Судьбу не выбирают. часть 2

Говорят, домой дорога короче, но Василию казалась она бесконечной. Ему до боли хочется поскорее увидеть своё родное Ольховье, обнять мать, отца, сестрёнок, брата Петра с семьёй. И как же медленно крутится колесо у парохода, как неспешно оно переливает воду с лопасти на лопасть. Громко шлёпает по воде каждая лопастина, которая шумом подхватывает воду и отправляет её дальше, и пароход движется вперёд. Главный же двигатель парохода пар, получаемый от нагревания воды. Для этого нужно было много дров, которые приготовлены на берегу в специальных местах на всём следовании парохода.

Из-за того, что матросам приходилось во время вынужденных остановок грузить дрова с берега, путь от Архангельска до Ольховья занял почти двое суток, показавшихся Василию бесконечно длинными.
Светлане же, наоборот, было всё интересно, всё в диковинку. Она впервые плывёт по большой реке на пароходе, который назван именем совершенно неизвестного ей человека – «Иван Каляев». Её поражает красота двинских берегов: левый берег в основном пологий, песчаный, но иногда немного возвышается над рекой, а на нём растёт ивняк, или краснотал, как сказал муж, и смотрится в воду. А дальше, насколько хватает глаз, заливные луга, уже покрытые изумрудной отавой. То тут, то там стоят копны – то одиноко стоящие, то собранные в остожья*, огороженные жердями, чтобы сено не потравил скот. Осенью на отаве пасётся скот.. Во время плавания, днём, Светлана видела коров, мирно щипавших сочную зелень. А за лугами виднеются деревни с церквями. Дома и церкви издалека кажутся крошечными, игрушечными.

 А правый берег удивляет своим величием: высокий, красноватого цвета с белыми отложениями известняка. А на нём лес – зелень сосен и елей, перемежаются с золотом берёзы и лиственниц, то тут, то там алеют осинки, клонят грозди ягод рябины.
– Вася, Вася, посмотри: красота какая! – восхищается молодая женщина. А вода-то внизу тугая, свинцовая, кажется: ступи на неё и можешь шагать сколько хочешь! Какие красивые у тебя на родине места!
Василий обнимал за плечи жену и снисходительно улыбался, слушая её восторженные восклицания.

 Молодая женщина чувствует себя абсолютно счастливой: закончилась ненавистная война, рядом любимый муж и едут они к нему на родину. Как-то их там примут? Боязно Светлане. Василию не терпится увидеть своих родных. Он мыслями уже дома, в родном Ольховье. А вот у неё из родных никого не осталось. И даже дом в маленькой подмосковной деревушке сгорел. Молодая женщина вздохнула. А, может, родители живы? Светлане вдруг стало очень грустно. Перемену в настроении жены тут же заметил муж:
– Светочка, ты чего это? Помрачнела как-то сразу. Родных вспомнила? Расскажи про них.
– Расскажу, Вася, но в другой раз. Это длинная и тяжёлая история. Сейчас я не готова. Ты не беспокойся, там нет ничего, за что было бы стыдно. Я всё тебе обязательно расскажу.

Была среди матросов-грузчиков, грузивших с берега дрова на пароход, женщина лет тридцати пяти. Она нет-нет, да и взглянет на Василия. Тот, поймав её взгляд, попытался разглядеть жёнку получше. «Может какая-то знакомая, да я со временем забыл», – думал он. Когда в очередной раз с дровами было покончено, женщина сама подошла к Гагариным, стоящим на верхней палубе.
– Здравствуй, Василий. Кабыть* я не обозналась.
– Здравствуйте. Что-то я вас не узнаю.
– Ну вот, здрасьте и приехали. Я вам, Елухам, ещё роднёй дово-жусь. А тебя узнала, потому, как в сорок втором вместе лес валили. Антонина Жукова я. Узнал теперь?
– Кажись, узнал. Тебя тогда жёнки всё время прозывали… – Васи-лий запнулся. Антонина засмеялась.

– Да говори уж, не стесняйся. «Тонька-жучка», они меня прозыва-ли. Потому, как я не могла лишний раз смолчать. На всё пасть открою, а глотка у меня лужёная. Раньше, бывало, я разбранюсь с братом Колькой, как запащу, бабка Марья только и скажет: «Девка, у тя пасть, дак што шаньги класть, не то што Коленька у нас – тихой да спокойной». Под Москвой погиб наш Коленька, Царствие нему Небесное. А я в лесу жилы рвала.
–  Помню, помню, как ты ругалась с бригадиром дедком Закусовым. А тот всё пытался тебя остановить.
– Было дело. Дура была. Теперь поумнела. А Михаил Евграфович золотой старик был, справедливый.
– А почему был?

– Дак помер лонись*. Он ведь не больно себя в лесу-то берёг. Где-то просквозило бедного. Стал порато* кашлять. Ну и списали него в сорок третьем с бригадиров. Отправили сторожем на скотный двор. С год он, бывает, там поработал, а всё кашлял не переставаючи. Серафима Петровна, бабка негова, ходила вместе с ним, всё боялась, как бы чего с дедком не случилось. Не зря боялась. Вот убрал он назём* у телёнков и говорит ней: «Ты, Серафима, пади на солому за кормушки, отдохни. А я сброжу на улку, малёхонько посижу на свежем воздухе, душно што-то во дворе». Ну и ушёл. А Серафима заспала. Дело в конце мая было, тепло на улке, ночи светлы.
Бежат телятницы на работу, смотрят, а сторож сидит на брёвнышке, и головы не поднимает. Подошли к нему, а он уж умер. Ох, и ревела Серафима, что мужика проглядела. А разве человеку можно углядеть когда смёртная придёт? Царствие Небесное Михаилу Евграфовичу, вечный покой и пускай земля нему будет пухом.

– Антонина, а ты почему грузчиком работаешь, да ещё в интересном положении? Тяжело ведь, наверное, дрова таскать?
– Да как тебе сказать, Вася. Ново;й раз порато тяжело, а ново;й раз и ничего. Я привычная к мужской работе. Зи;му опять в лесу работала, на сплаве была. А потом вот попросилась сюда грузчиком. Тут хоть в тепле сидишь, когда дров наворочаешься. А положение у меня и впрямь интересное. Списывают меня с пароходу. Хоть и рожать нескоро, да капитан сказать, что ответственность за две жизни брать на себя не будет. Вот ещё схожу до Котласа и домой.
– Антонина, а ты давно в Ольховье не бывала?
– Дак, почитай, с начала навигации. Что мне дома-то делать? Там меня никто не ждёт.
– А муж? – Василий посмотрел на живот женщины.

– Ты про это? Дак ветром надуло. Видишь: какие ветра-то на Двине студёные. Есть, конечно, батько у робёнка, да только не зачем ему про это знать. Три ночки у нас с ним только и было, покуль плыли от Архангельска до Котласа. А мне теперь и в радость, что робёночек получился. Одна-одинёшенька я живу, как перст одна. Тату с мамой в войну схоронила, замуж никто не позвал. Брат на войне погиб. Порато тошнёхонько одной в большом дому. Да и годики подпирают, не молодёхонька. Тридцать шестой пошёл. А дитё я с радостью ношу. И пускай хоть кто-нибудь попробует него сколотком назвать – все глазища на раз выцарапаю.

– Ты сможешь. – Василий улыбнулся. – А в деревне-то у нас как дела? Трудно живётся народу?
– Да как дела? Стоит деревня. Говорю тебе, что всё летико там не бывала. Картовину по весне запихала в землю, да Мишке Попову дала заданье окучить неё. Посулила привезти нему за работу городских гостинцев. А осенью выкопаю. А ты приедешь домой, дак сам всё про деревню и узнаешь. А это кто с тобой едет? Жёночка?
– Жена. Недавно поженились. Светланой зовут.
– Дома-то знают что вы едете?
– Нет, мы не сообщили.
– Давайте, счастливого вам пути. Я пойду отдохну немного. Вы на своей пристани сойдёте, а я опять выйду дрова грузить.

Антонина ушла.
– Вася, какая интересная женщина. Жаль, что у неё никого нет.
Светлана зябко поёжилась.
– Озябла, Светочка?  Пошли в каюту.
– Пошли. Долго нам ещё плыть?
– Часа четыре. Сейчас немного отдохнём и будем собираться. Дело идёт к вечеру и, пожалуй, по лугу нам придётся уже в сутемёнках добираться. Зря не подали телеграмму. Отец бы нас на лошади встретил. Хотя есть ли лошади в колхозе? Молодых и сильных ещё при мне на войну забрали. Ты ездила на лошади, на телеге?
– Ездила, конечно. Я тоже родом из деревни.

И вот они уже шагают по лугу. До дому ещё километра два верных будет. У Василия за плечами вещевой мешок, в руках небольшой чемодан с вещами Светланы, а под мышкой верная подруга гармонь. Стало быстро темнеть, но всё ещё хорошо различимо. От озера потянулся густой туман, выпала роса, а на небо высыпали звёзды. Словно жёлтая репа разлеглась в небольшом ореоле луна.
– Светочка, посмотри, как выяснивает. Завтра заморозок будет.
– Ты это по звёздам узнал?
– По ним. Только туман и роса, может, и не дадут упасть заморозку. Но иней, думаю, точно будет.
– Вася, а из кустов никто не выскочит?
– Не выскочит, не бойся.