8 глава. Не бери чужого

Обычно людям надлежит покидать церковь с лёгкой душой, пребывая в особом покойном состоянии духа, которому даруется та особая благодатная безмятежность от святых мест. Однако ж простая дворовая, коей бы как всем крестьянам только и получать покоя да защиты лишь от сил святых, покидала церковные своды неохотно, с тяжёлым сердцем и тяготеющей тревогой. Близилась нужда возвращаться в Грузино, показавшееся в памяти ещё более мрачным и тягостным зданием, зловещей и хищной юдолью, где царили особые порядки.

Настасья, подхватив покрепче корзину с просвирами, пошла к повозке, подле которой её уже дожидался Данила. Данила спешно отошёл к лошади, желая поспешить, пока слуги Божьи не отыскали для него ещё дел. Молчаливый и смурной вид Настасьи, словно повинно склонившей лицо, не вызвал удивления у Данилы: видимо, изрядно заставил дьяк поклоны бить и молиться об прощении.
— Ну что там у тебя… — начал покладисто и услужливо говорить Данила, повернувшись к Настасье и протянув руки к корзине.
— Просвирки, для барина, — ответила нехотя Настасья, бережно отдавая корзину, и села на край повозки. Подняв взгляд на купола церкви, Настасья, щурясь, жадно всмотрелась в солнечный свет, игравший в позолоте куполов слепящими, яркими, будет согревающими бликами. Словно мерцание путеводных звёзд были эти блики, вселяя надежду и некое высокое, потаённое чувство на избежание опасных путей и шатких дорог, которыми ведёт всех живых капризная судьба.

Данила уж поставил корзину подле Настасьи и уже оправлял поводья, а Настасья, не мигая, смотрела на яркий свет, словно вбирая тепло и это звенящее чувство веры в нечто особое, высокое, но не совсем Божье… Ведь наверняка есть ещё иная Сила… Та, что возводит к счастью, вызволяет от ничтожности и унижений, благословляет тех, кто не до святости чист душой и всем угоден Богу… Поговаривали очень тихо, что несколько лет назад и барин жил в имении поскромнее и поменьше власти над всеми имел…
Может какое провидение и ей дарует покровительство и спасение? Самую малость хотя бы… А больше ей и не надо: лишь бы вырваться из этого мрака, избежать этих острых ловушек и умно расставленных силков… Страшно жить в этом доме, где каждый шаг все чётко и осторожно отмеряют. Страшно играть по правилам игры этого хозяина, чей нрав загадочен и не похож ни на чей нрав, а чья душа закрыта словно железными крепкими створами и покрыта льдом…

По дороге Данила пытался разговорить Настасью, добродушно и ненавязчиво болтая о пересудах деревенских мужиков, передавая виденные и слышанные ими забавные случаи на ярмарках и базаре. Настасья уклончиво отвечала, нехотя выныривая из тягучего омута своих мыслей.
— Как бы ливня не было… — проговорила сама себе Настасья, подняв лицо к небу как чуткий зверёк или древняя ворожея. — Тяжко дышится, парит как-то… До дождя поспеем вернуться?
— Успеем! — заверительно, весело ответил Данила, не сильно понукая лошадь. — А вот дождь вряд ли будет! Это ты зря, Настасья.
— Увидишь, — спокойно, с тихим упрямым нажимом ответила Настасья и прикрыла платком корзину с просвирками. — Я уж очень хорошо перемену в небе чую.
Невольно Настасья поёжилась, потерев ладонями плечи.

Уже подъезжая к въезду в Грузино, Данила заметил вдали, над прилеском, надвигающиеся тёмные тучи.
«Вот же колдунья! Верно почуяла!» — подумал Данила, молча окинув Настасью уважительным и немного боязливым взглядом. Та уже проворно слезла с возка и направлялась к дверям. С самым смиренным видом Настасья шла склонив голову, придерживая ладонью края платка, плотно повязанного. Они скрывали боковые стороны щёк, и дворовым не было видно, что лицо Настасьи норовит дрогнуть от сдерживаемого смеха. Злая забава над своим потворством игре барина крепко изгибала губы в недоброй улыбке и Настасья склонила лицо ниже, поджав губы.
Дворовые девки сожалеюще и озадаченно глядели на Настасью.

Управляющий уже стоял у ворот подворья перед усадьбой. Крестьяне сновали, готовясь к приготовлениям по поводу приезда гостей на званый ужин к графу. Данила, взяв корзину с просвирами, кои обычно всегда посылали барину святые отцы, направился к дверям. Управляющий, когда Данила поравнялся с ним и почтительно кивнул ему, склонился к лицу парня, размеренно и внушающе проговорив:
— Ты бы не брал того, что не твоё, Данила. Не смотрел бы на чужое… А то глядишь и соблазн в душе зародится. Белого да чистого захотел? — с хрипотцой усмехнулся управляющий, окидывая Данилу цепким и надменным взглядом.

— Так я это… — начал оправдываться Данила, чуя желание бросить корзину как нечто запретное, — просто…
— Неси уж, — недовольно буркнул Дмитрий, отходя от Данилы и начав раздавать указания другим крестьянам.

Будучи неподалёку, Настасья чутко слышала это странное указание управляющего, понимая внутренним чутьём, что речь шла не о просвирах.

Прекрасно видя в сумерках, научившись этому навыку от службы графу и от умения барина хорошо видеть в полутьме, управляющий поднимался по лестнице. Гости уехали, и теперь барин повелел принести отчётные книги об доходах и продажах в окрестных деревнях.
Управляющий тихо вздохнул, понимая, что приезжавшие офицеры разбередили подозрительность графа. А значит, подозрительность, начавшаяся с отчётов военных, начала растекаться, решив бдительно поискать и у мирного люда обмана да недоговорок. Впрочем, не исключено, что старосты и главы деревень продают барское имущество и барские урожаи тайно, или же утаивая часть выручки, наживаясь на чужой и неприкосновенной собственности, воруя выгоду, присваивая себе то, что явно не их… Уж он-то сам, как и барин, рьяно чтит важность своего, а уж тем более господского! И терпеть не может, когда кто-то хочет его барина в чём-либо обделить: в правде или в достойном служении ему, как эти крестьяне, хитрые и с ленцой…

Под неспешный, недовольствующий ход своих мыслей, Дмитрий зашёл в кабинет графа. Барин, в знак расположения и негласного доверия, сидел в полурасстегнутой рубахе. Перед людьми, не бывшими в кругу его доверия, граф всегда был всецело застегнут и плотно закрыт бронёй одежд с высоким воротником.
— Голова разболелась…. — поделился чувством граф, садясь свободнее на стуле. — Болтали много. Сказки сказывая, — на мгновенье насмешливо улыбнулся граф, но быстро погасил улыбку. — И ты мне россказней принес, — граф махнул легонько ладонью, указывая на книги в руках управляющего, прекрасно памятуя, что сам приказал.
— Гости дорогие, офицеры Ваши, уж не впервой Вам досаждают своими похвальбами, — сочувствующе, на правах близкого графу служащего, начал говорить Дмитрий, делано ворча по поводу офицеров, утомивших барина своей болтовнёй. — Может, настойки принести, если беда такая приключилась, боль окаянная нашла на Вашу голову, думающую за всех и обо всём? Совсем себя не бережёте, обо всём печётесь, а и мыслями отдыхать надобно… — отечески тепло и по-стариковски порицающе ворчал себе под нос Дмитрий, располагая на столе графа книги.

Граф с весёлым умилением поглядел на управляющего, прекрасно помня привычный и основной манер речей управляющего и совсем другой тон его гортанного, хрипло-хищного голоса, от которого застывали крестьяне, быстро превращаясь в проворных и слаженно исполняющих приказания существ подобно солдатам. В заботливого старичка управляющий играл, выражая в такой небрежной, простонародной манере заботу об графе в простительной глупой форме. А с глупого и дурашливого какой спрос?
Говорить Дмитрий умел совсем иначе: всё же был из захудалого дворянского рода, приехавшего давно из далёкой и северной Митавы. Нехотя управляющий на расспросы графа рассказывал, что род шёл от мелких митавских дворян, роднившихся порой со шведскими военными. Прибалтийский север словно вобрался во взгляд и нрав этого необычного и полезного человека, а кровь впитала военную выправку и исполнительность, не спорящую с приказом. Зная свой вспыльчивый, по-восточному быстро воспламеняющийся склад характера, граф симпатизировал более выдержанному, медлительно-выжидательному норову управляющего с северными корнями.

Но вот сейчас искреннее тепло в редкие для того моменты озарило серо-голубые глаза управляющего: уж в этих озёрах редко что всплывало из чувств, перемен в чертогах души, нехотя отвечающей эмоциями на происходящее у людей и в мире.
— Так что, барин, может, распорядиться насчёт травяной настойки? Средство верное… Прошлогодняя, настояться успела…
— Не время лакать, дела ещё есть, — в грубой простоте слов ответил граф. Прикрыв глаза, он потёр переносицу. — Паршивцы, туману в голову напустили… Чтоб свою ложь и оговорки спрятать лучше.
— Погода нынче такая надвигается. Дождь ночью ждём, — вздохнул управляющий и отошёл к окнам, чтобы сильнее надвинуть тяжёлые завесы. — Все амбары велел получше накрыть.
— Ладно… — граф распахнул шире глаза, отгоняя дрёму, — Пусть все уж спать ложатся. Надоели топтаться внизу… Топот как от полковых лошадей, — поморщился граф, подавляя новый виток боли. Каждый звук раздражал на почве общего раздражения от сегодняшнего вечера.

Граф обладал острым слухом, как впрочем и чуткими, острыми иными видами чувств: например, чуткое обоняние не переносило резких запахов, особенно удушливого парфюма, которым вычурно грешили все господа и дамы. Да и душа отзывалась остро и впитывающе на всё, уязвлённо и долго тлея, распираемая от раздражения и гнева.
— Вернулась наша богомолица? — как бы промеж делом вопросил граф, откидываясь сильнее на спинку стула.
— Вернулась, барин. Куда ж деться с нашего подворья? Все под надзором, Вы уж меня знаете, — ответил Дмитрий, повернув лицо к графу. Управляющий, не смотря на завеси, крепко сжал их в тисках золотистых шнуров, закрепляя гардины. — Ничто не выскользнет из Вашего имения, пока я служу Вам…
— Да уж, хватка похвальная, — мягко улыбнулся граф измождённой улыбкой человека, мучавшегося сдерживаемой, но сильной болью. — Не выскользнет? А что ж отчёты такие складные? — спрашивал граф, уже раскрывая отчётные книги. — Умеренность-моя любимая добродетель, но не во всём же, — развёл руками граф, начиная тяжкий разговор с отвлекающего манёвра с шуткой.
Сам же цепко и зорко всматривался в управляющего.

Дмитрий покачал головой, отходя от окон и становясь пред его столом.
— Самому бы ведать охота вернее. А для того бы съездить, видимо, мне надо заново, — ровно, не выдавая гнева, холодно проговорил Дмитрий, выпрямляя спину.
— Поезжай, — задумчиво проговорил граф низким, шелестящим полушёпотом. — Не верю. Все обмануть норовят. И что ж так всем трудно жить честно да правдиво? — серьёзно проговорил граф, изогнув губы в едкой язвительной улыбке. — Ты не в счёт — дополнил он, заметив в лице управляющего боязнь невинно вызвать подозрения барина.
— Проверим и сыщем, — заверительно произнес Дмитрий, приложив ладонь к груди. — Уж нашли себе погибель, решив Вас обманывать… Кому как не Вам цифры ведомы как никому другому?
Граф приложил пальцы к подбородку, великодушно окидывая признательным взглядом управляющего.
— Память у меня хорошая. Другим бы такую ж. Чтоб урок в прок помнился им долго… Быстро люди забывают всё… Особо уж плохое, что в назидание могло бы быть.

Управляющий ещё один приказ, теперь уж негласный, понял сразу и хорошо: наказать и вправду надобно, если кто решил барина обманывать.

Граф поднялся и неспешно, обдумывая что-то своё, обошёл вокруг стола. В глазах барина управляющий заметил мелькнувший холодной сталью блеск как от озарения мыслью, но эта мысль была явно не самая приятная для других. Управляющий заметил, как граф небрежно и резко подобрал в пальцах оборки ворота рубахи, словно хотел сам для себя вновь почувствовать себя более собранным, в плотном доспехе. Только вот нательный крест прикрыл, да он может разве сказать нечто неугодное Богу? Уж барину ли с его почтением к Богу стыдиться прогневать Его?

— Можно не сыскать истины, но то, что есть, всё равно будет на месте. Если оно имеется.
Не выявленная ложь, не вскрывшийся обман… -начал говорить граф и замолчал, продолжая в мыслях: «потешаться надо мной заставит. Не найдёт ничего — пусть сделает так, что якобы нашёл обман и укрывательство своих деяний. Да и справнее работать будут, чтоб больше пользы принести. Если уж выдают мало прибыли и за то подозрения на себя навлекают».

Граф молча смотрел на управляющего, ожидая от того самолично сказанных слов, нужных барину.
— Сыщем, — глухо произнёс Дмитрий, застывая каждой чертой лица, покрывшегося тёмной тенью лютой решимости. — Резвее будут: не огорчат более скудостью своих трудов. Смекнут, что маловато. А кто только замышлял гнусное — поостережётся, на виновного глядя… Или тот, кто сделал, но не пойман остался.
— Посмотрим, что выявится, — одобрительно усмехнулся граф, разворачиваясь. — Ступай. Делай, что сочтёшь надобным для дела

По пути из церкви до Грузино Настасья решила сойти с повозки и пойти пешком. Идти оставалось бы недолго: крепостная сошла у самой ближней к имению деревеньки. Здесь жила родня дворовой Глафиры. С неболтливой Глашей Настасья общалась более чем с другими дворовыми, и решила не отказать в просьбе той навестить её родных, передать весточки о себе. Может, другие дворовые к ней переменят отношение на более душевное, а то и не хулят, но как-то не лезут с разговорами, не зовут в свои забавы. Да ей и одной хорошо, конечно, но не стоит ни ей, ни её дичиться. Да и то был ещё один повод чуть позже вернуться в имение. Да и управляющий не давал точного срока, когда надлежало бы вернуться… К тому же, управляющий куда-то отъехал.

Подходя к деревеньке, Настасья заприметила темнеющие пятна толпы подле одной из крайних избёнок. Из-за гула толпы Настасья не могла различить слов, выкрикиваемых несколькими людьми. Осторожно подойдя к тихо переговаривающимся людям, Настасья увидела сквозь рядок напуганных крестьян, что те столпились подле столба, к которому привязывали провинившихся и секли за провинности. Привстав на цыпочки, Настасья заглянула поверх плеч рослых парней и высоких баб, пытаясь увидеть виновного. Виновный уже молчал, круто выгнув спину и пугливо вздрагивая плечами, которые била крупная дрожь.
Видимо, он уже осознал, что оправдаться не выйдет. Тут Настасья заметила управляющего, выходящего из конюшни вместе с явно приезжим, судя по его одеждам, человеком, державшим несколько кнутов. Плети быстро приходилось в негодность, мягчея от крови, и их приходилось менять. Но разве провинность так велика, что понадобится много ударов?

Увидев управляющего, Настасья спешно опустила стопы на землю и прижала голову.
Да и оставаться здесь не особо хотелось. Не от страха увидеть наказание, а от страха, что вскоре, неделей позже или двумя, придётся быть рядом с палачом. Только палач наказывает не сам; через чужие руки, как и пристало барам. Однако ж, дотрагиваться до неё будут руки, на которых кровь и тень страданий этого несчастного, и ещё, наверное, большой череды провинившихся.

Вновь вглядываясь сквозь прорехи меж телами людей, видимо согнанных в назидание смотреть на наказание для провинившегося, Настасья всмотрелась в размашистую поступь управляющего. Управляющий, заложив руки за спину, подошёл к столбу.
— Не бери чужого, — размеренно, гулко и резко произнёс управляющий, напомнивший безучастной маской лица, острой как штык линией прямой спины, неумолимым взглядом -отражение графа, бывшего незримо здесь — через своего управляющего под стать себе самому.
Отойдя от толпы, Настасья тихо пошла прочь, стараясь не вызвать к себе внимания. Тяжёлый, хлёсткий в сухом свисте, звук разнёсся в воздухе, оканчиваясь плотным ударом об плоть. Словно брошенный камень об плотную глину — подумалось Настасье.