Герои спят вечным сном 72

Начало
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее
http://www.proza.ru/2018/10/01/1761
 
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
КУДА

Рок даёт царства рабам, доставляет пленным триумфы. Впрочем, счастливец такой реже белой вороны бывает.
Ювинал.

Разумней всего - закрыть собой немца, которому уже едино, какое чудо перед ним.

 Пошли! – Гришка развернул девочку на 180.
- Никуда я не пойду! – Упёрлась она.

- С чего это? Ёршик уехал, одной оставаться не след.
- Уехал – вернётся.
- Не вернётся. Ягоды подобраны. Здесь нечего делать. Идём на угол участка. Туда пригонят велосипед и тебя заберут.

- Почему ты считаешь, что этот угол?
- Само собой разумеется. Талый нужен, потому что.
- А ему?

- Не оглядывайся.
- Что значит: «не оглядывайся!» Он упал!
- Сдрейфит - прибежит. Нельзя останавливаться, и силы нет идти. Страх для случайных людей в лесу – лучший мотиватор. Надо двигаться, хоть что, иначе – захворает или воще помрёт. Слушай, почему я тебя не знаю? С Пёстрого теперь ты – понятно. А вообще?
- Из города.

- И что? Двенадцатая школа или железнодорожный интернат?
- Первая.
- Тем более. Там – областные мероприятия всегда проводили. Классным у вас Ларкина или Максютичев?
- Татьяна Петровна.

- Странное дело. Даже если кого-то именем забыл – лицо представляю. А ты как же?
- Только два месяца училась. Отца перевели из Краснодара – театр строить. Кирой меня зовут, Закатова – фамилия. Родители на фронте, а про наших, про кого-нибудь!

- Неправильный вопрос, Кира, совсем неправильный.
- Знаешь ведь!
- Да. Ужас множить - для беседы не лучшее. Цыплят, сказано, по осени считают. Выбралась и благодари.

- Кого?
- Нука нука! Расскажи с ползвука, Чем и кого в таких случаях следует благодарить?
- Бога, Иисуса Христа. – Будто в воду бросившись, мигнула страхом Кира, и Гришка увидел: не отвернёт от слов своих, не отступит.

- Первому тебе,– повела беженка стандартную повесть, - хочешь слушай, хочешь нет. Отец, добровольцем в инженерно-сапёрных; Маму призвали – врач. Родственников нет, выехать чтобы. Соседи, Буркины, евреями оказались. Если б знала! Хоть бы детей увести, запросто могла! Столько было времени! Их прямо там же в квартире ходил и стрелял, а мне, сказал, наложницей у него. Задним числом стало понятно, чего такое наложница, тогда же главное думалось: не кричать, чтоб выбрать миг. Наливок у Буркиных много, вин разных, и шкаф – баром зовут. Показала ему, а когда загляделся, пихнула меж лопаток нож под самую ручку. До смерти ли? Не знаю. Уйти удалось, и ладно. Дальше – будто в небыли: через Бикешинскую топь прошла, не догадываясь о топи.

- Там - да, очень серьёзно, Подтвердил Гришка. - Ледостав ранний, мороз крепкий, только без навыка - страх и почти нет вариантов.
- «Господь вывел», - бабушка сказала. Манефа. На Ясеневом живёт.

Действительно, Господь. Он лишь её историю слышал. Оглядевшись на хуторах, Кира никому не объясняла подробностей произошедшего, ведь кругом такие же, и пустое дело – переживания разводить. Тотчас встретились ребята из первой школы, включили в список, и всё.

Гришка же поймал себя на бесчувственности в случае с Буркиными. Понятно, оправданно. У них уж горе кончилось, а ему предстоит, только допрешь тоже не след ужахаться: минуту подыми, и будешь цел.

А Павшие! Не надо Гришке объяснять, духом знает, спиной чувствует: плечами – тут они, всей силой, всей молитвой держат на ладонях терзаемую врагом землю и Киру, может быть, оберегли, Господа упросили, хоть не крещёные.

«Манефы больше нет», подумал Гришка, а вслух выговорилось.
- Как? – Глянула недоумением Кира.
- Сорок дней через неделю, - сказал и отметил: у неё тот же тормоз.

- Ой! Что же делать! – Споткнулась Кира на ровном. - Как же это! Она же - для многих родная! Почему не объявили!
- Подвиг Сусанина. Завтра на линейке скажут.
- Погибла! Когда?
- Первого.

- Мы ведь «Солнышко» праздновали! А мне теперь?
- Идём, идём. Всё верно. Для тебя Калистратовна пошла, для «Солнышка» - чтоб светило. На убитых, Кира, покудова не час оглядываться. Им наш огляд не нужен, а нужно, чтоб жилось нам, чтоб дети жизни радоваться могли. Знаешь, очень её жалко! Отпевали – будто живая, будто здесь присутствует.

- Ты был?
- Да. Читал ночью.
- Чего читал?
- Псалтирь. Десять минут. Все становились, кому не в дозор.

- Можно почитать по ней? Есть у тебя? Дай!
- Когда?
- Ну, ты же учиться будешь? А ведь и я не видела тебя в школе. Какой класс?

- Девятый сдал. На уроки ходить не смогу. Дозоры эти! Пакость, чтоб их вместе с Фрицами! Торчишь, как чурка! Минует время, пялишься в дрянь, на свете же столько книжек и другого разного!
- В дозорах скучно! Вот это да! У нас Малютин говорит: «Прокисли уж, картошку подбивать, настоящего бы дела».

- Малютин! Рябоватенький такой! Скажи ему… Постой… Герои всякой глупости верят. Что бы наплесть? Ага! Скажи при случае, коль опять про ненастоящие дела «травить» начнёт, якобы видела в лесу призрака, и он от Ирки Вороновой привет передавал: ждёт, мол, надеется. Мало, мол их там, со скуки подыхают, того гляди, вновь по земле бродить пойдут.

А если серьёзно, не слушай никого. Умеешь луковицам хвосты отрезать, петуха доить, кошку вычёсывать, - даже то - на победу годится. Любое наше достижение, любая нитка и кусок фашисту во вред. Они ведь хотят совсем извести нас, это невооружённым глазом видно, и евреи – первый звон, малый повод.

В дозоре же герой, что вон где геморрой. При мирной-то жизни спали они вечным сном, а сейчас – как мухи прям. Про городских спрашиваешь: сколь уж побито! Нет таких слов, не придумали. Если найдутся - без подъёма рухнет лес, и горы попадают. Наша теперь задача – жить при любой погоде.

- Твой-то догоняет. Подождём?
- Говорил же! Не тормози его вниманием. Тоже из города, задохся без привычки, только чувствуешь, ровней идёт.
- А почитать?

- На Талом Любу спроси, она даст. Палешанские имеют, но им - про Бога заказ: школа от церкви отделена.
- Как спросить?
- Ровно так же: Манефа, мол, и далее. Эвона, стоят уже.

Действительно, стоят: Володя и Лида Кочеткова.
- В порядке велик? – Спросил Гришка. – Вы пешком?
- Подводы недалёко тут, - отвечала Лида. – Можно и вас отвезть, только на Пёстрый.

- Водичка-то?
- Какая?
- Есть, - Отстегнул Володя флягу из-под руля.
- Правильно, - одобрил Гришка, сам же сообразил: «не знает Лида про Розовый мост; и её отставили, а в Ступанках на первом шагу была. Чья там воля с мостом, законодатель кто!».

- Давай. – Гришка отвинтил чёрный стаканчик, плеснул жидкость, протянул добрёдшему на подколенках Дитеру. Тот поднёс ко рту и вытаращился.
- Водка, что ли! – Отшатнулась Лида.
- Кофе, представляешь!

- Нет. Никогда его не пила. Можно попробовать?
На донышке там. Пришлось запрокинуть голову и получить мокрую нашлёпку в нос.
- А! – Володя трепыхнул лапками. Гришка захохотал, увернувшись от кофейной гущи с руки, машинально закатившей подзатыльник. Кира тоже засмеялась. – Почему, - спросила, если кто-нибудь упадёт или испачкается, всегда смешно?

- На себя примериваешь, - Гришка попытался уладить промах. – Ведь одинаково падают и мажутся. Выпил? Ладно, будем жить. Давай колпачок.
- Дураки воще! – распустила возмущалово Лида. - Чем отмыть! Осы, пчёлы начнут приставать!
- Листьями вот, подсказал Володя. – Главное, ткань почти не окрасилась. Плохо стирается, говорят.

- Я чего спросить хочу, - Лида сменила гнев на милость, - Сомов-то где?
- Кто б его! – Пожал плечами Гришка. – Давно уж не слыхать. Ты когда последний раз?
- В конце мая. Глаза у него…
- Ну, стало быть, возможно, в Москву лечиться отправили.

- Как же! Другое слыхотно?
- Другое? Не соображу! Молись, сколь можешь, если дорог, что ещё сказать.
- Дурак ты! – Сорвалась на крик Лида. - Старый пень – того хуже! Молись! Несёшь чего, сам без понятия. Вообще, одурели все!

- Устала, милая! – Гришка поймал Лиду за плечи, а то свалилась бы. – Сядь вот, охолонь. Горе ник чему в себе держать. А ну кА! Лицо к ветру! Выше ладони, вверх! Кашель-то и пройдёт. Водицы нету попить! Ничего. Обойдётся, щас обойдётся. С коего перепугу подеялось? На Кладезях лучше свериться о нём.

- Звонила им, - с крика на шёпот скинулась Лида, а ногами – недопуск. - Анисья Григорьевна тоже талдычит: «Бог милостив», и всё.
- Стало быть, так тому. Пора, девочки. Спасибо вам. Усаживаемся. Педаль? Нет. В зад станови.

Дитер пристроил ноги вне педалей (надо бы сразу туда), Володя скрестил пятки на переднем крыле. Погнали наши городских. Вот это вот номер! Гришка рад, что вытаращенных глаз никто не видит - один ветер.

Права Лидкина поговорка: «Молчи, дурак, умнее будешь!» Сомов, оказывается, до того секретный субъект, что и односельчане о нём не знают! Мост за кем? Андрей Деменков – прямое и непосредственное начальство помимо отца. Ладно. Глядеть надо, а эта девочка? Не лжёт про нож и к мамке явится. Хоть бы пришла, настоящая ведь.

- Он кто? – Спросила Кира.
- «Архангел» Буканиных, а так – обыкновенный Гришка. В нашем классе был.
- А теперь?
- Они до срока сдать стараются, отдельными предметами, чтоб раньше аттестат.

- Чего? Прям вот просто вот да!
- Ага. Во все дырки без масла. Кончится тут, годов припишут, и на фронт.
- А Люба?
- Его мать. Адмиралом Дрейком зовут.
- Почему?

- Не знаю. Обычная совсем, на людей не бросается. Подзатыльники некоторым раздаёт, так это и я умею.
- Ты промахиваешься. Она – лучше.
Логично было бы спросить про Сомова, Но Гришка сказал: «Цыплят по осени считают», и – верно. Как-то вдруг притихнув, нечто в сторону отошло, сменившись, будто перещёлкнул калейдоскоп.

Было счастливое детство, хорошие люди, прекрасные города. Здесь-то и жили всего ничего! Зинаида Ефимовна Маме сказала: - Иди спокойно, Танечка, не пропадём. Разница ли: на четыре части кусок разделить или на пять! У нас же есть родственники! Эвакуируемся куда-нибудь.

Не вышло. Вернулись с разбитого поезда. Благо, бабушка Соня квартиру соблюла. Сразу надо было на хутора, прям оттуда! Подумай ты! Евреи! Рому первого и Катю! Кира не бередит, не растравливает чувство вины, только ночами один и тот же сон настойчиво стучится: будто бы тащит она их по льду бескрайнего болота. Маленькие, забавные до последнего мига! Зачем?

Манефу встретила, выбравшись в чистый лес: с мешочком. Совсем обычная старушка; глядит спокойно, будто бы гор сад кругом и лавочки. Если б не попалась, запросто замёрзнуть, - такое безлюдье на столько вёрст, а она совсем не удивилась полураздетости, платок отдала.

– Господь-то, – сказала, - рядом, тут. Молчанием помни, у сердца держи. Надобно тебе, девонька, к Сошниковым пробираться. – У нас, в Сенькином, на Палешах - народу, будто сельдей. Там же и тряпка повольнее, и глоток, и работы.
Манефа сама проводила в Пёстрый, дядьке Филиппу сдала. Трижды потом довелось увидеться – на гости поехать, и на тебе – сиротство.

Выживают там, где труден прокорм. Не удивить здешних рукодельем. Больше мужей иные бабы зарабатывали, даже теперь дивное на экспорт делают для победы.
С работой у Киры порядок. Рисовать умеет, лучше многих - вышивку и крой. Очередь за эскизами. Ещё пристрастилась к ткачеству: кросна * брать, * ниты * выстанавливать, переплёт и прочь.

На Пёстром спокон стояла швейня, по случаю войны переквалифицированная с прямого белья в ремонт одежды. Что там только ни латали, из каких немыслимых клочьев ни конструировали рубахи и штаны! Кира гнулась у стола до усталости, до полного изнеможения, позволявшего не оглядываться, не рассуждать. И, можно сказать, спокойно, размеренно текла жизнь, до этого мига текла. Теперь же! С каждым шагом, с каждым биением крови очевидно – переменился мир.

Причиной «свинцовый» комочек, меж ключиц упавший. Имя ему – Гришка. Неужели такой бывает любовь с первого взгляда! Не радость, не восторг, а боль горячая, маленький уголёк, готовый вмиг вырасти до вселенского пожара. Не трогай! Не рассматривай! Иначе – край! И какие там свидания, знаки внимания! Не убили бы – вот забота, вот повод просить и благодарствовать.

Бабья доля (домотканый плат) снизошла вдруг, окутала горькой радостью  тайны, даже мысли не допустив, что Гришка полюбит другую. «Был бы жив» - вот цель и надежда. И если станется, огромное, святое, выпадет одной на тысячу бабье счастье. Зачем так? Почему не раздать его всем по капельке? Спрашиваешь! Нет ответа, нигде его нет. Нужен ли кому? Излишний он, равно, как и вопрос про Сомова.

***

«Кад кад каду! Куд куд куда!» Кричит, кричит, кричит какая-то птица. Удод, коли правда, ведь и вымыслу есть место в мире страданий, убийств, тоски, забот, страха. Всё на свете перепутала война. Осень, отлёт и покрик. Не тот, что весной – зовущий настойчивый, а странно тревожный, предупреждающий о неминучей опасности. Не звучат они так, удоды, не время. Может, в голове явление, как те речные голоса? Разница ли! Зачем нужен призыв? Следует тихо сидеть, не идти на него, не остерегаться.

Куда – речка в Сибири, правый приток Ангары. Красный сланец по откосам, плети смородины, огружённые кистями пылающих слёз, и поверх – молчаливая, притихшая под буйными ветрами тайга. Таковы ветра, что не гуд вершин покрывает пространство, а их лишь голос: «Куда! Куда! Куда!»

Сказать, что Витька замёрз, - ничего не сказать: окоченел, мумией сделался, хоть вдоволь жирной пищи, суха одежда, можно бездымную спиртовочку зажечь под пологом. Беспечально жить можно хоть до весны, хоть до следующего года – столь припасов и так предусмотрено. Душа простыла, вот чего. Причина же? Никогда не заберут?

Глупости. Даже если Андрей и Сыня убиты, отряды разгромлены, о Сомове и притоне знают все, вплоть до маленького Мити. Учётчики знают, старшие хуторов, «Архангелы».

Нет причин выморозу – амбец, и всё. Каждому, видать, свой. Ладно. Дедка Хванас говорил: «Свыше сил Бог испытаний не даёт». Можно бы возразить, возроптать, да толку-то! Пять минут поропщешь, четыре! На первой же… Прикинь, сколь ресурса потрачено, и в задницу соплизм, изначально к прахам его.

«Это очень опасный склон, но если вы всё-таки сорвётесь, не забудьте посмотреть направо: редкой красоты вид открывается». Правильно: после взрыва радиоуправляемых фугасов не под Медяниковой самая движуха началась, а позади озера, там, куда Витьке отступать. Конца ей нету. Впечатление такое, что в Богом забытый угол со всей области стрёхнуты партизаны и каратели, сколь ни есть. Бои, вспыхивая и тотчас угасая, который уж день не прекращаются ни на миг.

С утра сегодня влево подвинулось, и солнышко, будто осени край. Лето. Бабье ли? Междождьем такое называется, возможностью отдать и взять тепло. «Куд куд куда!», - Кричит болотная птица, и что это слышится поверх? – Витька, ты где! – Голос живой, человеческий! Хрипловат, незнаком, но есть ли разница! Главное – по имени оклик, несколько раз, честное слово!

Притон такого уровня – ни что-нибудь! Даже при благоприятном раскладе следует маскировку соблюсти, тщательно упаковав полог. Тихо-тихо Витька сдвигает дернину с корнями зелёного куста, ползёт в шалаш и поднимается уже оттуда: «вот он я». - Полный «финал» Нет никого, а ведь звали! Свой должен бы подойти, поздороваться, однако – молчок. Стало быть, всё: не того звали, не те.

Готово; понятно; сделано: «не я Христос, но я послан пред Ним». * Ни мускулом не дрогнул Витька, вернее, не потрудился собрать расхлябанного слепотой лица: - Хрен бы с вами, раз молчите, - сказал, и сунулся было в шалаш.
- Куда! – Пальцы сграбастали шиворот, под горло тычок, и теперь уже до помешательства знаком голос. «Кузьмин. Верный финал, даже без вариантов.

Однако, есть вариант – Альма, хоть - не вдруг понято, почему эдак вышло. Стоял, со спины прикрытый, или ещё чего, только сумел Кузьмин в седло вскочить, Витьку поперёк бросить, и понеслась коняга так, что камни горячие в лицо из-под копыт.

Собака-то рядом, даже две, и лошади шансов нет, седока с грузом беспечально унести, да счастье на сей раз не в Витькину кошёлку бросило орех. Чекановский шлях; автомобиль; немцы вздёрнули в кузов «терпящих бедствие», открыли автоматный огонь по одолевшим, было уже, зверям.

Уехал грузовик, а лошадь им не интересна. - «Альмуша, милая! Хоть бы ты осталась жить, хоть бы отомстила!» Витька не задаётся вопросом, как почудились две собаки, лишь дивно, почему Кузьмин его не бьёт. Вопли, однако, и матюки полнят воздух - того гляди, заглохнуть мотору. Немцы разъяснили, упомянув индивидуальный пакет: покусан за ноги так, что не до Витьки ему.

Альма плачет. Обожгло вдогон, левая задняя плохо слушается, но не оттуда горе. Забрали, увезли! Куда? Резиновый след не расскажет, и надо уходить. Судя по коням, разбежавшимся на все четыре стороны, соратники вполне одолели двуногую стаю, с первого начав, до ветру отошедшего. Есть ли средь них потери, Альме безразлично, поскольку в прошлом они, всё в прошлом, кроме собственной безопасности.

Повадки врага понятны. Времени мало. Требуется спутать след, ведь первым делом именно её настигнут, по крови пойдут. Надо - к воде и - глубже, глубже в камыши, на островок пробраться тонким бродом, который лишь зверью известен да «архангелам». Эдаких людей научилась Альма отличать, привыкла держаться, только где они!

***

- Возьмите вожжи: сто метров и направо, - велит Сулимов. – Я должен поймать «Эдисона». Для этого следует подкрасться незаметно.
- Настоящий Эдисон?
- Весьма, гораздо более того. Прозвище – стартовый трамплинчик. Штуку надо изловить и вытряхнуть из Эдисоновской оболочки. Езжайте, мой друг, лошадь сама остановится.

Посёлок вырос, будто спустился с холма, и как, откуда? Те же лица – игроки-работники. Видимо, здесь их дом. «Привет!» Махнул рукой Бастиану Валерка. Странно, очень странно поворачивается жизнь. А там, из-за сарая! Что за вопли, что за визг? Дэми тащит на вытянутой руке маленького, вихляющегося на все стороны человечка, похоже, с детства мечтающего укусить или оцарапать.

- Попался! – Гремит глас карающий. – А нука, эшафот сюда, пожалте! Так. Крыльцо имеется, табуреточка. Теперь – орудие расправы!
Услужливы ассистенты, приготовили. Ручка поршневая – «Паркер» * без пяти минут. У каждого лист и карандаш – тоже хотят расправляться, а Эдисон не хочет, но против силы как возразишь?

– за-дав-лю! – По складам рычит Сулимов, вцепившись в ворот, сжав коленями виновника, притискивая ухо чем-то слева, и диктует.

«Возле витиевато и аляповато бетонированной краснокирпичной колоннады под какофонический аккомпанемент аккордеона с виолончелью и беспричинный плач росомахи веснушчатая вдова подьячего Алевтина Севастьяновна исподтишка поддразнивала небезызвестного в окрестности и индифферентного ловеласа коллежского асессора Аполлона Филипповича Тухоплётова.

Вблизи асимметричных зарослей жимолости, близ конопляника и малинника с камушка на камушек порхал легкомысленный воробышек, а на прилежно оштукатуренной колоссальной дощатой террасе, искусно задрапированной гобеленами с дефензивой кронштадтского инфантерийского батальона, нагонявшего некогда панику на боливийскую кавалерию, под искусственным антикварным зелёно-бутылочным абажуром, закамуфлированным под эксцентричный марокканский минарет, восторженная безъязыкая великовозрастная падчерица вдовствующего протоиерея Агриппина Саввична, рассеянно внимая тирадам нимало не удивлённого провинциального пропагандиста контрмонархистских настроений, вдругорядь потчевала винегретом со снетками, калифорнийскими моллюсками, фаршированным анчоусами бланманже в шоколаде, можжевеловым вареньем и прочими искусно приготовленными яствами дочернина свояченика - непревзойдённого чревоугодника околоточного надзирателя Фаддея Аполлинарьевича Расстрели-Парашютова, сидевшего на оттоманке, расстегнув иссиня-чёрный коленкоровый сюртук, растопырив пальцы левой руки и засунув донельзя замусоленный нюханьем турецкого табака безымянный палец в правую подмышку.

Впечатлительный ветреный Ванечка, шофёр-дилетант по профессии, любитель потанцевать и покуролесить, боясь аппендицита и катара, решил сделаться вегетарианцем. Однажды, надев коломенковый костюм и искусно причесав клочок волос на темечке, он отправился в гости к своей благодетельнице. Пройдя галерею с балюстрадой, всю заставленную глиняными и алюминиевыми горшочками, он как привилегированный гость, отправился прямо на кухоньку. Хозяйка, видя, что это ни кто иной, как её приятель, зааплодировала так, что уронила конфорку самовара, затем стала потчевать его жюльеном с копчушками, а на десерт подала монпансье».

- Проверяем, - торжествующе завершил диктант Сулимов. - Пишу справа на строке количество ошибок. Ищите, исправляете.
- А Он? – Спросил Денис.

- У него нет ошибок. Контр монархист, пожалуй? Допустимо написание слитно в аналогии с контрреволюцией. Читал, должно быть, Сомову!
- Зямка читал, - огрызнулся «Эдисон», - а я глядел страницы.

- Глядел! Лентяй недорезанный! Куда! – Пришлось проверяющему бросить карандаш, потому что великий грамотей щемонулся меж балясин. – Я тебе! Не велено бегать!
- Отстанете вы от меня когда-нибудь! – взвыл Мишка.
- Обязательно отстану, - пообещал мучитель маленьких детей. - Смотри! Там условия. Принимай.

Сложив свой палец с ладошкой «Эдисона», Сулимов указал направление градусов под шестьдесят к горизонту. – Смотри внимательно. Что там?
- Небо, чему ещё быть! Отстаньте!
- То и правда, - небо. Вот, когда ты сделаешь аппарат, способный сквозь атмосферу нести человека в межпланетное пространство… Ну, ладно уж, хоть на околоземную орбиту, будь по-твоему - отстану. Раньше, навряд ли.

- А что! разве можно! – Задохнулся изумлением Мишка.
- Тебе – да, если не будешь … … … растата тата!!!
Ребята замигали от обилия инвектив, заоглядывались, нет ли поблизости икон.

- Слыхал ты! станешь бездельничать – глупый лохматый шар оторву и выкину, как предмет избыточный. Понял ли?
С этими словами Сулимов сунул в руки потрясённому обормоту небольшой томик.
- Константин Циолковский, прочёл Мишка. - «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Эвона! Мааааам! Чего такое!!! Вот это вот леталка! Формулы! Выкладки! Отдаёте насправду мне!

- Тебе, кому ж ещё. Гляди - не воздушный змей. В металле исполнишь, и - привет. Только для этого учись, а ни вон чего. Иначе – всё, изобретённое людьми, надо заново тебе изобретать. Жизни вряд ли хватит. Куда там межпланетные пространства!
«Эдисон» вцепился в книгу, под рубаху запихнул, под резинку штан. - Будете меня учить, - прошептал, - без дураков! И не помрёте!

- Дураков у нас валяют младенцы беглые и безмозглые, - констатировал Сулимов процесс отлова, - помереть же! Испробуем прямопропорциональную зависимость: как ты будешь учиться, так я постараюсь не помирать.
- буууудуууу! – Тоненько и жалобно запищал «Эдисон», уткнувшись Сулимову в правую подмышку. – Только пожалуйста, пожалуйста, «Пространство» - насовсем, а!

1.       Кросно - ткацкий станок.
2.       Брать - распологать продольные нити особенным образом.
3.       Нит - Подъёмная деталь ткацкого стана .
4.       Евангелие от Иоанна. Глава 3. Стих 28.
5.       "Паркер" - бренд пишущих инструментов.


Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/10/18/553