Колокольчик поет о счастье

Волны легко звучали у берега легкими всхлипами, вязли в земле и корнях травы.
 - И что тебя сюда носит? – Ник ударил рукой по ветви ивы, мирно окунавшей листву в речную темную, как небо этого дня, воду.  – И так живешь на берегу, ходил бы себе на мост да ловил бы рыбу, как все. А вечерком посидеть в баре, поговорить, - что плохого? Нет, надо тебе совсем от людей сбежать.  Раньше хоть раз в год сбегал, а в этом году уже трижды! Я бы понял, если б позвал…скажем, меня да еще кого, взяли бы мяса жарить, да ящик чего покрепче, да  пожили бы тут, - а ты небось еще и ни одной бутылки, как всегда, не взял? Совсем стареешь, Старик, совсем стареешь, раз к людям не хочешь.
Тот, к кому  он обращался, даже не обернул головы. 
 - Старик, а Старик, слышишь, что ли?
Старик вытащил тяжелый рюкзак из моторной лодки Ника, опустил его на землю. Потом аккуратно достал  новенькую удочку – подарок дочки.
 - Не то, - сказал он.
 - Чего не то? – не понял Ник.
 - Привык к  старой, - глухо произнес Старик. 
 - Старик ты и есть Старик! Старое выкидывать надо уметь. Дочка уважила, новую подарила, а он – наверное, еще и с собой старье взял?
И верно: вторая удочка, которую Ник плохо разглядел при погрузке вещей, оказалась той самой  старой удочкой Старика. Ник хотел что-то отшутить по этому поводу, но Старик взглянул на него исподлобья – и шутить Нику расхотелось. Он кашлянул, будто что-то попало в горло, сделал вид, будто проверяет, не выпал ли телефон из кармана, и молча  помог достать палатку.
 - Ну вот как тебя оставить одного, без лодки? – не удержался Ник.
Старик молча указал на маленький причал, у которого была привязана весельная лодка.
Ник, морщинистый и небритый, было открыл рот сказать, что он об этом думает – но махнул рукой. Почувствовал, что рукав вымочен, ругнулся и собрался отчаливать.
 - Я еще приеду, нарушу твое одиночество!  - хохотнул он уже из лодки.
 - Нет, - спокойно ответил Старик.
 - Чего нет? Дочка твоя как услышит, что ты опять уехал, бегом прибежит меня просить привезти тебе и плитку, и расческу, и домашней еды в кастрюльке, и одеяло с плюшевым медведем!
- А ты не говори, - пожал плечами Старик.
Он отошел от берега, занялся рюкзаками и даже не слышал, как завелся мотор.
***
Стариком Джека прозвали с того самого дня, как он появился в поселке.
О нем мало знали. По угрюмому лицу, изрезанному морщинами, по тому, что с ним была молоденькая девушка, почти ребенок,  которая повторяла «папа», испуганно смотрела из-за открытой двери машины  на новых соседей и долго не хотела выходить, решили: наверное, вдовец. Удивлялись, почему купил он именно тот старый дом, что был ближе всех к берегу, совсем на отшибе, хотя в городке продавалось много жилья. Однако уже на второй день новый жилец сам перенес все в новое жилье из огромной машины, наконец привезшей из города мебель и вещи, и взялся за ремонт дома, да так умело, что жители всю неделю наперегонки ходили посмотреть. Женщины попрекали мужей, которые после работы стремились в бар или поваляться на диване у телевизора, а вовсе не залатать протекающую в каждый дождь крышу в сарае.
«Ведро подставь! А переполнилось – так вылей!» - беззлобно огрызались они с пультом от заветного ящика в руке.
«Вот новенького, старика позову чинить!» - грозили жены.
Эта поговорка так на долгие годы и осталась у горожан: «сломалось, хоть Старика зови!»  Пара мужчин напросилась помочь ему обустроить дом, пытались выспросить, откуда он да как, но узнали только, что Старик не выпивает, не курит, собирается зарабатывать здесь ремонтом всего, что принесут, и всё хозяйство ведет сам: «А дочка у него будто принцесса, ничего не даст ей унести-принести, все говорит – не надо, милая, я сам!»
Несколько парней из местной шпаны, разгоряченные рассказами о «принцессе», попытались познакомиться с девушкой без особых церемоний, когда она, впервые преодолев страх перед новым местом, вышла в местный магазинчик купить соли и стирального  порошка. Однако уже  через несколько минут один из них лежал на земле, отправленный в лужу легким подзатыльником Старика,- отец заволновался и решил пойти за любимой дочерью.  Девчонка вдруг оказалась тоже не робкого десятка и так треснула самого высокого из них, что он потерял равновесие и сел в грязь. Продолжения парни решили не дожидаться и, кто бегом, кто на четвереньках по жиже  - убрались подальше. На счастье новоселов, родители лоботрясов решили не заступаться за них: матери сказали «так вам и надо, чтоб за юбками не шлялись, а работали, корми тут дармоедов», а отцы и вовсе чуть не поперхнулись пивом со смеху, когда увидели влетевшую в бар запыхавшуюся шайку великовозрастных парней и  синий «подарок»  на одной из физиономий: «Один с вами справился? И они еще жалуются? А девка молодец, - покажи-ка, куда-куда она тебя? Ну, считай, что поцеловала!» Все запомнили: Старик силен и скор на расправу, и дочку его больше никто не трогал. К Старику , несмотря на его молчаливость и устрашающий вид, вообще на удивление быстро привыкли – наверное, потому, что вещи, принесенные ему на починку, работали лучше прежнего, а этим были довольны и не любящие утруждать себя мужчины, и замучившиеся ленью вторых своих половин женщины.  В первые недели после приезда Старика в городок у многих одиноких жительниц почему-то чуть ли не каждый день начали ломаться часы, мясорубки, мультиварки и даже чайники, но потихоньку их паломничество в дом Джека приняло более размеренный  ритм – то ли потому, что мастером он был прекрасным и починенные им вещи не ломались, то ли потому, что женщины дружно решили, что он овдовел совсем недавно, пока еще жениться не намерен и потому на них не смотрит.
Пару раз парни попытались подослать девушек позвать дочь Старика на танцы, но она неизменно отказывалась. «За  книжками сидит, поступать куда-то будет», -  объясняла рослая веснушчатая Ирма, которой посчастливилось больше других: её Старик позвал на чай – только молча, одним жестом. Чай заваривала и разливала из кругленького, приземистого,  алого в белый горох чайничка сама Эрин, -  так, оказывается, звали новенькую,  - они сидели с чашками и блюдцами в ее маленькой  комнатке, у  лампы с диковинным абажуром, и разложенные повсюду книги никак не нарушали  уюта, а, наоборот, погружали в  атмосферу старой сказки. Они вдыхали аромат трав, идущий от чашек, ели печенье, которое для дочери испек Старик, и Ирма, совсем забыв, о чем хотела расспросить, весь вечер спрашивала только, из каких трав состоит такой чудесный сбор и как печь такие чудесные сладости, и рассматривала рисунки в рамочках, развешанные по  стенам. Карандашные рисунки  в основном принадлежали самой Эрин, а вот акварели были работами отца. Ирма никак не могла представить, как ни морщила веснушчатый лоб, что Старик своей огромной загорелой ручищей когда-то мог брать кисть, касаться бумаги – и на бумаге появлялись очертания изящных кованых ворот, увитых лозой и цветами, трепещущими под легким летним дождем, городских домов и машин, которые из привычных и надоевших  становились под кистью художника загадочными и нездешними … Самая большая картина висела над столиком Эрин, на ней были очертания зданий какого-то азиатского города, стены казались слепленными из песка, таким же песочным было солнце, залившее нарисованные улицы светом, а в небо цвета нежных южных морских заливов хотелось нырнуть и поплыть. «Это мамино», - грустно улыбнулась Эрин. В углу картины значилось: «Анна Хан…» - а дальше замысловатый узор из букв, который Ирма так и не разобрала.
Однажды, пасмурным обычным днем,  Старик и Эрин, погрузив в машину несколько чемоданов,  уехали. Еще через неделю Джек вернулся один, и никто его ни о чем не спрашивал. Решили, что дочка поступила учиться и вернулась в большой  город, и каждую отлучку Старика из городка так и объясняли: «К принцессе своей поехал».
Шло время. Во двор к Старику нет-нет да и стали ненадолго заглядывать местные жители. «Чего заходил? А поболтали!» - говорили они потом, смутно понимая, что говорили, попыхивая сигаретой в вечернее небо и прихлопывая  на себе комаров,  в основном они, а Старик, сидя с подветренной стороны от пахучей свечки, отгоняющей насекомых, лишь согласно хмыкал изредка да продолжал при свете лампы, под навесом, чинить очередную вещь.
Однажды рыбаки, дремавшие утром на берегу, чуть не попадали  со складных стульев, когда из тумана к  ним вышел Старик с удочкой в руках.
 - Дочка посоветовала, - изрек он, поразив бедных рыбаков, плохо проспавшихся после вчерашнего посещения бара, еще и небывалым многословием.
Забыв про рыбу и надолго распугав ее своим гомоном, мужчины повскакали с мест и начали наперебой объяснять Старику, как правильно рыбачить.
То ли учителя из них были никудышные, то ли еще что, - а только рыбалка Старику так и не далась, уходил  каждый раз ни с чем. Однако он с тех пор честно по нескольку раз в неделю приходил на берег к прочим рыбакам и сидел с удочкой.
У одного из рыбаков Старик купил старую весельную лодку, тщательно привел ее в порядок и начал изредка  уплывать по реке. Иногда он переставал брать заказы: тогда все понимали, что на неделю он отправится на лодке куда-то в туман, где-то пристанет к одному из островов, которых было бесчисленное множество, и, наверное, будет там сидеть и молчать в одиночестве.
После одного из таких исчезновений, в день возвращения, в городок приехала дочь. Тот, кто ее привез, остался в машине, затормозив на обочине неширокой улочки,  зато Эрин, повзрослевшая до неузнаваемости, сияя красной помадой и красным от волнения лицом, выскочила и бросилась при всех к Джеку, который брел, погруженный в себя, по направлению к магазину:
 - Папа! Что ты творишь! Где ты был!!!
Она споткнулась каблуком о кочку и упала прямо в его огромные руки.
 - На реке, - спокойно ответил он и обнял ее.
 - Я понимаю, что на реке! – Эрин вывернулась из его медвежьих объятий и всхлипнула. – Я тебе звонила! Сколько раз звонила! Я собиралась искать тебя с полицией!
Джек пожал плечами, достал из кармана разрядившийся телефон, посмотрел на него и убрал обратно.
Эрин буквально затолкала отца в машину, и они направились к его дому. А вечером  Эрин в сопровождении Джека и никому не знакомого щеголеватого парня постучала в дом Ника, который был ближе всего к жилищу Старика. Старик выглядел ребенком, которого отчитала строгая мать. Ник, обладатель моторной лодки и репутации болтуна,  заранее обрадовался тому,  что теперь он точно снова будет знаменитостью городка (в последний раз о нем говорили целых три месяца назад, когда он в пьяном виде въехал на мотоцикле в реку, сам выплыл и добрался до дому, но совершенно не помнил, где и как это произошло ) и потому храбро дал обещание выполнить всё, что ни попросит городская гостья. Отныне он должен был присматривать за любимым папочкой Эрин, приезжать к нему на остров, который, конечно же, папочка ему покажет, привозить еду и теплые вещи, а также звонить Эрин и сообщать об этом почаще.  Несколько вечеров после этого Ник рассказывал о своем разговоре с «принцессой», и каждый раз она у него выглядела по-разному: то на ней оказывалось колье из больших блестящих камней, то норковое манто. Совершенно другим каждый раз представал в его рассказах и спутник Эрин. Слушатели, конечно, знали, что Ник выдумывает, но его выдумка помогала им коротать скучные вечера.
Примерно на пятое  утро после отъезда Эрин Джек исчез. Исчезла и весельная лодка. Наверно, он надеялся, что Болтун Ник горазд только наслаждаться своей известностью. Но Ник, как на грех, оказался не таким уж и безответственным: он запрыгнул в свою лодку и помчался на поиски бедного отшельника. Достаточно быстро он разыскал Джека, обозвал его Робинзоном и еще кем-то, кого  помнил из книжек, а также пригрозил пожаловаться дочери. Джек смирился и молча отправился с назойливым опекуном за теплыми вещами.
Честно говоря, поначалу Ник побаивался исполнять свою новую миссию. Но, разглядев, что при упоминании о дочери черты лица Джека смягчаются, он стал вести себя едва ли не панибратски  и даже посмеивался иной раз прилюдно, что страшный для всех Старик скоро будет слушаться его, как дитя. Говорят, кто-то донес Старику об этом, надеясь спровоцировать,  к всеобщему веселью, драку. Но тот только плюнул в сторону – и продолжил общаться с Ником, как просила дочь. Жена Ника, полнеющая Хелен, которая сама нередко проводила время в баре, почти  перестала пилить мужа за безделье: ей, как и всем, было интересно, что выйдет из такой странной «дружбы».
А Старик, казалось, не обращал ни на что внимания. Может, были все они для него кем-то, кого, как маленьких, нельзя обижать,  - разве ответит лев в полную силу детенышам, кусающим его хвост?  А может – именно так не обращал бы внимания идущий своей дорогой большой и сильный зверь на лай собак из подворотни. Чтобы собаки бросились прочь, жалобно скуля, хватило бы поворота  головы  зверя – но какое ему дело?
Собаки утихнут, как только выйдет хозяин и пригрозит им палкой.
Зверь, тем временем, будет уже далеко. В тех местах, куда собакам и их хозяевам ходу нет и никогда не будет.
***
Закаты становились все более ранними. В тот день, казалось, солнце и само затосковало и решило поменьше выходить из-за туч. Старик развел костер, когда облака еще были светлыми. Они расступились только после того, как зашло за горизонт так и не вышедшее к людям солнце, открыли  серое, будто прозрачное, небо. Воздух темнел.
Старик отошел к берегу. Тихо набегали крошечные волны, будто кто-то нарочно плескал маленькими ладошками воду, плыли по воде травинки. Берег был обманчив: сразу от него начиналась речная глубина.
Вдруг неподалеку раздался всплеск. Незнакомый всплеск: звук ударившей хвостом рыбы, птиц, прилетавших плавать у этого острова, упавшей ветки, чужого весла – всё это он знал. Определить, откуда идет этот звук – и через минуту Джек уже плыл туда, где - он знал – особенно холодное и глубокое место. Прежде чем он доплыл до него, в почти невидном водовороте показалась маленькая рука.  Еще секунда – и Джек выхватил кого-то из ледяных тисков омута и уже плыл к берегу.
Уже у берега он почувствовал слабое сопротивление тех рук, которые только что боялся не найти в воде, и обрадовался: значит,  удалось не промедлить ни секунды. Спасенный упал на траву и  закашлялся.
Перед Джеком была высокая, но хрупкая девушка, со спутавшимися длинными черными волосами, с конца одной из прядей норовил упасть причудливый гребень – но она подхватила его тонкими пальцами. Даже в свете заката было видно, какая бледная у нее кожа и как ввалились испуганные глаза, пристально смотревшие на него. Только тут Старик понял, почему обладательница  маленькой руки оказалась необычно тяжелой для него: незнакомка была одета сразу в несколько длинных  одежд из тяжелой ткани. Еще бы не пойти ко дну …вот только зачем в карнавальных костюмах в холодную воду лезть? Замерзнет теперь, заболеет. Надо срочно растереть, переодеть, согреть, напоить горячим… Он уверенно взял ее за руку и двинулся в сторону палатки, но она вырвалась. На секунду он остановился: с одной стороны- медлить нельзя, а с другой – перед ним не его дочь, перед ним совершенно незнакомая женщина, которая почему-то не понимает, что надо согреться. Да еще и молчит. Стоит, дрожит и молчит.
 - Ты откуда взялась?
Она заинтересованно склонила голову набок.
 - От испуга онемела? Давай-ка переоденешься быстро – и в лодку, к врачу отвезу.
Она посмотрела на него пристально, и он вдруг то ли услышал, то ли почувствовал, как будто сказал кто: «Не нужно». Это еще что за новости? И, главное, он и сам почему-то внутренне уже согласился: действительно, не нужно.
Он снова взял ее за руку, потрогал запястье, жестом пытаясь показать: холодная, надо согреть. Потом потрогал ее лоб: жар, мол, поднимется. Ну что еще оставалось делать, когда эта девчонка знай кутается в совершенно мокрые свои пальто или что это на ней такое? Не силком же ее переодевать?
Вдруг она сама взяла его за руку маленькими пальцами и только на мгновение прислонилась своим лбом к его виску. В памяти внезапно возникла картинка из прошлого: вот он сидит на лавочке старого парка, рассматривает яркую осеннюю листву. Маленькая дочь играет рядом, залезает на скамью, бегает  за маленьким котенком, котенок подбрасывает вверх опавшие листья и бьет их коготками, Эрин смеётся. Близко-близко увидел он лицо маленькой дочери, ее улыбку, трогательно отсутствующие верхние зубки – и видение растворилось.
Он потряс головой: что это было? А его гостья заметно повеселела. Она уже не была испуганной, напротив  - улыбалась так же широко, как только что его дочь. Она взяла его за руку и доверчиво и выжидающе посмотрела, будто спрашивала: мы идем?
Он кивнул в ответ на незаданный вопрос , и они отправились к палатке. Там Старик нашел для нее полотенце, одеяло, свои сухие штаны, шерстяные носки, свитер и рубашку – а что еще было делать, - и показал на палатку. Она неуверенно кивнула  и скользнула в открытый «молнией» вход.
Вскоре она вышла, на ходу вытирая полотенцем волосы, одежда Старика на ней была ловко подвернута и совсем не мешала. Она развесила на ближайших кустах свои мокрые наряды  и вернулась в палатку.
Она долго не выходила, и Старик начал беспокоиться. Решил все-таки заглянуть: дело нешуточное, вдруг человеку плохо.
Неловко завернувшись в расстегнутый спальный мешок, девушка крепко спала. Полотенце лежало рядом.
Старик охнул, влез в палатку  - но лоб ее не был горячим, а волосы оказались совершенно сухими.
Он вылез наружу и пошел отыскивать в тюках, привезенных от дочки, запасной спальный мешок.
***
Солнце еще и не думало вставать, а Старик спокойно сидел с удочкой у берега, когда отчетливо послышался звук мотора. Вскоре к маленькому причалу подлетела лодка, - конечно же, это снова был Ник. Старик воткнул удочку в мокрую землю, не уверенный, что она в ближайшую минуту не свалится в воду, и направился навстречу незваному гостю.
 - Просил не приезжать,  - сказал он Нику.
 - Обижаешь ты меня, Старик! Нет того, чтоб доброго утра пожелать, а? Помогаешь вам, помогаешь, в такую рань встаешь, а благодарности не дождешься. Вот, дочка твоя велела передать еще теплых вещей.
 - Где ж ты ее встретил?
 - Так вчера же не все забрали! Вот, бери давай. А от меня там еще бутылка…ну, увидишь чего. Вдруг погреться захочется.
Старик, меняясь в лице, забрал мешок и понес к палатке. Ник опередил его и, прежде чем Старик успел что-то сделать, он уже засунул внутрь палатки свою кудлатую голову. И тут же отпрянул, и изумленно воззрился на Старика, а губы уже ползли складываться в насмешливую улыбку.
Старик схватил его за руку и потащил к причалу, отпустив лишь у мостков.
 - Так вот оно что, - трясясь от беззвучного хохота, хлопал себя по коленям Ник, которого не смутило даже непрошеное перемещение в пространстве.  – Я ему тут одеяла вожу – а он тайком от всех с девчонками развлекается! Вот и Старик, вот и…отшельник!
 - Она тонула. Я вытащил, - глядя Нику в глаза, сказал Старик.
 - Всё-всё, мешать не буду! – весело выкрикнул Ник. И, отбежав на немалое расстояние, дополнил: - Иди, иди к своей утопленнице!
Старик не пошевелился. Ник прыгнул в лодку и, нарочито громко хохоча, отчалил.
«Поехал болтать», - беззлобно подумал Старик. Он вернулся к палатке, из которой уже выходила разбуженная ревом мотора незнакомка.
 - Не бойся, все хорошо, - сказал он ей.
Она нерешительно улыбнулась.
 - Не разболелась? – он дотронулся до ее лба, внимательно посмотрел на нее, как делал это в дни, когда дочка была еще школьницей и умудрялась часто простужаться. Но гостья больной не выглядела.
 - Пойду, может – наловлю чего к завтраку, - он улыбнулся ей и отправился к берегу.
Время шло, мелкие серые волны реки уже начали окрашиваться нежно-золотой краской, а рыба все не ловилась. Старик услышал мягкие шаги: по траве, в которой кое-где блестели росой неяркие, еще не раскрывшиеся цветы, девушка пробралась к нему и теперь заинтересованно смотрела на удочку.
 - Не клюет. Плохой я рыбак, - виновато развел руками Старик. Леска от его движения задвигалась и, казалось, за что-то зацепилась – но тут же вернулась обратно и застыла.
Девушка заулыбалась и замахала рукой. Казалось, она звала его с собой. Он пожал плечами и последовал за ней.
Она выбежала на крутой сыпучий берег. «Куда!» - крикнул он и бросился за ней, но она как-то ловко подхватила нечто прозрачное, будто из воздуха, и в руках ее оказалось подобие маленькой сети. Она легко потянула ее и, к удивлению Старика, вытащила на берег несколько небольших трепыхающихся рыбин.
 - Это что ж за рыба? – он озадаченно осмотрел улов.  – Такой здесь не помню. А тебе бы не прыгать тут: снова утонешь!
Девушка рассмеялась, ее смех напоминал звон колокольчиков.
Когда-то в городе он водил дочку в лавку восточных товаров, и дочка не хотела оттуда уходить, пока каждый колокольчик не споет ей свою песенку. Песня одних казалась тяжкой и печальной, других – бодрой и звонкой, некоторые имели дребезжащий, необработанный голос. Но дочка искала и находила те, что звучали так, как будто отзывались чему-то, до сих пор певшему неслышно глубоко-глубоко в сердце, и только найдя такой же, родной себе голос, зазвучало нежно, тонко -  и вместе с тем радостно и свободно… как сейчас – смех незнакомки, скачущей по берегу, как ребенок, и убегающей от него в этой детской радости. Хотя было в том звоне нечто, настораживающее взрослого человека: он нес в себе неполноту, незавершенность, которую хотелось преодолеть любой ценой.  Эти колокольчики, стеклянные, маленькие,  напоминали прозрачный бутон, и играть ими мог только ветер.
 - А зачем они тогда?  - спрашивала продавца дочка, осторожно трогая металлический язычок, который вызванивал на стекле, расписанном цветами, невесомую мелодию.
 - Для жарких дней. Когда жарко, но у тебя есть такой колокольчик и он поёт – жара кажется не такой тяжелой.
 - Разве от этого станет холоднее?
 - Ты почувствуешь, будто воздух становится свежее и прохладнее. А еще, чтоб было не так жарко, люди любовались светлячками.
 -  Папа, мы пойдем светлячков смотреть, когда будет жарко? А что будет, если светлячок позвонит в колокольчик? Совсем холодно? А сколько нужно колокольчиков, чтобы было как зимой?
 - Тссс… - прижал палец к губам продавец, раскладывая в искусно вырезанные коробочки пять разных колокольчиков и убирая под прилавок купюру, протянутую отцом.  – Даже продавцы этих фу-рин никогда не выкликали громко название своего товара.
 - Почему? – округлив глазки, Эрин перешла на шепот.  – Их что – могли ограбить?
 - Ох, дети, - рассмеялся продавец.  – Насмотритесь всяких бах-бах по телевизору, а потом… Нет, дело было не в этом. Просто продавцы боялись заглушить своим грубым криком нежный голос колокольчиков.
Колокольчики долго висели в комнате Эрин. Редко подавали они голос, потревоженные сквозняком или дуновением ветерка из форточки. Перед отъездом фу-рин были безжалостно отправлены в коробку с надписью «для Джейн, раздать подружкам». О светлячках Эрин так и не вспомнила…
…Джек махнул рукой,  досадуя то ли о светлячках и колокольчиках, то ли еще о чем. Выбрал из сети рыбу и отправился к палатке. Посмотрел, чего еще из продуктов положила дочка: на уху сгодится. Шагов странной гостьи он больше не слышал, время шло: неужели снова упала в реку? Он  снял котелок с огня и собрался  обойти берег, как девушка выбежала из-за деревьев. Все с той же детской улыбкой, она бежала с вытянутой вперед рукой, рука что-то сжимала. Вот она разжала пальцы – и в ладони оказались крупные алые ягоды, похожие на шиповник.
Старик взял ягоды, осмотрел, даже понюхал, - запах был похож на запах роз, но острее.
 - И что это?  - ворчливо спросил он ее, как маленькую.
Она подошла к привезенным Ником узлам , осторожно потрогала их, потом запустила руку в один из них и вынула еще один котелок, поменьше. Затем с этим котелком уверенно направилась куда-то вглубь леса. Старик вздохнул и пошел за ней: чего ждать от этой странной молчуньи?
Скоро деревья расступились,  и они подошли к небольшому холмику. Она поводила руками по опавшей листве, внезапно ее руки остановились и начали раскапывать землю. Минута – и из маленького склона забил родник, и чистая прохладная вода помчалась вниз.  Она наполнила котелок водой и радостно протянула ему.
 - Очистить надо будет. И обложить, - стараясь не удивляться, сказал Старик. Она кивнула.
Придя к палатке, девушка отправила котелок на огонь, забрала у Старика помятые ягоды и бросила их в закипающую воду. Вода очень скоро стала нежно-красной, аромат роз наполнил воздух. Старик достал кружки:
 - Будем пить твой ягодный чай?
Отвар оказался чудесного вкуса: он сочетал в себе и легкие кислые ноты, и терпкость, и обволакивал сладостью, будто баюкал. По телу расходилось тепло и оно, казалось, придавало силы.
 - Вот вчера бы тебе такой чай, - подняв свою кружку, сказал Старик.  – Надо будет поискать, набрать таких ягод. Ты не пей много: нам еще уху есть!
Солнце грело уже  по-осеннему: скупо, недоверчиво. Когда с едой было закончено, Старик забрал котелки и ушел к реке их мыть. Оставаясь на берегу, он удивлялся себе, понимая, что уже ждет шагов этой непонятной гостьи, неизвестно откуда взявшейся и никуда не спешащей.
 - Тебя ищут, наверное? – крикнул он через плечо. Он впервые задумался о том, что где-то у нее есть родные, дом, возможно - работа или учеба, немых же тоже работать берут… что нужно было не выпроваживать Ника, а отправить ее с ним на лодке на землю, надо было дать ей телефон, чтобы она набрала номер, найти родных …
Уже знакомые, замерли за спиной шаги. Он обернулся.
Девушка стояла в своем вчерашнем одеянии. Накануне  вымокшее и непонятное, сегодня оно оказалось поистине царским. Поверх кипенно-белой длинной одежды, окутывающей фигуру почти до щиколоток, и красных шальвар, с плеч ниспадали две накидки с широкими рукавами, надетые одна поверх другой, одна – малиновая, расшитая причудливыми узорами из тусклых золотых нитей, вторая – цвета ягод, найденных сегодня в лесу. Волосы были собраны в высокую прическу, чудом не потерявшийся позолоченный гребень украшал ее.
 Она поклонилась ему и положила на сухую траву сложенную одежду, в которую ей пришлось переодеться после спасения.
 - Это где ж так рубахи складывают? – усмехнулся Старик, оставив котелки и присмотревшись к вещам. Вдруг он понял, что девушка уже далеко : она идет по берегу в лучах солнца, и на солнце сияет трава, будто бы только что умытая утренней росой. Он протер глаза, но все было именно так. Она обернулась, помахала ему рукой – и пропала, только зашелестели ветви, минуту назад примятые рукой.
*** 
 Он рано проснулся, но ничего делать не мог. Когда через несколько часов захотелось есть – достал хлеб, отломил из пакета, откусил. Встал, походил вокруг.
На глаза попалась бутылка виски, привезенная Ником. Он не любил виски и вообще не жаловал спиртное еще с дочкиного детства: ребенок не должен видеть отца пьяным и даже немного выпившим, считал он. Мало ли что может приключиться, и он, отец, должен быть всегда наготове. Тем более он Должен Был Быть Наготове, когда Анна… Когда они остались вдвоем с Эрин. Когда Эрин засыпала, обессилев от плача, когда просыпалась и плач просыпался с ней – отец был рядом. Всегда рядом, всегда готовый обнять ее, поцеловать заплаканные щечки. А потом – велеть себе жить дальше, потому что дальше должна жить Эрин. Дочь его и Анны…
Старик открыл бутылку, налил немного в кружку, отхлебнул. Скривился самому себе. Мысли хлынули, мысли словно полились перед глазами чего-то внутри… перед глазами сердца?
Еще долго по ночам он просыпался потому, что казалось – Анна рядом. Он тянулся обнять ее, сказать ласковые слова, прижать к себе, чтобы потом, позже,  произнести: знаешь, мне приснился глупый и страшный сон, будто ты… Но сон оказывался не сном, он боролся с желанием выть и кататься по полу:  Эрин могла услышать и испугаться. Ему было стыдно, что он протягивал руки , чтобы коснуться той, чье тело, замученное болезнью, лежало в земле, он винил себя и бил себя по голове: не спас, не сохранил. Он вскакивал: Эрин! А если Эрин сейчас плохо, а он не знает? Бежал в спальню дочки, убеждался, что любимица спит, разметав по кровати руки в пушистой желтой пижамке с мишками… Эрин была уже подростком, но в последний раз слова «посмотри, как она выросла» он говорил при Анне. Теперь дочь была для него малюткой, хрупкой и нежной, которую надо оберегать.
«Нельзя тебе оставаться в своем горе. Пора жить дальше. Ты не думал жениться? Эрин нужна мать», - начали говорить через пару лет друзья их семьи.
Так они перестали быть его друзьями.
Так Джек с подросшей Эрин, которая не менее ревниво, чем отец,  хранила память об Анне, -  решили уехать.  Начать жить заново. Отец, дочь – и память об Анне.
Эрин смогла через год вернуться  и там, именно там – «оттаять», начать жить как прежде. С учебой, с прогуливанием занятий с подружками, с кафе и концертами, а потом и с встречами с кавалером… Его малютка оказалось крепкой, уверенной в себе, умеющей за себя постоять и идущей вперед по жизни, никуда не сворачивая. Когда семья Эрики, сестры Анны, начала его уговаривать отправить девочку  обратно в город – он был в смятении. Но Анна любила Эрику и доверяла ей, а главное- идеей вдруг загорелась сама Эрин. Эрика с мужем то клятвенно обещали в всем поддержать и защитить любимую племянницу, то терпеливо, как ребенку, объясняли ему, что девочке надо учиться, работать и искать свое место в жизни, звали его приезжать к ним хоть каждый день. Страх за дочь в нем сталкивался с невозможностью отказать ей ни в одной просьбе. Речь шла о ее жизни, о будущем, и на первое же просящее дочкино «папа…» он, вздохнув, ответил утвердительным кивком.
Шло время, отец свыкся с мыслью о том, что дочь повзрослела и день ото дня ничего плохого не происходит. Но самому не приходила в голову даже мысль допустить кого-то в свою жизнь, свести дружбу.
И вдруг – эта девушка, странная и молчащая, спасенная им из реки.
Впервые  он задумался о последних днях. Спасенная появилась в его жизни так просто и спокойно, будто всю жизнь была где-то рядом. Словно была его сестрой, или подругой детства Эрин, или еще кем-то, чье присутствие само собой разумеется. Кто она, откуда появилась и куда уходит – словно и не нужны были эти вопросы.
Вдруг он явно почувствовал, что вновь не один на острове. Подняв голову, увидел  незнакомку:  в многослойном одеянии, на этот раз ярко-алого, белого и насыщенного темно-зеленого цвета, она быстро шла к нему и улыбалась.
Некстати Старику вспомнились глупые слова Ника, и стыд залил его лицо. Ник, конечно, болтал недолжное, за которое макнуть бы его в реку, но вот она, его спасенная, вновь здесь… для чего?
Он встал, шагнул навстречу ей. Она улыбнулась и потянулась к нему. Не понимая, что делать, он положил руки ей на плечи.
Она соприкоснулась своей головой с его. Перед глазами Старика вновь оказалась та картинка: он с маленькой дочерью в парке, дочь бегает по дорожке, а он смотрит за ней со своей скамьи… Вот только теперь на скамейке он увидел рядом с собой еще одну маленькую девочку, черноволосую и черноглазую, в длинном, расшитом золотом, одеянии. Девочка радостно улыбалась, и он узнал в девочке свою гостью.
«Она считает, что она мне как дочь», - понял старик. Отхлынул стыд, от сердца будто бы отвязали камень, он вздохнул свободно, - впрочем, желание отправить Ника поплавать в реке никуда не делось.
Девушка отстранилась и полушутливо поклонилась ему. А потом указала рукой – широкий рукав тяжело колыхнулся – в сторону леса.  Только сейчас он разглядел в ее волосах тонкую блестящую диадему и подумал, что ее одежды явно праздничные. Куда же она его зовет?
Они уходили все дальше и дальше в самую глубь леса, пока Старик не начал замечать, что, похоже, не знает некоторых деревьев. Остролистые или, наоборот, с листвой, будто собранной гармошкой, с цветными стволами или темно-вишневыми ветвями, были ему совершенно незнакомы. Вот молодое деревце выставило в сторону несколько зеленых ветвей, и единственный желтый лист, огромный и изогнутый, напоминал грустного попугая. Еще одно большое  растение, похожее на акацию, перегородило путь, в желтый цвет была окрашена  только одна его ветвь, листочки напоминали  нарисованные ребенком солнца на фоне сочной зелени.
Менялись и запахи: если на берегу было позднее лето, как-то рано собравшееся в этом году уступить место осени, то в лесной чаще все сильнее и сильнее становились  запахи  весны. Повеяло нежной, юной прохладой, будто земля здесь запоздала месяца на четыре и только готовилась просыпаться.
Лес расступился, словно бы давая место пришедшим. Они оказались окружены молодыми, но уже высокими и крепкими деревцами.
На этих деревьях не было листьев, и эти деревья – цвели.
Розовые, белые, алые соцветия тянули вниз ветви, раскачивались на ветерке, который каким-то непонятным образом пробился в гущу леса. Новые и новые лепестки осыпались с каждым его дуновением. Старик и девушка стояли посреди настоящего ковра из нежных, маленьких разноцветных лепестков, покрывших собой траву.
Девушка обернулась к Старику, широко улыбаясь. Потом сделала шаг к деревьям, воздела к ним руки. Она замерла, но Старику чудилось, что в этом стоянии скрыт настоящий танец, и вот-вот она , танцуя, поднимется к небу, а в молчании и легком шелесте ветерка будто бы звучала тихая мелодия. Взмах ее рукава – и сильнее забились цветущие ветви, и аромат, терпкий и сладкий, заполнил всё. В этом движении ветвей, в этом дожде лепестков, в этой неслышной мелодии, которую нельзя было не слышать – жило живое дыхание. Здесь была вся красота и всё тепло, дающее силы быть, вливающее новые силы в уставших. Здесь была трогательная, наивная в своей резкости и самоуверенности нежность его дочери Эрин, и он словно бы видел ее путь  - светлый, прямой, устланный лепестками. Здесь была Анна, его Анна, ее мягкая доброта и любовь, и это она сейчас утешала его, передавая ему свой покой: не бойся за меня, мне хорошо… Здесь было все то прекрасное, что он видел за жизнь, оно было одновременно нежным и надежным, как колыбельная. Всё, что переполняло его сердце – и страх за любимую Анну, страх, который не мог иметь конца, потому что он спрашивал: как она Там? Кто ее Там защитит? – и тревога за дочь, и… всё это сейчас растворялось, уходило, уносилось вместе с лепестками, рассеивалось, оставалось на земле. Он почувствовал на своем лице слезы, свои слезы. Лепестки взмывали вихрем в небо, лепестки опускались к траве, он протянул руки ладонями вверх – и они наполнились тонкими, полупрозрачными, красными, розовыми, белыми   кусочками блаженного покоя.
В этот момент зазвонил его телефон.
 - Папа, здравствуй! Ура, я тебе дозвонилась! Быстро говори, что тебе привезти! А если не скажешь – пришлю то, что сама выберу!
Глядя на лепестки, падающие на землю с его рук, Старик произнес:
 - Краски, дочка. Мне нужны краски.
***

Никогда раньше Старику не снилось ничего, что было с ним в прошлом. А в эту ночь он вернулся на годы назад, он вновь был молодым длинноволосым мальчишкой, молчаливым, но бурным, которому вдруг захотелось тишины и одиночества. Написав записку родителям, еще до света он помчался на берег, взял лодку отца и долго неумело греб куда-то, совсем выбился из сил. На этой реке тоже были острова, отец показывал ему их, учил, как ставить палатку, разводить костер… Он приплыл к одному острову, еле-еле разобрался с лодкой, палатку поставить так и не сумел, обругал себя последними словами, но огонь удалось развести, и это его приободрило. Осмотревшись, он понял, что остров ему совершенно незнаком. Остров пересекал чистейший ручей, травы благоухали. К брошенной палатке подбежал неизвестный ему зверек-грызун и бесстрашно сунул голову в рюкзак. Мальчик засмеялся, достал сухари и орехи и кормил зверька с руки. Ближе к закату он отправился домой, долго рассказывал отцу про новый остров, звал назавтра поплыть и увидеть – и откуда-то знал, что они его не найдут, и даже такого зверька не окажется ни в одной книге…
Старик проснулся. Оказалось, во сне он прижимал к себе сумку с холстом и красками, которую привез вчера Ник. Джек вспомнил, как Ник, будто бы просто от нечего делать, бродил тут вчера, насвистывая, заглядывал то за кусты, то в палатку,  и всё понимающему Джеку очень хотелось дать ему хорошего пинка.
На улице давно рассвело. Старик решил, что стоит выйти на берег, взять холст... Как давно он не брал  в руки кисть, - его даже охватило  волнение, когда он представил себе, как начнет рисовать реку, соседний зеленый остров, отражение в воде деревьев и неба – видя отражение, он вспоминал об эбру, чудесном искусстве рисования красками  по воде, в котором он особо ценил вовсе не момент опускания бумаги на узор для получения оттиска, а именно воздушность и недолговечность самого рисунка на водной глади. Еще немного – и его, в который вложено столько сил и мастерства, просто не станет, и потому он особенно ценен, в своей хрупкости и совершенной никчемности для плотяного мира.
Старик вышел – и замер.
По берегу реки мчался огромный зверь.
Больше всего он был, наверное, похож на коня. Возможно, такого коня мог бы нарисовать ребенок: большущего, с  густой и невероятно длинной разноцветной гривой. Золотые, желтые, алые, рыжие пряди – не было видно даже туловища этого диковинного существа.
 - И кого ж ты мне привела? – улыбнулся Старик, не сомневаясь, кого он увидит сейчас.
Будто услышав, на самой кромке берега появилась  его чудная знакомая. Она шла к  зверю,  он не сбавлял прыти – так, что Старик даже испугался за девушку. Но «конь» вдруг остановился, и она подошла к нему. Она повела руками сначала в одну сторону, потом в другую – и животное начало скакать то влево, то вправо, и всё это скорее напоминало игру  с котенком.  Потом девушка засмеялась, помахала Старику и взмахнула руками вперед – и диковинное существо послушно помчалось к человеку. «Конь» приблизился, осторожно обнюхал Старика и дружелюбно всхрапнул.
 - Ну как есть лошадь, - удивился Джек.
На земле лежало спелое яблоко, видимо – вчера выпало  из очередного мешка, привезенного Ником. Старик поднял его, обтер о рукав и протянул зверю на ладони. «Конь» радостно схрумкал яблоко и потерся огромной мордой о щеку Старика. Потом лег на землю, обернулся и выжидающе посмотрел на Джека.
 - Сесть на тебя надо, что ли? Так я не умею, - сказал он. Но все же погладил «лошадку» по большой голове и аккуратно сел  на спину зверя. «Конь» радостно поднялся и затрусил к хозяйке.  Стоило ему  поравняться  с девушкой – и она ловко запрыгнула на спину «коня», и животное отправилось обратно к палатке. Старик слез, соскочила и девушка – и , смеясь, побежала вдоль берега, и зверь поскакал за ней.
… - Это что ж за зверушка? – почесал макушку  вновь приехавший вечером Ник, разглядывая холст. Ты, Старик, на старости лет решил сказки рисовать? К внукам готовишься?
Старик дошел до палатки, быстро собрал в мешки все, что ему было не нужно, протянул Нику на вытянутых руках – Ник с трудом поднимал и один  такой мешок – и сказал:
 - Забери.
Помолчав, прибавил:
 - Пожалуйста.
***
…Когда облако развеялось, его взгляду открылся огромный зал. Он скорее был похож на внутренность дорогой шкатулки:  высокий потолок был словно собран из пластин, похожих не то на панцирь черепахи, не то на искусно инкрустированное дерево. Стены казались состоящими из прямоугольников тонкой бумаги или ткани, натянутой на рамки из блестящих, будто полированных веток деревьев с темно-вишневой корой.
У главной стены, на возвышении, располагалось чье-то богато украшенное ложе… Нет, если и ложе, то последнее в этой жизни: человек, лежавший на нем, был с головой укрыт драгоценными расшитыми тканями, а по обеим сторонам курились благовония.
В зал зашли люди: Старик, стоя в углу, видел каждого из них, но ни один из вошедших, похоже, не видел Старика. Мужчины и женщины, медленно следующие к ложу и застывающие около него в поклоне, были в длинных одеяниях неярких цветов. Вот два каких-то юноши, похоже – слуги, вбежали – но так, что шагов их босых ног не было слышно, внесли небольшой стол  и поставили его в ногах усопшего.  Люди расступились перед человеком с седой бородой, держащимся просто, но достойно. Перед ним на стол поставили  резной ящичек с двумя отделениями, похожий на те, в которых модницы хранят украшения. Однако две створки, пространство под которыми было обито бархатом,   человек осторожно поднял руками – и изящная поделка оказалась подставкой для тяжелой книги,  которую ему немедленно подали. В печальной тишине раздался звук открываемых замков и шелест  страниц. Но не успел седой человек начать чтение, как послышался громкий детский плач, плач горя и ужаса. Старик бросился к двери – и увидел маленькую девочку. Ту самую, которая однажды в видении сидела рядом с ним на скамейке, - девочку, которой когда-то была его таинственная островная гостья.
Путаясь в  длинных белых одеждах, малышка подбежала к ложу, припала к блистающим равнодушным золотым шитьем полотнам и громко, в голос, зарыдала. Люди были безмолвны и неподвижны. Старик подбежал, подхватил девочку на руки и прижал к своей груди, гладя по волосам, украшенными жемчужными бусинами и сложно переплетенными белыми  лентами. Малышка уткнулась головой ему в плечо, и он какими-то внутренними глазами увидел того, о ком плакала девочка и молчали собравшиеся – величественного седовласого человека богатырского сложения. Он держал на руках эту же девочку и смотрел на нее с такой нежностью, с какой только может отец смотреть на свою дочь.
 - Вот оно что, дочка, - прошептал Старик и поцеловал плачущего ребенка в макушку.
Девочка доверчиво прижалась к нему, протянула руки и ладошками закрыла ему глаза. А потом открыла -  и он проснулся, чувствуя на щеках слезы,  не то девочкины, не то свои.
Он вышел из палатки и зачем-то пошел к реке. Потрогал рукой воду – она была теплой, как никогда. Даже летом солнце не разогревало волны у этого берега так. А еще вода была совершенно прозрачной, она нежно шевелила редкие водоросли и песок.
Неподалеку словно что-то громко плеснуло. Ударила рыба хвостом? Но тогда это должна быть очень большая рыба, здесь таких не водится.
Еще один всплеск. И он увидел, как почти у самого дна в одну сторону, друг за другом, медленно движется…тут подошло бы слово «стадо», потому что рыбы, которых он видел перед собой, были невероятных размеров. Похожие на аквариумных золотых рыбок, только увеличенных в несколько раз, оранжево-красные и желтые, бело-серебристые и ярко-рыжие с  розовыми чешуйками, каждая чешуйка, пожалуй, размером с ладонь, они плыли куда-то стройно и спокойно, будто создавая своим движением второе течение внутри реки.
Одна рыбина внезапно подплыла к нему у берега там, где было поглубже. Она открывала большой рот, будто что-то говорила.
Старик засмеялся. Вот и пойми-разбери: то ли это волшебная рыба и нужно скорее загадывать желание, то ли зверюшка кушать просит. На всякий случай Джек быстро принес  нарезанную буханку хлеба, упакованную в пакет, и начал скармливать куски просительнице. Рыба потешно хватала ртом еду, а насытившись, плеснула хвостом так, что брызги накрыли не только Старика, но и часть берега, после чего из воды показалась ее спина – будто она хотела погреться на солнышке. Старик протянул руку и погладил чешуйчатую спину рыбины, а она будто того и ждала.
 - Того и гляди замурлыкает, - удивился Старик.  – Теперь хоть рыбу не лови!
Рыба  несколько раз выпрыгнула из воды, как дельфины, которых показывают людям за деньги.  Её великолепные, словно усыпанные золотой крошкой вуалевые плавники блестели на солнце так, что глазам было больно. Потом она еще раз подплыла к Старику, будто попрощаться.
 - Ну, доброго пути, - сказал Старик.  – Если ты все-таки волшебная рыба – то принеси моей дочке счастье. А еще утешь одну маленькую девочку,  у которой большое горе.
Рыбина вновь плеснула хвостом и уплыла  догонять сородичей.
Что-то , казалось, подсказывало Старику, что нужно отойти от берега и ждать. Так он и сделал. И тут же послышался громкий топот, будто в землю ударяли камни, и звуки, похожие на ржание. По самому краю берега перед его глазами промчались на спинах тех самых огненных «коней», одного из которых он уже видел, чудно  одетые люди, мужчины и женщины, волосы женщин были сплетены в длинные косы. А по реке плыли лодки, большие и пестро раскрашенные. Нос каждой  был сделан в виде  головы дракона. Каждая лодка вмещала по нескольку человек. Никто  не замечал безмолвного зрителя, который сначала стоял неподвижно на берегу, а потом бросился к палатке за холстом и красками.
Он работал без остановки, не думая о времени. Когда же впервые заявила о себе усталость, что-то вновь привлекло его внимание. На этот раз это была лодка – его собственная лодка, почему-то непривязанная и будто стучащаяся о берег.
Он сел в нее и хотел взяться за весла, но лодка понесла его сама против течения. Ему казалось, что ее направляет, касаясь спиной из воды, какой-то диковинный зверь, но он не решался взглянуть. На пути  оказался туман, он будто образовал собой  две белых горы, между которыми было ровно такое расстояние, чтобы могла пройти лодка.
Старик, как во сне, видел перед собой дивные картины. Он видел людей, которые приплыли на лодках на праздник, они были веселы и радостны. С высокого помоста читали свои творения поэты, кто-то выходил со свитком в руках, у кого-то были ученики, державшие на руках перед ним большую книгу. Лучники без промаха поражали цели, висящие высоко в воздухе на чем-то, похожем на яркие воздушные шары, и после каждого удачного выстрела вниз медленно опускались маленькие цветные воздушные шарики,  их пытались достать носами, выпрыгивая из воды, золотые рыбы, чему особенно радовались стоявшие на берегу маленькие дети. Ребятишки  беспечно носились друг за другом, подбегали к торговцам сладостями, звенели монетками, убегали с разноцветными тающими шариками на палочках и  тут же, на бегу,  засовывали эти сладости в рот. Некоторые взрослые тоже держали в руках еду – кто на блюдах, кто в неглубоких глиняных емкостях, похожих на горшочки, кто и вовсе в огромных листьях какого-то дерева.  Здесь были юные красавицы, щебечущие друг с другом у палаток с украшениями,  здесь были старики, которым молодые услужливо приносили тяжелые кресла с резными подлокотниками, здесь были  художники, которые спешили зарисовать всё, что видят, - здесь была жизнь. Остров, куда он плыл, уже был не остров, а большая-большая земля, на которой цвели вечнозеленые деревья, и к ней  причалила его лодка. Он сошел на берег, полный людей, берег был как одно радостное сердце, и оно простиралось от земли до… нет, не до небес, а выше, оно словно видело там, выше, за облаками, Кого-то, с Кем хотело разделить эту радость, Кому хотело за эту радость быть благодарным. Старик поднял голову, будто пытаясь разглядеть этого Кого-то, и тут его плеча коснулась рука.
 - Здравствуй … дочка, - сказал он и обернулся.
Его давняя знакомая  стояла в великолепном струящемся одеянии из невесомых расшитых тканей, голову  украшала золотая диадема. Она сделала знак – и люди, подбежав, набросили на  плечи  Джека темно-красную накидку, обшитую золотом. Двумя руками девушка протянула Старику тонкий перстень с алым камнем, похожим на рубин.
Старик растерянно принял его и попытался надеть. Перстень пришелся впору только на левый мизинец. Не зная, что делать, он поклонился девушке, а она взяла его за руку и повела к высокой лестнице, которая заканчивалась площадкой, устланной тканями и спускающимися до земли украшениями.  Толпа  почтительно расступалась перед ними.  Только сейчас он заметил, что уже темнеет.
Они сели в кресла, где-то музыканты заиграли бодрую, но прекрасную мелодию, и с громкими хлопками над рекой брызнули  первые струи фейерверка. Они метались нитями, складываясь в узоры, и с каждым новым залпом сменялись, будто калейдоскоп.  Все хлопали в ладоши, дети визжали и прыгали. Через некоторое время залпы утихли, небо вновь приобрело свой нежно-фиолетовый цвет – но тут новые залпы расцветили его. Теперь это  было больше похоже на привычный для Джека фейерверк, однако люди чего-то ждали. И точно: прямо из воды начали взмывать вверх невиданные существа. Они вырывались из глади реки будто прыжком, затем раскрывали перепончатые крылья и летели прямо вверх. Зубастый, как у крокодила, рот хватал одну из больших искорок – и зверь летел вниз и погружался обратно, напоследок всплескивая длинным хвостом. Похоже, люди сделали фейерверк не только прекрасным, но и съедобным для своих помощников: теперь Старик был уверен, что именно один из этих зверей, которые сейчас охотятся за огоньками, и доставил лодку с ним на праздник.
Последняя вспышка осветила небо и не гасла: наверное, это должно было облегчить путь домой всем, кто был на празднике. Те, кто шел по земле, отправились по дорожкам туда, где виднелись холмы. Но люди, что приплыли на лодках, не просто вернулись к лодкам: в руках их была какая-то хитрая сбруя, в которую радостно, будто играя, сами впрягались драконы. Из боков лодок появлялось что-то вроде перил, и люди, несомые разноцветными, как их лодки, зверями,  взмывали ввысь, к самым звездам, и вскоре пропадали из виду.
К площадке, где сидели девушка и Старик, подлетел один из драконов. Из-за блеска, исходящего от него,  казалось, что его туловище сделано из драгоценных металлов. Хвост нетерпеливо бил по воздуху, издавая свист, хлопали большие золотые крылья, - казалось, вот-вот раздастся лязг железа. Зверь смотрел большими умными глазами на хозяйку, будто спрашивая, что ему делать.
Девушка что-то шепнула ему. Глаза дракона расширились, отчего  блестящая морда с черными бровями и свисающим вниз подобием усов стала еще забавнее, он нырнул куда-то вниз и вернулся уже запряженным в большую лодку, красную с золотом. Лодка неведомым образом держалась на воздухе, как держалась бы на воде.
Девушка спокойно вошла в лодку, держась за перила.  Старик последовал за ней, и дракон медленно-медленно полетел по  освещенному малиново-розовой вспышкой  ночному небу. Внизу открывалась неизвестная земля с полями и перелесками, приземистыми домиками и дворцами, мельницами и городскими воротами. Земля, где деревья никогда не перестают цвести – лишь передают очередь друг другу.
Девушка обернулась к Старику и попыталась обхватить его руки своими детскими ладонями. На глазах ее блеснули слезы, и он понял: по какой-то причине они должны проститься.
Он снял с руки перстень и протянул ей, но она отрицательно покачала головой, а потом уткнулась лбом в его грудь, и он явственно увидел руку своей дочери, принимающую перстень из руки девушки.
 - Дочке? Хорошо… -  потерянно прошептал он.
Девушка доверчиво прижалась к его груди, как когда-то делала Эрин.
 - Старик! – кто-то позвал его издалека.
Он зажмурил глаза, чтоб сдержать слезы, а потом открыл их.
Он лежал в своей весельной лодке, солнце светило ему в лицо, а над ним стоял Ник и вопил, как полоумный:
 - Стари-и-ик! Ты жив или нет?
 Старик вздохнул, удивившись еще одному странному сну, сел – и увидел, что он накрыт тяжелым, алым с золотом, плащом.
Он разжал левую руку.
В ней оказался перстень.
***
  - Вот видишь, папа! – торжествовала Эрин, прыгая от радости на высоченных каблуках. Старик, всё ещё с несколькими большими букетами цветов в руках,  опасливо поглядывал на нее: не сломала бы ноги.
 - Всё прошло отлично! Такой успех! – тараторила дочка.  – Только вот когда тебя спросили, берешь ли ты учеников…  ну зачем ты сказал, что собираешься брать  их в деревне и учить часы чинить? Ты так пошутил или правда не понял, о чем разговор?
Джек не знал, сколько времени прошло с того момента, когда закончился первый день выставки его картин. Как ни хотел он избежать всей этой шумихи, камер, фотографий, речей – но дочке отказать не мог. Переполненный зал, огромные вазы, которых не хватило для такого обилия цветов, бокалы на подносах, разговоры о том, что в наше время  пробуждать  добрые чувства в людях  способна только сказка…  Посмотреть на молчаливого Старика, вдруг оказавшегося художником,  приехала добрая половина "деревни" (так Эрин упорно называла городок с тех пор, как уехала) во главе с подозрительно трезвым Ником в черном костюме и при  зеленом галстуке. Наверное, впервые Старик был  рад его видеть.
 …Дочка забрала у отца  охапку цветов, положила их на близко стоявший полированный стол на кривых ножках. Старик  надел куртку, потом взял со стола все цветы. Дочь удивилась, но ничего не сказала, а вместо этого  взяла  его за руку и повела какими-то коридорами.
 - Как жалко, что тетя не смогла приехать, дела, дела, они нас убивают…  - глядя только вперед и шагая широкими шагами, говорила Эрин. - Папа, тебе обязательно надо продать дом в деревне и жить здесь, ты же видишь, как тебя приняли, ты должен учить, творить дальше, ты…  Ой, что я говорю! Тебе же для творчества нужны твои острова! Но туда можно приезжать, а если я тебя отпущу – ты опять закопаешься в чайниках! А про учеников, которые будут часы чинить, ты не ответил, – это же ты пошутил, да? Папа, есть одно кафе, оно допоздна открыто, очень тихое, идем туда, посидим! 
Они вышли из прозрачных дверей особой округлой формы, по которым барабанили частые мелкие капли вечернего дождя. Дождь, как по команде, припустил быстрее, дочь успела раскрыть над ними большой зонт, и капли застучали по нему мерно и уютно. 
Кафе находилось недалеко, за углом. Эрин придержала дверь, чтобы Джек мог войти с цветами в руках. Он, будто договорившись заранее, вручил цветы работнице, протиравшей окно у входа, и уже не смотрел, что будет с ними дальше.
Внутри было тихо. Пара посетителей за столиком в углу, девушка за стойкой в самой обычной рабочей одежде – хотя помещение было выдержано в стиле, навеянном далекой Японией: подвесные матовые лампы простой и вместе с тем непривычной  формы, картины тушью и красками  - с иероглифами, стилизоваными горами, бамбуковыми зарослями, крестьянами на рисовых полях.  Одна картина представляла больших золотых рыбок, другая – не то улыбающегося, не то скалящегося дракона. Джек улыбнулся, вспомнив тех рыб и драконов, которых он видел: драконы выглядели совсем иначе, а вот больших рыб художник, возможно, и видел, кто ж знает.  Стены, выходящие на главную  улицу,  были декорированы под раздвижные двери из бумаги в деревянных рамах, вдоль одной стены на деревянном  полу стояло несколько расписных зонтиков, подсвеченных квадратными фонариками. Эрин раскрыла свой зонтик, поставила рядом с зонтиками-украшениями и засмеялась.  Отцу не очень нравилось это кафе: «кабинки», в два повернутых друг к другу кресла и столик между ними, плотно прилегали друг к другу и разделялись только деревянной ширмой , состоящей из рамы и ажурного резного узора, и если бы в кафе были еще люди – оно оказалось бы слишком шумным и многолюдным для того, чтобы побыть здесь  с родным человеком вечером  утомившего дня .
 Эрин заказала чай, и его вскоре принесли  - чайничек с желто-красными по белому узорами и черными иероглифами и две чашечки без ручек. Дочь налила отцу чай в чашку, он попробовал и удивленно отстранился.
 - Не бойся, папа, это просто японский чай, - замахала руками  Эрин.  – На самом деле он вкусный, надо распробовать, это просто дело привычки!
Отец отпил еще глоток:
 - Как будто молоком пахнет.
 - Вот видишь! Ты уже нашел что-то для себя, - засмеялась дочь.  – Слушай, пап… Хочу я у тебя одну вещь спросить уже давно… хотя для такого вопроса, наверно, сакэ нужно было заказывать.
 Джек  медленно поднял взгляд от чашки.
 - Понимаешь, Ник такую штуку сказал…  Будто у тебя появился кто-то.
 - Еще не появился, - ответил Джек и подул на чай.  – Только думаю. Пса завести хочу.
 - Папа! – укоризненно вскрикнула Эрин. – Ты же понимаешь, о чем я… или нет? В общем, Ник говорил, что на острове с тобой была женщина!
Джек помолчал и сказал:
 - Ник, я смотрю, больше не пьет. Хорошо.
 - Ух! – Эрин облегченно выдохнула. – Я так и знала, что это его очередная выдумка. Ты бы обязательно мне сказал, если бы… правда? А почему он не пьет – ты же знаешь?
 - Нет.
 - Ну вот, живет в деревне – он, а знаю, что происходит – я! Да над ним же весь поселок хохотал. Он приплыл от тебя с во-о-от такими глазами и всем говорил, что отплывал и видел, как у тебя над островом летает дракон, а по земле бегает огромный не то конь, не то бегемот, обросший мехом!  Сначала все смеялись, а потом им надоело, и ему сказали, что позовут доктора. И звать не стали только под обещание больше не пить! Вроде держится… Папа!
 - Да, дочка?
 - Я, наверное,  еще раз съезжу к тебе в поселок  скоро. Ты покатаешь меня на лодке, которую мастеришь? На той, в виде дракона?
 - Конечно, родная. Только холодно уже, не простынешь?
 - Не-а. Слушай, пап… Ты ведь мне так и не рассказал, откуда у тебя перстень, который ты мне подарил.
 - Рассказал. Встретил доброго человека, он его для тебя передал.
 - Что ж за такой человек с перстнями? Ладно, не говори. Наверно, кто-то из друзей мамы, поэтому не хочешь?..
 Старик молча подлил себе чаю.
 Эрин снова развеселилась:
 - А ты знаешь, что этот перстень волшебный?
Джек замер с чашкой в руках.
Довольная дочь засмеялась:
 - Не бойся, я  знаю, что чудес не бывает. И всё равно… Я как-то положила его под подушку. И мне снились такие красивые сны! Наутро было так хорошо, я отдохнула как никогда, и голова не болела. И даже работа казалась вовсе не скучной. Я тогда снова положила его под подушку. И снова все повторилось. Я с тех пор с ним не расстаюсь, он у меня либо на руке, либо рядом! Знаешь – жить по-другому начала. Идешь, всё улыбается тебе, и ты улыбаешься миру!
Она потерлась носом об алый камень на перстне.
 - И еще…  Нет, тут точно без сакэ не обойтись.
Она хотела поднять руку и позвать официанта, но отец  осторожно перехватил ее ладонь своей огромной рукой и  удержал ее.
 - Пап, ну я уже взрослая, - по-детски хныкнула Эрин и тут же вновь заулыбалась.  – Я не хотела тебе говорить, боялась, что ты что-нибудь… ты же меня так любишь… В общем, мы с моим женихом расстались. И тут целая история, если бы я верила в сказки – то решила бы, что все устроил именно перстень! Ладно, попробую по порядку.
Эрин шмыгнула носом и с силой потерла одной рукой пальцы другой.
 - Я давно поняла, что происходит что-то не то. Гарри отмалчивался, все, мол, прекрасно, дорогая, но я же чувствую! И как-то сижу дома, смотрю на перстень, и мне будто кто говорит: иди на улицу! Иди! И чувствую, что стоит пойти – и что-то разрешится само собой. Одеваюсь, иду. Прохожу мимо одного кафе, и что ты думаешь? Сидит мой дорогой там с другой девушкой. Стою, не знаю, что делать, слезы катятся. Они близко сидели к  окну, покажу завтра, оно огромное такое и с улицы вокруг  всё зеленью увито. И он меня увидел. Вскочил, двинулся к двери, я как побегу оттуда…  Еще и дождь начался. Не такой, как сегодня, сильный. Я уже не бегу, а иду, и реву, по лицу капли, слезы…  И вдруг надо мной появляется зонтик! Думаю -  как усмешка какая, мы как раз с Гарри говорили на днях, что в Японии зонтик – символ влюбленных, и собирались вот в это кафе прийти, так и не пришли. Остановилась, смотрю. Рядом со мной стоит и улыбается парень, прилично одетый, красивый, вот просто принц из сказки, белого коня не хватает. Но конь в дождь не нужен, а зонтик – очень даже. Словом, проводил он меня до дома, мне и зайти надо скорее, я промокла вся, и не могу же я сказать «спасибо, а теперь уходи!» Позвала к себе. Папа, зря головой качаешь, ну видно же, что не преступник…  Нет, нет, не говори, что не видно, я сразу поняла, что он хороший.
Эрин покраснела.
 - Я нам чаю заварила, вот с теми ягодами, которые ты с острова привез. Тепло, хорошо, сидим… И я вдруг поняла, что судьба меня именно к Максу и вела. Мне стало даже стыдно перед Гарри, стыдно перед Максом, стыдно за себя: я поняла, что была с Гарри просто потому, что я молодая девушка и надо с кем-то быть, надо, чтоб у тебя был жених. Успокаивала себя только тем, что для Гарри все было так же: у парня просто должна быть девушка, и всё тут. Какую бы страшную я сделала ошибку… А Макс… Макс в тот вечер просто ушел домой. Попросил беречь себя, дал телефон и велел звонить в любое время дня и ночи, особенно если нужен врач, лекарства… или просто так, поговорить. И да, пап… не знаю, что ты скажешь, но он уже сделал мне предложение. И я  хочу согласиться! Вот только тебя с ним познакомлю. Мне это очень важно. Я решила: мы к тебе приедем на выходные.  Надеялась сегодня вас познакомить, но у него рабочая поездка, которую нельзя отменить. Ох эта суета! Дела, дела…
И Эрин залпом выпила остывший чай.
***
 - Тебе удобно, папа?
Старик лежал в кровати, разложенной из широкого кресла, под пахнущим свежестью одеялом. Дочь, в шелковой ночной пижаме, села на краешек:
 - Спокойной ночи. Я завтра на работу не иду, сможем хорошо отдохнуть и побыть наконец-то вместе. И знаешь…
Она положила что-то под его подушку:
 - Пусть сегодня колечко побудет у тебя. Нет, не отказывайся, я очень этого хочу.
Она аккуратно потянула за плетеный шнурок настенной лампы, чтобы выключился свет, и тихо вышла. Джек лег на бок, запустил руку под подушку, нашел перстень и, сжав его в руке, заснул.
Ему снилась комната, украшенная белым и розовым шелком. На огромной кровати с отдернутой завесой балдахина сидела его гостья с острова, прекрасная и юная, в свободном платье, расшитом розами. На ее руках был крохотный ребенок, розовенький и пухлый, какой когда-то была Эрин. Ребенок смеялся. Чувство, похожее на легкий теплый ветер,  колокольчиками зазвенело в сердце Джека, словно этот звон перешел из другого сердца, сердца счастливой матери. А потом послышались шаги, и он вновь увидел всё, чем наполнено теперь ее сердце: гордость, бесконечное уважение, уверенность в том, что тот, кто сейчас войдет, надежен и всегда будет рядом, полнота счастья и какая-то горячая, огненная нежность. Шаги приблизились, ребенок потянулся ручонками к вошедшему… Вдруг счастливую картину сменила улица и дождь. Вот -  его дочь под руку с высоким молодым мужчиной, держащим зонт, и к ним подходит всё та же его гостья и протягивает Эрин букет пушистых белых хризантем, и Эрин с мужчиной переглядываются и еще долго смотрят друг на друга.
Джек проснулся, сел. В руке у него по-прежнему был перстень, сквозь нежно-фиолетовые  занавески осторожно пробивался рассвет.
 - Счастья вам, дочки, - прошептал Старик.
С книжной полки спускался шнурок, на котором висел, чуть-чуть покачиваясь и играя еще слабыми отблесками света, колокольчик фу-рин, накануне не замеченный усталым Джеком. Стало быть, не все колокольчики разошлись по чужим рукам, какой-то еще здесь, с ними, и еще споет свою песню. Песню, которая прервется там, где ты ждешь нового звона. Песню, которая в жаркие дни поет о прохладе, а в холод – о домашнем тепле.
Джек вздохнул и еще раз шепнул, будто кто его слышал:
 - Счастья вам.