Командировка

БОРИС СКОКОВ

Командировка

Рассказ.
 
1.

 Если кто-то едет в Москву или может в Минск, то мне — обязательно в Саргатку или, в лучшем случае, в Кемерово. Вот и теперь наш директор ДЮСШ посылает меня и Адольфа Львовича, моего коллегу, в районный поселок Кормиловку судить шахматный турнир.
   Перспектива провести четыре дня в конце такого холодного марта где-то в селе — не очень привлекала. Но делать нечего — ехать нужно.
   На вокзал мы приехали в девять часов, но электричка уже ушла. Другая будет только в три. Адольф Львович — блондин лет пятидесяти, среднего роста, худощавый, с желтым портфелем и в очках сразу заворчал:
   -Павел Борисович, мы с тобой, как в каждой бочке затычка. Если надо заткнуть какую-нибудь дыру — обязательно нас посылают. Я так устал в этом учебном году. Скорей бы в отпуск.
   Мы пошли к кассе — попробовать взять билеты на проходящий поезд. Был один - №188 «Одесса – Новосибирск», но сообщили, что он опаздывает на час. Пришлось ждать. Объявили еще пол-часа задержки.
   -Павел Борисович, слышал? Почти все поезда опаздывают, и объявляют об этом так спокойно, словно это само собой разумеется, даже не извинится за кражу у людей времени.
   Мы снова подошли к кассе и попросили два билета на №188 до Кормиловки.
   - Ничего себе — рубль восемьдесят за один билет, а на электричке всего сорок копеек. Да ладно, зато раньше приедем, а то и так опаздываем, - ворчал Адольф Львович.
Поезд пришлось ждать изрядно, Наконец он прибыл. Мы поднялись во второй вагон, встретив в почти пустом вагоне полу-трезвого проводника, который, глянув на наши билеты, что-то промычал и исчез.
   Мы сели за столик. «Ехать всего пятьдесят километров, минут сорок, наверное. Первая остановка наша.»- подумал я.
   Адольф Львович извлек из портфеля томик Бабеля и стал читать, а мне оставалось только смотреть в окно на пролетавшие мимо дома, потом дачи, затем нашу сибирскую лесостепь: с ее серыми околками, да с полями еще белыми от снега.
   Я задумался. Мысли лениво кружили, ни в чем серьезном не останавливаясь, и чем дальше поезд уносился в степь, мерно постукивая колесами, тем спокойней становилось на душе.    Словно вся эта городская суета растворилась где-то вдали. Стало тепло золотистом песке, и в ласковое солнце приятно щекочет спину.
   -Павел Борисович, послушай, что пишет Бабель  об Есенине. «Союз писателей писателей вынес решение : - Есенину в течении месяца запретить посещение ресторанов.»
   -Я слышал о Бабеле, но ничего не читал. Что он написал?
   -Написал он немного. В основном — это «Одеские рассказы» - блестящие, колоритные вещи. Он был другом Пастернака, Эренбурга, Есенина. Погиб в 1938 году. - ответил Адольф Львович и посмотрел на часы.
   -Что-то мы долго едем. Уже около часа. Должно бы уже быть. Пойду спрошу у бабуси, но бабушка не знала. Не знали и двое других пассажиров.
   Поезд стал останавливаться. Мы взяли портфели и вышли на площадку. Поезд встал. Мы с трудом открыли дверь, проводника и след простыл. Мимо вагона шел человек в грязном ватнике, кирзовых сапогах и шапке с опущенными ушами.
   -Эй, мужик! - крикнул Адольф Львович, стоя на подножке, - это какая станция?
   -Калачинская.
   -А скоро ли будет Кормиловка?
   -Дак проехали ее давно.
   -Как проехали? - мы чуть не свалились с подножки.
   -А далеко до Кормиловки?
   -Нет. Тридцать километров, - сказал мужик и ухмыляясь ушел.
   Поезд тронулся, мы соскочили с подножки.
   -Ну дура, - закипел Адольф Львович, - есть же такие. Сидит этакая матрона в кассе и ничего не соображает, Продает билеты, а сама ни черта не знает. А вид такой важный — не подступись, а сама дура дурой. Знаешь, Павел Борисович, - не унимался он, когда мы шли на вокзал, - я жалею, что у нас нет безработицы. Таких, как она надо гнать. Пусть заслужит право на работу. Лучше ей платить рублей шестьдесят в месяц как безработный, чем дать такими людям возможность трудиться — меньше вреда будет.
   Мы зашли в здание вокзала. Электричка пойдет в 19-15, а сейчас только два. Пошли на автовокзал. Автобус на 15-30. Пришлось снова ждать. Я сел на скамью, а Адольф Львович пошел искать продовольственный магазин. Посидеть не удалось. Вышли две технички, стали  мыть пол и выгнали всех пассажиров на улицу.
   Наконец удалось сесть в переполненный автобус, и, стоя в жуткой давке, добраться до злополучной Кормиловки. Автобус был транзитным и высадил нас не на автовокзале, а на окраине поселка. Мы вышли и наугад пошли к центру.
   -Зайдем сначала в районо, получим деньги, а потом в гостиницу устроимся, - сказал Адольф Львович, закуривая сигарету.
   Получив деньги: суточные за четыре дня и на жилье-всего по четырнадцать рублей сорок копеек, мы отправились в гостиницу, которая находилась напротив и занимала второй этаж здания, где внизу был ресторан.
   -Гостям мы всегда рады,- приветствовала нас дежурная, полная женщина лет сорока. -К сожалению, свободных номеров у нас нет.
   -Как нет?- выступил вперед мой коллега,- я представитель облоно, а вот,- он указал на меня,- главный судья. Мы прибыли к вам в командировку.
   -Есть у нас один номер ''люкс'', но он одноместный,- дежурная с уважением смотрела на меня, видно слово ''судья'', да еще ''главный'' подействовало. -Если вы не возражаете, то мы вашего товарища поселим на диван. Мы не возражали.
   -Тогда я на все выпишу основной счет, а на вашего товарища- за подселение.
   Получив счета, я удивился. С меня взяли 10-40, а с Адольфа Львовича только 4-80.
   -А как же,- удивилась дежурная,- это у нас лучший номер: две комнаты, ванна, холодильник, телефон, телевизор.
   -Телевизор работает?
   -С антенной что-то. Звук есть, а изображения нет. Я пришлю к вам потом слесаря. Он исправит антенну- тогда выпишу дополнительный счет за телевизор. Вот берите ключи- номер 8.
   -Смотри ка, номер неплохой,- сказал Адольф Львович, когда мы зашли и стали раздеваться. Я прошел в ванную, хотел умыться с дороги, но ни одного крана ни в самой ванной, ни в раковине обнаружить не удалось. На месте кранов стояли деревянные пробки.
   -Вот тебе, бабушка, и сервис. Но ничего, мы не дворяне, помоимся и на кухне. Но кран в раковине возле входной двери лишь прохрипел что-то нечленораздельное и умолк.
   -Ничего себе ''люкс'',- возмутился Адольф Львович,- ванная не работает, воды нет, телевизор не показывает. Один холодильник, наверное, только исправен, но зачем он нам нужен зимой.
   Раздался стук в дверь.
   -Войдите. Открыто.
   В номер зашел мужчина лет сорока пяти, небольшого роста круглым, добрым лицом.
   -Здравствуйте. Я Виктор Иванович Демин, так сказать местный организатор этого турнира. Работаю инструктором районо.
   Мы представились и договорились встретиться в местной школе в 18 часов, чтобы провести судейскую.
   Как только гость ушел, Адольф Львович достал бутылку портвейна и нарезанную ветчину.
   -Давай, Павел Борисович, отметим приезд в эту забытую богом Кормиловку.
   -Нет, я не могу. Скоро на судейскую идти.

2.
 
 -Ничего себе. Еще и отопление отключили,- сказал Адольф Львович, трогая холодные батареи. -Совсем обнаглели. Ты как хочешь, а я сегодня здесь первую и последнюю ночь проведу и если не замерзну — завтра уеду в город. Туземцы и те так жить не захотят.
   Он не раздеваясь лег на диван и закутался в одеяло.
   Я проснулся от холода. Посмотрел на часы — половина восьмого. От дыхания шел пар. Я встал, быстро оделся и пошел к дежурной. Она принесла нам электрический обогреватель и пообещала, что слесарь к вечеру исправит и даст тепло в батареи.
   Мы пошли в школу, позавтракали по талонам и пошли на стадион, где в недавно построенном спорткомплексе должен был состоятся наш турнир.
   -Этот спорткомплекс — наша гордость — сказал Виктор Иванович,- с легкоатлетическим манежом, восстановительным центром и сауной. Полтора миллиона рублей истратили и не жалко. Такого, как у нас, нигде в области нет. Это заслуга нашего первого секретаря. Он у нас большой энтузиаст спорта и, кстати, заядлый шахматист.
   Мы поднялись на второй этаж, где находился шахматный клуб.
   -Знакомтесь, это наш врач Любовь Андреевна. Будет обслуживать наш турнир. А это главный судья, Павел Борисович.
   Я не верил своим глазам. Передо мной стояла красивая женщина: блондинка с модной короткой стрижкой, в джинсах и белом халате. Ей можно было дать не больше лет двадцати восьми.
   -Люба?- сердце у меня застучало. -Не может быть! Неужели это ты?
   -Павел?!- голос у Любы дрогнул. -Ты еще меня помнишь?
   -Вот уж действительно,  пути - дороги неисповедимы. Так ты здесь живешь. Здраствуй, Люба. Отойдем в сторонку, мне надо с тобой поговорить...
   -Ты замужем?
   -Да, была.
   -Разошлась?
   -Нет. Муж умер год назад.
   -Прости. А дети есть?
   -Дочка — семи лет. А ты как живешь? Женат?
   -Да. У меня двое: дочь девяти лет и сын восьми... Сколько же мы с тобой не виделись? Постой, дай вспомнить.
   -Семнадцать лет, - сказала Люба. -Ты заходи ко мне в гости. Я здесь живу уже восем лет в своем доме. С дочерью познакомлю. Она у меня скоро в школу пойдет. Посидим-поговорим. Часов в восемь приходи.
   Второй тур закончился в пятом часу, и я сразу пошел в гостиницу. Открыв дверь в номер, я увидел растянувшегося на диване Адольфа Львовича, который мирно спал, приняв определенную дозу ''снотворного''.
   Я снял туфли, повесил на спинку кресла пиджак и прилег на кровать. В номере стало тепло, видно дежурная сдержала свое слово.
   Я задумался. Прошлое, казавшееся таким далеким, вдруг приблизилось, и я его ощутил его горячее прикосновение.
 
            3.
 
 Я познакомился с Любой семнадцать лет назад, когда работал на фабрике пианино ''Иртыш'' столяром. Перед октябрьскими праздниками к нам в цех приняли двух девушек. Одну поставили на конвейер ученицей регулировщицы механики. Другую — на полировку. Ту, что на конвейере - звали Любой, это я потом узнал у настройщицы
   Яркая блондинка, с большими, чуть раскосыми на восточный манер глазами, с очень узкой талией, про которую говорят ''осиная''- причем эта талия так сочеталась с широкими и крутыми бедрами стройных ног, что когда я смотрел на нее - голова кружилась и сознание туманилось. Такой красивой девушки мне еще не приходилось встречать, да и не только мне одному. Всем мужчинам фабрики она очень понравилась - а парнях я уже не говорю. А наш мастер Василий Морозов лишь поднимал большой палец кверху и говорил:
   -Вот это дивчина! Кажется, отдал бы всю свою жизнь за один день с ней.
   Я тогда работал на прифасовке. Так называлась операция подгонки футора с приклееной декой под чугунную раму, на которую натягивают струны. А рама весит немного-немало девяносто килограмм.
   Я от природы не хлюпик, но после года работы на этой операции, чугунные рамы у меня начали ''летать'' словно коробки из под конфет. Я сильно раздался в плечах и мог выжать правой рукой на силометре сто килограмм. Мне исполнился двадцать один год. Я был здоров, силен, девушки мне улыбались и , кажется, сама жизнь улыбалась мне.
   Любу я сразу заметил. Да ее и трудно не заметить. Мимо такой не пройдешь.
   Я в тот же день написал записку, подписавшись двумя инициалами ''П.Б.'',  поднялся на третий этаж - там
находилась  раздевалка и положил записку в карман ее осеннего пальто. Но, очевидно, перепутал и попал не в ее пальто, а — подруге, той, что работала на полировке.
   Вечером, перед концом смены, весь цех знал о записке, а наш сборочный был в основном молодежный. Стали искать. Подозрение пало на Попова Бориса — был у нас такой парень: балагур, любитель поиграть на гитаре, особенно в рабочее время. Ему только двадцать, а он уже ходил женатым.
   Я был ни жив, ни мертв от стыда, что меня раскроют, хотя теперь, оп прошествии стольких лет, не могу понять — чего я опасался?
   Через несколько дней заметил, что Люба во время работы нет-нет да и посмотрит в мою сторону. Потом наши взгляды начали встречаться. Мне нужно просто подойти к ней, а я все тянул, что то меня останавливало.
   А вечером дома, когда ложился спать, долго не мог заснуть, сжимая подушку.
   Так продолжалось около месяца. Взгляды наши встречались все чаще, все продолжительнее — причем я долго не мог выдержать ее прямой взгляд и первым отводил глаза.  В конце концов я решился:
   -''Мужчина я , или тряпка?'' Увы, в то время я не был ни тем, ни другим.
   Утром я встал на работу раньше обычного на час, достал свой единственный костюм, отутюжил его, как мог. Чтобы не вызвать подозрений — сказал родителям, что сразу после работы иду в театр.
   В тот же день я твердо решил: Подойду к Любе, скажу, что люблю, а там будь что будет. Сегодня или никогда!
   Весь день на работе был, как не свой. Не мог глаз поднять на Любу — ждал обеденного перерыва.
   -''Павел, уж не заболел ли ты?''- подошел ко мне мастер Морозов. Откуда ему было знать, что со мной.
   Никто в цехе ни о чем не догадывался. С трудом доработав до первого перерыва, я пошел посидеть в курилку. Хотя я сам и не курил, но в перерывах мы-молодые парни собирались на лестничной площадке между вторым и третьим этажом, чтобы поболтать и немного передохнуть.
   Я первым пришел в курилку и увидел, что на лестничном марше, ведущем на первый этаж, стояла моя Люба, и ее обнимал Витька-струнщик, этот длинный вопросительный знак. Причем Люба, если и не поощряла его, то и отталкивала как-то нехотя.
   Словно острой бритвой полоснуло по сердцу. Я растерялся на миг. Мне захотелось подскочить к нему и ударить по его гнусной роже. Я с трудом взял себя в руки, повернулся и пошел а цех на свое рабочее место. Как я доработал в тот день - не помню. Помниться лишь мучительный, жгучий стыд и боль.
   Прошло немного времени: неделя две, или три. Я больше старался не смотреть на нее, но по ночам, лежа в постели, так ясно видел ее, такую теперь далекую, так сильно сжимал руками железные прутья  у спинки кровати, что они выгнулись дугой.
   Однажды в курилке ко мне подошел Мишка по прозвищу ''Черный''. Все его уважали, а точнее побаивались, так как он просидел два года в колонии за драку.
   -''Павел,- сказал он,- ''Люба плачет. Говорит: -Почему ты к ней не подходишь?''
   Я опешил. ''Не может быть — разыгрывает''-, хотя чувствовал, что это не так. Мишка ''Черный'' сам был неравнодушен к Любе и не кого к ней не подпускал. Он бы со мной на эту тему не стал шутить. Но я был слишком горд и потому глуп.
   Я так и не подошел к ней и не смотрел на нее, а она, наверное, мучилась: -''Что произошло? Почему он так изменился?''
   Она тоже была гордой девушкой, что, впрочем, при ее красоте и не так трудно. Как только на фабрику приезжал какой-нибудь корреспондент, так обязательно возле нее крутится и снимает по несколько раз. Однажды ее сняли на обложку медицинского журнала. Я достал этот журнал и храню его до сих пор.
   Каждый день я приходил не к девяти часам, как положено, а - к восьми. До девяти успевал прифасовать один корпус, просверлить и нарезать хоры на штегах, а потом сидел и ждал ее.
   Смотрел через окно, как она идет по улице, потом, как она шагает по цеху. Она теперь не замечала меня, словно я не существую. Вечером все становилось наоборот. Она ловила мой взгляд — я был непреклонен.
   В феврале наш резонансовый участок перевели на первый этаж. Люба плакала, а я был все тем же ослом. Почему мы так глупы в двадцать лет?
   Нам кажется, вся жизнь еще впереди-некуда спешить. Помнится, только вчера мне было двадцать, а сегодня уже тридцать восемь. Время бежит, как горная река.
   Я часто себе задавал вопрос: ''Чего я боялся? Неужели любви? Не знаю. Я любил Любу и долго не мог забыть ее.''
   А она через год уволилась, поступила в медицинский институт и слышал вышла замуж только в двадцать пять лет. Значит теперь ей тридцать пять. А ведь я знал и помнил ее всю жизнь восемнадцатилетней девушкой.
   Я тоже долго не женился. Лишь в двадцать восемь лет сыграли свадьбу, в один год с Любой. Женился по любви, люблю ее и сейчас, хотя живем уже десять лет.
   Люблю свою дочь Надежду и сына Руслана. И как подумаю, а что если бы Люба вышла за меня — были б мы счастливы, или нет?
   Но с другой стороны, если бы я женился на Любе — у меня, даже страшно подумать, никогда не было бы такой дочери Надежды и такого сына Руслана. НИКОГДА.

4.

   Без пяти восемь я вышел из гостиницы.
   -''Что-то левая рука болит. Простудил, или отлежал? Однако, как неприятно.''
   Люба жила неподалеку — всего в двух кварталах от сюда.\Она занимала половину типового домика с приусдебным участком. Я поднялся на крыльцо, постучал и открыл дверь в сени.
   Навстречу вышла девочка с длинными темными волосами и большими голубыми глазами.
   -Дядя, вы в гости к нам пришли?
   -Конечно. Давай знакомится. Меня зовут дядя Павел. А тебя?
   -Анютой. Можно просто Анной, так меня мама зовет. А вы ночевать останитесь?
   -Павел, заходи в дом,- раздался из нутри голос Любы,- Анна проводи. Я сейчас.
Я зашел в прихожую — снял куртку и шапку.
   -А ботинки у нас тут ставят,- сказал Анюта.
   -Идемте в большую комнату. Мама сейчас пирог с урюком и клюквой принесет. Я его очень люблю и дядя Володя тоже. А вы любите?
   -Очень. Я сел за круглый стол, на котором уже стоял самовар, огляделся по сторонам.
В комнате на два окна, кроме стола, находился цветной телевизор на ножках, два глубоких кресла, диван и три стула. На полу и одной из стен было по ковру.
   -А вот и пирог. В комнату вошла Люба в простом ситцевом платье, которое так удивительно шло ей, подчеркивая женственность и неуловимое обаяние.
   -Будем пить чай. Тебе покрепче?
   -Да.
   -Мне тоже покрепче и три куска сахару. Я сегодня спать не буду.- Анюта по хозяйски устроилась на стуле.               
   - Я уже большая, как школьница, а ты мам — как две школьницы. Я люблю, когда гости.
   -Анна , не болтай ногами. Павел, возьми.- Она подала на тарелке большой кусок пирога.
   -Прости, может хочешь выпить? У меня есть.
   -Нет, нет. Я не пью.
   -А дядя Володя пьет и курит. А ты куришь сигареты ''Космос''?
   -Анна перестань, быстрее пей чай и иди бычка покорми. Он давно ждет тебя, болтушку-не дождется.
   -Ладно. Я сейчас схожу. Только чур пирога мне оставьте. И Анюта упорхнула.
   Повисло тягостное молчание. Я не знал, что говорить.
   -Павлик, расскажи о себе. Как ты жил все эти годы?
   -Рассказывать, собственно, нечего. Ты же знаешь, я еще при тебе увлекался шахматами, играл в турнирах. Получал разряды: третий, второй, первый, затем-кандидат в мастера. Предложили тренером в новый Дворец пионеров — проработал там пять лет. Сейчас уже два года в детской спортивной школе.
   -Я тебя видела в кино. Зимой как-то пошла в клуб — смотрю журнал ''Сибирь на экране'' и, вдруг, вижу — ты какой-то кубок получаешь и диплом.
   -Это мы кубок ''Дружбы'' в Новосибирске выиграли.
   -Я так обрадовалась. Я сразу тебя узнала, а потом плакала... Все вспомнила. Как я выгляжу теперь?
   -Ты просто красавица. Красивей тебя я не встречал никого... Прости за бестактный вопрос. Като этот вездесущий дядя Володя?
   -Жених. Ух у меня хватает, как у Пенелопы. Обложили совсем. Жаль Одиссея нет.
   -Люба! - я передвинулся у ней вплотную и заглянул в бездонные голубые глаза,- ради бога скажи только правду и, пожалуйста, не делай поправку на время. Ты тогда Любила меня?
   -Любила ли я?! Да я все ночи проплакала в подушку... Я боготворила тебя — потом возненавидела. Мне казалось, что ты специально творила тебя — потом возненавидела. Мне казалось, что ты специально и хладнокровно издеваешься надо мной. Я не могла больше терпеть и ушла с фабрики. А сердце мне подсказывало все эти годы, что ты любишь меня.- Она в упор смотрела, словно расстреливая меня своими немигающими глазами — проникая взглядом душу, и некуда спрятаться от этих глаз.
   У меня закружилась голова, застучало в висках. Голову сжало, словно железным обручем. Я почувствовал какую-то тупую боль в левом плече-голова качнулась...
   -Павлик!- последнее, что я услышал и потерял сознание.


     Очнулся на диване, покрытый пледом.
   -Наконец. Как же ты меня напугал! Ну ничего, я тебе кардиомин поставила — сейчас будет легче. Люба села на краешек дивана и взяла мою левую руку в свою.
   -Пульс уже в норме. Сейчас давление смерю. Анна,, принеси мне аппарат — тот, что с грушей.
   -Дядя, а вы не умрете? Мой папа тоже сердечником был,- сказала Анюта, когда принесла аппарат.
   -Анна, не болтай ерунды! Лучше принеси из аптечки ампулу с камфорой и налей в грелку горячей воды.
   -Павлик потерпи немного, сейчас еще укольчик поставим.
   Люба зажгла свечку, разогрела на ней ампулу с камфарным маслом, сделала мне укол в левую руку и приложила грелку.
   -Держи вот так. Она положила ладонь на лоб, затем пригладила мне волосы. И это прикосновение напомнило мне нежные материнские руки. Я перехватил ее руку своей.
   -Больной, вам нельзя двигаться! Лежите смирно,- Люба улыбнулась и пригрозила пальцем. -Закрой глаза и постарайся уснуть. Я побуду с тобой.
   -И я тоже побуду с тобой, дядя,- сказала Анюта, подтягивая к дивану стул.
   -Нет дорогая — пора спать. Пойдем.- Люба взяла дочку за руку и пошла.
   Я испытывал какое-то новое состояние. Ощущение невесомости, тепла и какой-то смутной тревоги.
   Спать совсем не хотелось.

5.

   Я возвращался в город на рейсовом автобусе и мысленно прокручивал всю свою жизнь, как в видеомагнитофоне.
   Мне уже тридцать восемь. Что я приобрел и чего добился? Кроме детей — ничего не приобрел, а так, если хорошо подумать — лишь суетился. Даже высшего образования не получил...
   Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я был мужем Любы? А впрочем, хватит об этом. Видно правду говорят: ''Нельзя дважды войти в одну реку.''
   А за окном светило яркое весеннее солнце, и лишь километровые столбы проносились мимо, как прожитые годы.
   Сколько их еще осталось?