Новое солнце

В маленьком ветхом, но уютном домике на углу Венденшкосштрассе и Лиенхардвег, что на самой окраине Берлина, возле реки Шпрее, жили брат с сестрой.
Греете было восемь, а Курт был на год младше. Хоть и тяжело им жилось, да и редко они бывали сыты, но это были дети, и не смотря на послевоенную разруху и голод редко они унывали. Поскольку денег у них почти никогда не бывало, то и чудовищная инфляция их мало волновала, и плакали они только когда вспоминали родителей.
Отец пропал без вести в самом конце войны на западном фронте, и мама не смогла этого пережить. Каждый вечер они молились на оставшиеся после неё небольшое распятье, но на утро они вновь были дружны и радостны.
Ведь они были детьми, и их радовала и зима, и лето, и солнце, что поднимаясь на востоке освещало противоположный берег, скрытый по утру туманом и угольным дымом от заводов, пароходов, и просто жилых домов. Этот запах, привычный с рождения был для них запахом утра. В их печке уголь горел редко, только если удавалось стянуть кусочек- другой из кучи возле какой- ни будь кочегарки, или на железной дороге,  а так они потихоньку разбирали сваи заброшенного порта. На реке стало заметно меньше пароходов, чем до войны, но за то в центре города, где они старались не появляться лишний раз, что бы не попасться полиции, ловившей беспризорников, стало больше автомобилей и меньше конок. Много лошадей забрали на фронт, а вместо них вернулось множество автомобилей, что победители оставили стране по подписании мирного договора.
За дом платить им было нечем, но после войны на окраинах города было так много опустевшего жилья, что на их двухэтажный домик, зажатый между заводскими пакгаузами никто не позарился.
Они дружили с такими же осиротевшими детьми, вместе лазали по заброшенным складам и заводам, не стеснялись при случае стянуть с прилавка что- ни будь съестное, ловили рыбу возле свай и пирсов, а ещё Курт вырезал из дерева кукол, Грета шила им платья, и они, рискуя попасться, продавали их на разных улицах, разложив их прямо на брусчатку тротуаров в свете салонов, которые работали не смотря ни на что.
На дворе стояла ранняя весна, первая после войны, город потихоньку возвращался к нормальной жизни, на сколько это было возможно в условиях Версальского договора.
По утру от реки тянуло холодом, но потом, когда солнце поднималось над городом, становилось теплее, и можно было отправляться гулять. В парках на узловатых чёрных ветвях дубов уже начинали распускаться почки, робко начинали петь птицы, привыкшие наконец к тишине, после отдалённого рокота артиллерии. После холодной и голодной зимы просто погреется на солнце было за счастье для брата с сестрой, как и всех прочих детей улиц.
Так прошел год, за ним другой.
Страна, как они узнавали из выброшенных после прочтения газет, разрывалась на части, на севере, в Киле, и вовсе моряки зажили как отдельная страна, потом и в Берлине стреляли, западные области и города либо достались врагам, либо отделились от основной Германии, на юге, в Баварии, то же происходило что- то непонятное. Все эти новости служили неиссякаемой темой для споров со сверстниками, но поскольку газеты выпускали все, кому не лень, да и читать  дети умели чуть- чуть, то конечно не могли они разобраться в том, в чём и взрослые мало что понимали.
И вот, когда на дворе стояла ранняя осень и раннее утро, и по предрассветной прохладе не хотелось вылезать из под одеяла, в дверь, запертую на щеколду кто- то постучал, вставать не хотелось, но неведомый гость не уходил, и Курт зябко кутаясь в одеяло, и грея босые ступни о голени, пошел открывать.
На пороге стоял человек, которого он спросонья не сразу и узнал.
- Грета!!!
Когда сестра вышла к дери, то не поверила своим глазам- Курта приподняв над полом обнимал их отец!
Его она узнала сразу, в отличие от брата.
Не смотря на то, что ей было всего четыре года, она прекрасно помнила, как он уходил на фронт. В тусклой, рваной рабочей одежде, это было вечером то же осенью, а сейчас он был в новенькой светлой форме, не смотря на утреннюю прохладу на нём были лишь галифе, сапоги и гимнастёрка, перетянутая портупеей, но лицо его сияло неимоверной радостью.
- Папа!!!- и вот они обнимаются все втроём!
Каким же чудесным было это утро! В чемодане у отца оказалась тушенка, свежий хлеб, настоящий кофе, и даже шоколад, такого застолья этот дом не знал и в довоенные годы.
Единственным, что омрачало счастье от встречи было то, что за столом не было мамы, но всё же радости не было предела. Они говорили, говорили, и не могли наговориться. Дети рассказывали отцу от долгих годах, что жили с ним в разлуке, тот посмеивался над историями о их шалостях, сам кое- что рассказывал, но ни словом не обмолвился о том, что происходило на фронте, к некоторому расстройству Курта, он больше рассказывал, как жил после подписания Мира в Голландии и Бельгии, как вернулся на родину, как долго пытался выяснить хоть что ни- будь о их судьбе, и о том, правда хоть и восторженно, но без деталей, что происходит на юге.
Решено было, что пока длится его увольнительная он выправит свои дела в Берлине, и заберёт их с собой в Мюнхен.
Туда, где над всей Германией поднималось новое солнце.