Хирургия

Гордыня обуяла меня годам к 25, когда  я почувствовал себя арабистом-профессионалом. Перевод, включая синхрон на любом уровне и почти по любой тематике не представлял для меня никакой сложности. Помимо литературного языка, я освоил четыре диалекта, знал массу пословиц, прибауток и песен разных, сур из Корана и даже сны мне нередко снились на арабском. Не было, как мне казалось, темы, способной поставить меня в тупик…Кроме того, в ту пору на моих плечах уже были капитанские погоны, а капитан – это самый многозвездный офицер в ВС СССР, что также добавляло куража: много знаю, но еще больше могу! Короче говоря, нарушил я заповедь. И судьба подготовила мне сюрприз в виде очередной командировки, которая стала самой яркой и запомнившейся в моей жизни.

Я служил на специальном факультете (подготовка иностранных военнослужащих) артиллерийской академии в Ленинграде, и, получив предписание об откомандировании в Военно-медицинскую академию им. С. М. Кирова, мысленно поблагодарил судьбу за послабление после нескольких выматывающих командировок по разным учебным центрам в Туркмении и прочих цветущих краях – от одной академии до другой было 5 минут пешком. Задача мне была поставлена простая – обеспечить повышение квалификации двух военных хирургов, срок командировки – 10 месяцев. Я отчего-то решил, что все хирурги всех братских и дружественных стран непременно учились в СССР и предстояло лишь обозначать присутствие.

С подопечными я познакомился на следующий день и сразу понял, что мое предположение неверно. Два капитана медицинской службы ВС Сирии оказались очень интеллигентными и коммуникабельными парнями примерно моего возраста, одднако по- русски не знали ни слова. Один из них уже 6 лет работал хирургом в Центральном военном госпитале «Тишрин» (аналог нашего им. Бурденко), другой – в госпитале «Харазта» (типа нашего им. Вишневского) и слегка удивились, узнав, что я не медик. Знакомство происходило в ординаторской клиники травматологии и ортопедии, и тут входит наш куратор – полковник м/с Дедушкин. «Там скорая привезла пациента, хотите взглянуть?» - на вопрос оба сирийца радостно кивнули. «Тогда быстро мыться!» - был ответ.

Мыться – это значит тщательно вымыть руки, надеть стерильные бахилы, маски, шапочки, халаты и перчатки, после чего можно зайти в операционную. Когда один сириец попросил меня завязать на спине тесемки его халата, я потерял одну и по незнанию попытался обхватить его, еще не надев перчатки. Доктор замотал головой и замычал – спереди нельзя касаться, там чистая зона! Это был мой первый урок и, как оказалось, самый простой.

Операционная оказалась довольно просторным помещением с потолками высотой метров 5 со стенами, облицованными белым кафелем, да и доминирующим цветом был белый. Вдоль стен – стеллажи с медикаментами и инструментами. В центре – три операционных стола, над ними мощные круглые светильники с 7 лампами., а под одним из столов я заметил большой эмалированный таз с нанесенной ярко красной краской надписью – «Мясо». Как потом выяснилось, это юмор такой….

На одном из столов заливался криком и слезами пациент, которого только что привезла «Скорая» - малыш лет 5 с рассеченной бровью. Кровь шла довольно сильно – на полу образовалась лужица. Над ним колдовали доктор и медсестра, которые обрабатывали рану, готовясь ее зашить, и одновременно пытались успокоить ребенка. Я мельком глянул на сирийцев – они наблюдали процесс молча, и за это я был им очень благодарен… 

Едва мы вышли из операционной, как были приглашены в кабинет начальника клиники, главного травматолога ВС СССР генерал-майора м/с С. Ткаченко. Сергей Степанович уже знал, конечно, про сирийцев и решил лично уделить время. Тепло поприветствовав, он предложил сделать обход по палатам.

Описываемые события происходили в разгар войны в Афгане, и в медакадемию доставляли самых тех раненых, кого не смогли поставить на ноги в армейских госпиталях рангом ниже. Картина оказалась тягостной – палаты были заполнены в основном молодыми ребятами с тяжелыми ранениями и минно-взрывными травмами конечностей, и лечение им предстояло длительное и сложное. Но это была и надежда на исцеление, потому что там действительно творили чудеса и доктора там были, что называется, от Бога. Ведь Военно-медицинская академия – это не просто лечебное учреждение, но и учебное заведение, где проходят подготовку медики разных специальностей. Наконец, это научный центр, где создавались и апробировались новые способы лечения, многие из которых потом получали широкое распространение. К примеру, знаменитый аппарат Илизарова первоначально был разработан именно там.

Знакомство с клиникой вернуло меня с небес, куда я попытался забраться в своих мечтах, на бренную землю – я понял, что расчеты на относительно легкую командировку оказались более чем наивными. Утром следующего дня в клинике собралась конференция с участием нескольких десятков слушателей академии, преподавателей, аспирантов, адьюнктов - все в белых халатах, среди них и мы с сирийцами. На большом экране показывают слайды – рентгеновские снимки из истории болезни больного, которого завтра планируют к операции. Идет активное обсуждение тактики лечения – каким  образом лучше провести хирургическое вмешательство, разговор изобилует латынью и медицинскими терминами, и я с ужасом понимаю, что почти ничего не понимаю! Сидевшие по бокам сирийцы периодически бросают на меня вопросительные взгляды, а я напоминал рыбу, выброшенную на берег – выпученные глаза и жадно хватающий воздух распахнутый рот…. В моем мозгу мелькали усвоенные еще курсантом заповеди переводчика – «нельзя молчать, пауза не должна превышать 3 секунды, надо обыграть ситуацию, говорить...». А что говорить-то???? 

Я помчался в библиотеку академии, и на мое счастье там оказался арабско-русский медицинский словарь. Сильнейший стресс заставил мобилизоваться мой мозг до такой степени, что он превратился в губку, жадно впитывающую сотни терминов – от названий костей скелета до хирургических инструментов. Это было похоже на состояние человека, который, спасаясь от разъяренной овчарки, легко, в одно касание перемахивает забор такой высоты, что в обычной ситуации ему не одолеть даже с лестницей…

Со следующего дня начался интенсивный курс усовершенствования сирийских врачей и мое погружение в медицину. Обычно в день мы участвовали в 2-3 операциях, при этом работа шла следующим образом. У изголовья больного располагался анестезиолог со своим оборудованием – кучей шлангов и измерительных приборов с лампочками, датчиками и проводами. Его задача была ввести пациента в состояние наркоза и внимательно следить за показателями работы сердечно-сосудистой системы и органов дыхания, давлением и т.д. В ногах размещалась операционная сестра, перед ней большой поднос с разложенными инструментами, которые могут понадобиться хирургу. Со стороны сердца больного располагался хирург из клиники, который проводил операцию и попутно объяснял, что, как и почему он делает. Напротив стоял сириец-ассистент, который принимал самое деятельное участие в операции, помогая ведущему хирургу проводить манипуляции. Слева от хирурга стоял второй сириец, который внимательно наблюдал за всем происходящим, Мое место было напротив него, рядом с ассистентом, и я должен был быстро и точно переводить хирурга на арабский. При этом нужно было очень внимательно его слушать и не отводить глаз от операционного поля…

После операции обычно следовал разбор, где хирург отвечал на вопросы сирийцев. Иногда это затягивалось, и я к концу дня был совершенно обессилен. Тут на столе ординаторской обычно появлялся дорогой коньяк, по 50 г для восстановления. К слову, ни о каких взятках врачам ВМА тогда и речи быть не могло, деньги никто не предлагал и не брал. Но вот цветы и коньяк в качестве благодарности не возбранялось, а потому шкаф в ординаторской был забит.   

Пережитый стресс вкупе с высочайшей степенью ответственности быстро адаптировали мою психику и я уже не удивлялся, что набор инструментов в травматологии неизменно включал дрель, молоток, зубило, долото и даже пилкуДжильи, изобретенную еще в 1894 году  – 3-4 быстрыми движениями ею легко перерезать даже берцовую кость, оставляя ровные края….

Врачи творили чудеса – помню молодого бойца, которому в Афгане граната от подствольника попала в голень и превратила ее в сплошное месиво – ступня болталась на лохмотьях мышц и сухожилий. Бог хранил его и, избежав казалось неизбежной ампутации, он оказался в клинике ВМА. Там не просто сохранили ногу: когда лечащий врач заверил, что он еще в футбол гонять будет, парень не смог сдержать слез…

Большинство находившихся на лечении нуждались в наращивании костей нижних конечностей – это были последствия минно-взрывных травм. В палатах прооперированные в соответствии с индивидуальным графиком усердно крутили гаечными ключами гайки и болты на своих аппаратах, которые опоясывали ноги металлическими кольцами, соединенными спицами крест накрест, восстанавливая костную ткань…

Через пять месяцев мы перешли на второй этап усовершенствования – в клинику торакальной хирургии. Здесь в основном проводили операции в области грудной клетки, было очень много случаев, когда удалялись доли легких, кардиоопераций на открытом сердце, часто привозили пациентов с тяжелыми бытовыми травмами и проникающими ранениями. В клинике травматологии и ортопедии я к операционным вполне привык, а потому новый опыт меня даже привлекал.

Руководил клиникой человек-легенда, генерал-майор м/с, доктор наук Дыскин. До того, как стать медиком, он успел повоевать, да еще как! В ноябре 1941 года расчет 37-мм зенитного орудия, где красноармеец Ефим Дыскин был наводчиком, в одном бою уничтожил под Москвой 7 немецких танков. За тот бой Е. Дыскину в 1942 году было присвоено звание Героя советского Союза.

Бывший зенитчик генерал Дыскин был не просто начальником клиники, но активно оперировал и нам не раз пришлось быть этому свидетелями и принимать участие. Причем меня здесь воспринимали как полноправного члена бригады, и мне даже льстило, когда ведущий операцию, подняв на меня глаза в прорези между маской и шапочкой, командовал: «Свет!» Это означало, что я должен направить лампы висевшего над столом светильника таким образом, чтобы сфокусировать точно на том месте, где работают врачи. Заметивший это сириец потом предложил мне на следующей операции быть ассистентом, отметив, что я уже почти хирург!

В этой клинике мне пришлось увидеть как операции на грани фантастики, так и такие, что оставили тяжелые рубцы на сердце. Однажды на «Скорой» привезли молодую работницу, следом внесли ее кисть в пластиковом мешочке со льдом. Производственная травма, но там все сделали быстро и правильно, теперь дело за врачами. Сирийцы, конечно, с готовностью откликнулись на приглашение поучаствовать в такой операции, а у меня и выбора не было.

Это был единственная операция из всех, что я видел, когда все сидели на специальных высоких стульчиках. Она продолжалась более 10 часов и шла под микроскопом – надо было сшить все эти сгибатели-разгибатели, сосуды и т.д. Микроскопы были только у оперирующего хирурга и ассистента-сирийца, все остальные довольствовались тем, что слушали комментарии и исполняли указания хирурга. Через неделю, зайдя в палату к этой девушке, доктор сказал ей пошевелить пальцами пришитой кисти – и они сдвинулись! Это было очень здорово видеть! Девушке спаcли в буквальном смысле слова не только кисть, но гораздо больше, ведь она только начинала жизнь.

Были и печальные случаи. Когда мы пришли на очередную операцию, мы знали лишь то, что у пациента онкология. Едва приступив, хирург проделал какие-то манипуляции рукой внутри брюшной полости , после чего развернулся и вышел, буркнув – защивайте! Прошло всего 5-7 минут, и это было необычно. Я едва дождался, когда мы вышли из операционной и бросился искать врача. Он ответил кратко – там все поражено метастазами, шансов нет. Это была молодая красивая женщина, бывшая балерина из Мариинки, и я не смог сдержать слез…. 

Если плановая операция не представляла особого интереса, сирийцам организовывали знакомство с другими кафедрами академии. Запомнилось посещение клиники судебной медицины, где нам подробно рассказали, как определить, что летчик-истребитель был в сознании до момента столкновения с землей, если от пилота остался лишь фрагмент перчатки. Крайне тяжелое впечатление осталось от посещения клиники термических поражений – ужасное зрелище, жуткие страдания, очень сложное лечение…

Командировка закончилась, по моим подсчетам, мы участвовали за 10 месяцев в почти 500 операциях. Сирийцы уехали домой, а я остался, но стал другим. Я много чего увидел, узнал и многому научился. Главное – я отчетливо осознал, что все наши текущие бытовые проблемы, конфликты и ссоры – ничто на фоне ценности жития. С тех пор я с особым чувством отношусь к медикам и уверен, что настоящий врач – это святой человек. И до сих пор разбуди меня на рассвете и спроси - а как будет по-арабски, к примеру, предплюсна - отвечу без запинки!