Счастье

Рассказ на конкурс женских историй "Разреши себе" - 2018

В четверг утром в старом гастрономе на углу Воскресенской и Ленина стали продавать счастье. Где-то около восьми к служебному входу подъехал веселенький синий фургончик, и два неторопливых индифферентных грузчика южной наружности часа полтора таскали в подсобку большие картонные коробки, перемотанные белым скотчем. Сотрудники магазина, кассирша и две продавщицы, которых вызвали на работу в столь ранний час, недоуменно переглядывались и поеживались от утренней сентябрьской свежести. Заведующая, женщина неопределенных лет в активном отросшем блонде и с легким лиловым подтекстом варикоза на полных ногах, бегала туда-сюда с накладной, то и дело покрикивая на сонных гастарбайтеров, и даже сама ухватила одну потрепанную коробку, пытаясь разглядеть, что же там внутри.

- Лариса Петровна, а на ценнике-то что писать будем? – уточнила молоденькая черноглазая продавщица, зябко кутаясь в колючий кардиган.

- Девочки, ну что вы, как маленькие, что в документах прислали, то и напишем!

Наконец грузчики закончили свою работу, и весь коллектив минимаркета отправился принимать товар. Ровно в десять часов утра на центральной двери перевернулась пластмассовая табличка «открыто», и в торговом зале появились первые покупатели.

Бабье лето в этом году выдалось тихое, фисташковое. Листья, не успевшие еще и пожелтеть толком, плюхались под ноги и незатейливо похрустывали, пошептывали, наполняя постепенно остывающий от адской летней жары уставший город легким безмолвным очарованием. И каждый понимал, что очень скоро за этой шуршащей сказкой безропотного сентября неотвратимо придет настоящая унылая осень с ледяной промозглостью, ежедневными мутными дождями и отвратительными кусками грязи, налипшими на ботинки.

Елена Сергеевна Воскресенская неторопливо шла по бульвару, наслаждаясь красотой чуть тронутого сентябрем тихого утреннего города. Ей было слегка за сорок, в этом возрасте она уже понимала, что нет смысла ждать никаких подарков от судьбы, нужно просто жить для себя, здоровье беречь, а ускользающая миловидность лица и гладкость кожи достигалась теперь не просто умыванием холодной водой, а требовала тщательных усилий – полноценного десятичасового сна, отказа от всех вредных привычек, применения дорогих кремов и сывороток и обязательных походов к косметологу раз в три месяца.

Детьми Елена Сергеевна обзавестись так и не успела, хотя в ее жизни были достойные кандидаты на роль мужа и отца, но так уж вышло, что все очень серьезные отношения со временем затухали, изживали сами себя, а потенциальные соискатели в спутники жизни уходили на иные орбиты, заводили свои семьи, воспитывали детей, а теперь многие уже и внуков.

Была в ее жизни и единственная неземная любовь – яркая, стремительная, яростно испепелившая ее душу горькими воспоминаниями о чернично-синих океанских глазах и хрипло-нежных словах «ты мне очень дорога», растаявшими так внезапно и беспощадно, что сама Елена Сергеевна уже и не помнит, в какой миг острая боль абсурдного расставания переросла в чувство хронической пустоты. Что тогда произошло – виной ли всему поезда самого дальнего следования, или же неправильно записанные номера телефонов – уже неважно, память не дает ей ковыряться в собственных архивных файлах, эта информация давно перестала быть актуальной, чтобы не разносить по венам прошлую печаль, правда, иногда разум подводит, выуживает на поверхность какие-то обрывки знакомых фраз, вытаскивает похожие силуэты, но все остается призрачным, туманным, отболевшим в самых далеких глубинах ее одинокого сердца.

Елена Сергеевна жила совершенно одна в маленькой уютной квартирке в историческом центре города, доставшейся ей по наследству от бабушки. Ее родители разошлись, когда ей было тринадцать, отец уехал куда-то на север на заработки, и вскоре пришли известия, что его придавило на пилораме, а у него осталась гражданская жена и сын полутора лет, но на этом все сведения об отце обрывались, а ту, другую его семью, Лена никогда не видела. Мать после развода долгое время не могла прийти в себя, на дворе стояли смутные 90-е, с работой тоже не шибко получалось – платили гроши, поэтому мама крутилась, как могла, перепродавала продукты с комбината, выдаваемые вместо зарплаты, по воскресеньям на центральном рынке «толкала» китайские сумки, приобретенные оптом в окнах поезда «Москва-Пекин», и даже какую-то часть денег смогла заработать в МММ - им тогда повезло, что не поддались всеобщей жажде наживы и панике сверхъестественного сиюминутного обогащения – деньги в финансовую авантюру были вложены единожды и принесли неплохие проценты. Тогда, в начале девяностых, это стало щедрым подарком судьбы, и какое-то время их маленькая семья чувствовала себя вполне сносно.

Когда Лене исполнилось шестнадцать, у мамы появился бойфренд, преуспевающий бизнесмен на немыслимой глянцевой машине, при виде которой у каждого захватывало дух. Такая роскошь была доступна лишь очень важным людям, таким, как дядя Игорь. Когда мощный черный зверь на четырех колесах появлялся в их дворе, бабульки на лавочках замолкали, о чем-то недовольно шушукаясь, а соседские девчонки, переглядываясь, обсуждали между собой и самого навороченного бизнесмена, и вмиг похорошевшую маму Лены, стройненькую, худую, почти девчонку на вид, с прозрачной кожей и огромными печальными глазами. Лена, в отличие от мамы, такой грациозностью похвастаться не могла, ведь в свои шестнадцать с трудом втягивалась в абстрактно-красивые дорогущие иностранные кофты пятидесятого размера, которые дарил ей новый «папа», что, впрочем, не мешало ей находить со всеми девчонками общий язык и жить в мире и согласии, ведь конкуренции не наблюдалось.

- Ленка, тебе надо меньше трескать булки и больше ходить пешком, - мама иногда подшучивала над ней, но потом, понимая, что дочери не совсем приятны ее рассуждения о внушительных габаритах, вдруг по-доброму улыбалась, и в ее голосе появлялась грустная ласка. - Не переживай, ребенок, все будет, и похудеешь, и кавалер найдется, обязательно найдется. Все будет хорошо!

Лена особо и не переживала. Через некоторое время дядя Игорь сделал маме предложение, все вместе они поехали в элитный салон покупать свадебное платье. В бриллиантовых отблесках зеркал мама сверкала, как королева, а вокруг нее суетились две молодые девчонки и приносили еще и еще невиданной красоты воздушные платья из тончайшей прозрачной органзы и упругого жаккарда цвета невинной черемухи, с перламутровыми пуговицами и изысканной инкрустацией, в воздухе витал фантастический аромат зефира и кокосового пралине, и вся мама, такая зефирно-воздушная, смотрела на Лену абсолютно счастливыми, пропитанными счастьем глазами.

У Лены в тот миг закружилась голова от этого цветочно-кружевного рая. Теперь она поняла, как пахнет счастье – сладостями, цветами и еще чем-то неуловимым, пронзительно-волнующим. Она искренне радовалась, что у мамы наконец-то наладилась личная жизнь, в доме прибавилось заграничного достатка, а последующая поездка на море стала незабываемым праздником для всей новоиспеченной семьи. К запаху счастья добавился аромат морской волны. Шшурх – пушистая белая пена набежала на солнечную гальку, сбрызнула ее миллионами кристаллов и откатилась назад, оставляя теплые соленые разводы на ногах…

Шшурх! Елена Сергеевна наступила на хрустящий фисташковый листок и в раздумьях остановилась. Времени было еще предостаточно – плановая паховая грыжа у нее сегодня в 11.20, экстренных больных вроде нет, поэтому можно позволить себе еще немного побродить по скверу, вдыхая прохладную сентябрьскую безмятежность. Сегодняшнее утро заставило Елену Сергеевну почему-то проснуться пораньше, высунуть сонную теплоту ступней из-под верблюжьего одеяла и, стремительно сдернув видавшую виды и стиранную порой с чем попало ситцевую ночнушку, залпом выпить чашку ароматного свежесваренного капучино и поскорей выйти из дома, чтобы просто послушать тишину.

На прошлой неделе у них в отделении умер пациент и, хоть и не редкость это в Центре травматологии, любой летальный исход становится чуть ли не личным горем для каждого сотрудника, а этого семнадцатилетнего мальчишку Елена Сергеевна запомнила очень хорошо, прониклась к нему. Такая нелепая смерть – полез снимать кошку с балкона, сорвался с шестого этажа, привезли его в полусознании, переломанного, иссиня-бледного, в уголке губы мелко кипела розовая пенка. Несколько часов врачи колдовали над ним в реанимации, оперативно провели клиновидную резекцию сегмента легкого, поставили дренаж плевральный, и вроде бы все прошло успешно, но через несколько дней стремительно развилась послеоперационная пневмония, и красивый вихрастый парнишка буквально сгорел прямо на глазах у всего отделения. Безумно жаль было его родителей: мощный плечистый отец и яркая, нежная, в атласно-кружевном ореоле мать после нескольких томительных дней ожидания и надежды вмиг осунулись и обмякли, постарели от горя. Эту страшную новость им сообщила Елена Сергеевна, в тот день было ее дежурство.
 
После этого случая ей пришлось взять отгул на работе, из рук все валилось, не отпускала эта страшная картина – милое одухотворенное мальчишески юное лицо с такими прелестными ямочками на щеках, еще почти живое, но уже подернутое серой холодной пеленой хищной, беспринципной смерти. «Как несправедливо! – думала она, пытаясь собраться с мыслями и выдернуть себя из этого состояния полного оцепенения. - Даже жить толком не начал, а такая судьба». И почему-то вдруг, на фоне, казалось бы, чужой утраты вспомнилась своя история - незажившая рана из далекого прошлого, самая большая потеря…

Милая любимая мама! Вместе с абрикосовым южным загаром она привезла в себе с теплых морских берегов маленькое теплое сердечко, его чистое биение было еще очень хрупким, еле уловимым, но уже таким родным! Очень скоро весь дом огласился сочным агуканьем, раззанавесился цветными пеленками-распашонками, дядя Игорь, теперь уже счастливый новоиспеченный отец румяного Артемки, принес огромную пачку разрекламированных подгузников, которые вызвали неподдельный восторг не только у всех членов новой дружной семьи, но и у самого активного их пользователя, а патронажная сестра и участковый педиатр лишь разводили руками и недовольно покачивали головами, дескать, вредно мальчику такое заграничное ноу-хау, испортит его будущее мужское здоровье.

Мама была абсолютно счастливой с рождением сладкого светловолосого крепыша. Они с Ленкой по очереди переодевали Артемушку в нежнейшие кисейные кофточки и штанишки, наперебой бежали купать малыша в чудесной немецкой акриловой ванночке, а о всяких милых погремушках, сосках, крохотных баночках с упитанными карапузами на этикетках и говорить не приходилось – столько радости в доме не было никогда!
У них были свои маленькие праздники, милые дамские секретики, мама частенько брала с собой студентку Лену на посиделки с подружками, где все разговоры были о счастливых малышах, колясках, памперсах и просто обо всем, что по душе каждой женщине, которая живет в гармонии и любви. Елена к восемнадцати годам выправилась в стройную и весьма привлекательную барышню, все лишние килограммы куда-то испарились, видимо, от ежедневной зубрежки чужеродной латыни и усиленных занятий в анатомичке, а старания к постижению кропотливой медицинской науки Лена прикладывала недюжинные.

На третьем курсе в ее жизни появился он – эпичный худощавый интерн с тонкими полупрозрачными пальцами, но что больше всего поразило тогда Лену – это удивительные раскосые приглушенно-ультрамариновые глаза, такие глубокие и бесконечно тихие, что в них ей пришлось сразу же беззвучно утонуть.
Они столкнулись с ним на кафедре хирургии.

- Ой, девушка, извините, пожалуйста, а столовая где тут у вас? – Молодой человек, приятно улыбнувшись, даже чуть присел перед слегка оробевшей студенткой.

- На первом этаже, увидите – там за гардеробом коридор такой длинный, - прошелестев эти слова, Ленка вмиг поняла, что сейчас она сама своими ногами пойдет следом за этим мужчиной по нескончаемому институтскому коридору, будет вести разговор ни о чем, лишь бы не терять из тесного личного пространства мягкий свет этих космических глаз.

Через месяц Ленка уже не представляла себе, как вообще не знала раньше этого Виктора. Они старались все делать вместе, она приезжала к нему в маленькую комнатушку общежития по вечерам, когда он возвращался из больницы, уставший, голодный, но вдохновленный своими новыми врачебными достижениями, а она с восхищением слушала его рассказы о страшных пролежнях и инфицированных ранах, о специфических особенностях работы в гнойной хирургии и о том, какие порой медсестры бывают ленивые, особенно рыжая толстозадая Светка, а потом они вместе жарили картошку с репчатым луком и, укрывшись одним мохнатым пледом на двоих, читали. Она – учебное пособие по курсу общей хирургии, он – «Травматологию» Котельникова.

Она любила подшучивать над его фамилией:
- Лапушкин, ты такая прелесть! Но вот совершенно не идет тебе это. Ну, представь, станешь ты светилой мирового уровня, профессором целым. А будешь – кто? Ла-пушка!

На что Виктор язвительно изгибал тонкую бровь, прищуривал один глаз, приглушая ультрамарин, и метко парировал:
- Куда уж мне-то? А вот тебе, матушка, с твоим прозванием только в монастырь идти! Ну… или цветы на кладбище продавать.

- Дурак! – и они с хохотом валились на кровать, воображая, как забавно будет, когда они вдвоем окончат ординатуру и уедут в Москву в качестве славной молодой четы хирургов-травматологов Лапушкиных, но даже эта милая картинка представлялась весьма сумбурной, шутка ли: переезд, расставание с близкими, баулы, котомки, коробки… Но тогда перемены не пугали, напротив, новая взрослая жизнь манила своей загадочной непредсказуемостью.

Елена Сергеевна перевела дыхание – она настолько глубоко погрузилась в безмятежные воспоминания юности, что не заметила даже, как аллея с хрустящей под ногами листвой осталась позади, а в прозрачном мерцающем воздухе звенела такая умиротворяющая тишина, что посторонние шумы вносили в нее некий диссонанс. Взгляд Елены Сергеевны невольно обратился в сторону магазинчика на другой стороне улицы, откуда доносились звуки гомонящей толпы.
 
Ускорив шаг, она приблизилась к пестрой людской массе и не сразу разглядела, что в дверях старого гастронома происходит нечто невообразимое. Людей было не просто много, а чересчур много, они втискивались в узкий проем по трое, расталкивали друг друга плечами и бедрами, кто-то пытался влезть первым, из-за чего на маленьком пятачке около магазина совершенно не осталось свободного пространства. Слева на газоне развернули целый флешмоб три немолодые монолитные женщины в распахнутых плащах и разноцветных мохеровых беретах, в руках самой идеологически готовой ко всему дамы мелькала шариковая ручка, которой она не забытым с перестроечных времен почерком быстро писала на руках остальных граждан номерки, а товарки ее, дружно выпятив свои внушительные национальные достояния, истово пытались блокировать ими проход особо ушлым и бойким. Второй поток уже выходящих пролезал в те же двери, расчищая себе дорогу растопыренными локтями, у каждого в руках была увесистая картонная коробка.

«Совсем с ума посходили – с утра вино гребут ящиками!» - хмыкнула себе под нос Елена Сергеевна, но в хвост очереди все же встала.

- Простите, а что тут дают? – спросила она робко у самой главной тетки с ручкой.
Та мигом растопырила ей ладонь, черканула размашисто цифру 118 и протянула боярским басом:
 - Таа, черт его знает, но раз дают – надо брать. Все вона берут. Счастье там какое-то!

- Что прямо вот так счастье? В коробке? – Елена Сергеевна оглянулась по сторонам. Подходили все новые и новые покупатели, тетка исправно нумеровала каждого, очередь двигалась довольно быстро.

- Граждане, не занимайте больше – всем не хватит! По одной коробке в руки выдаем!

- В дверях на секунду мелькнул кусок челки блондинистой заведующей, и ее саму тут же поглотила своими горячими телами новая партия активно жаждущих счастья.

Елена Сергеевна посмотрела на часы – без четверти одиннадцать, пора торопиться на работу, да и пациент долго ждать не может в стерильном одиночестве на операционном столе. Потоптавшись для приличия еще пару минут, она сунула маркированную ладонь в карман, вздохнула: «Эх, видимо, не судьба!», показала переминавшемуся с ноги на ногу субтильному пареньку в малиновой толстовке, за кем она стояла, и побежала на остановку – на этот раз повезло, маршрутку долго ждать не пришлось.

- Воскресенская – Кладбище! Женщина, просыпайтесь, приехали. Конечная. – За рукав легонько потрепали.

Елена Сергеевна на долю секунды вздрогнула, услышав свою фамилию, потом резко стряхнула с себя хмарные остатки двадцатиминутного маршруточного сна и поспешила к выходу. Так уж повелось, что всякий раз, когда ей удавалось задремать по дороге на работу, она непременно в каждом своем полуватном пробуждении испытывала одни и те же странные чувства какой-то невыразимой тревоги и скользкой тоски от, казалось бы, заезженно-привычного сочетания двух самых обычных слов.

Воскресенская. Ну и что? Просто улица. Да и в кладбище ничего ужасного нет, какой смысл мертвых бояться, тем более что больничный городок находится совсем рядом, в трех минутах ходьбы. Но все равно Елена Сергеевна находила в этой словесной комбинации ей одной лишь понятный смысл. Простой и очень страшный.

Новый 1997 год решили отметить с размахом. Дядя Игорь буквально накануне праздника заключил очень выгодную сделку, по этому поводу в лучшем ресторане города закатили грандиозный фуршет: осетрины и буженины было больше, чем хлеба, гости едва успевали макать серебряные вилки в салаты, как тут же во французских кокотницах им приносили шкворчащие шампиньонные жульены, какие-то немыслимые шпажки с морепродуктами в кляре, антрекоты в винном соусе с ананасами, а «Распутин» и «Мондоро Асти» переливались полноводной сладкоалкогольной рекой, с горкой затапливая богемские фужеры, непосредственно в сахарные уста тостующих. Мама с Артемкой посидели недолго, кроху нужно было кормить и укладывать спать, а Лена заранее пообещала Виктору встретить его с дежурства и на бой курантов вернуться вместе с ним к праздничному столу домой.

К десяти вечера все городские улицы уже опустели, мело так, что снежные вихри, закручиваясь причудливыми хвостами, сгребали ледяные снежинки с синих мохнатых сугробов и цокали ими по обындевелой иллюминации - все вокруг тонуло в предпраздничной вьюжной круговерти. Ленка дошла до общаги, свет в окнах еще не горел – уф, успела, наверное, Виктор еще смену сдает, хотя обычно перед праздниками интернов отпускают пораньше, а дежурная бригада приходит к шести. Но вот уже и до выступления президента остались считанные минуты, и из коридора доносились веселые хмельные голоса, а в двери никто не стучал.

И что-то вдруг обожгло сердце, какая-то неясная, колючая мысль, невесть откуда взявшаяся, – Ленка мигом натянула пальто, замоталась грубым, в двойную резинку, шарфом и за пять минут до наступающего года шагнула в безумную карнавальную вьюгу.

Лихой новогодний таксист домчал до больницы за пятнадцать минут, и она влетела в приемный покой. На удивление, даже на круглосуточном посту дежурной медсестры было пусто, а за неплотно прикрытой дверью в операционную раздавались бравые мужские басы и заливистый женский смех. На цыпочках, затаив дыхание, Ленка осторожно подошла ближе, тронула холодную медную ручку, и в этот миг весь мир вокруг помутнел, поблек, стал вдруг чернично-синим, вязким, ультрамариново-леденящим: за импровизированно накрытым столом с наспех порезанной колбасой и пластиковыми контейнерами с оливье, с шампанским в таких же дешевых пластмассовых стаканах кучковались ребята из ночной бригады скорой помощи, дежурные хирурги, девчонки-медсестры и он, Виктор, а на коленях его, совершенно бесцеремонно вывалив мягкий накрахмаленный халатный зад, интимно сжатый тонкими прозрачными пальцами, восседала Та самая. Рыжая. Глупая.

Виктор даже не попытался оттолкнуть ее или отодвинуть от себя. В повисшей паузе слышно было, как посапывает автоклав и тихонько муркает Киркоров в стареньком допотопном телевизоре. Лена отчаянно вглядывалась в эти ускользающе-бездонные тихие синие глаза и не могла прочесть в них ничего – ни отчаяния, ни боли, ни страха, ни раскаяния. Теперь это были чужие глаза. Холодные. Пустые.

- Прости, Лен, я не мог раньше сказать. Света беременная.

Карнавальные огни погасли, вьюга успокоилась. Нет, город не лег спать, наоборот, на улицах то тут, то там взрывались петарды, самые отчаянные пиротехники пытались выпускать салюты прямо из рук, а небо ежеминутно озарялось разноцветными всполохами, только Ленке было темно. Она брела по размалеванному хаотичными искрящимися тенями ночному городу, и в висках стучала одна тупая и очень нудная абсолютно дурацкая мысль: «Ла-пушкин! Ла-пушка! Папа Лапа!»

- С Новым годом! С новым счастьем! – празднично орало из каждой подворотни, но Ленке хотелось выключить этот звук, поскорее добраться домой и плюхнуться в горячую ванну.

В подъезде повсюду было рассыпано конфетти и разлито шампанское. Входную дверь, видимо, на радостях запереть забыли! Во дают, родственнички, не иначе как на славу погуляли. Лена зашла в свою квартиру и удивилась, что дома темно и тихо. Просто подозрительно тихо, даже сопения Артемки не слышно, да и времени-то еще совсем немного прошло – два часа как все за стол сели, да пока Ельцин выступал. Нащупав в кромешной темноте выключатель, Ленка попутно вляпалась во что-то липкое и противно густое, как кисель: «Да уж, повеселились! А запах до чего странный…»
Когда наконец-то раскочегарилась унылая лампочка в прихожей, Лена не сразу поняла, что произошло и почему она стоит в собственном коридоре вся в крови. Да и все остальное она тоже помнит теперь в смутных приторно-малиновых обрывках чавкающих под ногами багровых студенистых следов и чьих-то неясных, глухих голосов, в темно-коричневых тонах пронзительно треснувшей где-то в глубине ее подстреленной души неправильно настроенной скрипки, визжащей, пищащей в нелепой адской какофонии…

Память не дает ворошить архивные файлы. Воскресенская-Кладбище. Как все просто и понятно, дико и вместе с тем обыденно. Елена Сергеевна только очень отчетливо помнит, как больно леденели бесцветным январским утром ресницы на морозе, а над головой в унылом разбитом небе натужно каркали простуженные вороны.

Город еще долго не мог прийти в себя после череды шокирующих репортажей о жестокой расправе над семьей известного мецената и бизнесмена. Виктор уехал сразу после суда и суетливой продажи ленкиной квартиры, забрав с собой рыжую Светку-медсестру, которая к тому времени благополучно разродилась такой же розово-рыжей пухлощекой девчонкой. Лена, отряхнувшись от переезда, бесконечных бумаг и очных ставок, целой своры адвокатов, нотариусов и психиатров, нашла в себе силы прийти на вокзал, наверное, чтобы в последний раз заглянуть в эти тихие невозможно-черничные глаза и навсегда погасить в себе этот болевой шок. Слез не было, прощальных объятий тоже, только сухие слова: «Ты мне очень дорога, Воскресенская!»

Сегодняшняя операция прошла успешно, мужичок оказался на редкость позитивным пациентом, даже перед наркозом пытался балагурить и травить байки, чем так развеселил Елену Сергеевну, что она даже пошутила, завершая герниопластику, какой у нее аккуратненький шовчик на грыжевых воротах получился. Закончив все текущие дела в отделении, Елена Сергеевна зашла в ординаторскую. Коллеги бурно обсуждали свежие новости, и по их разговорам Воскресенская поняла, что все они спорят о той самой утренней акции, в которой ей чуть было не удалось поучаствовать.

- Так бесплатно же раздавали!

- Да нет, каждый платил столько, сколько может.

- У меня соседка звонила, говорит, одному там чуть голову в давке не оторвали – он два раза стоял.

- Слушайте, я бы сгонял, но у меня трое с абсцессами. И пацан еще, Артемка, тяжелый после той аварии, до сих пор в реанимации.

Про аварию в городе слышали все. На прошлой неделе привезли к ним уже под вечер этих несчастных москвичей: двух женщин, мать и дочь, мужчину сорока пяти лет и мальчика двухлетнего, от машины ничего не осталось, говорят, отец заснул за рулем, не справился с управлением. Троих спасти не удалось, травмы несовместимые с жизнью оказались, а вот малыш тяжелый, но стабильный, непонятно, правда, в чем еще душа держится. Даже Иван Макарович, старый хирург-реаниматолог, навидавшийся всякого в своей практике, не мог сдержать слез, когда на операционном столе в его руках билось это крохотное растерзанное сердечко, изо всех сил цепляясь за жизнь. Елена Сергеевна невольно поежилась, опять какие-то непроизвольные воспоминания царапнули изнутри, задели тот самый израненный потаенный нерв, но вслух лишь произнесла:
- Я была сегодня в гастрономе.

- Взяла?

- Нет. Не хватило мне этого счастья. Да и нужно ли оно, непонятное, в какой-то коробке? Жизнь – вот самое главное счастье, а наше счастье - эти жизни спасать, а то вон, – она мотнула головой в сторону окна, - скоро у нас уже вдоль забора хоронить начнут.

К вечеру угасающее прозрачное тепло звенящего фисташково-зеленого сентября начало понемногу остывать, прибивать сливочным туманом шуршащие листья к распаренным за день бордюрам.

Елена Сергеевна уже почти подошла к своему подъезду, как вдруг разглядела на колченогой скамейке, притулившейся к забору на детской дворовой площадке, знакомую коробку. Картонную. Перемотанную белым скотчем. Абсолютно целую. Вокруг не было ни души. Подумав с минуту, Воскресенская подошла ближе и потрогала пальцем лохмато-бумажный уголок. «Тяжелая! Наверное, роняли, пока несли», - подумала она и присела на край скамейки. Сумерки опустились быстро и незаметно, темной паутиной опутав дома вокруг, зажглись фонари, а Елена Сергеевна все сидела и сидела на детской площадке, оберегая волшебную коробку, в которой лежало чье-то потерянное счастье.

Поняв, что уже слишком поздно и хозяев не дождаться, она решила сохранить ценный груз до утра, а там уж местные бабульки обязательно раскусят, кто на самом деле приволок эту торбу во двор.

Тащить в руках увесистый баул упакованного счастья было тяжело, и Елена Сергеевна, с трудом транспортировав поклажу до своей квартиры, присела на корточки перед дверью отдышаться. Черт побери, килограммов двадцать, наверное! Только тут она заметила, что скотч по краю коробки надорван, а клеевая полоска как-то неестественно блестит. «Вот юмористы!» - Елена Сергеевна подцепила ногтем скотч (он довольно легко отклеился), отогнула плотный картонный лист и заглянула внутрь.

В коробку были доверху напиханы какие-то тряпки, газеты, камни и сломанные игрушки, видимо, детишки во дворе решили немного пошутить и устроить столь затейливый «сюрприз», благо, желающих заполучить дармовое счастье сегодня днем хватало. Елена Сергеевна вздохнула, зачем-то вытянула из кучи хлама бумажный обрывок, развернула – ничего нового, обычная позавчерашняя газета, вот прогноз погоды, лента новостей, ЧП за неделю. Стоп!

С измятой черно-белой газетной полосы на нее обжигающе смотрели пронзительные глаза, такие тихие и грустные, бесконечно родные, но так давно забытые. И рядом ниже сухая аналитическая сводка происшествий, в числе которых – та самая смертельная авария на Московской трассе. Под фотографией слова пропечатаны были нечетко, но обрывки текста «требуется кровь для переливания» и «разыскиваются родственники» Елена Сергеевна прочитать все же смогла.

У нее одновременно задрожали и руки, и губы, память перестала сопротивляться и беспардонно выпотрошила всю годами копившуюся чудовищную боль, разлагающуюся в самых испещренных нарывами страданий закоулках ее души. Затопила ладони горячими перцово-горькими слезами.

Лапушка!

Трясущимися руками она нащупала в кармане телефон. Медленными губами, словно растапливая засохшие в горле слова, произнесла: «Воскресенская, шесть, первый подъезд. Такси, пожалуйста». Нескончаемые томительные полчаса ожидания, красная волна светофоров, ночной город будто замер в сумрачном оцепенении, притаился, застыл без движения.

- Женщина, сдачу возьмите!

Она бежала так быстро, что не чувствовала под собой ни ног, ни земли.
Привычная стеклянная дверь. Больничный коридор, истертый кафель на полу, все как обычно, но…

- Елена Сергеевна, Вы куда?

Она успела. Маленькое беспомощное тельце, капельницы, катетеры, интубационная трубка, нитевидный пульс… Динамика… Где показатели динамики!

Она встала рядом, тихонько прикоснулась к крохотной теплой ручонке, ей совершенно точно показалось, что нежные мягкие пальчики дрогнули в ответ.

- Родненький! Лапушка! Ты только живи, слышишь?