Капитанская дочка. Время и Безвременье сюжета

                Х р о н о с – время + т о п о с - топография = Х р о н о т о п  или  хронологическая топография текста - это пространственно временные координаты, в рамках которых действует герой в прозе. В неопределённом времени и пространстве исключительно своего личного внутреннего субъективного восприятия может пребывать лирический герой (т.е. некая опосредованная часть авторского «я», явившаяся основой данного стихотворения). Герой сюжетно организованного прозаического текста в неопределённом времени и пространстве пребывать не может: это уничтожит сюжет – то, что можно пересказать в категориях некоего времени и пространства. И наоборот: пересказ лирики прозой – уничтожает лирику! Например, знаменитое стихотворение Пушкина 1829 года:
 
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.

Думается, не нуждается в объяснении, что вопросы "где?" и "когда?" к стихотворению выше не только не применимы, но и отдельно не могут быть заданы: и "где" и "когда" - только в глубине своего сердца.


                ИТАК, х р о н о т о п  определяет жанр прозаического текста:  действие в 25 веке на Марсе означает жанр фантастики. В эпосе – есть героическая картина прошлого как истока становления нации, поэтому, можно сказать, что в эпосе  х р о н о т о п  как бы сжимает в себе время от далёкого прошлого до настоящего момента (чтения). В художественном тексте равный некоему отрезку исторического времени действия  х р о н о т о п  присущ реализму. Такой хронотоп особенно важен для объемной формы повествования – для повести и романа: надо знать когда и куда герой пошёл. Можно сказать, что именно х р о н о т о  п  является «каркасом» романа - не даёт роману «рассыпаться:  в р е м я  действия в романе даже важнее места!

По всем вышеуказанным признакам пушкинская «Капитанская дочка» относится к жанру короткого исторического романа либо объёмной исторической повести (до сих пор ведутся споры!). «Кто бы в этом сомневался! – в праве воскликнуть оппонент, - ведь Пушкин берёт за основу своего романа совершенно определённое событие русской истории: восстание Емельяна Пугачёва  1773 —1775 годов в России».  Всё верно, да дело в том, что внешне сохраняя схему романа, Пушкин в «Капитанской дочке» делает шаг к роману -  п р и т ч е (родной сестре пословицы). Делает это Пушкин это посредством игры разными стилями /временем / жанрами. Например, молодой Гринёв и Маша Миронова мыслят категориями рыцарского и сентиментального романа 17 века, что, естественно, не совпадает с авторским мировоззрением Пушкина). Но этот же шаг к   р о м а н у – п р и т ч е   мог бы «смять» в линейном времени сюжет романа: мог смять, когда бы Автор не применил ряд приёмов игры с различным сюжетным временем действия на разных отрезках текста романа.

Иначе говоря: кусочки разно стилевой мозаики текста «Капитанской дочки» существуют и в собственном времени. Разновременные кусочки разно стилевой мозаики текста «Капитанской дочки» сочетаются подобно сердечной кардиограмме:  под взлетающим вверх острым углом к друг другу кусочки - исторического и неопределённо  р о д о в о г о  времени как бы «врываются от столкновения, рождая   не подчинённое земным законам  в р е м я   и с т и н ы.
                *                *                *

                «БЕРЕГИ   Ч Е С Т Ь   СМОЛОДУ. – ПОСЛОВИЦА» - от Пушкина общий эпиграф к роману. Пословица выражает некий родовой опыт предков, которому правильно будет следовать продолжателям рода – будущим поколения. Значит, время действия пословицы как бы потенциально заключает в себе – и прошлое, и настоящее, и будущее. И после эпиграфа – пословицы родовой опыт сливается с намеренно от автора не точной исторической датой: «Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17… году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне». Буде читатель присовокупит сюда всё им знаемое о выдающейся деятельности Российского генерал-фельдмаршала Христофора Миниха (1683-1767) начало романа для него протянется лет на 40 назад до прямого текста – начала первой главы и служба батюшки героя обретёт определённые исторические черты. Когда же не обременённый исторической памятью «проглотит» начало таким как есть – не далее чёрным по белому текста, то эпиграф всё равно создаёт некую туманную, но всё же историческую глубину.  Такой не Пушкиным выдуманный древний приём можно назвать «карманом времени». Что же можно извлечь из этого кармана относительно батюшки героя?

КАРМАН ВРЕМЕНИ или и с т о р и я   м е ж д у   с т р о к.  Граф Христофор Антоновича Миних (1683-1767) – немец по происхождению - один из талантливейших полководцев и общественных деятелей Российской империи, а его судьба  - образец крайних превратностей. Как талантливый инженер с боевым опытом начав карьеру России при высоко оценившем его Петре  I; при Екатерине I Миних удостоен второй высшей награды России – ордена Святого Александра Невского. После коронования Петра II (1715-1730) и переезда царского двора в Москву, только благодаря назначенному правителем Петербурга Миниху город сохранил статус столицы. Далее при императрице Анне Иоанновне (1730—1740) Миних – генерал-фельдмаршал с 1732 г., за победу над Турцией, а в 1839 г ему дарована первая награда России - орден Святого Андрея Первозванного и звание подполковника лейб-гвардии Преображенского полка (звание полковника в этом полку имел право носить только монарх). Кроме побед военных Миних ревностно заботился о подготовке образованных военных кадров и преобразовании армии.

После смерти Анны Иоановны в 1740 г. граф практически был лидером части дворянства, недовольной политикой герцога Бирона (1990-1772), регента при императоре-младенце  Иоанне Антоновиче. Миних лично послал арестовать Бирона, за что от матери императора Анны Леопольдовны он получил пост министра иностранных дел, но вскоре вынужден был уйти в отставку. В 1741 году после нового дворцового переворота с воцарением Елизаветы Петровны, М. приговорён к смертной казни по ложным обвинениям: в государственной измене, в пособничестве Бирону. (!!!)  Уже на эшафоте казнь была заменена ссылкой в Сибирь, где бывший российский фельдмаршал провёл 20 лет, время от времени направляя в столицу разные инженерные и военные проекты и предложения назначить его сибирским губернатором. Ответа не было. И деятельный человек выращивал овощи и учил детей.

Стремясь во всём действовать наперекор Елизавете Петровне, следующий император Пётр  III 78-летнему Миниху вернул все чины и награды. В первые дни очередного переворота в пользу супруги императора Екатерины престарелый фельдмаршал советовал Пётру III бежать к находившимся в Пруссии русским войскам. После переворота прощённый  Екатериной II-й ей Миних принес присягу. В свою очередь Екатерина II произвела его в генерал губернаторы, отдав под его начало ряд стратегически важных  территорий. «Сон почти не смыкает моих глаз, — писал граф императрице. — С разными планами я закрываю глаза и снова, проснувшись, обращаю к ним свои мысли…».  О Минихе Пушкин в «Моей родословной» (1830 г.) уважительно скажет:

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
     *     *     *
                Выходит, что батюшка Петра Гринёва, скорее всего, после ссылки Миниха вынужденный выйти в отставку небольшом чине, на превратности близкой ко двору службы нагляделся. Будучи, по всей вероятности, моложе Миниха Гринёв - старший как минимум после в России двух государственных переворотов уехал в свою деревню, там уже узнав о третьем перевороте в пользу Екатерины II, к царствию которой сам Пушкин относился резко отрицательно. Выходит, что после ссылки Миниха с точки зрения Пушкина последовал «негативный» отрезок русской истории, последствия чего и испытает на себе молодой герой, из пелён родового времени въехавший прямо в бурную российскую историю.

Начинаются приключения героя по батюшкину желанию: «Батюшка (героя) у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия… Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: "Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А   д а в н о   ли мы..."». И батюшка стремительно отправляет своего сына в неполные 17 лет на службу в полк.

Тут надо припомнить, что ещё до рождения Пётр Гринёв был записан в один из самых привилегированных столичных полков – в Семёновский гвардейский.  У самого Петруши «Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни», а быть «офицером гвардии» - есть «верх благополучия человеческого».  Сама по себе служба в гвардии была дорога (дорогое обмундирование), а «удовольствия петербургские» не так уж безобидны. И батюшка всё переиначивает: «Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон» (мот, гуляка, пустоголовый человек).

КАРМАН ВРЕМЕНИ или  и с т о р и я  м е ж д у  с т р о к.  Созданный Петром I  Семёновский полк доблестно сражался и Нарвской и Полтавской битвах. (1700 и 1709 г.) НО!!! В мундире обер-офицера Лейб-гвардии Семёновского полка Россия, 1756-62 гг. Екатерина II возглавила поход гвардии на Петергоф в день свержения ею с престола своего мужа Петра III  28 июня 1762 г., а 11 марта 1801 г. офицеры Семёновского полка примут участие в заговоре – убийстве Павла I. Второе батюшка Гринёва знать ещё не может, но знает автор романа. Следовательно, автор вместе с батюшкой отправляют Петрушу подалее от марающих честь поступков, оправданных государственной властью: подалее от двора Екатерины II.

СОН И БЕЗВРЕМЕНЬЕ. К имеющемуся в каждой из 14 глав романа подобному историческому  к а р м а н у  в р е м е н и Пушкин в каждой главе добавляет  моменты, где  конкретное время - как историческое, так и бытовое - вообще отсутствует.  Конкретное время для человека как бы взрывается – психологически отсутствует во сне и при в экстремальной ситуации взрыве эмоций.  И вот, пожалуйста: в  Г л а в е  II  посвящённая пугачёвскому бунту часть сюжета разворачивается из вещего сна Петра Гринёва в буране – под пером Пушкина символе стихийного народного бунта.

В д у м а е м с я! Заблудившийся в буране - уже в экстремальной ситуации: «Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены». К такой ситуации прибавляется ещё и  б е з в р е м е н ь е  с н а: через сон провал в пространство некоей информации. Современному, не на Библии воспитанному читателю, может быть и не сразу придёт на ум сравнение, но уж первые-то пушкинские читатели должны бы были припомнить из Ветхого завета п р о р о ч е с к и й  сон Иакова, который заночевал в «одном пустынном месте» «потому что зашло солнце». Склонив голову на камень, Иаков увидел во сне лестницу от земли до неба и на этой лестнице самого Господа:

                «И  в о т,  Г о с п о д ь... говорит: Я Господь, Бог Авраама, отца твоего... Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему; и будет потомство твое, как песок земной; и распространишься к морю и к востоку, и к северу и к полудню... И вот Я с тобою, и сохраню тебя везде... Я не оставлю тебя...» (Битие. Гл. 28: 11-15). Из всех в Ветхом Завете 9 снов только только в одном этом сне Иакова пространственно соединены  н е б о  и  з е м л я. Следовательно, некий литературный сон, в котором связь с небом будет нарушена, - такой сон уже будет сну Иакова контрастной аллюзией. Как раз в контрасте с благим сном Иакова сон Петруши Гринёва тревожен:


                «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами... Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег - и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное н е б о смешалось со снежным морем. В с ё  и с ч е з л о (нет ни пространства, ни времени). "Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!"... Я выглянул из кибитки: в с ё было м р а к  и  в и х о р ь (дорожный вариант Апокалипсиса!). Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевленным; снег засыпал меня... Я глядел во все стороны... но ничего не мог различить, кроме мутного кружения мятели...»

В буране нет ни границ, ни времени, значит сметены и государственные устои: такое "место назначения"  таит большую опасность!  Но и возможность любых непредсказуемых «явлений». И вот, как в сказке из буранного "ниоткуда" является взявшийся вывести к «жилу» мужичок: «Гей, д о б р ы й   ч е л о в е к! - закричал ему ямщик. - Скажи, не знаешь ли, где дорога?».  Соответственно   с л о в у   д о б р ы м  для правительства «кровопийца и злодей» Емельян Пугачёв  д о б р ы м   для Гринёва и окажется: и из метели у «к жилу» выведет, и во «мраке и вихре» бунта жизнь ему спасёт. Об этом будущем бунте Петруше снится символический сон:

 «МНЕ ПРИСНИЛСЯ СОН, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто п р о р о ч е с к о е... Читатель извинит меня: ибо вероятно знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию... Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония...

Мне казалось, буран еще свирепствовал и мы еще блуждали по снежной пустыне... Вдруг увидел я ворота и въехал на барский двор нашей усадьбы... Вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. "Тише, - говорит она мне, - отец болен при смерти и желает с тобою проститься". Пораженный страхом, я иду за нею в спальню... Я тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: "Андрей Петрович, Петруша приехал... благослови его". Я стал на колени и устремил глаза мои на больного. Что ж?.. Вместо отца моего, вижу в постеле лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: "Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика?"

- "Всё равно, Петруша, - отвечала мне матушка, -  это твой посаженый отец (обрядовая должность на свадьбе); поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит..." Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не мог; комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: "Не бойсь, подойди под мое благословение..." Ужас и недоумение овладели мною...» 

По сюжетному символизму этот  с о н  Гринёва отражает наполовину подсознательную программу поведения лучших дворян России. По сюжетному символизму этот  с о н  Гринёва зеркален сказке Пугачёва про ворона и орла (Гл. XI), когда ворону орёл говорит: «Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!» - вот в какой речи, в итоге отразился ветхозаветный текст! Пугачёвская сказка про ворона и орла - есть вполне ветхозаветная, более чем вполовину подсознательная "программа" поведения Пугачёва, а значит и народного. При таких уровнях отражения конкретное - "сей момент и сейчас" время просто не может иметь место.

Из двух выше указанных сонно сказочных безвремений дворянина Гринёва и "мужичка" Пугачёва зеркальными отражениями суждено истечь дальнейшим важнейшим сюжетным пунктам действия романа. Так при взятии Белогорской крепости восставшими из дворян Пугачёв щадит одного Петра Гринёва: «Пугачев протянул мне жилистую свою руку. "Целуй руку, целуй руку!" - говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению...  Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: "Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его!" - Меня подняли и оставили на свободе».

                ВРЕМЯ   ПРАВДЫ – ИСТИНЫ – так можно назвать следующий важнейший приём игры со временем. Вкрапление в новый текст библейских аналогий - есть древнейший литературный приём, который Пушкин только блестяще использовал. Но вся в романе и г р а  историческим и родовым в р е м е н е м  +  к а р м а н ы  в р е м е н и  +  б е з в р е м е н ь е  +  библейские и исторические  а н а л о г и и - всё это в сочетании как бы рождает новое в р е м я  п р а в д ы - и с т и н ы. Наложение этого  времени п р а в д ы - и с т и н ы на весь роман себе подчиняющего приёма есть уже лично пушкинская гениальная мысль. Сказанное на сжетных примерах: после помилования, Пугачёв велит звать к себе «ваше благородие», с которым породнился в буране уже общностью связавшей их ситуации. За одним хмельным столом с бунтовщиками Гринёв слушает их песню:

«...Что возговорит надежа православный царь:
Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
 Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.

Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам… - всё потрясало меня каким-то пиитическим ужасом…» - ведь это тоже «с м у т н ы е    ч у в с т в о в а н и я», но истинные предчувствования. Так и выходит, что барин с восставшим «мужичком» здесь и далее понимают друг друга не во вневременном - линейно историческом пространстве, но  т о л ь к о  в мифологическом с неопределённым временем пространстве пословиц, песен и сказок: под пушкинским пером - в пространстве высокой поэзии.

В «пиитическом» пространстве «г л а з  на  г л а з» между Гринёвым и Пугачёвым идёт важнейший для смысла романа разговор о   п р а в д е   большей, чем дворянская честь; большей – чем все земные государственные законы: «Пугачев смотрел на меня пристально, изредка прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему.

- Что, ваше благородие? - сказал он (Пугачёв) мне. - Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось... <…> Я помиловал тебя за твою добродетель… Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?
 Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.
- Чему ты усмехаешься? -- спросил он меня нахмурясь. - Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо.

Я смутился: признать бродягу государем был я не в состоянии… Назвать его в глаза обманщиком - было подвергнуть себя погибели... Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец... чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: "Слушай; скажу тебе всю   п р а в д у.  Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты   ч е л о в е к  смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую".
- Кто же я таков, по твоему разумению?
- Б о г   тебя   з н а е т;  но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.

Пугачев взглянул на меня быстро. "Так ты не веришь, - сказал он, -- чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? …Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай… Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую... Как ты думаешь?"
- Нет, - отвечал я с твердостию. - Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня...
Пугачев задумался. "А коли отпущу, - сказал он, - так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?"
- Как могу тебе в этом обещаться? - отвечал я. - Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя - пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих... Голова моя в твоей власти: отпустишь меня - спасибо; казнишь – б о г  тебе с у д ь я; а я сказал тебе  п р а в д у.

  Моя  и с к р е н о с т ь  поразила Пугачева. "Так и быть, - сказал он, ударя меня по плечу. - Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь…"». Только в подобные во вне конкретного исторического времени моменты и с т и н ы  барин с мужиком с друг другом поступают как  ч е л о в е к  с   ч е л о в е к о м согласно христианскому милосердию.

М о м е н т о м   и с т и н ы  следует считать и в Главе  XI.  «Мятежная слобода» полусознательное обращение Гринёва к Пугачёву за помощью: ««Пугачев узнал меня с первого взгляду. Поддельная важность его вдруг исчезла. "А, ваше благородие! - сказал он мне с живостию. - Как поживаешь? Зачем тебя   б о г    п р и н ё с?" <…>
Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что  п р о в и д е н и е, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай… Я… не успев обдумать то, на что решался, отвечал на вопрос Пугачева:
- Я ехал в Белогорскую крепость избавить  с и р о т у, которую там обижают.
Глаза у Пугачева засверкали. "Кто из моих людей смеет обижать    с и р о т у? -- закричал он. - Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет…"»

Последней фразой выше цитаты разговор «вылетает» на прочно «прописавшийся» в этом историческом романе песенно сказочный с уклоном в пространство Нового Завета уровень  и с т и н ы:  добрый поступок влечёт за собою добрый поступок. Ведь в сказке в песне не нуждаются в обосновании никакими официальными законами защита слабых: в д о в,  с и р о т,  с т а р и к о в.  Здесь рыцарь дворянской чести Гринёв и сыплющий народными прибаутками и притчами Пугачёв совпадают на подсознательном уровне незыблемой веры в   п р а в д у – и с т и н у. И вот исчезает «государь» - в своём роде не хуже, и не лучше Екатерины  II - и остаётся   ч е л о в е к: «П у г а ч ё в.  Мы с его благородием старые приятели».

С ЭТОГО МОМЕНТА до конца романа под видом исторических событий следуют уже чуть ли не сплошные «моменты   п р а в д ы – и с т и н ы». В Главе XII «Сирота» Пугачёв помогает Гринёву избавить его невесту Машу Миронову от домогательств предателя Швабрина (перешедшего к бунтовщикам офицера). Пугачёв предлагает тут же сыграть свадьбу, предлагая себя в  посажённые отцы (с о н  Гринёва!). Этого по своему – по злодейски пылающий страстью к «красной девице» Швабрин вынести уже не может: «"Государь! - закричал он в исступлении. - Я виноват, я вам солгал; но и Гринев вас обманывает. Эта девушка не племянница здешнего попа: она дочь Ивана Миронова, который казнен при взятии здешней крепости". (Пугачёвцы дворянских детей казнили вместе с родителями, чтобы искоренить  р о д) <…>

 - Швабрин сказал тебе  п р а в д у, - отвечал я с твердостию.
 - Ты мне этого не сказал, - заметил Пугачев, у коего лицо омрачилось.
 - Сам ты рассуди, - отвечал я ему, - можно ли было при твоих людях объявить, что дочь Миронова жива. Да они бы ее загрызли. Ничто ее бы не спасло!
 - И  то   п р а в д а, - сказал смеясь Пугачев. - Мои пьяницы не пощадили бы бедную девушку...
- Слушай, - продолжал я... - Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу... Но   б о г    в и д и т, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно  ч е с т и   моей и христианской   с о в е с т и. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною  с и р о т о ю, куда нам  б о г  путь   у к а ж е т. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем   б о г а   м о л и т ь  о спасении грешной твоей души...

Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. "Ин быть по-твоему! - сказал он. - Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее, куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!"» - это предпоследняя реплика Пугачёва в романе являет способность из недр народной поэзии вышедшего народного духа к истинному величию. В этот момент Пугачёв – настоящий государь от бога. Но   в р е м я  этой в тексте  предпоследней от Пугачёва реплики вполне былинно мифологическое: там, где нет ни государей, ни мужичков с дворянами, ни юридических законов; есть только  ч е л о в е к  перед  ч е л о в е к о м  как перед  б о г о м.
                *                *                *
                ПАРНЫЕ   СИМВОЛИЧЕСКИЕ   ГЕРОИ.   Далее в предельно напряженной сцене расставания с Пугачёвым опять следует взлёт к  и с т и н е  и   с  её высот  стремительное падение в суровую действительность: «Не могу изъяснить то, что я чувствовал, расставаясь с этим ужасным человеком (с Пугачёвым), извергом, злодеем для всех, кроме одного меня.  З а ч е м   не сказать   и с т и н ы?  В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока еще было время. Швабрин и народ, толпящийся около нас, помешали мне высказать всё, чем исполнено было мое сердце.

Мы расстались дружески. Пугачев... еще раз высунулся из кибитки и закричал мне: "Прощай, ваше благородие! Авось увидимся когда-нибудь". - Мы точно с ним увиделись, но в каких обстоятельствах!..» - на месте казни, у плахи, где Пугачёву отрубили голову.  В пространстве безвременной  и с т и н ы сюжета Пугачёв более не появится, а вместе с ним скоро угаснет и активная сюжетная роль Петра Гринёва. Потому что Пугачёв – Гринёв парные символические герои - носители в сюжете их встречами рождаемого времени и с т и н ы. 

И теперь наступает время смены двух парных героев на двух парных героинь: наступает время момента  и с т и н ы  для невесты Гринёва Маши и русской царицы Екатерины II. Причём полу дворянке Маше суждено послужить суфлёром истины для русской императрицы (Отец маши выслужился в капитаны из солдатских детей: это означает только личное – не родовое дворянство. Дети такого выслужившегося считались – мещанами.)
________________________________________________

                ИТАК, после разгрома восстания Гринёв по ложному доносу осуждён как шпион Пугачёва. Его невеста Мария Ивановна Миронова едет в Петербург добиваться помилования. Волею судьбы (волею Пушкина!) Маша встречает Екатерину II «инкогнито»: как некую придворную даму на утренней, предшествующей государственным делам прогулке в Царском Селе. Маша просит у этой дамы помощи:
И Маша просит помощи у этой дамы, которая спрашивает:
— Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду?
— Никак нет-с. Я приехала просить  м и л о с т и, а не правосудия.

    ...Сначала она (дама) читала (прошение) с видом внимательным и благосклонным; но вдруг лицо ее переменилось, — и Марья Ивановна… испугалась строгому выражению этого лица, за минуту столь приятному и спокойному. (Буде  это историческое лицо возьмёт верх, Маша не достигнет успеха!)
 — Вы просите за Гринева? — сказала дама с холодным видом. — Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй.

— Ах, н е п р а в д а — вскрикнула Марья Ивановна.
— Как  н е п р а в д а! — возразила дама, вся вспыхнув.
— Н е п р а в д а,  ей-богу   н е п р а в д а! ...Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня...»

                В Р Е М Я   И С Т И Н Ы  ДЛЯ  Г О С У Д А Р Ы Н И.  И ещё раз повторим реплику: «Как    н е п р а в д а! — возразила дама, вся вспыхнув...» – в соединении с дальнейшим «е й-б о г у» ситуация в последний и завершающий раз «вылетает» на неподвластный земному правосудию уровень «не истина – и с т и н а   перед Небом», к чему сознательно или подсознательно уже должен быть подготовлен читатель (часто и повторяемое невольно отпечатывается в сознании):
«Н е п р а в д а,  ей - б о г у,    н е п р а в д а!  Я знаю всё, я   в с ё   вам расскажу... Тут она (Маша) с жаром рассказала  в с ё, что уже известно моему читателю...» И в иоге, как и полагается в пространстве   и с т и н ы: «Государыня ласково к ней обратилась... и сказала с улыбкою: "Я рада, что могла... исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха"».

 С р а в н и м   императрицу с Пугачёвым в роли тоже милователя: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь...»; Он же Гринёву: «Ин быть по-твоему! ...Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет!» В поэзии, в красочной живости языка «мужичку» Пугачёву государыня просветительница Екатерина II явно проигрывает, но полной истины нет у них обоих. Вот кабы бы соединить при короне воспитание да образование с безыскусным вдохновением да ещё навсегда сочетать с евангельской истиной милосердия... Такой вот выходит  не поддающийся единому определению  х р о н о т о п - топография + время в «Капитанской дочке».

                По объему – повесть, по глубине исторического и психологического анализа – роман – кончается «Капитанская дочка» началом на новом возможном витке: снова есть уже с опытом описанных и читателем прочитанных событий некий  р о д  и   возможная д о р о г а. Хронотоп - пространственно временные координаты романа на новом витке вернулись к своему истоку: готовы ли мы опознать так упорно внушаемый нам Автором  м о м е н т  и с т и н ы  в жизни?