Оуэн Барфилд. Ребенок и Великан

РЕБЕНОК И ВЕЛИКАН


Был однажды на свете ребенок, у которого не было ни матери, ни отца, и жил он в середине густого леса с одним Великаном. Сколько помнил ребенок, всё всегда было так же, и, поскольку сам он всегда был вполне счастлив, то не переставал интересоваться, как же это всё сложилось именно так. А как же жил Великан? Каждую ночь, когда ребенок засыпал, он выползал в ближайший город, где ловил мужчину или женщину и съедал их. Так он и поддерживал в себе жизнь – и это абсолютная правда, хотя он никогда не рассказывал об этом ребенку.
Но однажды, разговаривая с ребенком, он по чистой случайности упомянул слово "человек". После этого ребенок, который на своей памяти никогда не видел ни единого живого существа, кроме самого Великана и лесных зверей, спросил:
- А что такое человек?
- Человек, - быстро ответил Великан, чувствуя, что совершил ошибку, - это…ну, это совершенно не важно.
Сказав так, он строго посмотрел на ребенка. Без всякого сомнения – ребенок становился больше! Великану никогда ранее не приходило в голову, что такое вполне может случиться, ведь он, несмотря на свой громадный рост, был туп, как старая овца. Обнаружив, что звери и птицы слишком умны для него, он несколько лет тому назад украл ребенка у его отца и матери, чтобы тот стал ему товарищем. А теперь вот, думал Великан, этот ребенок вырастет и станет умным, как остальные, и опять мне будет не с кем играть. Что же мне делать? И его огромные глаза наполнились слезами, ведь, при всей своей жестокости, он в душе был большим ребенком и любил играть в детские игры.
В конце концов, он вспомнил, что как-то слышал о том, что Филин был мудрейшим из всех птиц, и соответственно решил попросить его совета, ведь Великан понимал язык птиц и зверей, тогда как ребенок его не понимал.
Он пришел к Филину и увидел того сидящим абсолютно неподвижно на ветви большого дуба.
- Как я могу сделать так, чтобы ребенок перестал расти и умнеть? – спросил он.
Филин передвинул одну свою когтистую лапу на пару сантиметров вправо и немного склонил голову.
- Я расскажу тебе, - сказал он. – Сегодня ночью, когда ребенок будет спать, разрежь свою грудь, открой ее и вынь оттуда одну из своих сердечных струн. Сделай из нее эолову арфу, крепко натянув ее меж двух деревьев. Тогда ребенок будет так очарован никогда не кончающейся музыкой, которую ветер будет играть на арфе, что никогда не захочет расти. И поэтому не будет. А кроме того… - но здесь Филин резко остановился, подумав, что, возможно, не стоит рассказывать Великану, что еще случится, если он сделает эолову арфу из своих сердечных струн.
- Да, - сказал Великан с нетерпением, - кроме того…
- Запомни  и скажи ему: никогда ни при каких обстоятельствах не разрезать и не разрывать струну. Потому что если ее разрезать, то ребенок моментально вырастет на все те годы, что он пропустил. А кроме того…
Но здесь Филин снова остановился, подумав, что, в конце концов, он не станет рассказывать Великану, что еще может случиться, если эолова арфа выйдет из строя.
- Да, - сказал Великан, - кроме того…
- Кроме того, - сказал Филин, - мне пора снова идти спать. А тебе хорошего дня!
И он сдвинул свою когтистую лапу на пару сантиметров влево, выпрямил голову, накрыл уши плечами, моргнул одним глазом и погрузился в сон, хотя глаза его были широко открыты.
И вот, этой ночью Великан сделал всё так, как сказал ему Филин, а когда ребенок проснулся рано утром, то был так очарован никогда не кончающейся музыкой, которую переменчивые ветерки играли, касаясь сердечной струны Великана, туго натянутой между двумя деревьями, что целыми днями сидел, внимая печальному и волшебному звуку и наблюдая за непрекращающееся рябью на поверхности маленького пруда, который наполнялся под деревьями за ночь. И хотя ветер дул то сильнее, то слабее, заставляя звучать натянутую струну арфы, и поверхность пруда то колыхалась, то становилась спокойней, а звук то нарастал, то стихал, всё же ни днем, ни ночью ветер никогда не стихал полностью, и значит, рябь никогда не покидала поверхности пруда, как никогда не умолкало пение струны.
Более того (и это было первое, о чем Филин внезапно решил не говорить Великану), воздействие этой чудесной новой музыки было таким, что теперь ребенок начал понимать язык птиц и зверей, как понимал его Великан. И это для него стало еще одним источником наслаждения. Он слушал и слушал и слушал всё то, о чем они говорили между собой, и счастье его длилось весь день. Великан тоже был очень счастлив теперь, когда почувствовал, что сохранил для себя товарища навсегда.
Однажды ребенок сидел рядом с арфой и просто слушал музыку, в то же время прислушиваясь к двум-трем весьма озорным ласточкам, которые стремительно носились и кружились в летнем воздухе, то и дело издавая пронзительные восторженные крики. Ребенок заметил, что каждая из ласточек кричала что-то особенно громко, когда устремлялась вниз и пролетала мимо стоявшего неподалеку старого дуба. Его разобрало любопытство, и поэтому он встал и пошел к дереву. Ну, а там, конечно же, на одной из ветвей – совершенно неподвижный и очень торжественный – сидел старый Филин, словно противный старый профессор с большими круглыми очками на носу. И каждый раз, как одна из этих молодых ласточек-грубиянок пролетала мимо Филина, она кричала что-то вроде:

Филин, Филин, с зобом этим
Ты смешней всех птиц на свете.

Они дразнили его изо всех сил. Но мудрая старая птица просто сидела, не обращая на них ни малейшего внимания, и ребенок никак не мог не задуматься о том, как это всё странно: вот ласточки не перестают носиться туда-сюда весь день, пока не приходит пора спать (потому что еда их состоит из мелких мошек, которых они ловят в полете), а Филин едва ли не всё время проводит, сидя себе неподвижно. Ребенку стало интересно, что это за чувство, когда летаешь.
- Эй, Ласточка, - крикнул он в следующий раз, когда молодняк пролетал мимо него, - а что ты чувствуешь, когда летаешь?
- Что это ты такое сказал? – спросила Ласточка, летая вокруг головы ребенка, пока он говорил, ведь она не могла остановиться ни на мгновение.
- Ну, вот каково это - летать? – снова спросил ребенок.
- Летать? - сказала Ласточка, - А что это такое? Я не знаю этого слова.
И она заверещала:
- Ле-тать! Ле-тать! Ле-тать! Какое смешное слово!
- Но почему? – сказал ребенок. – Это же невозможно! Ты ведь летаешь весь день!
- Я? – ответила Ласточка. – Что за чепуха! Я ничего подобного! Я ласточка!
Ребенок увидел, что Ласточке бесполезно что-то объяснять, и обратился к Филину.
- Филин, а ты знаешь, каково это – летать? – спросил он.
- Конечно, - печально сказал Филин.
- А как это так получается, что ты знаешь, а Ласточка нет?
- Потому что для меня сидеть неподвижно так же легко, как летать, - сказал Филин.
- Ну скажи мне как это? Что ты чувствуешь? – сказал ребенок.
- Не вижу никакой особой причины, зачем бы мне это следовало сделать, - ответил Филин, - и не было бы никакой пользы, если бы я это сделал. Потому что узнать это  можно единственным способом – полететь самому. Однако, когда ты сможешь ответить на этот вопрос, я, возможно, тоже захочу задать тебе свой вопрос, может быть, захочу. Но к тому времени ты это уже узнаешь.
- А какой у тебя вопрос, Филин? – спросил ребенок.
- Вот такой, - сказал Филин. – Каково это: быть ребенком?
Ребенок рассмеялся.
- Ну, это легко, - закричал он, - это значит… это значит быть… - он изо всех сил пытался найти какие-нибудь слова. – Ну, это значит быть мной! – сказал он наконец.
- Я не считаю это ответом, - сказал Филин. – Это совершенно то же самое, что сказала Ласточка.
Но ребенку было просто невмоготу, так хотелось ему узнать, каково это летать.
- Я не знаю, что такое быть ребенком, - скромно сказал он Филину, - но скажи мне, пожалуйста, как я могу это узнать, чтобы ответить на твой вопрос.
- Конечно, - сказал Филин, - иди и спроси Белую Фею!
- Но где же я найду эту Белую Фею? – поинтересовался ребенок.
- Следуй за мной, - сказал Филин. Он полетел, медленно и лениво хлопая крыльями, а ребенок отправился вслед за ним.
- А когда я увижу Белую Фею, то как я узнаю, что это именно она, - спросил ребенок по пути.
- Ты легко ее узнаешь, - сказал Филин, - потому что лицо ее будет таким прекрасным, и голос ее будет таким красивым, что и представить невозможно.
Но когда, наконец, они достигли большой прогалины, которую ребенок раньше никогда ни видел, Филин полетел дальше, и летел он всё быстрее и быстрее до тех пор, пока не оставил ребенка далеко позади. Последнее, что увидел ребенок, это как Филин как-то по-особенному три раза хлопнул крыльями над небольшой избушкой посреди поляны – а раньше никаких избушек ребенок в лесу не видывал – и неожиданно пропал из виду. "Должно быть, это знак того, что Белая Фея живет там!" подумал ребенок, и потому, подойдя к избушке, он постучал в дверь.
- Чего ты хочешь? – крикнул голос в избушке. Звучал он как-то не очень красиво.
Ребенок подумал, что голос вполне мог бы быть и поприятней. Тогда он спросил, действительно ли это говорит Белая Фея, на что голос тут же ответил:
- Да!
- Хорошо, - крикнул ребенок, - я хочу узнать, каково это быть ребенком!
- Ты узнаешь! – ответил голос из избушки. – Ты узнаешь!
Тут дверь избушки распахнулась, и на пороге показалась ужасная хромая старуха с носом, словно крюк для мяса, и кожей, как кусок старинного пергамента. Одета она была с головы до ног в черное, а под рукой несла огромные ножницы.
- Ха! Ха! – закричала она, свирепо хихикая и весело потирая руки. – Сейчас я тебе покажу! Идём-ка со мной, дорогуша!
Но бедный ребенок подумал в страхе: "Нет, это не может быть Белая Фея!"
И он попробовал объяснить старухе, что он уже передумал и всё – ему уже не нужен ответ на этот вопрос.
- Ерунда! – ответила Старуха. – Если вопрос задан, то он задан, и ни солнце, ни луна и ни звезды не могут его отменить. Идём!
Она железной хваткой сжала запястье ребенка своими костлявыми пальцами и потащила его за собой тем же путем, которым он сюда пришел; и даже хромая, она передвигалась по земле удивительно быстро.
Вскоре они уже были возле того места, где жил Великан. Великана не было дома – он охотился за пищей для ребенка.
Белая Фея отпустила руку ребенка и одним прыжком оказалась возле натянутой струны, на которой она сделала несколько надрезов в разных местах по всей длине своими острыми ножницами. 
- Так ты узнаешь то, что хотел узнать, дорогуша! – сказала она с довольным смешком, и сразу же захромала обратно так же быстро, как пришла сюда. В тот же момент раздался ужасный крик боли, и еще один, и еще – это Великан пришел, шатаясь, и упал замертво под одним из деревьев.
Нить его жизни оказалась разорвана одновременно с тем, как порвалась струна его сердца; и это было второе, о чем Филин решил за лучшее не говорить Великану, когда тот начал задавать свои вопросы.
Ребенок был в полном отчаянии от того безысходного одиночества, в котором он вдруг оказался. Ведь он не просто оказался один в лесу, и никто теперь о нем не заботился, но его любимая – чтобы не сказать единственная – игрушка, его Эолова Арфа теперь замолчала навеки, а вместе с нею  замолчали для него голоса птиц, зверей и насекомых. Он больше не понимал их. Более того, стоило порваться сердечной струне, как сам ветер замер, и больше не было уже слышно даже ропота листьев на деревьях. Что же касается маленького пруда, но ребенок не мог набраться смелости даже взглянуть на него.   
Он понимал лишь, что пруд может совсем высохнуть, ведь день шел за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, но ни капли дождя не выпало в лесу. Между тем, сам он ушел в другую часть леса. Он точно знал, что должен умереть от голода, потому что никогда до тех пор ему не приходилось ничего делать самому для себя, ведь на его памяти всю еду ему приносил Великан.
Но необходимость - строгий учитель, и ребенок был удивлен, обнаружив, каким он стал сильным теперь, когда он был вынужден быть сильным. Он смастерил себе лук и стрелы, чтобы охотиться на диких зверей и не дать умереть себе от голода. Но каждую ночь, закончив труды и обеспечив себя пропитанием и ложась спать, он ломал себе руки от отчаяния, желая умереть, и плакал навзрыд.
- Что за безнадёжная у меня судьба! Жизнь в одиночестве в этом громадном лесу хуже смерти, и такая вот жизнь это всё, за что мне бороться до самого смертного дня, а потом я лягу один, как дикий зверь, и вороны выклюют мне глаза, даже если я еще не умру, а кости мои выбелит это сияющее солнце!   
Но однажды ночью мысль про кости напомнила ему о его дорогом друге Великане, чье тело он оставил непогребенным. И на следующее утро он поспешил туда, где жил раньше. Как он и ожидал, там лежали огромные кости Великана, дочиста обклеванные воронами и выбеленные солнцем. Но больше всего он удивился, увидев старого Филина, который некогда дал ему такой плохой совет, а теперь сидел себе задумчиво на черепе Великана. Исполнен ярости, ребенок схватил свой лук и прицелилися.
- Не стреляй! – спокойно сказал Филин, и ребенок едва не выронил лук от изумления. Ведь после того, как арфа вышла из строя, он потерял способность понимать, что говорят птицы.
- Но почему я всё так же понимаю тебя? – спросил он Филина.
- Потому что, - ответил Филин, - я остался единственным живым существом, которого ты можешь понимать. Но не будем терять время на вопросы. Делай, что я тебе говорю!
Но когда ребенок вспомнил обо всем том, что произошло после того, как он сделал всё по сказанному ему Филином, то у него пропало всякое желание слушаться. Но затем он подумал про себя: Раз уж Филин теперь единственное существо на весь лес, кого я понимаю, я могу попробовать делать, что он говорит. Что бы ни случилось, хуже, чем сейчас, быть вряд ли может. К тому же, у меня есть лук и стрелы, и, если он опять меня обманет, я пристрелю его.
Он согласился сделать то, что скажет ему Филин, и первое, что надо было сделать это поискать и найти на земле среди костей обрывки струны арфы. Вороны, которые съели остатки великанова сердца, нашли их слишком сухими и тягучими, и потому оставили лежать. Он нашел семь струн, и когда собрал их вместе, Филин сказал ему найти великанову грудную клетку. Он нашел и ее, а затем, с помощью мудрых советов Филина, просверлил в ней отверстия и прикрепил семь обрывков струн, которые все были разной длины, однин за другим по всей грудной клетке, натянув их крепко и туго.
- Так, - сказал он, закончив всё это делать, - что дальше?
- Остальное на твое усмотрение, - сказал Филин и улетел. Ребенок сел и задумался: с печалью вспоминал он те счастливые дни в прошлом, которые он провел вместе с тем огромным существом, чью грудную клетку и сердечные струны держал теперь в своих руках. И так получилось, что пальцы его сами по себе стали перебирать струны, которые тут же, к огромному его удивлению, издали созвучие, такое сладостное, такое чистое и радостное, и, в едином дыхании такое непередаваемо грустное, что пробрало его до самого мозга костей. Он опять перебрал струны, и опять они зазвенели чудесным созвучием, гораздо более прекрасным, чем всё, что издавала Эолова Арфа. Ведь тогда звучала только одна нота, а сейчас их было так много, и они были такими разными, и все сливались в одно величественное целое. Ребенок сидел, все перебирая и перебирая струны, словно очарованный. Неуклюжие и жестокие конечности Великана определенно были мертвы навсегда, но его детское и такое общительное сердце так же определенно продолжало жить в волнах этой прозрачной и текучей как вода музыки.
Солнце уже скатилось к краю неба, а ребенок всё сидел неподвижно и извлекал из перебора струн одну мелодию за другой, сплетая их между собою с мастерством, которым, казалось, обладали не столько пальцы, сколько сами струны, на которых они играли. И – хотя сначала он этого не замечал – стоило ему начать играть, как все звери и птицы прекращали движение, насекомые в траве замолкали, а сама трава переставала расти и слушала. Даже беспокойные ласточки прилетели и уселись рядом с ним неподвижно, словно отлитые из глины, и ждали, не шевеля ни единым перышком, пока его пальцы не останавливались и музыка не смолкала. Но как только он переставал играть, звери все возвращались к своим обычным передвижениям и занятиям, и теперь какждое живое существо, казалось, знало, что оно делает, и говорило об этом с другими.
- Я ползу, - говорила змея, - и мне это нравится!
- Я жужжу, - говорила муха, - ж-ж-ж! Ж-ж-ж! Жужжу!
- Я ем, - сказала газель удовлетворенно.
- И я ем! – прорычал лев.
- А меня едят! – крикнул козленок, который как раз находился между львиными челюстями. И, то ли это музыка повлияла или просто сам ребенок так вообразил, но козленок определенно был вовсе не против того, чтобы быть съеденным!
- А я летаю! – крикнула молодая ласточка. – Ух ты! Эх ты! Смотрите на меня! Ле-та-ю! Как это чудесно!
Ребенок встал на ноги и посмотрелся в воду пруда, чья поверхность, не тронутая ветром, впервые в его жизни вернула ему отражение его фигуры. Он увидел высокого человека, увенчанного гирляндой из цветов и держащего в своей руке лиру.
- О, да ведь я – человек! – воскликнул он в удивлении.
- Ты – поэт! – кричали ласточки, вившиеся вокруг его головы. Это они увенчали его цветами.
- Это одно и то же! - сказал голос позади него. То был голос Филина, и ребенок – нет, теперь уже человек – удивился, как же он раньше не замечал, что этот голос – самый прекрасный голос, который только возможно было представить, если вообще возможно. Он обернулся, чтобы поговорить с Филином, но, к своему удивлению, увидел не птицу, а высокое белое существо с самым прекрасным в мире лицом.
- Кто ты? – спросил он. – Ты ведь не Филин?
- Я – Белая Фея.
- Но зачем ты всё это сделала? – спросил человек в полном недоумении.
- Чтобы ты мог узнать, каково это – летать, - сказала Белая Фея, и, говоря так, она расправила свои прекрасные крылья и подняла человека в воздух, и там, высоко плыли они вместе над лесом, и, насколько мне известно, плывут до сих пор.


   
  Оуэн Барфилд