метафизика побега Часть П глава Рай Спиридона

     Думай, Спиридон! – приказал я себе голосом Щуки, - ищи выход, чтобы не призывать смерть как избавление. У Анфисы отсутствует инстинкт самосохранения, до завтрашнего вечера она не доживет, если не погибнет сразу, покалечится и будет долго мучиться. Будет кричать от боли, но никто, кроме меня, не услышит.
               
              - На ровном месте люди тоже калечатся, - напомнил Щука.
              - Но свобода дороже.
              - Свобода? – поморщился он, - Жизнь, дружок, жизнь, а свобода – бантик сбоку. Полная свобода у мертвых. Никто к ним не пристает. Сестрица поплачет на могиле, но мне фиолетово.
       Черно, там все черное, - подумал я, но не сказал. В целом с ним трудно спорить, гениальный ум, я был уверен, свое признание он получит. Но сейчас сомнительно, премии за веру вряд ли дают, как бы он ни приращивал мистическое знание. Или дают?
   
        А ведь до него ученые ставили телегу впереди лошади. Он сделал гениальное открытие, что пространственно-временной континуум ничего другого не порождает, кроме  бесконечного разнообразия форм,  цветов и оттенков. Через них мы его, то есть, континуум, и воспринимаем. В постоянном изменении, типа: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Да что тут континуум, всю вселенную мы так воспринимаем.  Как игру света. Игра игрой, а какую-нибудь мушку  спасает случайный раскрас, например, черная полоса на оранжевой спинке. Солдата спасает камуфляж, тут уж не случайно, тут осмысленно.
      Щукино случайным образом перескакивание из формы в форму объясняет необъяснимую моду. Простая истина сомнительного качества. В оправдание  он надолго уходил в рассуждения о сущностях и существовании с акцентом то на первое, то на второе, и неизменно заключал, что ничего дороже жизни нет. В этом направлении и надо шагать.

       Легко на природе на фоне морского пейзажа рассуждать о горшках и решетках как данности, но не в становлении. А как быть, если ты встроен в технологическую цепь времен английской промышленной революции?  Философы обещали радость от труда. Свободного, не забывай, Спиридон, рабский труд убивает. Но со мной рядом трудились добровольцы, они не рабы. А кто они? Ненормальные?
       Щука  говорил, что ненормально быть нормальным в ненормальном мире. Он это  сказал в психбольнице, когда я пытался соседу по палате объяснить правила гигиены.
   
       Я всегда хотел вырваться из больницы. Щука этого не понимал, он учил меня приспосабливаться: если ты попал в психушку, расслабься и получи удовольствие. Разве найдешь еще  место, благодатнее, где тебя по утрам спрашивают: на что жалуешься?  хотя и не слушают, но не всегда перебивают.  И правильно, что жалуешься, глупо выглядеть бодрячком, в нашей больнице не принято, к твоему сроку  однозначно еще добавят.
      По его логике и в подвале можно чувствовать себя счастливым.
      
        Он классик. Как уважающий себя классик, создает  цитатник на все случаи жизни. Как-то  сравнил стремление к свободе со спортом: кто быстрее перескочит из одной формы в другую, из коробки в коробку, или бег в мешках. Все упирается в скорость: оторваться, вознестись, стать недосягаемым или быть готовым к насилию.
       В данном контексте в минусе  моя физическая форма. Но в плюсе спецодежда.  Если цвет – это игра света, то черное и серое имеют нулевое значение. Игры нет, ты невидимка, особенно в ночное время.   Ночью отсюда не выбраться, но даже солнечным днем на фоне  бетонных стен и грязного снега не будем бросаться в глаза прохожим. Надо пользоваться ошибками охранки и не совершать своих.
       К тому же меня мамуля родила ночью, когда ей  спать хотелось. Егор родился утром.
     Не отвлекаться! – приказал я себе и  вспомнил, что Назар предупреждал: с Щукой надо быть настороже, ему лишь бы болтать, без  разницы, лишь бы сладко.
    
       Сладкое любили отец и мы с Егором.  Мамуля при жизни отца к празднику пекла торт Наполеон.  Долгий процесс начинался  с утра. Брат приходил из школы, а мамуля все возилась. Мы с братом не выдерживали и заглядывали  на кухню, ждали, когда  она  начнет острым ножом вырезать из выпеченного тонким слоем теста круги по размеру суповой тарелки. Обрезки делились поровну, но Егору впридачу доставалась  кастрюля с остатками крема из масла, желтков и сахара. Остатки он выскребал ложкой, а потом уже я собирал пальцем. На дне оставалась тонкая, сладко – жирная пленка, я умудрялся вылизывать языком.
       Когда умерла мать Назара, мамуля испекла торт прямоугольной формы, что повлияло на мой вкус: прямоугольных и квадратных пирожных  не ем. После смерти отца она  ничего не пекла, даже Егор не мог уговорить ее. Равнодушно смотрел на покупные пирожные, слишком приторные, пугал мамулю диабетом.

        Как-то Назар испек квадратные пирожные с чуть-чуть подгнившими бананами, я отказался. Он посоветовал избавиться от дурного влияния Щуки с его формами и содержаниями. И я с ним согласился.
        Запоздалая волна стыда окатила меня. Что же ты, Спиридон, как плохо тебе, так и друзья плохие. Нельзя ступать на путь зла, следует искать в себе истину, рыться и находить.
    
        Истина проста: бежать  тогда, когда нас поведут в ад, другой возможности нет.  Разумеется, важно, кто нас поведет, но в любом случае  столкновение форм неизбежно как необходимое условие изменения скорости и направления движения.

        Идти на  нарушение морального закона неприятно, но другого выхода нет.  И мы непременно спасемся, сольемся серой  одеждой  с другими рабочими и пространством и обретем свободу за забором промпредприятия. Не о себе беспокоюсь,  Анфиса тут погибнет. Я готов на все, кто к нам с мечом придет, не мы это начали. Мы сами на себя доносы не писали.   Но как это растолковать Анфисе?
        Конечно, сомневался: если всем известно, что на территории промзоны есть рабы, что бесчеловечно, но существует (значит, считается нормальным), то нас загонят простые мирные жители города  Эн. Поэтому бежать надо в первые дни, пока мы не примелькались. День – два, и все, печать изгоя, - говорила мамуля, пытаясь изменить что-то в  моем лице, больно давила  на лоб, сжимала  щеки,  подобно скульптору пыталась  вылепить голову сына. От  наманикюренных ногтей оставались царапины, и она смазывала их зеленкой. 
 
         Утром нам принесли чайник с чаем и кашу – размазню. Я не заметил, кто принес, потому что еще не встал. Анфиса сидела за столом, по привычке крошила хлеб и скучала.  Я спросил, болит ли бедро. Она мотнула головой.   
        Щука говорил, что сумасшедшим неинтересно в нашем мире. Скучно всем бывает, не только сумасшедшим, поэтому можно поспорить. Да и к тому же она не сумасшедшая, просто ей не везло в жизни. А кому везет? – всплыла провокационная мысль,  усилием воли подавив ее, я стал анализировать детали  побега.

       После еды  аккуратно завернул на Анфисе штанины и рукава. Она терпеливо стояла и даже, как мне казалось, с любопытством наблюдала за моими стараниями.
       Я шептал ей: «Только не подведи, Анфиса, вопрос жизни и смерти», - как говорила Мария Спиридоновна, когда искала очки.
       Она улыбнулась в ответ. Контакт был.  Вошел вчерашний парень с наушниками, смурый на вид,  она доверчиво подала мне руку. Охранник кивком и легкой усмешкой одобрил нашу готовность следовать за ним. Может, решил, что этой паре работа понравилась. Бывают такие идиоты, почему-то их не лечат.
      
         На краю гибели обостряется слух и зрение. Только не забывать анализировать и   оценивать риски, чтобы не подвести любимую. Щуки рядом нет, но я помню: пространство трехмерно, поэтому имеем как минимум три направления движения, но в действительности вариантов множество. Сложность в  выборе из множества лучшего  и не обязательно самого короткого.  Дорог много, а идешь только одной. Какой? Любовь подскажет, она непреходяща.
    
        Парня с музыкой в ушах  сменил вчерашний мужчина, похожий на брата. Я чуть отстал, он не обратил внимания, Анфиса почти бежала, держась за меня.  Только бы  не засмеялась в неподходящий момент.
        Мы двигались по направлению к будке, похоже, трансформаторной. Как только зайдем за неё, скроемся из виду, буду действовать. Охранник опережал нас  на два шага.  Вдруг где-то заработал мотор. Я наклонился, схватил достаточно увесистую железку: кусок трубы? деталь сборки? и с размаха нанес удар по голове охранника. Он упал, и мы бежали.
        Анфиса даже приплясывала, так ей нравилось, что мы бежим, взявшись за руки.
 
        Недавно почистили дорогу, навалили сугробы Анфисе по грудь. Хоронясь за ними, мы добрались до дыры в заборе. Смеясь и прижимаясь ко мне, с моей помощью, она перебралась на другую сторону, следом я. Упали в снег, выбрались на накатанную дорогу. Она  радовалась и скакала, лепила снежки и бросала в меня. Но праздновать победу рано, любая машина догонит нас за секунды. Надо сойти с дороги и бежать из последних  сил.
         И вот мы  на краю бескрайнего поля, с причудливой скульптурой под толстым слоем снега, наверное, заводская свалка.  Анфиса упала в снег: «Спиря, ты только посмотри, какое небо, серое, а там, вон там, голубое, как в прорехе». Она засмеялась, звонко, переливчиво,   задрала ноги, штанины собрались в гармошку, и стало видно голое тело. Откуда-то, будто из-под земли, вылез мужик, на лицо вылитый поэт Сергей Есенин, которого играл в кино один артист, - приспустил штаны и стал онанировать.
      Спугнуть не стоило труда, я кинул камень и, проследив, в каком направлении затрусил озабоченный, поддерживая штаны, понял, куда нам двигаться.
        Мы шли по его следам, я слышал переливчатый смех Анфисы и радовался.
 
        Вдруг грохнула дверь, гул, гудок паровоза, голос охранника: «Где-где, мудохаюсь тут в подвале». 
        Плотные фигуры нависли над нами грозовой тучей. Я услышал  грубые мужские голоса.
                - Падалью от нее прет.
                - Отмоем.
                - Не хрен возиться, если полно готовых.
                - Деньги лишние?  Давай поднимай!
                - Надо проверить, сейчас ведь сразу не различишь, мужик или баба.-  Я увидел, как чья-то грязная рука лапала грудь Анфисы. - Ага, женщина.
 
        Ее схватили и потащили к выходу, а она смотрела на меня огромным застывшим взглядом. Я молил, дай же знак,  скажи хоть что-нибудь, нужен ли я тебе, или без разницы. И  услышал: «Спиря, спаси меня, Спиря». Губы едва шевелились, она задыхалась.
       Ее тащили, я  бросился на широкую спину и вцепился в горло, но что-то ослепило меня. Полет, удар головой, накрыла боль, и я умер.