Последний верблюд умер в полдень-15. Э. Питерс

Элизабет Питерс

                ПОСЛЕДНИЙ ВЕРБЛЮД УМЕР В ПОЛДЕНЬ

КНИГА ВТОРАЯ

 
             БОГ СКАЗАЛ
 
Моё горло сжалось изо всех сил, сердце переполняли невысказанные слова. Глаза не отрывались от взора моего героического супруга, и в блестящей синеве этих глаз я читала несокрушимое мужество и бессмертную любовь – если бы я была в состоянии выразить переполнявшее меня восхищение! С улыбающихся губ слетели слова:
– Не смотри, Пибоди.
– Никогда не бойся за меня! – воскликнула я. – Я буду с тобой до конца, мой любимый, и после него. Но не последую за тобой до тех пор, пока не отомщу за тебя!
Настасен испустил бессловесный неистовый крик. Его приказу не повиновались. Все колебались, никто не желал быть тем первым, кто вызовет гнев могучего белого колдуна. Что-то невнятно бормоча, с пеной у рта, принц выхватил из-за пояса церемониальный меч и бросился к Эмерсону.
Голос возвысился над шумящей толпой:
– Остановитесь! Хенешем говорит. Внемлите голосу Хенешема!
Высокий и нежный женский голос остановил Настасена, как будто тот столкнулся с невидимой стеной. Голос продолжал:
– Церемония закончилась. Вернуть чужестранцев обратно. Хенешем сказал.
– Но… но… – заикался Настасен, размахивая мечом, – виновные должны умереть. Вместе с семьями.
Эмерсон скрестил руки на груди:
– Вначале вам придётся убить меня.
– Вернуть чужестранцев обратно, – повторил высокий чистый голос. – Всех. Ждите суда Хенешема. Церемония закончилась. Голос Хенешема сказал.
Стражники повиновались этому приказу так же добросовестно, как не повиновались Настасену. Верёвки, державшие меня, упали. Я поднялась и, к своему огорчению, обнаружила, что колени слегка дрожат.
Эмерсон оттолкнул пару копий в сторону и поспешил ко мне.
– Это реакция, – заметил он. – Вот что, Пибоди, не вздумай упасть в обморок или что-нибудь в этом роде. Мы должны продолжать делать вид, будто ничего не случилось.
– Я и не собиралась спороть какую-нибудь глупость, –заверила я.
– Тогда перестань беседовать с моей ключицей и оставь в покое рубашку.
Я вытерла глаза остатками этой одежды, прежде чем подчиниться. 
– Вот и ещё одной рубашки не стало, Эмерсон! Ты слишком суров с ними.
– Узнаю мою Пибоди, – ласково сказал Эмерсон. – Вперёд, моя дорогая – и побыстрее. Фортрайт, вставайте, старина.
Я забыла о Реджи, и предполагаю, что читатель поймёт, почему. Его тоже освободили, но он по-прежнему сидел в кресле, напоминая выражением своих глаз дохлую рыбу. Зал почти опустел. Доносившийся из тени шорох ног, обутых в сандалии, свидетельствовал об уходе последних зрителей. Настасен удалился, оставив свой меч на полу, где бросил его в приступе детской обиды.
Двигаясь, как лунатик, Реджи присоединился к нам, и мы отправились к выходу в окружении исключительно взволнованного сопровождения. Когда мы проходили мимо небольшой группы узников, молодой офицер бросился к ногам Эмерсона:
– Мы принадлежим тебе, Отец Проклятий, до самой смерти.
– Не для смерти, но для жизни (167), – возразил Эмерсон, никогда не упускающий возможности вставить меткое словцо. – Встаньте, как подобает мужчинам, и боритесь за справедливость (Маат). 
– Жаль, что они не понимают английский язык, – высказалась я, когда мы продолжили путь. – При переводе многое теряется.
Эмерсон усмехнулся.
– Я оскорблён твоей критикой, Пибоди. Я думал, это прозвучало достаточно хорошо, учитывая моё несовершенное владение языком.
– О, я не собиралась тебя критиковать, дорогой. Ты понимаешь их язык лучше, чем я; что это за странный титул?
– Понятия не имею, – безмятежно ответил Эмерсон. – Но кем бы он или она ни были, Хенешем – явная сила, с которой следует считаться. 
– Это был женский голос, Эмерсон.
– Голос – женский; Рука – мужской. Титулы, Пибоди, согласна?
– Боже мой! Я не думала об этом, но, похоже, ты прав. Эмерсон… ты видел что-то… кого-то… в нише?
– Оттуда появилась Рука Хенешема.
– И голос тоже звучал оттуда. Но то, что я увидела… почувствовала… ощутила… нечто большее.
– Чудовищно, – пробормотал Реджи. – Ужасно.
– Ах, так вы с нами и духом, а не только телом, – отозвался Эмерсон, прикрыв глаза, когда мы вышли на открытый двор. – Не унывайте, человече, вы ещё не умерли.
– Вы балансировали на грани, – выговорил Реджи. – А затем настала бы очередь вашей жены и моя.
– Чушь, – отрезал Эмерсон. – Я повторяю, что нас сберегают для более впечатляющей церемонии. Возьми меня за руку, Пибоди, эти ребята просто бегут сломя голову. – Он грубо толкнул идущего впереди солдата в спину. – Помедленнее, дьявол тебя побери (букв. – да заберёт тебя Анубис)!
– Надеюсь, они стремятся поскорее сбыть нас с рук, – решила я. – Из страха стать жертвами магии великого Отца Проклятий.
Эмерсон усмехнулся.
– Да. Незамысловатая хитрость Настасена на этот раз обернулась против него; наша мана (168) мощнее, чем когда-либо.
– Твоя мана, любимый, – ответила я, сжимая его руку.
Передвигаясь с более умеренной скоростью, мы продолжали обсуждать личность и могущество Хенешема. Эмерсон утверждал, что он – мужчина, я настаивала на том, что это – женщина, но мы согласились, что его или её власть была, вероятно, ограничена вопросами религии. Однако в этом обществе разграничения отнюдь не такие чёткие, как в нашем. Отправление правосудия (если это можно так называть) являлось прежде всего религиозной функцией с тех пор, как божественный пантеон стал вершить последний суд. Какое воздействие случившееся окажет на наше собственное предполагаемое жертвоприношение, мы так и не определили, хотя долго спорили по этому поводу.
– Ну, – завершил Эмерсон, – нам остаётся только ждать и наблюдать. По крайней мере, мы узнали, что в этой маленькой игре существует ещё один игрок, который – на данный момент, по крайней мере – похоже, расположен в нашу пользу.
Я хмыкнула.
– И что это должно означать, Пибоди?
– Кажется, я знаю, почему она вступилась за нас. Вероятно, из-за тебя.
– Ну знаешь ли, Пибоди…
– Эмерсон, просто послушай и следи за моими рассуждениями. Рука Хенешема пользуется копьём для истребления своих жертв. Мероитические барельефы изображают королеву, пронзающую узников копьём. В египетских храмах изображены аналогичные сцены, показывающие фараонов, разбивающих головы пленникам огромной булавой. Но, конечно, бог-царь (169) не совершал это кровавое злодеяние лично; мы знаем, что жрецы и чиновники исполняли многие обязанности, которые номинально были прерогативой монарха. В данном случае точно так же необходим заместитель, который и будет держать в руке настоящую булаву. Тем более вероятно, что женщина, но сильная и кровожадная, назначает чиновника – Руку Её Величества – заниматься убийствами.
– Ты хочешь сказать, неведомая сила является королевой? – воскликнул Эмерсон. – Эта приятная пухлая дама, которой ты подарила иголку с ниткой, приказала убить женщину и её ребёнка?
– Можно улыбаться и быть злодеем, Эмерсон. Можно быть приятной, пухлой, склонной к домашним заботам и одновременно не видеть ничего плохого в убийстве младенцев. И приятная, пухлая, молодая вдова может оказаться благоприятно расположенной к мужчине, чью физическую и моральную одарённость она только что узрела в таких впечатляющих проявлениях.
Эмерсон покраснел.
– Галиматья, – пробормотал он.
Я снова хмыкнула.
Из уважения к скромности Эмерсона я была чрезвычайно сдержанна. Любая женщина, в тот день увидевшая его в действии, мгновенно влюбилась бы. Да и сама я была глубоко тронута. Великолепное мышечное сложение мужа хорошо мне знакомо, но это зрелище в условиях борьбы, насилия и защиты беспомощных произвело на меня неизгладимое впечатление. Не буду притворяться, что моя восторженная оценка – исключительно эстетическая. Существовал ещё один компонент, и теперь он неудержимо усиливался. Выражение «накал страстей», пожалуй, будет немного неуместным.
 – Ты дрожишь, моя дорогая, – заботливо сказал Эмерсон. – Запоздалый шок, судя по всему. Обопрись на меня.
– Это не шок, – ответила я.
– А-а, – протянул Эмерсон. И ткнул в спину идущего впереди солдата. – Ползёте, как улитки. Пошевеливайтесь!
Наш караул с явным облегчением передал нас солдатам, караулившим у входа в жилище. Эмерсон тянул меня за собой, и задержался только для того, чтобы убедиться, что Реджи не следует за нами, после чего прямиком направился в спальню.
Зрелище, представшее нашему взору, оказалось настолько ужасным, что любые намерения мгновенно вылетели из головы. Я предполагала, что Аменит занимается своими делами, и наша встреча отодвинется на несколько минут, а то и дольше – в зависимости от обстоятельств. Но она была в спальне, съёжившись на циновке у кровати. При виде её лица Эмерсон испустил крик ужаса:
– Господи, Пибоди! Что ты натворила?
Её шелушащаяся кожа была не просто покрыта волдырями – она приобрела мерзко-зелёный цвет разлагающегося трупа. Что выглядело особенно жутко по контрасту с фиолетовыми волосами.
Признаться, я несколько опешила. Ведь я воспользовалась всего лишь щелочным мылом, размягчив его и превратив в пасту. Похоже, бедняжка оказалась чрезмерно чувствительна к нему. И конечно же, я не думала, что травы придадут ей такой зелёный оттенок.
Выражение, с которым она бросила на меня испепеляющий взгляд, отнюдь не улучшило её внешний вид.
– Ты обожгла мою кожу огнём, ты (несколько эпитетов, труднопереводимых дословно, но и без того достаточно ясных)..! Я убью тебя! Вырву у тебя язык изо рта, волосы с головы, твоё… – Издав предсмертный стон, она умолкла и согнулась, схватившись за живот.
Эмерсон судорожно сглотнул.
– Не… не мышьяк, Пибоди…
– Нет, конечно, нет. Но у неё явно какое-то расстройство пищеварения. Мыло не могло... О, Господи Всеблагий! – Я увидела чашу на полу рядом с бившейся в судорогах Аменит. Ту самую, в которой я истолкла бобы клещевины – и пустую.
Я рухнула на колени рядом с девушкой и схватила её за плечи. 
– Аменит! Ты пила это зелье? Немедленно отвечай!
Судороги стихли; она покрылась обильным потом и обмякла в моих руках.
– Да, я выпила его. Оно было крепко заколдовано, ты говорила много заклинаний над ним. Оооо! Теперь я некрасивая, я умираю... но вначале я убью тебя!
Я отбросила её руку в сторону.
– Глупая девчонка! Ты слишком много выпила. Вот почему твоё лицо опухло и испортилось. Боги наказали тебя за кражу моего волшебного зелья!
– Так что же там было? – встревожился Эмерсон. – Действительно, Пибоди, если оно настолько опасно, тебе не следовало оставлять его без присмотра. 
И это произнёс человек, только что пронзивший копьём живое существо, по поводу женщины, предавшей своего брата на пытки и смерть и, вероятно, способной точно так же поступить и с нами. Иногда я совершенно не понимаю мужской пол.
– От большей части она сумела избавиться, – сказала я, с отвращением взирая на массу, лежавшую невдалеке. – Не думаю, что ей угрожает гибель. Но для пущей безопасности лучше бы дать приличную дозу ипекакуаны. Придержи ей голову, Эмерсон – но сначала возьми чашу.
Аменит пронзительно завизжала. Я думала, что её вновь схватили судороги, но тут увидала, что в дверях стоял Реджи.
– Не позволяй ему смотреть! – завывала Аменит, свернувшись в клубочек. – Скажи, чтобы он ушёл!
– Что стряслось? – спросил Реджи. – Я слышал крики…
– Она выпила кое-что… кое-что из того, чем я пользуюсь для наведения красоты, – ответила я. – Не предназначенного для приёма вовнутрь. 
 
* * *

Носилки, которые я потребовала, наконец, прибыли в сопровождении одной из запелёнутых девиц. Я надеялась, что она собирается позаботиться о пострадавшей сестре, но, бросив на ту поверхностный взгляд, Служанка дождалась, пока носильщики унесли Аменит прочь, и осталась, дабы обязанности последней были исполнены. Пока она командовала слугами, прибиравшими спальню, я отозвала Эмерсона в сторону.
– Это не Ментарит!
– Откуда ты знаешь?
– У меня свои методы. О, дорогой, я так беспокоюсь. Стоит осведомиться о Ментарит, как ты полагаешь?
– Не думаю, что это может причинить какой-либо вред, – ответил Эмерсон. – Во всяком случае, нам, а если Ментарит уже подозревают, небрежный вопрос не ухудшит её положения. Взгляни, Пибоди, ты не оставила здесь лежать ещё что-нибудь ядовитое? Мы же не хотим, чтобы и другая заболела.
– Говори за себя, Эмерсон. Если бы я твёрдо знала, что эта надзирательница не является одной из тех немногих, которые преданы Нефрет, то напичкала бы её чем угодно без малейших угрызений совести. Что касается Аменит, можешь о ней не беспокоиться. Пульс был сильным и ровным, так что отравление пошло на убыль. Естественно, я убрала компрометирующие свидетельства, пока мы ждали носилки, но лучше проверить новую надсмотрщицу, дабы убедиться, что она не суёт нос в мои вещи. 
Однако в своей комнате я обнаружила Реджи, с любопытством рассматривавшего миски и кувшины, расставленные на сундуке, который заменял мне туалетный столик.
– Что это такое она взяла, миссис Амелия? Я даже не думал, что милые невинные дамы используют такие опасные вещества.
– Любое вещество опасно, если пользоваться им в чрезмерных количествах или неправильно применять его, Реджи. 
Реджи поднял одну миску и понюхал – бесполезное занятие, потому что я успела тщательно её вымыть.
– С ней всё будет в порядке? В жизни не видел подобного лица!
– Это просто сыпь, вскоре исчезнет. Вы, кажется, меньше интересуетесь её здоровьем, нежели внешним видом, Реджи. Надеюсь, что данные вами обещания были искренними. Не хотелось бы считать вас человеком, способным подло обмануть женщину, подобно многим представителям вашего пола.
Реджи поставил чашу и серьёзно посмотрел на меня.
– Немногие погнушались бы использовать женщину, чтобы завоевать свободу для себя и своих друзей, или подумали бы, что так поступать недостойно. Что касается меня – я люблю эту милую девушку, я поклоняюсь ей, я обожаю её. И никогда её не оставлю!
– Лучше продолжить эту дискуссию в другом месте, – прервала я, многозначительно кивнув в сторону Служанки.
– Ох, – встревоженно взглянул Реджи. – Вы думаете, она…
– Я думаю, что лучше предоставить девушке возможность заниматься своей работой.
Мы удалились в гостиную, в которой не было никого, кроме трёх реккит, накрывавших стол к ужину.
– Где профессор? – спросил Реджи.
– Наверно, он отправился узнать у стражников, не обнаружены ли какие-нибудь следы Рамзеса. Да и меня это немного волнует, так что, с вашего разрешения…
– Я пойду с вами, – замотал головой Реджи. – Надеюсь, что профессор не планирует внезапное нападение на стражников. Он – самый храбрый из людей, но если вы позволите мне сказать…
– Не позволю, – отрезала я. – Профессор Эмерсон не только самый смелый из мужчин, но и один из самых умных. Несомненно, ваш скудный интеллект не в состоянии постичь ту глубину трезвых расчётов, на которых основаны все действия профессора. Я не потерплю никакой критики в отношении мужа, мистер Фортрайт – и особенно от вас.
К моему удивлению, Реджи ответил на эту вспышку, улыбнувшись и тихо зааплодировав.
– Браво, миссис Амелия! Такая супружеская преданность – бальзам для моего сердца. Ваша неуверенность в моём мужестве вполне понятна после того, как я отказался присоединиться к вам с Рамзесом и профессором в освобождении принца Тарека; но позвольте и мне сказать слово в свою защиту.
– Это будет справедливо, – позволила я.
– У вас нежное, женское сердце, миссис Амелия; естественно, вы прониклись сочувствием к Тареку, который затесался к вам в доверие, когда вы были в Напате. Без сомнения, он заверил вас в своей поддержке и дружбе. Я пытаюсь представить происходящее с более логической точки зрения. Мне наплевать… э-э… проклятье, кто именно из двух дикарей правит в этом Богом забытом месте, и я не стал бы доверять никому из них, даже если он поклянётся каждым божеством собственного бесконечного пантеона. Я прошу вас, мэм, не рисковать своей жизнью ради Тарека. Подумайте о себе, о своём муже, о маленьком сыне.
– Я всё время думаю о них, – ответила я, недоумевая, как человек может быть до такой степени глуп. – Ну, вот что: хотите – идём, хотите – оставайтесь.
Естественно, он последовал за мной.
– Бедный малютка, – вздыхал он. – Какой страх он должен испытывать, будучи затерян в этом ужасном месте! Но не теряйте надежды, миссис Амелия. Мы найдём его.
– Как вы намерены это осуществить? – полюбопытствовала я.
 – Аменит знает каждый фут в здешних коридорах. 
– Но Аменит здесь нет, а стражники – есть.
– Очень жаль, что она заболела, – согласился Реджи. – Но вы говорите, она поправится, а когда вернётся, мы претворим в жизнь составленный нами ранее план.
– Какой план?
– Я объясню позже, – ответил Реджи. – Когда профессор присоединится к нам. Мы почти дошли... Боже мой! Что тут происходит?
Для такого вопроса были все основания. Эмерсон и два солдата сидели рядом спиной к нам, их внимание сосредоточилось на чём-то лежавшем перед ними на полу. Послышался странный дребезжащий звук, а затем раздалось восклицание Эмерсона на мероитическом:
– Семь! Мой выигрыш!
Один из стражников помянул всуе Беса, бога шуток и развлечений.
– Эмерсон! – строго произнесла я. – Ты развращаешь невинных детей природы, обучая их азартным играм?
Эмерсон посмотрел на меня через плечо.
– Их незачем было учить, Пибоди. Я просто показал им новую игру. И уже выиграл две нитки бус из бисера и нож. – Забрав свой выигрыш и кости, он легко вскочил на ноги. – Прощайте, братья, я ухожу.
– По крайней мере, оставь нам волшебные кубики, – проворчал один из стражников – тот, чьи ножны был пустыми.
Эмерсон усмехнулся и хлопнул его по спине с замечанием, которое я не поняла. Оба мужчины рассмеялись, поэтому я решила, что это и к лучшему.
– Улучшаешь владение разговорным языком, как я вижу, – сказала я, когда мы с Эмерсоном вышли из комнаты
– Среди прочего, – сказал Эмерсон, засовывая кости в карман.
– Что с мальчиком? – спросил Реджи. – С вашей стороны скверно, профессор, позволять миссис Амелии и дальше тревожиться.
– Она знает, что я сообщил бы ей сразу в случае каких-либо новостей, вы, болтливый идиот, – ответил Эмерсон. – От Рамзеса ни слуху ни духу. И прошло всего несколько часов, Пибоди.
– Я знаю. У Реджи есть план, – добавила я.
– Не могу дождаться, пока услышу его, – промолвил Эмерсон тем же тоном.
Выслушать план мы решили в вечерней прохладе, где сумерки простёрлись через сад фиолетовыми покрывалами, и в воздухе умирал томный аромат лилий. Жёлто-коричневая фигура лежала, вытянувшись на плитках; увидев нас, она плюнула, зашипела и прыгнула, промелькнув по стене полосой бледного золота.
 – Кошка Рамзеса, – сказала я. – Может, она сердится на нас, потому что мы потеряли мальчика?
 – Не выдумывай, Пибоди, – грубо ответил Эмерсон - как и всегда, когда пытается скрыть истинные чувства.
– Вы хотите услышать мой план или нет? – вмешался Реджи.
– Ещё бы, – хмыкнул Эмерсон. – Присаживайся, Пибоди.
Сидя на резной скамейке, вдыхая аромат лотосов и внимая сонному щебету птиц в качестве фона, мы слушали Реджи. Его план имел определённые достоинства – или имел бы, если бы мы не понимали его невыполнимость.
Как только Аменит обеспечит наличие верблюдов, запасов на дорогу и проводников, нам следует в ту же ночь усыпить или отвлечь стражников и спуститься в подземный лабиринт в поисках Рамзеса. Реджи был убеждён, что парень выйдет из укрытия, стоит ему услышать, что мы с отцом уверяем его в безопасности. Когда же мы разыщем его, Аменит проведёт всех нас тайными путями в туннель, ведущий к внешнему миру, а у выхода будет ждать караван.
– Неплохо, – произнёс Эмерсон тоном юриста после того, как Реджи закончил. – Однако я вижу несколько камней преткновения,. Предположим, что мы не сможем найти мальчика? Ни миссис Эмерсон, ни я не уйдём без него.
– Говорю же вам, Аменит знает каждый дюйм пути. Она найдет Рамзеса, даже если он будет без сознания или… или…
– Полагаю, что если он окажется «или», у нас исчезнут любые основания остаться, – размышлял Эмерсон, сильно наступив на мою ногу, чтобы помешать мне выразить своё негодование. – Но замысел выглядит трудновыполнимым, Фортрайт. Эти коридоры тянутся на многие мили. Как мы сможем обыскать их все за одну ночь? И потом, если мы на рассвете не окажемся как можно дальше отсюда, то у нас нет никакой надежды избежать повторной поимки. Нас, естественно, будут преследовать…
– Почему же?
– О Господи Всемогущий, – пробормотал Эмерсон. – За какие грехи я обречён мучиться с идиотами? Потому что, мистер Фортрайт, вековые законы Святой Горы запрещают людям покидать здешние места. Вы же сами нам рассказывали об этом.
– Нас уже осудили на смерть, – огрызнулся Реджи. – Хуже не будет.
– Вы упускаете главное, Реджи, – заметила я. – Мы не можем ожидать, что нам удастся завершить поиск и уехать достаточно далеко на протяжении одной ночи. Если нам повезёт, мы найдём Рамзеса сразу, но удача, мой юный друг, не является тем, на что рассчитывают успешные заговорщики. 
Реджи задумался; лицо его приобрело угрюмо-озадаченное выражение, затем прояснилось.
– Понятно. Да, я понял. Итак, мы вначале должны найти парня, правильно?
Я кивнула. Реджи кивнул. Эмерсон фыркнул.
– Ладно, – продолжил Реджи. – Жаль, Аменит заболела; мы вполне могли начать поиски уже сегодня. Я посоветуюсь с ней.
– Естественно, – заключил Эмерсон. – А пока что наступило обеденное время, и я предлагаю вам воздержаться от продолжения дискуссии в присутствии посторонних.
Запрет был разумным, но положил конец разговорам вообще. Реджи, задумавшись над едой, отделывался односложными замечаниями. Закончив, он резко поднялся и вышел из комнаты, бормоча извинения.
– Наконец-то одни, – неожиданно отреагировал Эмерсон.
– За исключением… – Я указала на запелёнутую Служанку и других слуг.
 – Они не раздражают меня так, как Фортрайт. Он – невыносимое испытание для моих нервов, Пибоди. Я хочу, чтобы он исчез.
Это желание исполнилось, и таким образом, как, я полагаю, он и сам не ожидал. Реджи вернулся довольно быстро, и следующий час или около того мы провели в гнетущем молчании. Реджи расхаживал по комнате, Эмерсон яростно курил, слуги стояли вокруг, стараясь не встречаться с нами взглядами, а я... Я старалась думать, планировать, но мои мысли всё время возвращались к Рамзесу. Реджи может оказаться прав, полагая, что он остался неподалёку от лестницы и ответит на мой призыв, но в равной степени казалось вероятным, что он удалился в безрассудных поисках иного выхода. Он мог безнадёжно заблудиться; он мог, двигаясь вслепую, попасть в руки жрецов; он мог упасть в яму, его могла укусить летучая мышь, или съесть лев, или... Возможности представлялись бесконечными, и одна хуже другой.
Зловещий звук шагов приближавшихся мужчин прервал мои мрачные фантазии.
– Ну вот, опять! – воскликнул Эмерсон, отложив трубку. – Это уже слишком. Я буду жаловаться директору отеля.
Но на сей раз мы оказались никому не нужны. Солдаты пришли за Реджи. Он принял свою судьбу стойко и смиренно, заметив лишь:
– Надеюсь, это означает, что они нашли мальчика и вернут его вам, мэм. Молитесь за меня.
– О, так и будет, – сказал Эмерсон. – Пойдём, Пибоди, проводим его до дверей.
Стражники не возражали, когда мы пошли вместе с ними.
– Вернитесь, – призывал Реджи. – Не подвергайте себя риску, вы не можете помешать им увести меня.
– Трогательная забота, – заметил Эмерсон, вышагивая, засунув руки в карманы.
Я знала его истинные намерения. И интересовалась не меньше, чем он, как далеко удастся продвинуться до того, как нам преградят путь. Мы прошли через главный вход и шагнули на террасу, прежде чем офицер набрался достаточно мужества, чтобы приказать нам остановиться. Даже и тогда он не прикоснулся к Эмерсону и не угрожал ему оружием – только держал меч перед нами, будто барьер.
Спустилась ночь. Воздух прояснился, и миллионы искр алмазного света озарили тёмную занавесь неба. Эмерсон повернулся и подошёл к краю террасы.
– Посмотри-ка, Пибоди, – указал он. – В деревне что-то происходит.
Действительно, внизу непрестанно двигались огни – не отражение чистого блеска звёзд, но красные, дымные и достаточно зловещие.
– Факелы, – сказал Эмерсон. – Ищут тайник.
– Рамзеса?
– Тарека, скорее. Должно быть, от безысходности. Он не стал бы прятаться там.
– Надеюсь, что хижины не подожгут, – встревожилась я. – И никому не причинят вред. Как ты думаешь – это не из-за нашего сегодняшнего представления?
– Ну да, меня согревают мысли о том, что и сегодняшние события, и другие наши действия причинили неприятности Настасену. Только взгляни на этого беднягу-стражника, который одновременно пытается размахивать копьём и делать магические защитные жесты. Он споткнётся и, к чёрту, рухнет, если не будет осторожен. Ладно, можно уходить.
Бросив последний взгляд на Реджи, спускавшегося по лестнице в окружении стражи, мы вернулись в комнаты.
– Раз он вышел из игры, можно спокойно заняться делом, – оживился Эмерсон. – Поделишься со мной какими-нибудь безделушками, Пибоди? Кажется, настало время и мне в кого-нибудь превратиться.
Пришлось обыскать сумку Рамзеса, чтобы найти нечто соблазнительное, ибо я лишилась большей части собственного багажа и не намеревалась отказаться от чего бы то ни было из оставшихся запасов. Меня поразили странные предметы, которые Рамзес бережно хранил даже перед лицом смерти в пустыне. Несколько стеклянных шариков, сломанный кусочек мела, мумифицированная мышь (его величайшее достижение в изучении этого искусства), два карандашных огрызка, усы (ярко-красного цвета), набор ложных зубов (очень больших и очень жёлтых) и несколько резинок; остальное я забыла. Ряд вещей, которые я ожидала обнаружить, пропали без вести, в том числе потрёпанный блокнот Рамзеса и катушка с нитками, которую он в своё время одалживал мне. Я могла только догадываться о том, что за причудливые предметы он взял с собой, но посчитала обнадёживающим их отсутствие, особенно блокнота, без которого Рамзес никуда не выходил. Раз ему хватило времени и рассудка, чтобы собрать подобный арсенал, прежде чем вынужденно обратиться в бегство, то его положение может быть не таким отчаянным, как я опасалась.
Забрав вставные зубы, усы (как позже он сообщил мне, имевшие грандиозный успех), шарики и огрызки карандашей, Эмерсон, посвистывая, удалился, предоставив мне справляться с задачей – как получить сведения от Служанки, заменившей Аменит.
Я решила: лучшее средство – длительная, успокаивающая ванна. Женщины более склонны к болтовне во время туалетных ритуалов, и я чувствовала, что могу дать себе поблажку после всех сегодняшних пертурбаций. Спокойствие было достигнуто, женщины выполняли свои обязанности исправно; но то, как они их выполняли, яснее слов демонстрировало изменение нашего положения. Раньше прислужницы свободно болтали, пытаясь составить фразы на ломаном английском и хихикая над моими попытками говорить на их языке. Теперь, хотя моё владение мероитическим и стало гораздо свободнее, мне отвечали только «да», «нет» или вообще молчали. Очевидная невозможность достичь конфиденциальности, когда все были вместе, привела меня к решению после ванны обратиться за помощью к Служанке, чтобы подготовиться ко сну.
Она тоже казалась немой, как столб. Я не смогла убедить её снять вуаль; мои обворожительные бутылочки и баночки с косметикой вообще её не заинтересовали. Всё, чего я добилась – её звали Маленекен, и после настойчивых вопросов о Ментарит она смилостивилась настолько, чтобы спросить, почему меня это беспокоит. Я объяснила, что Ментарит – добрая и душевная, и её забота спасла мне жизнь.
 – Мы, англичане, благодарны тем, кто помогает нам, – продолжала я. – Воздаём добром за добро, возмездием за злодеяния.
На эти нравоучительные речи не последовало ни видимого, ни слышимого ответа, да и дальнейшие мои усилия особого результата не имели. Когда весёлый свист возвестил о приближении Эмерсона, я с радостью приказала девушке уйти и улеглась на диван.
Эмерсон не заставил себя ждать, присоединившись ко мне, но перед этим предъявил неопровержимые аргументы Маленекен, чтобы та согласилась оставить нас в покое. (По сути дела, она не давала согласия, а просто покинула комнату, влекомая Эмерсоном, лягаясь и визжа. Но больше не возвращалась.)
– Чёртова девка, – проворчал Эмерсон, устраиваясь на кровати. – От них всё больше и больше неудобств. Удалось тебе узнать что-нибудь о Ментарит?
– Сначала ты, Эмерсон.
– Конечно, моя дорогая.– Он тесно прижался ко мне, нежно поцеловав. – К сожалению, мне нечего сказать. Я убедил моих друзей-игроков позволить мне открыть люк, объясняя им простую истину – я надеялся найти хоть какой-то знак, что Рамзес вернулся. Там не было ничего, Пибоди. Но мне удалось оставить для него записку.
– Я боюсь, что слишком поздно, Эмерсон. Я боюсь, что он ушёл навсегда – в темноте, безнадёжно заблудившийся…
– Ну, ну, любовь моя. Рамзес выкарабкивался и из худших положений – так же, как и мы. Завтра вечером приступаем к поискам.
– О, Эмерсон, возможно ли это? Ты настолько завоевал доверие стражников?
– В той степени, по крайней мере, что мне удалось убедить их присоединиться ко мне за дружеской чашей пива. Я взял кувшин на сегодняшний вечер. Он безопасен, а завтрашний – наоборот, если у тебя ещё остался запас лауданума (170). Ну вот, а тебе удалось выудить что-нибудь интересное из этой угрюмой молодой женщины?
– Её зовут Маленекен, и я чуть с ума не сошла, пытаясь хоть что-то узнать. Она должна быть одной из приверженок Настасена, Эмерсон, я предоставила ей массу возможностей довериться мне. Всё, что было сказано о Ментарит – «она ушла» .
– Ушла? Куда?
– Я не знаю. Она выразилась именно так, отказавшись вдаваться в подробности. А потом – я думаю, тебя это заинтересует – она сказала... Боже мой!
Это были совсем не те слова, что сказала Маленекен, и Эмерсон понял, потому что почувствовал то же самое явление, которое вызвало моё восклицание – движение, тихое и крадущееся, через изножье кровати. Эмерсон, пытаясь освободиться из постельного белья, только запутал нас обоих. Существо, кем бы оно ни было, повернулось и скользнуло к изголовью кровати. Не слышалось абсолютно никакого звука. Только натяжение льняной ткани и чувство какого-то движения предвещало предвещало медленное, неумолимое приближение. Внезапно кто-то прыгнул на меня, заглушая дыхание, забив мои рот и нос...
Мехом. Хрипло мурлыча, существо устроилось в узком пространстве между нами так же плавно, как кошки всегда поступают в подобных ситуациях.
Мягкий звук, изданный Эмерсоном, можно было принять за смех, но склонна полагать, что слышала вспышку сдавленной ненормативной лексики. Мне и самой никак не удавалось перевести дыхание, но, как только я немного пришла в себя, то прошептала:
– Не хотелось бы, чтобы ты считал меня суеверной, Эмерсон, однако не могу избавиться от ощущения, что в этом посещении есть некое странное, оккультное значение. Сбежав от нас не так давно, теперь кошка проявляет несвойственную ей привязанность, как будто это проявление – о некоторых вещах я не смею и подумать – из… из…
– Прах меня побери, если я не думаю, что ты права, Пибоди, – пропыхтел Эмерсон. – Разве ты не сказала мне, что кошка носит ошейник?
Заданный не в бровь, а в глаз вопрос развеял тучи суеверия. Будто один человек, фигурально выражаясь, мы рванулись к кошке, но с осторожностью – Бастет научила нас, как надлежит относиться к её собратьям. Пока я гладила кошку и хвалила её, Эмерсону удалось стащить ошейник и почти сразу издать приглушённый крик.
– У тебя пропадали шпильки, Пибоди?
– На этот вопрос невозможно ответить, Эмерсон. Мне вечно не хватает шпилек. Ты нашёл одну?
– Просто она меня уколола. С её помощью к ошейнику прикрепили лист бумаги. Вот, держи, – он имел в виду кошку, которая ясно выказывала намерение исчезнуть. – Я лучше одену ошейник обратно.
Кошка подчинилась вынужденной задержке; когда она ускользнула прочь, я пососала поцарапанный палец и спросила:
– Это послание? От кого? Что там написано?
– Это настоящая бумага, а не местная имитация, – ответил Эмерсон. – Что само по себе наводит на размышления, но больше я ничего не могу сказать, не читая. Рискнём зажечь лампу?
– Нужно попробовать, – прошептала я. – Меня терзает неопределённость. Подожди, я зажгу спичку.
Эмерсон не стал ждать и последовал за мной, пока я доставала пояс, оловянный ящичек со спичками и маленький керамический светильник. В колеблющемся свете, голова к голове, мы прочли следующее:
 «Tutus sum, liber sum, et dies ultionis meae est propinqua. Nolite timere pro filio vestro fortimissimo et astutissimo. Cum summa peritia et audacia ille viam suam ad me invenit. Conviemus in templo in die adventus dei. Usque ad illud tempus manete; facile nihil».
 – Благодарение Небесам, – выдохнул Эмерсон. – Наш сын в безопасности. Почерк его. Он, должно быть, писал под диктовку Тарека.
– Некоторые из выражений заставляют предполагать, что Рамзес не только писал, но и сочинял письмо, – отозвалась я. – Astutissimo (171), на самом деле. Очевидно, он использовал латынь, чтобы скрыть смысл от посторонних глаз, если записку перехватят.
(Для облегчения страданий тех немногих моих читателей, чьё знание языка цезарей недостаточно, прилагаю перевод:  «Я в безопасности, я свободен, и день возмездия близок. Не беспокойтесь о вашем исключительно смелом, исключительно умном сыне. С непревзойдёнными мастерством и смелостью он нашёл путь ко мне. Мы встретимся в храме в день явления бога. До тех пор ждите, ничего не предпринимайте»)
Эмерсон задул лампу.
– Вернёмся в постель, Пибоди. Нам многое придётся обсудить.
– У меня какое-то чувство неловкости, будто за нами следят, Эмерсон.
– Почти определённо, моя дорогая. Но я рад, что мы рискнули, и буду спокойнее спать, зная, что Рамзес вместе с нашим другом. Хотя ждать тяжеловато. Следует выяснить, когда состоится церемония.
– Именно это я и собиралась сказать тебе, Эмерсон, когда появилась кошка. Церемония – послезавтра в два часа пополудни.
 
* * *

Сообщение открыло бесконечный простор для размышлений. Как Рамзесу удалось найти дорогу к Тареку? Где они сейчас? Что именно планирует принц? Письмо твёрдо уверяло, что все вопросы будут решены к удовлетворению Тарека, но мы согласились, что чувствовали бы себя легче, если бы знали, как же он намерен поступить. Эмерсон выразил некоторое возмущение приказом Тарека (или Рамзеса?) воздержаться от любых действий.
– Такой критический и решительный тон, Пибоди, а? Будто мы уже сделали слишком много. Почему он рассчитывает, что нам следует сидеть сложа руки в течение двух чёртовых дней? Это выше человеческих сил. А если его планы пойдут вкривь и вкось?
Вопросы были вполне естественными, но, к сожалению, я не могла дать на них более разумные ответы, нежели сам Эмерсон.
 
* * *
Следующий день остался в моей памяти как безусловно самый скверный за всё время нашего приключения. Смерть от жажды не являлась тем, что мне хотелось бы испытать заново; ожидание насильственной гибели Эмерсона причиняло исключительные страдания; ужасные предположения, что Рамзес навсегда исчез в скалистых недрах, невыносимо терзали душу. Но в целом, любая деятельность предпочтительнее ожидания – особенно, когда есть веские основания полагать, что ожидание может закончиться мучительной смертью.
Мы завершили приготовления, осуществив всё, на что были способны. Я убедилась, что мой револьвер заряжен, нож – легко доступен, а затем энергично занялась различными физическими упражнениями, памятуя о том, что могут понадобиться незаурядные усилия. Мои действия привели к неожиданной выгоде: только я начала прыгать, скакать и размахивать руками, прислуга бросилась бежать. Очевидно, они восприняли происходящее, как магические действия при колдовстве.
Оказавшись в одиночестве, мы с Эмерсоном провели время наилучшим образом из всех возможных. То, как мы наслаждались обществом друг друга – единственное, что помогло вытерпеть этот длинный день. Кошка не вернулась, хотя я в течение некоторого времени стояла у стены сада и звала её. Ни слова от Реджи или Аменит. Никто не появлялся, чтобы угрожать нам или успокаивать нас.
К счастью, нам не пришлось повторно выносить подобное испытание. Рано утром за нами пришли, и при виде отдёрнутой занавески Эмерсон испустил могучий вздох облегчения.
– Как я надеялся и ожидал. Всё начнётся в полдень.
Пришлось сидеть в течение часа или более, так как мы наотрез отказались пройти любые церемонии очищения, а также облачаться в красивые наряды, которые нам принесли.
– Если мы идём, то идём сражаться, а потому будем одеты, как подобает английским леди и джентльмену, – провозгласила я.
Эмерсон оглядел меня с ног до головы, его губы подёргивались.
– Настоящая английская леди лишится чувств, увидев, как ты одета, Пибоди.
Увы, он был прав. Я изо всех сил пыталась разгладить и отчистить наши костюмы для путешествий, но не могла заштопать дыры или пришить без вести пропавшие пуговицы. Поиски ниток, которые Рамзес одолжил мне, не увенчались успехом. Не требуется большого ума, чтобы понять, почему он взял их с собой, но вышло чертовски неудобно. Рубашка Эмерсона не подлежала восстановлению; он напялил на себя нечто, созданное из местных тканей, и надо признать, что этот наряд неожиданно оказался ему к лицу, тем более, что изначально предназначался для гораздо более худого человека.
– И думать не хочу, что случится с настоящей английской леди, если она увидит тебя, Эмерсон, – парировала я, улыбаясь. – Ты уверен, что не хочешь позаимствовать у меня нож?
– Нет, спасибо, моя дорогая. – Эмерсон рассеянно согнул руки. Одна из служанок, которая робко размахивала перед ним плиссированным килтом (вроде горничной, вытряхивающей коврик), с визгом отскочила назад.
– Твой костюм следует дополнить, – нахмурилась я. – Почему бы тебе не одеть ожерелье из бисера? И несколько браслетов?
– Да будь я проклят… – громко начал Эмерсон.
– Несколько красивых тяжёлых золотых браслетов, – продолжила я.
– О, – согласился Эмерсон. – Отличная идея, Пибоди.
Как только туалет завершился – и, позвольте мне добавить, с замечательным результатом – мы были готовы. Однако эскорт не появлялся. Не знаю, как они определяли время, не имея часов, но, видимо, было ещё рано. Последовали споры, закончившиеся решением: лучше слишком рано, чем слишком поздно.
 – У нас всё, Пибоди? – спросил Эмерсон, выбив трубку и аккуратно засунув её в карман брюк.
– Кажется, да. Блокноты, – я ощупала блузу, – мои пояс и снаряжение, моё оружие, твои трубка и табак... Я готова.
Когда стражники сомкнулись вокруг нас, я бросила последний взгляд на комнаты, где мы провели так много печальных, но всё же захватывающих часов. Что бы ни последовало, возвращение казалось маловероятным. Мы решили, что Тарек, вероятно, решил напасть на солдат брата во время церемонии. Без всяких сомнений мы намеревались поддерживать его до самого конца, а если он и его дело потерпят крах – спасти его. Детали этой акции казались достаточно расплывчатыми, ибо зависели от слишком многих неизвестных факторов, наиболее важный из которых – будут ли присутствовать Рамзес и Нефрет. Если бы представилась возможность похитить их и взять с собой, мы попытались бы пробраться через скалы, украсть верблюдов и запасы и броситься во весь опор (если читатель извинит мне подобную вульгарность) к Нилу. В противном случае нам пришлось бы скрываться в туннелях, пока не найдём детей, ибо, как сказал Эмерсон, мы бы скорее отказались от Рамзеса, чем от златовласой девы, чьи мужество и красота покорили наши сердца.
Погода была достаточно благоприятной. Солнце сияло на безоблачном небе; ни дуновение ветра, ни песчаные вихри не оскверняли тихий, чистый воздух. Мы шли вперёд, рука об руку, в тесном окружении усиленной охраны; Эмерсон начал насвистывать, мой дух взмыл вверх. Мы с Эмерсоном собирались действовать вместе, а в этом случае мало кто мог противостоять нам. Впереди возникли неясные очертания.
Я не знаю, как сделать план Великого Храма ясным для читателя, который не знаком с устройством подобных сооружений в той степени, как мы. По сути, он очень похож на древние египетские образцы. Продвижение шло от света к тьме, от открытости к тайне. Проходя через огромные пилоны при входе, посетитель вступал в открытый двор, окружённый колоннадами. Среди нарастающих теней человек проходил из зала в палаты, затем к проходу, пока не достигал святая святых – святилища, в котором обитал сам бог. Простой, незамысловатый план; на протяжении многих лет и в Египте, и здесь добавлялись дополнительные залы, палаты и пилоны там, где допускало пространство. Подобно храму в Абу-Симбеле, он большей частью был вырезан непосредственно в скалах, а ограниченность площади самого города приводила к увеличению как количества комнат, так и связанных с ними функций.
Я подозревала, что, помимо того, что мы видели, в храме имеются ещё более тайные и неприкосновенные комнаты для сокровенных тайн бога, недоступные для обычных верующих – только для жрецов и жриц, назначенных на службу божеству. Так как предстояла публичная церемония, то она, как я и ожидала, готовилась во внешнем дворе. Гипостильный зал был заполнен людьми, упакованными, как сардины, в колоннадах с обеих сторон и выплёскивающимися в открытое пространство в центре. Шеренги вооружённых стражников освобождали проход, по которому мы и спустились к колоннам напротив ворот. Этот участок предназначался для элиты и их свит – бритоголовых жрецов самого высокого ранга в чистых белых одеждах; дворян обоих полов, сверкавших золотом и драгоценными камнями; музыкантов с арфами, трубами и барабанами; и наших недостойных персон. Мы заняли указанные нам места и приступили к осмотру сцены с неподдельным интересом, о котором вряд ли нужно упоминать.
– Нельзя ли мне закурить, – задумался Эмерсон.
– Было бы невежливо, мой дорогой. Всё-таки это – религиозное здание, одно из них.
Эмерсон фыркнул. Наши глаза остановились на предмете, который доминировал в пространстве перед аркадой – массивный каменный блок, с рисунками, почти стёртыми временем, и уродливыми пятнами, формировавшими гротескные узоры на вершине и по бокам. Мне казалось, что над ним висит тёмное облако, словно яркий солнечный свет бежит прочь от этой поверхности. Человеческие жертвы не практиковались в Древнем Египте; кровь, окрашивавшая алтари, принадлежала бедным перепуганным быкам, коровам и гусям. Но здесь... Ну, без сомнения, скоро мы всё узнаем.
Мои глаза переместились к созерцанию более приятного зрелища – пёстро одетых групп знати. Среди них виднелись дети – девочки с золотыми кольцами, вплетёнными в чёрные волосы, маленькие мальчики, чьи единственные локоны блестели в солнечном свете, как вороновы крылья. Один был так похож на Рамзеса, что моё сердце ёкнуло. Но когда он повернулся и посмотрел на меня, сходство исчезло.
Глупо с моей стороны было думать, что он может быть здесь. Тарек не позволит такому юнцу рисковать собой в бою. Я задавалась вопросом, где собираются люди Тарека. Солдаты Настасена виднелись повсюду, окружая зрителей и смешиваясь с ними; от вспышек света на наконечниках копий рябило в глазах. Он тоже явно ожидал вооружённого нападения. Мне казалось, что шансы на успех на его стороне – не только из-за численного преимущества, но и в силу занятых позиций. Прорваться через хорошо охраняемый узкий проход – почти невыполнимая задача.
Отборные воины Настасена – высокие, мускулистые парни в расцвете сил – окружили кресло-трон и странную маленькую беседку позади него, построенную из плетёного тростника, убранную золотом и тяжёлыми занавесками. По форме она напоминала те, что я видела на египетских барельефах, с покатой крышей и карнизом. Я толкнула Эмерсона, который угрюмо изучал ряды зрителей.
– Она там, как ты думаешь?
– Кто? Где? А, там? Хм-м. Вполне возможно. В настоящий момент меня больше занимает вопрос, где же Рамзес.
Я объяснила свою аргументацию по этому вопросу.
– Несомненно, – раздражённо отозвался Эмерсон. – Надеюсь, они справятся. Нам, вероятно, придётся сидеть на протяжении большей части чёртовой церемонии; если Тарек имеет хоть какое-то понятие о стратегии, то будет ждать кульминации, когда внимание аудитории отвлекается.
Волнение толпы и нарастающий гул указывали на интерес к происходящему. Там, где нас поместили, не было видно входа, поэтому до того, как новый гость оказался перед нами лицом к лицу, мы не признали Реджи. Да и то для уверенности мне пришлось взглянуть ещё раз. Он был одет, как дворянин – даже в парике из грубых тёмных волос, который прятал огненные кудри.
Читатель, возможно, заметил, что в наших планах побега для Реджи не находилось места. Отнюдь не из-за бездушия, как может показаться. Просто в день, назначенный Тареком для выступления, у Реджи было больше шансов на спасение, чем у всех нас. Если Аменит не могла спасти его, маловероятно, что у нас бы это вышло лучше. Если мы благополучно сбежим, то сможем снарядить и осуществить ещё одну экспедицию; но благополучие детей, Рамзеса и Нефрет, имело естественный приоритет.
Пребывая в счастливом неведении по поводу такой хладнокровной оценки обстоятельств, Реджи приветствовал нас храброй улыбкой.
– Ну, вот и конец. По крайней мере, мы умрём вместе.
– Я совершенно не намерен умирать, – заскрипел зубами Эмерсон. – Вы выглядите нелепо, Фортрайт. Почему вы позволили им напялить на себя эти тряпки?
– Какое это имеет значение? – вздохнул Реджи. – Единственное, что меня беспокоит – судьба бедного маленького мальчика. Даже если он всё ещё жив, как он сможет выжить без родителей?
– Я предпочитаю не обсуждать эту тему, – отрезал Эмерсон. – Так, кажется, представление вот-вот начнётся.
Настасен появился у входа во внутренний двор. Он был одет как простой жрец, если не считать длинных чёрных волос (172). За ним следовала небольшая группа высокопоставленных чиновников, в том числе оба Верховных жреца, стражники – и ещё один человек, появление которого заставило меня усомниться, не являются ли события двух прошедших дней просто ужасным кошмаром. Он выглядел в точности, как рука Хенешема, которого прикончил Эмерсон – то же самое приземистое, мускулистое тело, то же грубое лицо, то же сверкающее копьё и та же узенькая набедренная повязка.
– Проклятье! – выпрямился Эмерсон. – Я думал, что убил ч… ублюдка.
– Язык, Эмерсон, пожалуйста. Это не тот… не может быть… тот же самый человек.
– Должно быть, его брат, – пробормотал Эмерсон. И действительно, отвратительный злобный взгляд новой Руки, искоса брошенный на моего мужа, явно предвкушал удовольствие, превышавшее простую гордость за своё профессиональное мастерство.
Приветствуемый музыкой и танцами, бряцанием систров и криками поклонников, появился бог.
Эмерсон наклонился вперёд, его глаза сияли.
– Господи Всемогущий, Пибоди, только взгляни! Это ковчег бога – корабль, изображённый на древних рельефах. Кто из учёных, кроме нас, мог бы похвастаться  возможностью увидеть такое?
Читателям, которые интересуются значением судов в древних египетских религиозных церемониях, советую обратиться к статье Эмерсона в «Журнале египетской археологии». Всё, что я собираюсь сказать – появившийся перед нами корабль был построен по образцам священных лодок, на которых боги посещали различные святыни. Изогнутые нос и корму украшали вырезанные головы бога – Амона Ра, увенчанные рогатыми коронами и солнечными дисками. Длинные вёсла тоже покрывали знаки, священные для Амона, а в центре корабля стоял храм или шатёр светлого дерева, окружённый занавесками. И, хотя это была всего лишь деревянная скульптура, требовалось двадцать пять-тридцать человек, чтобы нести её.
В иные дни скрытый от людских глаз, нынче бог предстал общему взору на фоне отдёрнутых занавесок. Он оказался невероятно любопытной статуей, непохожей на любую, какую я когда-либо видела, и созданной, должно быть, в незапамятные времена. Приблизительно четырёх футов в высоту, вырезанный из окрашенного, позолоченного дерева. Руки, скрещённые на груди, сжимали двойные скипетры. Тонкие льняные полотна покрывали обнажённые конечности; шестидюймовый воротник украшал широкую грудь.
Пальцы Эмерсона судорожно сжались. Чего бы он ни дал за возможность записей! Увидеть такую церемонию, часто описываемую, но никогда не изображаемую в деталях – всё равно, что совершить путешествие назад во времени. Грозная цель происходившего и его отвратительная кульминация были почти забыты.
Склоняясь под тяжестью позолоченного сооружения, носильщики медленно продвигались по проходу к воротам храма. Стражники грубо оттесняли зрителей, бурливших, как муравейник. А те кричали в мольбах и восхищении; поднимали на руки детей, толкая их вперёд над головами стоявших в первых рядах, чтобы крошечные ручки прикоснулись к священному ковчегу; дрались и толкались, стремясь занять более выгодную позицию. Впервые я полностью осознала силу суеверий, и поняла, что религия, которую я изучала с отстранённостью учёного, была живой, полной жизненной силы. Эти люди верили. Они примут решение бога и защитят его избранника.
Спускаясь по проходу, носильщики остановились, и из рядов зрителей вышел человек; стражники раздвинулись, чтобы пропустить его. Я не слышала, что он сказал, его слова заглушили крики толпы, но предположила, что он провозгласил призыв или вопрос – и хорошо подкупил стражников и носильщиков: не только, для того, чтобы ему позволили обратиться к богу, но и для обеспечения правильного ответа. Я встала на цыпочки, пытаясь увидеть, как бог отвечал; к сожалению «он» стоял ко мне спиной, а вокруг столпились люди. Всё, что я увидела – спрашивавший отшатнулся и попятился назад, схватившись руками за голову. Вздох удивления пронёсся над толпой. Спустя несколько мгновений корабль двинулся дальше.
То же самое произошло ещё дважды. Я видела ещё меньше. Затем корабль достиг ворот, и развернулся. Теперь он двигался быстрее и не останавливался. Шум толпы умер в звенящей тишине, и прогремел мелодичный бас Верховного жреца:
– О Аминрех, царь богов – фараон ждёт тебя. Дай ему своё благословение, о Аминрех, дабы земля жила и процветала с Его Величеством.
Настасен шагнул вперёд, ухмыляясь. Где же Тарек? Всеобщий взор был прикован к кораблю и богу, каждый присутствовавший в ожидании затаил дыхание. Я не могла оторвать глаз от гротескной деревянной статуи. Раскрашенное лицо смотрело прямо перед собой. Пустые глазницы... Они были полыми, не раскрашенными, не заполненными кристаллами. Но – не пустыми. Что-то мерцало в них. Я заметила, что руки бога не составляли одно целое с остальной частью тела, а были вырезаны отдельно – и в тот момент, когда корабль почти достиг места, где в ожидании стоял Настасен, одна рука пришла в движение. Тяжёлый деревянный цеп ударил по плечу ближайшего носильщика. Он вскрикнул, споткнулся, потерял контроль над шестом и рухнул у ног человека, стоявшего перед ним. Всё сооружение закачалось и остановилось, другие носильщики с трудом сохраняли опору и равновесие. Рука бога поднялась – не та же самая, а другая, державшая посох. И осторожно коснулась им головы человека, внезапно вырвавшегося из рядов зрителей и застывшего рядом со святыней. Белая одежда была той, которую носили младшие жрецы. А лицо – Тарека.
В ошеломлённом молчании прогремел голос, подобный грому бронзовой трубы:
– Бог сказал! Вот Царь ваш, народ Святой Горы!

Примечания.
  167. Игра слов. To death можно перевести и как «до смерти», и «для смерти».
  168. Мана в верованиях народов Меланезии и Полинезии — существующая в природе сверхъестественная сила, носителями которой могут быть отдельные люди, животные, различные предметы, а также «духи». Термин может применяться и как синоним авторитета, магической силы, престижа, власти и пр.
  169. Бог-царь: здесь – термин, обозначающий обожествлённого правителя (фараона) в Древнем Египте.
  170. Лауданум – опиумная настойка на спирту. В более широком смысле – лекарство, в состав которого входит опиум. Был особенно популярен у женщин в викторианскую эпоху как универсальное лекарственное, успокоительное и снотворное средство.
  171. Astutissimo – здесь: в высшей степени умный, хитрый, проницательный (лат.). См. ниже перевод письма.
  172. Напоминаю: жрецы брили головы и частично носили парики.