Мы были на западном склоне

Мы были на западном склоне.
Здесь для горнолыжников спуск в эту сторону запрещён- лавиноопасная обстановка. Но за то море света и тепла. Тяжелые горнолыжные ботинки мгновенно отходят от морозной снежной пыли и покрываются мокрыми капельками. Я невольно пригрелся.
Нас человек пять потихоньку от инструктора укатили сюда, все остались на горизонтальной полке, на островке, а я скатился дальше по желобу, как будто специально сделанному, и даже лыжи идут мягко, не то, что по снежному бетону.
Мне что- то машут, криков не слышно, слишком далеко….
Жаль.
Надо подниматься, я отстёгиваю лыжи и стараюсь выйти на плотный снег, смотрю на верх. Наши там веселятся, подпрыгивают, размахивают руками. Ну как дети, что не боятся строгой воспитательницы.
Я с пробуксовкой, но «черпаю»  вверх, что бы не утомлять глаза смотрю на черно-синее небо, на сахарный склон вершины, вижу как появляется нитяное облако, быстро растёт над гребнем, сворачивается, и опускается вниз, скручивается в бело- серое облако, вот куда надо смотреть! Сейчас поднимусь, расскажу, какую красоту пропустили.
Я уже выбрался на плотный снег, как почувствовал сильный гул.
"Скорее всего лавина."
Точно лавина!
Только лавина не на нашем склоне, гул идёт со спины, я оглядываюсь, странно, там всё мёртвено- спокойно , я бесспорно уже догадываюсь, откуда под ногами рыхлая крупа, и как образовался этот желоб, и почему они там на верху плясали. Я вижу как они, кто с одной лыжней, кто кубарем не стыдясь девчонок скатываются под каменистый выступ- островок на котором только что стояли.
Странно, вроде бы как будто бы стихло, но их там, на верху только накрыло туманом, а у меня тут так же жарко и ярко.
Надо уходить с этого огромного каньона, но я только держу в руках лыжи и озираясь вижу, что стою в самом центре желоба. До островка плотного снега, мне не добежать, не успеть, если бы лыжи, дурак, не отстегнул, хотя бы скатился по диагонали.
Я как- то вяло отворачиваю от того, что идёт сверху, сажусь на снег и ватными руками пытаюсь пристегнуть лыжу, другая уходит вниз по склону от меня.
Нет. Пожалуй слово «дурак», которое вертится у меня на языке не подходит- вернее слово «Судьба».
Я становлюсь на четвереньки, мешает встать лыжа, но и отстегнуть её уже нет ни сил, ни желания. Я смотрю на верх, опять на верх, может она уйдёт по другому руслу?
Но нет.
Стало холодно, это туман, снежная пыль на лице. Я всё таки отстегнул лыжу, и не спеша пошел по рыхлому зернистому снегу.
Стало совсем холодно. И я пошел бодрее, видимость упала до нескольких шагов, уже не видно края желоба, и я почти успокоился, стало как- то чуть уютнее.
Лавины я так и не увидел.
Сначала был свист, потом «ФА- У!», переходящий в рёв, и меня стало трясти этим звуком о гору. А потом я плавно разгоняясь на животе заскользил вместе с этой белой кипящей рекой.
На секунды я поднялся над потоком, перевалив какой- то выступ и дальше отвесно падая пошел вниз.

Снег стал таять, превращаться в капли, стало совсем темно и тепло. Скорость постепенно снижалась, бережно, долго дотягивала меня до полной остановки.
В мокром саду сильный приятный запах тропической ночи.
Через мокрые листья я вижу свет, это похоже на корпус санатория. По отвесному заросшему склону я спускаюсь до ограды, по ту сторону вплотную стоят застеклённые лестничные марши огромного здания, на лестничных площадках разбиты экзотические сады. На ступеньках стоят двое, скорее всего музыканты, один из них показывает где можно сойти с ограды на застеклённые конструкции лестницы.
С огромным мокрым листом похожим на платан я перелезаю на открытую раму, потом между двух стёкол вброд перехожу аквариум с плавающими такими же листьями и попадаю на лестницу. Я пытаюсь объяснить, что меня снесло с горы вниз в долину снегом. Музыкант любопытно на меня разглядывая щёлкает замком на футляре и кричит куда- то на нижнюю площадку:
«Мироныч, это наверное к тебе?».
Потом мне поясняет: "Это у нас пилот. Он здесь уже давно."
 Долго молчали, я уже высох, успокоился, как- то пытаюсь продолжить разговор начинаю с нейтральной темы: «А вы уже ужинали?»,их это развеселило, и один мне даже с какой- то озорной радостью ответил
- Здесь не ужинают, и не обедают. Только отдыхают.
Ко мне подошел, моложе лет сорока, человек в белой рубашке, галстук заправлен в карман - это похоже и есть Мироныч.
Он примирительным тоном обратился сначала не ко мне, а к музыкантам:
 -Ну что вы его разыгрываете по нотам, как концерт?--потом уже ко мне -Значит так, спокойно спустимся в корпус, там выберешь койку, можешь со мной рядом, я у входа, как дежурный, жду когда вызовут. Мы здесь вчетвером на весь корпус. Здесь принимаешь, ждут, а вернее дожидаются… А так- отдыхай, располагайся, вызовут ещё не скоро. Ты только не волнуйся, здесь никуда не спешат, здесь всё спокойно, всё позади, худшее….Мы все сюда попали по таймеру- кто ушел по секундомеру, по вызову, вернее по заказу сверху- нам идёт большая скидка. Уже три балла вытягиваем! Единственно, чего здесь нельзя делать, ни добавить, ни убавить ни одного кадра на плёнке. Я о себе не рассказываю, ты сам завтра можешь посмотреть мою плёнку, да и все наши – он остановился, потом сказал – Ну ждём, ты тут только не сиди.

Я уже давно понял, где я, и что теперь?
Я сижу на лестнице, как в детстве, мокрым лицом упираюсь в колени, и знаю, что другая моя часть лежит с выбитыми зубами и полным ртом окровавленного снега где- то там, на горе, и что кто- то явно жалея меня не дал увидеть последних подробностей, последних кадров на плёнке.

Господи, Ты, кто там на верху, прости нас хотя бы за то, что мы так трепетно прощаемся с твоим подарком- подаренной тобой жизнью.

Этим мерным роликом плёнки