БУРЯ

Бренчание усиливалось и, в конце концов, дошло до сознания. "Проклятый будильник" – сквозь сон подумал Сашка, но уже в следующий миг он соскочил с кровати и побежал в туалет умываться.
– Проснулся?– сквозь шум воды послышался голос бабушки, которая суетилась на кухне, готовя завтрак.
– Угу. – промычал Сашка, вытираясь полотенцем.
– Вот и хорошо, потому что тебе сегодня отнюдь нельзя опоздать. – Бабушка наливала горячий чай, который своим ароматом быстро заполнил кухню. – Игорь Иосифович говорил, что к отчетному концерту музыкальной школы осталась одна неделя, и что тебе еще надо довести до ума заключительную часть "Бури".
Упоминание об отчетном концерте окончательно пробудило Сашку к жизни. Да-да, заключительная часть… Там все время ускоряется темп, а эти шестнадцатые ноты… Сашка чуть ли не ляпнул: "Напридумают тут!". Но роптать на некого композитора, который "напридумал" не было никаких оснований: те шестнадцатые ноты, в которых пальцы путались, чуть ли не закручиваясь в фигу, это же его, Сашкины ноты! А "Буря" – это его первое музыкальное произведение, которое через неделю должно прозвучать со сцены Дворца культуры в его, Сашкином, исполнении. Конечно, можно было бы и проще написать эти пассажи шестнадцатыми нотами, но в голове музыки было намного больше, чем он, ученик четвертого класса музыкальной школы, мог физически исполнить на своем любимом баяне. Вот и вышел такой переплет: идя на некоторый компромисс с собственной совестью, Сашка хотел по возможности ближе воссоздать пальцами то, что слышал в себе,  и написал такие пассажи, которые вот уже второй месяц не удается исполнить чисто, без помарок.
– Ну, ничего! Я упрямый! Не должно быть такого, чтобы какие-то там пассажи были умнее меня.– думал Сашка, в сотый раз пробегая пальцами по круглым пуговицам баяна.


* * *

Дорога в музыкальную школу была и близкая, и далекая. Близкой она была чаще всего, когда с зеленой папкой с рельефной лирой Сашка быстро сбегал с третьего этажа, выходил во двор, поворачивал направо и, перебежав дорогу, держал направление на небольшой мостик, за которым начинался городской парк культуры и отдыха. Парк был большим, с хорошими асфальтированными аллеями. А с обеих сторон этих аллей росли, взлетая в небо, тополя. Однако, красота аллей не очень бросалась в глаза, потому что аллеи проектировали какие–то неизвестные Сашке архитекторы, которые, по его мнению, ничего не понимали в нормальном передвижении кратчайшими путями. Поэтому почти сразу за мостиком Сашка брал левее и шел по тропке, которая довольно существенно сокращала путь к музыкальной школе.
Городская музыкальная школа отнюдь не походила на храм искусства, в котором прививались умения и навыки игры на разных музыкальных инструментах. Старенькое двухэтажное здание, побеленное в розовый цвет, частично пряталось за яблонями чьего-то сада С поздней осени и до ранней весны здание музыкальной школы было довольно тихим. Но с приходом весеннего тепла распахивались окна кабинетов и самым разнообразным, не очень слаженным звукам музыки уже ничто не мешало лететь навстречу аллеям парка, сливаясь с птичьим пением и шелестом листвы. А во вторник и пятницу в четыре часа для Сашки начинался праздник: именно в это время начинал репетицию симфонический оркестр и далеко в парке было слышно звучание скрипок, кларнетов, валторн, труб и тромбонов. Казалось, мир расступался вокруг Сашки, все переставало существовать, становилось незаметным и лишь ее высочество Музыка властвовала в душе мальчугана. Он часто стоял под окнами небольшого зала музыкальной школы и заслушивался не только музыкой, которая доносила со второго этажа, но и теми короткими, четкими, а временами чрезвычайно остроумными замечаниями, которые темпераментно выкрикивал такой, как тогда казалось Сашке, строгий, всесильный и недосягаемый Григорий Иванович Пицюра. Сашка очень уважал Пицюру за его большую популярность в городе, а еще больше боялся Григория Ивановича за его шумную и временами эксцентричную манеру разговаривать с коллегами-музыкантами и учениками. Эта манера совсем не была подобна манере Сашкиного преподавателя по баяну Игоря Иосифовича.


* * *

Когда почти два года тому назад (Сашка в самый раз должен был пойти в третий класс по баяну) домой позвонили по телефону из музыкальной школы и сказали, что Сашкина преподавательница выехала из Борислава куда-то в другой город и теперь его будет учить Игорь Иосифович Нижник, родители чему-то обрадовались. Сашка тогда еще не знал, что его учительница Алла Павловна как-то в конце второго класса сказала при встрече маме, что та зря платит деньги и что Сашка целиком бесперспективный ученик. И вот теперь сама судьба вмешалась и что-то (Сашка это интуитивно ощущал) должно было измениться. Но изменится ли к лучшему? Этого Сашка не знал, как не знали и его родители. Он помнил лишь, что когда заканчивал второй класс общеобразовательной средней школы, к ним на урок пришли преподаватели из музыкальной  школы и стали предлагать всем, кто захочет, принять участие в прослушивании для поступления в музыкальную школу. Сашка хотел. Очень хотел. Ему давно нравился такой хороший, блестящий и звучный баян, на котором играла их учительница на уроке пения Мария Николаевна Парийчук. На перерыве целой группой одноклассников начали спорить и обсуждать, следует ли идти в музыкальную школу, или нет. К счастью, лучшие Сашкины друзья Толик и Славик тоже решили идти попробовать свои силы. В назначенный день все трое пришли утром в музыкальную школу. Там было много людей и очень шумно. И вот наступила тишина и какой-то статный мужчина громко сообщил, что прослушивание состоится на втором этаже в зале и все желающие должны занять очередь. Один за другим мальчишки и девчонки заходили в зал и скоро возвращались назад кто взволнованный, кто печальный, а кое-кто и веселый. Очередь продвигалась довольно быстро и Сашка ощутил, что чем ближе подходил к дверям зала, тем сильнее где-то там под рубашкой нарастало волнение. Он смутно помнил, как все происходило, но то, что попросили спеть один куплет какой-нибудь песни, а потом простучать то, что простучал тот статный мужчина (как оказалось потом, завуч Николай Васильевич Фалин). Потом еще надо было на слух угадать клавишу на рояле, но от волнения Сашка уже этих подробностей не припоминал.
Потом были первые уроки, на которые Сашка не шел, а летел. В первую неделю отец принес взятый напрокат в музыкальной школе баян. Вечерами вместе с мамой, которая до этого времени не имела никакого музыкального образования, учили уроки на баяне: Сашка учил ноты  и мама вместе с ним, он давил на клавиши, а мама проверяла, как могла, так или нет он это делает. Спустя некоторое время у Сашки появился собственный тульский баян, который через "Посылторг" был заказан в самой Туле. Но тот большой подъем, который был в начале учебного года, куда-то потихоньку испарился. Учительница Алла Павловна начинала визжать и обзывать по-всякому при любых ошибках, била по пальцам, по рукам, ставила то "двойки", то "тройки" в дневнике, собственноручно писала огромные домашние задания, которые Сашка вместе с мамой старался добросовестно выполнить. О том, что совершается на уроках, Сашка, конечно, не рассказывал никому, потому что был приучен, что когда на него кто-то кричит, значит, он виновен. Так всегда было дома. Но дома на Сашку очень редко кто повышал голос, не то чтобы кричал, потому что для этого почти никогда не было оснований. А здесь он на каждом уроке ощущал себя во всем виновным, становился каким-то затюканным. И любимый баян под конец первого класса уже стал бременем, которое не хотелось тянуть.
Но наступили летные каникулы и за три месяца Сашкина детская память упрятала куда-то глубоко обиды и визжание Аллы Павловны. Потом наступил новый сентябрь, Сашка пошел во второй класс по баяну и все снова стало так, как и было. Даже хуже. Однажды он намекнул маме, что больше не хочет ходить в музыкальную школу, но мама только рассердилась: как, дескать, это так, тебе купили баян, заплатили такие деньги, круглый год платили за твое обучение в музыкальной школе и что теперь?! Сашка не знал "что теперь?", но ясно было, что надежда на понимание со стороны родителей исчезла и что хочешь не хочешь, а продолжать ходить в музыкальную школу все же придется.
До конца второго класса он уже не летел, а плелся на уроки баяна и с наслаждением ждал наступления каникул, на то благословенное время, когда не надо будет идти в «музыкалку».


* * *

И вот наступил новый сентябрь. Сегодня третьеклассник музыкальной школы Сашка впервые шел на урок к новому учителю. Мостик… Парк… Знакомая тропинка… Музыкальная школа… Он отворяет входную дверь, поворачивает направо… Еще одна дверь, длинный коридор… Сразу направо учительская, слева класс тромбона… Дале классы направо и налево, а в конце коридора деревянная лестница на второй этаж. Еще раз направо. Вот он, кабинет №10. Сашка ощущает, как учащенным ритмом дает о себе знать сердце… Какое-то непонятное ощущение нарастающего волнения… но разбираться с ним уже нет времени: дверь отворилась и на пороге он – известный далеко за пределами Борислава и области поэт Игорь Нижник, такой одновременно маленький, щупленький и недосягаемо большой. Сашка не только в детстве, но и значительно позже, когда сам уже был взрослым человеком, комплексовал перед выдающимися людьми. Пусть даже они были выдающимися лишь в одном Бориславе, Сашке было достаточно уже только этого факта, чтобы впасть в какой-либо непонятный ступор. Уже после урока, когда Сашка торопливо шел домой, чтобы рассказать бабушке, а потом и родителям о своих впечатлениях от нового учителя, он сделал для себя "гениальный" вывод: «Та-а-к! А Игорь Иосифович – не Алла Павловна!». В эту фразу Сашка вложил значительно больше эмоций и содержания, чем мог сформулировать словесно. Да и возможно ли было ждать от двенадцатилетнего пацана точного анализа того, почему не визжит, а спокойно и чрезвычайно интеллигентно реагирует на ошибки своего ученика Игорь Иосифович. Почему смесь запаха одеколона "Шипр" с запахом от прокопченных дымом сигарет "Орбита" пальцев Нижника была куда приятней тонкого аромата дорогих духов Аллы Павловны. Почему изысканный украинский литературный язык, в котором о содержании некоторых неслыханных прежде слов оставалось лишь догадываться, звучит значительно ближе Сашкиной душе, чем российское "вряд ли что-нибудь получится из такой бездари, как ты".


* * *

Проходили дни, проплывали недели, едва ползли четверти учебного года. И вот весенний академический концерт, после которого Сашка должен был превратиться в ученика четвертого класса. Не все пошло на академическом концерте так, как хотелось Сашке и его преподавателю. Сказалось волнение, из-за которого пальцы несколько раз нашли "знакомые" ноты, а в одном месте вообще запутались и пришлось остановиться… Потом, конечно, продолжил, но впечатление от исполнения уже было утрачено. Однако "четверка" за академический концерт в дневнике значила для Сашки очень много. Да, конечно, где-то в глубине души еще искорками пробегало сожаление от неудачи на академическом концерте, но снова хотелось брать в руки баян и, без подсказок со стороны взрослых, заниматься еще и еще, чтобы непослушные пальцы больше не искали "знакомые" ноты, чтобы самому себе – и прежде всего самому себе – доказать, что слово "бездарь" – это не о нем.
Поэтому Сашка, отдыхая на летних каникулах с друзьями, не забывал о баяне. Его не надо было подгонять, он с удовольствием закрывал дверь в свою комнату, садился на стул, ставил на подставку ноты и вспоминал старые, изученные раньше произведения, разбирался с новыми, еще незнакомыми. Все чаще Сашка ловил себя на том, что кроме игры по нотам он старается что-то добавить от себя. Нет, это еще не была ее величество композиция, но это уже были первые неуверенные шаги навстречу ей.
Где-то в августе, когда Сашка в очередной раз занимался игрой на баяне, на город начали надвигать черные тучи и в комнате стало так темно, что можно было включать свет. Сашка любил наблюдать за буйством стихии, стоя возле окна, из которого открывался хороший вид. Вот и в тот день началась сильная гроза, и на этот раз она принесла не только молнии, гром, дождь и ветер. Она принесла Сашке желание описать это звуками музыки. Не дождавшись конца грозы, он открыл чистую нотную тетрадь, взял карандаш и…
Ничего не произошло. Он ощущал в себе целый водопад звуков, большой симфонический оркестр играл еще неслыханную никем музыку, но физически выразить ее в нотных каракулях Сашка не мог: ему не хватало элементарных знаний оркестровой инструментовки и технических возможностей инструментов симфонического оркестра. Скоро Сашка с разочарованием отметил, что та волшебная музыкальная картина, которая так могущественно звучала в нем еще несколько минут тому назад, растаяла, как гроза за окном. С крыши вода уже не лилась ручьями, а лишь едва накрапывала, небо уже не было черным и по нему быстро проплывали одинокие седые тучки. В голове от могущественной музыки почти ничего не осталось, только какие-то невыразительные отрывки. Он бессильно бросил карандаш в нотную тетрадь…


* * *

За завтраком, жуя испеченный бабушкой пирожок, Сашка невнимательно, краем уха прислушивался к радиоприемнику, по которому транслировали какой-то спектакль.
– Мне очень хочется создать новую поэму, – донес из радиоприемника голос актера, – но я не знаю с чего начать!
– Начните с названия, уважаемый. – послышался ответ второго актера. Сашка перестал жевать, а рука с пирожком зависла на полпути между столом и ртом. "Начните с названия…", повторил про себя Сашка. "Это же идея!". Он порывисто поднялся и чуть ли не побежал в свою комнату. Какой-то миг он искал нотную тетрадь, наконец, открыл ее, и над первым нотоносцем далеко не каллиграфическим почерком написал: БУРЯ. Потом малость задумался и дописал кавычки в начале и в конце слова: "БУРЯ". Послышались быстрые шаги бабушки.
– Что произошло? Чего ты не завтракаешь?
– И ничего не произошло! – едва раздраженно ответил Сашка. – Сейчас приду. В голове не звучало даже крошки мелодии, только эхом повторялась фраза из радио спектакля: "Начните с названия…".
Сашка уже и не помнил, сколько дней он ходил возле открытой на первой странице нотной тетради, сколько раз он садился за баян и что-то наигрывал и наигрывал, но все было тщетно. Ничего такого, что напоминало бы ту, услышанную во время грозы музыку, из-под Сашкиных пальцев не получалось. А получалось что-то примитивное, что-то такое плачевно-простое, что записывать его не было никакого желания. Хотя Сашка твердо знал, что этот примитив он бы смог записать безупречно.
– Удивительно, – думал Сашка, – то, что могу записать – не хочу, а то, что хочу… Где-то что-то подобное я уже слышал. Ага! Вспомнил! Фильм "Кавказская пленница": имею возможность купить козу, но не имею желания, имею желание купить автомобиль, но не имею возможности… Стоп! А может, следует все же записать то, что идет в голову, а потом додумать, доработать?
Работа над "Бурей" продолжалась несколько дней. Сашка не считал, сколько раз ему пришлось затачивать карандаши, сколько тактов и нот были зачеркнуты, подтерты резинкой-ластиком и снова записаны. В конце концов, произведение было готово. В черновике.
В тот же вечер мама, зайдя в Сашкину комнату, краем глаза глянула в открытую нотную тетрадь с "Бурей" и сказала: "Такое впечатление, будто по твоей тетради стадо поросят бегало". Только после этого Сашка обратил внимание, на то, что нотная запись была действительно настолько загрязнена ластиком-"стёркой" и многочисленными исправлениями, что имела довольно неприглядный вид. В творческом запале он не обращал внимания на все помарки, но теперь был вынужден согласиться с мамой: действительно, будто поросята бегали… Сашке стало смешно и он неудержимо хохотал над этими "поросятами".
На следующий день почти три часа, пользуясь прозрачной пластмассовой линейкой, и авторучкой, заправленной фиолетовыми чернилами, Сашка переписывал "Бурю" в чистую нотную тетрадь.
Вечером в тот же день, заметно волнуясь, Сашка предложил маме, отцу и бабушке прослушать его творение. Исполнение было далеко не безупречным, в некоторых местах пришлось объяснять на словах, как бы здесь должно быть. Мама и бабушка сказали, что им все понравилось, а отец одной, но очень точной фразой попал Сашке в наиболее уязвимое место:
– Ты написал лучше, чем можешь сыграть. Вот теперь давай выучи все, чтобы не стыдно было показать кому-то.
– Например, Игорю Иосифовичу, – добавила мама. "Игорю Иосифовичу?", – с волнением подумал Сашка, – но мне не хватит смелости ему об этом даже намекнуть! – Но вслух Сашка этого не сказал. Он вообще промолчал.


* * *

Прошли летные каникулы, а за ними и первые недели учебного года. Как-то вечером мимоходом мама спросила Сашку, показал ли он свою "Бурю" Игорю Иосифовичу.
– Нет. – Коротко ответил Сашка.
– А почему? – не утихала мама.
– Ну… я… – Сашка старался подобрать какое-то удобное слово, но так и не смог. – Я стесняюсь… И вообще… – Сашка запнулся.
– Что вообще?
– Ну он весь такой…
– Какой такой?
– Ну, известный… Член союза писателей Украины, а тут я со своей «Бурей»…
– А если я сама ему об этом расскажу? – с улыбкой спросила мама. Сашка ничего не сказал, только пожал плечами. Он не представлял себе, как это может произойти и каким образом можно будет подойти к Нижнику, хотя понимал, что маме будет значительно легче это сделать, чем ему, Сашке.
Все произошло просто, даже как-то прозаично и обыденно. До этого дня Сашка не знал, что такие сложные (по его мнению) дела, могут так запросто решаться. На следующий день позвонила по телефону мама и сказала Сашке, чтобы он в пять часов был дома. Она придет за ним и они вместе пойдут в универмаг покупать Сашке новые туфли. Они шли через парк к универмагу мимо музыкальной школы. Вдруг им навстречу бодрой походкой вышла небольшая фигурка Игоря Иосифовича.
– Здравствуйте!
– Добрый день!
– Игорь Иосифович! Можно вам что-то сказать? – как говорят, из места в карьер, вдруг сказала мама.
– Пожалуйста. А что произошло?
– Да вот Сашка очень стесняется вам сам сказать, так уж я хочу ему немного помочь: он написал музыкальное произведение, "Буря" называется, и хотел бы вам его показать.
– Я не понимаю, а в чем здесь сложность? У тебя, Саша, завтра урок – вот и приноси свое произведение, хорошо? – Но Сашка только кивнул главой. Его щеки и уши были не просто красными! Они пылали так, что казалось, от них можно прикуривать. Он отнюдь не надеялся на такое внезапное решение своей проблемы! Он просто ни физически, ни морально не был готов к такому повороту событий!
Они простились с Нижником и пошли к универмагу. Сашка шел молча. Он был очень зол на такую мамину бесцеремонность, но в то же время вспоминал, как все просто решилось и злость потихоньку начала угасать.
На следующий день на урок к Нижнику Сашка шел, переполненный разнообразнейшими мыслями, которые роились в голове, перебивая друг друга и споря между собой. Сашка в какой-либо момент даже представил себя зрителем, который наблюдает соревнование мыслей между собой. Тропинка внезапно закончилась и Сашка вошел в музыкальную школу. Еще несколько десятков шагов и вот он, кабинет №10. Игорь Иосифович стоял возле кабинета и разговаривал с учеником. Увидев Сашку, он сказал:
– О, так ты уже пришел? Давай заходи, а я сейчас приду.
Сашка зашел в кабинет, привычными движениями достал из папки дневник, ноты и тетрадь с "Бурей", потом взял баян, автоматически одел ремни на плечи и начал по памяти исполнять свое произведение, с ужасом замечая, как с каждой секундой возрастает волнение, а пальцы двигаются по клавишам так, будто делают это впервые в жизни…
Щелкнула дверная ручка, скрипнула дверь, зашел Игорь Иосифович. Сашка сидел с баяном ни живой, ни мертвый. Его щеки и уши снова пылали. Он в ту минуту не мог ничего видеть вокруг себя, поэтому и не заметил, как Игорь Иосифович быстро бросил взгляд на него, потом взял в руки нотную тетрадь и молча стал просматривать написанное. Потом он удовлетворенно кивнул главой и спросил:
– Записывал ноты сам, или кто-то помог?
– Сам. – хрипло прошептал Сашка.
– На первый взгляд будто все нормально, грамотно. Ну что? Покажешь, как оно должно быть? – Он поставил ноты на подставку, но сел не на свой обычный стул возле ученического, а на некотором расстоянии от него, наверное, чтобы не только слышать, но и видеть эмоциональную сторону Сашкиного исполнения.
Сашка начал. Если сказать, что он волновался, то это бы означало не сказать ничего. Это уже не было волнение, это было какое-то полуобморочное состояние, во время которого человек смутно представляет кто он и где находится. Сердце колотило так, что баян прыгал на коленях, а непослушные руки с онемевшими пальцами упрямо не попадали на нужные клавиши-пуговицы. До середины произведения добраться не удалось…
– Стоп! Я напрочь забыл сделать очень важный телефонный звонок. Так вот, пока я буду звонить по телефону, ты здесь посиди, успокойся… Хорошо! – Нижник вышел из кабинета. Сашка некоторое время сидел совершенно неподвижно. Потом снял баян, поставил его на стул, а сам подошел к окну. В голове гудело, а вместе с тем было совсем пусто, ни одна мысль не отважилась шелохнуться. Сашка не знал, что Нижнику никуда не надо было звонить, что он просто увидел Сашкино нервное состояние и просто дал возможность ему успокоиться и, как говорят, прийти в себя.
Снова щелкнула дверная ручка, скрипнула дверь...
– Ну, успокоился? Так вот, друг любезный: во-первых, запомни себе, что никогда не надо стесняться своих произведений, какими бы они тебе ни казались совершенными, или наоборот, несовершенными; во-вторых, учись держать себя в руках, потому что в таком взволнованном состоянии, которое было у тебя, человек не способен сделать ничего путного, ну и, в-третьих, садись за баян и, в конце концов, покажи свой опус так, как ты его себе представляешь.
Сашка сел. Следует ли говорить о том, что на этот раз исполнение было несравненно более качественным и, несмотря на кучу "знакомых" нот, Сашка смог исполнить свою "Бурю" почти в таком эмоциональном плане, как задумывал!
– Интересно, интересно, – сказал Игорь Иосифович, – в этом что-то есть. И хоть вот здесь, здесь и здесь, – он показал карандашом на отдельные места в нотах, – довольно наивно, но вообще задумано неплохо, есть и определенные черты музыкальной формы… Итак, включаем это произведение в программу твоего академического концерта. По сложности твоя "Буря" даже превышает сложность произведений для учеников четвертого класса, но это не главное, понимаешь? А что касается твоих композиторских способностей, то, наверное, надо будет тебя показать Пицюре.
– Григорию Ивановичу? – едва слышно спросил Сашка.
– Ну, да! А что? Ты знаешь какого-то другого композитора Пицюру?
Конечно, Сашка не знал другого, но мысль о том, что придется исполнить "Бурю" самому "недосягаемому" Пицюре крайне огорчила Сашку. Он же снова разволнуется, снова исполнит паршиво… Что о нем подумает Григорий Иванович? Вдруг отворилась дверь кабинета и на пороге встал… Пицюра.
– Ты не забыл, где мы должны через полчаса быть? – спросил он у Нижника.
– Нет, не забыл. Кстати мы здесь вот о тебе только что упоминали. – Пицюра изумленно поднял брови и его роскошные казацкие усы тоже сделали какое-то удивленное движение.
– А что такое?
– Вот знакомься: это Саша. Он написал свое первое музыкальное произведение и просто желает, чтобы ты его послушал.
– Вот те на! Только хотел пойти покурить… Ну, пусть так и будет. – Григорий Иванович закрыл за собой дверь, прошел к окну кабинета, взял себе стул и сел, приготовившись слушать.
– Играй! – обратился он к Сашке.
У Сашки уже не осталось больше сил волноваться. Столько эмоций за такое короткое время сделали из него целиком послушного и абсолютно спокойного робота. Работа? Но найдется ли в мире такой робот, который с таким эмоциональным запалом исполнит довольно сложное музыкальное произведение? Сашка играл на одном дыхании. Это было пока лучшее исполнение "Бури". Даже "знакомых" нот не было… почти… Пицюра, казалось, был удовлетворен.
– Хорошо, на самом деле хорошо! – эмоционально воскликнул Григорий Иванович, – но тебе нельзя теперь останавливаться. Записывай все, что в голову придет и приходи ко мне: будем разбираться. Потом Пицюра пошел по своим делам, урок закончился, а окрыленный и ободренный Сашка летел домой, почти не касаясь земли, чтобы высказать свои впечатления от такого насыщенного событиями дня.


* * *

Дворец культуры напоминал улей. Было много шума, разных голосов людей и звуков музыкальных инструментов. Постороннему человеку могло бы казаться, что здесь господствует хаос. Но это только на первый поверхностный взгляд. Если бы посторонний человек начал присматриваться более пристально и разделил этот хаос на маленькие частички, то он бы понял, что каждая эта частичка – каждый мальчишка или девчонка – заняты своими важными делами – теми, что называются последними приготовлениями к концерту. И только учителя музыкальной школы воспринимали окружающее надлежащим образом. Они чудесно знали, что через несколько минут прозвучит команда к началу отчетного концерта и все распевки, разыгрывания, и повторения вмиг прекратятся и за сценой можно будет услышать, как летит муха.
Вот уже выстроился хор, приготовившись начать концерт. Все команды даются шепотом, а передвижение за кулисами делаются на цыпочках лишь бы не создавать шум.
Сашка нашел свободный стул и поставил на него свой баян. Сашкин выход в программе концерта под пятнадцатым номером, но где-то в глубине то нарастало, то пропадало, чтобы новой волной вернуться, волнение.
Пройдут годы, за ними десятилетия. Сашка уже не будет выходить на сцену сам. Он будет выводить своих учеников, хоры, ансамбли, солистов и каждый раз перед началом нового концерта будет ощущать нарастающие приливы волнения… Не за себя… Уже не за себя… а за таких старательных, таких сосредоточенных перед выступлением, таких родных своих учеников и учениц, которые (он это прекрасно знал!) волнуются больше его, но так же, как и он, стараются не выдать наружу своего волнения. И он перед ними будет изображать, как ему весело, будет шутить, рассказывать какие-то смешные истории, лишь бы выветрить хотя бы частичку волнения из юных душ своих воспитанников…
– Следующим номером нашего отчетного концерта будет премьера. – Долетел до Сашкиного сознания голос Антонины Дмитриевны Кшишовской, преподавателя теории музыки, которая была ведущей концерта. – Предлагаем вашему вниманию музыкальное произведение "Буря". Исполняет на баяне автор – ученик четвертого класса…
– Сейчас назовут мою фамилию, – подумал Сашка и ощутил, как могучая горячая волна откуда-то из-под желудка начала подниматься все выше и выше, вот ее гребень поднялся и, казалось, с грохотом накрыл лицо. Снова вспыхнули щеки и уши. – Ну уж, нет! Фигушки тебе! Не поддамся! Я уже знаю, как с тобой бороться…
– Саша! Чего стоишь? Выходи на сцену! – услышал он встревоженный шепот Антонины Дмитриевны.
Шаг… еще один – закончились кулисы, еще шаг – яркий свет ослепил глаза, еще три шага к стулу, который кто-то уже поставил для Сашки… Сел, поправил баян, левая рука – на месте, глянул на правую – тоже там, где ей и положено быть… Взгляд в зал – снова ослепило глаза, никого не видно… Может там никого нет? Ерунда, были же аплодисменты… Начал играть… почувствовал, как постепенно уходит волнение… Пальцы уже почти не дрожат… Ну, смелее вперед! Чего бояться? Произведение выучено безупречно! Так, одно "скользкое" место миновал… Еще одно… Ну, теперь держись – заключительная часть! Темп растет, громкость тоже, шестнадцатые ноты летят мелким бисером в блестящую темень зала… Последний аккорд… Шум ливня за окном его комнаты… Гроза, буря… "БУРЯ?" Да нет же! Это же аплодисменты!.. Еще аплодисменты, но уже громче, еще мощнее… Встал, поклонился невидимым зрителям и… торопливо зашагал за кулисы.