Про хулиганство. Размышления деда Мирона

В нашей залесной деревушке Пустынь, я –есть самый пожилой или старый (как хочешь назови) из всех шести жителей. Живём все в дружбе и согласии. Только вот опечалились намедни тем, что осень уж больно скупая на грибы выдалась.
Так ведь год на год не приходиться. Где-негде по перелескам подберёзовики, было, повылазили. И на этом-всё. Ни груздочков, ни белых, ни лисичек, -даже появы нет. А я, надо сказать, с детства грибник заядлый. Побродишь, по полянкам заветным, поохотишься на красноголовиков, либо на зеленух, устанешь изрядно, а на душе светло и радостно. И не столько от того, что корзинка под перевясло полна, а и от того, что воздухом целебным лесным вволю надышался, будто и позабыл, что тебе, свет- Миронушка уж за восемь десятков перевалило.
Так, что побродил я на прошлой неделе пару разиков по самым сокровенным своим болотинкам и понял, что нет и не будет гриба в этом годе, нечего даже зеленушек ждать.
Ну а, раздуматься- велика ли беда? Автолавка из района и хлебушка и всякого съестного товару через день к нам, в Пустынь завозит. Бери да питайся за милу душу. Так- то оно так, а про грибочки –то всё ж-таки думалось.
Вот ведь наверняка посмеются люди над старым пеньком, а думаю, что с этих самых грибных печалей хворь желудочная со мной приключилась. Да так круто взяла, что пришлось в больничку районную доехать.
Врачи, как куколки беленькие, по коридорам вышагивают важные и хворями нашими с утра опечаленные. Ну и мы- худоба деревенская суетимся, к стенкам прижимаемся, чтобы не помешать им.
Подхожу к регистратуре и вдруг кто-то за плечо меня хватает:
«Мирон Степанович, ай не узнал, что ли?
Гляжу,- и впрямь знакомая личность- Иванко Буркацкий, в одной с ним бригаде по молодости сучки топорами отвинчивали.
Поздоровались. И тут запричитал он на весь коридор, как в рупор:
«Да что это ты, Миронушка как расхворался, и не узнать тебя, краше в гроб кладут…»
А на меня что-то вдруг, как хулиганство какое напало:
 «Да и ты Ванюш, говорю, знать еле ходишь. А я вот забежал карту курортную выправить, в санаторию отправляюсь, здоровьице и впрямь поправить надо.»
Гляжу, а у землячка-то моего настроение боевое вмиг пропало,- расстроился бедолага до икоты, что ещё не при смерти я, и что жить мне осталось больше двух понедельников.
И так что-то смешно мне с этой встречи стало. Осмелел я, да и булькотня в животе будто бы поутихла.
Даже в кабинет врачебный без очереди проскочил.
А в голове всё мысли революционные:
«Всю-то жизнь, Мирон, ты опасался, что про тебя бригадир, либо другие люди скажут. Поживи-ка ты хоть малость сам собой».
А медсестра уж и трубочку мне в рот для анализов приспособила, водичка забулькала.
А со спины, хоть и туговат на ухо, слышу: «Ходят тут, мешают работать, болезни себе придумывают…»
- «А это кто ещё такой,- у девоньки-фельдшерицы спрашиваю.
А она мне шепчет: «Это и есть самый главный доктор по вашей болезни».
Стряхнул я с себя все трубочки да скляночки. Гляжу- мужичонка небритый в белой шапочке в кресле у окна восседает. Да ладно бы тихо сидел. Нет, бубнит, чуть не с матом, что работать, мол, ему не дают. Что все коридоры с утра больными забиты и что дома им не сидится.
«А ведь это он про меня бухтит,- подумалось мне.
Подошёл я поближе к этому лекарю, заглянул в глаза его неопохмеленные, подожок свой показал и выговорилось как-то само у меня: «А тебя, знать, милый, вот таким сучечком маловато родители твои охаживали, пока поперёк лавки убирался».
Тихо-тихо в кабинете стало. Слышно было даже, как водичка из трубочки капала.
А я докторишке-то этому поклонился и сказал на прощанье: «Господь тебе навстречу, милый. Живи и не хворай, и –шасть из кабинета!
Признаюсь честно, одну процедуру я всё ж-таки прошёл – в туалет пришлось сходить, чистый и блестящий.
В автобусе, по дороге домой, боли мои поутихли. Вот что значит, в настоящей больничке подлечиться!