начинать свою службу Семёну и ждать отправку в Германию. Ему вручили в военкомате Комсомольскую путёвку, по которой он, уже сразу, был направлен проходить службу в Таганрогскую Краснознамённую, ордена Суворова 2-ой степени, дивизию.  Сначала его охватила радость. Служить будет в Таганроге. Об этом можно было только мечтать. Потом, как оказалось, эта дивизия находится сейчас в Германии. А, из-за не лётной погоды, то там, то тут, ждать вылет его команде пришлось восемь дней. Погода стояла в конце октября, очень холодная. Небо заволокло сплошной тучей. Днём сырая погода, частые длинные мелкие дожди. Утром и вечером промозглый туман, при температуре, не выше пяти градусов. Ночью, дожди шли редко, но температура опускалась до ноля и ниже. Уже на пятый день Семён и группа призывников, с которыми он прибыл из Таганрога, промёрзли так, что кашляли почти все, так как не успевали прогреться за то время, пока находились в столовой, на приёме пищи. А быть там дольше, не разрешали, потому что нагрузка на столовую в эти дни, была большой. Кормили солдат базирующейся здесь воинской части и призывников, сплошным потоком, почти весь день, из-за большой численности.  Завтрак переходил в обед, а обед в ужин. В палатке, в которой размещалось по восемьдесят человек, вокруг раскалённых труб, все не помещались. Доходило до драки. Уснуть на нарах, даже в шинели на выданных матрацах и под влажными отсыревшими одеялами, было невозможно.  Девять человек команды №280, из Таганрога, включая Семёна, уже сдружились и пытались подбадривать друг друга и вместе отбивать, хотя бы два три места около трубы и по очереди греться. От недосыпания, все ходили как подвыпившие. Что было спиртное, припасённое с дому, давно всё попили и деньги, которые были с собой, закончились. Даже одеколон, что брали с собой, был выпит у всех. Когда узнали в Сениной команде, что Александр Шарлин, впоследствии кличка Шарли, утаил от всех наличие одеколона, он предательски забулькал ночью в вещь-мешке, под подушкой, когда он её поправлял, его хотели побить. Но он объяснил свой поступок тем,
                372
что этот одеколон ему дорог. Его подарила ему девушка, когда провожала в армию. И он называется так, как звать его, «Саша». Его не стали бить, но объяснили, что, если бы одеколон был «Валя», как звали его девушку, тогда другое дело. Это, можно даже сказать грех, всем по кругу пить Валю. А так, обязан отдать, как и все, для общего спасения. Одеколон был тут же отобран, вылит в котелок, разбавлен водой и выпит, с правом первого глотка его хозяину, Шарлину. Пустой флакон, как память о Вале, вернули. После этого опять все легли спать. Следующим вечером, после ужина согревшись у костра в лесу, Семён сидел на бревне и дремал. Его толкнул Дмитрий Киреев, и предложил идти в палатку спать. Семён отказался и объявил всем, что он сегодня будет спать возле костра. Здесь на много теплей, чем в палатке. Его поддержали пятеро. Они собрали по лесу много дров. Сделали вокруг костра настилы из толстых веток. Принесли из палатки свои матрацы с одеялами. Распределив очерёдность дежурства у костра на всю ночь, легли спать. Утром, они поняли, что у костра, наконец, им удалось поспать. Одно плохо, до утра не хватило дров и последнему дежурному пришлось бродить по лесу в темноте, искать дрова. На следующую ночь, они заготовили дров на много больше. Тем более, что спать у костров собрались ещё несколько групп. На третью ночь, уже было проблемно набрать для своего костра дров. Костров было около десятка. Вокруг всё подчистили основательно. Приходилось уходить за ними далеко в лес. В эту ночь Семён дежурил последним, сразу после Киреева. Он проснулся от того, что его тормошил Дмитрий, а вернее бил по спине, которой он был, развёрнут к костру.
          -- Мелих, вставай! Вставай! Ты горишь! – кричал он.
          Оказывается, Дмитрий, будучи дежурным у костра, бросив новую охапку дров в огонь, присел на свой матрац, пригрелся и уснул. Проснулся, когда свалился набок. Он вскочил и увидел, что горят двое. Сергей Стариков и Семён.  Если у Старикова, прогорело только одеяло в двух местах.  У Семёна,
сполз в огонь край одеяла и матрац начал гореть по всей длине от костра. На спине и полах шинели, когда он вскочил, насчитали четыре дыры. Чтобы спрятать нанесённый ущерб, Сеня решил сжечь матрац весь. Когда кинули матрац в костёр, и он разгорелся, поднялось такое зарево, что осветило всю округу, как во время пожара. Следом были сожжены и два одеяла. Утром объявили построение и, после проверки личного состава, ответственный офицер увидел в какой шинели стоял Семён. Ему пригрозили, что оставят в Союзе и отдадут под суд за порчу государственного имущества. А это, как пообещал офицер, штрафбат. Полдня Семён ходил как в воду опущенный. Наконец пришёл старшина, который выдавал обмундирование в первый день, с солдатом местной части. У того в руках была свёрнутая новая шинель.
       -- Скажи спасибо, что документы уже все сформированы на отправку в Германию. А то-б я из тебя здесь матрац сделал. Держи шинель и быстро перешивай знаки отличия на неё. Фаршмак ты ходячий. А то будешь там позорить Советскую Армию. Погорелец, хренов. Поторапливайся, скоро построение. Через час на самолёт вас отправляют.
                373
      -- А эту шинель, в костёр? – светясь от счастья, спросил Семён.               
      -- От, поджигатель хренов! Вот, ему отдашь!
      Выругавшись, старшина показал на солдата, развернулся и ушёл. Дмитрий и Семён, в две руки, быстро перешили петлицы, погоны и нарукавную нашивку. Через два часа они уже летели в самолёте, ТУ-134 в Германию. А ещё, менее чем через два часа, самолёт приземлился на советском военном аэродроме Темплин. Здесь, на аэродроме, скопилось большое количество призывников из разных уголков Советского Союза. Оттудова машинами призывников перевезли на железнодорожный узел, где грузили в небольшие теплушки, по шестьдесят человек в одну. Вагоны заполнялись не по областям, откуда призывались призывники. Погрузка осуществлялась уже по направлениям будущих воинских частей призывников. В вагон, куда попал Семён с восемью земляками из Таганрога, погрузили ещё девять человек из Астраханской области, семерых из Ростова на Дону и тридцать пять человек из Дагестана. Причём, когда таганрожцы и ростовчане поднялись в вагон, дагестанцы уже разместились на нарах, по обе стороны, на первых и вторых ярусах. Астраханцы, стояли в центре вагона. После погрузки, поезд сразу тронулся с места. Остановки, как объявили перед погрузкой, будут через два с половиной, три часа. Ехали ночью, чтоб местное население меньше видело передвижение солдат. Погода, была не такой холодной как в России, но сырой. Дождь шёл постоянно. Поэтому, чтоб дождь не забивал в теплушку, раздвижная дверь была сразу закрыта дагестанцами плотно. В вагоне наступил   полумрак.  Светили, под потолком над   проходом, две небольшие тусклые электрические лампочки, запитанные по переноскам от электровоза. Чтобы как-то согреться, десяток дагестанцев начали танцевать лезгинку, образовав на средине вагона круг. Так что, двадцати пяти славянам, пришлось разделиться на две части и столпиться вдоль дверей, с двух сторон вагона. Семён, Киреев, Шарлин, Стариков, семеро ростовчан и три астраханца, оказались возле двери, через которую грузились в вагон. Остальные, одиннадцать человек, находились на противоположной стороне. На верхних полках сидели молодые, а на нижних переростки из Дагестана, очевидно очень уважаемые сородичами.  И те, и другие, свесив ноги вниз, размахивали ими, дружно хлопали руками в такт лезгинке, поддерживая ритм танца пением. Тех, что уставали танцевать, сменяли свежие джигиты. Поезд шёл медленно. Через час, танец резко прекратился, и началось шумное обсуждение на дагестанском языке какой-то проблемы. На средину круга, прекративших танцевать дагестанцев, вышел долговязый верзила, явный переросток с остриженной, короткой бородой. Он, на чистом русском языке, обратился к славянам.               
       -- Мы сейчас танцевали здесь лезгинку, а вы смотрели и не соизволили даже хлопать в ладоши. Это неуважение к танцующим. Вас, можно сказать развлекали задаром. Теперь ваша очередь танцевать. А мы, будем смотреть. Если танцевать будете хорошо, мы не как вы. Мы будем хлопать. Но танцевать надо хорошо. Кто хочет первым? – после паузы, - Вот ты, иди сюда.
       Он показал на парня, стоявшего одним из ближних в группе тех, что были
                374
у противоположной стены от Семёна. Все в вагоне притихли и ожидали, что будет дальше. Двое из окружения верзилы дагестанца, быстро подошли к парню и, взяв его под руки с двух сторон, вывели в центр вагона.
       -- Ну, что же ты? – спросил верзила.
       -- Я, не буду танцевать, - тихо, опустив глаза, ответил он.
       -- Почему, не уважаешь нас? – опять спросил дагестанец.
       -- Просто. Не буду и всё.
       -- Это не правильный ответ.
       Сказал верзила и ударил парня сильно в лицо. Тот, от неожиданности и сильного удара отлетел в толпу своих товарищей и упал без движений им на руки. Его медленно опустили на пол.
       -- Вы что делаете?
       Прозвучал голос за спиной Семёна. Обернувшись, он увидел высокого крепкого парня, который громко задал вопрос. Он тихо, чтоб его слышали те, кто находился вокруг его, сказал, с характерным нервным подсасыванием золотой фиксы на левом верхнем зубе-клыке,
       -- Это же наш, астраханский, Веня Бережной, с Шоссейной.
       -- Кто это там такой смелый? – спросил верзила, поворачиваясь на голос.               
       -- Я смогу! – прозвучал писклявый голос с противоположной стороны.
       -- Что ты сможешь?
       Повернулся назад верзила, в ту сторону, куда упал Бережной и откуда прозвучал голос. Парень, который это сказал, высокий, сутулый и худой Игорь Чаплыгин из Таганрога. Чапа – маминькин сынок, как его потом звали сослуживцы. Он, как выяснилось, тоже попал в Таганрогскую дивизию, как и Семён с Дмитрием Киреевым. Чаплыгин, сделал шаг вперёд.
        -- Я могу выступить. Только танцевать я не умею. А вот, спеть смогу.
       В вагоне раздался громкий общий смех. Смеялись не только дагестанцы, но и кое-кто из славян. Дмитрий, в этот момент, тихо сказал Семёну.
        -- Мелих, если к нам подойдут, давай повеселимся. После выступления Чапы, они всё равно подойдут.
        -- Ты что, будешь танцевать? - гневно прошипел Семён.
        -- Вот ты Мелих, дурак. Я один двоих не сшибу. Надо ударить с двух рук и каждому одновременно, прямо в рыло. Поможешь? - улыбнулся Дмитрий.
      -- Мы поможем, - прошептал парень с коронкой на зубе. -  Я, и мои друганы.  Город и Шеф. Мы из Астрахани.
      Он показал на крепкого коренастого парня, среднего роста и щуплого, очень маленького роста паренька.   
      -- Договорились, - сказал Семён. – Только роли уже распределены. Вы участвуете во втором отделении концерта, когда пойдёт на нас вторая атака.
      -- В этот момент общий смех прекратился и верзила, поворачиваясь в обратную сторону, сказал.
      -- Ты пока, певец, подожди. Нам сейчас станцует, кто-то из смелых парней. Кто тут, ты, что ли?
      Верзила, перепутав, показал на Киреева.
                375
      -- Нет, не я. Но я тоже, танцевать не буду.
      Те же два дагестанца, по кивку верзилы, быстро направились к Кирееву. Подойдя к нему, они так же, как и в первом случае, хотели его подхватить под руки. Но в этот момент, Дмитрий нанёс правой рукой сильный удар тому, кто подошёл слева. А Семён, в это же время, находясь, справа от Киреева, нанёс резкий удар правой рукой, второму. Оба дагестанца, от неожиданности, отлетели на средину вагона и упали на пол. Их не успели даже подхватить земляки. Через мгновение, остальные, стоявшие вокруг верзилы, бросились на Семёна и Дмитрия. Но получили мощный отпор не только от пятерых заговорщиков. К ним присоединились остальные таганрожцы и ростовчане, стоявшие в их группе.  Оттеснив тех славян, что стояли на противоположной стороне вагона, бездействуя, все дагестанцы с верхних полок попрыгали на головы непокорных.  Когда Семён очнулся, не вполне понимая, где он есть и что с ним произошло, на него смотрел близко в лицо Дмитрий и улыбался. Он лежал с ним рядом на нарах. У него был не большой синяк под глазом и рассечена немного бровь.
         -- Лежи и не вставай. Всё нормально.
         Семён почувствовал, что у него болит затылок и шея сзади, плечо и губа. В ушах отстукивала дробь железной дороги. Значит, они ещё едут в поезде. Из маленьких застеклённых, грязных окошек, пробивал уже дневной свет. Откуда-то снизу доносилось жуткое пение, сиплым голосом.
          -- Что это? – спросил Семён.
          -- А…а. Это Чапа, и все, кто не принимал участия в побоище, дают концерт победителям. Их там, человек восемь набралось, трусов. По очереди всю ночь выплясывают и поют. Несколько человек, как Веня с Шоссейной, на той стороне вагона, пытались нам помочь. Но их там погасили быстро. Все, кто принимал участие в драке, получили плацкарт. Нам отдали обе верхние нары. Так что всё справедливо. Победители, кстати, тоже получили не хило. У них, человек пятнадцать там, на нижних полках раны зализывают. Но их старейшины решили, что джигиты должны уважать друг друга. Драка дракой, а из вагона, надо выйти друзьями. Иначе себе дороже.
       -- Молодцы старейшины, правильно рассудили, - кряхтя, приподнялся и сел Семён. – Жалко этих наших. Чапа вон, слышу вообще, голос потерял.
      -- Наших там нет, - сказал Виталий Градов, привстав рядом с Семёном.
      -- Наши, все на полках, - поддержал земляка Сашка Шефавской, поднявшись за ним, - А этим, мы тоже хорошо дали. Правильно Город?
      -- Правильно, Шеф, - ответил Виталий и рассмеялся, глядя на него.
      У Сашки на лице, было больше синего цвета, чем белого. Это вызвало всеобщий смех, на верхних нарах. Что откликнулось одобрением, на нижних.
      -- Молодцы, настоящие мужики! Джигиты! - доносилось снизу.
      -- Да и вы тоже, молодцы! Джигиты! – ответил, лёжа, любезностью Андрей Орлов, по привычке потянув воздух через зубную коронку. – Жалко только, что вас больше было, - добавил он шёпотом, прощупывая свои рёбра.
      На верхних нарах опять возобновился громкий смех. В этот момент поезд
                376
остановился. Из вагона, на построение, вышли все в весёлом настроении, не смотря на полученные травмы. Не весёлыми были только участники ночного концерта во главе с Чапой. Который совсем потерял голос. Удивлённые внешним видом призывников офицеры, не стали учинять расследования случившегося. Объяснение, что часто падали с верхних полок, по очереди, всех устроило. Тем более, что переломов не было и жалоб не поступало. А ушибы и рассечения, пройдут. Некогда сейчас разбираться. Надо было всех призывников быстрей отправлять по карантинам. Все были голодные и уставшие. Большинство прибывших, на железнодорожный узел, куда пришёл поезд, были отправлены в карантин под Перлеберг, в военный городок, где   находилось большое количество воинских частей и подразделений. Дагестанцы были отправлены куда-то в другое место. Карантин, куда попал Семён с товарищами, был расположен в добротной, тёплой кирпичной двухэтажной казарме, в военном городке под Перлебергом. По рассказам сержантов, это были бывшие казармы немецких лётчиков «Люфтваффе». Да и сам городок отличался практичностью планировки и образцовым содержанием. В центре городка находился огромный плац, вокруг которого, в два ряда, были расположены двухэтажные казармы, столовая и штаб. Дома, где жили семьи офицеров и прапорщиков, школа и детский сад, располагались в гарнизоне ближе к городу Перлебергу. Парк военной техники с ангарами, расположен был на другом конце городка, в лесу. Там же были все склады и хозяйственные постройки. Между ними, за казармами параллельно плацу, располагался стадион и полосы препятствий. Каждая казарма была, с каптёркой на чердаке. А также, на каждом этаже, с Ленинскими и ружейными комнатами, туалетами и отдельно с умывальными, гладильными и сушильными, а также офицерскими комнатами. В такой казарме, размещалось около двухсот солдат. В отдельных комнатах располагалось по шесть или двенадцать человек, в зависимости от установки кроватей. В один ярус или в два. Сразу по прибытию в карантин, всех призывников накормили, выдали новое нательное бельё и отправили в баню. Вечером, сразу после ужина и вечерней поверки, в девять часов, был произведён отбой. Это было единственный раз за всю службу Семёна в армии. Потом, отбой был только в десять вечера. Утром, в шесть часов прозвучал звонок на подъём. Для Семёна началась солдатская жизнь. Но она, в нормальном русле, для него продлилась всего сутки. На следующую ночь, около ноля часов, Семён проснулся от резкой пронзительной боли в области сердца. Он сел на кровати и стал соображать, что могло произойти. Не из-за драки же в поезде? Просидев минут десять, он почувствовал, что боль уходит, стал успокаиваться и решил лечь снова спать. Но как только он попытался лечь, боль пронзила его опять с такой же силой и опять в области сердца. Он снова сел и стал ждать. Боль опять потихоньку притихла. Так он пытался лечь несколько раз, но всё опять повторялось. Семён своей вознёй уже разбудил несколько человек в кубрике и те позвали дежурного по карантину. Сержант, выслушав Семёна, приказал ему одеться, чтоб следовать в санчасть. Но стоило Семёну встать на ноги, как
                377
боль повторилась ровно такая, как если бы он попытался опять лечь. Сидя он оделся, но встать и идти самостоятельно, в санчасть, он не мог. Санчасть находилась на другой стороне плаца, метрах в двухстах от карантина. А Семён, не мог даже выйти из казармы. Тогда дежурный сержант позвал дневального с тумбочки и приказал на себе отнести Семёна в санчасть. Семён пытался возражать, но сержант скомандовал дневальному и тот, без желания на то Семёна, перекинул его через плечо, как коромысло и, по команде: «Выполнить и доложить через пять минут! Бегом марш!», рванул из казармы. Дневальный был, конечно, не мелкого телосложения. Чуть выше Семёна, отслуживший в армии полгода. Но ведь и Семён был не мелкий. Во время бега дневального напрямик по диагонали через плац, каждый шаг отзывался у Семёна, под лопаткой острым уколом. Семён не дышал от боли и стал просить немного передохнуть. Но дневальный сказал, что, если он не вернётся назад через пять минут, ему предстоит всю ночь драить туалет. Поэтому Семён должен терпеть. Ничего не оставалось делать, как набрать воздуху и терпеть. Когда не дышишь легче. Дневальный прибежал к двери санчасти, где его уже ждал и выглядывал дежурный медбрат. Очевидно, дежурный по карантину ему уже позвонил. Семён был, от боли и нехватки кислорода в обморочном состоянии. Дневальный бросил Семёна на кушетку, испросив разрешения у медбрата «Быть свободным», мгновенно рванул в обратный путь. Медбрат уколол Семёну сильный обезболивающий и он, потихоньку стал приходить в себя. Не успел Семён отдышаться, как к санчасти подъехал УАЗ «Буханка», как её называли, с красными крестами. Сидя на кушетке, Семён уже почти не слышал боли. Но когда медбрат скомандовал ему идти в машину, чтоб ехать в медсанбат, и он начал вставать, всё возобновилось. Вместе с медбратом, который приехал из медсанбата, его отнесли в машину. Дорога от военного городка до Перлеберга, где находился медсанбат, была длиной десять километров. Сделана она была ещё до войны из камня-брусчатки. И хотя она была ровной, но у Семёна отдавался болью, даже гул от колёс. Всю дорогу Семён, сцепив зубы, старался не стонать и меньше дышать. Водитель и медбрат пытались разговорить его, чтоб отвлечь от боли. «Откуда призвался? Чем занимался на гражданке? Есть ли у него девушка?» Но Семён, отвечал, одним словом. «Таганрог. Учился. Нет». Через двадцать минут, УАЗ заехал во двор медсанбата. Здесь его усадили на каталку, так как лечь Семён отказался, и доставили в кабинет дежурного врача. Мужчина в белом халате и колпаке на голове, после того как Семён разделся, выслушал сначала его самого, потом послушал фонендоскопом. Семён просил уколоть обезболивающее, но доктор попросил не командовать, а делать то, что ему будет сказано. После того, как ему сняли кардиограмму сердца и сделали рентген, Семён был помещён в отдельную палату.  Доктор потребовал, чтоб он лёг в кровать. Но Семён, сев на неё, объяснил, что не может лечь, что ему очень больно. Пусть ему сделают обезболивающий укол. Доктор, в свою очередь, настаивал, чтоб он лёг. Пока он не ляжет, ничего ему делать не будут.  Тогда Семён, позабыв, что он сейчас в армии, стал выражаться и обзывать доктора тыловой крысой, которая жрёт,
                378               
даром свой хлеб.  Грозить, что, когда ему станет легче, он обязательно с ним расправится. Таких врачей, надо давить, где только поймаешь. Только когда два медбрата скрутили Семёна и уложили носом в подушку на кровать, доктор уколол ему несколько уколов. Семён, через минуту затих и уснул. Утром, он проснулся от того, что услышал, как к нему в палату открылась дверь. Он не сразу вспомнил, где сейчас находится. В окно светило, появившееся солнце, которое Семён увидел первый раз за десять дней. Боль, он совсем не чувствовал, только сильную слабость. В палату вошёл, пожилой, стройный человек, в форме офицера, в чине подполковника. Семён с ужасом узнал в нём вчерашнего доктора. У него глаза раскрылись до предела и он, потерял дар речи. Первое, что ему пришло в голову, это то, что надо встать на ноги.               
       -- Отставить Мелихов! – скомандовал подполковник. – Или вы и сегодня будете проявлять не послушание, и отказываться выполнять команду «Лечь»? А, солдат?
      Семён мгновенно бухнулся в кровать и стал без-связано лепетать.
      -- Товарищ подполковник… Вы меня…Я вчера. Извините меня. Я виноват. Я не знал, что вы…
      -- А с другими докторами, что, можно? Видал, какой казак. «Где поймаю, - говорит, - там, и задушу».
       -- Товарищ подполковник, честное слово, извините. Это боль проклятая, очень болело, поверьте…
      -- Ну и что, что болело. Какой же ты солдат, если не можешь боль терпеть. Хоть ты присягу ещё не принял, но всё равно. Страна тебе доверила свои самые передовые рубежи защищать. А, ты? Хорошо хоть драться не кидался. А то, были и такие.
       -- Товарищ подполковник, - растерялся, что говорить дальше, Семён.
       Подполковник рассмеялся, и глаза его сменили строгий взгляд, на приветливый и добрый.
       -- Ну, ладно, ладно. Будем считать, познакомились, - он опять рассмеялся. – Я, подполковник Воропаев Максим Фёдорович, начальник госпиталя, где вы, Семён Мелихов, имеете честь находиться. Эту ночь я дежурил по госпиталю. Так что ты мой крестник. Где же это ты, Сеня, умудрился подхватить верхнее двухстороннее воспаление лёгких?
       -- Не знаю, товарищ подполковник.
       -- Пока лежачий больной, можешь называть Максим Фёдорович. А там, посмотрим, землячок. Я ведь тоже, с тех мест. Матвеев Курган, слышал?
       -- Конечно. Максим Фёдорович.
       -- Ну вот. Так что кались, землячок. Где воспаление лёгких подхватил? Здесь уже, в Германии, или ещё в Союзе.
       -- Скорее всего, в Казачьих лагерях. На сборном пункте, перед вылетом.               
        -- А что там, уже зима? С виду, ты вроде не хилый. Спортом занимался?
        -- Конечно, в футбол играл.  Да нет, просто мы, перед тем как прилететь сюда, там восемь дней жили в лесу в палатках. Было холодно, я спал три ночи возле костра. Так было теплей.
                379
        -- Ну да, ну да, - задумавшись, сказал Воропаев. – И всё равно. Наши деды в твоём возрасте, в окопах месяцами жили, и ничего.
       -- Так может в окопе и я, не заболел бы. Там нет сквозняков.
       -- Ну, Сеня. Тебе палец в рот не клади. Зато там другие болезни летали. Смертельные. И у тебя сейчас болячка плохая. Значит так, хоть ты ещё даже не рядовой, до присяги, слушай мою команду. Ты поступаешь в наше распоряжение месяца на два. Курс лечения строго выполнять. Не курить, не пить спиртного, на улицу, пока, не выходить. Две недели, строгий постельный режим. Как поняли, боец?
       -- Слушаюсь, товарищ подполковник, - улыбнувшись, ответил Семён.
       -- Ну вот. А сейчас тебе придут уколы делать. Готовь тылы.
       Воропаев подмигнул Семёну и вышел из палаты. Лечение и жизнь в госпитале проходили однообразно. Семён выполнял обещание Воропаеву и старался тщательно исполнять постельный режим. Единственное, что он мог себе позволить, это постоять около окна и поглазеть на немецкий город несколько минут, после того как сходит в туалетную комнату, или поднимется на прием пищи, которую ему сейчас приносили в палату. Его палата находилась на четвёртом этаже пятиэтажного здания госпиталя. Перлеберг, старинный малоэтажный город. Дома были двух, трёх этажей. Листья с деревьев, почти осыпались и улицы хорошо просматривались. Для Семёна, наблюдать за пешеходами и машинами было очень интересно, как смотреть заграничный фильм. Через неделю, Семён чувствовал себя совсем здоровым, и не понимал, почему ему ещё неделю, запрещали выходить из палаты. Следующий раз Семён увидел Воропаева, во время обхода. С ним было много медперсонала.  Когда закончился обход, он обратился к Воропаеву, чтоб ему разрешили ходить принимать пищу в столовую. Но тот строго напомнил ему про воинскую дисциплину. Ещё через неделю Семёна перевели в общую палату, где лежали шесть человек. Там были солдаты разного срока службы.  Вот тогда-то, Семён и стал постигать армейскую не уставную субординацию, касающуюся не званий, а статусного положения. Здесь ему объяснили, что он, пока присягу не принял, ещё гражданский, а потому «зелёный». Вот примет присягу, станет «салагой», потому, что призвался осенью. Призвался бы весной, был бы «щеглом». Хрен редьки не слаще. Через полгода «помазок», «чайник», «шнурок», всё равно. Прослужит год, станет «черпаком» или «фазаном», это уж, в какие войска попадёшь. Ну а прослужишь полтора года, станешь «стариком» или «дедом», у кого как принято, до выхода приказа на- дембель. Вот после приказа, будешь «дембелем». Конечно в госпитале, кроме того, что кто есть, кто, все знают, но большой разницы нет. Нет нарядов на службу, где может работать не уставная субординация. И в палате, сильно не по «дедуешь». Свой укол «молодому» не уколешь, вместо себя. В госпитале наоборот. Дольше отслужившие, даже поддерживают «молодых» больных, чтоб совсем не раскисали.  Семёна перевели в общую палату двенадцатого ноября, а седьмого, на годовщину празднования Великой Октябрьской революции, все его друзья, с которыми он призывался, приняли присягу.  От
                380               
этой новости Семёну стало на душе, совсем плохо. Быть последним, даже среди своих одногодок, весёлого мало. Ещё через неделю, после обхода врачей, Семён напросился на приём к Воропаеву. Около приоткрытой двери в кабинет начальника госпиталя он остановился от того, что услышал, что тот занят.  Он, на повышенных тонах кого-то отчитывал.
        -- Петя, дорогой, что это? Это же не картина Васнецова «Бой скифов со славянами»! Это процедурный кабинет, где медбрат делает укол больному солдату. Что ты им выписываешь лица, полные страдания? А это кто, Олег у костей коня, или врач около постели больного? Что он смотрит на него как на покойного. Ты что, нашёл где-то репродукции Васнецова и шпаришь оттуда? Петя, ты пообещал мне оформить стенд, на годовщину госпиталя, и что? А тексты? Ты что в школу не ходил? Кто так пишет? Как же я тебе тридцать стендов доверю писать, Петя?
       -- Максим Фёдорович, я вас предупреждал. Я художником был на гражданке. А тексты писать я не умею. Вы сами говорили. Всё получится, всё получится.
       -- Ладно, сделаем так...
        Воропаев увидел, что дверь в кабинет приоткрыта и пошёл её прикрыть. Подойдя к двери, он открыл её и выглянул, нет ли кого к нему на приём.
        -- О, Мелихов, ты ко мне пришёл?
        -- Да, Максим Фёдорович. Мы же договорились. Ну, я подожду.
        -- Жди. А вообще, заходи-ка.
        Воропаев взял за локоть Семёна и, протолкнув в кабинет, закрыл дверь.
        -- Иди сюда, садись,  -  показал  Воропаев  на   стул,  около  приставного столика, перед его большим столом. – Ты, я знаю, призван в армию из техникума. Писать чертёжным почерком можешь?
        -- Конечно. На чертежах писали.
        -- Вот листок бумаги и карандаш. Напиши, что ни будь.
        Семён взял карандаш и написал своё имя и фамилию. Воропаев взял листок, посмотрел и протянул его Петру.
        -- Вот, как надо писать!
        -- Так пусть он и пишет, а я буду рисовать, - обрадовался Пётр.
        -- Ну ладно, хорошо. Знакомься Семён. Это Петя Васнецов. Тьфу ты, нет. Петя Шурин.  В смысле, не мой шурин.
         -- Как немой, - удивился Семён, - он только говорил, я слышал.
          -- Ну, не в смысле немой шурин! – раздражённо крикнул Воропаев. - Это фамилия у него такая! Пётр Шурин. Будущий Васнецов. Надо, чтоб вы поработали в тандеме. Он будет рисовать, а ты писать. Лежать вам, всё равно, обоим ещё не меньше месяца. А мне надо госпиталь оформить. На этажах весят ещё послевоенные плакаты и стенды. Комдив был здесь недавно, сделал, мягко говоря, замечание. Я прикинул, на пять этажей надо штук двадцать пять, тридцать стендов на разную тематику. Темы и тексты я дам. Да ещё, вот Петькины каракули исправить на юбилейной стенгазете, по случаю круглой даты госпиталю. Ты как, Семён, поможешь?
                381
      -- Я, вообще-то, никогда стенды не писал.
      -- Вот и попробуешь. Не Боги, горшки лепят. Всё получится, не переживай.
       Семён, прикинул, что чем «зелёным» лежать в палате, лучше уходить писать куда-то. Не в палате же будет писать.
       -- А я пришёл спросить, когда вы меня выпишите. Мои друзья, с кем я призвался, уже присягу приняли. А я…
       -- Рано ещё. Надо пройти весь курс лечения. Успеешь ещё наслужиться. Вот плакаты напишешь, и выпишу. Договорились?
       -- В день по плакату, и то месяц. А за день, плакат не напишешь.
       -- Семён! Больше двух лет, служить всё равно не будешь. А служить надо там, где приказывают, и делать надо то, что приказывают. Считай, что это приказ. Понятно?
       -- Слушаюсь, товарищ подполковник, - улыбнувшись, согласился Семён.
       Действительно, писать стенды им была выделена маленькая угловая комнатка в конце коридора, на втором этаже, где была столовая. Так что Семён уходил из палаты, утром на завтрак, и возвращался туда, часто, после отбоя, бывало и за-полночь. Необходимые стенды из плотного картона, им изготавливал госпитальный плотник, вольнонаёмный старенький немец, у него, мастерская   была   в подвале.  Необходимые   специальные   цветные краски и профильные перья под разный шрифт, для Семёна были закуплены. Пётр начинал первым работать со стендом. Он грунтовал всю площадь его, рисовал необходимый рисунок в верхней части стенда, а Семён расчерчивал и писал тексты. Работа, по началу, шла медленно. Но через неделю, Семён, приобрёл необходимые навыки, и дело пошло. Воропаев, как-то посмотрел и, довольный работой, презентовал им пачку сигарет с фильтром «Столичные». Правда, курил, на тот момент, только Шурин. Он, по статусу был «чайником», и таких сигарет не видел уже почти год. За работой, Пётр рассказывал про свою воинскую часть, из которой он прибыл в госпиталь с воспалившимся гайморитом. Ему здесь сделали операцию. Служил он в батальоне связи. Как выяснилось, санчасть, куда принёс на себе Семёна дневальный, как раз находилась в торце казармы батальона связи. Пётр служил в этой казарме. Семён, всё хотел узнать, в какой род войск он попал. Но Пётр точно сказать не мог, чей карантин находился в казарме напротив их казармы, через плац. Их карантин, где был Пётр, полгода назад, точно был не там. Значит Семён уже не из батальона связи. В палате, где лежал Семён, двое были из разведывательного батальона, один из противотанковой батареи, один из комендатуры дивизии и один из ПВО ракетчик. Больше всего Семёну импонировало попасть в ракетчики. Но ракетчик, который лежал в одной палате с Семёном, прослуживший уже год и попавший в госпиталь с язвой желудка, ещё до прихода новых призывников, не знал, где находился карантин их полка в этом году. Ему сделали операцию по удалению части желудка. Предстоял долгий процесс восстановления, с возможным комиссованием на гражданку. В таком неведении, где он будет служить, Семён пробыл ещё долго.   Когда Семён закончил писать стенды, Воропаев предложил ему взять
                382
на себя госпитальную хлеборезку.
       -- Понимаешь Сеня, этой осенью, у меня ушёл на-дембель мой постоянный заведующий хлеборезкой. Он был у меня полтора года, тоже наш земляк, из Самбека.  Тоже, вот как ты, правда, полгода уже отслужил артиллеристом, попал к нам с сильной простудой. Я добился, чтоб его оставили в госпитале. Старшим сержантом ушёл на-дембель. Конечно, он не только заведовал хлеборезкой, работы в госпитале много. Но жил, как сыр в масле.  Сам понимаешь. В центре города, никаких полевых учений, только госпитальные, по эвакуации. Я подбираю сейчас себе такого парня. Уже двоих поменял в хлеборезке. Нет порядка. Давай ты попробуешь. А что, парень ты честный, образованный и служить ещё два года. Что скажешь?
       -- Да знаете, Максим Фёдорович, я бы не хотел, всю службу хлеб резать и сахар делить. Если уж пошёл служить, то надо что-то серьёзное делать. А то я
и так, уже  не  знаю,  что  родителям писать домой. Вру им, напропалую, что карантин продлили, по новой учебной программе молодого бойца. Потому пока не знаю, кто я буду, танкист или связист. У меня дед, в первой конной армии Будённого служил. Отец, десантником был. А я, что хлеборезчиком?
      -- Вот, дурачина. Пойдёшь на дембель сержантом медицинской службы или общевойсковой. Кто узнает, где ты служил, если конечно сам не проболтаешься. А сейчас, надо чтоб ты меня выручил. Этот хлеборезчик, что был последний, так проворовался, хоть под суд отдавай. Я его уже выписал в войска. Пусть идёт глину месит. Возьми на себя хлеборезку, на две недели, А там не захочешь, сразу выпишу и иди с Богом.
       -- Так это же будет уже, после Нового года! – удивился Семён. - А я слышал, что присягу надо принимать не позже двух месяцев, с момента призыва. И в той части, где потом будешь служить.
       -- А так всё и будет.  Только ты сейчас находишься на лечении, и это время в расчёт не идёт. Так что примешь ты свою присягу, как только выпишешься из госпиталя. А куда потом тебя припишут, там и примешь присягу. Не заморачивайся. Через две недели всё решим. А на Новый год оставить хлеборезку на кого попало, я не могу. Как же я буду праздновать с семьёй праздник.  Всё разворуют. Больные голодными будут. Выручай Сеня.
        -- А Шурин, что не подходит. Он с удовольствием останется, с такими перспективами, как вы говорите.
        -- Нет, мягковат он. Не для себя, так для других будет таскать из хлеборезки. Да и забирают его в штаб дивизии. Комдиву понравились ваши стенды. Особенно про эпидемию гриппа, срисованную им с картины Васнецова «После побоища…» и бактерия на ней, в виде бабы Яги на ступе. Так что Семён, больше некому.
        -- Ну, Максим Фёдорович. Умеете вы уговаривать. Что ж, прямо как в «Капитанской дочке» у Пушкина: «Казнить, так казнить, миловать, так миловать». Так говорил Пугачёв? Вот, и я отрабатываю, за свою грубость в первый день знакомства, по полной. Как Пугачёв, за заячий тулуп.  Да, Максим Фёдорович?
                383
       -- Молодец, Сеня. Ещё спасибо скажешь. Ну, давай, Пугачёв, пошли к майору Мизуле, заму по хозяйству. Сейчас и пойдёшь принимать дела.
      Семён вошёл в курс дела быстро. Придумал свои методы раскладки и подачи хлеба и сахара на столы. Изменил форму порезки хлеба, на трёх угольные, чтоб выглядело по-домашнему, а не галетные, как в солдатской столовой. Однажды вечером, когда Семён готовил продукты на завтрак следующего утра и работал с ручным поршнем масло-делителя, который выдавливал круглые шашечки, порции сливочного масла по 20 граммов для каждого пациента, у него он заклинил. Масло должно быть такой заморозки, чтоб было пластичным, не ломалось и не растопленным, чтоб не мазалось. Семёну, из заклинившего на средине масло-делителя, пришлось масло выковыривать ножом. Надо было убрать попавший, между поршнем и цилиндром мусор. Им оказался небольшой кусочек картона. Семён заинтересовался, откуда он тут мог взяться? Ковыряясь в цилиндре, он нечаянно поддел верхнюю часть поршня, от которой отслоилась круглая накладка. Она была аккуратно вырезанная из 2-х миллиметрового картона. От неё, с нижней стороны, отслоилось часть бумаги и она, попала между поршнем и цилиндром.  Такой картон был на коробке упаковки сливочного масла, в которых его получали. Семён, без задней мысли, вырезал новую прокладку, вставил в масло-делитель и стал работать дальше.  Через неделю, сверяя остатки масла, Семён обнаружил, на весах, что у него оказалось больше двух килограмм, излишков. Откуда? Он взял карандаш, лист бумаги и стал считать. В госпитале находилось сто восемьдесят человек. На одного человека, положено 20 граммов масла. Это, 3,6 килограммов в день, на весь госпиталь. Умножить это количество на семь дней, получится 25,2 килограмма. Семён израсходовал 22.68 килограммов.  2,52килограмма осталось не израсходовано за неделю. Если разделить на семь дней недели, получится 360 граммов в день, да на 180 человек, получается 2грамма с порции. То есть эта прокладка, из картонки, ворует из 20 граммов, 2грамма. Если всё перемножить, то в месяц будет 2,52кг, х 4 недели = 10,08 кг.
       «Вот тебе и картонка! – стал раздумывать Семён. – Кто же это придумал, хвалёный Воропаевым дембель, или последний, кто здесь работал? Во всяком случае, придумано ловко. Кто заметит два грамма в порции. А в месяц, десять килограммов сливочного масла, излишков! Рассказать всё Воропаеву или Мизуле, неудобно. А вдруг, они тоже питались из этой кормушки? Ну и что? Я-то, этого не знаю. Не говорить никому, не дай бог попадёшься с ней, подумают, что это я придумал. Наверняка, кто-то тот, кто отсюда кормился, даст о себе знать. А если кормился тот, кого уже здесь нет. Просто толкал масло по дешёвке немцам. Тому же старому плотнику. Надо прикинуться, будто ничего не знаю, и подождать. Я ещё мало здесь работаю. Отчёт будет в конце декабря. Что-то проявится».
       Семён продолжил работу по-прежнему. Масло, которое было лишним, не отделял от общего наличия, но подсчёт его остатков вёл. 27-го декабря, в субботу, в госпиталь, с новогодними подарками, приехали представители всех
                384
подразделений, чьи военнослужащие оставались в госпитале на Новый год. Они поздравляли своих солдат и вручали каждому пакеты с конфетами, сигареты, почту, которая пришла на воинскую часть, во время их отсутствия.
В палату, где лежал Семён, тоже пришли поздравлять. Ко всем приехали, представителями от воинских частей, старшины, прапорщики. К ракетчику пришёл капитан. Но это был не просто капитан. Он был красавец капитан. Ему было не старше сорока. Высокий, стройный в идеально подогнанной форме с, до блеска, начищенными модельными ботинками и в фуражке, по форме «аля-Пиночет». Высоко вздёрнутый перёд, с натянутой окружностью и блестящей маленькой кокардой на чёрном канте вокруг. Блестящие золотом погоны на серой, с голубым отливом, шинели с чёрными петлицами и красовавшимися на них золотыми танками. Под расстёгнутой шинелью, виден был плотный шёлковый шарф, белого цвета. Окончательный шарм ему добавляли чёрные очки «хамелеоны» и чёрные аккуратные усы.  Семён, был поражён, этим капитаном. За свою короткую службу, он таких офицеров ещё не видел. Его когда-то поразили своим лоском и видом белогвардейские офицеры из кинофильма «Адъютант его превосходительства».  Этот офицер, был похожим на них. Таким и должен быть советский офицер, как представлялось Семёну.  Поскольку Семён из карантина, и не имел своего подразделения, он не ждал для себя подарка. И каково же было его изумление, когда капитан подозвал к себе ракетчика, лежавшего в их палате и его. Представившись капитаном Афониным, он поставил на стол, два, удивительно красивых, обтянутых разноцветной фольгой, новогодних подарка, сделанных в виде конуса, высотой около полуметра. Сверху конуса торчала жёсткая блестящая петля. Кроме того, на стол, он выложил из пакета две стопки, по двадцать пять пачек сигарет «Охотничьи» и письма для старослужащего ракетчика. Капитан пожал, обоим, руки, поздравил с наступающим Новым годом, пожелал скорейшего выздоровления и напомнил, что они являются представителями одного из лучших гвардейских подразделений дивизии, где очень ждут их скорейшего возвращения.  Напоследок объяснил, как пользоваться подарками.
       -- Ровно в двенадцать часов ночи, тридцать первого числа, дёрните за петельку вверх, и увидите, что произойдёт. Ещё раз, гвардейцы, поздравляю вас с наступающим Новым годом!  Ждём вас в полку.
       Капитан, пожелал и остальным, лежавшим в палате военнослужащим, скорейшего выздоровления, поздравил с наступающим Новым годом и вышел из палаты. Пока капитан поздравлял Семёна и его, как выяснилось теперь, сослуживца, в палате все молчали. Может это от того, что он был старшим по званию, среди всех присутствующих в палате. Поздравления остальных солдат началось с уходом капитана. Не так помпезно и полушёпотом. Семён с сослуживцем, убрали подарки свои за тумбочки, еле запихнув туда подарочные конуса. Этот день, Семён считал, для себя, самым счастливым, с того дня как он сел в автобус в Таганроге.  Наконец-то он знал, что он, не кто ни будь, а ракетчик гвардейского полка, где командиры, такие вот офицеры.    За последующие несколько дней, Семён, своими бесконечными, расспросами
                385
выяснил, познакомившись поближе с сослуживцем Владимиром Тымчуком, что их полк, является полком противовоздушной обороны дивизии. Полк мобильный, поскольку, почти шестиметровые ракеты, системы «Куб», запускаются из самоходных пусковых установок. Они сами передвигаются, как танки, на довольно-таки большой скорости. Полк состоит из пяти стартовых батарей, технической и батареи управления. Нескольких вспомогательных подразделений. Тымчук, служил во второй стартовой батарее, механиком-водителем стартовой установки. Этот офицер, что приходил, не из стартовых батарей. У них, таких щёголей нет. Может из штаба. Полк у них действительно гвардейский, показательный. На стрельбах, которые в ГДР не проводятся, из-за маленьких размеров страны, здесь только имитация, стреляют в Казахстане на полигоне «Эмба», их полк отстрелялся последний раз на «отлично». Кстати у американцев, такой класс тоже есть. «Хук» называется. Так что есть возможность, если ты не в хозяйственный взвод попадёшь, поехать ещё поездом в Казахстан, через всю страну на настоящие стрельбы, по летящим целям. Так же рассказал, что им выдают, кроме летнего обмундирования Х/Б и зимнего П/Ш, ещё летние и зимние комбинезоны на ученьях. Питание отменное, как и сухие пайки, которые выдают во время учений. Кроме сгущёнки и консервов, даже кусок настоящего солёного сала, входит в него. В караул ходить тоже нормально. На вышках охраняешь периметр парка с боевой техникой или знамя полка в штабе. И главное, не знает он точно, как в остальных подразделениях, но в стартовых батареях совсем отсутствует дедовщина.  Так, по мелочам, в наряде, можешь у тумбочки простоять чуть больше чем положено, да на кухне, в посудомойке работать, и всё.  В других полках с этим похуже. Узнав всё это, Семён решил твёрдо, после Нового года выписываться и ехать служить в свой полк. Быть ракетчиком и почётно и интересно. А что здесь. Смотреть в окно на немецкий город. Ну, выйдешь, если позволит Воропаев, несколько раз в город, и всё. Нет, служить надо по-настоящему, решил Семён. 30-го декабря, Семён сделал ревизию продуктов в хлеборезке. Всё было в норме, кроме сливочного масла. Его было лишнего почти 11-ть килограммов. Чтоб никого не озадачивать, откуда взялось и что с ним делать, Семён решил его раздать. На праздник начальства не будет в госпитале, кроме дежурных врачей. Он решил выдавать двойные порции масла три дня. Причём первого числа, пришлось всем выдать три порции, включая медперсонал, так как в праздник положено выдать по две нормы.               
      31 декабря, в 12часов ночи, все, лежавшие в палате, где и ракетчики, а также их друзья, из соседних палат, собрались вокруг сдвоенного стола, на двух сторонах которого были установлены два подарка конуса. Взявшись за петельки сверху, Тымчук и Семён замерли. С началом боя курантов, по телевизору, принесённого из кабинета Воропаева, по просьбе Семёна, ракетчики дёрнули петельки вверх и отпрыгнули от стола от неожиданности. Наружные стенки конусов, самостоятельно стали разворачиваться сверху вниз, выпуская клубы дыма, превращаясь в ленту, ровно укладывающуюся в
                386
основания конуса, вокруг. Сверху, на пробках, высоких бутылок, стоявших в центре каждого подарка, закреплены бенгальские огни, и они горели, разбрасывая яркие искры. С боков, вокруг бутылок осыпались вниз на стол большое количество разнообразных конфет. Карамельки, шоколадные и мелкое печенье. Они рассыпались двумя окружностями, соединившись и закрыв всю поверхность стола. Вокруг каждой литровой бутылки лежали по два больших апельсина и два яблока. Сверху на них, по кругу, мандарины, присыпанные арахисом. В одной бутылке был напиток «Оранж», в другой «Кола». Вид был потрясающий. Никто из присутствующих, раньше такого не видел. Утром, после бессонной ночи, проведённой у телевизоров в «Красных уголках», обитатели госпиталя стали подтягиваться на завтрак и увидели по три масла. Все пациенты были в восторге, от такого изобилия этого продукта. Но 2-го числа утром, в госпитале появился Воропаев и, после завтрака, на котором опять было по два масла, вызвал Семёна к себе в кабинет.
      -- Ты где берёшь столько масла, - начал прямо с появления Семёна на пороге кабинета, Воропаев. – Мне доложили, что ты третий день закармливаешь им весь госпиталь, включая дежурных врачей.
      -- А мне оставили по наследству машинку в хлеборезке. Чем больше шлёпаешь ею, тем больше масла. Хотите, покажу?
      -- Интересно год начинается. Пошли, покажешь.
       Приведя Воропаева в хлеборезку, Семён достал кусок масла. Он отрезал и завесил на весах 200граммов, положил это количество на стол и, вручив масло-делитель Воропаеву, предложил сделать, сколько получится, порций. Воропаев, заинтригованный, со словами: «будешь должен», приступил к работе. Когда он закончил, на доске лежали одиннадцать масляных шашек. Семён взял кусочек отрезанного хлеба, размазал одну порцию масла по хлебу и, перерезав ножом кусок пополам, предложил половинки съесть на пару. Сам кинул одну себе в рот и стал жевать. Воропаев сделал то же самое.
       -- Ну что, Максим Фёдорович, повторим? – сказал Семён и стал отрезать ещё приблизительно двухсотграммовый кусок масла.
       -- Хватит, наелся, -  остановил Семёна, Воропаев.  –  Что за чертовщина?               
Может весы врут?
       -- Нет, Максим Фёдорович. Весы, я проверяю каждый день, перед началом работы гирькой, обязательно. Мало ли. Вдруг сбились.
       -- Так в чём же дело? Сеня, говори ну.
       Семён взял нож и выковырнул картонку из масло-делителя.
       -- Вот в чём, Максим Фёдорович. Я сначала тоже, её не заметил, а через неделю, при снятии остатков продуктов, не понял, откуда у меня излишки масла. А потом, у меня заклинил поршень в масло-делителе и я, начав чистить его, это обнаружил. На кого думать, кто это делал? Как говорят, не пойман не вор. Вот я и решил, чтоб никому не обидно, солдаты должны получить, то, что им положено. Не стал убирать картонку, а подсобрал масла и выдал его всем на праздничные дни. Можете проверить мои расчёты. За время моего пребывания в хлеборезке, как раз хватило, три раза выдать, на Новый год, по
                387
две порции. Будете проверять?
       -- На кой чёрт, мне эти проверки. Но картонку, с сегодняшнего дня выкини и, чтоб это было между нами. Не одна живая душа, об этом, не должна знать. Понял?
       -- А как она узнает. Завтра все получат, как положено свои 20граммов масла. А 5-го числа, в понедельник, вы меня выпишите, как договаривались.
      -- Сеня, ну куда ты рвёшься? Ты не представляешь, что тебя там ждёт. Жалеть ведь потом будешь. Давай, я тебя тут оставлю. Через пару месяцев ефрейтор, а ещё через полгода младший сержант. А это уже не солдатские пятнадцать марок. А двадцать пять, а дальше больше.
       -- Нет Максим Фёдорович. Большое вам спасибо за всё. Но я как увидел офицера с нашего полка, и поговорил с ним, для себя решил. Только в полк. Прошу вас, отпустите.
       -- Эх, Сеня, Сеня… Ну, что ж, хорошо. Подумай эти три дня ещё. Если не передумаешь, выпишу.
      -- Спасибо, Максим Фёдорович. Скажите, кому передать.
      -- Скажу, скажу. А ты, никому не говорил про картонку в масло-делителе?
      -- Нет, конечно.
      -- И сам забудь. Если спросит Мизуля или ещё кто, откуда брал масло, скажешь, что это я, в честь Нового года принёс. Сколько раздал масла?
      -- Почти одиннадцать килограммов.
      -- Вот скажешь, Воропаев принёс десять килограммов, поддержать бойцов. Кто там будет считать? Десять, одиннадцать, ерунда всё это.
      В понедельник Семён был выписан из госпиталя. Он тепло попрощался с теми, с кем лежал в одной палате. Тымчуку, оставил десять пачек сигарет и по пачке каждому, лежавшему с ним, в палате.  Остальные забрал с собой, так-как к этому времени, Семён начал понемногу курить. Заварил покрепче, чем по норме, чай. Принёс горячий белый хлеб и немного масла, остававшиеся излишки, после ревизии и передаче хлеборезки приемнику. Тымчук, пообещал, что, если вернётся в полк, обязательно разыщет Семёна. С Воропаевым, вопреки ожиданиям Семёна, прощание было очень официальным. Подполковник поблагодарил его за помощь в оформлении наглядной агитации в госпитале и за работу в хлеборезке. Пожелал ему успехов на службе, и чтоб он больше никогда не попадал в госпиталь. Предупредил, что через полчаса поедет в военный городок та же «Буханка», на которой Семёна привезли сюда. Его доставят прямо к санчасти, а дальше дорогу, через плац, он найдёт и сам. Семён понял, что Воропаев был немного обижен, за отказ от его предложения. Через час, Семён, бегом бежал через плац, без шинели, к казарме, где был, больше двух месяцев назад, карантин. Забежав в казарму, его остановил у входа, стоявший около тумбочки дневальный. Тот вызвал, дежурного по батарее, сержанта.               
       -- Ты откуда такой закалённый? Почему не по форме, одет? – спросил он.
       -- Я из госпиталя, после лечения. В чём увезли, в том и приехал. Прибыл
 назад в карантин.
                388
       -- Эко, хватился. Карантин. Весной приходи. Карантина давно нет. Это казарма технической батареи. Фамилия твоя, боец.
       -- Мелихов.
       -- Почему отвечаешь, не по уставу? В наряд сразу, с порога захотел? Как следует отвечать? – обратился он к дневальному, по виду тоже, только призванному на службу.
       -- Рядовой Мелихов, товарищ сержант! – громко выкрикнул дневальный.
       -- Слышал? Повтори!
       -- Рядовой Мелихов! – выкрикнул Семён и спросил, - товарищ сержант, я же ещё присягу не принял. Мне так, наверное, нельзя представляться?
      -- Ещё один, умник пожаловал. Ну, подожди, примешь присягу… Следуй за мной, рядовой Мелихов. Опять, молчишь? Дневальный, как надо говорить?
      -- Есть, товарищ сержант! – выкрикнул тот.
      -- Есть, товарищ сержант! – повторил Семён.
      -- То-то же. Да, без учебного карантина туго тебе придётся. Госпитальный жирок мы с тебя здесь сгоним. Будь спокоен.
        Сержант повёл Семёна влево, от тумбочки, по коридору. В конце его, справа, рядом с последней дверью висела табличка «Офицерская комната». Сержант, приказал Семёну стоять здесь.
       -- Есть, товарищ сержант! – снова, выкрикнул Семён.               
       -- Молодец, хватаешь на лету.
   Сержант постучал и, получив разрешение, из-за дверей, на вход, открыл её.
       -- Разрешите, товарищ капитан?
       -- Что там у тебя, Почтовой?
       -- Докладываю, товарищ капитан. Из госпиталя прибыл рядовой Мелихов, о котором вы предупреждали.
       -- Какой он тебе рядовой. Он ещё присягу не принял. Вот, в 16-00 часов примет. Тогда будет рядовым. Давай его сюда.
       Выйдя в коридор, сержант Почтовой, как Семён не пытался скрыть ухмылку, после им, невольно, услышанного, заметил это.
       -- Ну-ка, убрал праздник с физиономии! Ишь, понимаешь! Заходи, Мелихов, – кивнул он на дверь.
     Семён зашёл в офицерскую комнату, забыв отрапортовать сержанту «есть!», о чём, в последствие, ему напомнит Почтовой. В Конце длинного помещения, стоял Т-образный стол, во главе которого сидел худенький капитан, судя потому, что из-за стола видны были только погоны, локти и голова, он был небольшого роста. За продолжением стола, направленного ко-входу, справа сидел тот капитан, который приезжал к Семёну в госпиталь, а слева пожилой майор. Так как комната была угловая, то в ней было три окна. Одно за спиной, у маленького капитана и два вдоль стола на стене с левой стороны. Около окон, кто, присев на подоконник, кто, глядя в окно, опершись на межоконный простенок плечом, стояли три офицера. Два молодых, высоких стройных лейтенанта и плотный, среднего роста, лет за тридцать, старший лейтенант. Семён, стараясь произвести положительное впечатление
                389
и, уже, чему-то, научившись у сержанта Почтового, сделал три шага вперёд от двери и, вытянувшись, громко отрапортовал.
       -- Призывник Мелихов, прибыл из госпиталя после лечения, для прохождения дальнейшей службы!
       -- Видал, какой гвардеец к тебе прибыл, товарищ старший лейтенант, – сказал маленький капитан.
       -- Этому гвардейцу, ещё надо стать военным специалистом. Но, закон Ома, он знает, - улыбаясь и подойдя ближе к Семёну, сказал офицер.
        Семён сразу вспомнил, где он видел этого старшего лейтенанта. В гарнизонном солдатском клубе, куда их привезли для распределения по карантинам. В зрительном зале, свет был сильно тусклым. Их, по одному, для собеседования, вызывали на сцену к длинному столу, за которым сидело два десятка офицеров. Этот старший лейтенант, позвал фамилию Мелихов.  Там, на собеседовании, он спросил у Семёна, закон Ома для участка цепи и дал авторучку, чтоб тот написал формулу. Этот закон единственный, который он помнил на зубок ещё со школы и сразу, выпалил его, и написал формулу.
        -- Сила тока, прямо-пропорциональна напряжению и обратно-пропорциональна сопротивлению.  I равно U делённое на R.
        Старший лейтенант, похвалил и, записав фамилию к себе в блокнот, отправил его в зрительный зал. Семён от неожиданности, не спросил даже, куда его берут служить. А за те сутки, которые он пробыл в карантине, кроме слов «военный, зелёный или пехота», от сержантов, они не слышали специфических слов, принадлежащих какому-либо роду войск. Теперь, Семён отчётливо вспомнил этого офицера, ещё и потому, что от него, как тогда, так и сейчас, пахло дорогим одеколоном.
      -- А ещё, какие законы физики знаешь? – спросил старший лейтенант. – Законы Ньютона, или Архимеда?
     Семён, так растерялся, что потерял дар речи.
      -- Что, физика на законе Ома закончилась? – спросил маленький капитан.
     Все присутствующие, засмеялись. Семён, чтоб потянуть время для ответа и придумать, что сказать, как обычно он делал в таких случаях, решил отвечать, как одесситы, через вопрос.
      -- Так законов, у них много. Что все рассказывать?
      -- Вот-так вам! – громко рассмеявшись, сказал капитан Афонин.
      -- Хотя-бы по одному, - сказал один из молодых лейтенантов.
      Семён, панически искал возможность, как выкрутится. Как назло, на ум ничего не приходило. Из школьной программы по физике ничего не помнил.
       -- Законы Ньютона, я вам рассказывать не буду. Я плохо запоминаю формулы. А у него, даже в трактовке законов присутствуют формулы. Квадраты расстояний, что-то там… В общем, ну их.
       -- Замечательно! Зачёт принят! – под общий смех сказал капитан Афонин.
       -- Нет-нет, - не унимался маленький капитан, - понятно, что Пифагоровы штаны, для тебя не посильны. Там в трактовке присутствует формула.
       -- Почему? Сейчас! – выкрикнул, вспомнив, Семён. – Квадрат гипотенузы
                390
 треугольника, равен сумме квадратов катетов.
      -- Молодец! – под аплодисменты, похвалил маленький капитан. – А говоришь, не помню формулы. Тогда закон Архимеда, который обязаны знать все лётчики и ракетчики, ты точно знаешь.
      Семён, весь покраснел и напрягся, вспоминая, аж вспотел. Ему на выручку пришёл, его будущий взводный, старший лейтенант Фомин.
       -- Мелихов, ты плавать умеешь?
       -- Да, - ответил Семён.
       -- А друга, или подругу, учил, плавать?
       -- Было дело.               
       -- Он ещё и ходок, - сказал второй молодой лейтенант.
       -- Ну, и где девушка была тяжелей, на суше, когда ты её нёс на руках? Или в воде, когда ты её учил плавать и поддерживал.
       -- Я младшую сестру учил плавать.
       Все офицеры дружно рассмеялись.
       -- Неважно, я тебя не это спрашиваю?
       -- Конечно в воде легче. А, вспомнил! – вскрикнул Семён. - Тело, погружённое в газ или в жидкости, теряет в весе ровно столько, сколько оно вытеснило этого газа или жидкости. Кажется, так.
        -- Молодец! – опять похвалил капитан Афонин.
        -- Кажется ему, видали? - рассмеявшись, сказал старший лейтенант Фомин. – Это, основной закон Архимеда в аэростатике.
        -- Ну, что ж. Товарищ старший лейтенант, - сказал маленький капитан, - не зря мы его ждали из госпиталя и не брали другое пополнение. В общем, так, Мелихов. Сейчас в каптёрке, получишь парадную форму. Постарайся к 16-00 часам, привести её в порядок. В это время, в штабе у полкового знамени, примешь присягу. Там вас будет три человека. Ещё двое, из других батарей. Они тебя ждут уже два дня. Ну а потом, праздничный ужин. Всё, идите, призывник Мелихов.
       -- Подожди меня за дверью, - добавил старший лейтенант Фомин.
       -- Есть, - выкрикнул Семён.
       Выйдя за дверь, Семён выдохнул полной грудью. Сержанта Почтового в коридоре не было.  И вообще, в казарме была полная тишина, и никого не было видно из солдат. Только дневальный стоял возле тумбочки перед входом, в центре казармы. Старший лейтенант Фомин, выйдя из офицерской комнаты, повёл Семёна в каптёрку, расположенную в чердачном помещении. По пути он просветил его о структуре шестой технической батареи, и кто был в офицерской комнате. Дело в том, что офицерский состав батареи, тоже очень поменялся. Из того состава, что был год назад, остался только он, старший лейтенант Фомин Валерий Константинович, командир второго взвода. Взвод занимается проверкой технического состояния ракет, перед передачей их в стартовые батареи, для несения боевого дежурства и для учебных стрельб в мирное время, или во время боевых действий. Ещё, остался прапорщик Веткин Василий Жайдарович, который уже давно служил в батарее старшиной.   Два
                391
года назад переучился на прапорщика и вернулся назад на ту же должность. Командир батареи, маленький капитан, Белехов Вячеслав Георгиевич, пришёл в батарею год назад, вместо, теперь уже подполковника Жиркова Станислава Фёдоровича. Сейчас Жирков, заместитель командира полка по вооружению. Командир полка тоже новый, после академии, майор Чертов. Заместителя ком. батареи по политической части, пожилого майора Малика, тоже переводят. Он передаёт дела капитану Афонину Валентину Сергеевичу. Майор Малик уезжает продолжать служить в СССР. Как уехали уже, два старших лейтенанта, командиры взводов, в Монголию. Два молодых лейтенанта, которые были в офицерской комнате, выпускники военного училища, полгода как приехали вместо тех старших лейтенантов.  Лейтенант Холодный Сергей Геннадьевич командир взвода управления, в котором всего восемь человек. Лейтенант Акименко Виктор Владимирович, командир третьего, транспортного взвода, самого многочисленного. В нём, три отделения, всего сорок человек. Если учесть, что во втором взводе, старшего лейтенанта Фомина, два отделения проверки ракет на КИПС (Контрольно-испытательной передвижной станции), по шесть человек в расчёте, то всего в технической батарее, служит шестьдесят человек. Семёна, взводный назначает в первое отделение, оператором проверки ракет, где командир отделения, он же заместитель командира взвода, отслуживший уже год, сержант срочной службы Козарин.  Прапорщик Веткин, когда ст. лейтенант Фомин и Семён пришли в каптёрку, уже их ждал. Подобрав по его размеру полный комплект парадного обмундирования, и вернув Семёну, хранившуюся всё это время здесь шинель, они направились назад в казарму. Там, в это время, уже находился весь личный состав батареи, вернувшийся из учебных классов, и получивший свободное время, для подготовки перед походом в столовую, на обед. Комната, или кубрик, как её все называли, в котором предстояло жить и служить все два года службы Семёну, находился прямо напротив Ленинской комнаты. Небольшая комната, в которой стояли шесть одноярусных кроватей, шесть тумбочек и столько же табуреток, была совмещена внутренним проходом с точно такой же комнатой, для второго отделения взвода. Вход в неё, был отдельно, рядом с входом в кубрик, где был Семён, только ближе к тумбочке дневального. Кровать, определили Семёну, прямо у входа в кубрик, с правой стороны, вдоль комнаты. Вторая, расположенная так же вдоль, стояла через проход в соседний кубрик второго отделения. Ещё четыре кровати, стояли поперёк комнаты, слева от входа. На поперечных кроватях, спали обычно старослужащие взвода. После обеда, к назначенному времени принятия присяги, Семён был готов. Ему помог, назначенный командиром отделения сержантом Козариным, рядовой Лебедев. Он спал на второй продольной кровати в кубрике. Во взводе было два призывника осеннего призывника. В первом отделении Семён, во втором отделении, крепкий парень, чеченец по национальности, водитель компрессора, Эмин Тураев.  Он, конечно, к тому времени, принял присягу. Тех, кто отслужил полгода, во втором взводе был один Лебедев. В штабе, у поста №1, где стояло знамя полка,
                392
Семён и ещё двое призывников из стартовых батарей, в присутствии заместителя командира полка по политической части капитана Корниенко и своих офицеров, командиров взводов, приняли присягу. В столовой, на ужине, единственный раз за время службы, Семён ужинал за квадратным столом, где обычно кушают прапорщики, по четыре человека, и в компании с служащими из других батарей, принявших с ним вместе присягу. Им, троим, накрыли праздничный стол, по случаю принятия присяги, на белой скатерти, из блюд офицерского рациона. Жареная картошка, селёдка, салат из свежей капусты, только белый хлеб, крепкий чай с печеньем и кусочками твёрдого сыра и по одному яблоку. Это был, можно сказать, последний вечер, когда к Семёну отношение было отменно предупредительным на ближайшие полгода. На следующее утро, он почувствовал всю прелесть службы «салаги», на своей шкуре. Нет, беспредельной дедовщины во взводе не было. Подшивать воротнички, чистить обувь, стирать форму, отдавать свой сахар и масло в столовой, старослужащим, этого не было. Но, уборка ежедневно, в обоих кубриках, по очереди с Тураевым, а обычно они делали это вместе, и частые наряды на службу дневальным или в столовую, уборка в ангаре с боевой техникой с чисткой самой техники, это было в полном изобилии. Но самое обидное было, когда Семён заступал в наряд по батарее, или на кухню, если старшими нарядов назначались сержанты не из второго взвода. Особенно, если были старшими сержанты третьего взвода, такие как Почтовой. В этом взводе, не в полной мере, но дедовщина была. И второй взвод, они считали «людьми в белых халатах», из-за специфики интеллектуальной службы и лояльности старослужащих к «салагам», в этом взводе. Потому, недолюбливали. Особенно, мало прослуживших. Их считали «салагами», не нюхающими солдатских азов службы. Над Тураевым, сильно не поиздеваешься. Чеченская диаспора, которая существовала в военном городке и объединяла солдат из разных подразделений и родов войск, часто защищала своих земляков от произвола дедовщины. Хотя и Тураева тоже, загружали не мало. А Семён, отрабатывал за двоих, неприязнь к «людям в белых халатах». Потому, после нарядов, ели ноги таскал от усталости и недосыпания. Но в наряд, от второго взвода, первые полгода, попадал регулярно, через два, редко три дня. Семён пытался найти помощь у своего сержанта. На что тот посоветывал потерпеть.
      -- Все через это прошли, терпи и ты. Не бьют же? Радуйся, что во взводе, дедовщины нет. Плохо, что вас только трое оказалось во взводе на первом году службы. Не посылать же в наряд, от второго взвода стариков. Через полгода, вас будет уже пятеро. Будет легче.
      Но, самое неприятное, для Семёна, случилось на первом обще-полковом шестикилометровом марш-броске, с полной выкладкой. До этого, Семён несколько раз участвовал в трёхкилометровых бросках, с полной выкладкой и всё вроде было нормально. 23февраля, на день Советской Армии, старт, по батарейно, проходил в лесу, и бросок, по пересечённой местности, контролировался офицерами штаба по всему маршруту.   На финише, сверяли
                393               
количество стартующих и финиширующих, повзводно, и по последнему солдату, пришедшему на финиш, фиксировали время. На каждом солдате должен быть полный боевой комплект: шинель, индивидуальный комплект химической защиты, автомат, подсумок с тремя магазинами по тридцать патронов в каждом, противогаз, фляжка с водой в чехле, закреплённая на поясном ремне. Причём, фляжку могли проверить, наполнена она водой или нет. Вещь-мешок, укомплектованный сухим пайком и остальным необходимым санитарным комплектом и запасным обмундированием. Как и всегда, взвод преодолевал бросок по отработанной тактике, меняя головных забега, периодически переходя на шаг, для краткосрочного отдыха. На четвёртом километре Семён почувствовал, что у него стало плыть всё перед глазами и темнеть. Увидев это, сержант Козарин приказал отделению разобрать имущество Семёна, каждому по одному предмету. Но ещё, через полкилометра, Семён перешёл на медленный шаг. Влажного воздуха в лесу ему не хватало, чтоб вдохнуть полной грудью. Началось головокружение. Козарин и, уже ефрейтор, Лебедев, с двух сторон забросили руки Семёна себе на плечи, придерживая их одной рукой, второй ухватив за ноги под колени, понесли его на себе. Через сто метров пару сменили другие. Ещё, через сто метров, следующие. И так далее, до финиша, уже метров по пятьдесят, по очереди, нёс его весь взвод. Перед поворотом на финиш, чтоб не портить картину, метров за тридцать, Семёна поставили на ноги, и он финишировал, чуть ли не первым во взводе, хотя вся батарея уже курила под деревьями. Второй взвод, по времени, финишировал последним в батарее. Среди девяти подразделений полка, участвовавших в марш-броске, техническая батарея была седьмой. До участия Семёна, в таких марш-бросках, техническая батарея часто приходила первой, или в первой тройке. Капитан Белехов, на построении батареи, разбирая итоги марш-броска, объявил замечание командиру второго взвода ст. лейтенанту Фомину, за слабую физическую подготовку личного состава взвода. Тот, в свою очередь, на построении взвода, объявил выговор командиру отделения сержанту Козарину. А Козарин, запретил Семёну появляться в курилке и вообще курить, до следующего марш-броска. Ефрейтору Лебедеву поручил, кроме основной   зарядки, бегать с Семёном ежедневно кросс три километра по лесу, а в воскресенье, шесть. После такого унижения, Семён замкнулся в себе и перестал лишний раз выходить из кубрика. Сколько раз, он вспоминал слова подполковника Воропаева, из госпиталя?  Он не мог понять, как такое могло произойти с ним. Ведь он, в школе, в десятом классе, играл в футбол за совхоз, до обеда, а за шахту, вечером. Полностью оба матча и не чувствовал усталости. В техникуме, до самого призыва в армию, играл и в футбол, и в баскетбол. Что это, влажный климат Германии, или перенесённая болезнь так повлияла. Может то, что он начал курить. После этого Семён сам отказался от курения, почти на год. С Лебедевым, он бегал по утреннему лесу с каждым разом всё больше и больше, получая от этого удовольствие. В марте, был новый марш-бросок на шесть километров с полной выкладкой. Семён, нелегко, но пробежал его, достаточно
                394
нормально. И батарея, опять заняла первое место в полку. В дальнейшем, с физической подготовкой, в армии у Семёна проблем не было до конца службы. С Семёном в одну батарею попали служить его друзья по призыву и приключениям в поезде. Из Таганрога, только Дмитрий Киреев, Остальные, включая Чапыгина, Сергея Старикова и Александра Шарлина, были распределены в другие подразделения полка. Чапа, служил в хозяйственном взводе и его часто встречали на кухне, где он мог достать, по просьбе земляков, пару булок горячего хлеба.  Старик и Шарли, попали служить в первую стартовую батарею, водителями транспортно-заряжающих машин. Астраханцы, Андрей Орлов, Виталий Градов и Александр Шефавской, вместе с Дмитрием Киреевым, служили в третьем транспортном взводе технической батареи, водителями. Фикса, на ЗИЛ-131 бензозаправщике, Город на автокране, «Урал»375Д, Шеф и Киря на длинномерах, на базе Зил-157, перевозивших сразу по четыре ракеты в индивидуальных контейнерах. Первые полгода, им приходилось общаться только, когда они попадали в один наряд по кухне, или по батарее. Потом, ближе к весне, их стали привлекать к караульной службе. 19 апреля, пока личный состав был на обучении в классах, которые находились в здании, где был штаб, прапорщик Веткин и командиры взводов, проверяли порядок в казарме и кубриках, перед дивизионной проверкой полка. Проверяли всё: как заправляют кровати, что хранят и в каком порядке в тумбочках, личные вещи. Ст. лейтенант Фомин, обычно этого не делал сам, но теперь, капитан Белехов распорядился проверить всё под личную ответственность командиров взводов. Проверяя тумбочку Семёна, Фомин увидел, спрятанный под белой материей для подворотничков, самодельный блокнот. Изготовлен он был из, перерезанной пополам и прошитой, тетради. Его заинтересовало, не записи ли это по устройству ракеты.  Что категорически запрещалось.  Информация по конструкции ракеты и всей боевой технике, не должна покидать учебных классов. Личные конспекты солдат, хранились там же, в классах, и запрещалось их выносить из учебного корпуса. Полистав блокнот, Фомин, обнаружил там небольшие четверостишья. Семён, чтобы запомнить, что с ним происходило во время его службы, писал, что-то вроде эпиграмм на каждый свой прошедший месяц в армии.
               
                «Октябрь», - в армию меня позвал.
                Всё ничего, но впечатленья, плохи.
                Здоровья, сильно много, потерял.
                Спасибо Господу, оставил крохи».

                «Ноябрь», - в госпитале я лежу,
                Боюсь писать письмо любимой маме.
                В окно на фрицев, с завистью, гляжу,
                Пишу плакаты, про болезни, я, в пижаме».               

                395
                «Декабрь», - сделал из меня пол гастронома,
                Хлеб режу, масло, сахар выдаю.
                Ну, если Батя, вдруг, прознает дома!
                Я не завидую, за будущность, свою».

                «Январь», - настал, а праздника, всё нету.
                Куда хотел, я, всё-таки, попал.
                Пока не видел, толком, я ракету,
                Но унитазы, раковины, досконально изучал».

                «Февраль», - заставил разочароваться меня, сильно.
                Ох, зря спортсменом, я себя считал!
                На кроссе, шесть кэмэ, по полной выкладке, обидно.
                Весь взвод бежал, а я, на их плечах лежал».

                «Март», - раньше, одевал я белую рубашку!
                От Таней, Лен и Вер, кружилась голова!
                А здесь, по коридору, тащишь Машку,
                Нет кайфа, и звучат, не те слова.

        Когда Семён, после учёбы в классах, появился в казарме, его вызвали в офицерскую комнату. Там его ожидали два капитана, командир батареи Белехов и зам комбата по политической Афонин, вместе с командиром второго взвода, ст. лейтенантом, Фоминым.
       -- Рядовой Мелихов, - обратился к Семёну, Белехов, - нам стало известно, что вы умеете сочинять стихи. Так это?               
      Семён покраснел и стоял, не зная, что ему ответить.
       -- Да вы, Мелихов, не стесняйтесь, –  сказал Афонин.  –  Это, в армии не запрещается. Скорее наоборот, приветствуется.
      Семён продолжал молча переминаться с ноги на ногу и молчать, опустив в пол глаза. Он решил, что это очередной залёт и ничего, кроме неприятностей и насмешек ему не сулит в дальнейшем.
       -- Мелихов, ты чего как барышня, - повысив голос, привёл его в чувство комвзвода Фомин. – Отвечай на поставленный вопрос командиров
      -- Так точно. Для себя, в свободное от служебных обязанностей время.
      Отлично, молодец, - похвалил комбат Белехов. – У нас, на носу дивизионная проверка боевой готовности и строевой смотр-парад в финале. Он будет проходить в День Победы, 9Мая. Надо всех умыть. Как ты считаешь, Мелихов?
        -- Постараемся, товарищ капитан! – выпалил Семён.
        -- Постараемся, этого мало, - сказал Белехов. – Надо не стараться, а умыть. Разницу улавливаешь?
        -- Умоем, товарищ капитан!
        -- Хорошо Мелихов, – похвалил Белехов. – Ну, смотри, ты мне пообещал. А если пообещал, то держи слово. Что надо сделать, тебе сейчас расскажут.
                396
        Комбат, одев фуражку и отдав честь, вышел из помещения. Все присутствующие, откозыряли в ответ.
       -- Проходи сюда, Мелихов, садись, - указав на стул за столом, сказал Афонин, и сам сел на соседний стул с ним. – Понимаешь, та песня, под которую ходит наша батарея на параде, и вообще строем по городку, уже всем приелась. «Не плачь девчонка», горланят, больше половины полка. Узнав о том, что ты можешь сочинять стихи, и как говорит твой комвзвода Фомин, неплохо можешь, родилась идея. Надо сочинить строевую песню для нашей батареи. Чтоб такую песню никто больше, кроме нас, не мог петь строем. Надо, чтоб в тексте песни были слова, «техническая батарея».  Сможешь?
        -- Ну, не знаю, - растерялся Семён. – Я песни никогда не сочинял. Я вообще, только здесь в армии начал немного сочинять стихи. На гражданке даже и не пробовал.  А песню…
       -- Вот видишь, где тебя вдохновенье пробило. Напишешь первый раз. Когда-то, все пишут песни первый раз, - сказал комвзвода Фомин. – Надо написать Мелихов. И комбату уже пообещал.
       -- Кошма-а-р… - протянул Семён. – А музыку, кто музыку будет писать на мои стихи? Я музыку, не то чтоб писать, играть не умею.               
       -- А не надо музыку писать, - предложил Афонин. – Возьми, какую ни будь песню и на её мотив напиши слова. Главное, чтоб сама мелодия была маршевая. Чтоб под неё строем можно было ходить. А твой друг Киреев, из третьего взвода, на баяне её сыграет. Вот и умоем всех на параде.
      -- Ой, товарищ капитан, я не знаю. Опозорюсь только. Что, старослужащие будут петь в строю мои сочинения?
      -- А куда они денутся, - уверенно сказал Афонин. – Это уже моя забота.               
      -- Ты, самое главное, сам не дрейфь, - рассмеявшись, сказал Фомин.
      -- Ой, товарищи офицеры, бросаете вы меня под танк.
      -- Короче, Мелихов, - опять повысил голос Фомин. - Считай, что это тебе задание, причём тайное. Иди к Кирееву, обсудите всё и, через, сколько тебе нужно времени, чтоб написать текст песни, хотя бы два куплета?
      -- Пару дней, надо, - немного подумав, ответил Семён, - если загружать не будут сильно, или в наряд не пошлют.
       -- Ну, это я дам команду Козарину, - сказал Фомин. – Через три дня, здесь с Киреевым, покажете комбату, что получается.
        -- Смотрите, не подведите. Времени очень мало. Через три недели смотр, - предупредил Афонин. – Я, и Почтовому скажу, чтоб Киреева не загружал работой и в наряды не ставил. Надо ещё песню размножить, чтоб песню выучила вся батарея и, с нею, успели походить по лесу.  Чтоб отрепетировать, и никто не слышал. Так что, шагом, марш!
       -- Есть, - сказал озабоченный Семён и вышел из помещения.
      Два дня Семёна и Киреева никто не привлекал к служебным обязанностям. Они закрывались в Ленинской комнате, сочиняли и репетировали. На третий день, в кабинете комбата, авторы, под баян спели, маршируя на месте своё творение. Впечатления большого не произвели, но другой песни всё равно не
                397
было и было решено готовить на парад её. Личный состав долго упирался и не хотел учить текст новой песни. Тем более, что авторами её являлись «салаги». Семён написал в блокноте следующую эпиграмму:

                «Апрель», - обрёк, нас с Кирей, песню сотворить,
                За это, можно сильно поплатится…
                Комбат просил нас, на параде, «всех умыть!»
                Самим, до дембеля, можно не отмыться».               
 
        Но офицерским составом батареи, были приняты меры, через дополнительные физические нагрузки, не взирая, на звания и срок службы. И дело быстро пошло. Через неделю, в лесу был первый репетиционный проход, строем с новой песней. Это было убогое зрелище. Мотив был выбран знаменитой песни Э. Колмановского и Е. Евтушенко «Хотят ли русские войны». Часто, во время исполнения, некоторые солдаты, может машинально, может специально, переходили на текст настоящей оригинальной песни. Прапорщик Веткин во время прохода строя с песней, отпускал тоже, как многие старослужащие, колкие комментарии, по поводу авторов произведения. Через неделю, часовых тренировок в лесу, после ужина, и после того, как в песне первое четверостишье куплетов стали петь запевалами авторы Киреев, Семён и прослуживший полтора года ефрейтор Металлов из первого взвода, с таким же металлическим голосом, а вся батарея подхватывала потом остальное, что-то начало получаться. А ещё, через неделю, песня уже нравилась всем, и её исполняли с удовольствием, даже с присвистом.  С 1-го мая начались проверки теоретических знаний личного состава своих боевых обязанностей и материальной части боевой техники. Второй взвод технической батареи, сдавал экзамены на знание конструкции ракеты и её техническим параметрам. После сдачи теории, начались ученья в ангарах по выполнению нормативов проверки ракет. Затем, развёртывание комплекса контрольно-испытательной передвижной станции вне ангаров, с поднятием полка ночью, по тревоге.  Целую неделю длилась всесторонняя проверка полка. Последней проверкой, в субботу, была пулевая стрельба всего личного состава полка. На гарнизонном стрельбище, с предварительным, пешим, трёхкилометровым броском туда с полной выкладкой по летнему варианту, без шинелей. Каждый стрелок, прибежав на место, должен был поразить три мишени. «Ростовую», «Грудную» и «Пулемёт», на что выдавалось пятнадцать патронов. Когда Семён и его отделение, встал на линию огня, прозвучала команда «Газы». Все одели противогазы. После этого поступила команда выполнять стрельбу. Стрельбу стоя и с колена, Семён ещё как-то вёл зряче и мишени положил. Но когда, упав на землю, он пытался поразить мишень из положения лёжа, то с ужасом понял, что это бесполезно. Верхний обод стёкол противогаза закрывал видимость прицела. Выше поднять голову, не давал, растянувшийся до предела, шланг, идущий от маски к банке
противогаза. Приподнимая маску вверх, она снималась, на что сразу обращали
                398               
внимание проверяющие. А это незачёт стрельбы. Лучше промахнуться. Чтоб не задерживать стрельбу, Семён выпалил оставшийся запас патронов, не видя ничего. Просто, в направлении мишени. Каково было его удивление, когда над головой он услышал: «Мишень поражена». Восторг охватил его. Батарея отстрелялась на отлично. Только вечером в казарме, прапорщик Веткин разочаровал празднующих меткую стрельбу, стрелков.
      -- Если бы я, до стрельб нашей батареи, не подарил красно-пагонникам, поднимающим и опускающим ваши мишени во время стрельбы, три чёрные               
фуражки на-дембель, напились бы вы «молока» сегодня, вдоволь.
       Прапорщика Веткина, в батарее нельзя сказать, чтоб не уважали.  Он был каким-то безразличным выпивохой, часто появляясь в казарме после капитального застолья, накануне. Совсем не знал и не интересовался технической стороной ракетного комплекса «Куб». Его интересовала только хозяйственная сторона жизни батареи и караульная служба. Поэтому, старослужащие часто разыгрывали его, и подшучивали над его безграмотностью в специфике, которой занимается батарея. Вот и теперь, когда он похвастал своей такой помощью на стрельбах, сержант Козарин, когда Веткин ушёл, громко, чтоб все слышали во взводе, сделал вывод.
      -- Пропил фуражки из каптёрки. А чтоб списать их, отчитываясь перед комбатом, объявил, будто помог батарее хорошо отстреляться на стрельбах.               
     Это объяснение вызвало у всех громкий смех, и уверенность в собственном умении метко стрелять. На следующий день, в воскресенье, был торжественный парад на гарнизонном плацу. Вокруг плаца собрались жены офицеров и гражданские лица с детьми, проживающие в гарнизонном городке. Кроме полка ПВО на плацу были построены, гарнизонная комендантская рота, батальон связи и разведывательный батальон, в которых тоже проходили проверки. Комдив поздравил все подразделения с успешной сдачей проверки по боевой и политической подготовке. С праздником Победы в Великой Отечественной войне. Пожелал дальнейших успехов в службе. После того как сделали то же самое командиры всех подразделений, начался строевой смотр прохождения с песней всех частей и подразделений мимо трибуны, где стояли командиры. Комендантская рота прошла с песней «День Победы».  Разведывательный батальон, со старыми песнями: «Катюша», «Смуглянка», «Солдаты в путь». Батальон связи, с новой песней, тогда только вышедшей «Идёт солдат по городу» и «Прощай, от всех вокзалов поезда». Полк ПВО шёл в порядке, согласно штатных номеров батарей. Сразу, после батареи управления, пошли стартовые батареи от первой по пятую. За ними шла шестая техническая батарея. Потом авторота и ремонтная рота. Все песни, которые пели батальоны, прошедшие в начале смотра, повторили стартовые батареи и роты полка ПВО. Техническая батарея шла со своей собственной песней, под барабанный бой в виртуозном исполнении Дмитрия Киреева. На последних репетициях решили баян, заменить на барабан. Это позволило более чётко акцентировать строевой шаг и добавить колорит исполнения самой строевой песни. Дмитрий Киреев, ещё на гражданке, играл в вокально-
                399               
инструментальном ансамбле на всех инструментах. Барабан, труба, гитара, баян. Таким, не обычным сопровождением строевой песни, батарея сразу обратили на себя внимание всех присутствующих зрителей и командования дивизии. Под барабан не шло ни одно подразделение.

                Над нашей, Родиной, большой,
                Мир охраняем, мы, с тобой.
                Достигнут он, большой, ценой.
                И мы стоим, теперь, стеной.
                За наших жён, и матерей,
                Сестёр, и братьев, всех людей.
                Чтоб парень, с девушкой, своей!
                В любви, и радости, до самой, старости,
                Могли, растить, своих, детей.
               
                Мы знаем, технику, свою,
                Не подведёт, она, в бою.
                Нету, надёжнее, ракет,
                И страшен, будет, наш ответ.
                Тому, кто нам, мешает, жить,
                Тому, кто не хотел, дружить,
                Напомнит сорок, пятый, год!
                Момент, трагический, солдат, с технической,
                Всё подготовит, и, пришлёт!

                А если, в мире, с нами, жить,
                Тогда, умеем, мы, дружить.
                Поможем, небо, охранять,
                Там только, голубям, летать.
                И будет, мир, на всей, земле,
                И изобилье, на, столе,
                Всем, по полней, бокал, нальём!
                Но из, технической, мы, из технической,
                Мы, из технической, пока, не пьём!
               
      После прохождения технической батареи, всё окружение плаца, разразилось громкими аплодисментами, так, что проход следом автороты услышали только на последнем куплете их песни. Командование дивизии, на подведение итогов смотра строевой песни, привело в пример всем командирам подразделений дивизии техническую батарею. Комдив майор Чертов, поблагодарил комбата капитана Белехова, за не стандартное отношение к строевому смотру. На построении возле казармы, перед праздничным обедом, комбат Белехов, в полном восхищении, благодарил батарею, за такой проход строем с песней.  А Кирееву и Мелихову, объявил благодарность перед строем
                400               
за песню. С тех пор, в течение года, техническая батарея, ходила в столовую, в баню и на строевой смотр, под свою песню. Через год, на строевом смотре к празднику Победы, чтоб не повторяться, батарея шла под песню ракетчиков «Сколько надо, столько есть». Музыка В. Букина, слова П. Градова.
               
                В день грядущий смотрим смело,
                Все сумели мы учесть,
                И ракетчиков умелых,
                Сколько надо - столько есть!               
               
                Всегда готовы защитить
                Родину любимую
                Советские, ракетные -
                Войска непобедимые.

                И ракет, как говорится,
                Есть у нас не пять, не шесть...
                Да к чему считать трудиться?
                Сколько надо - столько есть!

                Всегда готовы защитить
                Родину любимую
                Советские, ракетные -
                Войска непобедимые.

       Весной 1976года, когда пришёл очередной, весенний, призыв «щеглов», Семён и Дмитрий Киреев, прошли переаттестацию из «салаг» в «чайники со свистком», как их в шутку стали называть сослуживцы.  Сразу же, после пополнения призывниками подразделений полка, начались учения на Виттштоккском полигоне. Вот где Семён получил настоящее военно-профессиональное крещение. Нормативы развёртывания и свёртывания полного комплекса КИПС, проверки ракет отрабатывались ежедневно в ночное и дневное время суток, в условиях газовых атак и под дождём, с отражением пехотных атак противника. В это врем, на полигоне, были объявлены учения разведывательного батальона с разрешением применения рукопашного боя.  Задачи им ставилась, реального овладения имуществом и взятия в плен военнослужащих, подразделений, проводивших свои учения на Виттштоккском полигоне в это время.  Об этом были заранее предупреждены все воинские части и им тоже разрешались проводить упреждающие операции захвата разведчиков. Запрещалось применять оружие и боевые приёмы рукопашного боя, травмирующие противника. Все остальные приёмы захвата и хищения, разрешались. Подразделения выставляли посты, натурально охранять своё имущество, технику и личный состав. Но разведчики работали профессионально и ни разу сами не попали в плен. А вот от разведчиков имели
                401
проблемы почти все воинские части. Были сорваны учебные процессы в нескольких подразделениях дивизии из-за вывода из строя боевой техники путём изъятия разведчиками разных комплектующих деталей военного оборудования.  Взяты были в плен несколько офицеров и прапорщиков. Очень любили разведчики, так же, грабить полевые кухни. Техническая батарея, осталась один день без ужина, из-за того, что с полевой кухни, был похищен повар и два солдата помогавших на кухне. Унесли так же, несколько ящиков с тушёнкой. Пробиться к КИПС-у, чтоб овладеть каким-либо прибором, необходимым для технологического использования при проверке ракет, не замеченными не получилось. Была поднята тревога по батарее и «диверсанты-разведчики», ушли в лес. На следующий день повара и солдат вернули, а тушёнку нет.  После окончания учений «разведбата», начались ученья подразделений систем залпового огня «Град». Ракеты летели над расположением ракетного полка, где служил Семён, на низкой высоте. Небо озарялось фантастическими струями ночью как днём. Очевидно, стрельбы проходили не, на столько, успешно как надо, так как в лесу появились очаги пожаров, которые быстро распространялись. Специальные подразделения не справлялись с тушением и им в помощь стали привлекать личный состав других родов войск. Участвовал в тушениях и ракетный полк, походу отрабатывая применение ОЗК и противогазов. Целый месяц длились полевые учения полка. Нормативы развёртывания КИПС отработаны расчётами технической батареи были с уменьшением до 4минут, от полагающихся 5-ти минут. Работа второго взвода, при выполнении проверки ракет, отработана с понижением норматива, до 3,5 минут.  Во время учений, взвод, батарея и полк, превращались в один монолитный комплекс, работающий как часы. Одновременное развёртывание полка из походного в боевое положение, позволяло в течение пяти минут начать полное движение ракет, на отражение атак противника. От распаковки ракет из контейнеров в технической батарее, далее проверке их перед стартом на КИПС, передаче их на транспортно-заряжающие машины в стартовые батареи, к тому моменту, когда стартовые батареи, уже вели отстрел своих боекомплектов ракет. Полк становился единым   живым организмом, а ракеты, передвигающиеся внутри его как кровь по кровеносным сосудам. Приостановка движения, в какой ни будь цепочке, грозила катастрофой не только полку, но и дивизии в целом. Полк обязан был выстрелять весь запас своих ракет, защищая себя от всевозможных нападений и защищая небо над мотострелковой дивизией, ведущей свои боевые действия. Если, к тому времени, не получится получить пополнение ракет из тыла, полк должен переквалифицироваться в пехоту, для продолжения ведения боевых действий. Семён свою майскую эпиграмму, отступив от саркастического тона, написал следующую:
                «Май», - полигон, учебный бой, по нормативам.
                Ракетный полк, должен держаться два часа.
                Когда ракеты, все мы расстреляем, суетливо,
                Пехотой станем, а потом уж, в небеса…».
                402   
       И хотя работа около ракеты, её подключение к КИПС и дальнейшая работа с рупорной антенной, имитирующей цель, была интересна Семёну, ему хотелось быстрее перейти работать в КУНГ (кузов унифицированный нулевого (нормального) габарита) КИПС-а, где расположено большое количество всевозможных приборов. Там, где осуществлялась непосредственная проверка работы ракеты в имитируемом полёте и находились сержант Козарин, уже ефрейтор Лебедев и ст. лейтенант Фомин. Семён надеялся, после демобилизации Козарина, занять его место. Но потом, он узнал от комвзвода Фомина, что на место Козарина, осенью, придёт замена из учебки, а ефрейтор Лебедев, демобилизуется за полгода до дембеля Семёна. Таким образом, он может попасть в КУНГ, на последние полгода службы, уже почти дембелем. Свою учебку, как не жаль, Семён, прозевал, когда лежал в госпитале.  Но, чтоб как-то компенсировать, заметное расстройство Семёна, от упущенных возможностей, комвзвода Фомин пообещал, если он прилежно, как до этого, будет служить, то тот отправит его летом в командировку в Союз.  Каждые два года приборы КИПС проходили тарификацию в лаборатории, которая находилась в Казахстане на полигоне Эмба, где и проводились ежегодные учебные стрельбы полка по летящим целям. Срок тарификации комплекта КИПС, первого отделения, подошёл в июле.  В июне, такой точно ракетный полк системы «Куб», из другой дивизии, отправлялся на ежегодные стрельбы на Эмбу.  К ним и прикомандировали КИПС Перлебергского ракетного полка. Экипаж командированных состоял из трёх человек. Капитан Афонин, водитель КИПС на базе ЗИЛ-131, флегматичный, сутулый, сухого телосложения высокого роста, белорус, ефрейтор Глеб Боярчук, отслуживший полтора года, и Семён. Так, накануне, своего первого дня рождения в армии, Семён побывал в Магдебурге, где находился штаб 3-й армии и там оформляли им командировочные документы. Капитан Афонин организовал экскурсию по городу своих солдат и фотографировал их, по просьбе Боярчука, для дембельских альбомов. Семён с волнением воспринимал окружающую среду, попав, в огромный немецкий город. Поездка на трамвае по городу, посещение парка с аллеями, широкими каменными лестницами с памятниками и причудливо остриженными деревьями и кустами по форме геометрических фигур. Усечённые пирамиды и конуса, цилиндры и шары. Фонтаны, посредине небольших озёр и триумфальные ворота с колонами. Золотой павильон и живой уголок с обезьянами. Перекус в летнем кафе. Немецкие сосиски, с фирменным мороженым в вазочках и фруктовыми газированными напитками.  Второй раз, включая госпиталь, за время службы Семёна, капитан Афонин удивил его своей щедростью и участием в жизни солдат. Предстоящая командировка обещала быть богатой на впечатления и лёгкой по службе. Но начало командировки, Семён провёл внутри КУНГ-а, без окон, пока они ехали своим ходом до железнодорожной станции, где грузился на платформы ракетный полк дивизии, отправляющейся на стрельбы в Союз. Так что первые впечатления от командировки были хороши только тем, что Семён два часа, в полумраке, любовался на приборы КИПС-а, к которым он стремился попасть
                403
служить.  После погрузки и закрепления своей станции на платформе, прицепленной самой последней в эшелоне, Боярчука и Семёна поселили в одну из теплушек. В такой теплушке, Семён уже ехал, когда прилетел самолётом в Германию. Афонин, поселился в офицерском купейном вагоне.  Виделись они после этого, несколько раз за десять дней, проведённых в пути. Афонин передал их, на время поездки в подчинение лейтенанта Калмыкова, со взводом которого они ехали в теплушке. А тот ставил в караул на сутки Семёна, за время пути пять раз, то есть через сутки. Причём в конец поезда. Хорошо, что Боярчук, давал ключи от кабины ЗИЛ-а, и можно было во время движения прятаться от жары там, открыв окна, когда солнце не било в лобовое стекло.  КУНГ был полностью опечатан, и туда попасть было нельзя. Смену караула, проводили только во время остановок эшелона. Если днём, он больше стоял, на запасных путях какой ни будь станции, и смена караула проходила вовремя, то ночью, смена могла производиться один раз. Поезд шёл без остановок. Этому Семён был даже рад. Своё путешествие по Европе, он совершал в одиночестве на посту. Это лучше, чем находиться в душной теплушке чужого подразделения. Темнело поздно и светало рано. За время пути эшелон прошёл через Потсдам, Франкфурт-на-Одере, польские города Познань, Лодзь, Варшава, не считая мелких городков и селений. Семён был удивлён польскими частными владениями.  На средине поля стоял дом с хозяйственными постройками и загонами для скота, а вокруг него посевы разных сельскохозяйственных культур и клетки садов. Через границу, представляющую собой просёлочную дорогу, начинались поля и сады следующего хозяина, вокруг таких же построек в центре. И так бесконечное количество наделов. Как всё грамотно и ухоженно.  Совхозов, или каких-либо товариществ, не видно было совсем, как вроде их и нет в Польше. В Бресте, где эшелон переставляли с европейской на русскую колею железной дороги, пришлось полсуток ждать. Дальше движение проходило не только ночью, но и днём, хотя тоже задерживались часто, по полдня. На станции Москва-товарная, остановка была почти на сутки. Прибыл эшелон туда уже под утро. У железнодорожников солдаты узнали, что поезд отправится не раньше вечера, а скорее всего ночью. Семён, до этого, ещё никогда в Москве не был. Поэтому, когда набирали гонцов, в самоволку, за покупками в ближайший магазин, для солдат теплушки, Семён напросился в отряд из трёх человек, сам. Советские деньги собирали старослужащие почти год, из писем, полученных ещё в Германии. Ответственность у посыльных была большая.  Следующее пополнение рублями, у солдат, могло быть только в конечном пункте, на Эмбе. Да и то, если кто договорился с офицерами или прапорщиками, на получение от своих родственников денежных переводов на их имя, на почтамте Эмбы. Во время учений, солдатам жалованье не выплачивалось. Только перед и после. То есть марками и только в Германии. Заказ на приобретение продуктов был в основном водка, цивильные сигареты, варёная колбаса и плавленые сырки. Свою десятку сунул Семёну и Боярчук, попросив купить бутылочку, десяток бубликов с маком и, на остальные, колбасы.   Уйти им нужно было рано утром,
                404
пока весь офицерский состав спал в своём вагоне. Улучив момент, отряд самовольщиков, с вещмешками, нырнул под вагон и ушёл по зарослям не кошеного метрового сорняка и травы, подходившим вплотную к насыпи крайней железной дороги, на которой стоял эшелон. Таких отрядов было несколько, наверно из каждой теплушки. По пустырю было натоптано много узких тропинок. Добравшись до каких-то сараев, за которыми в полусотне метров виднелись двухэтажные дома, отряд решил выслать гонца, чтоб у местных жителей узнать, где продовольственные магазины и во сколько они открываются. Решили отправить Семёна, так как он был прикомандирован и, если попадётся патрулю их полка, ему достанется меньше остальных, ведь, его командиры далеко. А капитан Афонин, уже получивший прозвище в этом полку Афоня, за то, что он всегда, подвыпивший, был весёлый и очень либеральный офицер. Фильм «Афоня», на экраны страны в то время, только вышел, в 1975 году. Но не солдаты, не Семён его ещё не видели. Семён посмотрел его только после дембеля в кинотеатре Таганрога. Наверное, его так назвали офицеры, которые могли уже видеть этот фильм, а солдаты просто подхватили это прозвище. Солдаты знали, что Семён, в худшем случае, отделается лишним нарядом в караул. Очистив форму от репяхов и стрючков сорняков, Семён отправился в разведку. Добравшись до ближайшего барака, он во дворе обнаружил, уже кучкующихся мужиков, ожидающих открытия магазина, хотя не было ещё и шести утра. Узнав, что ближайших два магазина откроются в 8-00 часов, а третий, к которому надо ехать на трамвае, открывается в 9-00 часов, Семён вызвал свой, успевший очистить форму отряд, и они отправились на трамвай. Как потом выяснилось, очень правильно поступили. У тех, восьмичасовых магазинов, многие самовольщики попались. А тех, кто ездил на трамвае, отлавливали уже по возвращению, на пустыре. Дело в том, что после утреннего построения, почти всех отсутствующих выявили. Про Семёна забыли, так как они с Боярчуком на них не ходили. Замполит полка выставил патруль, вдоль всего пустыря в засаде, а сам направился с прапорщиками и двумя отрядами патрулей к магазинам. Улов был у него в этот день хорошим. Только те, кого солдаты оцепления пропускали, пока никто не видел, добрались до теплушек, спрятав покупки и быстро очистившись, притворялись проспавшими построение. Таких, были единицы.  Отряд с Семёном, возвращаясь назад с покупками, спрыгнули с трамвая, по их просьбе, до остановки. Они подошли к эшелону с торца поезда, где не было теплушек, и, на платформе, стоял КИПС Боярчука. Часовой, из теплушки отряда самовольщиков, предупредил об облаве, и дал им возможность, забравшись на платформу, спрятать покупки под машиной и под капот, на мотор. Семён свой вещмешок, с покупками не только для Боярчука, но и для других тоже, спрятал в тайник Боярчука. Один ящик с инструментом, расположенный под КУНГ-ом, был снаружи опечатан, имел второй потайной лючок, который открывался сзади, путём вытаскивания специальных заклёпок. Его Боярчук показал Семёну, ещё в Перлеберге. Туда мог поместиться, только один полный вещмешок. Спрятав всё купленное, они, как
                405
ни в чём не бывало, пошли вдоль поезда к своей теплушке, со стороны станции.  Уже, подходя к цели, их задержал вернувшийся от магазинов замполит и потребовал объяснить, где они были, и почему их не было на построении. Семён объяснил, что он из прикомандированных. А они не ходят на построение их полка. А сейчас он возвращается с проверки, которую они делает на стоянке утром, всё ли нормально с креплением их машины на платформе. Это может подтвердить и часовой. А ребята, мол, ходили с ним и тоже проверяли свою технику. На вопрос замполита о том, почему этих двоих не было на построении, они объяснили, что пошли рано утром на станцию, заполнить фляги водой и, заболтавшись с прохожими девчонками там, опоздали на построение.  Замполит отпустил Семёна, а двоим солдатам своей части, объявил по наряду вне очереди, за опоздание на построение полка. Но сам, как оказалось, не поверил им и отправился в конец поезда, с двумя прапорщиками. Обшарив платформу, где стоял прикомандированный КИПС, они нашли один вещь-мешок и изъяли его. Часовому, за то, что просмотрел, как этот вещмешок попал на платформу, тоже был объявлен наряд вне очереди. На вещмешке была написана фамилия солдата, что ходил с Семёном в самоволку, потому этим двоим ещё добавили по наряду вне очереди, правда вещмешок и его содержимое вернули всё, кроме водки. Ночью, перед самой отправкой эшелона, удалось переправить спрятанные Семёном и второй вещмешок, в теплушку. Таким Семёну запомнилось первое в своей жизни посещение Москвы. Сорняками и первой самоволкой. До самой Эмбы, больше приключений не было. На Эмбу, по договорённости ещё в Германии, Семёну родители прислали на день рождения перевод сорок рублей, на имя Афонина. Через пару дней, после прибытия, Афонин принёс перевод. Семён, поблагодарил его, выделив деньги на не дорогой коньяк. Полигон, куда они прибыли, представлял собой бесконечную степь. Да и сам городок был не большим. С ним познакомились командированные через неделю, когда пригнали туда в лабораторию, для проверки приборов, свой КИПС.  Семён работал, как обычно возле машины с имитаторами, ракеты и цели, а Афонин и проверяющий майор, проводили проверку внутри. В наушники Семёна поступило всего пару команд, и потом целый час полная тишина.  Выйдя из КУНГ-а, вслед за проверяющим, Афонин радостно поздравил личный состав экипажа с окончанием тарификации. Он вручил Семёну штамп, на котором изображена звёздочка с текущим месяцем и годом тарификации внутри, с подушечкой красных чернил.
      -- Сеня, пулей! Штампуй! На каждый прибор, чётко и красиво. Не дай тебе Бог, хоть один прибор пропустить.
      -- Что, на все? Даже на тех где нет циферблатов?
     -- Повторяю, на всех, и на всём, что увидишь. Кроме урны, веника и сидений. Уяснил? Можешь даже на лбу себе поставить. Давай, у тебя пятнадцать минут. Проверяющий ждать не будет.
       -- Боярчук, за мной! – крикнул Семён и запрыгал по лестнице в КУНГ.
       -- Вот, чайник со свистком, закипел как, а? - выбираясь сонным из кабины,
                406
бурчал Боярчук. - Командир нашёлся.
       -- Давай, давай Бояра, помоги ему, - попросил Афонин, рассмеявшись, уходя за проверяющим майором.
       Семён, вручил Боярчуку подушечку, а сам принялся, определившись с правильностью расположения звезды на штампе, шлёпать на всём, сверху вниз, включая розетки и выключатели. Закончив в КУНГ-е внутри, Семён открыл все наружные люки и заднюю дверь и проштамповал, всё, что можно там.  Вложившись в пятнадцать минут, они стояли возле машины, ожидая офицеров. Те появились через час, после того как ушли. Видно было, что тарификацию обмыли, особенно было заметно по Афонину. Заполучив штамп обратно, майор быстро ушёл. Афонин разрешил заехать в местный магазин скупиться, перед тем как отправиться в степь, к месту расположения полка. Гастроном-универмаг, в одном корпусе.  Боярчук, которому Афонин тоже получил денежный перевод из дома, купил всё необходимое, для подготовки на-дембель.  Приехав в расположение полка, Афонин предупредил, что завтра полк сдаёт государственную проверку. Можно будет наблюдать за стрельбой ракет, зрелище впечатляющее, особенно для тех, кто первый раз будет смотреть. А послезавтра, он улетает в Ленинград. И совсем не обязательно, чтоб об этом знали в нашем полку, в Перлеберге. Вот будет проверка вам, умеют ли его бойцы хранить тайну. Догонит он эшелон в Бресте. Так что грузиться, а главное хорошо раскрепиться на платформе, они должны будут сами.
         -- Все вопросы, если возникнут, и вообще, в подчинение вы поступаете опять к лейтенанту Колмыкову. Он обещал вас сильно не привлекать никуда, кроме как в караул. А поскольку меня не будет, то и вы старайтесь не попадаться на глаза никому. Особенно замполиту. Слышишь Мелихов.
       -- Так точно, товарищ капитан.
       -- У тебя, сколько денег осталось?
       -- Пятнадцать рублей.
       -- Давай сюда, в Бресте отдам. Они тебе здесь не нужны. И соблазна не будет бегать по репяхам в Москве. Осенью наш полк приедет сюда на стрельбы. Боярчук, уже не поедет, а ты, точно поедешь. Так что копи деньги.
      -- Есть, копить деньги, - сказал Семён и, отдав пятнадцать рублей, рассмеялся. – Вот, уже положил в копилку.
     В пять часов утра следующего дня, полк к которому были прикомандированы перлебержцы, был поднят по учебной тревоге. Семён вскочил вместе со всеми и стал одеваться. Отбой ему скомандовал Боярчук и предложил продолжить отдых и не путаться под ногами, а дождаться стрельбы по летящей цели. Боярчук, до этого, уже ездил с родным полком на стрельбы. Он, по опыту знает, что обычно, без пилотные самолёты-мишени запускают после восьми утра. Боярчук, перевернулся на другой бок и уснул спокойным «стариковским» сном. Но Семён хотел, на будущее, посмотреть все перипетии учений. Особенно работу по тревоге технической батареи. Он, оделся и, выйдя из палатки, пошёл в направлении расположения полкового комплекса КИПС,
                407
который в данный момент, выстраивался в колонну, для выезда в запасной район, где будут проходить ученья.  По его просьбе ребята взяли его пассажиром в авто-компрессор. Ехали по степи около получаса.  Наконец, добравшись до, очевидно, заданного условиями учений места, техническая батарея приступила к боевому развёртыванию. Семён старался увидеть что-то такое, чего не делали они, в своей батарее и во взводе на учениях. Но проходило всё, так же, как и у них, прямо под копирку. Только, когда непосредственно подготовка станции к принятию первой ракеты на проверку в установленную палатку, подошла к завершению, бросилось в глаза, где расчёт Семёна всё делает немного быстрее. За счёт помощи водителя и оператора КИПС, оператору, находящемуся у ракеты, вскрытие наружных люков, развёртывание питающих электро-кабелей и пневматических шлангов, подающих сжатый воздух, подсоединение их к станции, в этом взводе шло медленней. Оператор, исполняющий работу Семёна, возился один. Водитель КИПС долго копался с водителем компрессора. Потом только пришёл помогать оператору. А оператор КИПС, сразу отправился в КУНГ, дожидаться доклада о готовности к проверке ракет наружным операторам, через наушники. Семён, машинально, засёк на часах, время подготовки первой ракеты и получилось, на момент выкатывания ракеты на погрузку, 5минут 10секунд. Хотя расчет и утверждал, что проверяющие подтвердили выполнение норматива 5минут. Когда, потом, Семён сообщил, что их расчёт выполняет этот норматив не больше чем за 4минуты, ему не поверили. А когда Семён, расстроившись, что ему не верят, стал утверждать, что они, один раз, уложились на ученьях за 3минуты 30секунд, его подняли на смех. В половине восьмого учения для технической батареи окончились. Обе ракеты для выполнения стрельбы стартовыми батареями были проверены и отданы. Техническая батарея опять свернулась и, выстроившись в колонну, отъехав пару километров в степь, остановилась на марше. Солдаты, забравшись на технику, стали наблюдать за небом. Каждый хотел там увидеть блестящие точки групповой цели. Услышав старты двух ракет с самоходных пушек, все замерли, наблюдая за их полётом, по не похожим траекториям. Одна шла красиво прямо вверх с небольшим уклоном, а втора, с какими-то замысловатыми поворотами. Самолётов-мишеней нигде не было видно. Только когда петляющая ракета, неожиданно для всех взорвалась, от вспышки, все увидели рядом с ней самолёт, который тут же разлетелся на осколки.  Вторая ракета, как шла, так и ушла за облака, не взорвавшись. Как потом сообщили, она упала где-то в степи болванкой. Вторая мишень не была поражена. Это значило, что полк отстрелялся на «двойку». Одна стартовая батарея, из двух завалила стрельбы и не сдала государственную проверку. После экспертной проверки упавшей ракеты на землю, может оказаться, что и техническая батарея не заметила неисправность в ней. Значит и эта батарея тогда, не сдала государственную проверку. Потерявшими былой задор, личный состав полка вернулся к месту дислокации. В этот день, кроме караульной службы, все мероприятия были закончены. Офицеры, на сколько,
                408               
была возможность, снимали стресс спиртным. Солдаты, болтались по палаточному городку, мечтая быстрее вернуться к нормальной службе в Германии, на зимних квартирах.  Сразу, после ужина, прозвучал отбой. На следующий день началась подготовка в обратный путь. Капитан Афонин, в весёлом настроении, очевидно уже с кем-то похмелившись после вчерашнего, ещё раз проинструктировал свой отряд и, пообещав отблагодарить их в Бресте за хорошую службу, распрощался. Грузились на платформы на следующий день. Платформа с КИПС-ом Семёна опять оказалась последней, чему Семён был очень рад. Они с Боярчуком тоже уже хотели вернуться поскорей в свой полк, в Перлеберг. Семён, всю дорогу, до Бреста, пропадал на их платформе. Будь то наряд в караул или просто, сидел в кабине ЗИЛ-а. Здесь же он написал свои ещё два четверостишья:
   
                «Июнь», - как много впечатлений,
                Прекрасен город Магдебург.
                От обезьян, до стриженых растений,
                Везде порядок, и не видно пьяных слуг».

                «Июль», - запомню в армии свой день рожденья.
                Москву и Эмбу, первый раз я посетил.
                Мне показалось, что они похожи, без сомненья!
                А может, я не в тех местах ходил?».

       В Бресте, Семён и Боярчук не дождались капитана Афонина. Волнение, охватившее их, было понятно. Как прибыть в конечный пункт без старшего офицера, а потом добираться одним, по дорогам Германии от железнодорожного узла в Перлеберг. И, на конец, что говорить в своём полку. Лейтенант Колмыков, на вопрос об Афонине, отвечал однозначно, мол, не видел и ничего не знает. Неожиданно к ним, в теплушку, пришёл замполит полка и спросил, где Афонин. Семён стал убеждать его, что капитан Афонин, пять минут назад был тут и, узнав, что у них всё в порядке, ушёл в офицерский вагон, обратно.
       -- Вот какие молодцы. Врут и не моргнут, - удивился замполит. –  Офицера своего покрываете.  Нам бы таких солдат. Но это не тот случай. Его нет от самой Эмбы! Я-то, теперь, знаю. Что вы мне тут Ваньку валяете? Как я границу буду без него пересекать? А главное, если мы уедем, как он её пересечёт? А, ефрейтор? Кто здесь старший? Почему вы молчите, а рядовой докладывает?               
       -- Чтобы иметь таких солдат, надо иметь таких офицеров, - неожиданно, для Семёна, ответил Боярчук. – Рядовой Мелихов правду говорит. Только что был тут. Он нас спрашивал. Не видели ли мы вас? Наверное, к вам пошёл, товарищ майор.
       -- Ну, бродяги… Ладно!
       Майор, ухмыльнувшись, махнул рукой и пошёл вдоль эшелона. Весь день шла перегрузка вагонов и платформ на европейские вагонные пары колёс.
                409
 Только поздно вечером эшелон был готов к отправке в Польшу. Замполит ещё несколько раз присылал лейтенанта Колмыкова и прапорщиков, узнать, появлялся ли Афонин. Ответ был один. Только был, ушёл. Эшелон, наконец, тронулся в 23-30 и, проследовав до границы, остановился для обхода таможенников. Прямо к перрону подъехало такси, и из него вышел капитан Афонин, с двумя большими сумками и ящиком коньяка. Он был весел и слегка пьян. Отпустив такси, он позвал Семёна и Боярчука, и попросил весь груз отнести в офицерский вагон, после проверки таможенников.
       -- Орлы, вы меня не сдали? – рассмеявшись, спросил он. – А Бояра?
       -- Нет, товарищ капитан, - сказал Боярчук. – Мелих так запудрил мозги замполиту, что мне пришлось подтверждать всё, на Библии.
       -- Да, товарищ капитан, – добавил Семён. - Мы говорили, что вы были всё время здесь, только сейчас отошли. Может за коньяком?
       -- Действительно, за коньяком! - опять громко рассмеялся Афонин. – Ну, всё, пошли, отнесём и бегом, назад в вагон. Завтра, всё остальное.
      Уже через час, когда поезд остановился на одной из станций в Польше, слышно было как, выйдя на перекур у плацкартного вагона, офицеры весело обсуждали внезапное появление капитана Афонина, да ещё не с пустыми руками. А когда эшелон опять тронулся в путь, с подножки вагона вновь прозвучала эхом в ночи, всеми солдатами узнаваемая зычная команда капитана Афонина, которую он не раз подавал по пути на Эмбу:
        --Абфарэн! (отъезжаем!)      
       Утром, на стоянке города Кутно, где-то между Варшавой и Познанью, капитан Афонин вызвал своих солдат из теплушки и отблагодарил их хорошим тормозком, с деликатесами и парой бутылок польского безалкогольного пива.  Такого, они ещё оба, в своей жизни не видели. Так же он вернул Семёну его пятнадцать рублей. Дальше, они добрались в свой полк без приключений, строго соблюдая субординацию. Через месяц, после окончания   командировки, капитан Афонин перевёлся на службу в штаб армии, в Магдебург. Личный состав батареи сожалел, что один из двух уважаемых и любимых офицеров, которыми были «Фома» и «Афоня», как их называли солдаты, уехал из части. Поговаривали, что из-за того, что старший лейтенант Фомин очень умный боевой офицер и незаменимый в своём деле, его и не повышают по службе и задерживают очередное звание. Капитаны командирами взводов из двенадцати человек не бывают. А доверить, кому попало, проверку ракет на границе с Бундесвером и перед первой своей государственной проверкой на Эмбе, в должности комполка, молодой, амбициозный, стремящийся тоже к получению очередного звания, майор Чертов, опасался. Правда это или нет, не известно, но солдаты зря болтать не будут. Тем более, что полк последнее время, действительно находился в постоянных учениях и марш-бросках. Пополнившись новыми штабными офицерами из академии, учебный процесс был обновлён и расширен, как в теоретических, так и в практических занятиях. Семён, прибыв из командировки, тоже заметил разительные перемены в батарее.    Неизменным
                410
оставалось отношение к нему, уже старшего сержанта Почтового. Он, при встрече с Семёном в наряде, всё ещё относился к нему как к молодому солдату, не нюхавшему солдатских трудностей и не заслуженно получившему такой подарок как поездку в Союз. А он, прослуживший, почти два года, ни разу, не ездил. Даже на первые стрельбы полка на Эмбе, во время его службы, он не попал. Ему пришлось ходить здесь в гарнизоне через день в наряд, если не в караул, то по батарее, пока все его друзья катались на поезде.  Как-то, в конце августа, Семён был назначен в наряд по батарее дневальным, с дежурным по батарее старшим сержантом Почтовым, «щеглом» из первого взвода, небольшого роста, крепким и медлительным рядовым Золиным из Воронежа и «черпаком» ефрейтором из третьего взвода Башмаковым, земляком Почтового из Краснодарского края. Ефрейтор Башмаков был, своего рода, правой рукой Почтового во взводе и всегда ходил в наряд на пару с ним. Тоже, не высокого роста, как Почтовой, остроносый, худощавый приблатнённый. Он исполнял роль смотрящего, за двумя молодыми, по очереди меняющими друг друга у тумбочки и на уборочных работах. Сам он становился у тумбочки по часу два раза в сутки. Утром, когда приходили офицеры на службу, и вечером, когда уходили. «Старик» Почтовой, в Ленинской комнате, готовил свой дембельский альбом, либо сам, либо привлекал кого-то из молодых, кто хорошо умел рисовать. Ночью, смотрел телевизор, или спал. Башмаков, в это время воспитывал дневальных. Утром, перед завтраком, Семён, пока Башмаков стоял на тумбочке и козырял приходившим в казарму офицерам, зашёл расстроенным в кубрик и прилёг на кровать, хоть немного отдохнуть, после бессонной ночи. Зная, что его скоро будут звать к тумбочке, он лег, даже, не сняв сапоги. В кубрике, как обычно перед завтраком и последующим уходом потом из столовой прямо на занятия в классы, старший сержант Козарин и командир второго отделения старший сержант Пшенов, играли в шахматный блиц. Этим они занимались почти каждое утро. Двигать фигуры шахмат и думать, нужно было быстро, не на что, не отвлекаясь. Но Козарин заметил, вошедшего без настроения, Семёна.               
       -- Что такой смурной, Сеня?
       -- Да, всё то же, - ответил тихо, нехотя Семён.
       -- Паша, ходи, не отвлекайся, - сказал Пшенов и спросил, - а что, то же?
       -- Да, достаёт его Почтовой, всегда в наряде, - ответил за Семёна Козарин.
       -- Да если бы Почтовой, то ладно. Уже привык, – пробурчал Семён.
       -- А кто? – удивился Козарин и посмотрел внимательно на Семёна.
        -- Да, Башмаков, строит из себя «старика», – нехотя, ответил Семён. – Прихвастень Почтового.
        -- Так он же «черпак», - удивился Козарин.
         -- Паша, ходи, не отвлекайся, - окликнул Пшенов, - А тебе Мелих, надо быть уже позубастей. Ты вроде снаружи крепкий, а внутри мягкий.
        -- Год почти прослужил, - добавил Козарин – эдак ты до дембеля будешь уступать всем дуракам. Ты же, вроде, из казачков? Неужели боишься?
        -- Так, ферзя я твоего, схавал, ходи, - радостно объявил Пшенов.  –  А, ты,
                411
 Семён, вытри сопли, вечером доложишь, чем всё кончилось, после наряда.
        Семён быстро поднялся с кровати и хотел выйти из кубрика, но его, сделав рокировку фигурами на шахматной доске, окликнул Козарин.
        -- Мелихов, Почтового не трогай. Понял?
        -- Понял, - улыбнувшись, ответил Семён.
        -- А тебе, мат, Коза! - радостно крикнул Пшенов. – Завтракать, без масла будешь, Паша.
        -- Рома! – закипел Казарин. - Вечером, будем играть на отжимание. Вот, когда я из тебя масло то и выдавлю!
       Семён вышел в коридор и наткнулся на Почтового, идущего навстречу.
        -- Ты чего без дела болтаешься? – спросил он. – Иди в сушилку, там рабочая сменка развешена с ночи. Она уже высохла. Убери всё в шкафы. Не дай Бог, комбат зайдёт, а у нас там, бардак!
        Семён, отдав честь, развернулся и пошёл в сушильную комнату. Там, вдоль одной стены, справа, стояли металлические шкафы, в которых были по три двери на ячейках. Сменное обмундирование, старые комбинезоны и гимнастёрки были развешены на радиаторах и трубах на противоположной стене и на верёвках над головами.  Семён стал, сортируя, укладывать всё в ячейки, предварительно раскрыв все дверцы. Постепенно все ячейки в шкафах заполнились, и Семён оказался у последней возле окна, в конце комнаты. Он, нагнувшись между дверцей и окном, стал закладывать последние вещи. В этот момент, он почувствовал пинок ногой в зад, который толкнул его головой вперёд, в ячейку шкафа. Развернувшись, Семён не увидел, перед собой, никого. Спустя мгновенье, из-за двери шкафа послышался смех ефрейтора Башмакова. Он стоял между двумя дверками, спрятавшись.  Закрыв, разделяющую их дверку в последней ячейке, и глядя на Семёна издевательски, он стал его отчитывать.               
       -- Ты что тут спрятался? Работы, не початый край. А ты тут шлангуешь.
       Семён молча взялся за край двери, которую только что прикрыл впереди себя Башмаков, и с силой открыл её назад до полной возможности. Башмаков получил страшный удар в лицо железной дверкой шкафа. От удара он вскрикнул и отлетел назад, ударившись головой в дверку, которая была открыта за его спиной. Та подалась медленно назад, а Башмаков вернулся обратно и получил второй удар той же дверкой в лицо, от чего он опять вскрикнул и сполз по ней на колени. Для верности, Семён нанёс ещё один удар, той же дверкой, разбив нос Башмакова в кровь. Тот уже не произнося не слова, повалился набок. Семён стоял и смотрел на лежавшего на полу Башмакова, думая, не нанести ли ему ещё пару ударов ногой. Но в этот момент в сушильную комнату, вошёл Почтовой, а за ним следом Козарин, Пшенов и ещё несколько солдат. Очевидно, они услышали вскрикивания Башмакова.
       -- Что здесь происходит, чёрт возьми, - выругался Почтовой. – Мелихов, ты что, совсем страх потерял? Ты знаешь, что мы с тобой сделаем?
       -- Да Мелихов. Ещё не вечер, а ты уже разобрался, - рассмеявшись, сказал Пшенов, - Молодец! Смотри, Башмак совсем развалился.
                412
       -- Что значит молодец, - развернувшись к старшим сержантам, удивлённо, спросил Почтовой.
       -- Ты вот что, Почта, – сказал Козарин. - Твой «черпак» обнаглел не в меру. Сильно старым «стариком» себя почувствовал. Вот и нарвался.
       -- Ты что, Коза?  Если каждый «Чайник»… - начал было Почтовой.
       -- Да, они разберутся сами, – перебил его Пшенов. – А ты что, до дембеля собрался гонять «чайников», и пасти своих прихвастней. А уйдёшь на-дембель? Они твоего Башмака порвут на лоскуты, и подошвы не оставят.
       -- А ну, марш, строиться в столовую, - скомандовал всем, кто стоял за спиной, Козарин.  После того как все ушли, он продолжил. - «Черпаков», восемь человек в батарее, а чайников «пятнадцать». Так что, пусть разбираются сами, как им дальше жить. А ты Мелих, тоже, забудь, что тут произошло.
       -- Да он сам, нечаянно под скользнулся.  И об дверку головой ударился.
       Отведя взгляд в сторону, сказал Семён.
       -- Ага, три раза! – громко рассмеявшись, сказал Пшенов.               
       Козарин и Пшенов вышли из сушилки. В это время Башмаков очнувшись, стал подниматься на ноги.
       -- Мелихов, иди, стань на тумбочку, - скомандовал Почтовой, - и пришли сюда Золина, с мокрым платком и шваброй. Что же ты Башмаков такой не аккуратный. Сейчас Золин поможет тебе привести себя в порядок и иди отдыхать. Наряд мы отработаем до конца дня, без тебя.
       Башмаков, недоумевая, что происходит, прикрыв лицо принесённой Золиным куском мокрой ткани для подворотничков, отправился в свой кубрик.  Как не уклонялся Семён от расспросов о случившемся, вся батарея всё знала. Его друзья по призыву, Киреев, Орлов, Градов, Шефавской и Тураев, пообещали поддержать его, если начнутся разборы. Тем более, что процветавшее хамство больше доставало одиннадцать «чайников» в третьем взводе, чем остальных четверых из первого и второго взводов. Через три дня, после произошедшего и, чуть не возникшей потасовки ночью в третьем взводе, из-за отказа «чайников» выполнять уборку в кубрике вместо «черпаков», два призыва собрались всё в той же сушилке. Выяснив взаимные претензии, договорились. Выдерживать статусы призывов только в случаях назначения на хозяйственные работы и в наряды. Чем меньше отслужил, тем чаще. А также, привлечение для уборки в парке военной техники и чистке машин. Но без унижения личности. В бытовых условиях, в кубриках, курилке, в Ленинской комнате возле телевизора, и вообще в казарме, пользуются привилегией только «старики» и, конечно, «дембеля». Все остальные равны.  До самого дембеля ефрейтора Башмакова не было заметно.  Когда осенью, из батареи ушли двадцать четыре «дембеля», среди восьми новых статусных «стариков», он был самым лояльным и не требовательным, даже к только что пришедшим на службу, «салагам».  Из второго взвода ушли на-дембель пять человек из двенадцати, включая старших сержантов Козарина, Пшенова и, ставшим младшим сержантом, Боярчука.  Пополнили второй взвод из учебки
                413
два младших сержанта и три солдата из карантина. Командиром первого отделения, в котором служил Семён, был назначен мл. сержант Максим Лисовец, второго отделения мл. сержант Сергей Рогов. На построении взвода, в конце ноября, перед отправкой полка на полигон Эмба в Союз, старший лейтенант Фомин, обратился к своим четырём старослужащим, отслужившим больше года и оставшимся в его распоряжении.
      -- Мужики. Опытных специалистов, способных выдержать нормативы и качественно провести проверку ракет сами видите, во взводе кот наплакал. Когда-то, Смена личного состава, была произведена, не продуманно. Причём не только у нас во взводе, но и в батарее в целом. Сегодня мы расхлёбываем то, что было сделано не верно, при перевооружении зенитно-ракетного полка, несколько лет назад. Теперь, почти на 40%, вместо положенных 25%, обновилась батарея и наш взвод. А задачи, поставленные перед нами, никто не отменял. Тем более на предстоящую осень и зиму. Нам необходимо нести безупречно, не только здесь боевое дежурство, в Германии, но и сдать государственную проверку и успешно отстреляться на Эмбе. Командиры отделений и расчётов новые и только приступили к своим обязанностям. От вас, старослужащих, зависит сейчас, как мы переживём обновление. Прошу вас помочь мне и всем нам, достойно пережить эту зиму. Я принял решение, сделать перестановку во взводах и перераспределить специалистов в расчётах. Это поможет нам хорошо отстреляться там и здесь, не переживать за оставшихся в гарнизоне, с нашим новым замполитом батареи, ст. лейтенантом Алчевским. На Эмбу едут из первого отделения: Командир отделения мл. сержант Лисовец, оператор№3 рядовой Мелихов и водитель первого КИПС, вновь призванный рядовой Билоус. От второго отделения едут: оператор№2 ефрейтор Сафронов, водитель компрессора рядовой Тураев и водитель технологического транспорта ГАЗ-69 рядовой Спивак.  Я надеюсь на вас, ефрейтор Лебедев и рядовой Туманов. Вы, как опытные специалисты, «старики», поможете мл. сержанту Рогову здесь, в случае необходимости, провести испытание ракет на втором КИПС-е. Вопросы есть? – Через небольшую паузу он продолжил, - вопросов нет. Прошу обратить внимание, на этот период нашей службы и выполнение поставленных задач, как здесь, так и там, на Эмбе, дисциплина должна быть безупречной. Расхлябанности и безответственности, не потерплю. Если что, пеняйте на себя.  Всё, разойтись!
      25 ноября экспедиционная часть зенитно-ракетного полка, на железнодорожной станции Перлеберг, погрузилась в эшелон, и отправилось в Казахстан на Эмбу. В состав экспедиции входили усечённые части подразделений полка с необходимым комплектом техники, для выполнения поставленной задачи: батареи управления, двух стартовых батарей №1 и №3, технической батареи, автороты, рем. роты и хоз. взвода. Всего около 120 человек солдат и сержантов, разместившихся в трёх теплушках, и 30 человек офицеров и прапорщиков, ехавших в купейном вагоне.  Техническая батарея, отправилась на ученья в составе двадцати солдат и сержантов, одного прапорщика Веткина и трёх офицеров. Командира батареи капитана Белехова,
                414
командира первого взвода лейтенанта Холодного и командира второго взвода ст. лейтенанта Фомина. Может случайно, а может, специально так решило руководство батареи, чтоб усилить оставшуюся часть личного состава в гарнизоне опытными специалистами, на ученья поехали только три сержанта в статусе «старик». Пять человек остались в городке. Поехали так же: «салаг» - 2человека, «чайников», включая сержантов из учебки, - 7человек, и 8человек «черпаков» Сениного призыва. Четыре месяца назад Семён уже следовал этим маршрутом и был, для своих сослуживцев, кроме трёх «стариков», единственным, кто едет второй раз. Ещё за два месяца до учений, Семён предупредил своих друзей, чтоб те написали домой и объяснили, как можно в изгибе письма закладывать купюры денег, для пересылки. Если удастся собрать немного советских рублей, то потом можно заработать на перепродаже польским ширпотребом на Эмбе. Это он подсмотрел, когда ездил прикомандированным к чужой воинской части. За два месяца все собрали по переписке немного «червонцев», десятирублёвых купюр, которые очень ценились поляками. Они, с ними, ездили в Союз за цветными телевизорами, пылесосами и другим ширпотребом, сигаретами и продуктами, которых не было в Польше. На последних двух польских станциях, где останавливался эшелон, железнодорожники, обслуживающие состав, проверяющие техническое состояние сцепок, тормозных колодок и всего остального, атаковали солдатские теплушки со своими предложениями продать всякие товары: Кустарно произведённые запонки для рубашек, с разнообразно вырезанными цветами внутри прозрачного оргстекла, и мастерски закрашенных цветными красками.  Такие же заколки для галстуков. Шариковые авторучки с плавающими русалками внутри капсулы заполненной прозрачной цветной жидкостью. Колоды карт глянцевых цветных или чёрно-белых фотографий, с изображением голых женщин. Такие же календари-блокноты или календари плакаты, цветные и фото. Глянцевые эротические журналы, а иногда, очень скрытно, предлагали порно журналы. Ароматные польские сигареты «KLUBOWE». Пытались предлагать водку «Зубровку» или «Мазовецкую Житнюю». Но с этими предложениями их отправляли к офицерскому вагону, так как это было дорого по деньгам и последствиям. Да и не для того покупалось, чтоб тут же выпить. Были в ассортименте и вещи с напечатанными через трафарет цветными и одноцветными изображениями артистов, ансамблей и девушек в купальниках. Яркие футболки, плавки, носки. В общем, всё то, чего солдаты не видели и на гражданке, и можно было взять, как сувениры, на-дембель. Однако, мало кто покупал это как сувениры. Домой из Германии везли в качестве сувениров, переводки с изображением городов и артисток, обширный ассортимент жевательных резинок, а из вещей, для матерей, сестёр и подруг: шали, платки, блузки, кофточки, кошельки или сумочки.  Мужчинам сигареты и сигары, зажигалки, галстуки, шарфики. Те, кто не проедал всё в чайной и был бережливым, да ещё получал ставку больше солдатских 15-ти марок и умудрялся немного скопить, везли домой себе новый гражданский костюм или брюки. А всё то, что приобреталось сейчас в Польше,
                415
продавалось, по двойной или тройной цене, на полигоне Эмба. Солдатам местного гарнизона или, таким же вот солдатам других полков, разных ракетных систем, которые прибыли туда для стрельб из военных округов СССР или из Монголии. Потом, вырученную сумму, уже в Германии, можно было обменять на марки у прапорщиков или офицеров отпускников и хорошо подготовиться на-дембель. Прятали все покупки в тайниках, типа того, что был в КИПС-е Боярчука, который, перед дембелем, передал его Семёну. Почти все водители могли спрятать поклажу в своих машинах в подобных оборудованных тайниках. Да поляки толком и не искали того, что сами продали. Поэтому границу пересекли благополучно без происшествий. В Белоруссии стояла промозглая дождливая погода и поэтому теплушки, во время движения, были закрыты и, наблюдать за окрестностями, можно было только через грязные узкие стёкла окон на верхних нарах. Вагоны отапливались буржуйками на немецком прессованном брикете из угольной пыли с теснённой надписью на каждом «REKORD». Внутри вагонов было тепло и, можно даже сказать, уютно. Личный состав полка отсыпался перед предстоящими ученьями. В Москву, на станцию товарную, на которой уже был Семён, эшелон прибыл 1 декабря, как и прошлый раз, рано утром. Отодвинув дверь теплушки, Семён увидел ещё более неприглядную картину, чем летом. Всё заметено уже выпавшим снегом и на улице был мороз около -5градусов. То поле за вагоном, через которое они бегали в самоволку, выглядело сплошной замёрзшей щёткой с не топтаной снежной поверхностью, по которой не ходили. В магазин, на этот раз, никто не собирался. Да и идти, особо было не с чем. Все всё потратили, оставив немного на цивильные сигареты, которые можно было приобрести на вокзале в киоске. После обеда и санитарных процедур, выставив в караул свежих часовых на площадках, эшелон отправился дальше на восток. Чем ближе было до конечной цели, тем сильнее усиливались морозы. Поэтому все посты на платформах были экипированы по зимнему варианту. Всем часовым выдали длинные меховые тулупы и валенки, и меняли часовых каждый раз, как только останавливался эшелон. Независимо от того сколько времени прошло, 1час или через 3часа. Так получилось, что в Оренбурге на посты выставили всех старослужащих. В 22-00 часа, Семён попал на свой любимый пост в конце поезда. Перед тем как выйти на пост, Семён узнал, что температура воздуха опустилась до минус 16-ти градусов мороза. После того, как произвели смену часовых, отправку эшелона задержали, по каким-то причинам, на 1час 20минут. Семён уже был уверен, что его должны прийти и вот-вот сменить, перед началом движения. Но эшелон тронулся в путь, и Семён понял, что ему придётся теперь быть на посту до следующей остановки. Делать было нечего, оставалось надеяться, что остановка будет максимум через час, полтора и его сразу придут, поменяют. Мороз с каждым часом увеличивался, а поезд медленно, как казалось Семёну, катился в непроглядной мгле степи. Около часа, Семён, спрятавшись за кабину, выстоял без проблем. Одетый, поверх шинели, длинный на толстом меху тулуп, с высоко поднятым большим воротником, надёжно защищал его,
                416
 от ветра и мороза. Но ноги, обутые в валенки поверх сапог, стали мёрзнуть. Дело в том, что валенки не покидали пост уже третьи сутки, от самой Москвы. За это время были и дневные оттепели, и дожди со снегом, и морозы. Внутри валенок образовалась корка льда, которая не давала согреться подошве сапог.  Семён пытался бегать и прыгать, всё бесполезно. Тогда он снял валенки и, оставшись в одних сапогах, попытался согреться опять пробежками. Но сильно разбежаться там было негде. Приходилось больше прыгать, чем бегать. В тяжёлом тулупе на шинели много не попрыгаешь. Пот по спине катился градом, и голова была мокрой, а ноги мёрзли. Тогда Семён залез в открытую, специально, чтобы прятаться от сильного ветра, кабину старого бортового ЗИЛ-157 из автороты, гружёного стеновыми щитами от деревянной палатки стартовой батареи. Разувшись, подогнув ноги под себя на сиденье и укутавшись в тулуп, вместе со снятыми сапогами, попытался согреться.  Посмотрев на часы, он увидел, что время было 1час 45минут ночи. На некоторое время стало тепло, Семён стал даже дремать. Но потом быстро опомнился. Вспомнил инструктаж, что были такие случаи, раньше. Часовые так замерзали на посту. Да и не хватало ещё опозориться и быть застуканным на посту спящим, если вдруг придут его менять, а он не услышит, что поезд остановился, и будет спать в кабине. Ещё через полчаса, ноги отекли, и он стал мёрзнуть. Надев опять сапоги и валенки, Семён выбрался из кабины на улицу и стал маршировать поперёк платформы, громко распевая строевые песни. Сильный ветер и усилившийся мороз заставил его спрятаться за кабину ЗИЛа и продолжать маршировать на месте. Эшелон продолжал медленно двигаться без остановок. Семён уже насчитал три небольших посёлка, которые   проехали не останавливаясь. Наконец он опять почувствовал, что большие пальцы ног начали ныть от холода. Семён наскрёб   валенком снег  в  кучу,  вдоль   борта  платформы   и  пригоршнями двупалых рукавиц, накидал его в кабину машины. Обратно залез в неё и, сняв валенки и сапоги, начал растирать снегом пальцы ног. Руки и ноги мёрзли, но он тёр до испарины на лбу. На часах было 3часа 30минут. Наконец устав и почувствовав обратно тепло и боль в больших пальцах, Семён, закутав ноги в портянки и сев, поджав их в позе лотоса, вытянув одну руку из рукава тулупа и, застегнув тулуп, вытащил вторую. Он продолжил массировать руками кончики пальцев ног. Согревшись, его опять стало клонить в сон. Чтоб не уснуть, Семён стал сочинять четверостишья, которые давно уже не сочинял. Но в голову ничего не приходило, что могло бы быть достойным для того чтоб запомнить очередной месяц службы. Август, сентябрь и октябрь, не принесли вообще чего-либо значительного. Или достойного внимания, чтоб посвятить этому стихи. Долго, напряжённо думая, медленно продолжая массировать, он решил написать одно четверостишье на три месяца.
                «Октябрь», - отчитался жёлтеньким листком.
                Экватор, позади, год оттрубил.
                Я стал, как говорят здесь, «черпаком»,
                Но, кажется, я что-то, упустил».
                417
      Семён, повторил это четверостишье двадцать раз подряд, чтоб не забыть и потом записать. Он попытался это сделать, когда снова оделся, как положено часовому, но шариковая ручка не писала на морозе, по лощёной бумаге блокнота. Чувствовалось, что мороз ещё усилился. Четверостишье ему не очень понравилось, но оно отражало его состояние души, значит, было правильно придумано. Семён вдруг почувствовал, что нательная рубашка прилипла холодным панцирем к спине, и от неё холод стал распространяться до поясницы. Спрятав ручку и блокнот и обувшись опять в валенки, Семён выбрался из кабины. Ему моментально обожгло ветром лицо. Но надо было шевелиться, и он это стал энергично делать. Напрыгавшись вдоволь, Семён опять полез в кабину. На часах было 4-30 утра. Поезд продолжал медленно ехать. Минут через десять по сторонам стали виднеться огни фонарей и появляться строения. Около 5-ти часов, эшелон остановился на большой станции, судя по обилию огней и наличию крупных строений. Как потом оказалось, это был областной город Казахстана, Актюбинск. Семён выпрыгнул из кабины и, забрав автомат из неё, который всё время пути лежал там, приведя себя в порядок, с нетерпением стал выглядывать смену караула. К нему пришла смена через пятнадцать минут. Из троих часовых, которым, довелось провести эту ночь на морозе, не обморозился только Семён. Да и то, пальцы ног, ему, немного прихватило. Это он, чувствовал всегда потом, в последующих караулах на холоде. Остальные двое, нёсшие караул на платформах, у машины-секретки и возле боеприпасов, обморозили щёки, носы и пальцы ног. В санчасть, которая находилась в одном из купе офицерского вагона, не попал только Семён. Оказывается, утром, температура воздуха достигла отметки -21 градус мороза. В такую морозную погоду Семён и его напарники по караулу, пробыли на посту, если считать и то время когда эшелон ещё стоял в Оренбурге, почти 7часов. В Актюбинске весь полк переоделся в новенькие чёрные утеплённые ватные комбинезоны, взятые с собой ещё из Германии. Снаружи из плащевой плотной ткани с искусственными широкими воротниками под цигейку. Над левым клапаном наружного нагрудного кармана красовалась ярко жёлтая литая виниловая эмблема танка. В этом обмундировании, без шинелей, полк на построении, выглядел каким-то космическим отрядом, подтянутым и бравым. До Эмбы поезд шёл по бескрайней степи три с половиной часа опять без остановки. Часовым поменяли валенки и выдали свиной жир, чтоб намазать открытые участки лица от мороза. Это сразу сделало их неуязвимыми к ветру и морозу. На Эмбу прибыли около двух часов дня. Через час эшелон подали к рампам, на которые могла съезжать техника с платформ самостоятельно и дальше спускаться на грунт, своим ходом. Только что, с этих рамп загрузился на платформы другой ракетный полк из Монголии и стоял недалеко на соседних путях, ожидая пока освободится перегон от встречного прибывающего поезда, идущего по одноколейке. Разгружаться нужно было быстро, чтоб колона могла поскорей выдвинуться на полигон, и полк приступил к устройству казарм-палаток для ночлега.  Темнело тоже быстро, а разгрузка шла поэтапно
                418
с протягиванием эшелона по мере разгрузки техники. Первыми разгружались стартовые и техническая батарея, потом все остальные. Семёна, после того как разгрузилась вся техника его взвода и заняла отведённое им место в колоне, для дальнейшего движения, отозвал в сторону Дмитрий Киреев.
      -- Мелих, нас Фикса зовёт к монголам. За последней платформой их поезда собрались старики того полка. Хотят купить нашу фарцу. Он уже с ними договорился.  Надо успеть продать наш ширпотреб, пока есть кому, и представился случай. Потом такого может и не быть. Всё сразу не бери. Лучше два раза сходить. А то попадёшься замполиту Корниенко, всё отберёт. Город, слышал, как он стартовиков уже гонял. Они разгрузились первые и сразу ломанулись к монголам.
      -- Слушай, Киря. Давай позовём монголов на нейтральную территорию.               
      -- Куда, на нейтральную?
      -- Вон, видишь забор, возле сарая? За ним. Если что, скажем, отливать ходили. А то там, за монгольским поездом, точно спалимся.
      -- Правильно, давай. На, возьми мои безделушки, - Дмитрий передал наволочку с товаром из своей пазухи куртки комбинезона Семёну, - и дуй туда. Я сейчас их всех туда приведу и Городу с Шефом скажу.
       Семён спрятал наволочку себе за пазуху и быстро направился к своему тайнику, по пути сообщил обо всём Эмину Тураеву. Через несколько минут они уже были, со своим товаром, за забором. Предупредить о начале подготовки к движению колоны, Семён просили мл. сержанта Лисовца, чтоб тот прислал Спивака или Билоуса за ними. Через пять минут, за забором образовалась стихийная барахолка. Народ прибывал и прибывал, причём из обоих полков. Но покупающих солдат, было больше. Товар разлетался в мгновенье без особого торга, по предлагаемым тройным, минимум двойным, ценам. Запонки, приобретённые за пять рублей, уходили по пятнадцать. Авторучки за семь рублей, по двадцать, цветные карты с голыми женщинами за десять рублей, продавались за двадцать пять. Очевидно, что условия службы в Монголии наших солдат были хуже, чем в Германии. И одеты они были в х/б, потёртых шинелях и кирзовых сапогах. Против п/ш, тёплых комбинезонов и юфтевых сапог, смотрелись убого. Но советские деньги у них, как не странно, были. Когда Семён и Дмитрий, спрятав свои вырученные деньги в сапоги, помогали продать последних два эротических журнала за пятьдесят рублей, купленных Шефовским за пятнадцать, вопреки их советам не покупать их, барахолка почти разошлась. Оставалось три группы торгующихся. Уже почти стемнело, и чтоб рассмотреть предлагаемый товар, освещали его зажигалками. 
       -- Так будет виднее, - послышался голос старшего лейтенанта Фомина. Яркий луч включенного фонарика, в протянутой руке ст. лейтенанта, между головами солдат, осветил журнал. – Как ты думаешь, Мелихов?
       Все мгновенно отскочили в разные стороны. Причём солдаты из Монголии убежали с журналами. В обозначившемся круге остались стоять Киреев, Семён, Шефавской, Ст. лейтенант Фомин и капитан Корниенко.
                419
        -- Вот ещё трое, на разгрузку, - весело сказал Корниенко. – Ну что, распродались?
       -- Да у нас и не было ничего, - стал оправдываться Шефовской. – Вы же видите, у нас ничего нет. Просто чужой журнал смотрели. Они его с собой и забрали. Видите, у нас ничего нет, - повторил Шефовской, распахнув полы куртки комбинезона.
        -- Эх, Мелихов, Мелихов. От тебя не ожидал, - осветив лицо Семёна, сказал Фомин. – Ну что же. Я ведь предупреждал, на счёт дисциплины, перед отъездом? Пеняй на себя. Рядовой Мелихов!               
        -- Я! – ответил Семён.               
        -- За нарушение воинской дисциплины на марше во время учений, объявляю, три наряда вне очереди!
        -- Есть, три наряда вне очереди! – отрапортовал Семён.
        -- А вас, герои, командир батареи наградит сам. Марш по своим местам. Через пять минут отправляемся на марш, к месту дислокации.
       Все трое солдат быстро развернулись и побежали к машинам. Семён успел услышать, как капитан Корниенко сказал Фомину.
        -- Что это ты с ним так строго? Старослужащий, всё же?
        -- Ничего. Остальным наука будет.
       На место колона прибыла около семи часов вечера, проехав, по припорошенной снегом степи, километров пятнадцать. Днём температура воздуха поднялась до минус 12 градусов, но на вечер, опять незначительно опустилась, до минус 14 градусов. Несмотря на это, по отработанным приёмам сборки жилья для своих батарей, ещё в Германии, палатки были собраны и обеспечены спальными местами, теплом и светом через тридцать минут. В 19-30 в подразделениях полка начался ужин.  По просьбе солдат, пока натопят буржуйки деревянные палатки в подразделениях, для всего полка, в 20-15, в палатке технической батареи, которая обогревалась тепловыми пушками на солярке и быстро набрала тепло, прокрутили фильм вестерн, по роману Фенимора Купера, «Прерия». После фильма, в полку, был произведён отбой. На утреннем построении 6-го декабря, командир полка майор Чертов, поблагодарил весь личный состав за успешный марш из Германии к месту назначения и попросил не расслабляться, а наоборот, собраться на выполнение основного задания, для чего все сюда прибыли.
       -- Цель нашей экспедиции, - продолжал он, - извините за тавтологию, поразить обе цели и сдать государственную проверку, на «отлично»! Причём всё это необходимо сделать в сложных климатических условиях. По прогнозам, в ближайшие дни дневная температура будет держаться в районе 7-ми градусов мороза. А в дни, когда планируются стрельбы и полная государственная проверка, с 9-го по 11-е число, мы точно ещё не знаем, дневная температура понизится до 12-ти градусов. А ночью, до минус 20-ти градусов. Поэтому, прошу вас! Давайте за эти дни отработаем всё до мелочей в условиях холодных температур, и подготовимся как следует, к стрельбе в таких условиях.  Отстреляемся на «отлично», значит поедем героями домой в
                420
Германию, достойно праздновать Новый год!
       В подразделениях, по поводу того, что майор Чертов назвал Германию домом, прозвучал дружный, но короткий, смех.               
       -- Ну, а нет! Как говорится, винить надо будет только себя. Подготовка к следующим стрельбам летом, начнётся на второй день после нынешних стрельб. Причём готовиться будем здесь, до самого Нового года! Так что давайте сами себя пожалеем, - с улыбкой и смешком сказал комполка – и собьём этих нарушителей нашего благополучия.
       Следующим, для разговора с личным составом полка, вышел вперёд заместитель комполка по политической части капитан Корниенко.
       -- Хочу добавить к словам комполка следующее. Сбить этих самых нарушителей нашего благополучия, как вы понимаете, можно не только после тщательной боевой подготовки. Но и при железной дисциплине. Не отвлекаясь на не служебные занятия. А с этим, как выяснилось, у нас не всё в порядке. Не успел полк ещё полностью разгрузиться с платформ эшелона, как некоторые солдаты и сержанты пошли брататься с солдатами монгольского полка, с подарками. Как многие объясняли наличие у них при себе всякого ширпотреба. Таких как бижутерия, в виде зажимов для галстуков и запонки, карты и календари с голыми женщинами. И многой другой ерунды. А на самом деле они шли туда заниматься обыкновенной спекуляцией. Таких любителей торговли было поймано шестнадцать человек. Ну, мы не на гражданке, где за спекуляцию, можно и в тюрьму загреметь. Все отработают за нарушение дисциплины на разгрузке угля из вагонов, после выполнения своих боевых обязанностей, начиная с сегодняшнего дня. Построение на отработку полученных нарядов на штрафные работы, возле штабной палатки в 13-00 часов. Прошу не опаздывать, чтоб не получить дополнительный наряд. Остальные имейте в виду. Вагоны с углём пребывают на станцию Эмба, постоянно. Продолжается заготовка на зиму, - рассмеявшись, добавил, - так что угля, на всех хватит.
      Далее замполит напомнил о важности предстоящих стрельб для стартовых батарей, приехавших на учения. О том, что следующий раз эти батареи приедут сюда, первая, через год, а третья, аж, через два, поскольку полк, стреляет ракетами по летящим целям один раз в год. Батарей же, в полку, пять. А успешные стрельбы, это и есть, кроме очередных званий для офицеров, сержантов и солдат, ещё и гарантия защиты рубежей нашей Родины. Закончилось утреннее построение и подразделения разошлись по своим занятиям. После обеда, в 13-00 все шестнадцать человек штрафников, переодевшись в рабочие бушлаты и старые х/б, с прапорщиком Веткиным, погрузились в «Урал» с тентом и отправились на железнодорожную станцию. В отряд на разгрузочные работы попали все старослужащие. Из стартовых батарей были, знакомые Семёна: Шарлин, Стариков, Бережной, с ними ещё четверо солдат.  Они и Градов, из технической батареи, попались ещё возле монгольского поезда. Остальные, были пойманы с ширпотребом за забором, когда там появился замполит Корниенко с офицерами от каждой батареи.  Из
                421
технической батареи, кроме Градова, были пойманы: Семён, Киреев и Шефовской.  Орлов и Тураев распродались быстро и умудрились не попасть в руки замполита.  Ещё пять человек дополнили отряд штрафников из остальных подразделений. Прибыв к вагонам, которых стояло под разгрузкой пять штук, отряд увидел, что три вагона уже разгружались. Очевидно, это были штрафники из других полков и местного гарнизона. Получив у завхоза железнодорожников из склада кувалду, ломы и лопаты, отряд направился к одному из двух не разгружавшихся полувагонов с углём. Выбив захваты замков разгрузочных люков, обнаружилось, что уголь, больше похожий на штыб, или как его называли «курной», совсем не сыпался из вагона. Промокший насквозь, пока его довезли сюда, он, под воздействием морозов, смёрзся в сплошной монолит.               
        -- Ну, соколики, я вам не завидую, - рассмеявшись, сказал прапорщик Веткин. – Сегодня вам придётся, здорово попотеть.
      -- Да мы-то ладно, товарищ прапорщик, - подковырнул Шефовской, - мы хоть греться будем с лопатами. А вас сюда, за что? Столько времени мёрзнуть будете! Ведь мы его за десять минут не разгрузим.
       -- Разговорчики, Шефовской! – раздражённо прикрикнул Веткин. – Значит так. Чтоб те, кто работать будет вверху, не убили тех, кто работает внизу, и у вас было время на перекур, делаем следующим образом. Разделитесь на три одинаковых группы. Одна группа будет работать справа у трёх люков снизу, выдалбливать уголь ломами. Вторая группа, работает на вагоне слева вверху, сбрасывает лопатами уголь вниз. А третья, в это время, отдыхает. Работаем по пятнадцать минут, на ура, без остановок. Через пятнадцать минут, те, что отдыхали, идут под три люка слева. Те, что были под люками до этого, лезут наверх и работают сверху справа. А те, что были на верху, пятнадцать минут курят. Средний люк пока не трогаем. Вот такой круговорот будем крутить без остановки, пока не разгрузим весь вагон. Это я ещё дал вам много времени на отдых. Полчаса работать, пятнадцать минут отдыхать. Те, кто отдыхают, отвечают за костёр, возле которого будете греться на отдыхе. Дрова носить надо от будки завхоза, где брали инструмент. Понятно?
      -- Товарищ прапорщик, не получается, - опять прикололся Шефовской. – Нас шестнадцать человек, на три не делится. Вам адъютант, не нужен? Я согласен вместо вас тут покомандовать.  А вы идите пока к сторожу, в тепле с               
ним пообщайтесь. Чайку попьете, или ещё чего…
       -- Ты, Шефавской, покомандуешь первой шестёркой, внизу, у вагона. Со своими друзьями из нашей батареи, марш под люки!               
        -- А почему сразу «падлюки», - прикинулся обиженным Семён, взял лом и первым направился к люкам.
        -- Нас даже мама так не называла в Астрахани, да Берег? – продолжил веселиться Шефовской.
        -- Действительно, товарищ прапорщик, - поддержал земляка Бережной.
        -- Да вы же для нас здесь, как мама, - продолжил Шефавской, прихватив лом и направившись следом за Семёном, под дружный смех всего отряда.
                422
        -- И вот она, какая, - добавил Градов, догоняя друзей, - ваша материнская любовь.
        -- Прямо не мать, а мачеха – поддержал Киреев.
        -- Сынки! – Тоже рассмеявшись, сказал прапорщик. - Идите вы уже, на…
        -- Куда, товарищ прапорщик? - развернувшись, спросил Шефавской.
        -- На работу сынки, на работу. Настроение подняли и хватит. А то скоро начнёт темнеть, а разгрузить вагон надо сегодня. Будь он неладен.
        В хорошем настроении, не договариваясь, отряд разделился на три части и направился по рабочим местам. Внизу, у люков, долбили уголь четыре технаря, усиленные двумя служащими из батареи управления. Наверх полувагона отправились все представители стартовых батарей. А все солдаты и сержанты, служившие в рем-роте и автороте, пошли за дровами, для костра. Чем ближе к вечеру, тем больше усиливался мороз. Очень долго уголь не поддавался ни снизу не сверху, пока не сделали штробы, а потом в них углубления. Внутри уголь оказался менее замёрзшим и стал откалываться большими кусками. Закончили разгрузку вагона в 19-30, а приехали в расположение полка, в девятом часу вечера, когда мороз уже достиг 16-ти градусов. Семён, ещё летом, заметил, что в Казахстане, температура дневная и ночная сильно отличается, почти на десять градусов.  Сняв грязную робу и помывшись из котелков, поужинав, оставленным для штрафников, усиленным ужином, отряд, разбрёлся по подразделениям. Им разрешили лечь сегодня отдыхать до отбоя всего полка. Но технарям этого сделать, как хотелось бы, не удалось. В их палатке опять крутили кино, и народ разместился по всем нарам. Фильм назывался «Чапаев». Это был второй кинофильм, из двух взятых с собой на ученья. В последующем его крутили ещё один раз, а «Прерию», так как фильмы крутили каждый день, показывали четыре раза. Этот фильм выучили все наизусть. Утром, на построении, штрафников было видно сразу. Недомытые уши и глаза, похожие на синяки, выделяли их из всего личного состава полка. Так же, после общих занятий, пообедав, штрафники опять отправились на разгрузку. На этот раз они справились с разгрузкой вагона быстрее. Появился опыт, и была наработана технология откалывания угля кусками.  В 19-30, отряд был уже на ужине. Больше, на разгрузку угля, никого не посылали. На следующий день, 8-го декабря, в полку был объявлен банный день. Взятый с собой из Германии комплект походной армейской бани удивил своей полезной практичностью. Несмотря на мороз в этот день, минус 7 градусов, в круглой герметичной палатке с деревянными настилами на грунте и горячим воздухом от тепловых пушек, под горячим душем, можно было нормально выкупаться. А две парильные камеры, по виду напоминающие переносные сплюснутые бачки-термоса, для питания солдат в полевых условиях, перевёрнутых набок, и установленных на базе автомобиля ГАЗ-66, вообще добавили лечебного восстановительного процесса. Запрыгивая внутрь, по пять человек в каждую, весь полк отогрелся от казахстанского морозного ветра.  Такой парилки не было даже в гарнизоне, в Германии. Семён и его товарищи, восстановились, после разгрузочных работ, полностью.  Свой
                423
третий наряд, за торговлю, Семён не отрабатывал до конца своей службы. Может потому, что всем было объявлено по два наряда за это нарушение. А может Фомин взял во внимание слова Корниенко, о чересчур строгом наказании. Только Семён заметил, что отношение к нему у комвзвода поменялось. Оно стало только уставным, без коротких личных отвлечённых бесед, которые случались раньше. Семён решил, что это временное охлаждение отношений и не придал этому значения. Следующие два дня, действительно было понижение температуры. Днём, до 11-12 градусов мороза, а ночью, до 17-18 градусов. Старшина, прапорщик Веткин, на построении батареи на ужин на полном серьёзе предупреждал.
       -- Сынки, - как он теперь стал называть своих солдат, - когда ночью выбегаете из палатки по малой нужде, отходите дальше в степь. Не устраивайте каток возле входа в палатку. А там, в степи, когда закончите свои дела, не спешите сразу бежать назад. Сначала обломайте струю, чтоб не оторвать своё хозяйство, и не оставить его на струе. Оно вам ещё пригодится.
     На утренних ежедневных тренировках боевых расчётов, хуже всего доводилось тем, кому на улице приходилось скручивать фалы электрических кабелей, шлангов и вообще работал с металлом. После ночи, металлические детали были белыми от мороза и ветра. Надо было работать только в рукавицах, чтоб не сорвать кожу на пальцах рук. А армейские рукавицы были двупалые, и в них работать было неудобно. В ночь, перед стрельбами мороз опустился до минус 21-го градуса. Выручил старший лейтенант Фомин, выдав своему взводу, ранее припасённые толстые вязанные из грубой шерсти, перчатки. Он специально приберёг их на этот день и придержал, для того, чтоб тренировки проходили в неудобных рукавицах, а государственную проверку сдавать в перчатках. Он их принёс сразу после завтрака, который в этот день был в 6-30, а не в 7часов, как обычно. Едва стало развидняться, в 7-30 была объявлена тревога. Но все уже ждали её.  Сборы и построение техники, для марша в район выполнения стрельб, прошло быстро. Толщина снега в степи была небольшой, не более 10-ти сантиметров. Первыми шла гусеничная техника, утрамбовывая снег для остальных машин. В 8-10, колона прибыла на место стрельб. Согласно, боевого плана расположения, подразделения заняли свои места на местности, и приступили к отработке боевых нормативных заданий. Всё работало как отлаженная машина, без суеты и лишнего волнения. В каждом подразделении, на боевых участках, находились по несколько офицеров, государственных проверяющих. Были они и в палатке, где работал Семён с товарищами по расчёту. Разгруженные автокраном ефрейтора Градова ракеты из контейнеровоза рядового Киреева поступали в палатку на колёсных тележках-ложементах, притянутых на ГАЗ-69 рядовым Спиваком. Далее, заталкивались в центр палатки и подсоединялись к, уже развёрнутому в боевой порядок КИПС, Семёном, ефрейтором Сафроновым, которым помогали, водитель КИПС рядовой Билоус, и водитель компрессора рядовой Тураев. Когда была готова первая ракета к проверке, все разбежались по своим местам.    Сафронов отправился в КУНГ где, к тому времени, уже находились
                424
старший лейтенант Фомин и младший сержант Лисовец.  Билоус, в задний отсек КИПС, а Тураев к компрессору. Ракета, лежавшая на ложементе, во время проверки и петляющих движений имитатора цели, чётко двигала крыльями, управляя предполагаемым полётом ракеты в направлении изменяющихся положений имитатора. Наконец проверка была окончена и Семён, отсоединив ракету от фалов КИПС, вытолкал её с Билоусом из палатки, где её тут же зацепил манипулятором ефрейтор Шарлин, из первой батареи и погрузил на транспортно-заряжающую машину. Семён мельком бросил взгляд на часы.  Уложились в 4минуты 40секунд. Подкатив вторую ракету, для проверки, от проверяющих получили две вводные.  «Газы» и отстранили старшего лейтенанта Фомина от работы.  Это отрабатывали несколько раз на тренировочных занятиях, и было всё понятно и просто. Но теперь, это казалось совсем не просто.  Одев противогазы, Семён слышал в наушники, как мл. сержант Лисовец, приняв на себя командование расчётом, выполнял свои обязанности с долгими паузами. Ефрейтор Сафронов постоянно торопил его, и один раз поправил его в действиях с прибором. Когда закончили проверку ракеты, которая, как показалось Семёну, не так чётко, один раз, среагировала на имитатор, на часах показывало 5 минут. Эту ракету погрузила на   транспортно-заряжающую   машину, для   стрельбы, третья стартовая батарея. После этого команду «газы» отменили.  Свёртывание всего комплекса КИПС и построение второго взвода в колонну, проходило под командованием мл. сержанта Лисовца. Все положенные нормативы были выполнены. С этого момента техническая батарея становилась зрителем. Семён зафиксировал на часах 8-40.  Вдалеке видны были развёрнутые самоходные установки разведки и наведения и самоходные пусковые установки двух стартовых батарей. Установки наведение вращали свои локаторы по кругу и по вертикали, отыскивая беспилотные самолёты в небе.  На пусковых установках заряженные и наведённые в небо, по одной ракете.  Как говорится: «Без права на ошибку». Весь полк, без исключения шарил глазами по небу. Все забыли про мороз и не обращали внимания на ветер. Хотя и они, словно тоже ждали, и сбросили свой потенциал. Ветер почти затих, и мороз заметно потерял силу.  Откуда-то, из-за облаков, стало пробиваться солнце. После долгого ожидания, около 10-ти часов утра, зрители заметили, что ракеты на пусковых установках стали поворачиваться, словно тоже шарить по небу своими глазами. Все, с новым воодушевлением уставились вверх.  Высоко в небе появились две точки, блеснув металлом бортов на слабом солнце и оставляя за собой тонкий прерывистый след. Они летели на почтительном, как казалось снизу, расстоянии друг от друга. Первой выстрелила ракета 1-ой батареи, которая пошла, с небольшим отклонением, в сторону самолёта летящего первым. На теоретических занятиях все проходили, что ракета системы «Куб» первые сто метров, после старта, летит как обыкновенная балванка. РГС (радиолакационная головка самонаведения) начинает искать свою цель после пролёта этого расстояния. Через несколько секунд свой выстрел сделала ракетой и третья батарея. Их ракета, с большим отклонением пошла куда-то в
                425
сторону. Все замерли. Ракета 3-ей батареи ушла мимо за облака, упустив цель. Ракета 1-ой, скорректировав свой полёт, стала приближаться к первому самолёту.
      «Ну, всё, - подумал Семён, - что-то без Фомина, пошло не так, при проверке второй ракеты. Будет то же самое, что я уже видел, летом».
 
      В момент, когда к первому самолёту подлетела ракета 1-ой батареи, откуда-то из-за тучи, вынырнула вторая ракета 3-ей батареи, прямо перед носом второго самолёта.  Оба бесконтактных взрыва произошли почти в один
                426
момент. Боевая часть каждой ракеты распадается при взрыве на две тысячи мелких осколков, превращая поражённую цель в решето. В двух ярких вспышках оба небольших самолёта разлетелись на куски, осколки которых полетели в разные стороны. Что началось внизу, невозможно рассказать. Все разом стали прыгать и бросать вверх шапки, обнимались и кричали «ура!».  В полный восторг пришёл весь полк. На общем построении, перед обедом, командир полка майор Чертов, весь светился от счастья.
       -- Благодарю весь личный состав, за выполнение поставленной задачи и стрельбу по летящим мишеням! Черти вы мои чёрные! – очевидно он так назвал всех за цвет комбинезонов, в которые был одет весь полк, - Государственная комиссия, оценила нашу военную подготовку и стрельбу на оценку «отлично»! От лица командования нашей армии! Нашей дивизии! И, от меня, лично! Благодарю вас за службу!
      Все подразделения ахнули одновременно.
      -- Служим Советскому Союзу!
      -- Завтра, нам предстоит погрузка на железнодорожный состав и отправка к месту постоянной дислокации, в Перлеберг. А сегодня, объявляется праздничный день! Обед и ужин, праздничные столы, а вечером салют и сюрприз в кинозале технической батареи. Полк! Слушай мою команду! Равняйсь! Смирно! На пра-во! На праздничный обед, согласно расписания приёма пищи в столовой, по батарейно, с песней, шагом марш!
    Меню праздничного обеда, отличалось от обычного тем, что кашу заменили на толчёный картофель с мясным гуляшом. Увеличили пайку белого хлеба и добавили к компоту, привезённую с пекарни Эмбы, духовой выпечки пирожки с повидлом. На ужин был опять отварной картофель с мясом, вместо рыбы и, дополнительно увеличена пайка сахара к чаю и пирожки с творогом. Вечером, перед фильмом, прогремел салют из выпущенных многочисленных разноцветных ракетниц. При отсутствии строений и деревьев, это было красочное шоу, осветляющее степь на многие километры.  Но главное, чем удивили всех, это привезённым из Эмбы, только вышедшего на экраны в СССР нового фильма вестерна «Золото Маккены». Его никто почти не видел до этого. Может кто-то из только призванных солдат видел, но их на ученьях было мало. Офицеры и все солдаты, смотрели тихо, без комментариев. Утром полк, позавтракав, свернул свои пожитки и отправился на погрузку. Дорога обратно проходила в размеренном режиме, без каких-либо происшествий. Даже погода, с каждым днём удаления от Эмбы, становилась мягче. В Белоруссии она уже не опускалась ниже минус 4-ёх градусов днём.
      Весть о происшествии в Перлеберге, огорошила командиров, а потом и весь личный состав экспедиционного полка в Бресте. Эшелон стоял там, на замене колёсных пар на европейский размер колеи. Сообщили что в гарнизоне, в зенитно-ракетном полку майора Чертова, совершено убийство солдата последнего призыва. Как это произошло, точно никто не знал, кроме того, что убит из автомата. Радостная эйфория победителей улетучилась с лиц всех без исключения. А майор Чертов, редко выходивший из вагона, вообще, ходил как
                427
тень.  Ели дождался, пока поезд приедет во Франкфурт-на-Одере, чтоб сесть вместе с замполитом, капитаном Корниенко, в разгруженный с железнодорожной платформы поезда командирский УАЗ-469, и отправиться на нём в Перлеберг.  Полк прибыл в гарнизон через два дня. Вскоре выяснилось, что произошла нелепая случайность. Пять суток назад, перед разводом на плацу подразделений, заступающих в наряды по части, произошла ссора в четвёртой батарее. Один старослужащий, подшутил над другим старослужащим, заступающим в караул по части. Он незаметно спрятал его магазин от автомата с заряженными патронами, пока тот набивал патронами второй магазин. Обыскавшись его, караульный Рыбаков догадался, кто это сделал и, немного повздорив, магазин ему вернули. Из-за этого, весь караул опоздал на развод. Начальника караула прапорщика Климова, заступивший на сутки дежурный по части майор Буров, перед всем строем отчитал по всей строгости и пообещал отметить опоздание в рапорте. В караульном помещении, прапорщик Климов стал отчитывать Рыбакова за случившееся. Рыбаков рассказал ему, как всё было.
       --Что ж ты, «дед» хренов, - опозорил Климов Рыбакова, - не мог передёрнуть автомат и припугнуть Логинова. Он бы сразу отдал магазин.
      -- Ага, он тоже «дед», так он и испугается, - возразил Рыбаков.
      -- Выстрелил бы вверх, сразу испугался бы, - продолжил Климов.
      -- А патрон, где я потом возьму, когда завтра сдавать будем, после караула? Одного не хватать будет.
      -- Делов-то. Сказал бы мне, что такое дело. По пути, после смены с первого поста, зашли бы, ко мне домой, сказали бы моей жене, что я прошу один патрон, она дала бы и всё. А теперь из-за тебя, у меня неприятности, и похоже, что они ещё не кончились. После рапорта майора Бурова. Вернётся с Эмбы, майор Чертов, а ещё хуже, капитан Корниенко, будет ещё…
       После того, как сменился в 23-00часа, с первого поста, у знамени, Рыбаков и развод шёл от штаба, через весь городок в караульное помещение, которое находилось на территории парка с военной техникой, зашли в семейное общежитие к жене прапорщика Климова. Молодой младший сержант, разводящий караульной смены, только пришедший из учебки, не посмел отказать «деду», в этом. Взяв патрон у жены, они направились в свою казарму.  К тому же она находилась по пути в парк, и отклониться от обязательного маршрута надо было незначительно.  Молодой дневальный на этаже, где располагалась их батарея, по той же причине, пропустил Рыбакова в кубрик, где спал со своим отделением Логинов. Не слова не говоря, Рыбаков прокрался тихо в кубрик, подошёл к спящему на первом ярусе двух-ярусной кровати Логинову, и произвёл одиночный выстрел, направив ствол автомата в верхний угол кубрика, под потолок.  Весь личный состав, спавших солдат, вскочил как по тревоге. А Логинов, вытаращив глаза, заикаясь, тараторил что-то невразумительное. Включив свет, Рыбаков громко хохотал.
      -- Будешь знать, Игорёк, как со мной шутить! – говорил и продолжал хохотать Рыбаков. – Я тебя научу, как друзей подставлять. Ладно, идите все в
                428
умывальник, застирайте себе кальсоны и отбой.
        Рыбаков вышел из кубрика, и развод направился в караульное помещение по утверждённому маршруту, как ни в чём не бывало. До караулки было идти ещё далеко.  Развод не успел подойти к караульному помещению, как к воротам парка подъехали два УАЗ-469 комендантской роты.  Из них выскочил дежурный по части майор Буров и наряд с автоматами, который бегом направился к караульному помещению. Разводящий и Рыбаков были взяты под стражу и отправлены в штаб полка.
      Произошло следующее. В казарме, когда развод покинул её, через пять минут все успокоились и опять отбились спать. Но ещё, через пять минут, один из старослужащих, спавший у стены, так же на первом ярусе, почувствовал, как ему на руку что-то капает сверху. Он встал и включил свет в кубрике. Это была кровь. На втором ярусе кровати, под которым спал включивший свет старослужащий, лежал только призвавшийся в армию рядовой Маслов. Ему спящему, срикошетив от стены и потолка, пуля попала прямо в висок. Он не произнёс и звука, продолжая лежать лицом к стене. Старослужащий ещё пошутил, перед вторым отбоем, мол, как спят «салаги», с пушки не разбудишь. Дежурный по батарее, позвонил дежурному по части и сообщил о случившемся. В первых числах января был закрытый суд, с последующей читкой приговора перед строем полка. За непреднамеренное убийство, Рыбакову дали пять лет общего режима. Младший сержант, разводящий, разжалован и отправлен в Союз в дисциплинарный батальон на два года. Прапорщик Климов уволен из армии и отправлен в Союз. Рядового Маслова отправили самолётом хоронить на Родину. После этого происшествия, были многочисленные проверки ружейных комнат в подразделениях и в целом складов хранения боеприпасов. Про успешную сдачу государственной проверки и стрельбы на Эмбе, уже никто не вспоминал. Присвоение очередных званий за зимние ученья, состоялось только на 23-е февраля. Сослуживцы одного призыва с Семёном, из третьего взвода: Киреев, Орлов, Градов получили лычки ефрейторов. Во втором взводе мл. сержант Лисовец, стал сержантом, ефрейтор Сафронов, мл. сержантом. А не принимавшим в ученьях «старикам», ефрейтору Лебедеву присвоено звание мл. сержант, а рядовому Туманову, ефрейтор. Семён, который два раза ездил на Эмбу, и, вроде, справился с воинскими обязанностями не плохо, звания не получил.  Не получили очередных званий и командир полка майор Чертов, и замполит капитан Корниенко. Они свои очередные звания получили после летних учений, в конце июня, начале июля, со стрельбами, 2-ой и 4-ой батарей на Эмбе. И тоже на «отлично». Хоть Корниенко, остался на этот раз в гарнизоне, чтоб следить за порядком. Стал капитаном и командир второго взвода технической батареи ст. лейтенант Фомин. Тогда-то Семён и вспомнил слова начальника госпиталя в Перлеберге, подполковника Воропаева: - «Сеня, ну куда ты рвёшься? Ты не представляешь, что тебя там ждёт. Жалеть ведь потом будешь. Давай, я тебя тут оставлю. Через пару месяцев ефрейтор, а ещё через полгода, младший сержант.   А это уже тебе, не солдатские пятнадцать марок.
                429
Это двадцать пять, а дальше больше».
       Семёна в третью поездку на Эмбу капитан Фомин не взял, и, оставляя его в городке, тоже просил ефрейтора Мелихова не подвести, пока взвод будет на ученьях. Предупредил о дисциплине. Его друзья Киреев, Орлов и Градов, после летних учений, стали младшими сержантами, а на-дембель поехали сержантами. Так как старикам, обычно, перед дембелем, к существующим лычкам, давали еще по одной. Семён же, перед дембелем лишился единственной, как и его приятель, тоже ефрейтор и тоже не поехавший на ученья, Александр Шефавской, из третьего взвода. Ефрейтора Семёну присвоили после праздничного концерта на 9Мая, по инициативе начальника ГДО (гарнизонного дома офицеров), майора Риттера. Еще полгода назад, когда был командиром взвода у Семёна сержант Козарин, он, узнав, что Семён в школьные годы был конферансье, и участвовал в концертах, выступая с юмористическими сценками. Козарин взял его с собой в ГДО. Он там, в свободное время, сам участвовал в солдатской самодеятельности.  Несколько раз Козарин привлекал его к постановке солдатских сценок, на концертах. Но тогда Семён был ещё «чайником» и времени на частые походы в ГДО, из-за многочисленных нарядов, не было. Потом, когда Козарин демобилизовался, Семён перестал туда ходить совсем. Его туда больше никто не звал, а самому напрашиваться, себе дороже. Фомин это не приветствовал ещё тогда. Как-то, перед Днём Победы, возле чайной, Семёна увидел майор Риттер и удивился.
       -- Послушай солдат, ты приходил к нам в ГДО с Козариным, полгода назад? Вы тогда с ним сценки ставили.
       -- Да я, - ответил Семён.
       -- Как твоя фамилия, напомни.
       -- Рядовой Мелихов.
       -- Точно, рядовой Мелихов!  Куда ж ты делся, рядовой Мелихов? Почему не стал ходишь в ГДО? Козарин, я знаю, демобилизовался, а ты почему?               
        -- Да я, как-то. Служба, знаете. Нет времени.
        -- Ты что, полком командуешь? – улыбнулся майор.
        -- Да нет, конечно, товарищ майор. Я как-то, не думал о том, чтоб продолжить у вас выступать. Тогда просто Козарину помогал.
        -- Тебя как зовут, Мелихов?
        -- Семён.
        -- Вот что, Семён. Мы сейчас готовим концерт, посвящённый Дню Победы, для семей офицеров всего гарнизона. Потом в солдатском клубе выступим. Приходи. Таких сценок, как вы с Казариным ставили, сейчас некому ставить. А в концерте, надо бы, чтоб две три сценки были. У меня даже есть парочка, на солдатские темы. Смешные.  И два человека есть. А надо три. Может ты ещё сам, что предложишь. Вот тебе записка, к твоим командирам. Завтра в десять часов, приходи. Как звать командира батареи?
     -- Капитан Белехов, Вячеслав Георгиевич.    
        Майор достал блокнот и ручку, написав записку, оторвал листок и передал его Семёну.  Показав эту записку своему командиру взвода, Семён не
                430
увидел одобрения от Фомина.
       -- Ещё один артист нарисовался, - буркнул он под нос. – Иди к командиру батареи. Если он отпустит, можешь идти.
       Командир батареи капитан Белехов, прочитал записку вслух.
        «Уважаемый Вячеслав Георгиевич. У рядового Мелихова есть талант к сценическому искусству. Прошу помочь в организации его прибытия на репетиции к праздничному концерту в ГДО, завтра и последующие пять дней к 10-00 часам. М-р. Риттер».
       -- Ну, ты Мелихов, просто удивляешь, - положив записку в ящик стола, сказал Белихов. – И поэт, и футболист, и торговец, и артист. Видишь? Я даже, из-за тебя, тоже, стал стихами говорить.
       «Это он вспомнил, как я его просил отпустить меня на сборы и поездку на ответный матч, против немцев за ракетный полк, и получил категорический отказ Фомина, а потому и Белихова. – подумал Семён».
      «В армии надо служить, а не мячик гонять», - сказал тогда ему Фомин.
      «Значит, откажут и сейчас», – подумал Семён.
      -- За торговца я отработал на Эмбе, на разгрузке угля. Так что можно заменить слово торговец, на слово ракетчик. Рифма не потеряется.
      --И поэт, и футболист, и ракетчик, и артист. Точно, не потерялась – удивился Белихов. – Ладно, иди завтра в ГДО к десяти, я, не против.
      Так Семён стал ходить на репетиции в ГДО. Кроме тех двух сценок, о которых говорил майор Риттер, Семён предложил одну свою. Когда-то он, вместе со своим школьным другом Рафигом Серкизовым, ставил её на концерте, посвящённому выпуску из школы.  Теперь, он её сыграл в армии с прапорщиком Бабасяном. Весёлым и приветливым армянином, служащим в гарнизонной столовой. Он был лет тридцати, плотного телосложения среднего роста, лысоватый, с густыми усами. Идеально подходивший для роли, которую ему предложил Семён. На праздничном концерте, 9-го числа присутствовало также руководство дивизии с семьями. Они сидели в первом ряду за столами, покрытыми красными скатертями и стоявшими, для чего-то, вдоль всего ряда. В центре этого ряда сидел тучный зам командира дивизии по политической части, подполковник Овчаренко с женой и взрослой дочерью. Точно за их спинами, во втором ряду, сидел замполит ракетного полка капитан Корниенко с женой.  Перед тремя завершающими номерами концерта, последней была та сценка, что предложил Семён. Он её назвал интригующе: «Казнь, состоялась». Ещё при закрытой занавеси на сцене, во мраке, заиграла медленная восточная музыка. Раздвинувшиеся шторы показали зрителю сцену в полумраке, где освещён сверху прожектором был только центр сцены, большим жёлтым пятном. Прапорщик Бабасян, переодетый в янычара, с голым торсом, в широких красных шароварах и в сапогах чёрного цвета с загнутыми носами, опоясанный зелёной тканью с белой чалмой на голове, в центре которой, на лбу, горел золотом огромный полумесяц, вышел на сцену первым. Он был весь вооружён холодным оружием. За поясом торчали два больших ножа.  В одной руке топор, в другой, длинный шампур.  Бабасян ими
                431
размахивал в такт мелодии с улыбкой на лице. На верёвке, привязанной вокруг его талии, он тащил за собой, привязанного за шею узника.  На сцену, с опущенными головой и плечами, еле волоча ноги и спотыкаясь, вышел, чуть задержавшись, Семён. Он был одет в рваные солдатские кальсоны, босой, со связанными большим узлом простынёй руками. Выволочив его на средину сцены, янычар развернул узника лицом к зрительному залу. Заложив топор за пояс, между ножами и, вставив шампур за голенище сапога, он, придавил на плечи узника руками, опустил его на колени и отвязал верёвку у себя с талии. Затем, встав перед ним, закрыв его от зрителей, размотал простыню с рук и, развернув полностью, набросил её на голову пленного. Медленно обошёл вокруг, похлопывая узника по накрытой голове, он ухватил его голову за затылок и стал протыкать шампур в области глаз, через всю голову. В этот момент узник вскрикивал с каждым толчком шампура вперёд. В зрительном зале, после первого смеха, постепенно установилась полная тишина. Когда янычар обошёл и остановился опять за спиной жертвы, вокруг шампура появилось красное пятно. Были слышны в зале охи. Янычар достал из-за пояса один из ножей и с размаху воткнул его в голову узника, повыше   одного уха.  Жертва, опять издала короткий крик. То же самое янычар повторил с другим своим ножом, над вторым ухом и, с криком узника, воткнул его в голову, с другой стороны.  Стояла такая тишина, будто в зале никого нет. Наконец янычар размахнулся топором и всадил его в центр головы. Узник издал последний душераздирающий крик, а янычар стал пританцовывать, кружась вокруг него и улыбаясь под усилившийся звук музыки. Возле топора на голове тоже появилось красное пятно. Постепенно музыка затихала, а янычар, продолжая кружиться вокруг узника, стал вынимать из головы своё оружие казни. Узник молчал как все присутствующие в зале. Последним он вынул из головы шампур. Демонстративно вытерев шампур о простыню, и она тоже в этом месте покраснела, янычар снова вложил его за голенище сапога.  Встав с боку от казнённого и взяв рукой простыню за один угол, после небольшой паузы, под дружный женский вздох в зрительном зале, резко сдёрнул её с головы узника. Всем представилась неожиданная картина. Узник, держа двумя руками на голове вилок капусты с ироничной ухмылкой на лице, жевал огромный капустный лист, свисавший у него изо-рта. На груди, на верёвочке, у него висела молочная бутылка, заткнутая кляпом и заполненная до половины красной жидкостью. На бутылке, крупно по вертикали, написано было «СОК». Постепенно в зрительном зале стал звучать смех, который мгновенно превратился в дружный хохот. Янычар, выпучив глаза, пристально смотрел на узника, продолжавшего медленно жевать лист капусты. Взяв за край лист, он попытался вытащить его изо-рта. Узник, в этот момент, ему весело подмигнул и янычар упал замертво. Узник вскочил на ноги и привязал верёвку к ногам янычара. Взмахом руки, он, попытался приостановить сильный смех в зале.  Семён и увидел, как подполковник Овчаренко раскрасневшийся, со слезами на глазах, повалившись на стол и качаясь из стороны в сторону, громко хохотал. Когда смех немного затих, узник, забросив бутылку и вилок капусты
                432
за пазуху нательной рубашки, громко произнёс, что «казнь состоялась». Под общий возобновившийся смех, узник, взявшись за верёвку ближе к ногам, с большим усилием потащил лежачего без движения и раскинувшего руки в стороны, янычара со сцены. После окончания концерта, к Семёну подошёл майор Риттер и поблагодарив его за выступление, пригласил, как и всех солдат, участников концерта, на завтра на 10-00 прийти в кафе при ГДО. Для них будет небольшое застолье. Еле отпросившись опять у командира батареи, не понимающего, зачем их собирают, когда концерт уже прошёл, Семён пошёл на банкет. Он мотивировал, это тем, что сегодня тоже будет репетиция, перед вечерним концертом в солдатском клубе. На самом деле, солдат, участвовавших в концерте, собрали, чтоб те, помогли убрать кафе, после вчерашних гуляний семей офицеров, которая закончилась за-полночь.  Грязную посуду всю уносили на кухню. А то, что было не съедено и не выпито, составлялось на один стол и потом, после уборки, солдатам разрешили этим праздновать. Объедков, конечно, там не было, и стол сервировался прилично, деликатесными блюдами. Разными нарезанными копчёными колбасами и мясом, сыром, фаршированной рыбой, мясными отбивными и печёночными котлетами, куриными окорочками, варёными яйцами, под майонезом. Обилием разных салатов. На стол ставили то, что совсем не трогали, и заготовки, которые не выносили к столу, так как уже не нужно было. Спиртное, со столов, убрали, до прихода солдат. Но убрали не внимательно, а может специально оставили несколько немного отпитых бутылок с водкой. Для двадцати пришедших солдат оставленное количество водки на столах, было чисто символично. После второго, усечённого концерта, который смотрел почти весь ракетный полк, к Семёну подошёл опять майор Риттер и предложил ему подумать о том, чтоб остаться в армии и отправиться в школу прапорщиков, для дальнейшей службы в ГДО. Специальное направление, на учёбу в школу прапорщиков, он обеспечит. Потом, он поручил бы ему работу в ГДО. Заниматься с солдатами самодеятельностью. Сейчас Семёну, должны будут присвоить ефрейтора. К дембелю, будешь сержантом, а дальше пойдёшь учиться на прапорщика. Семён, немного подумав, стал объяснять майору, что ему, надо закончить учёбу в машиностроительном техникуме, после второго курса которого, его призвали в армию. И пока, он связывать свою судьбу с армией не собирался.               
        -- А ты, не спеши с ответом, - сказал майор Риттер. – До дембеля, ещё время есть. У тебя пять месяцев впереди. Представь, какая жизнь тебя ждёт. Служить будешь в Германии, в гарнизонном доме офицеров. Поездки по стране. Встречи на «Дружбе» с представителями немецкой народной армии. Женишься здесь. Видел, какие девчата здесь у нас работают в танцевальных армейских ансамблях. Да и не только в ансамблях. А что твой техникум тебе даст? В лучшем случае мастером, где не будь на заводе в захолустном городке в глубинке. С зарплатой сто двадцать рублей. Здесь, в пять раз, зарплата будет выше. Так что думай, Сеня Мелихов. Ты вот выступил. И тебя уже заметили, сразу ефрейтором стал.   А до этого, служил полтора года рядовым.   Разницу
                433
чувствуешь? Я сейчас уезжаю в отпуск. Через полтора месяца вернусь, подходи. Скажешь, что ты решил, договорились?
       -- Хорошо товарищ майор. Я подумаю, - решил сразу не отказываться Семён. – Счастливо вам провести отпуск.
         «Пусть думает, что я, может быть, соглашусь. Нужна мне ваша служба, как зайцу пятая нога, - думал Семён, возвращаясь в казарму. – Всю жизнь козырять, при встрече, перед самым никчёмным лейтенантом, с мокрым носом. Только-только окончившим, какое не будь, пехотное училище. И батя, тоже, смотреть будет на меня как на прохиндея, ищущего лёгкой жизни, без возможности стать в будущем солидным специалистом или руководителем предприятия. Привяжут тебя здесь, в гарнизоне. Не поехать, куда тебе надо и               
когда тебе хочется. Не жилья нормального, кроме общежития, на долгие годы.  Нет, братцы, это без меня. У меня другие планы. Да и свою, Валентину Кондратьевну я найду не хуже, чем ваши танцовщицы».
       Так, раз и навсегда, Семён решил завязывать с этими концертами в армии и дожидаться дембеля. Убирать после банкетов офицеров и доедать вчерашние остатки с их стола, пусть даже никем не тронутые, ему больше совсем не хотелось.
       «Пять месяцев, действительно, пролетит быстро, - размышлял Семён. – Скоро опять поеду на ученья в Казахстан, на Эмбу. А это месяц службы долой. Потом ученья на Виттштокке. А там и дембель.  Кинут ещё одну лычку и младшим сержантом, шагом марш на-дембель».
       Но всё, кроме дембеля, произошло по-другому. Семёну долго не объявляли в батарее о присвоении ефрейтора. Он уже подумал, что майор Риттер, просто взболтнул о присвоении звания Семёну. Или, придержали это   присвоение до того, как Риттер вернётся из отпуска и узнает положительное решение Семёна направиться, по дембелю, в школу прапорщиков. В общем, весь на измене, он уже не понимал, что происходит. А тут ещё командир взвода объявил своё решение не брать Семёна на учения в Союз. Поначалу Семён очень расстроился. Потом, когда экспедиционная часть полка отправилась на Эмбу, успокоился.
      «В конце концов пять месяцев не превратятся в шесть, из-за того, что я не поехал в Союз. – Размышлял он, стоя в тени на вышке в карауле. - И в Казахстане, там сейчас такая жара! Не дай Бог. Уж я-то знаю. А здесь, сутками можно стоять, о дембеле мечтать, от нечего делать».
        На построении подразделений, заступающих в наряд на сутки, к технической батарее, заступающей в караул, подошёл дежурный по части капитан Корниенко и на полном серьёзе спросил у Семёна.
        -- Ефрейтор Мелихов, а ты почему не по форме одет?
        -- Товарищ капитан, - удивлённо, спросил Семён, - вы, наверное, что-то напутали? Я рядовой.
        -- Какой рядовой? Уж я-то, знаю, что ты ефрейтор.
        -- А я нет. Никто мне это звание не присваивал.
        -- Лейтенант Акименко!  -  обратился Корниенко к начальнику караула. –
                434
 В чём дело. Почему он до сих пор рядовой.
        -- Я тоже, первый раз слышу, что он ефрейтор, - моргая часто глазами, вытянувшись в струну, ответил он.
        -- Вот, бардак у вас в батарее. Послезавтра, придёшь ко мне в штаб, возьмёшь приказ о присвоении ему звания ефрейтора. И присвоишь, на построении батареи. Поздравляю тебя, ефрейтор Мелихов!
       -- Служу Советскому Союзу. – Без энтузиазма ответил Семён.
       -- Ну-ну, служи, - посмотрел пристально на Семёна Корниенко и пошёл дальше вдоль построения подразделений.
      Через два дня на вечерней поверке лейтенант Акименко объявил о присвоении Семёну воинского звания ефрейтор. Двойное чувство охватило Семёна. Всё произошло как-то не торжественно и скрытно от друзей и земляков. И как на это отреагирует капитан Фомин.
         «Хорошо, что есть надежда перед дембелем получить звание младшего сержанта, – раздумывал, лёжа в постели после отбоя Семён. - Плохо, что этого может и не произойти, когда вернётся с учений не предсказуемый взводный капитан Фомин. Так что, можно и на-дембель отправиться ефрейтором. А явиться домой ефрейтором, что скажет батя? «Лучше дочь проститутка, чем сын ефрейтор», - как говорят дембеля. В общем, поживём, увидим. А отпраздновать хоть немного первое воинское звание надо на мой день рождения, через неделю. Всё-таки 20 лет».
        Ещё будучи «салагами» Семён и Дмитрий Киреев, отпраздновали в лесу день рождения Дмитрия вдвоём. Земляк Чапа организовал им две булки горячего белого хлеба «квадратного» из столовой. В чайной они купили мёд, две круглые картонные упаковки, по виду напоминающие пол-литровые цветочные горшки. Мёд в них был засахаренный, но мягкий и легко резался перочинным ножом.  Прихватив с собой две фляжки с водой, они укрылись, перед ужином, в лесу. Прошло пять месяцев службы в армии. Постоянная нехватка сладкого в рационе сыграла с ними злую шутку. Разрезав хлеб на четыре части каждую булку и также на четыре части каждую упаковку мёда, они накинулись на восемь бутербродов, запивая их водой. Последние два они ели через силу, тем более, что и вода уже кончилась. Дойдя до казармы, они оба отправились прямиком в туалет, освобождать желудки. Через час, за ужином, не прикоснувшись к пище, чай они пили без сахара. Этот день рождения научил их умеренности к пище и сладкому на весь остаток службы.  И когда старослужащие наказывали молодых за то, что те прятали хлеб в карманах, выходя из столовой от недоедания, Семён и Дмитрий, прослужившие больше года, были всегда против этого.
        Семён вспомнил про этот мёд, когда решил сделать бражку себе на именины.  Утром, во время парко-хозяйственного дня, Семён отправился в заброшенный угол между ангарами. Там, на перекосившемся старом пожарном щите висели два огнетушителя, давно просроченные, про которые все забыли. Повесив на место одного из них гнутое ведро, валявшееся в старом КУНГ-е, который стоял за щитом на земле, Семён забрал огнетушитель. ОП-8   
                435
(огнетушитель порошковый) или песочный, как его все называли, был объёмом на 10литров. Запустив его в рабочее состояние, Семён кинул его в КУНГ и закрыл дверь. Несколько минут в КУНГ-е бушевала песочная буря. Когда она закончилась, Семён забрал корпус огнетушителя, спрятал его в приготовленный старый вещмешок и вместе с грязной рабочей спецодеждой, для стирки, отнёс в казарму. В этот же вечер он напросился в наряд по батарее дневальным, якобы, чтоб ночью спокойно заниматься дембельским альбомом. После обеда, перед нарядом, купив в чайной две упаковки мёда и взяв у каптёрщика два килограмма сахара-рафинада, якобы для передачи молодым землякам в госпиталь, Семён заступил в наряд. Во время обеда в столовой он договорился с Чапой, чтоб тот занёс ему в казарму вечером полпачки спиртовых дрожжей. У него были друзья в гарнизонной хлебопекарне. Игорь Чаплыгин старался угодить землякам всю службу, чтоб те, когда поедут вместе на-дембель, не припоминали ему ночной концерт в теплушке. Да и потом в Таганроге, при случайных встречах. Семён относился к Игорю доброжелательно, понимая, что тогда Игорь, просто испугался и потому, по-своему пытался смягчить ситуацию. Вечером, он дрожжи принёс Семёну в казарму. После отбоя, ночью, когда дежурный по батарее младший сержант Бутенко из Житомира, отправился отдыхать, свои положенные два часа, а на тумбочке стоял дневальный только призвавшийся, Семён занялся приготовлением бражки в умывальнике. Через полчаса огнетушитель с бражкой был готов. Но куда его было спрятать.  Молодому каптёрщику, прослужившему полгода, Семён, на столько, не доверял, чтоб спрятать можно было там. Тот хохол из Ивано-Франковска, Павло Пазий, хоть и казался нормальным мужиком, кому ни будь, в своём третьем взводе, мог рассказать. В кубрике опасно, мало ли. Неожиданно привлёк внимание Семёна огнетушитель, висевший на стене, рядом с тумбочкой дневального.
      «Самое надёжное место, - подумал Семён. – На самом виду, никто не заподозрит подмены. Главное, чтоб не случился пожар, и не было проверки огнетушителей, какой ни будь комиссией».
      Отправив дневального наводить порядок в туалете, Семён сам стал на тумбочку. Убедившись, что в казарме всё тихо и, выглянув за входную дверь, не обнаружив, чтоб кто-то шёл к казарме, включая дежурного по части, он быстро поменял огнетушители местами. Снятый огнетушитель Семён отнёс в сушильную комнату и поставил дополнительно к тому, что там уже стоял в противоположном углу. Когда-то давно, они так стояли. Постояв ещё немного на тумбочке и расположив огнетушитель с бражкой точно так как висел оригинал, Семён вернул молодого дневального на тумбочку, к его радости, и пошёл в Ленинскую комнату оформлять свой дембельский альбом. За последующую неделю, Семён ночью умудрился спустить воздух из огнетушителя два раза, озадачивая молодых дневальных, каким ни будь краткосрочным заданием, возвращаясь из туалета. Запах выпущенного воздуха подтверждал, что процесс развивается нормально.
       2-го июля, в субботу, сменившись из караула, Семён решил, после ужина,
                436
в узком кругу, отметить своё двадцатилетие и первое воинское звание ефрейтор. Под придуманным предлогом для сослуживцев он поменял назад огнетушители и отправился в каптёрку с вещмешком и огнетушителем с бражкой. Поставив перед фактом каптёрщика Пазия и пригласив его отметить свой праздник, он положил на стол кульки с арахисом, печеньем, конфетами и несколько яблок.  В числе приглашённых, кроме Павла Пазия, был Александр Шефавской и Георгий Молитвин из Владимира, прослуживший, как и Пазий немногим больше чем полгода во втором отделении второго взвода, водителем ГАЗ-69. Спокойный крепкий парень, чем-то напоминавший Семёну его самого, в начале службы. Все остальные друзья Семёна были на ученьях в Союзе. Бражка получилась очень ароматной и, поначалу, показалась слабой на хмель. Но, после третьей полкружки языки у всех развязались и молодёжь, перебивая друг друга стали рассказывать о своей жизни на гражданке. А Семён и Шефавской, с интересом их слушали. После четвёртой полкружки, старики отправили молодёжь в расположение, а сами остались ещё вдвоём поговорить о дембеле и о том, как там сейчас друзья на ученьях, жалея, что их бортанули на эти ученья. В 21-00 Семён предложил отправиться тоже в расположение батареи, так как сегодня заступил дежурным по части, сам замполит полка, капитан Корниенко, который может появиться перед отбоем. Они спрятали огнетушитель с бражкой между шинелями, висевшими вдоль длинной стены каптёрки. Закрыв каптёрку и отправившись в расположение, Семён почувствовал, что ноги плохо его слушают. А Шефавской, вообще передвигался, опираясь на стену. Перед построением на вечернюю поверку, Семён отдал ключи от каптёрки Пазию. Он обратил внимание, что по нему и Молитвину, почти не видно, что они выпивали. А Шефавского привели на поверку двое его сослуживцев по взводу под руки. Как Семён и предвидел, дежурный по части пришёл на вечернюю поверку батареи и после её окончания, потребовал выйти из строя Семёна и Шефавского. Всем остальным он скомандовал отбой. По Семёну было не видно, что он выпил, пока он не начал говорить, и от него сильно пахло сивухой. Шефавского же сильно развезло.  Он, ели стоял на ногах, одаривая всех улыбчивым взглядом и стойким хмельным запахом.
       -- Так, братья кролики, отметили день рождения? – улыбаясь, спросил Корниенко, подойдя вплотную к Семёну.
        -- Вы откуда знаете, что у меня сегодня день рождения? - удивился Семён. – Товарищ капитан?
        -- Фу-у! Это не спирт. Что за гадость вы пили? Сивухой прёт, за километр.
         -- Да не пили м-мы, т-товарищ к-апитан! – медленно пробормотал, пошатываясь, Шефавской. – Мы после кар-раула, у-устали.
         -- Да, товарищ капитан, - поддержал друга Семён, - отпустили бы вы нас отдыхать.
         -- Дежурный! – позвал Корниенко дежурного по батарее, проводившего вечернюю поверку, - вызовите срочно сюда из общежития лейтенанта Акименко.
                437
        Дежурный отправил дневального за исполняющим обязанности командира батареи на время учений. Общежитие находилось не далеко. Корниенко, оставив Шефавского и Семёна стоять одних в коридоре, в ожидании Акименко, пошёл по казарме с проверкой. Заспанный Акименко, очевидно после караула поужинав, тоже со спиртным, и рано улёгшийся отдыхать, прибежал в казарму через десять минут. За это время Семён шёпотом объяснил Шефавскому, чтоб тот сказал, что пили бражку в лесу из фляжки, которую уже Семён вымыл.
        -- Прекратите шептаться! – крикнул Корниенко, приближаясь к провинившимся. – Вот, командир батареи, какие у тебя в расположении подразделения, дела творятся. Ты ведь ещё и замполитом здесь являешься. Пьют твои подчинённые, а ты спишь дома.
        Акименко вытянулся в струну и стоял молча, боясь выдохнуть в сторону дежурного по части.
         -- Мелихов! – громко, на этот раз с серьёзным лицом, обратился к Семёну капитан, - Ты второй раз, во время проводимых ответственных учений нарушаешь дисциплину. Прошлые стрельбы, торговую спекуляцию устроил. Этот раз, попойку личного состава. Подрываешь боевое состояние полка в ответственный период. Я специально отследил твой день рождения и не ошибся. Но на этот раз, ты внеочередным нарядом не отделаешься. Признавайся Мелихов! Что пили? С кем? И где прячете спиртное?
       -- Товарищ капитан! – взмолился, окончательно отрезвевший, Семён. – Что вы из меня, прямо врага народов сделали. Прошлый раз, не я один торговал. Вон нас, сколько было, два вагона мёрзлого угля разгрузили. И сейчас. Какой личный состав? Мы вдвоём с Шефом, извините с Шефовским, фляжку бражки распили, за мой день рождения, и всё. Я не ожидал, что она на него так подействует.
        -- Какой бражки! Что ты мне тут сено косишь? Где ты её мог взять?
        -- Сам сделал, специально, к дню рождения. Во фляжке заквасил и повесил на солнце в лесу. Думал ничего не выйдет, а она получилась. Шеф, подтверди.
        -- Да, товарищ к-апитан. Бр-ражка была на меду, пр-росто пр-релесть.
        -- Что ты болтаешь! – закричал Семён на Шефовского. – Не слушайте его, отвык он от спиртного за два года. Вот ему сироп этот в голову и ударил. Я туда мелко спелых яблок нарезал и сахару добавил. Она и заиграла.
       Лейтенант Акименко, услышав, что пили не спирт, с облегчением вздохнул, и лицо его просветлело в ироничной улыбке.
       -- Товарищ капитан, - обратился он к дежурному по части – разрешите я сам разберусь, накажу их как следует, а утром вам доложу.
      -- Что вы мне доложите, лейтенант? А ну-ка, все! Следуйте за мной в дежурную часть.
        Корниенко быстро вышел из казармы и направился в штаб полка, где находилась дежурная часть. Все трое пошли следом за ним. В штабе Семёна и Шефовского развели по разным комнатам. Корниенко несколько раз ходил по
                438
очереди к обоим. Придумывал сам признания одного, чтоб выпытать необходимую ему информацию у другого. Семён понял, что он хочет раздуть из этого нарушения дисциплины большое происшествие. Ему надо было проявить себя как-то во время отсутствия командира полка, и показать, что он не зря здесь остался на хозяйстве. Что у него всё под контролем и таких происшествий, как прошлый раз во время учений, он не допустил. Скоро Семён услышал в коридоре голос каптёрщика Павла Пазия. Потом, целый час, была тишина, после чего появился Корниенко с торжествующим видом. За ним следом шёл Пазий и нёс огнетушитель с бражкой. Семён и Шефавской вернулись в казарму за час до подъёма. По дороге из штаба, абсолютно отрезвевший Шефавской рассказал Семёну, что Корниенко сказал ему в третий приход к нему в изолированную комнату, что Семён, якобы, сознался, что пили в каптёрке из полевого бочка для еды, которых несколько штук хранилось там. Он подумал, что это новая версия Семёна и согласился. После этого вызвали каптёрщика и, обшарив всё, нашли огнетушитель.               
        Утром, на экстренном построении полка объявили две новости. Первая была приятной. Полк в Казахстане отстрелялся опять на «отлично» и завтра отправляется в обратный путь. Вторая новость была о вчерашнем происшествии в гарнизоне в технической батарее. На средину плаца, перед строем Корниенко вызвал Шефавского и Семёна.  Из дежурной части принесли огнетушитель. Капитан Корниенко, после небольшой паузы, сказал длинную речь о том, что полк должен быть единым целым, какие бы части его, и где бы, не находились. Нельзя, одним мужественно защищать честь полка, а другим, её позорить.
       -- В нашем полку, вчера произошло чрезвычайное происшествие. В то время, когда командир полка майор Чертов и наши товарищи выполняют ответственное задание по сдаче государственной проверки нашей готовности защиты Родины. Мы все здесь, продолжаем нести боевое дежурство по охране государственной границы братской Германской Демократической Республики и всех стран Варшавского договора. В наших рядах появились люди, которые могут себе позволить заниматься пьянством, нарушая воинскую дисциплину. Мы все помним, чем закончилось нарушение воинской дисциплины в прошлом году. Когда наш полк тоже находился в Казахстане на стрельбах. Погиб, ни в чём не повинный, человек. И сейчас опять произошло нарушение воинской дисциплины. А пьяный солдат, может убить и не одного человека. Это мы знаем из не одного происшествия в армии, в Союзе. Но здесь, на передовых рубежах нашей Родины, пьянство совсем не допустимо. Полк! Равняйсь! Смирно! Слушай Приказ. За грубое нарушение воинской дисциплины. За организацию группового пьянства. За порчу государственного имущества. Ефрейтора Мелихова разжаловать в рядовые. Кроме этого, ефрейтору Шефовскому и рядовому Мелихову, за распитие спиртных напитков объявляется пять суток дисциплинарного ареста на гауптвахте.  Полк, вольно!
       После этого Корниенко подошёл к нарушителям и потребовал принести к
                439
ним огнетушитель. Поставив его между Семёном и Шефовским, он стал требовать, чтоб они выпили из него перед всем строем. Он, несколько раз, настойчиво, повторил своё требование. Шефовской не выдержал и, повернувшись к Семёну, спросил.
        -- Ну что, уважим замполита? Чего он мучается?
        -- Ты что Шеф, сума сошёл. Хочешь, чтоб он ещё нам расстрел устроил?
       Услышав это, Корниенко подошёл к Семёну с ухмылкой.
        -- Не хочешь пить, выливай на плац своё пойло. Пусть все увидят, что за гадость вы пьёте.
       -- Это можно, - сказал Шефовской и опередил Семёна.
       Он открутил пробку огнетушителя и опрокинул его вниз горловиной. Из него потекла мутная жидкость, отдалённо напоминающая бражку. Но запах сохранился. И жидкости там было литра три. По подразделениям пошёл ропот одобрения запаха напитка.
       -- А где бражка? - тихо спросил Шефавской, глядя на Семёна. – Это же бодяга с водой.
       -- Пить надо меньше, - сказал Корниенко. – Вот эту бодягу смоете сегодня с плаца. Чтоб к обеду, весь плац блестел. Лично проверю.  И ни каких шлангов. Щётки и вёдра.
        После этих слов он распорядился, чтоб унесли огнетушитель и подразделения полка отправились по своим назначениям. Позий и Молитвин организовали несколько человек с вёдрами, чтоб залить водой плац. Воду носили от шланга, протянутого из казармы на край плаца. Семён и Шефавской, обозначали щётками мытьё.  Перед обедом Шефавской, на правах старшего по званию, отправился к Корниенко, чтоб позвать его на плац и сдать работу. Мокрый плац, в жаркий день, блестел и выглядел как новый. Но Корниенко прислал своего заместителя, который чисто символически посмотрел и принял работу.  На гауптвахту Семёна и Шефавского так и не отправили. Своей, в ракетном полку, не было. Была только в Перлеберге, вечно переполненная пехотинцами. Когда вернулся прапорщик Веткин после учений, он попытался договориться, чтоб их посадить. Но там ему сказали, что, сколько существует гауптвахта, ракетчиков там никогда не было. Если он хочет, поломать эту традицию, пусть привезёт за каждого по 20-ти литровой канистре краски и два литра спирта. Такая жертва для Веткина была не по силам. После учений капитан Корниенко получил звание майора. Капитан Фомин никак не отреагировал на очередной залёт Семёна. Отношения между ним и взводным оставались, как и были перед ученьями, строго официальными, без какой-либо предвзятости. Потом, ближе к дембелю, прошёл слух, что Капитан Фомин осенью отправляется на новое место службы в Союз, командиром батареи такого же полка. До самого дембеля Семён перестал проявлять свой интерес к службе и профессии ракетчика.  На августовских ученьях на полигоне Виттштокк, он участвовал больше в караульной службе. Возле ракеты работал его приемник. Свободного времени было много. Там ему удалось даже сходить один раз в самоволку, в лесной хутор.   Там, он стал принимать уроки
                440
игры на гитаре, у земляка Дмитрия Киреева. И к концу службы, довольно неплохо, освоил игру на трёх аккордах, как тогда говорили.  А вот к сочинению стихов, желание совсем пропало. На-дембель Семён, в отличие от земляков, поехал рядовым. Даже Игорь Чаплыгин, из хозяйственного взвода, поехал домой младшим сержантом. Семён успокаивал себя поговоркой: «Чистые пагоны, чистая совесть», и перестал почти совсем переживать на эту тему.  Весь дембельский альбом его был исписан пожеланиями не только сослуживцами его призыва, а и солдатами батареи всех призывов. От «салаг» до «дембелей», около тридцати человек. Уважение этих людей его грело больше чем лычки на пагонах.
        -- Приехали. Просыпаемся и собираемся. Через пять минут мы на месте.
        Это был голос ответственного за поездку вахты в Москву, Переправы Ильи Николаевича. Автобус, медленно, свернул с трассы и поехал по узкой, прочищенной от снега дороге. Семён, опершись плечом об окно, смотрел на густой еловый лес вдоль дороги, сказочно присыпанный снегом. Он и сам не мог понять, спал эту ночь или нет. Вся служба в армии вспомнилась и пронеслась в его голове. Когда, вместе с Кирей, он возвращался, демобилизовавшись из армии, то испытывал те же ощущения.  Опять он сам, без семьи и с неопределённостью впереди. Как тогда, так и сейчас, только вместо техникума он едет в СМУ, жить предстоит опять в общежитии. Надо как-то освоить новую профессию. Найти своё место в новой жизни. И опять определиться с женщиной, для предстоящей жизни. Но теперь есть ещё и другое. Богатое воспоминание о прошедшей жизни, о любви. Есть дочь и старые родители. Есть Полина, и есть Надежда. Это то, чего тогда не было. И это будет теперь с ним постоянно. Оно будет определять принятие окончательных решений по всем вопросам. С этим нужно научиться жить. Научиться, не приносить большой боли близким и родным, а наоборот. Сглаживать её и по возможности устранять. Тем более, не добавлять новой. Что ждёт его впереди? Что ждёт его родных впереди, никто в то раннее утро ещё не знал. Внутренние ощущения, не с удовольствием ожидаемого романтизма, холодило душу до неприятного озноба. Но, как говорил Сенин отец: «Если замахнулся, то бей». Так и он сейчас вышел из автобуса, настроившись, на преодоление всего, что бы с ним теперь не произошло…