Валаам

Валаам
На Валаам я собирался 30 лет. И уже думал, что никогда не попаду в этот легендарный монастырь. Я читал о Валааме книги, о его садах, о его скитах, о доме инвалидов, о Валааме финском, читал и Лескова, и Юрия Нагибина, и Шмелева. Жития…
 А потом решил, что и ездить, раз не получается, никуда не надо, достал себе икону Сергия и Германа Валаамских и молился им. Вот и у меня дома Валаам, думал я, тем более, что святые изображены на фоне Валаамской природы и Валаамского Спасо-Преображенского собора.
И все же, через тридцать лет, долгожданная путевка в паломническую поездку приходит ко мне по широкополосному интернету.  Паломническая служба присылает ваучер, посадочный талон, расписание, схему маршрута, и программу пребывания на неделю, расписанную по часам – все что теперь необходимо для посещения Валаама.
 Я и моргнуть не успел, как оказался сначала в поезде Москва – Санкт-Петербург, потом в автобусе Санкт-Петербург – Приозерск, а потом и на катере с прекрасным названием «Валаам», принадлежавшим монастырю.  А потом и в гостинице «Флотский домик». Оказалось, что мне досталась самая дешевая путевка.  «Неделя на Валааме» в сентябре – самая выгодная поездка. С нами приехали паломники на три дня – пятница, суббота, воскресенье и стоимость их поездки совершенно такая же. У нас скидки, да еще и гостиница «Флотский домик» самая дешевая за счет многокоечных, не люксовых номеров.
***
От Приозерска на теплоходе до Валаама идти три с половиной часа. И вот, мы удаляемся от берега и остаемся одни в огромном, голубом пространстве воды и неба. Солнце, ветер и плес воды. Я смотрю на горизонт целый час. И у меня начинает болеть голова и кружиться. В ушах только гул мотора и шум ветра. И ничего живого вокруг. На море-океане, думаю я, хоть оно и больше, и то попадаются встречные корабли, а тут ничего. Только один небольшой скалистый остров приблизился на втором часу хода, и остался позади. А я думал, что уже Валаам. Нет, еще плыть и плыть.
Это грандиозное пространство без какого-либо намека на присутствие человека, постепенно, входит в тебя, захватывает мысли. И твои житейские проблемы уплывают вслед за волнами и уменьшаются, и становятся все мельче и мельче. Сначала, приближаясь, проблемы кажутся огромными, застилают горизонт, а потом, мельчают как скалистые острова, встречающиеся по пути, и вовсе исчезают из поля зрения в волнах, сколько ни оглядывайся. Волны, - то же время и оно сильнее и могущественнее любых проблем. 
И опять мы наедине с горизонтом.  Пространство располагается привольно не только в ширину, длину и высоту небесную, но и в глубину. Ведь глубины Ладоги достигают 500 метров. Таких озер нет в Европе. Это самое грандиозное озеро. Ощущение первозданности и чистоты наполняет все существо и хочется жить этим и только этим.  И чувство тем более необыкновенно благодаря контрасту – только что был город. Огромный и переполненный плодами человеческих трудов, а здесь все только начинается, словно простор, небо и вода сотворены вчера и еще ничем не заполнены. 
Разве не все равно, где молиться, разве красота природы не отвлекает от молитвы?  Разве дело монаха выбирать себе местечко покрасивее? Казалось бы, что монах должен обречь себя на самое некрасивое, должен посчитать себя недостойным взглянуть даже краем глаза на мир Божий, который он постоянно оскверняет своими грехами. Тогда самое подходящее место для современного монашества было бы нет, не болото, не пропасть, а город. 
Почему подвижники первых веков шли в пустыни? Ради красоты? Нет, ради близости Бога. Почему Сам Христос восходил в горы, чтобы помолиться?  Он не мог молиться в низинах? Или и Ему, Творцу всего, Творцу красоты, тоже важна была красота? И всё-таки, что есть прекрасное? Красивые виды? Нет, прекрасное есть только одно, именно близость Бога. И это чувство близости своего Создателя и манило монахов, а совсем не открыточные виды. 
Я и сам было соблазнился красотами. Фотографировал виды. Облака и солнце на закате. Красота, ее восприятие, ее переживание, невозможны без Бога. Невозможны без молитвы.  «В небесах я вижу Бога» -  восклицает поэт. Я думаю, что прежде так воскликнули Сергий и Герман, первыми, вслед за апостолом Андреем Первозванным, ступившие на остров.  Художники и монахи являют божественный дар в тварном узреть и Творца.
Как легко здесь молиться.  И казалось, что так плыть можно бесконечно, и даже шум мотора нисколько не мешал молчаливому созерцанию. Когда мы вошли в монастырскую бухту, и я увидел купола того самого собора с иконы, даже немного огорчился, что путешествие окончено. Настолько уже сроднился с пустотой и безбрежностью простора.
Паломнические поездки в наши дни стали обыденностью. Но как дико звучат зачастую рассказы о паломничестве.  «Я был там, там и там.  Ездил туда и сюда. Восходил на ту и другую горы». Но ни слова о молитве, о старцах, о покаянии, о службах и Евхаристии. И даже находят оправдание себе: «На Афоне никто не говорит по-русски. Кому исповедоваться?» Так зачем ты там был?
Раньше паломники в первую очередь спрашивали какие старцы есть в монастыре. И только потом о мощах, чудотворных иконах. Старцы – вот истинное достояние монастыря. И Лев Толстой, уже отлученный от церкви, первым делом, приехав в Оптину, спросил о старцах.  Он знал, что спрашивать. Старцы даже выше отлучения церковного! А теперь то мы почти все отлучены. Сами себя отлучили.
Понятие старчества, увы, просто забыто.  Не только старцев нет, но нет и потребности в них. Откуда же им быть, если спроса нет. А наше поколение застало последних старцев. Слава Богу.   
Теперь многие выучили «Отче наш» и беспрепятственно говорят, обращаясь к отцу Небесному: «да будет воля Твоя». Но волю эту не знают. А вот старец знает волю Бога о человеке.  Митрополит Тихон (Шевкунов) свидетельствует в своей книге, что отец Николай с острова Залита, один из последних старцев, открыл ему волю Божию, сказал, что тот будет монахом, хотя Гоша, тогда будущего митрополита все так ласково звали, и не помышлял о монашестве, а готовился как раз жениться и продолжить свою кинематографическую, творческую карьеру. 
И мне посчастливилось беседовать со многими старцами. Не знаю, насколько я оправдал своей жизнью такое высокое общение, но по крайней мере, рассказать об этом, вам, читателям, более, конечно достойным знать это, в состоянии.  Тем более, что старцы и благословили меня рассказывать, писать. 1976 год, сидим мы в прихожей архимандрита Тавриона с моим тогдашним приятелем Аркашей, и ждем приема. Заходит Аркаша первый и говорит, что хочет стать писателем.  Благословите. Отец Таврион подводит Аркашу к книжному шкафу, открывает его и отвечает: «Смотри сколько написано, а что изменилось? Иди, проповедуй Слово Божие». Аркаша послушался. Теперь он епископ. Умолчу имя. Захожу я и говорю, что хочу только молиться, хочу в монастырь и не успеваю договорить ничего, как меня останавливает отец Таврион и говорит, что видит перед собой литератора. И вот, я литератор через 40 лет.
Что бы мы были без старцев, нашли бы свои пути в мире, или так и тыкались бы постоянно в тупики? Старцы — это благословение Божие для Руси. Без них русскому нельзя.

Самые сильные впечатления
Когда мы сошли на берег, то неожиданно оказались в невозможной атмосфере. Нас со всех сторон окружили работающие трактора и туристические группы, которые громко созывали потерявшихся.
Нет, не старцы, не монахи, а бригады рабочих, шум разнообразной техники и туристические группы сопровождали меня с первых до последних минут моего пребывания на Валааме.
 - Что вам больше всего понравилось на Валааме, - спросила меня Татьяна, когда мы уезжали. Трудно собрать все впечатления в одно и сразу ответить на этот вопрос. И я пошел по другому пути. И подумал, что надо ответить, как полагается. Нельзя ответить, что мне понравился визг пил, режущих камни, отбойные молотки, дробящие перепонки. Хотя это звуки созидания, как никак.  Нельзя ответить, что мне понравились сосны, скалы, гладь заливов и тишина скитов. В скитах тоже кипит строительство. И рабочих в них больше, чем монахов. Прилично ответить, что мне понравилась служба и Таинства, к которым был допущен и приобщен. И все-таки, это лишь отговорки. Причащаться можно и дома, никуда не путешествуя.
Не раз мне пришлось пожалеть современное Валаамское монашество, которому не дают покоя ни бесконечные работы по строительству, ни толпы туристов.  Причем, работы — это не восстановление монастыря, а, как бы хотелось это сказать, но именно строительство новых объектов, хотя всякое строительство на острове-заповеднике полностью запрещено, и он взят под строгую охрану.  Но строительство ведется и трудно это не заметить. И дороги, и фонарики, вдоль дорог, с бьющим в глаза беспощадным светом, и новые хозяйственные постройки.  Обойти законодательство оказалось очень просто. Надо только найти какой-нибудь старый фундамент… И с разрешением на строительство нового дома или комплекса, не будет никаких проблем.
Прямо под моим окном гостиницы Флотская с утра до ночи все семь дней моего пребывания, рыли канаву. И я всем своим существом прочувствовал, что Валаам – это скала вулканического происхождения. Земля здесь случайна, а камень – габбро-диабаз, - здесь вечен. И чтобы прорыть канаву, без которой невозможно проложить никакую коммуникацию, необходимо пилить, долбить, грызть, скрести, царапать этот габбро-диабаз и мельчить его в крошку, и только тогда можно взять в руки лопату и собственно, прокопать еще несколько сантиметров канавы. Долбят и пилят канаву диковинные, никогда мне доселе не встречавшиеся машины. Японские и немецкие.
Да, сильное впечатление, ничего не скажешь. Когда приляжешь днем, то содрогается все тело, вместе с кроватью.  И все же, я попытаюсь вам доказать, что бы ни происходило вокруг, самое сильное впечатление производит здесь молитва.  Молитва, которой молятся монахи. И в которую втягиваются, вовлекаются так или иначе и туристы, и паломники, все пришедшие в храм.
Вокруг монастыря нет стены. Стеной служат сами монашеские корпуса, в которых проделаны врата. Корпуса стоят в два, как здесь их называют, - каре. Внутреннее более старое, и внешнее - конец 19-го века. И в центре – собор. Внутренне каре после вечерней службы запирается и монахи, наконец, получают желанную тишину и покой. В остальное время всё пространство у собора заполнено туристами.
Подсчитано, что за год, а точнее за пять туристических месяцев, когда открыто судоходство, Валаам посещают 100 тысяч туристов и паломников. Если подсчитать сколько паломников и туристов приезжает за пять месяцев ежедневно: 100000\150, то получится неприятная цифра 666.666 (в периоде). Такова сегодняшняя жизнь монастыря. И туристический бизнес растет, развивается, для туристов здесь организована большая сфера услуг. Кафе, рыбалка, индивидуальные экскурсии на электромобилях, моторных лодках. И куда ни пойдешь, всюду встретишь группу туристов под водительством гида-экскурсовода.  Некоторые группы приезжают на теплоходах, причаливают в Никоновской бухте и остаются на несколько часов, на день, такие группы вовсе не учитываются. А значит туристов еще больше. Некоторые группы, как наша, например, остаются на неделю, а значит, что одновременно на острове может жить 600х7=4200 человек. Рабочих, трудников, обслуживающего персонала, - столько же, если не больше. Ну, а монахов всего 100. И храм, доступный для всех, и вмещающий всех, – единственный. Поэтому на исповедь стоит постоянная, бесконечная очередь. Буквально срисованная, воплотившаяся с фрески на стене лестницы в два прогона, ведущей в верхний храм. На фреске, много раз описанной, стоит очередь святых, которые движутся по одной стороне стены к Спасителю, по другой стороне к Божьей Матери. Только очередь на исповедь, живая, это еще грешники, они стоят во плоти, каются, а нарисованная на стене, это уже святые и бесплотные, только в красках нам явленные.
Туристы превращаются в паломников довольно быстро. В первые два дня я тоже выглядел, как турист. Мог бесконечно пялиться, задрав голову на собор. На стены каре. На пейзаж. Такие группы выглядят довольно глупо, ну, не обижаюсь, я сам был таким бараном из пословицы. Но очень скоро полностью осваиваешься с распорядком дня, логистикой, видами и уже больше смотришь в землю, да повторяешь молитву. Вскоре я обзавелся и четками, которые плетут монахи. Купил их в церковном магазинчике. О четках будет отдельная глава, настолько все, что связано с четками таинственно и необычно.  Не поддаются они мирскому упрощению, что ни делай. И я, со своей седенькой бородкой, вскоре стал походить на богомольца.
Только на третий день ты становишься уже совершенным молитвенником. И туристические толпы тебе начинают мешать, и ты уже немного злишься на них и считаешь себя намного превосходнее и возвышеннее туристов. И уже с известной долей высокомерия отвечаешь на их вопросы. Кто ты, смертный, пришедший в обитель нашу, обитель тишины и молитвы?
Служба. Храм.
Поначалу ты сталкиваешься со многими непривычными вещами. Иногда совершенно необъяснимыми. Просфорок никогда нет. Их никогда не дают. Свечи нельзя ставить. Прикладываться к иконам тоже не благословляется. Эти постоянные запреты прямо-таки травмируют. Но стойко перенеся и кротко смирившись с новым положением дел и с непривычным порядком поведения в храме, неожиданно становишься ревнителем нового благочестивого порядка и уже считаешь, что иначе и быть не может.
Служба начинается в пять утра. В темноте идешь по дороге, входишь во врата братских корпусов. Сначала в одни, потом вторые. Главный вход в собор закрыт в это время. Входишь сбоку и сразу попадаешь в нижний храм.  Здесь мощи Сергия и Германа Валаамских, к ним никогда не бывает очереди. И ты на некоторое время остаешься с ними один на один. Когда в первый раз я приблизился к ним, то сначала и не понял и даже не поверил, что это то самое, на чем ты долго, многие годы, сосредотачивал свое внимание, о чем думал. Сознание отдалило этих святых в какое-то древнее, историческое бытие, закрыв музейным, бронированным стеклом, покрыв пылью времени и сделав их как бы вовсе не живыми.  А здесь я ощутил их живое присутствие. Я почувствовал, что они знают меня и всегда знали, и слышат, когда я к ним обращаюсь.  И только я это не сознавал и не чувствовал. Ощущение их присутствия немного пугает. Хочется спрятаться, совсем как Адам, который прятался от Бога.  Но потом страхи исчезают и подходишь к ним, как к старым знакомым, и удивляешься, в какой торжественной простоте они тебя принимают.
Потом, конечно, появляются и сомнения, мощи их уже несколько столетий никто не видел.  И там ли они лежат, где стоят их надгробия. А может быть рядом. Никто же не проводил раскопки.  Но и эти мысли достаточно быстро отходят в сторону. То, что собор стоит на их мощах – сомнений-то нет.
У мощей никто не дежурит.  И это доверие монахов подкупает и оправдывает себя.  Когда ты остаешься один на один с легендарными святыми, это совсем особенное чувство. Житие их потеряно. Войны, нашествия шведов, дали себя знать.  Крови тут монашеской пролилось немало. Петра Первого, как освободителя обители от оккупации, здесь как-то особенно чтут. Считается, что он тут побывал. Первый из русских монархов. Хотя никаких документов не сохранилось.  Побывал или не побывал, это собственно и не важно, он отвоевал православную обитель у протестантов, которые считали, что резать монахов это их честь.  И вот эта кровь уже точно исторически задокументирована.
Службы, до холодов, шли в верхнем храме. Поднимаешься по широкой лестнице в два пролета, вдоль стоящих в очереди святых, поднимаешься до Божьей Матери, перед которой крестишься и кланяешься и тебя впускают двери храма в совершенную темноту огромного пространства. Служба уже идет.   
А ты еще немного сонный и в голове, принесенный в храм туман. Возжены только лампады. Больше нет никакого света. Надо идти направо, где место для мужчин.  Видны только темные спины.  Проходишь недалеко и останавливаешься, чтобы привыкнуть к темноте и услышать, сосредоточиться на голосе. Что он читает?  В темноте сосредотачиваться гораздо лучше. Ничто не мешает, не отвлекает.  И хорошо, что ты не один. Пришедшие раньше как бы являют пример. Они уже вникли в молитву, и стоят тихо не шевелясь.  А чтение все продолжается и продолжается, без пауз и стремительно. Вот это стремительное, но внятное чтение особенно захватывает.   Оно увлекает, не дает отвлечься, постоянно зовет за собой. Нет, это совсем не скороговорка, не «частослов», как иногда шутливо называют часослов. Чтение в темноте очень непривычно для городского прихожанина, но я быстро привык к нему и стал его поклонником и даже считаю, что иначе служба, молитва и не возможна.
Стоило мне сосредоточиться и погрузиться в атмосферу молитвы, как передо мной возникла темная, молчаливая фигура и протянула мне тетрадку, помедлив лишь мгновение, я протянул руку в ответ.  И мне во вторую руку вложили тоненькую свечку.  Что следует делать, я не сомневался. Зажег свечку от уже горящей свечи соседа и принялся читать сорокоусты, которые тут заказывают в величайшем множестве. Мне попался заздравный сорокоуст. Имена в тетрадке были записаны старательными, большими буквами в два столбика. Я читал их, и сами по себе, припоминались и знакомые с такими же именами и чтение вдруг стало сопрягаться само по себе с молитвенной памятью. И шло охотно и успешно. И я даже вдруг почувствовал, что вверены мне судьбы многих людей и именно я теперь отвечаю за них. И я прямо-таки впился в эту тетрадку и с жадностью стал читать, словно какую-то захватывающую книгу, чужие и такие близкие имена Татьян, Иоаннов, Сергеев, Андреев, Ольг, Надежд, Вер, и опять Татьян.
Книга имен…  Самая интересная рукописная книга, которую только можно прочитать. И это все живые люди! И они доверены тебе, здесь, на острове, молчаливым монахом.
Я стал вставать в половине пятого и идти на службу без опозданий.  Мне понравилось это расписание и монастырская жизнь захватила меня, и я почувствовал, что вливаюсь в нее. И самое главное, что она принимает меня, а не отталкивает и не ломает меня. Я вошел легко в совершенно другой мир и почувствовал, что сознание мое изменилось, все чувства укротились, и всякое попечение и беспокойство оставили меня.

А на следующий день мне попался помянник заупокойный. И тетрадь мне вручили не тоненькую, о 18 листах, а так называемую «общую» в коленкоровом переплете. Сначала я не мог сосредоточиться на именах покойных.  Не сразу переключился. Но когда попались мне имена моих ушедших родителей, тут сразу все изменилось. Конечно, тут все родственники. Православные, близкие, не чужие мне люди. И чтение пошло как по маслу намного успешнее, и я понял, что хоть эту жизнь они прожили, но жизнь другая продолжается, совершенно неведомая мне.  Я это ощутил отчетливо: они все живые! И их новая жизнь гораздо интереснее нашей, земной, и я бы хотел вникнуть в ту жизнь и уже сейчас ощутить ее неслышное прикосновение. И как будто бы я и почувствовал дуновение этих бесчисленных душ, которые как мотыльки слетались ко мне с каждым, сходящим с моего языка именем, и моего мысленного прикосновения к ним.
Когда я собирался в путь, еще в Москве, то уже проклинал длиннющие монашеские службы, которые я отстаивал когда-то и от которых у меня остался ужасный след в виде варикоза. Еще в юности я любил монастыри и службы монастырские. И ездил, и простаивал. Но итогом длинных стояний оказались больные ноги. И врачи запретили мне стоять. Но на Валааме я не чувствовал ног, и мне казалось, что я не стоял, а взлетал на воздух. И хотелось лететь. Но я понимал, что ощущения обманчивы, и ослушаться врачей не смел, и садился в стасидию. Но и сидя я ощущал себя невесомым, пока мысли мои были в молитве.
Устав в монастыре Афонский, как, собственно, и в большинстве русских монастырей. Святые Сергий и Герман были византийцами, явились из Греции, каким же быть монастырю? Но афонский устав у нас всегда творится на русский лад. И русского в этом уставе столько же, сколько афонского. Собственно, тут все так. И сам храм построен по византийским канонам, но почему-то оброс непреложно русскими элементами.  И стиль называется русско-византийский. И так же служба. Называется она «полунощницей» и я ожидал пение таинственных стихов тропаря: «Се жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща; недостоин же паки, егоже обрящет унывающа. Блюди убо, душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши, и царствия вне затворишися; но воспряни, зовущи: свят, свят, свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас!»
Но не дождался. Это была братская молитва, а не полунощница. Братия выстраивалась в два ряда посреди храма, просили друг у друга прощение, обнимались, троекратно целовались и уходили на послушание, уходили на правило.
И только в это время в храме начиналось движение, можно было подойти к иконам, все молящиеся выстраивались в очередь и один за одним, не на мгновение не задерживаясь, обходили все храмовые иконы. У амвона ставились, вынесенные из алтаря мощевики. Какие именно я не мог определить, ничего прочитать в темноте было невозможно и задержаться ни на мгновение тоже нельзя. Так я до сих пор и не знаю, каким святым поклонялся.
А служба продолжалась. Служба здесь совершенно не отличалась, если можно так выразиться, от молитвы. Никаких пауз. Никакого пения. Все так же монотонно, на два голоса читались псалмы, тропари, и даже ектеньи не пелись и не возглашались торжественно дьяконом, а читались. Один иеромонах читал прошения, а второй повторял после каждого, из другого конца храма: «Господи помилуй», «Подай Господи».
И эта строгость, этот богослужебный аскетизм входил в душу и хотелось ему следовать, ни на минуту не расслабляясь. А вот уже незаметно началась литургия. И все так же читаются, а не поются предначинательные псалмы и ектеньи. И, наконец, вступает хор. И это удивительный греческий распев. Немного угрожающие по строгости интонации. Голос на фоне монохромного гудения хора. И опять полет, и постоянный, победный прорыв, и постоянная, не снижающая скорости и отчетливости молитва.
Вечерня с утреней начинается в пять вечера. И здесь опять темнота. И преимущественно чтение. Даже стихиры перед Песнями канона, и тропари, не поются, а читаются. Вместе с канонами читаются и акафисты: Иисусу Сладчайшему и Богородице. И такое чтение канонов, как мне показалось, гораздо более выигрывает без хора, который только отвлекает и рассеивает внимание. Я побывал и на воскресной службе и что меня поразило больше всего, на полиелее тоже было чтение, и паникадило не зажигалось, служба продолжалась в полнейшей темноте. Свечи разрешалось зажигать только специально отряженным на это монахам, и они зажигали свечи перед иконами очень скупо. По две-три свечи перед иконой. Никакого хождения по храму, никакого движения вообще, не наблюдалось. Люди стоят и молятся здесь так тихо, словно их и вовсе нет.
На воскресной службе нет елеопомазания. Евангелие не выносится на середину храма, а читается с амвона. И подходя к амвону, все потом прикладываются к Евангелию, которое держит в руках иеромонах, возглавляющий службу. И все в полумраке, при только возженных свечах. В это же время происходит и поклонение всем иконам храма и мощевики так же стоят вдоль солеи и к ним прикладываются.
Полюбоваться на монастырское паникадило мне все же пришлось, его зажгли в праздник Рождества Богородицы, на архиерейской службе. Вот тогда я в полной мере рассмотрел и русско-византийский стиль интерьера. Совершенно византийский световой барабан с   непрерывным кольцом окон по окружности, и сплошной, в русской традиции росписью стен. И с русскими кантиками по ребрам колонн и сводов.
Валаамские службы по своей интенсивности и напряженности напоминали о близком конце света. Приходские службы с их светскими хорами и оперными распевами, вселяют мысль, что все в мире в порядке, все еще в жизни впереди, и беспокоиться не о чем, все в руках Божиих. Здесь же службы представляют собой настоящий военный поход. Это ополчение, авангард, который идет, вперед не взирая ни на что. И даже не надеясь ни на что. Идет отчаянно, насколько это возможно, пробираясь все дальше и дальше в кромешной тьме. Монахи – это современный православный спецназ. «Держи ум во аде и не отчаивайся» - вспоминается мудрый совет патериков. И здесь монахи, а следом и мы погружаемся в ад, и идем «посреди сени смертныя» идем со страхом и не боимся зла. Потому что «с нами Бог, разумейте языци и покаряйтеся», потому что военное, совершенное оружие - «жезл и палица» Господни с нами. А наше оружие только мысль. И мысленно мы окунаемся в иные миры. Совершенно неисследованные и непроходные и выныриваем из них не скоро. И после службы еще долго сознание совершенно изменено и молится по инерции. И остается способность видеть мир и свою жизнь, как бы из другого измерения.
Вот, каким я увидел Валаам сегодня.
Валаам опять строится
Конечно, я насмотрелся Валаамских открыточных видов.  И предвкушал погрузится в мир экологически чистой природы сурового северного края. Нет, нет, мечты обманчивы.
Насчет туристов у меня предубеждений не существовало, насчет паломников тоже, но то, что я оказался на строительной площадке, посреди непрестанного шума камнедробилки, который перемежался с ревом работающего экскаватора – это меня несколько смутило.
Многие говорили, что когда все восстановят, построят недостающее то строители уйдут, и вновь воцарится благодатная тишина. Нет, я видел, что они не уйдут никогда теперь. Только новый дефолт, крах рубля или война остановят стройку.
Оказалось, что за 30 лет нового Валаама, вновь возведенные храмы и гостиницы уже не раз горели, и опять бывали восстановлены. Сгорел до тла, опалив вокруг вековые сосны, Скит Святого острова, и восстановлен. Сгорел скит Гефсиманский, восстановлен и недавно вновь восстановленный отреставрирован. Сгорел, освященный еще патриархом Алексием Смоленский скит, и опять восстановлен. Сгорела зимняя гостиница и восстановлена. И реставрация, и строительство будут бесконечны. Кажется, дорожки собираются выложить плиткой. (!) Это москвичам хорошо знакомо. И знакомо, что плитку будут теперь перекладывать после каждой зимы заново. И сколько бы ни шло строительство, сколько бы пожаров не возникало, находятся новые меценаты, с еще большими деньгами, и решительно вкладываются в еще более масштабное строительство, применяя новые современные, и даже совершенно авангардные технологии.

Скит святого Александра Свирского.
19 сент. Среда
Были на Святом острове, где 6 лет жил преподобный. Сюда в поисках новых подвигов, уединился он по благословению игумена.
Да, сейчас, бродя по лесным дорогам Валаама не надейтесь встретить старца-схимника, вышедшего навстречу, чтобы благословить вас. Скорее увидите двигающуюся туда и сюда передовую строительную технику. Трактора разнообразной конструкции, со всех мировых фирм, автокран и конечно, все марки джипов и автобусов.
И на Святом острове первым делом мы познакомились с местной техникой, - катером, который что-то завез на остров и мини-трактором, который поднял груз наверх, поближе к кельям. Всего островок где-то 100 на 200 метров. Сейчас в скиту 4 монаха один из них – начальник скита. Скитоначальник живет отдельно. Так положено, наверное. У него хороший коттедж о четырех окнах. Лендровер, самого новейшего выпуска, теперь самая непреложная примета всех Валаамских скитов. На некоторых машинах даже краской написано от кого поступила это пожертвование. От компании энергосистем России, связи, нефтяной, или какой иной…
Побывав в пещерке Александра Свирского, чувствуешь всю разницу современного монашества и древнего. Однажды я услышал случайно чужой разговор.  Громко прозвучавшую фразу: «Попробуй, отбери у монаха мобильник». Да, у всех монахов теперь смартфоны в карманах ряс и подрясников, - вместе с четками самый необходимый предмет.
Пещерка преподобного Александра Свирского чуть дальше, от храма, по тропинке.  Вырыта она среди огромных камней-валунов, которые образовали остров. Пещера опасная, вот-вот ожидаешь, что нависшие сверху валуны, 500 лет напиравшие на пустоту, наконец сорвутся со своих мест. И обрушатся на твою голову. В пещере можно встать, выпрямиться во полный рост, а войти только согнувшись пополам.  В принципе, там можно и лечь. Но стены всегда мокрые, пол тоже. А зимой ледяные. Как можно жить 6 лет в этой пещере без центрального отопления и мобильной связи, питаясь только травой и редко сухарями, невозможно представить. А когда представляешь, то хочется сразу принять горячую ванну, с ароматной пеной и глотнуть горячий какао с молоком.
Горит лампадка. Иконка Божьей матери Валаамская и иконка преподобного встретят вас.  Стоит и вторая лампадка с маслом, в ней кисточка, которой можно помазаться маслом от преподобного. Я сначала не сообразил, потом уже женщины подсказали, и я второй раз зашел и помазался маслом.
Еще возле пещеры достопримечательный деревянный крест. Самая большая древность Валаамская. Кажется, 1750 года.  Его низ, на котором он стоит, основательно подгнил, так что не знаешь, как он держится.
Видел кольчатую пресноводную нерпу возле острова. С крутого берега. Я первый заметил. Потом второй раз видели, уже дальше от берега, но я не видел. Говорят, что даже те, кто всю жизнь занимается изучением этих редких нерп, могут никогда в жизни не увидеть их в естественной среде, настолько они редки. А мы, впервые приехав сюда, сразу удостоились. Нерпа миролюбиво посмотрела на меня. Кажется, мы даже встретились взглядами.
Мне даже показалось, что это благословение святого Александра Свирского коснулось нас. Мы только что пропели всем нашим паломническим кораблем акафист ему. И он так откликнулся и благословил. По крайней мере, я почему-то в этом нашел знак, и уверен.
 Храм на острове реставрируется, ремонтируется, прежний храм, построенный в 2002 году, успел сгореть в 2007. И в 2018 восстановлен заново. Сгорел полностью, так, что соседние сосны обуглились. И до сих пор стоят без коры, с ранами на боку. При нас бригада красила храм.
В храме приобрел мешочек камней! Камней святого острова.
Возле храма могила, ископанная самим Александром Свирским для себя, для памяти смертной. Возле могилы древний крест с надписями, напоминающими об этом.
Эта поездка мне особенно запомнилась, во-первых, потому что за нее надо было особо заплатить, стоимость не входила в путевки, и во-вторых, потому что на остров надо было ехать на катере. А это на Ладоге всегда приключение.  Туда мы плыли спокойно, обратно, нас заливало со всех сторон волнами. Здорово! Наконец-то мы почувствовали, что такое Ладога и ее капризное настроение.
Жаль покидать остров. Тут уж точно тихо. И дико.