Исповедь

В субботу Пётр Петрович пришёл к своему знакомому, к Рустаму. Пришёл по делу: попросить пианино настроить. Внучка в сентябре пойдёт в первый класс музыкальной школы, и ей купили - всего за пять тысяч с самовывозом! - инструмент. Купили у бывшего начальника цеха литейного завода, где Пётр Петрович работает вот уже сорок седьмой год. «Купили» - это условно так можно считать, потому что пять тысяч теперь – не деньги, и «самовывоз» - это только термин из объявления. Надо было всего-то этот «гроб с музыкой», как его называл бывший хозяин, не сумевший исполнить свою мечту – обучить игре на пианино сначала дочь, а потом и внука, перетащить из третьего подъезда в первый. Все они: и Пётр Петрович, и начальник цеха, и Рустам жили в одном, заводском, доме. С той лишь разницей, что первые двое получили свои квартиры в советские времена по заводской очереди, а Рустам переехал в Подмосковье уже после перестройки, чтобы работать в Москве, а вот уже на Москву поменять квартиру не осилил. Хотя Пётр Петрович с Рустамом близко знаком не был, просто здоровались, перекидывались парой слов, но знал, что тот был музыкантом, играл на многих инструментах, да и починить их умел, и настроить. Вопрос с настройкой пианино был тут же решён: в выходные Рустам пообещал зайти. Пётр Петрович ещё и получил от него в подарок для внучки «Школу игры на фортепиано».

Слово за слово мужчины разговорились, и, конечно, перешли к политике. Как-то незаметно разговор зашёл о том, почему Советский Союз рухнул. Пётр Петрович убеждённо, настойчиво защищал прежний строй и в итоге сказал:
- Эх, жаль, я коммунистом не был. А ведь меня уговаривали. Вы знаете, я ведь модельщик на литейном заводе, а это – рабочая элита, меньше двухсот пятидесяти никогда не получал… Не то, что сейчас, – с досадой добавил он. - Сколько раз начальник цеха в прежние времена подходил и уговаривал: «Петрович, подай заявление в партию». А я …

- А у меня даже партбилет и учётная карточка члена КПСС сохранились.
- В самом деле? Покажите.
- Присаживайтесь, Пётр Петрович, пойду, поищу.

И Рустам, порывшись в ящиках серванта, достал и партбилет, и учётную карточку. Документы были как новенькие. Две тоненькие книжечки, сшитые скрепками. Красные коленкоровые обложки казались шелковистыми на ощупь и мелкозернисто поблёскивали. На обложке учётной карточки стоял номер, вручную было вписано чёрной тушью: «Затуллин Рустам Равильевич».
- Вот и познакомились наконец-то! – воскликнул Пётр Петрович, прочитав полное имя хозяина квартиры, и шутливо протянул руку для рукопожатия, назвав свою фамилию.
- За знакомство и выпить – не грех, - тут же заметил хозяин. – Я тут пивка как раз бутылочку купил по дороге.
На журнальном столике рядом с партийными документами появились два стакана, фисташки и обещанное пиво.

Для Рустама тема его партийности была не такой простой, как показалось Петру Петровичу вначале. Рустама, может, от того, что он жил теперь, после смерти жены, один и частенько тосковал, потянуло на откровенность, как будто прорвало давно копившиеся в нём то ли обиду, то ли переживания. И начал он издалека:
- А мне без партии никак нельзя было, потому что шёл я к вступлению полжизни. Вот, скажите, Пётр Петрович, вы были октябрёнком? Помните эту звёздочку с портретом Володи Ульянова? Помните девочек-санитарок, которые ходили с белыми кармашками на белых ленточках через плечо и в нарукавных повязках с красным крестиком, стояли у входной двери в класс утром и проверяли руки, заглядывали в уши? А вам хотелось тогда быть командиром звёздочки?

- Да что это вас, Рустам Равильевич, в такую древность потянуло? Помню, конечно. У меня даже фотография сохранилась. Весь наш класс, сорок, что ли, нас было учеников, с учительницей Марией Петровной сидит во дворе школы. В первом ряду - наша отличница, будущая медалистка Нинка Ветрова, точно, как ты говоришь, с такой белой лентой через плечо, ручки на колени положила, головку набок наклонила и так придирчиво смотрит. И все мы, как один, с октябрятскими звёздочками на формах.

- А вот меня в первом классе не приняли в октябрята. Звёздочка у меня, конечно, была, мать мне купила, только носить её не довелось.
- Как так?
- Я и все правила октябрят наизусть выучил. До сих пор помню «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут».
- Как же получилось-то?

- В классе у нас не было парт, были просто скамейки и столы. Накануне дня приёма в октябрята кто-то засунул скамейку в нишу в стене, и она торчала из стены под небольшим углом вверх. Я увидел, что непорядок, подошёл и хотел опустить, не заметив, не поняв (вот недотёпа!), что второй конец скамейки - в стене. Нажал, и этот конец скамейки обломился. Подошла учительница Ольга Васильевна: «Портишь, Затуллин, социалистическое имущество? Вредитель! В октябрята тебя не примем. Не достоин!» Да эта скамейка просто трухлявая была, а меня вредителем назвали. За что? Пришёл домой, рассказал, а мама мне в ответ: «Ну, и не надо! Пусть не принимают! Учись просто». А сама, оказывается, в школу сходила к учительнице. Но защитить меня не смогла. И я - один в классе! - не был октябрёнком, хотя и не был хулиганом. Был спокойным, послушным, учился хорошо.
- Неужели вот так, считай, ни за что, ребёнка в октябрята не пустили?!

- Я думал: «Ладно, в пионеры сразу вступлю!» Пришла пора. Мама галстук мне купила. Я его повязывать научился. Началась подготовка в школе. В класс приходила старшая пионервожатая, читала нам, каким должен быть пионер. Мы повторяли: «Пионер горячо любит Родину, Коммунистическую партию. Пионер — всем детям пример. Помогай старшим. Пионер как зеницу ока бережёт социалистическую собственность».

Дома вслух наизусть клятву юных пионеров репетировал: «Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твёрдо стоять за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма. Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины».
Был назначен торжественный день приёма. На 7 ноября, на годовщину Октябрьской революции. Это должно было происходить на школьной пионерской линейке. На перемене стою в коридоре у двери класса, ребят полно, вдруг чувствую, в глаз что-то летит. Кто-то запулил стёклышком, и оно прямо-таки прилипло к моей щеке под глазом. Я отлепил стекляшку и просто выбросил через плечо. А там, оказывается, проходила девочка из другого класса. Она пожаловалась моей учительнице. Ольга Петровна поставила меня перед собой и при всех сказала:
- Какой из тебя пионер?! Не достоин! Хулиган!

Меня и не приняли. Чтоб другим неповадно было. Я Ольгу Петровну очень любил, а она даже не спросила, откуда у меня в руке стёклышко оказалось. Так и не узнала никогда, что в меня в самого бросили. Вместо торжественной пионерской линейки я, несчастный, пошёл домой. Отдал маме галстук и, по-моему, шёпотом сказал:
- Меня не приняли.

Мама опять пошла в школу. Ей рассказали, что я чуть девочке глаз не выбил. Я потом смотрел: у девочки этой чуть заметная красная метка около глаза только была. А я опять один в классе – не пионер. Как изгой какой-то!
- И что, потом так и не приняли, не простили? – сочувственно спросил Пётр Петрович.

- Да после четвертого класса меня как ребёнка из семьи погибшего на фронте взяли в военную школу музыкальных воспитанников. Вернее, я туда поступил, потому что там были экзамены. Вообще-то я мог и не попасть туда. Тогда бы вся моя жизнь совсем по-другому сложилась. Почему-то по математике мне на экзамене поставили двойку, хотя в школе я нормально учился. Майор Филипповский (до сих пор всех по званию и фамилии помню!), который проверял всех поступающих на музыкальный слух, привёл меня к начальнику школы подполковнику Данилову: «Что с ним делать? Мальчишка способный, слух замечательный, да вот по математике двойка». Начальник, а он был фронтовик, взглянул на меня и говорит: «Ну, спой что ли какую-нибудь песню». И я запел:

«Краше зорь весеннего расцвета
Юности счастливая пора.
Сталинской улыбкою согрета,
Радуется наша детвора».

Смотрю, у подполковника слёзы на глазах выступили, продолжаю, голос просто звенит:

«Сталин — наша слава боевая,
Сталин — нашей юности полёт.
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идёт».

Начальник школы Данилов говорит: «Какой голос у мальчишки! Берём его!» А как меня было не взять, если я такую песню о Сталине от начала до конца пел?! Может, именно потому, что благодаря имени Сталина, я в эту военную школу был принят, я с волнением, очень серьёзно произносил вместе с другими воспитанниками каждый раз после обеда в столовой слова «Спасибо товарищу Сталину за очень вкусный обед!» Это сейчас кто-то может посмеяться, а у меня в носу щипало, когда я это говорил.

Меня определили учиться по классу трубы. В первом классе военной школы было трудно, непривычно: дисциплина, строгость, распорядок. Постепенно привыкли. На втором курсе в сентябре мне мои два товарища дали рекомендации для вступления в ВЛКСМ. Я готовился ещё лучше, чем в октябрята и пионеры. На курсовом собрании лейтенант Будун, окая, басистым въедливым голосом вдруг говорит, подойдя почти вплотную ко мне: «Что, в комсомол захотел пробраться? Не выйдет, троечник!»

Ребят, которые дали мне рекомендации, сильно ругали. Что делать? Представляете, такое слово сказать «пробраться». Что я, лазутчик какой-то? Да у меня отец на войне погиб!

- Слушайте, Рустам Равильевич! Я даже и представить не мог, что так бывает. У нас, вроде, всех принимали. Только один был, второгодник Вовка Ивсеев, хулиган, двоечник, который в комсомольцы не вступал. Ну, и что дальше? Стали вы всё-таки комсомольцем? – поторопил рассказчика Пётр Петрович.

- Во второй четверти второго курса я исправил свои отметки, учиться стал только на «четыре», а во втором полугодии и вовсе стал отличником. Стал вести учёт своей успеваемости, составлять план. Даже сам не ожидал, что у меня такой характер. Пишу однажды, подходит лейтенант Будун: «Вот теперь можешь вступать в комсомол, Затуллин! Исправился». А я ему: «Когда я обратился за рукой помощи, когда мне хотелось, чтобы меня приняли, вы меня оттолкнули, не допустили, а теперь мне - не надо!» Не помню, чтобы меня обида уж очень мучила. Может, потому, что стал лучшим учеником и держал эту марку до самого выпуска, может, потому, что особо не отличалось – комсомолец ты или нет, как-то вся жизнь дружно шла. Даже и на собрания комсомольские я, помнится, ходил. Членом ВЛКСМ мне так и не довелось стать, хотя по душе, по своему поведению я был комсомольцем. Даже потом, когда уже консерваторию окончил и преподавал в музыкальном училище, в оркестре работал, я участвовал в общественной жизни, был активным, активнее некоторых настоящих комсомольцев. При случае друзья удивлялись: «Как, ты не комсомолец разве?» Я, правда, один раз только всю эту историю, как вам, рассказал. Знаете кому? Жене.

- Ну, а как, как в партию-то вы вступили, Рустам? – поинтересовался Пётр Петрович.
- Да я уже долго проработал в разных местах, в основном в музыкальном училище. Педагогов в партию не принимали, не пробьёшься. А я очень хотел из своего города уехать в Москву, где я учился, где были и друзья-музыканты. Там обещали директором музыкальной школы поставить, но надо было быть партийным. А тут повезло: директор одного завода попросил меня руководить художественной самодеятельностью. Я стал числиться слесарем 5 разряда на участке в механическом цехе, а на самом деле искал заводские таланты, ставил номера, сделал вокально-инструментальный ансамбль. Месяца через два я попросил парторга цеха в КПСС меня принять, а тот: «Немедленно вступайте!» Рабочие не очень-то хотели вступать партию, поэтому он обрадовался, а я же рабочим числился. Соотношение в партии надо было выдерживать: на двух рабочих – один интеллигент. Партия-то рабочего класса. Парторг и ещё один человек из цеха дали мне рекомендации. Кандидатский срок пролетел. Приняли в партию! В кабинет директора завода на заседания парткома ходил, когда меня в кандидаты принимали и потом уже, когда в партию. По своей традиции готовился основательно. Устав КПСС просто наизусть знал с любого места. А поручение партийное мне, знаете, какое дали? Политинформатор заводской хоккейной команды. Хоккеисты все числились в разных цехах рабочими, один был распредом, один кладовщиком, кто-то токарем, фрезеровщиком, а играли в хоккей. Правда, на политинформации приходили. Я старался время правильно подгадать. Вот вам и вся партийная история. Как на духу!

Рустам раскрыл партбилет: Ильич на внутренней стороне обложки, такой монументальный, спокойный и уверенный, смотрит прищуренными глазами в даль. «А там, в этой неведомой дали оказалось совсем не то, что виделось», - подумал Рустам и обратился к собеседнику:
- Пётр Петрович, а ты думал, когда начиналась перестройка, что всё вот так вот обернётся, совершенно другой жизнью?
- Да нет, конечно! Помню, как мы все читали в «Правде» длинные речи про то, что каждый должен заниматься своим делом, про новое политическое мышление, про политику гласности… Дайте билет ваш посмотреть.

Пётр Петрович вслух прочитал под портретом Ильича лозунг «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», под которым стояла подпись: размашисто – «Ульянов» и мелко, как-то сжато, в скобках – «Ленин».
- Видишь, из скобок в мир имя вышло и в истории осталось!.. А что эпохой можно считать?
- Это время строительства социализма, социализм, строительство коммунизма – в общем, пока Советский Союз был и социалистический лагерь. Я так думаю.
- Эх, профукали таку-у-ю страну-у! - Пётр Петрович стал листать партбилет Рустама, разглядывая клеточки таблицы по уплате членских взносов и комментируя. -  А что, процент-то разный платился?.. Да, ты тоже неплохо зарабатывал…

- Последний взнос, - дай-ка посмотрю, - в марте девяносто первого уплатил, - задумчиво произнёс Рустам. - Десять лет я, до самого конца КПСС, состоял в партии. И… всё!.. Ни тебе СССР, ни тебе КПСС, а как я хотел партийным стать! Вот, только партбилет и остался. Учётную карточку мне товарищ из райкома отдал, когда это всё рухнуло. Да, десять лет партийным состоял. Я никогда своих заработков не скрывал, со всего взносы платил. У нас, ведь, знаешь как? То здесь халтура, то там приработок. А я – всё до копейки показывал…
- Слушай, а говорят, что сейчас в «Единой России» взносы вообще не платят.
- Да-а? Как так? Не может быть.
- Честно сказать, мне название партии нравится. «Единая Россия». Звучит! Скажи?! Слушай, а давай с тобой в «Единую» вступим! Ну, вот, кто ещё, кроме Путина с Медведевым, сможет её, ну, Россию, сейчас единой держать? Пу-у-тин. Он только! Давай! Вокруг, Бог весть, что творится. Американцы своё везде навязывают. Ишь, однополярный мир им нравится! Путину палки в колёса так и суют. И чужие, и свои тоже. А коммунисты совсем измельчали. Так всё… Разговоры одни. Не попал я в коммунисты, а теперь и не хочу.

- Да местная первичная организация «Единой России» тут недалеко находится. Пенсию хожу в Сбербанк получать мимо.
- Вставай! Хватит рассиживаться! Повспоминали – и довольно. А то так и помрём беспартийными. Пойдём, узнаем, как там у них устроено. Тоже, наверно, заявление надо писать.
Пётр Петрович встал и навис над Рустамом.
- Зачем нам это теперь-то? Пенсионерам? – протянул тот.
- Как зачем? Путина поддерживать будем. - Пётр Петрович погрозил кулаком кому-то воображаемому. – Пошли, коммунист с десятилетним стажем! В ногу со временем надо шагать.

- А я, знаешь, о чём думаю? Ведь я не дал обиде душу свою изъесть, не обозлился, не стал каким-нибудь диссидентом, критиканом. Всегда был настоящим гражданином. Извини, высокопарно получилось. Но это правда. А как марши патриотические играл! Некоторые музыканты, даже мои друзья, сразу за границу начали ездить, кто-то там остался, а я не хочу. Работал в разных оркестрах, а больше всего полюбил именно педагогику. Мне всегда хотелось помочь каждому ученику раскрыть способности. Вспомню, как меня отталкивали: ни за что, за пустяки какие-то и в комсомол не приняли, и в пионеры, и даже в октябрята – и жалею детей. Ищу подход воспитательный, человеческий. Даже вижу – лентяй, а стараюсь его вдохновить, взбодрить, поддержать. Это же дети, будущее! Вдруг он не такой сильный, как я, окажется… А пианино приду, настрою. Внучку свою, если что, ко мне приводи, позанимаюсь, помогу.