Бычок-дристунок и кризис социал-дарвинизма

Тобайес Авенал Мусинг (Prof. Tobias Avenal Mousing, Ph.D.), прогрессирующий мыслитель и эссеист,
создатель и бессменный председатель Общества различных проблем

Бычок-дристунок как зеркало русской модернизации
Бычок-дристунок и национальная идея
Бычок-дристунок и орнитологическая структура русскоязычной ойкумены
БЫЧОК-ДРИСТУНОК И КРИЗИС СОЦИАЛ-ДАРВИНИЗМА

Теория социал-дарвинизма весьма точно описывает ту практику, что сложилась на просторах русскоязычной ойкумены и не могла не повлиять на хрупкое экологическое равновесие, участником и составной частью которого является Бычок-дристунок. Многое из происходящего в последний исторический период ставит в тупик участников бурно развивающегося эколого-экономического процесса и вызывает недоумение у прозорливого наблюдателя. Ярким примером могут служить необъяснимые не только с позиций высшего, но и самого рядового разума действия самки Homo sapiens L., волею судьбы или чьим-то недобрым замыслом заброшенной на вершину пищевой и бюрократической пирамиды, наспех построенной на руинах некогда величественного здания образования и науки, по сути своей напоминающие странные выходки легендарной бабушки индейцев-бороро. Предполагать, однако, у той и другой одинаковые побудительные причины – чудовищно и нелогично, тем более что и сами бороро не могли никогда объяснить мотивы действий своей сказочной соплеменницы. Раскрыть тайну этого противоречия со всей очевидностью можно только углубившись в изучение пирамид древних ацтеков!

Империя ацтеков, которая объединялась не столько управлением, а скорее системой сбора дани, была государством иммигрантов, возникшим в результате миграционных потоков тольтеков и чичимеков (я не шучу!), перемещавшихся из своих традиционных поселений на новые, манящие своим богатством и плодородием, территории. В процессе освоения этих территорий тольтеки, будучи более сообразительными и агрессивными, привнесли в создающуюся империю тольтекскую идеологию, манеры и стиль руководства. О чичимеках же известно немного, вероятно потому, что особенного ничего они из себя не представляли и отличались только однообразием и большим количеством. И вполне естественно, что ключевые позиции в нарождающемся ацтекском государстве захватили более развитые в интеллектуальном плане тольтеки, которые с молоком матери впитывали идеи модернизации, основанной на древних традициях, что, однако, не мешало им производить многочисленное потомство, скрещиваясь с чичимеками.

В последствии сама древняя цивилизация тольтеков была окончательно вытеснена ацтеками, хотя ряд уважаемых исследователей месоамериканских культурно-исторических процессов утверждает, что в реальности никаких тольтеков вовсе не было, а совсем даже наоборот, они являются мифическими персонажами. Многочисленные же археологические находки, датируемые временем становления и расцвета тольтекской цивилизации, исчезнувшей совершенно по непонятной причине, объясняются более поздними проделками тех же ацтеков.

Вообще же империя ацтеков отличалась, как и многие империи Старого Света, большим этническим разнообразием, что позволило Арнольду Тойнби сравнить ее с Ассирией. Ацтеки много и успешно торговали, причем даже со своими врагами: так, например, главным источником медных топоров в империи был народ Purepecha, единственный, одержавший победу над воинственными и свирепыми ацтеками. Именно развитыми торговыми связями объясняют экономисты обнаруженный в результате раскопок рост благосостояния простолюдинов в городах, добровольно или насильственно присоединенных к ацтекской империи.

Общество древних ацтеков, во многом напоминавшее восточную деспотию, имело жесткую иерархическую структуру, прекрасно иллюстрирующую основные идеи социал-дарвинизма, хотя очевидно, что государство ацтеков возникло задолго до рождения Ч.Дарвина и Г.Спенсера. Городской голова назывался у ацтеков тлатоани (tlatoani – дословно «тот, кто хорошо говорит»), а города фактически являлись маленькими государствами, объединенными в империю,  верховный руководитель которой имел титул уэй-тлатоани (huey tlatoani – «великий тлатоани»), который конкистадорами был приравнен к императорскому. При этом в империи был и выборный орган, так называемый совет, куда на выборной основе входили родственники великого тлатоани, занимавшие четыре высших имперских поста: тлакатекатль («человек-боец»), тлакочкалкатль («хранитель дома дротиков»), есуауакатль («тот, кто пускает кровь») и тлилланкалки («хозяин дома мрака»).

В представлении древних ацтеков олицетворением высшей власти была сама личность верховного правителя-тлатоани, который, подобно восточным деспотам, объединял в одном лице административную, военную и религиозную ветви власти. Не случайно, поэтому, помимо основного титула  Huey tlatoani его называли Tlacatecuhtli («Господин людей») и  Hueyhueytecuhtli («Великий вождь»). Однако неограниченной власть ацтекского Huey tlatoani была только до тех пор, пока она не вступала в противоречие с имущественными амбициями торговой, военной, и жреческой элиты, выразителем интересов которой, он, собственно, и являлся. Властвовал верховный тлатоани пожизненно, смена власти в условиях империи древних ацтеков подразумевала физическое устранение Huey tlatoani.

В период правления последних тлатоани, незадолго до Конкисты, особенно ощутимо проявлялась тенденция обожествления Huey tlatoani. Чудом дошедшие до наших дней хроники указывают на то, что даже внешне ритуалы обхождения с последним верховным тлатоани Монтекусомой II Младшим по сути не отличались от обычаев азиатских деспотий Старого Света. Тлатоани покидал свой дворец только в сопровождении охранников и свиты из представителей древне-ацтекской знати, перемещался он в закрытых носилках, о его приближении возвещал рёв раковин, которые ацтеки использовали (а кое-где и до сих пор используют) вместо медных труб и горнов, и все встречные рабы и свободные подданные империи должны были всячески выражать свое почтение и покорность. Настоятельно не рекомендовалось поднимать глаза: справедливо считалось, что посмотрев на физиономию Huey tlatoani можно «огрести неприятностей выше крыши» (пер. с древне-ацтекского). В соответствии с несколько прямолинейным, но весьма образным мироощущением ацтеков, опасность, исходящая от верховного тлатоани, была сродни соседству со скорпионом.

Ацтеки по праву гордились собой: за какие-нибудь двести лет они проделали блистательный путь от простых кочевников до могущественных повелителей месоамериканских территорий. Хотя они и приписывали этот головокружительный успех покровительству своего племенного бога Уицилопочтли, но на самом деле решающую роль сыграла неуёмная деятельность древне-ацтекской элиты, особенно ярко проявившаяся в свершениях выдающихся тлатоани.

Заметный вклад в развитие империи внес правивший с 1397 по 1487 год н.э. Тлакаэлель (Tlahcaelel— «отважное сердце»), который, имея весьма знатное происхождение – он был племянником тлатоани Ицкоатля (Itzcoatl) и братом Чимальпопоки (Chimalpopoca) и Мотекусомы Ильуикамина (Motecuhzoma Ilhuicamina), отказался быть Huey tlatoani и носил относительно скромный титул «Сиуакоатль» (Cihuacoatl, в честь «Женщины-Змеи» – месоамериканской богини плодородия и деторождения, эквивалент советника).

Энергичный и жёсткий управленец («что приказывал Тлакаэлель, осуществлялось как можно скорее» - см. Кодекс Рамиреса, найденный в Мексике в 1856 г. Хосе Фернандо Рамиресом), создавая новую административно-бюрократическую систему империи, первым делом приказал сжечь почти все книги и переписал древне-ацтекскую историю. Реформы Тлакаэлеля затронули не только историю, но и духовные сферы – он поднял племенного божка  Уицилопочтли на один уровень с древними богами Тлалоком, Тескатлипокой и Кетцалькоатлем. Но самым большим достижением Сиуакоатля Тлакаэлеля было введение в широкую практику так называемых «цветочных войн», задача которых сводилась отнюдь не к захвату чужой земли, а к взятию пленных для дальнейшего жертвоприношения их с целью поддержания движения Солнца по небосводу. Все эти нововведения великого ацтекского реформатора способствовали быстрому развалу империи после прихода Эрнана Кортеса (исп. Fernando Cortes de Monroy y Pizarro Altamirano, или попросту Hernan Cortes, 1485—1547), благодаря которому в Европе появились ваниль и шоколад.

Упадок  и мгновенный по историческим меркам распад государства ацтеков нельзя объяснить только лишь эксцентричностью ацтекских Huey tlatoani  и  высоким градусом пассионарности конкистадоров Эрнана Кортеса. Глубинная причина кроется в ментальном раздвоении древних ацтеков, связанном с их происхождением от ещё более древних тольтеков, наследниками цивилизации которых ацтеки себя считали. С одной стороны принято было рассматривать цивилизацию тольтеков как чрезвычайно развитую и в материальном, и в духовном плане: тольтеки успешно плавили металлы, а их каменные работы до сих пор вызывают изумление. Им приписывают изобретение пульке – ферментированного напитка, заменявшего в те далёкие времена месоамериканским обитателям и вино, и водку, и даже кукурузный whiskey.

Духовные основы тольтеков были необычайно сильны и базировались на политеистической религии, центральной фигурой которой был Кетцалькоатль (аст. Quetzalcoatl — «пернатый змей»). Внешнее же проявление религиозности, скрепляющей тольтекское общество, выражалось прежде всего в поклонении солнцу, человеческих жертвоприношениях и ритуальной игре в мяч.
 
Между тем другая, не менее сильная тенденция в общественном сознании постклассического периода, как уже отмечалось ранее, представляла тольтеков как совершенно мифических месоамериканских персонажей, символизирующих интеллектуальное превосходство, инновационный потенциал и материальное развитие. Характерное доказательство такого утверждения кроется в некоторых лингвистических особенностях народности Нахуа (Nahua people), на языке которой словом «тольтека» называли человека с утонченной артистической натурой, мудреца-интеллектуала, эстета, а слово «тольтекайотль» обозначало в целом цивилизованность, культуру, урбанизацию. Антонимом же  слову «тольтекайотль» в языке нахуа является «чичмекайотль» - обозначение совокупности свойств диких, неумных, неурбанизированных и крайне неприятных людей.

В этой связи не вызывает особого удивления пренеприятнейший дуализм, воцарившийся в головах привыкших к человеческим жертвоприношениям ацтеков, которые не могли толком самоопределиться и мучились вопросом – кто мы? – наследники могучей цивилизации, которую мы же и разрушили, или некие выдуманные субъекты неизвестного происхождения. Подобный «мозговой разжиж» не мог не сказаться на обороноспособности и боевом духе ацтеков в период, непосредственно предшествующий Конкисте, однако он не являлся единственной причиной столь стремительного упадка ацтекской империи.

Значительную, если не решающую роль сыграло чрезвычайное даже по меркам постклассического периода расслоение в древне-ацтекском обществе, весьма рельефно проявляемое в процедурах человеческих жертвоприношений и ритуального каннибализма, воплощающих в себе основные принципы социал-дарвинизма, которые древним ацтекам в научном плане не были известны, но которые они умело применяли на практике, руководствуясь древними архетипами и повинуясь стратегии выживания, закодированной на филогенетическом уровне.

В самом акте жертвоприношения, происходившем на вершинах ацтекских пирамид, непосредственно принимали участие только видные представители военной, светской и жреческой элиты, а также военнопленные. Последние – в качестве жертвы. Убиваемого человека потрошили, и самые лакомые с точки зрения существующей традиции куски довольно быстро съедались знатью, простолюдинам же, толпящимся у подножья пирамиды, сбрасывалось тело жертвы, которое, конечно же, теряло товарный вид из-за многочисленных ударов о неровные каменные поверхности. К тому же простолюдинов было много, и удельное количество жертвенных останков на одного подданного империи стремилось к нулю, несмотря на постоянно возобновляемые «цветочные войны» и, соответственно, растущее количество пленных. Простые ацтеки, чувствуя себя обделенными, копили антагонизм и злобу. Пленные же (с обеих сторон, следует заметить) были далеко не худшими представителями популяции, не  обладающими, правда, силой и хитростью в той степени, как пленившие их, но, вполне вероятно, имеющие другие таланты, способности и, как теперь почему-то принято говорить, компетенции.

Третьим основополагающим фактором, ускоряющим процессы разложения ацтекской империи, стало рабство, традиционно существовавшее у месоамериканских народов. Рабы («тлакотин») играли существенную роль в общественном устройстве ацтеков, чтивших древние традиции, при этом ацтекское рабство имело значительное сходство с рабством античной древности: в отличие от рабства в европейских колониях, дети раба оставались свободными, а сам раб мог иметь частную собственность, включая других рабов. Ацтекские тлакотин имели право купить себе свободу, а также могли быть освобождены по целому ряду обстоятельств.  Мануэль Ороско-и-Берра (исп. Manuel Orozco y Berra) описывает поражающий воображение способ освобождения раба: «Если, находясь на базаре, раб ухитрялся исчезнуть из поля зрения хозяина, выбежать за стены рынка и при этом наступить на человеческие экскременты, он получал право предстать перед судом, который объявлял его свободным человеком. После освобождения раба отмывали, одевали в новую одежду (чтобы он не носил вещи, принадлежащие бывшему хозяину) и выпускали на свободу». Человека же, пытавшегося по неразумию воспрепятствовать побегу раба, самого делали рабом вместо беглеца. Однако и освободившись, древний ацтек не мог избавиться от образа раба, рабская психология постепенно распространялась на большую часть популяции – вчерашний раб, сегодня освободился, а завтра неизвестно как судьба повернётся. Да и дети, зачатые в страхе и народившиеся в семье раба, не будучи рабами по законам ацтекской империи, несли, тем не менее, на себе неизгладимую печать несвободы, которая, по словам одного Huey tlatoani, правившего незадолго до прихода Кортеса, гораздо хуже, чем свобода.

Все эти три источника, три составные части не могли не повлиять самым плачевным образом на качество человеческого капитала (в понимании Френсиса Фукуямы), и мгновенный крах некогда могущественной империи ацтеков под натиском горстки конкистадоров явился несомненным следствием несостоятельности социал-дарвинистского учения и идиотизма его невольных адептов. И ничего удивительного: по словам акад. С.Глазьева, «распад общественной системы обычно происходит неожиданно как для большинства рядовых граждан, так и для управленческой элиты».

Драматическая дискредитация ацтекского социал-дарвинизма как основополагающего учения, скрепляющего популяцию Homo sapiens L. и превращающего её в иную социальную общность, не помешала, однако, распространению социал-дарвинистских принципов в пространственно-временном континууме, соответствующем освоенной нами части вселенной. Древне-ацтекская пирамида с происходящим на её вершине ритуалом жертвоприношения, является символичным отражением социально-экологического устройства многих человеческих популяций, так сказать, онтологической проекцией существующей реальности на мифологизированное сознание, основанное на спящих до поры архетипах.

Подобная пирамидальная модель, наряду с пониманием того факта, что в популяции, управление которой строится на социал-дарвинистских принципах, количество альтруистов резко сокращается и наступает полное доминирование – и в сознании масс, и на филогенетическом уровне – эгоистической стратегии выживания (ничего не поделаешь – отбор!), во многом проясняет, хотя и не оправдывает многочисленные, в том числе упомянутые в начале данного текста, проявления активности сказочных и реально существующих фигур эйкуменического масштаба.

Бычок-дристунок в этом контексте особо интересен постоянством своей двойственной стратегии выживания: альтруистический эгоист или эгоистичный альтруист. Именно такая амбивалентность в совокупности с достаточно сильным поражающим фактором позволяет выживать в суровых условиях постоянно меняющейся биосоциальной среды, подверженной сильнейшему коррозионному воздействию социал-дарвинизма. Стук копыт Бычка-дристунка, несущего на своей спине спасённую крепостную крестьянскую девочку, провозглашает общий кризис этого зловредного учения, свидетельствуя о преодолении тёмных сил и внушая надежду на выживание и лучшее будущее. Ведь и белый бык вынес вполне успешно на своей спине молодую финикийскую царевну! Но всё же невольно, не желая проводить навязчивые параллели, задаёшься вопросом: псковской Бычок-дристунок, несомненно, сохранится как биологический вид, а что станется со спасённой девицей, об имени которой мы можем только догадываться?