Дебют

– Ты не молчи! Скажи хоть что-нибудь! – ехидно прошептал Диме на ухо Завьялов и неестественно вальяжно проследовал к дивану.
Дима, он же начинающий артист Дмитрий Комов, стоял посередине сцены, боролся со спазмами в горле и с ужасом прислушивался к нарастающему шёпоту в зрительном зале.
Именно сегодня Комов дебютировал в этом спектакле. Роль у него совсем небольшая, однако Дима волновался как никогда. Он понимал, что ему, вчерашнему студенту, выдан большой творческий аванс, что театр на него рассчитывает, что он должен показать себя с лучшей стороны и всё такое. Это он понимал, как понимал и то, что его молодые коллеги заменили воду на водку в стакане, который он только что выпил (поздравили, сволочи!). Но сделать он ничего не мог, так была выписана его роль: запыхавшийся посыльный жадно выпивает стакан воды и сообщает присутствующим, что князя срочно вызвали в Петербург! Дела службы-с! Он-де приносит свои извинения и обещает в следующий раз быть всенепременно!
На репетициях Дима проделывал это виртуозно. Но сейчас водка, помноженная на волнение и дыхание зала, сыграли с ним, как говорят в таких случаях, злую шутку.
Те несколько секунд, что он не мог выговорить ни слова, показались ему вечностью! Его партнёры по сцене начинали нервничать. А партнёры эти были сплошь ведущими актёрами театра и только он один, как назло, был ведомым.

- Князь – выдавил, наконец, из себя Дима чужим, незнакомым ему голосом – приехать не смогут-с. Они застрелились!

На сцене повисла немая пауза!
 
Графиня Троекурова нервно захохотала, но тут же осеклась и, приложив к лицу платок, начала трагически всхлипывать.
Отставной майор Бежин (он же артист Завьялов, славящийся своей находчивостью в любой ситуации) изобразил крайнее удивление:
- Позволь-ка, любезный, как же это? Я ведь видел его третьего дня, он был в прекрасном расположении! С чего ему вдруг стреляться?

- Крестьяне подняли бунт – не моргнув глазом, проговорил посыльный – спалили имение вместе с прислугой, а матушку их хватил удар…

Тут Лизанька с картинным возгласом «ах!»  упала в обморок и стала биться там, в обмороке, мелкой дрожью.

- Стой, братец, что за чушь! Да ты не хлопнул ли уже с утра?
Бежин подошёл ближе:
 – Ну, так и есть! Он же пьян, господа! Разит как из трактира! Как ещё на ногах стоит?
- Кто пьян? – Дима подбоченился и с апломбом пьяного человека подошёл к столу:
- Я пьян? Да я как стёклышко! А даже если бы и был пьян, – чувствовалось, что парня понесло, – и тогда не стал бы молчать, господа!

То, что происходило дальше, Дима помнил смутно. Память выдавала какие-то обрывочные фрагменты: вот он лихо проходится по представителям высшего сословия… вот громит бюрократию в стране… вот обличает самодержавие… и наконец, запрыгнув на стол, с пафосом читает «во глубине сибирских руд» и тут же, внахлёст, горьковского буревестника. Буревестник, пожалуй, был лишним, но что уж теперь…

На следующий день Дмитрий сидел в кабинете художественного руководителя и понуро смотрел в пол. Наслушавшись с утра красочных пересказов своего вчерашнего "бенефиса", он был готов ко всему, вплоть до увольнения из театра.

Худрук, которого срочно куда-то вызвали как только молодой актёр вошёл в кабинет, велел его подождать и надолго пропал.
Истомившись неопределённостью, Дима встал, подошёл к столу, и раскрыл большую общую тетрадь, заложенную ручкой. Да, так делать нельзя, это неправильно и нехорошо, но иначе можно было сойти с ума от чёрных мыслей, лезших в голову.

Комов... - прочёл Дима начало последней записи и уже не мог оторваться - ...дебютировал вчера в спектакле. Причём, на все деньги. Чуть не завалил посевную.  Хорошо актёры опытные, справились. Но имровизировал молодой как заслуженный, откуда что взялось! Надо будет за ним понаблюдать, кстати.
И вот в чём парадокс - нёс полную ахинею, а из роли почти не вышел. За обиженных и угнетённых он, мерзавец, за справедливость... тут даже не прикопаешься - герой из народа!
Премировать его, что ли?))

Дима закрыл тетрадь, обмяк и опустился на стул. Свалившийся с души камень звонко покатился с третьего этажа в театральную курилку.