Властелин Кольца

или Некоторые выводы из вопроса о немецком романтизме

1. РАЗВЕДКА И ПОЗИЦИИ
Если браться за дело по-хорошему и всерьёз, то о феномене Рихарда Вагнера можно спорить бесконечно, впадая в отступления и проводя несчётные параллели. Подобно сказочному лесу братьев Гримм, вагнеровская вселенная компактна снаружи, но беспредельна внутри. Если где-то и можно бросить камешек в колодец и не услышать звука падения, то это на рейнских берегах Вагнера (и это ещё лучший вариант, потому что снизу может и газом полыхнуть). Бродя по вагнеровским коридорам и беспорядочно открывая разные двери, мы можем в одной найти вход в пешеру дракона, а через следующую выскочить на парад штурмовиков.
Разбор «по-хорошему и всерьёз» грозит затянуться надолго, поэтому придётся ограничиться короткой прогулкой в лес немецкого романтизма. Даже этого хватит, чтобы перестать рассматривать «Кольцо Нибелунгов» как заумную бестолковую муть.
Прежде всего надо вспомнить, что такое романтизм за пределами Германии (англичане и французы здесь всё же были первыми). Это вечный бунт моряка против шторма, героя против скуки, разбойника против армии. Айвенго и Чайльд-Гарольд, Жюльен Сорель и капитан Немо, даже подлинные судьбы Наполеона и Бернадота – всё это продукт романтического мифотворчества. В России, минуя театры, романтизм размахнулся на историческую трагедию в натуральную величину (восстание декабристов), а затем прочно поселился в литературе. Романтизм – это судьба одиночки, швырнувшего вызов судьбе и обречённого на геройскую смерть.
Из немецкого окошка мироздание выглядело уныло: на запад мощная напудренная Франция, за морем неприступная Англия; к югу безразличная Швейцария, к востоку танцующая Австро-Венгрия и амбициозная Россия, на севере мрачная Швеция. У всех империи, суверенитеты, национальное самосознание, идеология и патриотизм. А в немецких землях творится не пойми что. Никакой организованности, где уж говорить о державности; об империи, подобной Риму, оставалось только мечтать. 
Но сформулировав задачу, немцы мечтают целенаправленно, упорядоченно и результативно. Явился Кант с «категорией возвышенного» и, в противовес французскому классицизму,  с идеей об относительности «добра» и «зла». Это ещё не билет на Вальгаллу, но уже макет паровоза. Романтизм немецкого типа требовал не жалкого бунта одиночек, как у французов и англичан, а формирования целой армии для решающей битвы с богами и миропорядком.
Вслед за Кантом в атаку пошла гвардия философов-интеллектуалов: Новалис, Гельдерлин, Шеллинг, братья Шлегели и прочие. Не случайно же они все появились сразу! Титаны мысли неустанно трудились, по кирпичикам выстраивая фундамент единству нации, расчищая взлётные полосы для рейдов Шопенгауэра и Ницше.
Но всё это вряд ли увлекало кого-нибудь, кроме горстки умников. Чтобы идея овладела массами, требовались те, кого читает народ: поэты, журнальные критики и беллетристы.
Вот когда романтизм по-настоящему вошёл в моду и не только раскинулся по раздробленной Германии, но и захлестнул страны потенциального противника! Но как же перевести формулы «императивов» и «категорий» на язык, доступный бюргеру? Благородные драмы Шиллера, беспощадная сатира Гофмана, неблагонадёжные стишки Гейне (с нами, а не наш, не зря в Париж сбежал!) – всё это слабовато для роли настоящей духовной скрепы. И опять слишком сложно. Проще надо, проще.
Уж не сам ли бог Вотан направил писательскую фантазию на поиски волшебного зелья в языческих лесах дохристианской мифологии? Подозреваю, что эта гениальная мысль была нащупана инстинктивно, коллективно и вполне случайно. 
И вот в Германии появились люди поважнее Шлегелей – братья Гримм. Они-то и отыскали волшебное средство: средневековую страшилку эпохи голода и чумы. Ей будет суждено стать ядром «коллективного бессознательного» в Германии на сотню лет вперёд. Это – сказка о Гензеле и Гретель.
Вспомним, что там происходит. Двое маленьких, доверчивых деток брошены своими жадными, нерадивыми и бессердечными родителями на голодную смерть в лесу. Заблудшие и обречённые, они попадают в обманчиво-приятное заточение к сладкоречивой бабушке, которая на самом-то деле – злая ведьма, прячущая награбленные драгоценности и поедающая детей на ужин. Но Гензель и Гретель, диалектически применив «северную хитрость», сожгли злую ведьму в печке сами и сразу нашли дорогу домой (не забыв прихватить с собой и драгоценности).
С этой сказкой, рассказанной на ночь, выросло несколько немецких поколений подряд. Рискну предположить, что именно она послужила цементирующей основой германскому единству, «прошила» единым кодом генофонд, научила с детства не верить обещаниям, определять врага и на ходу редактировать христианские заповеди.
К этой гипотезе мы ещё вернёмся. Но пока отметим, что от короткой детской сказки остался всего один шаг до 15-часовой оперной тетралогии «Кольца Нибелунгов».

2. ВЫБОР ЦЕЛИ
У божества, которое выковало броню германского единства, есть имя. Не Фридрих, не Вильгельм и не Бисмарк – что они могли, жалкие политические интриганы! Подлинное имя бога – Рихард Вагнер.
Сам композитор прекрасно сознавал своё божественное предназначение: никакие призывы, стихи, философские труды не заменят музыкального воздействия на душу и сознание. «Художник обращается к чувству, а не к разуму» – запомним эту бабочку немецкого романтизма, пойманную Вагнером в кулак: из неё скоро вырастет дракон-истребитель.
Итак, разум – ничто, чувство – всё. Кант, пожалуй, обиделся бы; зато ему и не дано было сочинить «Полёт валькирий».
Трудно разобраться, чего тут больше – самоуверенности или неприязни к французскому Просвещению с его культом разума: ведь Вагнер смолоду учился искусству оперы у французских композиторов, но если бы ещё у французов! – у Мейербера и Галеви...
Говоря о маниакальном антисемитизме Вагнера, граничащем с безумием, предположим, что тут главенствовали именно личные мотивы. Пуще врагов ненавидел Вагнер тех, кто выручал его в затруднительных ситуациях – то есть, запомнил его униженным. Отсюда знаменитая манера не возвращать долги – боги взимают дань и не опускаются до мелочных расчётов!
Задавшись целью влиять на чувства, Вагнер реформировал искусство оперы как таковое. По возможности уничтожил его структурность – наследие французского классицизма и «разума». Превратил музыкальную ткань в один сплошной звуковой поток, а дробление на каватины и арии попросту отменил. Зато альпийский ручеёк музыкального сопровождения разросся до ширины Нижнего Рейна в половодье. Ни один зал в мире не смог бы выдержать требуемой концентрации звука и направить его на публику – да они просто рухнули бы, эти карточные домики с детскими люстрами и балкончиками! 
Умудрившись раздосадовать даже своего покровителя Людовика Баварского, Вагнер пустился в скитания, чтобы присмотреть себе подходящий зальчик. Посетил и городок Байройт, что в Верхней Франконии. Там находился один из крупнейших оперных  театров в тогдашней Германии. И даже он оказался слабым и негодным!
Помощь пришла неожиданно и своевременно: бургомистр Теодор Мункер предложил выделить землю под новый театр, а банкир Фридрих фон Фойстель вызвался оплатить постройку. Это ли не чудо, спросим мы? И ответим: ещё нет. Настоящее чудо – в благородном происхождении банкира. А представим на минуту, что предложение исходило бы от Ротшильда или Оппенгейма? Вот бы был сюжет для оперы...
К счастью для Вагнера, ему всего хватило на полное воплощение уникального архитектурного проекта. Сам проект он, без тени колебаний, умыкнул у своего друга, известного архитектора Готфрида Земпера. Но нам на это нечего смотреть: Вагнер даже жену Козиму, и ту у друга украл – у Ганса фон Бюлова (папа Козимы, композитор Ференц Лист, настолько обожал Вагнера, что остался доволен рокировочкой зятьёв). Что там какие-то чертежи!  И вообще, заповедь «не укради» не для богов писана.
Вооружившись знанием предыстории, пора обратиться к сюжету оперы-пролога к циклу «Кольца Нибелунгов». Она называется «Золото Рейна», и скучно нам точно не будет.
Даже начинается она феноменально: сто тридцать шесть тактов одного и того же аккорда (ми-бемоль-мажор) в неизменном ритмическом орнаменте (6/8), но при этом в непрестанном развитии! Вот кого Вагнер никогда не обманывал, так это – слушателя. Если он он обещает нам «волнующуюся водную массу, которая безостановочно течёт справа налево» (не слева направо, заметьте!), то исполнит это безукоснительно. В музыке Вагнер действительно был бог и демиург – творя чудеса из всего на свете, а иногда и вовсе из ничего.
Насладившись обстановкой, перейдём к действию. Несмотря на серьёзность первой, во втором обнаружится много смешного в духе итальянской комедии «дель арте».
Похотливый вуайерист-нибелунг (разумеется, носатый бородатый брюнет, жадный и низкорослый) по обыкновению подглядывает за голыми русалками, но внезапно подслушивает их болтовню о золоте, спрятанном на самом дне Рейна. Завладеть этим золотом смог бы только тот, кто добровольно и навсегда откажется от любви. Альбериху вся эта любовь всё равно неинтересна (даже русалки, с их несовершенной анатомией, отказывают ему в благосклонности), поэтому он хватает золото и с мстительным хохотом удирает, оставивши глупых русалок в состоянии изумлённой расслабленности.
Затем мы увидим скромный быт бога Вотана и его жены Фрикки. Хозяйственный Вотан намедни заказал парочке великанов-застройщиков новый замок на вершине горы.  Денег у бога нет (тут, возможно, чувства осилили разум самого Вагнера, ведь либретто сочинял он сам), поэтому он обещал им в уплату за работу... свояченицу Фрейю. При этом он не менее торжественно пообещал супруге, что на самом деле Фрейи не отдаст и всё как-нибудь утрясётся само собой (мнение самой Фрейи на сей счёт никого не интересовало). Как же совместить два взаимоисключающих обещания (а это уже дилемма для Труффальдино)? Что ж, у богов особенная мораль.  Кого-то придётся попросту «кинуть». Думаю, что даже Козима Вагнер в этом месте оперы слегка мрачнела и задумывалась.
Слушаем дальше. Некоторое время между клиентом и работниками тянется вполне современный торг и всё клонится к тому, что Вотан отдаст им не только Фрейю, но и саму Фрикки в придачу – чтобы бабы наконец уже заткнулись и стало тихо. (Фактически, бог-фюрер тоже меняет любовь на золото, но этот момент Вагнер как-то не продумал). Тут появляется плутоватый, но осведомлённый полубог, а также полу-герой и полу-подлец по имени Логе и предлагает великанам вместо Фрейи рейнское золото, которое теоретически можно реквизировать у Альбериха.
Альберих же тем временем принял командование над другими нибелунгами, выковал себе золотую шапку-невидимку и волшебное Кольцо, дающее владельцу неограниченную власть над миром. (Да-да, английский писатель Толкин сам был тот ещё тролль.)
Вотан, великаны и Логе спускаются в шахту к нибелунгам, чтобы унести и золото, и Кольцо. Но поскольку никакой стратегии перед походом не приняли, то и миссия чуть не захлебнулась перед нахмурившимися бровями Альбериха со шлемом под рукой и Кольцом на пальце.
Снова вклинился Локи, чтобы подговорить карлика превратиться с помощью шлема в маленькую жабу – чтобы тот незамедлительно оказался под ногою Вотана, а затем – связанным по рукам и ногам. Да это же Шарль Перро, «Кот в сапогах», XVII век! – закричим мы и не услышим возражений.
Зачем-то приведя Альбериха на вершину горы, у него всё-таки отнимают Кольцо, но вредный карлик успевает наложить на него страшное проклятье нибелунгов. Затем опера возвращается в режим торговли, разборок и потасовок за рейнское золото. О любви уже никто не вспоминает; но Музыка, сопровождающая шествие богов по радуге в новый дом, не забудется слушателем уже никогда.
Если Рихард Вагнер попал за грехи в специальный ад для композиторов, то не исключено, что он там, грызя попкорн и ледяные кубики, бесконечно смотрит американский фильм «Властелин колец».

3. ОГОНЬ
Последствия: самые печальные. Дело гениев всегда достаётся ограниченной серости с неограниченным самомнением. Вспомним «Гензель и Гретель»: пропущенная сквозь увеличительное стекло «Кольца нибелунгов» и замусоренная патриотической риторикой, старая сказка на наших глазах превращается не во что иное, как в «Майн кампф» - квинтэссенцию немецкого романтизма.
Уж по части акварелей, скопированных с почтовых открыток, Гитлер был мастер. Что ему стоило срисовать народную сказку, чтобы получился политический манифест? В нём снова плачут обманутые дети (весь немецкий народ после Версальского договора), которые не могут найти дороги домой (задушен нищетой, безработицей, гиперинфляцией), и снова все народные сокровища украла носатая ведьма, которую следует сжечь. «Майн кампф», при всей своей унылой бездарности, – идеальное воплощение немецкого романтизма, а её автор неспроста воображал себя Зигфридом.
Ничего удивительного и в том, что "Майн кампф" заменила немцам всю предшествующую литературу. Когда я читаю стенания мемуаристов: «ах, народ Гёте! как они могли так низко пасть?..», то предлагаю свою версию ответа: а это народ-романтик, всегда с револьвером в руке и со сказкой про Гензеля и Гретель в башке. Заметим, что и конфискация еврейских имуществ, и даже неудобный ритуал массовых убийств был перенят нацистами из старой сказки, а новые обитатели  Вальгаллы придавали огню особый сакральный смысл.

И не забудем главный закон романтика: «художник обращается к чувству, а не к разуму». Тогда даже тем, что теория "сверхчеловека" в принципе несовместима с теорией "сверхрасы", можно пренебречь.
В глазах патриота-романтика и разум, и логика всегда будут в заведомом проигрыше: всё это «французские фокусы», «английские провокации», «еврейские штучки», «клевета прислужников госдепа», «оскорбление чувств верующих» – что угодно.
Иногда кажется, будто нибелунги заковали человеческую историю в кольцо, которого и с пальца-то не снять.
А потом его прокляли.