Поворот Днепра. Роман

 




Москва
Спутник+ 2016







УДК
ББК


                СОО       Сухнев В.Ю.
Поворот Днепра. Роман. – М.: Издательство
«Спутник+», 2016 – 370 с.
   
Роман «Поворот Днепра» раскрывает взаи-моотношения Украины и России после граждан-ской войны. По сути, это антиутопия. Однако в романе исследуются сегодняшние политические реалии, и на их основе дается прогноз развития отношений двух стран в ближайшей перспективе.

          ISBN




УДК
ББК

ISBN                ©   Сухнев В.Ю., 2016
                ©   Издательство «Спутник+», 2016




От автора
В книге иногда приводятся чуть перерабо-танные цитаты из выступлений и интервью по-литиков, учёных и публицистов. Можно было и са-мому изобрести эти цитаты, как поступают хо-рошие журналисты, но у бедного писателя, при всей обширности лба, даже увеличенного лысиной, не хватает фантазии, чтобы додуматься до того, что иногда говорят представители нашей политической и интеллектуальной элиты. Но ведь на то и существует элита, чтобы можно было коле-нопреклонённо приникать к её творческому фон-тану  и черпать из него пригоршнями живую воду мысли, ничем не замутнённую, – ни временем, ни пространством, ни здравым смыслом.

К РУССКИМ СООТЕЧЕСТВЕННИКАМ
Дорогие русские братья и сестры, живущие на Украине!
Я обращаюсь к вам в тяжелое для нашей республики время.
Главной предпосылкой выхода из кризиса, в котором мы оказались, является единство действий всех социальных и национальных групп, всех патриотических политических сил. Только сообща мы сможем выбраться из засосавшей нас трясины, создать общество на принципах гуманизма, демо-кратии и социальной справедливости.
Украина твердо стала на путь независимости. На ее земле наряду с украинским и другими народами полноправ-ными хозяевами являются двенадцать миллионов русских.
Я буду делать все от меня зависящее для полного удо-влетворения политических, экономических, социальных и духовных запросов русского населения, для государствен-ной защиты его законных интересов.
Ни в коем случае не будет допускаться насильственная украинизация русских. Любые попытки дискриминации по национальному признаку будут решительно пресекаться.
Гарантирую вам сохранение полнокровных, беспрепятственных связей с Россией и другими суверенными государствами бывшего Союза, возможность поддержания свободных контактов с родственниками и друзьями за пределами Украины.
Новую Украину в семье цивилизованных народов я представляю как единое демократическое государство, признанное международным сообществом, с нерушимыми и вместе с тем открытыми границами. Рассчитываю на пол-ное понимание русских, на их поддержку в обеспечении тер-риториальной целостности республики. Призываю вас вме-сте дать отпор провокаторам, пытающимся посеять рознь между украинцами и русскими, спекулирующим на проблеме территориальных претензий к суверенной Укра-ине.
Дорогие сограждане!
Украинцы и русские веками жили на Украине в мире и дружбе. Их объединяет совместно пролитая кровь, общее горе и общие радости. Будем же достойны наших мудрых предков.
Построим независимую Украину как общий дом укра-инцев и русских, всех национальностей, ее населяющих!
С уважением,
кандидат в Президенты Украины Л. Кравчук
Ноябрь 1991 года


1. Пятьсот тридцать два метра
Стрелять – не пахать... Снайпер ждал сообщения о цели. Он был терпелив. Терпение – главное достоинство в такой работе. Но одно дело – ждать в холодных  камнях на склоне горы или зарывшись в пыльный террикон у шахты, другое дело, как сейчас, сидеть на тесном балкончике чужой квартиры и смотреть в узкую щель между занавесками. Его не раздражал даже вполне ощутимый запах горящих вдалеке торфяников, которым на исходе лета благоухал московский воздух.
Расстояние было определено по дальномеру: пятьсот тридцать два метра. Близко для уверенной работы и доста-точно далеко, чтобы так же уверенно уйти. На столе кухни лежали раскрытый ноутбук и листы бумаги с какими-то формулами. Какими – снайпер даже не старался понять, не-смотря на неоконченное техническое образование. Просто скопировал из интернета и распечатал. Хозяйка квартиры, старая любопытная крыса, жила в соседнем подъезде, иногда наведываясь с вопросами: не нужно ли принести хлеба, например. Она всё равно идёт в магазин... Снайпер отрекомендовался учёным, которому надо уединиться, чтобы быстро написать диссертацию. Дома, мол, мешает семья и кошка. Он заплатил за два месяца, хотя рассчитывал закончить работу гораздо раньше.
Цель регулярно посещала пожилую сестру, которая жила в девятиэтажке напротив. Место для точки снайперу подбирали, скорее всего, долго и тщательно. Потому что совпало слишком многое: свободная квартира, оптимальное расстояние и почти идеальный обзор. Снятая квартира располагалась в торце большого дома, на двенадцатом этаже. Отсюда был виден широкий зелёный бульвар, на который выходила сетчатая ограда детского сада. А за двором детсада открывался, как на ладони, нужный снайперу дом.
Когда посредник показал фото, снайпер удивился:
– Тот самый?
И тут же пожалел о своей несдержанности – посредник нахмурился:
– Вам не всё равно? Тот самый – не тот самый...
– Всё равно, – кивнул снайпер. – Извините...
Они сидели в небольшом полутёмном кафе на втором этаже торгово-развлекательного центра. Народу было не-много, официантка принесла чаю и зевала у стойки бара.
– Наверное, проще и быстрее снять его возле офиса, ку-да он ездит каждый день, – сказал посредник. – Или в котте-джном посёлке. Но там всегда охраны, как, прошу прощения, у дурака махорки! И ещё постоянно вьются соратники и партнёры. Возле офиса его обкладывают так, что никаких шансов. А к сестре он ездит только с водителем. Думает, ни-кто не знает про эти поездки. Вероятно, опасается, что наши любопытные журналисты начнут копать. Мол, набил кубышку, когда был при делах, а теперь не хочет вытащить сестру из старого гадюшника.  В общем, у вас есть время, пока наш самаритянин идёт от машины к подъезду... Или наоборот. Проверено. Так что поглядывайте и ждите сигна-ла.
Снаружи цель вели. Подсвечивали. Кто – снайпер не знал. Да и не интересовался. Просто на электронную почту обещали присылать сообщения. Судя по тому, как грамотно для него сняли квартиру, действовала слаженная команда.
Кончался третий день ожидания. Сигнала не было. Зато пришла хозяйка и принесла хлеба с молоком. Пришлось объяснить, что молока он не пьёт.
– А водочку? – с надеждой спросила старая крыса.
– Водочки выпьем, – заверил снайпер. Как только раз-делаюсь с работой. 

2. Бомба для Украины
– Это же настоящая бомба! – сказал Кондрашов, потря-сая листочками. – Украина встанет на уши...
Он вытер обрюзгшее потное лицо тыльной стороной ла-дони и опять принялся внимательно читать небольшой, на две странички текст.
За высоким забором из заострённых сосновых досок бормотала изнемогающая от зноя река. Сквозь щели прогля-дывал берег – крутой, поросший ивняком и черёмухой, с ры-жими пролысинами утоптанного суглинка у самой воды.
 – Впрочем, хохлы сами виноваты, – сказал Кондрашов, откладывая распечатку. – Сколько можно с ними нянчить-ся...
– Разин тут небольшой памфлет напечатал про Украину, – усмехнулся Орлов. – Не читал? Ну, как же... История про двух собак. Одна большая, охраняет двор, живёт в будке, претерпевая, так сказать, все капризы погоды. Другая, маленькая шавка, живёт в своё удовольствие – забавляет хозяина, кувыркаясь и бегая на задних лапках. Она нередко жрёт из чашки большой собаки, кусает её за хвост. И ещё гадит под дверью. А когда хозяин наступает в дерьмо, она лает на большую собаку. Тот ругает пса и грозит палкой. Хотя ударить боится – собака ведь и укусить может. Но когда начинается дождь, щенята шавки прячутся в будке большой собаки. Она их греет и вылизывает...
– Очень верная картина, – кивнул Кондрашов. – Между прочим, Павел Лаврентьевич, у меня бабушка – хохлушка.
– Нашёл чем удивить, – отмахнулся Орлов. – У меня мама – хохлушка. Таких как мы, замешанных на украинских дрож-жах... Половина России наберётся. 
От реки доносились вопли мальчишек с окрестных дач – кончались каникулы, и надо было накупаться с запасом, до синюшной дрожи, на всю долгую и унылую московскую зиму. Время от времени в крики детей вплеталось громкое пошлёпывание вёсел – это поселковый оторвыш дядя Гоша проверял ловушки для рыбы на кривобокой лодке, полной воды. Потом он бродил по дачному посёлку с садком, полным трепещущей бронзы, и предлагал задёшево мелких зевающих карасей.
Орлов с Кондрашовым сидели в деревянной беседке, где от нагретой крыши пахло горячей живицей. Перед приездом Кондрашова Орлов читал «Историю русской армии» Керсновского,  и теперь чёрный томик с торчащими закладками валялся на свободном плетёном стуле. Покоробленную дранку беседки увивали цветочки, граммофончики – белые и розовые. От жары стебли засохли, а цветочки пораскрывали рты в неутолённой жажде. Высоченные корявые сосны у забора роняли на кирпичную дорожку желтые иглы и почти не закрывали от багрового солнца. Оно жгло, но не слепило, потому что висело в белёсом мареве, и даже сюда, на северо-запад от Москвы, долетал вязкий и липкий дым лесов, горящих в соседних об-ластях.
– Ещё раз говорю: бомба, – Кондрашов придвинул рас-печатку Орлову. – Хохлы побегут жаловаться... В Брюссель, в Вашингтон, в ООН и далее со всеми остановками.
– Пусть побегают, – отмахнулся Орлов, пряча листочки в серую бумажную папку. – Это, как ты понимаешь, аналити-ческая записка. А вот сам проект. Тут уже есть сроки, объёмы, финансы и некоторые технические предложения.
Из папки он достал другую распечатку, потолще, скреплённую металлической скобкой.
В двадцати метрах от беседки, в кустах старой мохнатой сирени,  возвышалась дача – двухэтажный дом под красной черепицей, рубленный из мощных еловых плах, с мансардой, верандой и подвалом. Дача стояла на опушке соснового бора, в километре от шоссе. С трассы к воротам по мелким холмам вела извилистая дорога, мощёная щебнем. По ней широкий тяжёлый автомобиль Кондрашова едва протиснулся. Машина пока дремала, укрывшись под пыльными кустами боярышника, у самых ворот дачи, а в горячей машине дремал верный Руслан – водитель и охранник, бывший офицер спецназа. Он очень любил острую кавказскую кухню, и нередко благоухал чесноком и черемшой. Кондрашов терпел Руслана с его запахами за безграничную преданность и артистизм в деликатных поручениях.
На столике в беседке дожидалась привычной участи плоская бутылка Хеннесси. Дорогой, но не коллекционный, отметил Кондрашов. Пожалел, стало быть, хозяин армянско-го коньяка – из старых, ещё советских запасов. При умерен-ном употреблении Орлову хватило бы этих запасов до оче-редной смены общественной формации. Коньяк и бренди занимали почти половину обширного подвала – Кондрашов однажды был допущен в закрома, не удержался Орлов от простительного коллекционерского тщеславия. Франция, Испания, Греция, Молдавия, Грузия, Армения и Дагестан со своими виноградными выжимками  мирно уживались в под-вале Орлова без всяких дипломатических трений. Бутылки выглядывали из специальных деревянных гнёзд как дятлы из дуплищ. Звёзд на них было больше, чем у всего российского генералитета. Последние двадцать лет Орлов не пил ничего, кроме зелёного чая и коньяка. И столик в беседке сервировал соответственно – бутылка, рюмки, кувшин с холодным зелёным чаем, расписные пиалы и огромное мельхиоровое блюдо с жареным мясом, зеленью и резаными овощами.
– Давай махнем по чуть-чуть? – предложил Орлов. – Только отбить запах гари.
Вынутая пробка мелодично отозвалась: «Умп-па».
– Ладно, по чуть-чуть, – согласился Кондрашов. – Эту штуку надо читать на трезвую голову. Интересно, кто доду-мался? Большого ума человек! Я бы сказал, большого змеиного ума.
– Мерси за комплиман, – усмехнулся Орлов, разливая коньяк в пузатенькие рюмки. – Ты меня столько лет знаешь, Алексей Иванович...  Неужели решил, что я сам не додума-юсь?
– Жарища-то какая, прости Господи, – пробормотал Кондрашов, уходя от разговора и бестолково, как курица, завозился на стуле.
На реке сердито закричали взрослые, в тон скандалу завыла соседская собака.
– Даже атмосферу умудрились испортить, – продолжал Кондрашов. – Я говорю вполне серьёзно. Эти катаклизмы – творение рук человеческих, а вовсе не явление природы, на которую мы привыкли сваливать все грехи. Здесь-то еще терпимо, а в Москве просто ад!
Он стащил светлый лёгкий пиджак. Орлов по праву хо-зяина встречал гостя в одних шортах и оттого чувствовал себя просто великолепно. Мускулистый торс его и пробивающуюся лысину покрывал ровный загар, в кустике седых волос на груди застряла хвоинка. Серебристая щётка усов прикрывала капризный и жёсткий рот.
На граммофончики пала синица и с любопытством по-смотрела на стол блестящими бусинками глаз. Ей тоже было жарко – она распахнул крохотный клюв, словно жаловался.
– Лети отсюда, – сказал Орлов синице и пододвинул Кондрашову рюмку. – Ну, будем здоровы, Алексей Иванович!
– Да! Пусть нам будет хорошо, а хохлам – плохо.

3. День рождения. Ностальгия
Далеко за горизонтом горели леса и торфяники, и ветер приносил в город запах пожара и обречённости. Небоскрёбы дрожали в сиреневом августовском мареве, пропитанном дымом и выхлопами миллионов автомашин, словно под зданиями, в глубине изнемогающих земных пластов грозные силы растаскивали материк.
Эти высотные дома возникали внезапно, из ничего, из горячего воздуха и неумолчного городского шума. Москвич, уезжавший в отпуск на две-три недели, по возвращении не узнавал родной улицы, которую теперь загораживал от ветра и солнца гигантский разноцветный леденец. Официально новый архитектурный стиль назывался московским неоконструктивизмом, а неофициально лужковским вампиром – по имени легендарного мэра российской столицы.
Вокруг домов хороводились палатки и шатры, укра-шенные разноязыкими надписями, где нарасхват шло пиво двунадесяти сортов и газировка различной степени ядовитости. Небоскрёбы, окружённые размалёванными шатрами, походили на высокие каменные останцы в пустыне, вокруг которых разбили лагерь бедуины. Это впечатление усиливали сизые носатые физиономии гостей из ближнего зарубежья, украшающие пивные павильоны. Новые бедуины не спеша пили пиво, обсуждали свои убогие гешефты и провожали долгими взглядами москвичек. Они явно загостились в городе – к раздражению хозяев. Раздражение копилось, особенно, в безликих районах обшарпанных девятиэтажек у кольцевой дороги, где обитали потерявшие надежду на будущее хмурые молодые люди. Плотину время от времени прорывало, и хмурые молодые люди шли на рынки, где торговали гости. Або-ригены били гостей, громили торговые палатки и разбрасы-вали по загаженной земле дары солнечного высокомерного юга. После чего в городских газетах появлялись разъяснения хитрого чиновника из мэрии и прямодушного правоохранительного начальства: погромы, мол, устроили фанаты от горя за проигрыш любимого футбольного клуба. И никто из обывателей по лености ума и привычке к любой лжи не хотел думать, почему бьют кавказцев, хотя проигра-ли немцам.
По вечерам на московских небоскрёбах зажигались раз-ноцветные гирлянды, полыхающие вполнеба. Они повергали в изумление пассажиров вонючего поезда, высадившихся на Казанском вокзале и ещё не забывших веерные отключения электричества в родной Матюковке.
Разин любил и ненавидел этот город. Он здесь родился и прожил большую часть жизни. Он ненавидел московский климат с колебаниями от тридцати градусов летом и до тридцати зимой. В столице постоянно дул порывистый ветер. Причём летом он вонял выхлопными газами и людским потом, а зимой – ещё и реагентами для уничтожения дорожных наледей.
Но до зимы было далеко, и город изнемогал от жары.
– Проклятая страна!
На Москву наступал конец августа, а на Разина наступала вторая бутылка красного. Судя по этикетке, это было каберне, а судя по вкусу... Но о вкусах не спорят.
– Проклятая страна!
В фужер упала ленивая муха, одуревшая от жары, по-плескалась, выбралась на стеклянную стену и, тяжело жужжа, сверзилась на скатерть. Разин хотел смахнуть её на пол, но муха, сволочь, взбодрилась купанием и закружила по белому полю, оставляя крохотные розовые следы. Как будто её вызвали на дуэль и попали.
Кафе на углу Тверской и тёмного переулка, название которого Разин запамятовал, было крохотным – всего на че-тыре столика. И столики были крохотными – некуда локти положить. Древние столешницы на шатких ободранных ножках укрывали белые скатерти. Так, наверное, выглядели бы старушки в белых школьных фартучках. В кафе, сколько Разин себя помнил, подавали мороженое. Недавно вот и вино завелось.
Какого дьявола, подумал он в очередной раз, какого дьявола я сюда припёрся? Ностальгия? Когда-то в этом кафе он угощал мороженым светленькую девушку с фарфоровыми голубыми глазами. Он давно забыл, как её зовут, но постоянно помнил струящиеся в тёплом вечернем воздухе льняные волосы. Неважно, как её звали, важно, что она была. И вот он через тридцать с чем-то лет сидит в том же кафе и за тем же столиком. Это не ностальгия, это старческие сантименты. Лучше бы посидеть в павильоне с пивом возле памятника Пушкину. Товарищ, верь, взойдет она... Пушкин, осеняющий пиво и пивососов. Никаких блондинок и никаких воспоминаний. Старые московские дворы размели, деревянные терема взошли дымом в небо. И в новых домах нет старых клопов.
В одном торце кафе, у зарешёченного стрельчатого ок-на, устроили небольшой буфет с шоколадками, печатными пряниками и разноцветной газировкой в огромных пласти-ковых колбах. Газировка напоминала липкую радугу. За бу-фетной стойкой восседала полная баба в несвежей кружев-ной наколке. Поминутно облизывая синие губы, она стара-тельно считала петли в сером свитере из толстой нити, похожей на бесконечную гусеницу. При виде этого недоделанного свитера уже хотелось вспотеть. За бабой стояли нужда, муж-алкоголик и безработный сын, которого на днях выгнала слишком привередливая жена. Так, по крайней мере, виделось Разину. Он сам страдал от этого дара – видеть за спинами людей призрачные тени.
В другом торце кафе был вход – стеклянная дверь с це-пями и три ступеньки белого затёртого мрамора. На ступеньках маялся кругломордый юноша в красном жилете и при чёрной бабочке, отправляющий обязанности официанта. За юношей маялись полуинтеллигентная семья и несбывшиеся сценические надежды. Он неотрывно смотрел на Тверскую, по которой катилось весёлое колесо толпы, и в глазах его плескалась тоска фокстерьера, нечаянно оказавшегося взаперти и без хозяев.
На экране маленького телевизора беззвучно шли ново-сти. Показывали очередную драку в Верховной Раде Украи-ны. Разин вспомнил, как редактор еженедельника «Литера-тура и жизнь» мучительно правил его памфлет про двух со-бак. Приходилось биться за каждое слово. Нас не поймут, кричал редактор, старый приятель Разина, мне гениталии открутят! Ничего, у нас хорошие косметические хирурги, половину расходов беру на себя. Ты сравниваешь две страны с собаками – это может показаться оскорблением. Хорошо, давай напишем про двух гиен. Но у гиен нет хозяина! Вот ви-дишь, остаётся писать про собак...
Несмотря на кондитерский ассортимент, в кафе почему-то вполне отчетливо пахло щами. Ближний к буфету столик оккупировал Разин со своими бутылками. За другим развалился низколобый, лет под тридцать, тощий и вертлявый парень с оттопыренными ушами и вытатуированным перстнем на среднем пальце левой руки. Он был в кожаной куртке с блестящими металлическим заклёпками и по жаре потел. За ним стояло несколько вульгарных краж и ходка в зону. Он рассчитано наливал шампанским белобрысую и щедро, как индеец на военной тропе, раскрашенную гимназистку старших классов. А за гимназисткой стояли строгие родители и еще более строгие бабушка с дедушкой, наверняка ветераны чего-нибудь и сторонники жёсткой педагогики. Гимназистка давно научилась обходить все строгости, и тёплое шампанское в компании кожаного кобелька для неё не было первым опытом взрослой жизни. Должно быть, они совсем недавно столкнулись в бездельной воскресной толпе, и пока только приглядывались друг к другу, ведя бессмысленный голуби-ный разговор: гули-гули-гули...
Далее скромно веселилась компания девушек бальза-ковского возраста – нарумяненных, завитых и напудренных, но с морщинистыми, как у черепах, шеями. За ними стояло детство в ближней провинции, замужество и взрослые дети. По репликам Разин понял, что девушки провожают одну из них куда-то очень далеко и надолго. Может, в Израиль.
А за последним столиком у самого входа, в метре от из-нывающего на ступеньках официанта, каменно сидел старик в когда-то белой футболке и с нечистым колючим подбород-ком – косой солнечный луч вспыхивал на щетине, словно на пыльном серебре.  Были за ним тени больной и безвременно ушедшей жены да равнодушных детей. Старик утешался ми-неральной водой и грустно косился выцветшими глазами в чужие фужеры. Под столом, сложив узкую голую морду на колени старику, терпеливо дожидалась конца застолья пегая, с надорванным ухом, дворняга величиной с хорошую крысу. За ней стояли вереницы пращуров разных пород, беспризорная юность на помойках, ночёвки в подвале и встреча с великодушным Человеком, встреча, круто изменившая вектор судьбы. Теперь она не кончит на живодёрне, а будет похоронена в уголке двора, под прозрачными рябинами. Если, конечно, умрёт раньше своего благодетеля. В фужеры дворняга не заглядывала – не хватало роста. И сидела смирно, понимая, что пробралась в светлое царство незаконно.
– Проклятая страна! – сказал Разин на весь зал.
Баба за стойкой согласно кивнула и пригорюнилась, уронив спицы на мохнатое полотно. Кожаный сосед обернулся к Рогову и сдвинул надбровные дуги в трудной работе мысли. На лице его, похожем на не проросшую картофелину, все явственнее проступало недоумение. Да пошёл ты в жопу, мысленно пожелал ему Разин.

4. Сочи, море, КГБ
В городе Сочи, где тёплые ночи, в летней столице Рос-сии, Приходько давно не бывал. Зелени – разлапистой, яркой, мощной – меньше не стало. И народ – приезжий и горластый – выглядел как двадцать лет назад. Народ ходил буквально в одних трусах, на зависть Приходько, обряженному в пиджачную пару. И солнце жарило вовсю. Казалось, в море вот-вот закипит белёсая тихая вода – лето кончалось, но и в тени было почти тридцать градусов.
А в остальном город сильно изменился. Когда готови-лись к зимней Олимпиаде, свели целые улицы одноэтажных частных домиков, окружённых садами и цветниками. Теперь на их месте торчали ангары и высотные дома казённого вида. Строители, перерывшие город во время подготовки к Олимпиаде, вошли во вкус, и до сих пор уродовали Сочи. Там и сям зияли котлованы, обнесённые заборами, ворочались строительные краны и пылили большегрузные машины. Из холмов, уходящих от моря к далёким горам, вырастали небо-скребы, облицованные тёмным стеклом, какие Приходько видел лишь в Москве. В этих устремлённых к небу зданиях отражалось колючее нездешнее солнце, словно облицовка служила окном в глубины чужих миров.
Центр был с утра перекрыт – ожидали самого высокого и дорогого гостя, который одновременно был и хозяином страны. Из-за строгостей на дорогах Приходько опасался не попасть в гостиницу, в которую надо было ехать через весь большой Сочи. Однако таксист, молодой разбитной армянин, успокоил:
– Не бойся, отец, огородами проскочим!
Дожил, подумал с грустью Приходько, устраиваясь в салоне новенького жёлтого «Фольксвагена», уже взрослые мужики отцом величают... Наверное, после поезда плохо выгляжу, почти не спал.
Водитель включил знойную музыку, подсвистывая в самых оглушительных местах, и они помчались от вокзала на север, по петляющему шоссе, то приближаясь к морю, то ныряя в холмистые леса. Из машины Приходько попытался дозвониться по мобильнику в Киев, чтобы доложить жене о благополучном прибытии, но телефон буквально задурил: сначала сообщил, что не хватает кредита для разговора, по-том – что связи нет, а под конец – что набранный номер не существует. Устав бороться с чудом техники, Приходько принялся разглядывать проносящиеся мимо виды.
Проскочили под железнодорожными путями, покрути-лись вокруг морского вокзала, вырвались опять к железной дороге и некоторое время ехали почти рядом с ней. За насы-пью тянулся пляж, уставленный пёстрыми палатками и забитый людьми разной степени обгорелости.
– Народу много! – закричал Приходько, перемогая му-зыку. – Не надоели гости?
– Зачем такое говоришь! – закричал в ответ водитель. – Хорошо, что много! Нам денежки везут. Сейчас опять начали в Сочи ездить, а то одно время привыкли за границу катать-ся. Мы думали, кердык Сочи. Нет, жизнь налаживается!
– А у нас на Азове пусто, – пожаловался Приходько. – Из России почти не едут.
– Правильно не едут! – закричал таксист. – У меня тро-юродный брат... Ещё перед вашей войной... дёрнул на похоро-ны в Мариуполь. Ну, загрузился. Мы, армяне, с пустыми руками на такие мероприятия не являемся. Тут и ехать нечего. Через Ростов, Таганрог – вот тебе и Мариуполь. На нашей стороне его только в Краснодаре да в Ростове тормознули. Документы проверили, фрукты пощупали – и вперёд. А пока по вашей Украине ехал... Мы потом по карте смотрели – пятьдесят километров. Пятьдесят! Четыре раза останавливали. И то, что вёз, уполовинили. Жадный народ.
– Жадный, потому что голодный, – неуверенно сказал Приходько.
– Голодный, потому что жадный! – засмеялся таксист. – Ну, вот и твой Дагомыс...
Дискуссия о национальных особенностях украинского народа заглохла, потому что теперь они ехали от моря по уз-кой дороге вверх, к зелёным кудрявым холмам, и вскоре за-тормозили на пандусе перед гостиницей. Приходько дал так-систу денег сверх обещанного – за свой народ оправдался.
– Соберёшься куда-то ехать, отец, позвони, – сказал во-дитель, протягивая визитку. – Меня Ашотом зовут. Захочешь хорошо покушать – в лучший ресторан отвезу, к друзьям.
Конечно, усмехнулся про себя Приходько, рука руку моет. Таксисты везут клиентов в ресторан к своим приятелям-официантам, а рестораторы вызывают для гостей своих приятелей-водил. Так и вертятся в сфере услуг...
Он принял из рук Ашота видавшую виды синюю до-рожную сумку и поднялся по небольшим ступенькам на площадку перед входом в гостиницу. Мощёная крупной белой плиткой, площадка величиной с футбольное поле, была обставлена по периметру огромными бетонными вазонами с цветущими подсолнухами. Эдем, короче говоря. Сама гостиница походила на пирамиду Хеопса, как её изображают в учебниках и путеводителях. Только не серая, а белая. Солнечные блики от стен слепили.
 «Привет участникам Четвертого фестиваля творческой молодежи Содружества Независимых Государств!». Как в добрые старые времена, подумал Приходько, разглядывая красный, с белыми буквами, транспарант над козырьком гостиницы. Не хватает только лозунга, что решения очередного съезда всенепременно будут выполнены и перевыполнены. Горячий ветерок трепал плохо закреплённый транспарант, и он хлопал по фронтону, словно кто-то уже начал аплодировать. Приходько достал смятую пачку сигарет.
– Привет незалежным политологам! – сказали сзади, и на спину задумавшемуся путешественнику довольно чув-ствительно опустилась широкая и горячая ладонь.
– Привет, привет, Серёга, – сказал Приходько.
– Как догадался?
– По дури, с которой ты собирался вбить меня в землю.
– Ну, извини. От чувств-с... Давно не виделись.
В следующее мгновенье киевский политолог очутился в железных объятиях Серёги Мещанинова. Вот тот был одет по погоде: лёгкая кремовая разлетайка на широких плечах, льняные штанишки и вьетнамки на босу ногу. Олимпионик в летнем прикиде... Приходько в костюмчике цвета свежего коровьего помёта почувствовал себя потным древним старцем.
– Кончай меня трясти, – со вздохом попросил он Меща-нинова. – Люди вокруг. Не дай Бог, ещё что-то подумают...
– Не нуди! Номер заказан, Костик в ресторане – стол ка-раулит. Сейчас покурим и пойдём устраиваться.
– И Костик здесь, – сказал Приходько. – Полный сбор.
– Как же без Костика, – улыбнулся Мещанинов. – Он начальник фестиваля, на котором тебе придётся выступать. Да ты не пучь глазки, Федько! Проведёшь мастер-класс, про-читаешь лекцию. Тему сам выберешь. Надо же как-то зале-гендировать твоё присутствие в Сочи.
Он присел на край вазона, закурил и пытливо посмот-рел на политолога.
– Пока одни и на воздухе... Хочу сразу предупредить. В гостинице о деле ни слова. Ни в ресторане, ни в сортире.
– А о чём тогда говорить? – спросил Приходько.
– О фестивале, о нашем родном факультете, о Ясене, о детях. Наконец, о похмелье. Не зарекайся – будет похмелье.
– Между прочим, я по твоей милости не смогу участво-вать в очень серьезной акции. У нас в Одессе намечается ме-роприятие... Что за дело, ради которого меня выдернули из дома?
– Узнаешь – обделаешься.
– Могли бы позвонить, и я бы обделался в Киеве. А то больше суток по такой жаре, в поезде...
– А не надо было в независимость играть! Вот и летали бы спокойно из Киева в Адлер. Звонить не стал потому, что всё слишком серьёзно. Если бы не фестиваль, который так своевременно замутил Костик... Я уж подумывал собраться где-нибудь на нейтральной территории. Даже в Минск зво-нил насчёт гостиницы. И вдруг, значит, фестиваль. Очень хорошая крыша. Днём будем выступать в качестве мэтров перед юными гениями, а вечером шептаться. Тут наш прези-дент в Сочи прилетает...
– Я заметил, – кивнул политолог. – Весь центр уже перекрыли.
– Может, выступит на фестивале. А и не выступит – не велика беда. Главное, что с ним прилетает Жора Голицын. Помнишь Жорку?
Ещё бы... Когда-то Приходько чуть не отчислили с тре-тьего курса за «азартные игры» – он на бильярде на деньги играл. И часто выигрывал, кстати сказать, что было суще-ственной прибавкой к жалкой стипендии. Именно Голицын, секретарь комсомольского бюро курса, тогда и отстоял При-ходько, не дал выкинуть из университета. На старших курсах Приходько бросил биллиард, начал активно печататься в «Комсомольской правде», и поэтому его без вопросов за-брали в аппарат газеты сразу, как только он защитил диплом. 
– Жорка теперь в президентской администрации, – продолжал Мещанинов. – И у нас запланирована с ним встре-ча. Так что дело затевается нешуточное, с ведома самых вы-соких людей. Это что б ты представлял, куда влезаешь...
Мещанинов докурил, сунул окурок в сухую землю к подсолнуху и отнял у политолога сумку:
– Пошли.
Они вступили в прохладный и просторный вестибюль гостиницы, заставленный кадками с деревьями, как будто их не хватало снаружи, в естественном состоянии. Вокруг сновали шумные молодые люди, наверняка, участники фестиваля и непризнанные пока гении. Девушки оглядывались на Мещанинова: открытое, хорошей лепки, лицо – то ли актёр, то ли политик, в общем, человек из телевизора. Волнистые тёмные волосы, длинноватые для чиновника, но приличные в кругу богемы, торс культуриста и уверенная походка. Серёга всегда был предметом девичьих воздыханий. Пятьдесят с хвостиком уже, а волосы на висках только тронуты сединой.
Они остановились возле стойки регистрации.
– Вот, Валечка, рекомендую, – сказал Мещанинов пол-ной брюнетке за стойкой. – Этот тот хохол, о котором я гово-рил. Знаменитый политолог. Но женат и счастлив в браке.
– Всё в порядке, – улыбнулась Валечка, топорща редкие тёмные усики. – Номер с видом на море.
– Это правильно. У них в Украине моря нет. Пусть хоть тут посмотрит.
– А Чёрное? – удивилась регистраторша.
– Так оно в Крыму,  – засмеялся Мещанинов. – А Крым – не Украина.
Ничего не поделаешь, Мещанинов был не только пред-метом воздыханий слабой половины человечества, но и не-исправимым балаболом. Приходько протянул синий паспорт с золотым трезубцем.
Номер действительно оказался с видом на море, про-сторным, хоть и обставленным в современном казённо-офисном стиле – стекло и гнутое железо. Лишь деревянная кровать напомнила политологу другие гостиницы, в которых он жил, когда много лет назад катался по большому Советскому Союзу. На стене висел плоский телевизор, а в холодильнике мёрзли всякие напитки.
– Доволен? – подмигнул Мещанинов. – Теперь убе-дился, что похмелье – вполне доступное состояние организ-ма?
– Доволен, – кивнул Приходько. – Только, боюсь, у меня, скромного пиарщика из бедной страны, не хватит средств на эту роскошь.
– Не забивай голову, – отмахнулся Мещанинов. – За все заплачено. Пользуйся гостеприимством великой державы.
В прихожей перед зеркалом Мещанинов приостановил-ся и поправил волосы. Политолог тоже посмотрел в светлый квадрат – из чистого любопытства. Увидел привычное: то-щий невысокий субъект с заурядным лицом, на котором са-мыми яркими деталями были маленькие синие глазки и вис-лые пушистые усы – как у Тараса Григорьевича.
Они спустились в ресторан и обнаружили за столиком в углу Константина Геннадьевича Боголепова, КГБ по студенческому прозвищу, а ныне секретаря Союза писателей России. Приходько ужаснулся: за год или полтора, что они не виделись, Костик совсем сдал: голова седая, сквозь редкие волосы светится лысина, лицо багровое, с бульдожьими складками, глаза тусклые, а пузо уже мешает нормально сидеть за столом. Вот что делает с человеком пьянство и чревоугодие...
– Здорово, Федько, – сказал Боголепов буднично, словно вчера расстались. – Я тут салат заказал из морепродуктов.
– Здравствуй, Костик, – кивнул политолог, усаживаясь. – Морепродукты – это хорошо...
– И ещё я заказал солянку, – продолжал Боголепов мо-нотонно. – Она с зелёными оливками, я проверял. Непонятно, почему тут, в Краснодарском крае, не наладить выращивание оливок. Климат подходит. А ещё я заказал филе лосося на гриле. Его, лосося-то, надо нарезать и сбрызгивать лимоном. Нож должен быть очень острым, тогда ломтики получаются ровные и тонкие. Тонкие... И ров-ные...
Тут Боголепов впал в ступор.
– Слушай, – прошептал Приходько Мещанинову, – слу-шай, Серёга... А Костик-то вдрызг!
– Ну, вдрызг, – поморщился Мещанинов. – Эка невидаль – пьяный КГБ. Через десять минут будет как огурец. Пока первое подадут – очнётся.
Боголепов и в студенчестве отличался тем, что, упив-шись, мог уснуть минут на десять прямо за столом, с откры-тыми глазами. Потом просыпался практически трезвый и начинал монолог с той фразы, на которой его сморило.
Много лет назад они жили в общежитии на Мичурин-ском проспекте, в одной комнате, деля кров, еду, деньги и одежду. Боголепов готовил на всю братию, Приходько по-полнял общую казну игрой на бильярде в парке Горького, а Мещанинов фарцевал, то есть добывал и перепродавал шмотки. Весело жили. Когда их на третьем курсе переселили в высотку МГУ, Мещанинов договорился с комендантом, и друзья опять оказались рядом, причем Приходько с Мещани-новым – в одном блоке.
– Ну, рассказывай, что дома творится, что Оксана дела-ет, – сказал Мещанинов, откупоривая минеральную воду.
– Оксана кипит. Дома дым коромыслом – младшие дет-ки явились на каникулы. Оба на голову выше меня.
– Не выше, а длиннее. Завидую, Федя... У меня дома – только кот. А как там президент Кандыба, косой красавец?
Из бутылки ударила пена, и на светлых брюках Меща-нинова появилось мокрое пятно. Тот даже ухом не повёл.
– Злобствуешь, Серёга, – улыбнулся политолог, под-ставляя фужер. – Не такой уж он косой – просто один глазик подгулял. Не можешь простить, что тебя в его команду не позвали? Правильно не позвали – не понадеялись на москвичей. Как видишь, мы, киевские хлопцы, оказались не хуже московских имиджмейкеров. Слепили президента из директора завода, президента не хуже прочих.
Мещанинов отпил воды и усмехнулся, облизывая губы:
– Вы его слепили из отходов оборонки, а также денег недобитых олигархов и госдепартамента Соединённых Вез-делезущих Штатов.
– Не надо про госдеп, Серёга, не надо! – политолог огля-нулся, но вблизи никого, кроме спящего с открытыми глаза-ми КГБ, не обнаружил. – Поначалу госдепа не было и близко. Да, мы слепили Кандыбу из днепропетровского металлолома и денег, которые дали днепропетровские и криворожские братки. А также, между прочим, из обещаний ваших воевод. Помнишь, как они про славянское братство дудели, про нашу общую историю и общую судьбу? А как стал Кандыба президентом, вы его бросили. Оставили один на один с Польшей, с Евросоюзом и дядей Сэмом... Вот тогда и пришёл госдепартамент и распахнул перед Кандыбой кошелёк. Россия денег не дала, хоть и обещала. Теперь президент ненавидит Россию два раза. Первый раз – за то, что бросила. Второй раз – что пришлось деньги брать у госдепа. Вот и не возникай, Серёга!
– Да ладно тебе... Что завёлся-то?

5. Долгие проводы, лишние слёзы
– Ты какие галстуки возьмешь? – спросила жена.
Она стояла над чемоданом. А тот валялся на полу, рас-пахнутый, как пасть бегемота. На руке у Валентины болтался пук разноцветных тряпиц.
– Галстуки? – удивился Железняк. – Ты ничего не пере-путала, мать? Я же не на бал еду, а в командировку. Мне и од-ной удавки хватит – что на мне.
– Возьми еще на всякий случай...
– На какой случай? Если яичницу на грудь опрокину?
– Возьми хоть вот этот... Дети в прошлом году подарили. Красивый, французский.
– Ладно. Французский положи.
Брякнул звонок мобильника. Он валялся на кухне – Железняк так и не научился держать его постоянно при себе.
– Наверное, Веня звонит, – сказала Валентина. – Так мы с тобой и не поговорили... о командировках.
– Вернусь – поговорим, – буркнул Железняк. – Принеси трубку...
Жена развернулась – только галстуки мелькнули. Она была на два года старше Железняка, а выглядела на двадцать лет моложе. Такая вполне самостоятельная блондинка... Же-лезняк даже обрадовался, что Веня, водитель, приехал чуть раньше – иначе не избежать бы разговоров о командировках. Эти разговоры начинались всякий раз, когда он собирался в дорогу. Он уже числился на пенсии, но продолжал работать. И это почему-то раздражало драгоценную супругу.
– Здравствуйте, Олег Васильевич!
Голос в трубке был незнакомым.
– Я вас ни от чего не отрываю? Говорить можете?
– Пока могу, – вздохнул Железняк. – Произносите.
Оказалось, звонил новый вице-премьер. В последнее время они так часто менялись, что Железняк не успевал за-помнить их фамилии. Тем более, голоса...
– Надо бы встретиться, Олег Васильевич. Мне настоя-тельно посоветовали обратиться к вам.
– Кто посоветовал? – спросил Железняк рассеянно.
Он перебирал в руках подсунутый женой свитер – си-ний с белыми оленями на груди. Все-таки не в Арктику едет...
– Посоветовал мой непосредственный руководитель, председатель правительства.
Железняк насторожился и бросил свитер на руки жены.
– Надо посмотреть один проект, Олег Васильевич. Не-официально, без лишнего обсуждения и прений сторон. Ну-жен совет профессионала. Вот почему прошу встречи.
– Я не против, – сказал Железняк. – Только меня, как профессионала, отправляют в командировку. Через полтора часа я должен быть на аэродроме.
– Отложить нельзя?
– Как вы себе это представляете? – вздохнул Железняк. – Я еду по заданию самого... большого руководства. Меня просто не поймут.
– Давайте сделаем так, – настойчиво сказал молодой вице-премьер. – Я подъеду в аэропорт и передам вам бумаги. Вы в командировке их посмотрите и вынесете свой вердикт. Такое решение устроит?
– Вполне, – сказал Железняк.
– Хорошо. Тогда не прощаюсь... Спасибо за понимание.
– Кто звонил? – спросила Валентина.
– Старый друг из Пентагона, – усмехнулся Железняк.
– А почему вы говорили по-русски?
– Потому что я по-американски не могу.
– Все шутишь... Так кто звонил?
– Любовница. Будет ждать меня на аэродроме.
– Да ну тебя! – рассердилась жена и хлопнула Железня-ка свитером по плечу. – Шуточки ему... Давай все-таки пого-ворим о твоих командировках. Только не делай такое лицо! Ты становишься похож на Гаврика.
– Это ещё кто?
– Бульдожка из седьмой квартиры. Только он чернень-кий, а ты – серенький.
Железняк обреченно остановился возле чемодана, но тут на счастье позвонил водитель:
– Олег Васильевич, я уже тут! Подняться?
– Нет, Веня, спасибо. Сам управлюсь. Сейчас спущусь.
Бросил свитер поверх вещей, закрыл чемодан.
– Давай, мать, посидим на дорожку. Долгие проводы – лишние слёзы.
Валентина села рядом и прислонилась головой к плечу Железняка.
– Ты где-то там, – сказала она тихо. – А я – тут... И постоянно думаю: что да как. Не мальчик же!
– Но и не девочка, слава Богу. А думать вредно – мозги стираются.
– По себе знаешь? Ладно, иди. И звони!
– Обязательно, – кивнул Железняк.
Поднял чемодан, прихватил портфель с документами, перебросил через руку плащ. И пошел по длинному коридору на выход. Тесной когда-то была квартира... Тесной, когда дочь здесь жила и водила кучу подружек – сначала по школе, потом по институту. А теперь от спальни до выхода – хоть на велосипеде кати...
У порога они обнялись. Валентина не сразу закрыла дверь – смотрела, как Железняк вызывает лифт. А когда створки железной коробки начали смыкаться за ним – коротко помахала. Ну, поехал... Ну, командировка! Делов-то...
***
Между правым крылом главного здания и почтово-грузовым комплексом притулился крохотный – на фоне ги-гантского металлического левиафана – дом в два этажа. Он остался от старого аэропорта. Кирпичную облицовку при-крыли светло-голубыми керамическими панелями, и домик не выдавался из архитектурного облика обновленной воз-душной гавани. Здесь дожидались своих рейсов всяческие very important persons – на светлых кожаных диванчиках, в тени разнокалиберных фикусов и под бормотание ненавяз-чивой тихой музыки. Мальчики и девочки с подносами под-летали по мановению одних бровей высокопоставленных пассажиров – кофе, чай и прочие напитки.
Железняк отмахнулся от официанта в синей форменной курточке и уселся на углу дивана. Водитель Веня примостил рядом чёрный чемодан на колесиках.
– Ну, Олег Васильевич, счастливо долететь! Из Ростова позвоните. Встречу.
– Обязательно позвоню, – усмехнулся Железняк. – Иди уж, нянюшка...
И взглянул на часы. До рейса оставалось почти сорок минут. Откинулся на мягкую диванную спинку и прикрыл глаза. Раньше он не испытывал тревоги в поездках и перелё-тах по большой стране – многочисленные командировки бы-ли если не смыслом, то значительной частью жизни. Теперь он ощущал странную противоречивую раздвоенность: мыс-ленно соглашался, что ехать куда-то необходимо, но сопро-тивлялся этой необходимости, потому что она выбивала из привычного и комфортного, что уж душой кривить, ком-фортного существования. Каждая командировка всё больше воспринималась, как покушение на право самому распоря-жаться временем, пространством и обстоятельствами. Зна-чит, верно говорит Валентина: стареешь, батенька, Олег Ва-сильевич...
– Олег Васильевич... Извините.
Железняк разлепил веки и понял, что нечаянно задре-мал – под тихую музычку и на уютном диванчике. В послед-нее время он умудрялся неожиданно уснуть где угодно – в машине, на совещании, за столом в гостях. Он не мог нор-мально спать только дома, в собственной постели, когда в вязкой тишине бесконечной ночи начинали звучать давно забытые голоса и мелькать давно забытые лица.
– Можно присесть, Олег Васильевич? Это я вам звонил.
Рядом стоял человек – не молодой, не старый, не высо-кий, не низкий. С широкой улыбкой, как на рекламе стомато-логической клиники. Железняк непроизвольно пощупал нижнюю челюсть: не забыл ли надеть протез...
– Конечно, садитесь, – кивнул он.
Не молодой, не старый человек опустился рядом, про-тянул серую кожаную папку с кнопочкой:
– Личная просьба председателя правительства, Олег Васильевич. Здесь проект гидроузла на Днепре. Нужно, внимательно посмотреть. Как вы умеете... Критически.
– Я не специалист по гидросооружениям, – вздохнул Железняк. – И председатель правительства это хорошо знает.
– Ему нужен взгляд квалифицированного и, главное, добросовестного специалиста. Это точная цитата. Понять, можно ли строить – не главное.
– Интересно, – поднял мохнатые брови Железняк. – А что тогда главное?
– Нужно ли строить... Вот вопрос.
– Ладно, – согласился Железняк. – Сроки?
– Вернётесь из командировки – изложите соображения.
***
Уже в самолёте, под негромкое пение турбин, он достал из портфеля папочку. До Ростова успел посмотреть бумаги, посчитать кое-что, используя листок из блокнота, ручку и калькулятор в мобильнике. Хмыкнул, втиснул папочку в портфель и забыл о ней. А то больше делать нечего...

6. Нам пахать – не привыкать!
Заместитель главного редактора, довольно молодой, модно одетый, но какой-то пришибленный, разговаривая, смотрел в огромный дисплей компьютера и пощёлкивал мышкой. На дисплее, как успел заметить Кочкин, змеились красные, синие и жёлтые линии. Биржевые котировки, дога-дался Кочкин. Наверное, готовит статью по экономике. А может, просто играет на бирже. Тоже достойное занятие.
– Вас очень хорошо рекомендовал... наш старший парт-нер, – сообщил Кочкину зам главного. – Поэтому перевод в центральный аппарат... никаких вопросов. Надеюсь, сработа-емся. Портфолио у вас... вполне приличное. Вы посмотрели портфолио, Юрий Михайлович?
С этим вопросом зам главного адресовался к редактору отдела политики, тощему доходяге с редкой бородой, кото-рый сидел в отдалении на диванчике.
– Конечно, посмотрел, – сказал редактор отдела. – Вполне приличное портфолио.
– Мы помним ваши репортажи из Донецка, –  продолжал зам главного. – Кроме того... про вас сообщали... некоторые телеканалы. Как вы разминировали... Не помню, что именно.
Зам главного говорил так, словно ему не хватало воздуха. Или было лень говорить вообще.
– Что вы там разминировали?
– Противопехотную мину, – сказал Кочкин. – Лепесток называется. Это фугас нажимного действия.
– А зачем вам это понадобилось? – хмуро спросил ре-дактор отдела Юрий Михайлович. – Захотелось покрасовать-ся перед телевизионщиками? Я запомнил этот репортаж по-тому, что главным героем стал наш военный корреспондент. Так зачем вы полезли не в своё дело, Кочкин?
– Почему же не в своё? – пожал плечами Кочкин. – Моя военно-учётная специальность – сапёр-разведчик. А на мину старушка напоролась... Жалко стало бабушку.
– Каждый должен заниматься своим делом, – сказал ре-дактор отдела. – У нас потому и бардак везде, что все зани-маются не своим делом. Журналист должен писать. А разми-нировать старушек – дело сапёров.
– Не дотерпела бы она, пока сапёры подоспеют, – вздохнул Кочкин. – Вы когда-нибудь стояли на фугасе?
– Господь миловал, – буркнул Юрий Михайлович и по-дёргал бородёнку.
– Мы не о том говорим, – сказал зам главного. – Я рад, что в отделе политики появляется мужчина. Взрослый чело-век, профессионал. Значит, Юрий Михайлович, перестанете... жаловаться, что у вас в отделе работают только женщины. Есть вопросы?
– Я бы хотел кое-что уточнить, – опять схватился за бороду редактор отдела. – У редакции будут обязательства социального характера перед господином Кочкиным?
– Что вы имеете в виду, Юрий Михайлович? – защёлкал мышкой зам главного.
– Жильё, соцпакет...
– Жилья у нас нет. И вы, Юрий Михайлович... об этом прекрасно знаете. А если знаете, зачем спрашиваете? Будет соцпакет. После испытательного срока. Скажем, месяц.
– Два!
– Месяц.
Вашу мать, подумал Кочкин. Говорят, словно я на Се-верном полюсе. Предупреждали меня, что москвичи – народ высокомерный. Так и есть.
– Вы же знаете, – продолжал гнуть своё редактор отде-ла, – что за месяц мы не сможем убедиться в высоком профессионализме господина Кочкина. Одно дело – писать фронтовые репортажи, рассказывать, кто в кого пуляет... И совсем другое дело – заниматься политической журналистикой. За месяц мы сможем напечатать... Ну, сколько сможем напечатать материалов господина Кочкина? Один или два?
– Месяц, – сказал зам главного. – Вполне хватит. Можно подумать, что остальные сотрудники вашего отдела завали-ли газету материалами. Тем самым каждый день... демон-стрируя свой высокий профессионализм... И  вообще... Есть такая народная поговорка. Не обязательно дожёвывать до конца, чтобы понять, это конфетка или... Ну, сами понимаете.
Редактор отдела поднялся и пошёл в дверь. По пути оглянулся на Кочкина.
– Спасибо, – сказал Кочкин, тоже поднимаясь.
– Да, да, – кивнул зам, не отрывая взгляд от монитора.
Кочкин с редактором отдела молча прошли длинный коридор, спустились по лестнице и оказались в другой, так сказать, реальности: никаких ковров, цветов и мягких кресел. Сплошной, вспомнил Кочкин идиотское словцо, функционал... Немного полинявший и пыльный функционал. Затем они оказались в кабинете редактора отдела – в узкой выгородке с небольшим столом, окружённом стальными стульями.  От рекламного щита, наполовину закрывающего окно снаружи, в кабинете было темно, и редактор зажёг настольную лампу.
– Ладно, Кочкин, – сказал он, плюхнувшись за стол в единственное  мягкое кресло. – Признавайся, как тебе уда-лось так лихо к нам просочиться?
– Странный вопрос, Юрий Михайлович, – помолчав, сказал Кочкин. – Что значит, просочиться?
И сделал морду номер один – сосредоточенное внима-ние, открытый взгляд и полная готовность к диалогу. 
– Мы люди взрослые, – ухмыльнулся редактор. – Не так ли? Ну и давай говорить по-взрослому. Наша газета – это тебе не какой-то там желтяк, который с жиру замутили богатые буратины. Это солидное издание с историей. Перед началом революции-контрреволюции, в восемьдесят девя-том вышел первый номер. Понимаешь, Кочкин, к чему кло-ню?
– Пока не понимаю.
– В аппарат нашей газеты с улицы не приходят. Вот ты сидел в своём Норильске, в корпункте... Потом попросил по-слать тебя военкором в Донецк. Ну, покатался, посмотрел на боевую обстановку. И вдруг решил: а давай-ка я в Москве по-работаю! Так что ли?
– Не совсем так, – сказал Кочкин почти безмятежно. – Меня спросили: а не хочешь ли ты, Кочкин, поработать в Москве, в центральном аппарате солидного издания с исто-рией? Понятное дело, я не мог отказаться.
– А кто спросил? – не отставал редактор.
– Долго вспоминать, – сказал Кочкин, делая морду но-мер два – простодушная улыбка и брови домиком.
Редактор долго молчал, перебирая на столе бумажки и подглядывая на нового подчинённого с явным подозрением.
– Интересно, – сказал он, наконец. – Я вот в деталях помню, кто меня сюда позвал и о чём говорил. Поэтому, Коч-кин, я тебе не верю. Сам понимаешь, как трудно будет вы-страивать отношения с недоверия...
– Кто-то из нашего холдинга и предложил, – пожал плечами Кочкин. – По-моему, Зинаида Ивановна. Да, точно! Зинаида Ивановна.
– Знаю, – сказал редактор сумрачно.– Без мыла... куда угодно!
– Зря вы так, Юрий Михайлович... Вполне достойная и ответственная дама. Её в Норильске все знают. Она нашему мэру на выборах помогала. А я ей помогал, чем мог.
– И в благодарность за помощь она тебя всунула в ре-дакцию. Большой силы человек эта Зинаида... Хорошо, за-крыли тему. А что с жильём? Тут мы тебе ничем не поможем.
– Всё нормально. Один знакомый моего знакомого уехал на три года за рубеж и квартиру сдаёт.
– Хорошо устроился, – задумчиво сказал редактор. – Куча знакомых, которые помогают. Вот мне почему-то никто не помогает. Ладно. Пойдём, покажу рабочее место и представлю коллективу. Хотя, конечно, это сильно сказано – коллектив. Сам увидишь. Две девушки. Одна еще ничего не умеет, другая – уже не умеет. Пустяковое дело поручить нельзя. Год мучаюсь. Что делать с ними – не знаю.
– А выгонять не пробовали, Юрий Михайлович?
Морда номер три –полное понимание забот начальства.
– Не пробовал, – отмахнулся редактор. – И пробовать не собираюсь. У одной мама работает в пресс-центре Госдумы. Другая спит с членом правительства.
– Прямо с министром? – удивился Кочкин.
– С министром. Хорошо, с московским, а не с федераль-ным. Иначе хоть вон беги... Тут Москва, понимаешь!
– Да, обстановочка, – посочувствовал Кочкин.
– Поэтому я хотел бы на тебя надеяться, – Юрий Михайлович исподлобья глянул на нового сотрудника. – Сразу скажу: забудь про свои фронтовые подвиги. Мы занимаемся политикой. Придётся пахать и пахать. Начальство и так постоянно... собак спускает.
– Нам пахать не привыкать, – отрапортовал Кочкин. – Всегда готов!
Они снова отправились в поход по мрачному коридору. Перед дверью с табличкой «Отдел политики» редактор при-хватил Кочкина за руку:
– Хочу предупредить... Не фамильярничай с ними! Дашь палец – руку откусят. Я их сам иногда боюсь.
Кочкин сделал морду номер четыре – героическая го-товность к любым испытаниям.

7. Орёл мух не ловит
Разве мог я предположить когда-то, подумал Орлов, что буду принимать на своей даче стукача и поить его дорогущим коньяком? Впрочем, Орлов почти никогда, даже в мыслях, не называл Кондрашова стукачом. Для таких в КГБ существовало необидное звание – информаторы.
– Сейчас, Павел Лаврентьевич, леса горят не только в ближних областях, – сказал Кондрашов, цепляя на вилку ку-сок помидора. – Тут подмосковный вице-губернатор, кото-рый строительство курирует, на днях приказал принести карты лесных пожаров и заявки на аренду земли под строи-тельство коттеджных поселков. Принесли. Разложил он бу-маги на столе и опупел. Как ты думаешь, что он увидел?
Была у Кондрашова такая сволочная привычка – зада-вать дурацкий вопрос и ждать умного ответа. Орлов посмот-рел на толстого потного Кондрашова, на его лицо, похожее на оладью, и покорно кивнул:
– И что же он увидел?
– Ага! Он увидел, что ареалы пожаров подозрительно совпадают с участками, на которые поступили арендные за-явки, и по которым было отказано. Ты понял, Павел Лаврен-тьевич? Нет, ты понял? Вчера отказали – а сегодня загоре-лось! Сам посуди: раньше, пока торфяные поля не залили, горело только под Шатурой. Верно? А нынче полыхает даже возле Люберец. Ну, спроси меня: где там, возле Люберец, торфяники? Нет там никаких торфяников!
– Ты не распаляйся, Алексей Иванович, – посоветовал Орлов. – И так жарко. Давай выпьем за устойчивый циклон. Авось, дождик пойдёт.
Собака на соседнем участке заскулила от пинка. Кон-драшов сунул в рот кусок мяса и принялся опять читать проект. А Орлов подошёл к забору, подставил чурбачок и заглянул к соседу. Старый мухомор генерал Иван Афанасьевич приник ухом к ограде. Его шишковатая голова с перьями сизого пуха была так соблазнительно близка, что Орлов едва поборол соблазн дать деду щелчок – ещё кондрашка хватит...
– Иван Гаврилович! – позвал Орлов. – Голову напечёт.
– Ысь! – шарахнулся сосед от забора. – Дык... Хух!
И ухватился за сердце, жалкое подобие человека – в по-лосатых трусах и когда-то белой майке. Кривые тощие ноги в драных тапочках мелко задрожали. Дед развернулся и за-шаркал прочь от забора. А Орлов вернулся в беседку.
– Знаешь, зачем поджигают? – спросил Кондрашов.
– Зачем? – покорно кивнул Орлов.
– На эти места нацелились некоторые строительные фирмочки. Да только не нашли они с вице-губернатором об-щий язык. Вот и поджигают. В надежде, что выгоревшие участки спишут из оборота, и тогда никто не станет упираться по поводу аренды бросовой земли. А может, из мести пускают петуха. Тоже вполне рабочая гипотеза. В народе как говорят: не дали кашку, так плюну в чашку. Наверняка, эти поджигатели мало совали в лапу, когда оформляли заявки.
– А вице-губернатор много берёт?
– Мало брать – не резон... Только пачкаться!  Жить-то и ему надо. Напрямую не дают – для этого у вице-губернатора есть отдельная прикормленная гнида. Такая жадная гнида!
А ты откуда знаешь, мысленно спросил Орлов. В приемной ночевал? Не твоё дело, так же мысленно ответил Кондрашов, прочитав вопрос в льдистых глазах Орлова. Они этак часто разговаривали... Вслух же Кондрашов сказал:
– Начинал-то хорошо. А сейчас, по некоторым отзывам... Говорят, и заповедными участками торгует. Сучье время! Недюжинных людей жизнь ломает через колено, и становятся они обыкновенными вокзальными курвами. Кто денег дал – тот и отымел.
О себе говоришь, мелькнуло в глазах Орлова. И о себе тоже, подумал Кондрашов.
– С другой стороны, Павел Лаврентьевич, жизнь нынче трудная, сплошная борьба за выживание. Меня, например, детки до сих пор сосут, хоть от груди давно оторванные.
Понятное дело, посмотрел в сторону Орлов, значит, бу-дешь денег просить. Буду, откровенно улыбнулся Кондрашов.
– Ладно, Алексей Иванович, – сказал Орлов. – Дочиты-вай проект – обсудим.
– Не буду дочитывать. Тут пошли сплошные инженер-ные соображения... А я, как ты знаешь, юрист. Но вступительную часть и общие положения прочитал внимательно – именно с юридической точки зрения. Надо будет всё хорошо соотнести с нормами международного права.
–Возьмешь Вохминцева, он в международном праве со-баку съел. Подумайте, как всё обставить по закону.
Кондрашов пощелкал ногтем по распечатке:
– Это же сумасшедшие деньги.
– На всякую херню больше тратим. На олимпиады, чем-пионаты,  музыкальные конкурсы и фестивали...
Кондрашов долго молчал, подбирая мясо, соря хлебны-ми крошками и шумно глотая холодный чай.
– Что семья сообщает? – спросил он, наконец.
– В море купается.
У Орлова было две дочери-близняшки, которые закан-чивали школу. На каникулы они вместе с матерью всегда уезжали в Испанию.
– Купается в море семья, – повторил Орлов. – Так ска-зать, за рубежами нашей Родины. А глава семьи парится в России. Потому что каникулы кончаются не только у школь-ников, но и у депутатов нашего замечательно парламента. И взрослым пора браться за уроки.
Кондрашов насторожился: наконец-то Орлов приступает к тому, зачем выдернул его из Москвы в выходной день.
Словно по команде наступила тишина: дети на речке перестали визжать, старый перец Иван Гаврилович за забо-ром бросил перхать и хрустеть сухой ботвой, а воробьи умчались по своим воробьиным делам.
Ещё раз выпили, и по решительности, с которой Орлов отставил рюмку, Кондрашов понял, прелюдия закончилась. Он тоже видел Орлова насквозь, потому что знал его, страш-но сказать, больше тридцати лет.
– Итак, дорогой Алексей Иванович, о наших баранах...
Орлов принялся ходить вокруг беседки по горбатой кирпичной дорожке – так ему лучше думалось. Тоже старая привычка, оставшаяся после службы в «конторе». Кондрашов налил холодного зелёного чая и залпом выпил – зубы заломило. Теперь он знал, что Орлов замышляет сложную и рискованную многоходовую комбинацию, в которой и Кондрашову с его силёнками, уж какие остались, тоже найдётся участок работы. Кондрашов был ленив, и едва рушился привычный уклад, едва приходилось затевать новое дело, испытывал тревогу, если не сказать панику. Лень он давно научился преодолевать, выработав целую систему правил и традиций. Даже зубы чистил на счёт – медленно, до трехста.  Система помогала в юности зубрить учебники, потом заниматься делами в суде, ещё позже – руководить партией и держать в узде фракционеров в Государственной Думе.
– Когда собираетесь обсуждать законопроект о пенси-ях? – спросил Орлов, оказавшись в поле зрения Кондрашова.
– После каникул, на первом же заседании. Провалим очень аккуратно. Нужные люди заряжены, голосование, по-лагаю, будет пустой формальностью.
– Ставлю задачу: закон надо принять. Крутись, как хо-чешь, Алексей Иванович, но добейся нужного результата го-лосования.
– Не понял, – нахмурился Кондрашов и яростно потёр затылок. – Ты же недавно мне руки выворачивал, чтобы за-кон провалили! И мы бы его провалили с нашим удоволь-ствием. А теперь что – отбой?
– Вроде того. Понятно, ситуация сложная, но лёгких за-даний ты от меня никогда не получал. Орёл мух не ловит.
– Тогда обрисуй резоны. Я должен хоть в общих чертах представлять себе смысл такого поворота!
Орлов остановился.
– В общих чертах... Законопроект о пенсиях чуть-чуть улучшит жизнь героического и не шибко богатого российского народа, заткнёт на какое-то время рот нашей оппозиции. То есть склок в парламенте по поводу пенсионного закона не будет. И хорошо, потому что  внимание общественности предстоит занять другим законопроектом.
– Так, так, так.
– Сначала надо поднять вой в прессе и на телевидении о природных ресурсах России, которыми беззастенчиво пользуются некоторые наши соседи. Пользуются, а в благодарность делают всякие гадости. Нужно дать три-четыре серьёзных статьи в серьёзных газетах – беспристрастное исследование пользования недрами России со стороны не очень дружественных бывших братьев. Главную акцию мы берём на себя – проведем круглый стол и подготовим большой отчёт для прессы. Ну и телевидение позовём. Держи, здесь все нужные материалы.
Орлов толкнул по столу прозрачную коробочку с ком-пакт-диском. Кондрашов взял диск и прочитал цветную наклейку: «Интродукция и рондо каприччиозо ля минор для скрипки с оркестром, соч. 28. Камиль Сен-Санс». И засмеялся:
– Все конспирируем, Павел Лаврентьевич?
– Конечно, это конспирация для дураков, – кивнул Ор-лов. – Но частенько срабатывает. Послушай сам этот концерт. Значит, сначала вой в прессе. Водные запасы, арктический шельф, дальневосточная тайга... Потом наш круглый стол. Но сначала ты выступаешь в Думе и со свойственным тебе темпераментом предлагаешь зако-нопроект о защите природных ресурсов России. Есть ещё вопросы?
– Один. Лицензию на это дело... кто даёт?
– Неужели ты думаешь, я по собственной инициативе взялся за такой проект? Мы же в команде играем, старина. И поэтому каждый выполняет свою часть дела. Идея наверху нравится. Я подбросил её полгода назад. Затем два-три раза вскользь напомнил. Теперь там думают, что это их собственная идея. Да я и не в претензии. Чей бы бычок не прыгал, а телёночек – наш.
Кондрашов мог лишь представлять, какие части общего дела выполняют другие члены команды, о которых он просто не знал, несмотря на свои связи, не знал, но постоянно ощущал их присутствие, как ощущается на ночном тротуаре близость прохожих. Он давно привык не спрашивать у Орлова ни о чём, что не касалось ни его, ни партии.
– Тогда вопросов нет, а предложения... – Кондрашов налил себе коньяка и посмотрел напиток на просвет. – Нужна демонстрация на фоне газетного и телевизионного визга. Например, надо послать в один из районов, обозначенных в проекте, группу геодезистов. А перед этим дать хохлам знать, зачем геодезисты колупаются в этом районе.
Орлов опять отправился в кругосветное путешествие и сделал несколько витков – думал. Наконец, сказал:
– Неплохо, неплохо... Наверное, ты прав: есть смысл ор-ганизовать и протечку, и геодезистов. На фоне визга... Ладно, подумаю, что можно сделать.
Орлов перестал кружить вокруг беседки и посмотрел в серое от дыма небо:
– Прогноз не слышал? Сейчас бы дождика... Предложе-ние твое обсосём. Есть в нём рациональное зерно...
Орлов вновь уселся за стол.
– Значит, подумай, кого из журналистов зарядишь на это дело. Нужны ребята, умеющие держать язык за зубами.
– Хорошо бы твоего брата подключить, Павел Лаврен-тьевич. Большой силы убеждения человек, тот, что нам ну-жен. Читал его последний обзор в «Российской газете»?
– Читал, – кивнул Орлов. – Слишком много злой слюны. Да к тому же допустил одну промашечку, которую могут оценить только люди с юмором. Ты ведь не заметил, Алексей Иванович? Ну, как же! Братец мой призывает строить в России национальную политику и социально ориентированную экономику. Получается, если коротко, национал-социализм.
– Действительно, смешно, – согласился Кондрашов.
– Кстати, у него сегодня день рождения. Надо бы по-здравить. Извини, прервёмся на минуту.
В металлическую калитку постучали. Из кустов тут же выступил дежурный охранник – тренированный паренёк в спортивном костюме.
– Рыбки не желаете? – донесся хрипатый голос дяди Гоши. – Совсем свежая, еще зебрами щёлкает... Возьмите, гос-пода хорошие, отдам почти без денег.
Паренёк оглянулся на Орлова. Тот нахмурился. Охран-ник вышел за калитку, и дядя Гоша мячиком мелькнул мимо забора – в синей клетчатой рубахе и с мокрым садком.
– Алё! – сказал Орлов. – Поздравляю, братишка, с оче-редным днём рождения. Желаю здоровья! Остальное купим. Ты как? Больше налегай на закуску. Ладно? Я к тому, чтобы завтра был в форме. Надо одно серьёзное дело замутить.
Много лет назад, когда Кондрашов только узнал о су-ществовании брата Орлова, он спросил:
– А почему у вас фамилии разные?
– У нас были разные отцы. На Руси это случается сплошь и рядом. Да и в других державах – тоже.
Орлов поговорил, вздохнул и бросил мобильник.
– Дай ему Бог здоровья, – приветственно поднял рюмку Кондрашов. – Владислав Георгиевич хороший человек. Только меня за что-то невзлюбил. Просто обидно, честное слово.
– А за что тебя любить, Алексей Иванович? – засмеялся Орлов. –  Лысый, пузатый, лицо какое-то... мятое. В спортзал надо ходить! Или денег не хватает?
– Лицо мятое? – огорчился Кондрашов и потрогал щеки. – Это от стрессов. В молодости на меня девки очень западали.
Знаем, как на тебя западали девки, подумал Орлов с ле-тучей усмешкой. Кондрашов перехватил этот проблеск в глазах хозяина и чуть нахмурился – он не любил, когда ему хоть намёком поминали о тёмных пятнах в биографии.
– Договорись с братом о встрече, – сказал Орлов. – Со-гласуйте действия. Завтра с утра обрисую ему ситуацию, а во второй половине дня вы сможете адекватно побеседо-вать.
– Позвоню. 
Все было сказано, и теперь они обедали, как два мужика после хорошего покоса. Когда насытились, и Орлов закурил короткую трубку с прямым чубуком, Кондрашов спросил:
– Скажи честно, Павел Лаврентьевич, ты хотел бы по-вернуть все это назад?
– В каком смысле? – насторожился Орлов.
– Ну... хотел бы ты очутиться году этак в девяностом?
– Не знаю, – ответил Орлов после долгого молчания. – Я ведь начинал, как ты знаешь, в пятом управлении, занимался негативными настроениями среди молодёжи. Скучная была работёнка, малоперспективная.  Юноши бледные, со взором горящим, начитавшиеся Александра Исаевича, нынешнего нашего пророка и провидца... Таких юношей были единицы. Основной контингент – обычные болтуны и позёры, которые ради красного словца вякали что-нибудь скоромное в компании или перед девушкой. После первой задушевной беседы эти мыслители напускали в штаны и становились самыми образцовыми борцами за торжество наших идей.
– А таких... таких как я, – с трудом спросил Кондрашов, – много было?
– Сам посчитай. По человеку, а то и по два на каждый курс каждого факультета каждого московского вуза.
– Ни хрена себе... Целая армия.
– Точно, армия. Между прочим, в этой армии не послед-ними рядовыми были некоторые нынешние главные демо-краты и главные либералы. Но когда я, простой пенсионер, прихожу к ним на приём, они по-прежнему преданно и испу-ганно смотрят в глаза: чего, мол, изволите... А почему ты спросил об этом только сегодня?
– К слову пришлось...
– Ну-ну. Так вот, работёнка была малоперспективная. И она мне быстро надоела. Пришлось воспользоваться связями и авторитетом отчима, царствие  ему небесное, чтобы перейти в другое управление. В какое? Я же говорю – в другое. И к девяностому году, к развалу нашей страны и к развалу руководящей и направляющей, царствие небесное им обеим... Я подошёл с большим погонами и с большими запросами. Сейчас по минимуму был бы заместителем начальника всей конторы... Однако не жалею, Алексей Иванович, нисколько не жалею. И в девяностый год возвращаться не хочу. Ибо, что есть власть? Это не кресло и не погоны, как выясняется. Это владение информацией. Информация приносит деньги и опосредованно укрепляет власть. Так что в этом плане я вполне удовлетворён.
– Понятно, – тихо сказал Кондрашов. – И... никаких со-мнений в том, что всё идёт верно?
– Всё идёт так, как должно идти. Согласно непрелож-ным историческим законам. Конечно, когда-нибудь найдётся новый профессор Ерёменко, который попытается доказать, что России после развала СССР вообще не существовало, а Ельцин был агентом марсиан. Ты читал Ерёменко?
– Нет. В последнее время я читаю только пакеты зако-нопроектов  и предложения лоббистов.
– Ерёменко...  Доктор биологии, между прочим, который свихнулся на истории. Он доказывает, что вся история переписана, что не было ни Карла Великого, ни гуннов, ни египетских фараонов. А была, Алексей Иванович, одна сплошная Русь, она же Великая Тартария. Короче, не было ни земли, ни неба, стоял один плетень.
– А на чём же он стоял?
– Ладно, не забивай голову. Поезжай с Богом. Вот кар-точка, вот пинкод. Денег хватит. Только сам не снимай, не напрягай разных наблюдательных раздолбаев.
– Не учи учёного, – засмеялся Кондрашов.
Он взял пиджак, спрятал кредитку в карман, сунул Ор-лову потную руку и зашагал к калитке. Забрался в машину и толкнул Руслана в плечо. Тот встрепенулся и, еще пребывая на грани сна и яви, завертел баранку. Щебёнка зашуршала под колесами, сосновый островок с красной крышей дачи отодвинулся, в опущенное окно ударил тёплый ветер с при-вкусом большой гари.
На шоссе к ним присоединился ещё один автомобиль – пошёл впереди, выдерживая дистанцию. Кондрашов не лю-бил неожиданностей. Особенно, с тех пор, как в начале поли-тической карьеры его попытались убрать. На выезде из Сал-тыковки тяжёлый грузовик перегородил дорогу, а другой попытался протаранить автомобиль Кондрашова. Спас Рус-лан: мгновенно среагировал и проскочил между машинами в поле через низкий кювет. Грузовики столкнулись, одного уцелевшего водителя Руслан тут же вытащил из покорёжен-ной кабины и для начала выбил оставшиеся после аварии зубы рукояткой пистолета. Пока гаишники подоспели, Кон-драшов уже знал, кто организовал этот незамысловатый наезд. Осталось подключить Орлова, который быстро дого-ворился с заказчиками покушения: один тут же уехал на Кипр, другой самонадеянно остался в России, но разбился, упав с бетонного крыльца собственной дачи. Нелегко было выстраивать многопартийную систему в России, ох, нелегко!
Нет, подумал в машине Кондрашов. Никуда я от него не скроюсь. Значит, надо сосуществовать дальше. Это судьба.
– Домой или на дачу, Алексей Иванович? – спросил Рус-лан, вырывая вопросом хозяина из глубокой задумчивости.
– Домой, – сказал Кондрашов. – Кончились каникулы.

8. Проклятая страна
На Москву наступали последние денёчки августа. А на Разина наступал, вместе с очередной бутылкой каберне, оче-редной день рождения, о чём он непременно забыл бы, да ему напомнила мама – позвонила в семь утра, прервав кошмарный сон, и напомнила, умница.
Перед пенсией мама заведовала отделом в райкоме бывшей партии, и до седых волос сохранила верность прин-ципам и традициям. Когда в командировке погиб первый муж, Орлов, она вскоре вышла замуж за его коллегу по ведомству, Разина. То есть, традиция быть замужем за КГБ сохранилась. Ещё она считала, что семейные праздники – тоже святая традиция, и отмечать их надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Мама спрашивала у Разина, почему он не приглашает на семейные торжества бывшую жену Надежду, с которой тот не жил вот уже пятнадцать лет. У них же общая дочь! Почему, чёрт возьми, не приглашает? Хороший вопрос... У неё хватало забот с новым мужем и новым ребёнком. Девятилетний Гарик был сущим вундеркиндом – рисовал в художественной студии, играл на фортепьяно и семимильными шагами осваивал компьютер. Разин и сам хотел бы иметь такого сына, но у него в жизни была только дочь, которая тоже не являлась к бабушке на семейные праздники. Как на грех, именно по торжественным дням у дочери случались чрезвычайные происшествия: срочный экзамен, ангина, ушиб конечности, а в последнее время – неисправность тормозов. Нельзя же ехать к бабушке с неис-правными тормозами. Кстати, большую часть стоимости красного, как пожар, «опеля» внес Разин. И продолжал по инерции вносить – теперь уже за квартиру, которую дочь снимала на паях с каким-то волосатым расхристанным хмы-рём, играющем на гитаре по кабакам. Заработков на текилу и кожаные штаны ему хватало, а на квартиру – никак. С доче-рью, а иногда и с ее хмырём, Разин виделся в первых числах месяца, когда выдавал некоторые суммы на жильё, булавки и бензин для машины.
Исходя из вышеизложенного, он почитал вправе ман-кировать организаторскими потугами мамы и к пиршественному столу тоже не являлся, постепенно забывая вкус запечённых в майонезе кур, селёдки «под шубой», яблочных пирогов и фирменного маминого блюда – вареников с творогом и луком. Мама происходила из семьи заволжских хохлов, и в свои принципы и традиции включала верность салу, вареникам и цыбуле, которую совала во все блюда, кроме компота.
– Я извиняюсь, мужик, – решился, наконец, низколобый сосед. – Слушаю, значит, слушаю... Почему это страна проклятая? Мне, например, тут нравиться.
Он с ухмылкой покосился на гимназистку.
– А если тебе не нравится страна – отвали. За бугор ку-да-нибудь. Теперь это просто. Зачем же тут мучиться, му-жик?
– Интересная мысль, – миролюбиво согласился Разин. – Только вы, мой юный друг, не обременённый образованием, не улавливаете одного смыслового нюанса. В слове «проклятая» я делаю ударение на первом слоге, а вы – на втором.
– И какая разница, ты, это... обременённый?
– Огромная! Ну, что вы...  Однако боюсь, вы её не почув-ствуете. Теперь по поводу предложенной вами эмиграции. За бугром, как вы изволили выразиться, я был. Там скучно и выпить не с кем. Они там, видите ли, по-нашему не пьют. За бугром сейчас хорошо, таким как вы. Русская мафия и всё такое. Они как увидят ваш наколотый перстенёк, сразу в штаны напустят и деньги отдадут. Вы молодой, можете попробовать.
– Ну, мужик! – покрутил головой кожаный. – Я же с де-вушкой, а ты тут выражаешься, несмотря на образование.
– Прошу прощения, барышня, – Разин постарался улыбнуться. – Нечаянно вырвалось. Вероятно, сказывается влияние окружения, так сказать, аура...
– Вливание сказывается, – засмеялся кожаный.
Он отвернулся от Рогова и выплеснул в фужеры остатки шампанского.
Баба за стойкой замерла, думая о своём. Дед у входа удобнее устроился на стуле. Девушки бальзаковского возраста продолжали с энтузиазмом поглощать комковатое малиновое мороженое под аккомпанемент вишнёвого ликера.
– Праздники тоже кончаются, – вздохнул Разин. – По-прошу рассчитать, любезный!
Фокстерьер у двери не услышал.
– Миша! – взвыла баба за буфетной стойкой.
Официант оторвался от созерцания улицы и подошёл к столику Рогова, теребя бабочку, словно она его душила.
Повеселился, называется, в собственный день рожде-ния, подумал он уже на улице, полной липкого послеполу-денного зноя. Надо было бы сходить в старый добрый ресто-ран Николы... Пригласить ребят с работы. Но тогда получи-лась бы заурядная пьянка – с песнями, визгами, выяснением отношений и со всяческими потерями – вплоть до паспорта и трусов. Плавали – знаем.
А теперь, значит, получилась незаурядная пьянка – да-же без потери пульса. 
***
На горе Облачной висела лиловая туча с жёлтым под-брюшьем. С Японского моря находила серая дрянь с редкой ледяной крупой. Катер тонул, в пробоину хлестала тяжёлая маслянистая вода, и до берега, до прыгающей изломанной линии синих камней, было ещё далеко. Папа, немалый чин всемогущей конторы на площади Дзержинского, таким своеобразным способом решил оторвать сына от московских тунеядцев, выпивки и опасного безделья – запровадил в славную Советскую Армию. И не абы куда, а в морскую пехоту на Сахалин. А пехота что делает? Ходит. По морю, аки посуху, коли уж морская. Не думал Разин, что сможет в полной мере оценить всю жизненную правду этой хохмы. Доплыву, сказал он себе, отдаваясь на волю водово-рота. И доплыл. Не только потому, что провёл все каникулы на речке Торгун, у деда с бабкой, и научился хорошо плавать. Просто жить хотелось. Он упал на спину, на мокрые острые камни и закричал в ледяную крупу, которая сыпалась сверху:
– Папа! Что бы ты сдох, папа!
Через три дня в часть пришла телеграмма: инфаркт. Ра-зин отпросился из больнички, где валялся с тяжёлым брон-хитом после ледяного купания и восемь часов летел из Юж-но-Сахалинска. Смотрел в иллюминатор, пил из бутылки, ко-торую оборотистый хмырь продал из-под полы в аэропорту, чуть ли не у трапа, и через каждые десять минут бормотал: прости, папа, прости!
***
Видать, тогда оберегла его судьба, или оберёг кто-то там, наверху. Для чего? Не для того же, чтобы он мог хлестать вино в этот жаркий день? Тогда – для чего?
Он побрёл по Тверской, стараясь не выходить из рваной чёрной тени домов, потому что солнце на открытом пространстве словно било кувалдой по макушке. Под хвостом лошади Юрия Долгорукого, напротив московской мэрии, раскинулся большой павильон пива. Вокруг пивного царства ходил по несусветной жаре зазывала, человек-кружка. Он высовывал из дырок в кружке руки и раздавал прохожим рекламные листки. Разин представил, как он там, в пенопласте, потеет и мечтает о настоящей кружке холодного пива... Если бы не позвонил брат со своими поздравлениями и не предупредил о завтрашних трудовых посиделках, то Разин обязательно завернул бы в пивняк – отполировать хорошим пивом скверное вино. А кто тебя заставлял его пить?
На Пушкинской площади, перед позеленевшим памят-ником Александру Сергеевичу, было свежее, чем в душной трубе Тверской – с бульвара задувал порывистый ветерок и доносил влажную свежесть фонтана. Неподалёку от фонтана кучковалось два десятка придурков с рукописными плакатиками в руках. В основном здесь были пожилые упитанные мужчины в очках и при галстуках на лёгких рубашках. Интеллигентная такая публика. Рогов прищурил глаза, но все равно не смог сфокусировать взгляд и прочесть самодельную графику. Одно понял: на плакатиках как-то склонялась Украина. Опять пятая колонна была недовольна политикой президента. Один из придурков, лысый и круглый как колобок, в светлой пиджачной паре, что-то кричал в мегафон, чуть не заглатывая красную пипку, но ветерок относил звуки прочь, и слышалось лишь одно: вау-вау. Оппозиция, однако...
Рогов встал в тени памятника и закурил. Он знал ко-лобка ещё по тем временам, когда тот работал консультан-том в скучном экономическом журнале. И этот в политику полез. Несколько патрульных в полной форме – при дубинках и наручниках, бдительно охраняли собрание. На лицах этих простых парней, собранных из подмосковных областей, застыло напряжённое внимание – они явно не понимали оратора, но пытались не пропустить чего-нибудь против власти.
Разин подошел поближе к сборищу и крикнул:
– Да здравствует Учредительное собрание! Ур-ря!
Несколько митингующих неодобрительно посветили в его сторону очками. Вероятно, созыв Учредительного собра-ния не входил в их ближайшие планы. Зато патрульные по-вернулись к нему с симпатией и некоторым производствен-ным интересом: Разин был понятен.
– Выше знамя демократии! – крикнул Разин уже на бе-гу: в его ближайшие планы не входила встреча с правоохра-нительными органами.
Он сверзился в прохладный ад подземного перехода и уже через несколько минут трясся в вагоне метро. По прямой до берлоги ехать было полчаса, и это время он простоял на ногах – чтобы нечаянно не уснуть.
Несколько лет Разин ездил по городу на «рено», куп-ленном по случаю. Машина постоянно ломалась, ремонт об-ходился дорого, и он вздохнул с облегчением, когда «рено» угнали прямо от подъезда. Новую машину покупать не стал, памятуя о московских дорожных пробках и дороговизне га-ражей. Теперь к метро привык. Тем более что из года в год подземка становилась все более надёжным транспортом: наверху, на плотно забитых московских улицах, ездить стало совсем невозможно.
***
Жил Разин неподалёку от станции «Красногвардей-ская», в однокомнатной берлоге, которую получил в резуль-тате размена огромной квартиры в Кунцеве. Обменом зани-малась жена, он тогда был в длительной командировке на Камчатке, и дал согласие на берлогу по телефону. Переступив её порог в первый раз, Разин  маленько обалдел – от входной двери можно было рукой дотянуться до кухонной, узкая и длинная комната напоминала гроб, а на балконе приходилось стоять только боком. Потом к берлоге привык. Тем более что в комнате лишь спал и держал книжки, а работал на кухне. Окно её выходило в тихий, заросший черёмухой, проезд, ничто не отвлекало.
Едва он открыл дверь квартиры, как затрезвонил теле-фон. Разин сбросил горячие кроссовки и, с удовольствием ощущая пятками прохладный линолеум, сделал несколько шагов к кухонному окну – телефон тут жил на подоконнике, рядом с корявым небритым кактусом, который Разину в ка-честве части имущества оставила Надежда пятнадцать лет назад. Он снял горячую трубку. Говорить ни с кем не хоте-лось. Скорей всего, кто-то из старых приятелей решил по-здравить...
– С днём рождения, дорогой Владислав Георгиевич! – сказали в трубке. – Желаю крепкого здоровья и больших творческих успехов. 
– Спасибо на добром слове, – Разин поколупал землю в горшке с кактусом – по твердости она напоминала асфальт. – А кто это у нас такой доброжелательный?
– Это у нас Алексей Иванович Кондрашов, всегдашний читатель и почитатель ваш. Теперь сугубо о творческих успехах... Надо бы встретиться, Владислав Георгиевич, обсудить одну проблемку.
Разин усмехнулся и, взяв трубку, отправился к рако-вине со стаканом – за водой для бедного растения.
– Опять надо кого-то обгадить? Всегда готов.
– А почему вы так решили?
– Потому что давно с вами работаю, – Разин набрал во-ды и вернулся к окну. – Другого заказа от вас не дождёшься.
Разговаривая с Кондрашовым, он аккуратно лил воду в потрескавшуюся землю, и ему казалось, что кактус крякает от удовольствия.
– Тут вы ошибаетесь, Владислав Георгиевич. Речь пой-дёт не о заказе, а о наших совместных действиях в одном се-рьёзном проекте. Смысл этого проекта Павел Лаврентьевич вам завтра обскажет. Поэтому я и хочу заранее обсудить...
Вскоре, бросив трубку, Рогов закурил и сказал кактусу:
– Вот и ты выпил за мой день рождения. Мы, брат, од-ной крови. Я Дева по гороскопу, а ты – сын тех пустынь, где обитают девы, не трахнутые цивилизацией.
Он вспомнил белобрысую гимназистку из кафе.
Подумал и уточнил:
– Я одинокая чокнутая Дева, а ты одинокий чокнутый кактус, если умудряешься выживать в таком горшке.
Зелёная стена за окном налилась чернотой. Дымное небо подёрнулось углями заката, словно и там, в горних вы-сях, горели господни торфяники. День рождения закончился. Разин стал на год старше.
Горький запах дыма не помешал ему быстро и глубоко заснуть. Уже под утро, когда в комнату вползла прохлада, Разина разбудила лихая песня. По тихому соловьиному проезду внизу шли девушки и горланили на всю Вселенную высокими пьяными голосами:
– Зачем ты в наш колхоз приех-хал!
Зачем наруш-шил мой покой!
– Зачем вы к нам приехали – колхозом? – спросил Ра-зин.
Но ответа, естественно, не дождался.

9. Своих не бросаем?
Не мог заснуть. Мешали гостиничные запахи, звуки и собственные мысли. Бессонница, которая и дома донимала, теперь обострилась свежими впечатлениями. Недавние встречи и разговоры крутились в голове как закольцованный киносюжет.
Машина подкатила к самому трапу – встречал вице-губернатор Чередниченко. С ним  Железняк ездил три месяца назад в Донецк и Луганск.  Согласовывали с местными властями очередность объектов восстановления. Чередниченко сегодня выглядел неважно – лысый, рыхлый, с болезненно-белёсой кожей. Видать, некогда было загорать даже здесь, на южном солнышке. И дышал, как загнанный. Вице-губернатор возглавлял областной комитет помощи Новороссии, входил в межведомственную федеральную ко-миссию да ещё встречал-провожал высоких гостей из международных организаций. Эти многочисленные организации средств на восстановление Донбасса не давали, но очень назойливо интересовались, как тратятся деньги, которые шли в разорённый край из российских фондов и не-которых зарубежных обществ помощи.
– Иногда, Олег Васильевич, очень хочется послать их куда подальше, – сказал Чередниченко в гостиничном ресто-ране, где они ужинали после встречи в аэропорту. – Удиви-тельные люди! Когда они вбили себе в головы, что имеют право совать нос во все наши дела?
– Когда заделались миротворцами, – ответил Железняк.
– Очень хочется послать, Олег Васильевич... – повторил Чередниченко. – Только нельзя. Надо либо лыбиться, как станишный дурачок, либо делать покерфейс.
– Что делать? – удивился Железняк.
– Покерфейс. Такую морду кирпичом. Чтобы было не-понятно, о чём думаешь и куда собираешься послать.
Поначалу никаких ревизоров из Европы на горизонте не наблюдалось.  Пока киевские ставленники на юго-востоке Украины выгоняли людей с работы только за ношение георгиевских ленточек, захватывали активистов сопротивления и расстреливали немногочисленные манифестации – не наблюдалось. А едва вчерашние шахтёры, крестьяне и служащие вооружились и погнали сторонников новоявленной киевской власти, появились первые европейские наблюдатели. Сначала они очень интересовались, не хотят ли на Донбассе повторить референдум Крыма. И объясняли руководителям новообразованнных республик, что такое развитие событий противоречило бы Хельсинским соглашениям. А в них основополагающим фактором европейской стабильности и европейского процветания объявлялась нерушимость границ после Второй мировой войны. При этом речь о стабильности и процветании Украины не заходила... Как и о нерушимости границ той же Германии после объединения.
Слишком мягко, подумал Железняк. И слишком жарко. Дома он спал на жёстком узком диванчике, а тут... Необъят-ный матрац и нежнейшие простыни. И хоть лето по календа-рю кончалось, на российском юге ещё было тепло. Так тепло, как в Москве и в июле бывает не всегда. Кондиционер в но-мере он попросил выключить, потому что боялся простыть.
Встал и подошёл к огромному окну – во всю стену. Отодвинул штору. Повеяло тёплым ветерком, запахами увядшей травы. Полная луна висела в чистом чёрном небе. За небольшим мелким лесом, окружающим загородную губернаторскую гостиницу, сабельной сталью блестела полоса Дона. На горизонте тускло светило электрическое зарево над областным центром.
Самое интересное, что европейские наблюдатели нале-тели на пункты пропуска, когда массово пошли беженцы. Причём налетели на российскую сторону. К соседям же  предпочитали не соваться. Сначала тот же Чередниченко ду-мал, что европейские ревизоры просто боятся – на сопре-дельной стороне частенько слышались выстрелы и отдалён-ные разрывы. Иногда прилетали снаряды. Потом понял: наплевать им на беженцев и на созревающую гуманитарную катастрофу. Они тщательно следили, чтобы российские вла-сти, принимающие беженцев, не нарушали права человека. Выходит, украинская армия, тупо разрушающая инфраструктуру Донбасса, оставляющая людей без крова и надежды уцелеть, права человека не нарушала...   
Но по большому счёту, им и на эти права было напле-вать. Вне зависимости от того, нарушала бы их российская сторона или же не нарушала. Европейцы на границе Украины и России изучали злободневный феномен – передвижение больших людских масс в результате гражданского конфликта. С этим они уже столкнулись, когда из Северной Африки в Европу хлынули беженцы с территорий, перепаханных «арабской весной». Но там всё было понятно: иная культура, иная раса, и на пути этого нашествия простиралась труднопреодолимая преграда – Средиземное море. Можно было хоть как-то сдерживать поток. А вот Украина могла беспрепятственно вбросить в сытую европейскую действительность десяток-другой миллионов неприкаянных людей, у которых нашлись бы сердобольные защитники в парламентах, фондах и диаспорах. Кроме таких горемык на Запад вполне могли бы просочиться люди с боевым опытом, приобретенным в до-нецких степях. И однажды научившись стрелять, эти люди, равнодушные к чужим жизням, стали бы разрушителями и без того хрупкого европейского орднунга. Значит, нужно было проследить, как эти миллионы текут на восток, а не на запад. А ещё закрепить за Россией обязательства принимать их. Хотя Россия от этих обязательств никогда и добровольно не отказывалась.
Потом европейские законники обвиняли Новороссию за медлительность, с которой та пытается под регулярными обстрелами украинцев организовать работу экспертов на месте крушения малазийского самолёта. Пунктуально ощупывали каждый мешок гуманитарной помощи, которая шла из России на Донбасс. Наконец, требовали мирных переговоров всякий раз, едва незадачливое украинское воинство попадало в очередной котел. Благодаря таким миротворческим инициативам, вооружённым силам Донбасса в своё время так и не удалось до конца раздавить разношёрстный оккупационный сброд, состоящий из затурканных призывников с резервистами, пьяных уголовников, иностранных наёмников и доморощенных фашистов. Если бы не европейские гуманисты, с киевскими наполеонами  на Украине покончили бы гораздо раньше – с меньшей кровью и с меньшими разрушениями. Кровь безвинных и руины донбасских городов – во многом на совести европейских политиков, которые не сразу осознали, какую бомбу под свой общеевропейский дом они помогли снарядить на майдане.
– Знаешь, Олег Васильевич, что я понял, – сказал Черед-ниченко. – Нет никаких двойных стандартов, о которых говорят наши дипломаты и журналисты. Стандарт один: вот мы, европейцы, наследники великой культуры, а вот они, недоразвитые азиаты. То, что они друг друга  убивают, конечно, плохо. Не по-христиански. Однако ещё хуже, если они помирятся и договорятся с Россией.
Или не помирятся и побегут в обратную сторону, подумал сейчас  Железняк. Это для наших европейских партнёров, как их до сих пор называет начальство, самая  большая головная боль...
Он достал из холодильника бутылку минералки без га-за, налил в стакан и с удовольствием отхлебнул. Сел у окна в покойное кресло и стал смотреть на далёкую, светящуюся под луной, полосу воды.
Все осложнения начались с воссоединения Крыма с Россией. Едва на полуострове заговорили о референдуме, Железняк понял, что он обязательно состоится, и что подавляющее большинство выскажется за возвращение в Россию. И еще Железняк понял, что наступят тяжёлые времена. Вашингтон в одночасье потеряет непотопляемый авианосец, на который уже нацелился, собираясь про-талкивать Украину в НАТО. И Европа никогда не простит Крыма, потому что он стал непотопляемым авианосцем, но только российским.
Многие ли в России понимали, что поддержав Крым, придётся пожертвовать скудным достатком, которого, нако-нец-то, достигли? Что придётся выдержать не один год дав-ления и шантажа, сворачивая социальные программы и вы-страивая мобилизационную экономику? Вряд ли... Понима-ние пришло позже. Когда в элитных московских ресторанах исчезли фуа-гра и французский сыр, а в провинции вдвое подорожала гречка. У многих в России тогда возник закономерный вопрос: не проще ли было пожертвовать интересами двух миллионов крымских заложников? Чтобы не ущемить интересы остальных ста пятидесяти мил-лионов?
Он включил свет, достал из чемодана коробку с лекар-ствами. Не успел найти таблетки, в дверь осторожно посту-чали. Железняк накинул халат и открыл дверь.
– У вас всё в порядке?
Дежурная в сером форменном костюме, похожая на стюардессу,  озабоченно смотрела на гостя.
– В порядке, милая, – сказал Железняк. – Не спится вот...
– А я вам сейчас тёплого молочка с мёдом принесу. За-снёте, как младенец...
Дожидаясь молочка, Железняк неспешно ходил по но-меру и додумывал, что не успел сформулировать. Есть такое понятие: чувство национальной вины. Или национальной ответственности. Не важно. Бросив Крым на произвол судьбы и киевских майданщиков, с этим чувством пришлось бы жить долго. Хорошо, что наши начальники объявили: своих не бросаем. Неважно, что вынудило их так сделать – политическая конъюнктура, инстинкт самосохранения или осознание этого чувства неизбежной национальной вины и неизбежного национального позора. Но и без начальников большинство в России, как представлял тогда Железняк, сделали правильный выбор – единственно правильный для русского человека: своих не бросаем. Жизнь рано или поздно наладиться, вернётся в привычное русло, но зато совесть, коллективная хранительница народного до-стоинства, ни в чём не упрекнёт.   
Своих не бросаем? В какой-то степени, поэтому Желез-няк здесь, а не на московской даче... Из портфеля вынул пап-ку, которую дали ему в московском аэропорту и ещё раз по-листал проект и техническое обоснование. В принципе, ничего фантастического. Кроме несусветных, действительно фантастических, средств на строительство. Но идеологически похоже на знаменитую «стену Гребенюка». Которая ничем не отличалась от ограды московских паркингов и которую бывший украинский премьер испытывал на прочность кусачками. То есть, визгу и шуму от нового гидроузла будет много. А реальной пользы столько же, сколько от стены.
Железняк перенёс подушку с простынкой на неболь-шой диван в другой комнате, оборудованной под кабинет, выпил принесённого молока с мёдом и замечательно заснул на жёстком узком ложе.

10. Заговор Мазепы
В городе Сочи шумел-гудел фестиваль творческой мо-лодёжи. Юные и не очень юные дарования из всех углов и берлог по-прежнему необъятной России, из полесских болот, с кавказских предгорий, из нищих городков Центральной Азии, с вновь открытым чувством глубокого удовлетворения обсуждали модные течения в современном изобразительном искусстве, беды и победы провин-циальной журналистики, показывали фрагменты фильмов, снятых на медные деньги и записи спектаклей в убогих декорациях.
Кушала творческая молодёжь в двух ресторанах гости-ницы, обильно употребляя выпивку. Поэтому по вечерам гостиница и прилегающие окрестности ходили ходуном. 
С утра в понедельник Приходько долго плавал в море, в тёплой и спокойной воде. Давно он так не бездельничал. Зато сразу после обеда пришлось выступать с импровизированной лекцией в секции «Журналистика». Поначалу он потел в пиджаке, а когда снял его, включили кондиционер, и к концу лекции Приходько едва удерживал внезапные сопли. Рассказывал он о некоторых секретах пиар-технологий. Эти секреты больше смахивали на анекдоты, воплощённые в суровой и не всегда справедливой действительности, но молодёжь слушала мэтра, разинув клювы, как желторотые воробьи.
Особый восторг вызвал рассказ политолога о том, как его команда «срезала» рейтинг одного из фаворитов прези-дентской гонки. Буквально за двое суток до голосования мальчики Приходько ночью на свежем снегу Андреевского спуска крепким чаем написали с помощью садовой лейки гигантскими буквами «Хочу!» и изобразили незамысловатую подпись одного из кандидатов. Издали казалось, что по пороше прошёлся слон и художественно помочился. Ржал весь Киев. А человеколюбивое телевидение показало надпись в новостях на всю Украину. Это ху-дожество обошлось фавориту в потерю девяти процентов голосов избирателей, что позволило кандидату из Днепропетровска, на которого работала бригада Приходько, победить, хоть и с минимальным перевесом. Проигравший попытался оспорить результаты выборов в судах, но судьи тоже иногда смотрели новости. Они улыбались и решали дело не в пользу обоссанного.
– Это в спорте можно удовлетвориться вторым или третьим местом, – заключил Приходько лекцию. – Вам дадут медаль и призовые деньги. У вас останется надежда стать чемпионом на других соревнованиях – хоть через год. А на выборах побеждает только один, и надолго. Есть вопросы?
Творческую молодёжь хлебом не корми – дай подки-нуть вопрос уставшему от жизни политологу. Встало белокурое существо – вылитая Барби – и спросило:
– А как вы сами оцениваете моральную сторону этой победы? По-моему, так поступать некрасиво...
Приходько от вопроса сначала впал в угрюмое оцепенение, а потом предложил – для разгона:
– Представьтесь, пожалуйста, милая девушка...
– Анжелика Бастрыкина, радио «Сибирь молодая».
– Вот, и до Сибири уже докатилось убеждение, что по-литика – грязное дело, – сказал политолог, осторожно промокая нос платком. – В какой-то степени это действительно так... А политическая реклама – дело вдвойне грязное. Красиво можно написать о выставке цветов или о ярмарке мёда. Если вы, коллега, брезгливы по природе – не занимайтесь политической рекламой. Другого ответа не бу-дет.
– Значит, деньги не пахнут? – грустно спросила Барби.
– Почему же не пахнут! – через силу улыбнулся При-ходько. – Новые деньги пахнут типографской краской. А к старым я не принюхиваюсь.
Молодые дарования за длинным белым столом задви-гались и заулыбались, сочтя реплику мэтра шуткой. При-ходько дружно похлопали, и он покинул место за трибункой с микрофоном и стаканом подозрительно прозрачного сока.
Секция заседала на третьем этаже в небольшом и уют-ном конференц-зале, обставленном лёгкими кожаными креслами и кадками с карликовыми пальмами. Из огромного, во всю стену, окна открывалось лазурное море, и когда политолог сел на своё место за столом, он мог любоваться слепящим простором с воздушными силуэтами крохотных судов.
– Поблагодарим нашего гостя из Киева, – сказал сочным голосом Мещанинов, который вёл секцию. – А теперь предоставим слово коллеге из Волгограда. После его сообщения начнём дискуссию. Прошу подавать записки на выступления.
Приходько, тихо сморкаясь в платок, высидел до конца длинного и скучного доклада редактора волгоградской мо-лодёжной газеты, послушал короткие и сумбурные выступ-ления, а когда дискуссия пошла к концу, не вытерпел и вы-скользнул покурить на широкий балкон, огороженный ажурной решёткой из нержавеющей стали. Выпасть с балкона было невозможно и при большом желании.
– Некрасиво, говоришь? – пробормотал он, закуривая.
Постучал по решётке и некстати подумал: а вдруг по-жар? Как отсюда эвакуироваться?
– О чём задумался? – услышал он голос Мещанинова.
Тот тоже доставал сигареты.
– Решётка, – показал Приходько. – А если пожар?
– Ты меня, Федько, иногда просто изумляешь, – вздох-нул Мещанинов. – Как пацан... Нашёл проблему!
Он нажал маленький рычажок посредине решётки и раздвинул её на обе стороны, как шторы.
– Хочешь полетать, клаустрофоб?
– Так просто? – пробормотал политолог, ощупывая го-рячий от солнца рычажок. – Значит, кто-то может биться лбом в решётку, подыхая от страха... А тут подходит инфор-мированный товарищ, нажимает дурацкую пружинку...
– Любишь ты всё усложнять, брат, – примирительно улыбнулся Мещанинов, выпуская лёгкие кольца дыма. – Многие проблемы на поверку оказываются вот такими решётками. И нужны, действительно, информированные товарищи, чтобы играючи справиться с проблемами. Давай докурим, доведём представление до конца, да и пойдём.
– Куда пойдём?
– Тут на берегу есть кафешка. Посидим.
– У меня от заседаний задница болит, – буркнул При-ходько. – Поплавать хотел. В кои-то веки – на море и без дела.
– Почему без дела? Должен Жора Голицын подъехать. Обсосём один проект, а потом – плавай.
Политолог поднялся в номер, постоял под тёплым ду-шем, представляя, что плещется в море. Потом переоделся в спортивные штанцы и белую футболку. Едва собрался выхо-дить из номера, мобильный телефон заиграл «Ничь яка мисяшна».
– Ты где? – спросила Оксана без предисловий.
– В гостинице. Доехал нормально. Уже выступить успел на семинаре. 
– А почему не звонишь?
– Пытался, не было связи.
– За это отдельно получишь, за плохую попытку! Ладно. За новостями следишь?
– По мере сил. Телевизора в поезде не было, извини.
– Дедушка приезжает... Это окончательное решение. Еду его встречать.
– Жаль, что пропущу встречу.
– Мы его обнимём и за тебя.
– Ксеня... – Приходько помолчал, умеряя тоску. – Не лезь на рожон!
– Целую. Пока-пока!
Он постоял перед дверью, сжимая умолкший мобиль-ник. В Одессу приезжает дедушка... Значит, начинается! Набрал знакомый номер.
– Весь большое ухо! – донесся жизнерадостный голос.
– Рома, звонила Оксана... Она едет к вам встречать де-душку. Прошу, держи её от него подальше!
– Постараюсь, Фёдор Андреевич, – сказал невидимый Рома октавой ниже. – Но ничего гарантировать не могу. А то ты не знаешь собственную жену! Как в олимпийском Сочи?
– Всё нормально. Купаюсь в море.
– Отдыхай! И не волнуйся – сами управимся.
Да уж, собственную жену политолог знал...
***
Оксаной она стала после переезда на Украину, куда «Комсомолка» отправила Приходько в качестве собственного корреспондента. Ехали на несколько лет, а застряли на всю жизнь... В Москве Оксана была Ксенией. Единственная дочь заместителя министра, выпускница филфака МГУ, пробовала себя в отделе информации «Комсомольской правды», а Приходько в газете уже ходил в золотых перьях, служа специальным корреспондентом. Поженились они через три месяца после того, как Ксения впервые переступила порог редакции. Папа из семьи московских советских бояр, узнав, за кого собирается дочь, поначалу встал на дыбы. Ещё бы, его родители лично знали Ленина, а дочь выходит за приезжего хохла! Да еще писаку!
Но Ксения топнула ножкой тридцать четвёртого размера, и возражения отпали. Свадьбу гуляли в ресторане «Прага», куда пригласили всю редакцию «Комсомолки». Среди шумной молодой толпы затерялись родители Приходько – колхозный кузнец и колхозная телятница. Через день на вокзале, когда их провожали домой под Полтаву, мать сказала сыну на ухо, чтобы не слышала невестка, о чём-то оживленно говорившая со старшим Приходько:
– Федько, сынку... Не торопитесь с детишками! Шоб по-том не мучится.
– Разберёмся, – пообещал Приходько.
Через год у них родился сын, еще через год – второй. А после переезда в Киев, куда Приходько направили собкором, – сразу два. Наверное, так радиация сказалась, оставшаяся в киевской атмосфере после Чернобыля. По всем канонам, с такой оравой Оксана должна была превратиться в домашнюю клушу, занятую только стиркой да готовкой. Но она и тут пошла против канонов. Едва младшие чуть подросли, Оксана Приходько занялась политикой. Она стала одним из активистов Федерации русских общин Украины. Во время киевских погромов на неё объявили охоту, и пришлось всем семейством срочно бежать в Москву. После того, как армия Новороссии заняла Киев, они приехали до-мой, на тихую и зелёную Межигорскую.
Оксана вернулась к своей работе и вот теперь ехала встречать «дедушку» – коммодора Гринуэя, который руково-дил визитом натовских кораблей в Одессу. Этот визит не-сколько раз откладывали, а теперь, значит, всё срослось... Приходько вздохнул и вызвал лифт. Конечно, ребята  Оксану в обиду не дадут. И всё же, всё же...
***
Они с Мещаниновым не спеша пошли с горки вниз, к сверкающей воде. Солнце клонилось к морскому простору, но воздух был сух и горяч. Пахло разогретой хвоей, гниющими водорослями, растительным маслом и какими-то душными цветами – так пахло, насколько мог судить политолог, и в Одессе, и в Варне, и даже в Пирее, где он однажды побывал. Так пахли приморские города летом. Вокруг наблюдались полуголые граждане всех возрастов. Они бродили по парковым дорожкам, бегали по пенистой полосе ленивого прибоя, сидели за столиками многочис-ленных забегаловок. Орали счастливые дети. Дым мангалов восходил из пальмовых зарослей в прозрачный воздух.
Кафе, в которое пришли Приходько с Мещаниновым, располагалось на скальном выступе, над колыхающейся во-дой. К прямоугольной бетонной коробке пристроили боль-шую деревянную веранду под красной пластиковой крышей, поставили скоблёные столы из сосновых реек и такие же лавки. От дороги к кафе по пологому подъему было уложено два десятка широких ступеней, огражденных металлическими поручнями и колючими кустами. Чтобы не свалиться в воду, если засидишься за столом... Половину белой стены занимала картинка – румяная куриная тушка в бесстыдной позе. Под ней синели аршинные буквы: «ПРИБОЙ. Шашлыки. Морепродукты. Пиво. Мороженое». Политолог мельком подумал: курица – это шашлык или морепродукт? Скорей всего, мороженое.
Мещанинов заказал пива подбежавшему мальчику в белой рубашке.
– А почему мы не взяли Костика? – спросил Приходько, усаживаясь на жёсткую лавку.
– Потому что он не при делах. Ему совершенно не обя-зательно знать, чем мы тут на самом деле занимаемся.
– А ты, значит, при делах? Скромный преподаватель факультета журналистики...
– Ну, не совсем скромный. Здесь, на фестивале, позици-онируюсь как преподаватель факультета журналистики. Ещё я независимый эксперт по отношениям на постсоветском пространстве. Зря, что ли, всё детство в Латвии проторчал!   
Едва принесли холодные запотевшие бутылочки с доб-рым чёрным «Туборгом», как внизу на дороге остановилась большая машина, и оттуда выскочило двое в серых костюмах. Один распахнул заднюю дверцу, а другой принялся бдительно озираться по сторонам.
– А вот и Жора, – сказал Мещанинов. – Скромно и точно.
– Совсем скромно, – поддакнул политолог, чувствуя, как от первого же глотка холодного терпкого пива опять возбудился насморк. – Скромно и незаметно, без бронетранспортёра сопровождения. Интересно, а мог бы танк притащить?
– Мог бы, – кивнул Мещанинов. – Однако Жора не толь-ко точен, но и, как я уже сказал, скромен.
Пока они болтали, на веранду поднялся молодой чело-век в сером и посверлил глазами малочисленных клиентов – семейную пару с девочкой лет десяти и Приходько с Меща-ниновым. За ним взошёл и Жора – аккуратный господин в бежевом костюме при лазоревом галстуке и в больших солн-цезащитных очках. Режим, массаж, солярий, теннис, подумал Приходько. Или какая там у них игра нынче в моде?
– Ну, здравствуйте, господа хорошие. Ничего лучше не могли придумать, конспираторы?
– Сам же предложил встретиться на воздухе! – сказал Мещанинов.
– Ладно, проехали, – Голицын брезгливо провёл по лав-ке рукой и сел. – Ты зачем отпустил такие усы, Фёдор? Прямо писарчук с картины Репина, где пишут письмо султану.
– Выходит, давно не виделись, – вздохнул политолог. – Я эти усы лет тридцать ношу.
– Действительно, давно не виделись. Не задолбала ещё независимость? В Москву не собираешься возвращаться?
– Пока не собираюсь. Мне и в Киеве хорошо.
– Наслышан... Вы теперь с Кандыбой друзья, не разлей водой. Кстати, Мещанинов, попроси мне минералки. Без газа.
– Слухи о моих тесных приятельских контактах с президентом нашей страны сильно преувеличены, – усмехнулся Приходько. – После выборов встречались несколько раз. И то по пустяковым поводам, или на приёмах.
– Он ему руку жал! – засмеялся Мещанинов. – И Федя теперь эту руку не моет.
– Не трещи, Серёга, – отмахнулся Голицын. – Некогда зубы скалить. А ты, Фёдор, почитай пока один документ.
– Чёрт... Очки в номере забыл.
– Здесь две страницы. Напрягись, пожалуйста.
Голицын поднял руку, материализовался молодой че-ловек в сером и протянул политологу кожаную папку. Он открыл её с понятным любопытством и принялся читать распечатку – текст был крупным, очки не понадобились.
Приходько прочитал текст дважды и с изумлением поднял глаза на Голицына:
– Георгий Викторович, это что – шутка? Памфлет, так сказать? Введение в теорию антиутопии?
– Какие шутки, Фёдор Андреевич, голубь... Это, если ты обратил внимания на гриф, вполне серьёзный документ.
Политолог долго разглядывал бывшего комсомольско-го вождя, но так и не смог уловить выражение его глаз за надёжными тёмными стеклами очков.
– А ты в курсе проекта? – повернулся Приходько к Ме-щанинову, который тянул пиво прямо из бутылки.
– Конечно, – кивнул Мещанинов. – По некоторым пози-циям нам придётся работать вместе. Ещё обговорим детали.
Приходько налил пива в большой бокал с гравирован-ным силуэтом Сочинского морского вокзала, подождал, пока спадет пена, и неторопливо выпил до дна.
– Не до конца понимаю, зачем именно я понадобился вам в таком проекте.
– Во-первых, ты симпатизан общей русской Родины, – сказал Голицын. – Во-вторых, наш старый друг. На кого мож-но опереться в Киеве в таком деле, как не на тебя?
– А вы не боитесь, дорогие старые друзья, что результатом такого проекта может стать война?
Голицын засмеялся:
– Ну, ты скажешь! Какая война, голубь? Не навоевались ещё?  Да и  чем воевать твоему Кандыбе? Последнюю технику пожгли, вояки... Не скоро ещё американцы поставят вашу оборонку на ноги. Если захотят помогать. Так что не бойся, войны не будет. Это проект, как бы точнее сказать... Проект давления.
– Короче, – вмешался Мещанинов. – Политическая со-ставляющая в нём больше экономической. Понимаешь? От-кажется Кандыба вместе со своими оруженосцами от дурац-ких планов интеграции в Евросоюз, в Атлантический альянс и так далее, мы заморозим проект. Но он будет висеть как дамоклов меч, над башкой любого украинского батьки, кото-рый вздумает участвовать в расширении НАТО на восток. Нам такие соседи на хрен не нужны, мы должны защищать свои национальные интересы. И мы их защитим!
– Даже такой ценой? Ведь в случае чего люди пострада-ют – самые обычные люди. Между прочим, братский народ! Кандыбы приходят и уходят, а люди остаются.
– Когда эти самые простые люди поймут, чем может обернуться для них дальнейшая недружественная политика Киева в отношении Москвы, они вытряхнут Кандыбу из пре-зидентского кресла, – сказал Голицын. – И выберут того, кто не станет провоцировать нас на осуществление проекта. Не надо недооценивать народ, Фёдор... Он все поймёт правильно. А пока необходимо  встряхнуть мозги твоим работодателям.
– Ну, предположим... Встряхнуть – не много ума надо. Какова моя роль?
Политолог вновь налил пива и посмотрел бокал на просвет. Девочка напротив тоже подняла свой бокал с газировкой и посмотрела сквозь него на Приходько. Глаза у неё были хитрющие – скучала она в обществе упитанных родителей, наконец-то дождавшихся шашлыков.
– Твоя роль весьма велика, – сказал Голицын, принимая от официанта бутылочку «Перье». – Детали объяснит Серёга. А в целом... Как только о проекте станет известно, в ваших средствах массовой информации, естественно, поднимется истерический визг. Ты будешь выступать в прессе и на телеканалах и с присущим тебе блеском и сарказмом долбить: ну что, мол, панове, доигрались? Доруководились? Меняйте политику, пока москали вас не придушили! А поскольку о твоих московских связях хорошо знают, то, уверен, прислушаются.
– Одни прислушаются, а другие в окна постреляют.
– Если возникнет такая угроза, поможем быстро пере-браться в Москву. За нестандартный характер работы ты бу-дешь получать нестандартный гонорар. Тебя найдёт Велья-минов. Запомнил? Он занимается финансами и о тебе знает.
– Вельяминов... А Трубецкой у вас ещё не служит?
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего, просто так. К слову... Не знаю, на что ре-шаться.
– У тебя только один выход, – пожал плечами Голицын. – Соглашаться и работать. Ты теперь в курсе проекта, кото-рый составляет государственную тайну.
– Если откажешься, нам с Жорой придется тебя убрать, – важно кивнул Мещанинов. – Даже несмотря на многолет-нюю старую дружбу. Таков закон омерты. Придётся убрать и расчленить. Попросим здешнего шашлычника – у него, ду-маю, большой опыт расчленения.
– В какую же авантюру вы меня втравливаете, мужики... Мазепа на том свете от зависти в гробу переворачивается!
– Не надувайся, – засмеялся Мещанинов. – Тебе до Ма-зепы как жуку до самолёта. А если смущают... моральные нормы... Мы, например, о них не думали, а просто помогли вам с Оксаной, когда вы из Киева после майдана прибежали. И работу нашли, и детей устроили!
– Ну, спасибо.
– Хватит, ребята... – Голицын встал, выдернул папку у Приходько. – Серёга, нехорошо напоминать о помощи. Это был наш долг. Иначе, что мы за друзья... А ты, Фёдор, выше голову! И не думай про Мазепу. Ты войдёшь в историю как великий гражданин своей страны. Побегу. Шеф работой завалил. К нему сюда куча губернаторов с рапортами собирается. Надо отладить все организационные моменты. Ещё увидимся. Будут проблемы... Звоните.
Голицын сбежал к машине, человек в сером захлопнул за ним дверцу, сам запрыгнул, и высокопоставленный дьяк московского двора отбыл в тихий и тёплый сочинский вечер.
Пока пили пиво, народу на веранде прибавилось – по-чти все столики заняли весёлые компании, в которых наблюдались молодые и совсем юные люди. Судя по всему, они были дорогими сочинскими гостями, а не аборигенами, и политолог отстранённо подумал: интересно, почему эта молодежь не торопится возвращаться в школы и институты? Ведь лето практически кончается.
Мещанинов понял его задумчивость по-своему:
– Терзаешься? Брось, Федько! Мы – один народ. Русские. И должны оставаться одним народом! Согласен?  И для этого вполне допустимо идти иногда на непопулярные меры. Нам ещё спасибо скажут. А с чего ты про какого-то Трубецкого вспомнил? Это что за птица?
– Ну, как же, Серёга... Сам посуди: Голицын с Вельями-новым в президентской команде уже есть. Это Рюриковичи. Осталось найти Трубецкого из Гедиминовичей. И тогда мож-но объявлять поместный Собор для избрания царя.
– Не понял!
– Плохо историю учил, Серёжа. Надо знать, кто на Руси Смуту затевал.
– Тебе, оказывается, даже пиво противопоказано, – вздохнул Мещанинов с сожалением. – А ведь нас Костик на ужин ждёт.
– Ладно, пошли ужинать.
В спокойное море садилось большое багровое солнце. На его огненном фоне проступал силуэт большого военного корабля. Крейсер, как минимум, подумал Приходько.
– А у тебя усы мокрые, – услышал он, проходя мимо стола, занятого упитанной семьей и шашлыками.
– Высохнут, – подмигнул он девочке.
– Катя! Ты как разговариваешь с дедушкой!
И эти туда же...

11. Симпозиум отменяется...
«Посылку отправили». Снайпер схлопнул сообщение на дисплее, достал из-под дивана плоский металлический чемоданчик, оклеенный чёрным пластиком. Во времена далёкой школьной юности снайпера такие неподъёмные  чемоданчики назывались «дипломатами». В дипломате сверху тонким слоем лежали учёные брошюры, журналы и бумажные папки с распечатками. Снайпер выгреб эту макулатуру на продавленный диванчик, поддел ножом фальшивое дно и вынул белую поролоновую матрицу, в гнёздах которой дожидались срока части пристрелянной винтовки. Несколько отработанных движений – и «винторез» в сборе уже лежал на столе.
Снайпер выглянул в окно. Небо было ясным. Солнце стояло за отдалённой высоткой и не бликовало в окнах напротив. Чуть заметная дымка гари ещё держалась в колод-цах дворов, но не мешала. Всё складывалось как нельзя луч-ше. Он посмотрел в оптический прицел. Крохотная белая ленточка на кусте сирени рядом с подъездом почти не шеве-лилась. Значит, ветра не было. Ленточку-маячок он повесил в первый же вечер. Снайпер любил свою работу и не любил неожиданностей. В московских дворах порывистый ветер всегда был одной из таких неожиданностей. Между высоких коробок домов, в проездах, воздух двигался по прихотливым траекториям, даже если на улице было совсем тихо.
Он глянул на часы. От офиса цели до двора, который снайпер рассматривал в прицел, двадцать минут езды на средней скорости. Если, конечно, не случалось пробок на до-рогах. Можно было расслабиться и выпить зелёного чая.
Расслабиться не получилось. Тренькнул звонок. Снай-пер спрятал «винторез» за спинку дивана, забросил ди-пломат на балкон, схватил листок с формулами и пошёл к двери.
Хозяйка, старая крыса, лыбилась как полная луна в две-надцать часов ночи. А за её спиной светили редкие звёзды – по две штуки на каждом погоне.
– Здрасьте, – сказал обладатель звёзд, щуплый парень с редкими пшеничными усами и круглыми пуговичными глазками. – Участковый инспектор, лейтенант Листиков. Можно?
Снайпер опять посмотрел на часы. Оставалось не боль-ше пятнадцати минут.
– Входите, – кивнул он. – Если ненадолго.
– Товарищ лейтенант хочет... – начала хозяйка.
– Я сам, Зоя Евгеньевна, – отмахнулся участковый. – Мы на минутку... Не помешаем. Вижу, занимаетесь?
– Да уж... – вздохнул снайпер.
– Извините, служба. По инструкции я обязан проверять документы у всех новых жильцов. Так сказать, знакомиться. Зоя Евгеньевна сказала, что вы её дальний родственник.
Крыса за спиной лейтенанта умоляюще засемафорила бровями. Значит, сдаёт квартиру неофициально, не хочет радовать родное государство налогами.
– Очень дальний родственник, – вздохнул снайпер. – Седьмая вода на киселе. Или семиюродный племянник. Я, честно сказать, так и не сосчитал. Паспорт нужен?
– Обязательно.
Ещё минуту Листиков изучал паспорт снайпера. Доку-мент был вполне надёжный, потому что настоящий.
– Место регистрации – посёлок Белоомут Луховицкого района... Это где, интересуюсь?
– На Оке, товарищ лейтенант. За Коломной.
– Далеко, однако.
– Далеко, – согласился снайпер. – На рязанской элек-тричке больше двух часов. А мне в институт через день нуж-но. Поэтому и попросил... тётю Зою, чтобы по-родственному пустила пожить.
– Понятно, – сказал Листиков, возвращая паспорт. – Интересуюсь, наукой занимаетесь? А в какой сфере?
– Волновые колебания в нестабильной среде.
– Наука, – задумчиво сказал участковый и пошевелил губами, словно повторял услышанное. – Ну, не будем мешать. Прошу только не нарушать правила общежития.
– Да он не пьёт! – с осуждением сказала хозяйка.
– Все мы не пьём, пока не наливают, – неожиданно муд-ро для его возраста сказал Листиков.
Звякнуло в ноутбуке, словно денежка упала на плиточ-ный пол. Пришло очередное сообщение.
– Извините, – сказал снайпер, отходя к столу.
На дисплее высветилось: «Посылка вернулась».
– Слава богу, – вздохнул снайпер. – Симпозиум на завтра отменяется.
– Симпозиум, – с уважением повторил участковый. – Ну, счастливо оставаться, Юрий, значит, Константинович!
С тем нежданные гости и ушли. Снайпер подождал не-много, разобрал и уложил на место винтовку. Он не знал, что произошло. Может, цель вообще передумала ехать. Или по-ехала, но не к сестре. Может, попала в аварию. Всё случается в нашей жизни. Снайпера это не заботило. Он открыл в ноутбуке сложный пасьянс и метал карты до полуночи.
Кончались четвёртые сутки ожидания.

12. Куда плывёт ладья
От «Кропоткинской» Храм Христа Спасителя был виден во всех деталях. Белые стены и рыжие купола наливались солнечным пламенем. В центре Москвы запах далёких лесных пожаров почти не ощущался. Кочкин прошел под аркой, связывающей две ротонды метростанции, и огляделся. По узкому скверу Гоголевского бульвара плыла лодка Шолохова, и Кочкин отправился к ней. Солнце жгло ощутимо. Липы и тополя, тронутые осенней желтизной, ещё давали густую тень. В тени на скамье, наискосок от памятника писателю, сидел человек, который помог Кочкину перебраться в Москву.
Возраст зрелых кавказцев всегда трудно определить – то ли сорок человеку, то ли все шестьдесят. Эльдар Омарович, устроившийся на скамье неподалёку от памятника Шолохову, выглядел почти ровесником Кочкину, хотя был, наверное, лет на пятнадцать старше. Дело в манере одеваться и держаться, подумал журналист.
– Садитесь, Николай Афанасьевич, – приглашающе по-хлопал по скамье заместитель главы информационного хол-динга. – Приветствую вас...
– Здравствуйте, Эльдар Омарович, – кивнул Кочкин, усаживаясь рядом. – А почему здесь?
– У меня встреча в литфонде. Это через дорогу. Есть время, чтобы пообщаться. Как вам этот памятник?
Кочкин покосился на плывущего Шолохова.
– Обратите внимание, что лодка изображена в наклоне, – сказал Эльдар Омарович, доставая из кармана щегольского светлого пиджака в еле заметную синюю клетку серебряный портсигар с крупным красным камнем на крышке.
Карбункул, вспомнил Кочкин. Антиквариат.
– Угощайтесь, – распахнул портсигар Эльдар Омарович. – Лодка изображена в таком наклоне, что создаётся полное ощущение – она вот-вот свалится в водопад. 
Зам главы холдинга говорил с характерным москов-ским аканьем. Лишь чёрные кудри, припорошенные сединой, да орлиный клюв выдавали горскую породу.
– Это ощущение усиливается, когда мы видим лошадей, плывущих в разные стороны. Очень хорошо схвачено движение животных – они в панике, они тоже слышат рёв водопада.
– Никогда бы не подумал, – пробормотал Кочкин, рас-куривая чёрную душистую сигарету.
– Такая идея была, несомненно, заложена в памятнике, – продолжал Эльдар Омарович, – но она, к сожалению, плохо реализована. Перенесём наш разбор на другое, более удобное, время. Как приживаетесь в чужом городе?
– Хорошо приживаюсь, тем более что этот город не со-всем чужой, – улыбнулся журналист. – Я ведь здесь три года учился. Пока не ушёл на заочное... И этот сквер помню. Прав-да, тогда здесь не было Шолохова. По-моему, глупо.
– Что именно?
– Памятник Шолохову на Гоголевском бульваре.
– Да-да, – рассеянно кивнул Эльдар Омарович. – Позво-лю уточнить вопрос. Как приживаетесь в новом коллек-тиве?
– Нормально...
– Ваш непосредственный начальник, по-моему, наду-тый индюк. Не так  ли, Николай Афанасьевич?
– Вам виднее, – покосился Кочкин.
– Индюк и бездарный журналист, работающий по чу-жим прописям. К сожалению, пока никого другого предло-жить не могу. Придётся вам мирно сосуществовать. Но он меня не интересует. Понимаете, что я имею в виду?
– Понимаю, – кивнул Кочкин и вздохнул. – Вы намека-ли... когда принимали решение о моём переводе. Думаю, не получится из меня информатора. Слишком узок круг обще-ния. И вообще... Поймите правильно, Эльдар Омарович. Я ни в школе, ни в армии не стучал. Не моё это, уж извините.
– А кто сказал, что вы мне нужны в качестве информа-тора? Стучать о дрязгах в редакции есть кому, уж поверьте. Для этого много ума не надо. Вы же, Николай Афанасьевич, нужны мне совсем для другого.
***
В самом конце восьмидесятых, когда о выходе из Советского Союза начали нервно мечтать Прибалтика и Кавказ, когда в телевизорах буйствовал нескончаемый съезд народных депутатов, группа вчерашних комсомольских функционеров сложилась и учредила новый еженедельник – «Вестник». У них тогда ещё не было издательств, телеканалов и радиостанций. Да и холдингом эта поднимающаяся на ноги вполне рыночная структура не называлась. Однако вокруг новой газеты формировалось своё агентство новостей и небольшая группа специалистов по связям с общественностью. Эта группа впоследствии стала одной из самых влиятельных пиар-компаний в новой России.
Эльдар Омарович, успевший окончить факультет меж-дународной журналистики МГИМО и поработать на Ближнем Востоке, хорошо вписался в редакцию новой газеты. Был заместителем главного редактора, подтягивал кадры, готовил политические обзоры и приглашал лучших авторов.
Пользуясь напористыми приёмами западной прессы, дотоле  неизвестными советскому читателю, газета печатала разоблачительные статьи о коррупционерах и милиционерах, нелицеприятную критику государственной политики, давала слово вчерашним диссидентам и вождям новых национальных элит. Очень быстро у раскованного, бодро лающего на власть, «Вестника» выросли тиражи, появился свой читатель, готовый стоять за свежим номером в длинной очереди. «Вестник» цитировали на съезде народных депутатов, распространяли в Прибалтике и на Украине, на него ссылались мировые информационные агентства. Однокашник, работающий в  управлении информации МИДа, рассказывал Эльдару Омаровичу, что видел на столе у министра Шеварднадзе «Вестник», разрисованный цветными вопросительными и восклицательными знаками.
Еженедельник быстро сориентировался в нарождаю-щемся диком информационном рынке и организовал регио-нальные представительства, что дало возможность наращи-вать тиражи по всей стране, контролировать местную  ре-кламу и извлекать серьёзную прибыль. Это стало очень эф-фективным механизмом развития холдинга, поскольку к то-му времени приказала долго жить централизованная система печати и распространения прессы среди самого чи-тающего в мире народа.
Когда наступил трёхдневный коллапс страны как след-ствие  правления  ГКЧП, «Вестник» оказался почти первым в списке запрещённых к изданию СМИ. Зато после того, как коллапс случился с самим ГКЧП, Эльдар Омарович, безутеш-ная жертва коммунистического террора, отправился к ново-му демократическому министру информации. И вышел от министра, практически, владельцем двухэтажного помести-тельного особняка в Лаврушинском переулке, неподалёку от Третьяковки. Там «Вестник», скитавшийся до того по всей Москве, надолго свил гнездо...
Пришёл девяносто шестой, год выборов президента. В средства массовой информации потекли деньги. По редакциям их носили буквально мешками и коробками из-под оргтехники. Это мощное удобрение позволило хорошо подкормить увядший было рейтинг президента, который решил вновь баллотировался на должность главного слуги народа. Именно в ходе этих выборов журналисты осознали себя реальной силой. Оказалось, они могли не только способствовать перераспределению государственной собственности, чем активно занимались в начале девяностых, но и так же активно влиять на политические процессы в стране. Этим осознанием своей значимости, а не только презренным металлом, был обусловлен выбор, который сделали СМИ, подсадив в Кремль нового-старого президента. Естественно, не остался без дивидендов и «Вестник». Помимо материальных благ, вроде долларовых счетов и нескольких зданий вблизи Тверской, еженедельник получил и политические – Эльдар Омарович, например, влился в группу ближайших советников президента. Что он там советовал – вопрос открытый и отношения к нашему повествованию не имеющий.
***
– Замечательное было время, – ностальгически вздох-нул Эльдар Омарович. – Я дверь к любому министру ногой открывал... Но тут нас клюнул дефолт. И мы поняли, что наши газеты, журналы и телеканалы подчиняются тем же законам, по которым живёт любой бизнес. Прямо скажу, Николай Афанасьевич, неприятное было открытие. Как выяснилось, за что боролись, на то, грубо говоря, и напоролись.
Деньги, заработанные на продвижении президента, быстро кончились. Самый читающий в мире народ, озабо-ченный поиском средств к выживанию, как-то неожиданно быстро разучился читать. «Вестнику» со всеми издатель-ствами и региональными отделениями пришлось ложиться под большую компанию, под этакого сырьевого северного монстра, у которого были производственные мощности, природные ресурсы, немалые средства и лоббисты во всех властных структурах, но не хватало собственной информационной обслуги, которая с некоторых пор стала считаться непременным атрибутом успешной олигархической конструкции. Вроде хорошего галстука к дорогому костюму. Впрочем, Эльдар Омарович на дух не переносил это пошлое и обидное словечко «ложиться». Он оперировал понятием «конструктивное взаимодействие».
Итак, «Вестник» стал конструктивно взаимодейство-вать с сырьевым монстром, дудеть о его героических победах на фронтах построения светлого капиталистического завтра, а пиар-группа принялась подсаживать во властные кресла по всем северам губернаторов и городских мэров, которые давали клятву верности совету директоров компании и потом бились за её интересы во вверенных им регионах. Тогда-то и было решено официально учредить информационный холдинг в качестве структуры, аффилированной с компанией.
Эльдар Омарович, ставший к тому времени генераль-ным директором «Вестника», раскатал губы на пост руково-дителя холдинга. Однако губы пришлось закатать – руково-дителем назначили хорошую знакомую хозяина компании, очаровательную блондинку с почёркнуто выраженными признаками пола. Некогда она работала в провинциальной городской газете. Будучи автором заметок с выставок собаководов и конкурсов водителей троллейбусов, руководительница холдинга начала гламуризацию всей информационной продукции. Вместо репортажей и телепередач об инвестиционных проектах компании пошли экзотические материалы о гонках на оленях, национальной кухне северных народов и горловом пении. Глубоко изумлённый совет директоров компании при стыдливом нейтралитете главного лица, в конце концов, призвал начальницу к ответу за бесцельно растраченные безумные средства. Начальница обиделась – не столько на совет директоров, сколько на покровителя. И очень вовремя вспомнила, что в свои сорок лет не исполнила главной задачи любой женщины. Получив в виде отступного недурственный пакет акций компании, она ушла в перма-нентный декретный отпуск.
Тогда Эльдар Омарович во второй раз раскатал губы. И опять получил болезненный шлепок: руководителем холдинга назначили одного из крупных акционеров, бывшего красного директора нефтегазодобывающего управления. Он не отличал петит от простатита, но денежкам счёт знал. Эльдар Омарович понял: пора определяться с житейскими перспективами.
***
– Буду предельно откровенен, – сказал Эльдар Омаро-вич. – Надеюсь, вы правильно оцените эту откровенность... Я бы хотел встретить закат жизни, дорогой Николай Афанасьевич, полноправным хозяином мощного, авторитетного и прибыльного издания. Но на пути моей мечты лежит большой камень, который нельзя обойти.
Эльдар Омарович опять полез в портсигар, а Кочкин подумал, что работодатель слишком много курит. Наверняка, нервы разгулялись. Хотя внешне это никак не проявлялось.
– Недавно совет директоров нашей компании провёл инвентаризацию основных непроизводственных активов, – продолжал Эльдар Омарович. – Было высказано мнение, счи-таю, совершенно справедливое, что «Вестник» в его нынеш-нем состоянии – бездонная чёрная дыра, засасывающая огромные средства без всякой надежды на возврат. Было ре-шено продать «Вестник». Сами понимаете... В этом случае я его безвозвратно теряю. Поэтому пришлось употребить всё оставшееся красноречие, чтобы совет не принял такое реше-ние. Главный аргумент: никто не купит безнадёжно убыточ-ную газету. Тем более, сегодня, когда рынок печатных изда-ний сокращается. В результате появился компромисс: еженедельник остаётся на балансе компании до конца следующего года. Мы оптимизируем расходы, проводим санацию кадров и прочие мероприятия. И к концу года выходим на ноль, сведя баланс между доходами и расходами. В таком случае шансы на продажу значительно увели-чиваются.
– В чём тогда ваш интерес? – спросил Кочкин. – Всё равно потеряете газету.
– Я «Вестник» куплю. Через других лиц, естественно.
– А вы не боитесь так прямо говорить об этом?
– Не боюсь, дорогой Николай Афанасьевич. Я неплохо разбираюсь в людях. К вам приглядываюсь с тех пор, как вы попросились в командировку на Донбасс. Сначала я подумал: вот ещё один ловец случая. Надоело прозябать в Норильске, решил заявить о себе таким рискованным способом. Но потом убедился: вы человек цельный, насколько это возможно в нашей профессии, достаточно далёкой от целомудренности. И на Донбасс поехали не от скуки, не от обывательского любопытства и даже не от простительной журналисткой жажды эфемерной славы. Поехали потому, что иначе не могли поступить. Но это лири-ка...
Эльдар Омарович посмотрел на часы и встал. Поднялся и Кочкин.
– Вернёмся, Николай Афанасьевич, к нашим баранам, которые заседают в «Вестнике». До конца следующего года они должны уйти. Их место займут другие люди. Открою ма-ленькую тайну: кроме вас в коллектив в самое ближайшее время вольётся ещё несколько... скажем так, спящих клеток. Пока спящих. Ваша задача: искать самые резонансные темы. И писать так, как вы умеете – хлёстко, брутально, интересно. На первый случай запомните эту организацию: фонд граж-данских инициатив. Его в Москве ещё неизящно называют «фига». Там достаточно часто проводятся разнообразные круглые столы, на которые приглашают прессу. Постарай-тесь поближе сойтись с людьми из «фиги», начинайте осто-рожно подбираться к фонду. Сразу предупреждаю: главный редактор «Вестника» не жалует фонд своим вниманием – у него какие-то старые счёты с руководством «фиги». Вы пока ищите подходы. А когда найдёте, я постараюсь убедить ваше начальство, что о «фиге» следует писать... У меня есть досто-верные сведения, что фонд затевает грязную, задевающую национальные интересы, авантюру, связанную с Украиной. Присмотритесь к этому, Николай Афанасьевич. Вот мой но-мер – на самый крайний случай. Мне пора.
Эльдар Омарович выпустил дым через ноздри, как Змей-Горыныч, и ушёл. А Кочкин вновь опустился на скамью и глубоко задумался.

13. Реинкарнация патера Лацины
В понедельник утром, когда Орлова везли на службу, погода переменилась: солнце спряталось за серые тучи, ветер подул с запада и принёс очищающий дождь. Вероятно, подходил циклон, за который они с Кондрашовым выпивали.
Просторная квадратная приёмная Орлова была выдер-жана в спокойных тонах: столы – серые, кожаные кресла у окон – бежевые. Серые и бежевые геометрические узоры преобладали и в сурханском ковре, почти полностью при-крывавшем пол. Таким же спокойным колоритом отличались небольшие оригинальные пейзажи на стенах и напольные вазы. Человек, впервые попавший в приёмную вице-президента Фонда поддержки гражданских инициатив, сразу понимал: здесь знают, что такое стиль, и не жалеют денег на статусные предметы обстановки.
В эту обстановку хорошо вписывалась секретарша Ор-лова, сухопарая дама около пятидесяти лет, бывшая учительница русского языка и литературы Елизавета Сергеевна – в строгом сером костюме с юбкой ниже колен, в белой кружевной кофточке, с короткой стрижкой и в очках без оправы. Когда-то Орлов выдернул её из окраинной московской школы, положил хорошее жалованье, добился условно-досрочного освобождения для сестры-бухгалтерши, попавшей за решетку по глупой доверчивости, и теперь Елизавета Сергеевна была готова дневать и ночевать на работе, а если потребуется, то и отдать за шефа свою никчёмную жизнь.
В девять утра Елизавета Сергеевна пластала на рабочем столе сервелат, который хранился в холодильнике для разных случаев, а девочка из отдела информации, имени которой Орлов не помнил, нарезала батон.
Завидев Орлова, обе застыли: секретарша в смущении, а девочка – с испугом.
– Здравствуйте, Павел Лаврентьевич, – сказала секре-тарша и неопределённо помахала ножом. – Извините, не успела предупредить – только что прибыл Егор Пантелеевич. Леночка сегодня подежурит у него в приёмной.
Леночка из отдела информации жалко улыбнулась.
– Понятно, – вздохнул Орлов. – Ко мне не заглядывал?
– Я же говорю, только приехал. И сразу кофе захотел.
– Ладно, отобьёмся.
Орлов ободряюще подмигнул секретарше и вошёл в ка-бинет, обставленный тёмной антикварной мебелью. Бросил портфель на большой, свободный от бумаг стол и посмотрел на глухую стену. За ней находились другие начальственные апартаменты, такие же просторные и так же стильно обстав-ленные. Их занимал президент фонда, академик Егор Панте-леевич Горбатов, философ, дипломат, эрудит, а проще – весё-лый и безалаберный бездельник, которому почему-то не си-делось дома в Кунцеве или на академической даче. Фонд гражданских инициатив (ФГИ или в просторечии «фига») некогда и создавали «под академика» – с его громким научным именем, зарубежными связями и постоянным фавором у любой власти. Умел Егор Пантелеевич так влезть без мыла в доверие к любому руководителю страны, что тот без ценных советов академика вскоре и спать не ложился. И если в приёмной Орлова стены украшали пейзажи, то в приёмной президента фонда в таких же строгих рамах висели фотографии: академик и берлинский бургомистр, Горбатов и Горбачев, Егор Пантелеевич и Егор Кузьмич...
Академик Горбатов любил не только всех философов древности,  но и поесть. В любое время суток и в любых ко-личествах. Оттого в свои семьдесят лет выглядел раздув-шимся матрасом, украшенным котлообразной головой с ёжиком седых волос. Он любил также свою высокую, совсем не академическую зарплату. А вот работать Егор Пантелеевич не любил. Он доверял это потное дело подчинённым. Настолько доверял, что неделями не показывался в фонде. Поэтому постоянного секретаря у него не было, и обязанности эти в короткие наскоки ака-демика выполняли девушки из отдела информации. Всё время, свободное от должности, Егор Пантелеевич предавался высоким заботам: катался на все мыслимые круглые столы, симпозиумы и конференции, поровну деля там внимание между пищей духовной и пищей телесной. Мероприятия со скромной кормёжкой, с каким-нибудь фруктово-овощным фуршетом, академик принципиально игнорировал.
Все дела, в том числе кадровые и финансовые, Горбатов с первых дней перебросил на вице-президента, поскольку поступить именно так ему настоятельно советовали организаторы фонда. Они рекомендовали Орлова как человека, на которого можно положиться, закрыв глаза. Академик два-три раза в месяц появлялся в своём кабинете, жрал бутерброды с колбасой, красной икрой и лососиной, запивая их кофе и французским коньяком, болтал с Орловым, а по большим праздникам вроде Нового года или дня Победы выходил к коллективу с поздравлениями. При этом он всегда зачитывал правительственные телеграммы, которые начинались одинаково: «Глубокоуважаемый Егор Пантелеевич! Поздравляю Вас и Ваш коллектив…».
Как только BMW Горбатова появлялся во дворе фонда, в здании волной катилась новость: «Дедушка приехал!». И все прятались по углам. В такие дни Орлов тратил на свидание с патриархом час, а то и два драгоценного времени, а потому бывал резок и, несмотря на комитетскую выучку, плохо скрывал раздражение. Сорвать это раздражение на академике Орлов, естественно, не мог, и перепадало подчиненным.
Итак, вице-президент фонда бросил портфель, поли-стал ежедневник и отметил, что в десять часов собирался пригласить Борщова и его команду для обсуждения нового проекта. А в двенадцать уже должен был ехать на встречу с одним тихим олигархом, который обещал дать денег на этот проект. Теперь совещание с отделом информации, кажется, накрывалось медным тазом. Старая бестолочь, подумал Ор-лов. Неужели так трудно заранее предупредить? Ладно... По-говорю полчаса, а потом постараюсь ненавязчиво рас-статься.
Он вернулся в приёмную и сказал Елизавете Сергеевне:
– В девять тридцать позвоните академику. Мол, меня просили связаться с министром. Сами придумаете, с каким...
Секретарша преданно кивнула, продолжая укладывать на жостовском подносе плошку с сахаром, упаковку сливок и банку красной икры.
Орлов поправил перед зеркалом светло-серый, с тонки-ми бежевыми полосками галстук и пошёл к академику. Ле-ночка из отдела информации уже сидела в приёмной Дедуш-ки за компьютером. А у Горбатова был полный кворум: жен-щины метались с блюдцами и салфетками, сетевой админи-стратор Эдик выколачивал из Интернета какие-то статьи, потому что с компьютером патриарх российской философии не дружил, а про невероятные возможности мировой паутины слышал, водитель академика безуспешно пытался открыть большое окно, чтобы впустить свежий воздух в спёртую атмосферу. Сам виновник суматохи восседал во главе огромного стола для совещаний и поглощал бутерброды, как будто год не ел.
– Павел Лаврентьевич, милочка моя! – загудел акаде-мик. – Заходи, заходи! А вы, девчонки, свободны.
Народ с огромным облегчением вытек из кабинета. Да-же Эдик с водителем, хоть и не были девчонками.
Изобразив самую дружескую улыбку на пути к пирую-щему Дедушке, Орлов в который раз вспомнил о патере Ла-цине, грозе офицерских пирушек и полевых кухонь. Но ака-демик с его академическим образованием вряд ли читал о похождениях бравого солдата Швейка, а потому и не мог взглянуть на себя с этой стороны.
– Садись, Павел Лаврентьевич, садись, милочка моя! Бе-ри бутербродики, наливай кофейку.
– Спасибо, Егор Пантелеевич, я уже позавтракал. И го-тов к трудам. А их, к сожалению, меньше не становится.
– Наслышан, – вдруг свистящим шёпотом сказал акаде-мик и приложил палец к толстым губам, из которых торчал кусок сервелата. – Наслышан о твоих трудах! Меня ведь сего-дня с утра пораньше с дачи выдернули. Даже поесть не успел. И я уже побывал... сам знаешь где.
Дедушка скорчил таинственную рожу. Он всегда общался с Орловым подобным образом, почему-то полагая, что его заместитель из комитетчиков только так всю жизнь и общался с народом – шёпотом и гримасничая.
– Поэтому я тебя, милочка моя, отвлекать не буду.
Орлов чуть со стула не свалился от неожиданности.
– Я тебе, Павел Лаврентьевич, только книжку свою по-дарю. Книжка на днях вышла. Ещё никому не показывал.
Академик, пыхтя, выбрался из-за стола, порылся в ры-жем ободранном портфеле и вытащил толстенькую бледно-голубую книжку. На обложке красными буквами было напе-чатано его нетленное имечко и заголовок «Четыре времени года. Воспоминания и размышления». А под заголовком, на половину обложки, светилась весёлая круглая рожа Горбатова с венчиком седых волос – как нимб.
– Пишу, – сказал академик. – Моему боевому товарищу, дорогому Павлу Лаврентьевичу... Таким образом!
Подношение книги Горбатов сопроводил продолжи-тельными рукопожатиями. Орлов вытерпел и сказал не-сколько прочувствованных слов о беспримерной работоспо-собности Егора Пантелеевича.
– Это да, – кивнул Горбатов. – Я же из крестьян. А мы народ двужильный...
И понеслось. Минуть пять Дедушка вспоминал свое послевоенное деревенское детство, от которого быстро скакнул в сторону хрущёвских аграрных реформ, потом забрёл на философский факультет МГУ. Орлов подумал: напрасно радовался. И приготовился к обычному словоизвержению, но Горбатов опять его удивил:
– Ладно, как-нибудь потом об это поговорим. Значит, был я сегодня... сам знаешь, где. Хорошая идея. Я так прямо и сказал... сам знаешь, кому. Меня попросили оказать тебе все-мерную поддержку. Говори, милочка моя, что нужно?
– Не хочу вас тревожить мелкими заботами, – сказал Орлов. – Вы же у нас – тяжёлая артиллерия, Егор Пантелее-вич! Пока, думаю, сами справимся.
– Ну, смотри... Идея просто гениальная! Пусть хохлы не думают, что сумеют усидеть между двух стульев... Кстати, мне недавно анекдот рассказали про хохлов. Обхохочешься!
Горбатов засмеялся гулко и протяжно, словно ветер в трубе заиграл. Долго смеялся, в изнеможении отпихивая от себя руками пространство, будто его щекотали. Орлов веж-ливо держал улыбку, пока скулы не заболели.
– Анекдот, – сказал академик, нахохотавшись. – При Кравчуке Украина называлась Кравчукотка, при Кучме – Кучмалэнд. А сейчас...
Горбатов опять расхохотался.
Орлов, слышавший эту дурацкую байку раз десять, тоже в голос посмеялся. 
– А теперь давай выпьем за книгу, милочка моя. За это нельзя не выпить – книги каждый день не выходят.
– Поддерживаю! – с облечением сказал Орлов.
И подумал: да, каждый день у тебя книги не выходят, и это большое счастье для читателей. А несчастье заключается в том, что книги выходят каждый год.
В древние советские времена  у Егора Пантелеевича не водилась привычка к писательству. Его творческую энергию и писательский зуд пробудило мощное  наступление электронных помощников человека. Особенно по душе пришёлся академику диктофон – поистине великое изобретение для ленивцев, не желающих рвать руки чистописанием. В диктофон Егор Пантелеевич дудел днём и ночью, как в иерихонскую трубу. Потом он отдавал машинку, полную великих помыслов и монументальных воспоминаний, девушкам из бюро расшифровки, которые за сравнительно небольшую денежку переводили помыслы на бумагу. Потом к делу подключались редакторы. Академику оставалось только придумать заголовок. «Эпоха потрясений», «Кривое зеркало глобализма», «Научная мысль на постсоветском пространстве». И прочее в том же духе. Находились и критики, которые славили очередное изделие Егора Пантелеевича в печатных изданиях и на телеканалах. В общем, жизнь задалась...
Умный произносит слова, которые от него ждут. Глу-пый тоже произносит слова, которые от него ждут. Когда умный произносит неожиданные слова, его считают мудрым. Когда то же самое делает глупый, его считают идиотом. Академик Горбатов никогда не произносил неожиданных слов.
***
Орлов вошёл в свою приемную, прижимая к боку голу-бенькую книжку.
– Отпустил? – удивилась Елизавета Сергеевна. – А то я уж на часы смотрю...
– Все прекрасно! – потёр руки Орлов. – Предупредите Борщова и самых забывчивых... вроде Разина. Чтоб в десять были у меня, не задерживались!
Он протянул книгу секретарше и сказал:
– Серьёзное задание, Елизавета Сергеевна... Посмотри-те, пожалуйста, внимательно. В самых сильных местах за-кладки сделайте. Потом расскажете. Ведь спросит о книжке, не забудет.
– Сделаю, Павел Лаврентьевич! Завтра доложу.
Усевшись за стол, он включил компьютер и проверил почту. Интересно, что там, наверху, наговорили Дедушке о проекте? Теперь не надо думать о протечке. Потечёт так, что никакой затычки не хватит...
На телефоне замигал внутренний вызов:
– Павел Лаврентьевич, звонит Раиса Николаевна.
– Соединяйте. Здравствуй, мама...
– Павел, надеюсь, ты не забыл вчера поздравить Влади-ка с днём рождения?
– Ты же знаешь, мама, я ничего не забываю.
– Тем не менее... Мне кажется, ты с ним должен больше общаться, Павел! Он твой младший брат.
– Я общаюсь, мама... Даже чаще, чем хотелось бы.
– Помни, что волей судьбы Владик остался один, ему очень тяжело. Я звонила ему... У него усталый голос.
– Ты, наверное, звонила ему рано утром, мама. Какой у человека может быть голос спросонья?
– Мне кажется, у Владика проблема с нервами. Ему нужна семья. Иначе он пропадёт, просто пропадёт! Неужели ты не можешь посодействовать?
– Каким образом, мама? У меня много работы, и вообще я не занимаюсь сватовством. Владик – взрослый мужик, если ты не забыла. В его возрасте внуков нянчат. К тому же он много лет без семьи – и ничего, ещё не пропал.
– Неужели у вас в таком большом коллективе не найдётся достойной свободной женщины, Павел? Не верю!
Рано обрадовался, подумал Орлов. Не Дедушка доста-нет, так бабушка...
– Мама, у меня на второй линии президент. Больше го-ворить не могу.
– Павел, ты просто хочешь от меня отделаться... Неуже-ли мой сын способен на примитивный обман? Президент уехал в Сочи, сама по телевизору видела...
– Вот он из Сочи и звонит, мама!
14. Дедушка приехал
Ровно в полдень они встали на внешнем рейде Одессы – стальные коробки, набитые людьми и современными меха-низмами. Возглавлял походный ордер штабной корабль Ше-стого флота США эскадренный миноносец «Маунт Уитни». В кабельтове от него застыл турецкий фрегат «Газиантеп», бывший американский «Энтрим», переданный Турции  в рамках укрепления НАТО. Замыкал строй греческий минный тральщик «Еуропи». Отряд кораблей Северо-Атлантического альянса прибыл с дружеским визитом в Украину.
Коммодор Гринуэй по прозвищу Дедушка, заместитель командующего Шестым флотом и руководитель похода, краснолицый пятидесятилетний коротышка в ослепительно белом мундире с «фруктовым салатом» на груди, оторвался от бинокля и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:
– Странно... Совершенно обычный приморский город. Это здесь, кажется, одни фанатики жгли других? И эти дика-ри хотят в НАТО... Русские, по-моему, большие романтики, если написали про Одессу столько возвышенной чепухи.
– Это город их воинской славы, – сказал командир эс-минца капитан первого ранга Макгилл. – Такой же, как и Се-вастополь.
Он был полной противоположностью коммодору: длинный, флегматичный, массивный, с грубо вылепленным обветренным лицом. В ходовой рубке, когда здесь появлялся Макгилл, сразу становилось тесно.
– Какая слава, о чем вы говорите, мистер Макгилл! – от-махнулся Дедушка. – Я же читал справку перед походом. В крымскую войну русские сдали Севастополь англичанам и сардинцам. Каким-то сардинцам, прошу заметить! А во Вто-рую мировую – нацистам.
– Сдали, – кивнул Макгилл. – Но какой ценой... На курга-нах Севастополя до сих пор находят пуговицы от английских мундиров и пряжки немецких солдат. А под Одессой были целые катакомбы, где прятались партизаны. Вылезали ночью и резали нацистов. Честно говоря, я бы не хотел оказаться в рядах штурмующих этот город.
– А зачем штурмовать? – засмеялся коммодор. – Они те-перь сами открывают морские ворота.
– Это не русские открывают, – сказал Макгилл.
Гринуэй, предпочитая не спорить с упрямым потомком шотландских пастухов, снова поднёс к глазам бинокль. В мощную оптику была хорошо видна Одесса, разбросанная по низким холмам и освещённая еще горячим сентябрьским солнцем. Дедушка повёл взглядом, отыскивая восточную часть города, где эсминцу предстояло швартоваться рядом с украинскими кораблями. Он нашёл на берегу пёструю толпу: было видно, как крошечные люди беззвучно разевали рты и потрясали плакатами.
– Аборигены выстроились, встречают, – сказал Грину-эй.
– Я бы не смотрел на это с оптимизмом, – сказал коман-дир «Маунт Уитни». – Вы не были здесь в прошлый раз...
– Знаю, знаю, мистер Макгилл... Пограничники продер-жали вас полдня на рейде. Надеюсь, на сей раз такого не слу-чится. Вот, кажется, идёт лоцманский катер. Во всяком слу-чае, гюйс украинский – белое поле с синим крестом. Распорядитесь встретить лоцмана, мистер Макгилл!
А то без тебя бы не разобрались, подумал командир эс-минца, но коротко козырнул и жестом отправил старшину швартовой команды встречать гостя. 
Гринуэй ещё раз посмотрел в бинокль на лоцманский катер, который стал теперь заметно ближе.
– О, бешеная морская корова! – вскинулся Дедушка. – Это что за боевое сопровождение?
За катером спокойную серую воду резала целая стая разнокалиберных моторных лодок, тащивших за собой пен-ные буруны. Лодки медленно расходились веером, беря натовский отряд в полукольцо.
– Давно не видывал таких лодок, – заметил командир «Маунт Уитни». – С детства. А оно у меня прошло на берегах Мичигана. Мы в таких лодках по озеру гоняли. Я думал, их давно не делают.
– Дикари! – пожал круглыми плечами коммодор.
– Может быть, – согласился Макгилл. – Но посмотрите, как грамотно заблокировали рейд! Не нравится мне эта встреча, сэр, при всем уважении...
Лоцману спустили трап, он ловко вскарабкался на борт и вскоре был в рубке.
– Господин коммодор, – обратился он к Дедушке. – Представляюсь по случаю прибытия на борт: лоцман порта Одесса, капитан третьего ранга Григоренко! Разрешите обратиться к командиру корабля?
Здоровяк с короткими выгоревшими волосами и об-лупленным носом говорил по-английски почти без акцента.
– Господин капитан первого ранга, я готов к проводке судов, – обратился он теперь к Макгиллу.
– Почту за честь, – кивнул тот. – Начинайте.
– Позвольте полюбопытствовать, мистер Григоренко, – встрял Гринуэй. – Что это за сопровождение?
И показал на лодки, которые теперь тихо, как чайки, качались на длинных пологих волнах.
– Демонстранты, господин коммодор.
– Чего они хотят?
Словно в ответ на вопрос Дедушки на ближних к эсминцу лодках подняли плакаты. «Yankee, go home!», «НАТО – не надо», «Odessa does not surrender».
– Куда смотрят силы правопорядка? – нахмурился Гри-нуэй, разглядев первый плакат.
– Никуда не смотрят, – сказал лоцман и повернулся к командиру «Маунт Уитни». – Год назад наши пограничники долго держали на вас на рейде. Помните? Им за это высокое начальство из Киева вставило большую...
Лоцман пощелкал пальцами, мысленно решая филоло-гический ребус, и не найдя в своем английском лексиконе адекватного устойчивого выражения про большую дыню, вздохнул:
– В общем, их тогда наказали. Поэтому сегодня погра-ничники решили ни во что не вмешиваться. У демонстрантов, таким образом, развязаны руки.
– Скорее, развязаны винты, – усмехнулся Макгилл. – Берите на себя управление, мистер Григоренко – не стоять же нам тут до ночи...
Лоцман придвинулся к переговорному устройству, но не успел ничего сказать машинному отделению, потому что с воды закричали в мегафон:
– Эй, Гринуэй, вы нас слышите?
– Включите бортовой динамик, – сказал коммодор по-сле некоторого замешательства. – Да, слышу. Кто вы и чего хотите?
– Мы жители Одессы и хотим, чтобы вы ушли! В город вас не пустим.
Человек с мегафоном по-английски говорил плохо, но вполне понятно.
– Убирайтесь с курса! – свирепо сказал Дедушка. – Ре-шение о нашем визите давно принято. У меня приказ зайти в Одессу. А приказы я всегда выполняю!
– Янки, гоу хоум! – закричали в мегафон.
В рубке повисла тишина, слышно было только яростное сопение Гринуэя.
– Мистер Григоренко, – сказал коммодор. – Начинайте проводку!
Лоцман связался с машинным отделением, и «Маунт Уитни», наконец, медленно двинулся к далекому берегу. За ним, повторяя все маневры, тронулись «Газиантеп» и «Еуро-пия». Моторные лодки тут же закружили вокруг эсминца, пересекая его курс буквально под самым форштевнем. С судёнышек доносились ругательства на всех языках черноморского бассейна.
Григоренко вёл судно мастерски, но через минуту не выдержал и забормотал:
– Потопим... Как Бог свят, потопим!
– Да, сегодня мы кого-нибудь обязательно раздавим, – меланхолично поддержал его Макгилл. – Это будет чудесная запись в моем формуляре: при маневрировании днём пото-пил моторную лодку.
Он рявкнул машинистам:
– Стоп машина!
– Вы что себе позволяете? – буквально налетел на него Дедушка как кот на собаку.
– При всем уважении, сэр... Этой посудиной командую я, – Макгилл снял фуражку и вытер мокрый лоб. – Настоятельно рекомендую связаться с командованием и обрисовать ситуацию, чтобы принять верное решение.
– Лоцман! Продолжайте проводку!
– При всем уважении, господин коммодор, – усмехнулся Григоренко. – Я подчиняюсь командиру корабля.
Тут заквакал вызов.
– Господин коммодор, сэр, – донёсся холодный голос Озгура Караосманоглу, капитана второго ранга и командира турецкого фрегата. – У меня ЧП... С каких-то лодок в борта бросают бутылки с молотовским коктейлем. Мои люди уже работают с огнетушителями. Как я понимаю, огонь по поджигателям открывать нельзя?
– Конечно, нельзя! – раздражённо ответил Дедушка. – Это же не пираты, а демонстранты... Ну, потерпите немного. У них скоро кончатся бутылки.
– А если у меня кончится пена в огнетушителях?
– Не надо юмора! – закричал Гринуэй. – Не сгорит ваш фрегат от какой-то партизанской зажигалки. Я сейчас свя-жусь с командованием и... проясню ситуацию.
– Желаю успеха, – сказал Караосманоглу. – Я ухожу.
– Запрещаю!
– Мой командир в Измире, – все так же холодно сказали с «Газиантепа». – У нас бедная страна, сэр, и я не хочу риско-вать боевым кораблем – даже при нападении хулиганов. Тем более, если не могу дать очередь хотя бы поверх голов. Честь имею, коммодор.
Дедушка яростно поколотил кулаком в кулак:
– Ах ты, сукин сын! Потомственный моряк...  Вызывайте «Еуропи»!
– Папаионидис на связи, – донеслось из динамика.
– Что там у вас, мистер Папаионидис? Лодок нет?
– Каких лодок, господин коммодор? А должны быть?
– Не надо острить, мистер Папаионидис! Ещё один юморист... Что с вашим соседом?
– Разворачивается, сэр. По-моему, он уходит.
– Ладно... Ждите указаний!
Гринуэй покачался на носках и повернулся к невозму-тимому командиру «Маунт Уитни»:
– Пойдёмте в штабную каюту, мистер Макгилл. Надо, действительно, связаться с командованием. Чёрт знает что!
– Господин коммодор, сэр, – сказал лоцман, о котором как-то забыли. – Может, я пойду домой? А понадоблюсь – вы-зовете. Мигом прилечу.
– Поступайте, как знаете, – отмахнулся Гринуэй. – Давно не встречал такого бардака... И это военно-морской флот! Куда мы катимся?

15. Президент и послиха
Президент Кандыба походил на шмат сала, того самого продукта, который патриотично любил: грузное тулово без шеи и талии, щеки переходят в плечи, а плечи – в бедра. На круглом лице с низким лбом и жёсткой свиной щетиной бе-лёсых бровей всегда бродила отсутствующая ухмылка, слов-но Кандыба прислушивался, как переваривается любимый продукт. К тому же из-за косоватого левого глаза взгляд президента не фокусировался на собеседнике, и Кандыба при первом знакомстве не казался интеллектуально перегруженной личностью.
Однако впечатление было обманчивым. Новый хозяин Украины, устраивавший многие политические силы как компромиссная и недолговечная фигура, был умным и изворотливым человеком. В двадцать шесть лет он защитил кандидатскую диссертацию по сложной теме сплавов, на которую до сих пор ссылались специалисты. В тридцать стал главным инженером крупного оборонного производства, и если бы не рухнул Советский Союз, годам к пятидесяти Кандыба занял бы кресло министра в союзном правительстве.
В независимой Украине молодой инженер, волей случая ставший директором завода, цепко ухватился за своё предприятие. Он обнаружил большие дипломатические и организаторские способности, сумел договориться с вороватыми чиновниками и с честными бандитами, потому и сберёг завод. Ему тут же сделал предложение некий весёлый миллиардер, предложение, от которого Кандыба при всем желании не смог отказаться, потому что миллиардер приехал к директору завода в сопровождении хмурых и молчаливых людей в чёрном. Теперь деньги на развитие предприятия Кандыба брал у миллиардера, а согласования – у чиновников, которые тоже сидели у миллиардера на зарплате.
Комплектующие к бывшим ракетным комплексам те-перь никому не были нужны, пришлось перепрофилировать и переоснастить многие цеха. Зато когда инженеры и техни-ки со всей Украины ехали в Россию и в Испанию водопроводчиками и малярами, инженерные кадры Кандыбы продолжали работать по специальности, гнали продукт, из которого стреляли в Афганистане и Судане, в Южной Америке и Северной Корее.
Когда после войны с восточными областями миллиар-дер сбежал из Украины, на заводе вернулись к давней систе-ме управления, и Кандыба вновь стал гендиректором. На президентские выборы он шёл с незамысловатым и наполо-вину правдивым слоганом: «Сберёг завод – сберегу страну!». И въехал в мрачноватые интерьеры помпезного дворца на Банковой улице, по коридорам которого до сих пор бродили тени генералов великой и могучей Российской империи.
Кандыба стоял у высокого зеркала в так называемой комнате отдыха, примыкающей к рабочему кабинету, и пере-бирал галстуки. Особых мучений с выбором не было – Кан-дыба не любил этот предмет мужского туалета и держал в гардеробе три, как он выражался, ошейника: чёрный, для официальных выходов, красный, чтобы встречать в прези-дентском дворце высоких зарубежных гостей, и жёлто-синий, в цветах национального флага, для особо важных слу-чаев. Такой случай, кажется, как раз и наступил: президент собирался на торжественное заседание в Национальную оперу, чтобы достойно отметить очередной день рождения Михаила Сергеевича Грушевского, советского историка, а до того – председателя Центральной Рады и первого президента Украинской Народной Республики. Поэтому Кандыба решительно снял с крючка жёлто-синий полосатый галстук, раз и навсегда завязанный строгим крупным узлом, и, кряхтя, продел в петлю бычью шею.
В дверь деликатно стукнули:
– Можно, Василий Васильевич?
На пороге переминался Олежек, тощий длинный рефе-рент в очках, родинках и спутанных волосах. С виду он был сопля соплёй, зато знал кучу европейских языков и умел, в отличие от хозяина, завязывать галстуки.
– Ну, что стряслось?
Настроение у Кандыбы было неважным: только что за-кончились нудные и тяжёлые переговоры с председателем Верховной Рады – народные избранники, как всегда, пыта-лись перетянуть на себя большую часть жёлто-синего госу-дарственного одеяла, а президент, конечно же, этого допу-стить не хотел. Он пробивал в Раде законопроект о придании русскому языку статуса официального языка страны.
– Послиха звонила, Василий Васильевич...
– Чего ей надо?
– Зовёт вас к себе. Безотлагательно.
– По поводу?
– Думаю, в Одессе что-то не срослось...
– Ладно, разберёмся. Купи цветы, отвези Галину Прокоповну в театр. Мне вызови машину. Ну, для таких случаев... И пока буду ехать к послихе – позвони в Одессу,  разведай обстановку и доложи. Чтобы у меня были козыри.
– Сделаю, Василий Васильевич!
Для поездки президент взял самую неприметную ма-шину из своего гаража. Киев был освещён скупо, экономили электричество. Но машин на улицах хватало – значит, бензин пока не входил в группу дефицитных ресурсов.  По Большой Житомирской доехали до метростанции «Лукьяновская», на Дегтярёвской, уже почти перед съездом на Танковую, постояли в пробке. Наконец, съехали на Танко-вую, с недавних пор – улицу Сикорского. Слева чернел массив парка Нивки, над которым продирался сквозь облака багровый месяц.
Президент приказал водителю остановиться почти за квартал от американского посольства, и через две минуты был у проходной. Морской пехотинец выглянул в маленькое квадратное оконце из пуленепробиваемого зеленоватого стекла и тут же открыл металлическую дверь – сервомотор заныл, как бормашина. Кандыбу уже поджидал второй секре-тарь посольства – мальчик с лицом ангела и мышцами груз-чика. Президенту докладывали, что послиха с ним спит.
Второй секретарь сделал приглашающий жест, и Кан-дыба двинулся за ним по темноватым переходам, пока не оказался в кабинете её превосходительства,  чрезвычайного и полномочного посла Соединенных Штатов Америки в Украине Дорис Мортимер. Мальчик остался стоять у двери.
Послиха сидела за пустым столом, размером с палубу авианосца и пила зелёный чай, к которому пристрастилась в Узбекистане, где не так давно исполняла обязанности консула в Самарканде. В девичестве она звалась Дорой Самойловной Фельдман, окончила два престижных университета, и к пятидесяти годам сумела сохранить стройную фигуру.
После жёсткого и бесплодного противостояния с Россией, после бегства «революционной» власти из Киева, американцы, скрипя зубами, отказались от попыток быстро и с комфортом влезть на Украину, но от этого курс вчерашних друзей украинской демократии мало изменился. Пока Штаты взяли тайм-аут, и назначение в Киев Дорис Мортимер, третьестепенной фигуры в  американской дипломатии, должно было служить русским сигналом: мы сворачиваем наступление на Украину, сами разбирайтесь с этим Гуляй-полем. Понятно, русских подобный сигнал не мог обмануть, и потому в Москве и Киеве понимали, что Дорис Мортимер – фигура временная. И отношение к ней сохранялось соответствующее. Послиха чувствовала тщательно скрываемое пренебрежение окружающих, и делала всё, чтобы укрепить свой авторитет, нередко выказывая собеседникам такое же пренебрежение, но уже в открытых формах. Сейчас она принимала президента Украины в белой спортивной паре с  капюшоном. 
– Добрый, добрый вечерочек, драгоценная госпожа по-сол! – с трудом согнул поясницу президент.
– Пан Кандыба! – отмахнулась Дорис, не отвлекаясь на протокольные предисловия. – Что за бардак? Вы знаете, что в Одессу не пропускают наши корабли?
– Конечно, знаю. Я дал соответствующее распоряже-ние.
Не дождавшись приглашения, Кандыба уселся в самое дальнее кресло от стола и сложил на животе руки.
– Да насрали они на ваше распоряжение! Имейте в виду, если к утру конфликт не будет разрешен, корабли уйдут. Таки так вы хотите в НАТО?
По-русски послиха говорила чисто, но с неистребимый одесским акцентом, который вместе с беременностью неко-гда вывезла в Америку прабабушка Либа, упокой Господь её кроткую душу. Дедушка Доры Самойловны родился через две недели после того, как прабабушка сошла с большого вонючего парохода на землю обетованную Северо-Американских Соединённых Штатов.
– Я в НАТО не хочу, – усмехнулся Кандыба. – Одна го-ловная боль от вашего атлантического блока. Вы потом наставите под Киевом ракет, а наши русские братья по этим ракетам начнут стрелять. Если уж ввязываться в такое без-образие, так надо хоть знать – за что. За какие дивиденды.
Дорис брякнула чашку на стол, раздула крылья при-метного фамильного носа:
– Вам дали самые надёжные гарантии  помощи! И я не понимаю, Василий Васильевич, почему ваша позиция каждый раз... Как флаг на бане! Так у вас говорят?
– Хохол глазам не верит, – пожал толстыми плечами Кандыба. – Хотелось бы пощупать, наконец, эти гарантии! В прошлом году случился недород основных сельскохозяй-ственных культур. Мы еле нашли средства для оплаты газа российским поставщикам. А вы всё гарантии сулите!
– Хохол глазам не верит, – повторила Дорис. – И ушам – тоже. Особенно, жадный хохол...
– Тут вы не правы, драгоценная Дора Самойловна! Мы не жадные, мы бережливые. Ну и, соответственно, скупова-тые. Это положительное свойство нашего национального характера, которое позволяет...
– Я вас умоляю, пан президент, не надо за националь-ный характер! Бережливые... Что ж вы страну не сберегли? Побираетесь, как последние босяки.
– Побираемся, – смиренно кивнул Кандыба. – И никто, что характерно, копеечки не подаст. Только гарантии обеща-ют. Но мы не только бережливые и скуповатые, мы ещё и терпеливые. Переможемся... Вон в Москву зовут! В сентябре и съежу, помолясь. Думаю, с братьями единоутробными быстрее договоримся.
– Что-то мне очень кажется, пан Кандыба, – задумчиво сказала  Мортимер, – это ваша работа – срыв визита кораб-лей. А что – хороший способ выжать кредиты!
– Ну, Дора Самойловна, обижаете! – Кандыба до предела скосил глаза и сделал идиотское лицо. – Просто сердце забо-лело, честное слово... При чём тут я? Хоть и президент, а тоже не властен над стихией. Это инициатива народных масс. И я не могу разгонять дубинками народные массы – сами потом будете обвинять в нарушении демократии.
– А кроме дубинок, у вас ничего не завалялось? Никаких других способов заставить себя слушать?
– Пошукаем... Сделаю всё, что в моих силах, уважаемая госпожа посол!
– Ладно, шановный пан президент, – презрительно усмехнулась Дорис. – Пошукайте. Я тоже постараюсь сделать всё, что в моих силах... 
– Ну вот, уже обиделись, – вздохнул Кандыба. – Обиде-лись, Дора Самойловна, я же вижу... Так это я должен оби-жаться. Сколько можно за нос водить!
– Есть претензии – давайте разбираться. Но то, что происходит в Одессе – бардак! Приёмчик из арсенала ваших прошлых... Как их там? Братцев?
– Братков, – поправил Кандыба. – У них были и другие приёмчики. Например, пригласить со всем уважением на разговор – и завалить. Мы же этого не делаем...
– Спасибо! – не выдержала послиха. – Он ещё угрожает...
– Да что ж с вами такое сегодня? – удивился Кандыба. – Давайте завтра договорим. А я пока в Одессу слетаю. Мне же не хочется, чтобы ваше начальство говорило: что это у нас за посол такой в Киеве, который не может обеспечить...
– Хватит, Василий Васильевич, – сухо перебила Дорис, поднимаясь. – Не на Привозе. Сделайте хоть что-нибудь!
– Обязательно. Счастливо оставаться.
Кандыба встал, сделал попытку поклониться и под присмотром все того же накачанного мальчика удалился. Лишь в переулке, на пути к машине, он позволил себя расслабиться, и на лице президента взошла довольная ухмылка:
– Не на Привозе... Хотя думаю, шановная Дора Самой-ловна, тебе бы как раз на Привозе и торговать. Бычками! Ди-пломат из тебя, как из козла дьякон. Хотя ситуацию в Одессе обрисовала правильно. Ну, почти правильно...
***
Едва за Кандыбой закрылась дверь, Мортимер вызвала по скайпу руководителя Службы безопасности Украины:
– Иван Ильич, ваш хозяин мне не нравится!
– Мне тоже, – сказали с дисплея. – Приходится терпеть. Пусть сам сделает какую-нибудь глупость. Чтобы были основания для жёстких решений, чтобы либеральная европейская шелупонь не обвиняла нас в очередном приступе истерии.
– Так помогите ему сделать эту глупость!

16. Новый проект: плюнуть в щи...
Ветер с запада и ночной дождь прогнали из города за-пах гари. В сквере у метростанции «Университет» на кустах дрожали дождевые капли, а в мелких лужах на дорожках от-ражалось серое небо с проблесками света. На службу Разин пошёл как всегда дворами. Кирпичные пятиэтажки, которые ставили для университетского учёного люда полвека назад, обветшали, полиняли и словно взялись мохом, но эти приметы старости лишь придавали дворам уюта и обжи-тости.
Как всегда и опоздал. На службу Разин приходил в чис-ле последних. Зато последним и уходил. И никто не возникал по этому поводу, даже прямой начальник, Валерий Степано-вич Борщов, любитель чёрных похоронных костюмов, бритоголовый перец пятидесяти лет с хвостиком. Хвостик был таким длинным, что Борщов уже с ужасом думал о предстоящем выходе на пенсию. И чтобы подчеркнуть свою работоспособность, энергичность, а стало быть, и незаменимость, не только сам хватался за все дела подряд, но и жучил подчинённых. За худобу, голый череп, чёрные костюмы и постоянную готовность поставить всех в угол, Валерия Степановича заглазно называли  Наше Гестапо.
В большой, вытянутой вдоль стены, комнате, где раз-мещался весь отдел информации, наблюдались только Ксе-ничка и Женечка, девочки-копирайторши, крашенные блон-динки, длинноволосые и длинноногие, похожие как однояй-цовые близняшки, несмотря на разницу в возрасте и нацио-нальности. Разин поздоровался, прошёл к своему столу в углу, у огромного окна, из которого зимой наносило бронхитом и насморком. Зато летом он блаженствовал – под распахнутым окном тянулись клумбы, на которых ранней весной появлялись тюльпаны, в конце мая полыхали багровые пионы, потом расцветали белые и жёлтые лилии, душистый табак всех цветов радуги, а на раннюю осень приходилось буйство астр и хризантем.
Он включил компьютер и спросил пространство:
– Милые девушки, как обстановка в конторе?
– Дедушка приехал! – шёпотом доложила то ли Ксенич-ка, то ли Женечка. – Лена уже побежала к нему в приёмную.
– Надеюсь, приезд дедушки нам ничем не грозит. А ме-ня никто не спрашивал?
– Никто! – дуэтом ответили Ксеничка и Женечка.
И накаркали. Потому что на столе запищал телефон внутренней связи – звонили из приёмной Орлова:
– Вы на месте, Владислав Георгиевич?
– Давно, – привычно соврал Разин.
– Павел Лаврентьевич просил напомнить, что в десять совещание.
– Спасибо, Елизавета Сергеевна! Уже иду!
Разин положил трубку и шлёпнул себя по лбу: а ведь забыл бы о совещании, не позвони Елизавета. Стареешь ты, батюшка, Яков Лукич... Или пить надо меньше?
Угрюмый огромный конференц-зал, где обычно прово-дились все совещания, был обставлен скромно и строго: тя-жёлый стол во всю длину и жёсткие кресла. Никаких картин и цветов. Даже окна были надежно забраны в жалюзи. Чтобы человек на совещании не отвлекался на посторонние мысли. Здесь у всех мысли должны работать только в одном направ-лении: как принести больше пользы родному фонду.
За столом собрались действующие лица проекта «Мо-лодёжный центр»: светящий черепом Наше Гестапо, вальяж-ный пухлощёкий Головинский в сером, модно и аккуратно помятом, льняном костюме, тощая, кривобокая, вся в чёрном, включая прическу «конский хвост», Семисотова, похожая на кочергу, наконец, Разин – невысокий, чуть располневший, седоватый господин без особых примет, не считая замызганных кроссовок к джинсам и ветровке болот-ного цвета. Про дресс-код для офиса он слышал, но следовать ему не торопился. За что иногда и налетал на беспомощные выговоры Нашего Гестапо.
Борщов в этом оркестре исполнял роль дирижера, Го-ловинский отвечал за связи с общественностью и финансы, Семисотова сотрудничала с рекламными отделами газет и телеканалов, а Разин вёл свою партию,  писал тексты, про-славляющие великие гражданские инициативы. Например, строительство Молодёжного центра в Нагатино.
Орлова пока не было, и за столом разгорелся обычный в таких случаях трёп.
– Вы, Владислав Георгиевич, опять запыхавшись? – светски спросило Наше Гестапо. – В пробке простояли?
– У меня нет машины, – сказал Разин, сдерживая зевоту. – Я вам, Валерий Степанович, об этом не раз до-кладывал.
– Тогда, может быть, стоит её купить? – поинтересовался Борщов. – Уверен, при вашей зарплате это не так сложно.
– Вот именно, – сказала Семисотова со скрытой стра-стью. – На мой взгляд, машина – не роскошь, это символ нашего статуса.
У Семисотовой зарплата была значительно меньше, чем у Рогова, и она, дура, считала это не только несправедливостью, но и проявлением мужского шовинизма. Хотя написать даже короткий текст, пригодный для публикации, не смогла бы и под дулом пистолета.
– Наталья Борисовна, – кисло сказало Наше Гестапо, – спасибо, конечно, за проявленную солидарность, но я сам в состоянии... сформулировать!
– Извините, пожалуйста...
Семисотова нервно сдернула очки и принялась нати-рать их крохотным платочком. При этом она покраснела так, что, казалось, вот-вот задымится. Головинский, удобнее устраивая свои телеса в кресле, почесал бороду-котлету и осторожно подмигнул Разину.
– Если не хватает средств, – продолжал долдонить Бор-щов, – могу написать служебную записку руководству. По-прошу выдать вам безвозвратную ссуду на приобретение автомашины. Какую бы вы хотели, Владислав Георгиевич?
– Никакую, – сказал Разин, опускаясь в самое дальнее от начальства кресло. – Мне нельзя водить машину, Валерий Степанович. Слишком много выпиваю. А пьяный за рулём, сами знаете, преступник. Я уж лучше ножками, ножками! И вообще, не понимаю, почему мои личные проблемы вдруг так заинтересовали коллектив? Мне уже за пятьдесят, прошу обратить внимание, и я давно знаю, где мыть, а где чесать.
– Ладно, – покладисто сказало Наше Гестапо, – закончим этот, действительно, бессмысленный разговор.
В этот момент распахнулась дверь, и в конференц-зал стремительно вошёл Орлов – воздух за ним грозно завивался в кольца как в центре небольшого смерча. Он уселся в середине стола и коротко обвёл взглядом присутствующих:
– В каком состоянии у нас проект Молодёжного центра?
– Все нормально, – быстро сказал Борщов. – Подтянуты большие люди – в Государственной Думе, в Московской го-родской думе, в Союзе архитекторов, в министерстве спорта. В обеих думах уже думают над поправками к бюджетам.
– Каковы ваши впечатления, Виктор Илларионович? – Орлов посмотрел на Головинского. – Вы ведь занимались с этими людьми.
– Впечатления самые благоприятные, – кивнул Голо-винский. –  Нас хорошо  поняли на всех уровнях. Если слепить вместе средства, которые собираются выделить на центр из федерального и городского бюджетов, то получится большой и вкусный пирог. И много людей уже готовы этот пирог покусать. Нашему фонду, как организатору и вдохновителю заботы о подрастающем поколении, должен достаться неплохой ломтик. Очень не-плохой!
– Вот слушаю вас, Виктор Илларионович, – брезгливо сказало Наше Гестапо, – и диву даюсь. Откуда такой, с позво-ления сказать, цинизм? Мы ведь действительно делаем свя-тое дело! А вы... Просто удивительно!
Головинский с интересом посмотрел на Борщова:
– Позвольте уточнить, Валерий Степанович... Вы это серьёзно сказали – про цинизм?
– Да, цинизм! – Борщов покосился на Орлова.
– Ну, извините, – усмехнулся Головинский и развёл ру-ками. – Я помогаю собирать деньги для фонда, Валерий Сте-панович. Такая у меня циничная работа.
– А можно это не афишировать так назойливо, Виктор Илларионович? – вякнула Семисотова. – Только и разговоров – про деньги!
Её глаза за очками заполыхали.
– Можно, – кивнул Головинский. – Больше не буду, если это так задевает вашу тонкую возвышенную душу.
Он повернулся к Орлову, который наблюдал за пики-ровкой подчинённых как царь горы за ссорой обезьян.
– Разрешите резюмировать, Павел Лаврентьевич? Итак, люди подтянуты, задачи свои знают. Средства будут. Осталась формальная часть. Надо написать слезницу... О, пардон, Валерий Степанович и Наталья Борисовна! Надо подготовить обращение в Думу от деятелей культуры и физкультуры с обоснованием необходимости строительства молодёжного центра. И опять же, люди, готовые подписать это обращение, есть. От Союза писателей, Союза кинематографистов, Союза театральных деятелей... Вот, известный романист Воронин и балерина Волочанская.
– А текст есть? – поинтересовался Орлов.
– Готов, – сказал Разин. – У меня в компьютере, могу хоть сейчас распечатать.
– Хорошо, – Орлов пригладил усы. – Как дела на вашем фронте, Наталья Борисовна?
– Мы договорились о публикациях в федеральных из-даниях. Кроме того, готовим большой ролик на первый канал телевидения и интервью с руководителем департамента молодёжной политики московского правительства для городского канала. Тема пафосная: молодёжный культурно-спортивный центр в столице позволит повысить уровень воспитания, отвлечь молодежь от наркотиков и секса, станет символом укрепления экономики.
– Замечательно, – кивнул Орлов. – А теперь прошу пе-редать все наработки по проекту в отдел социальной под-держки. Заниматься молодёжным центром вы пока не будете.
– Павел Лаврентьевич! – буквально взвыл Борщов. – Почему? Чем мы не угодили? И потом, социалисты всё прова-лят – они же спят на ходу!
– Не переживайте так, – скупо улыбнулся Орлов. – Вы много сделали, подготовили все условия для реализации проекта. Теперь с ним справиться и отдел социальной под-держки. Хоть там и спят на ходу. Впрочем, Валерий Степано-вич, оценивать сотрудников Фонда – моя прерогатива.
– Извините, – потупилось Наше Гестапо. – Просто обидно, Павел Лаврентьевич, честное слово... Работали, работали!
– Без работы не останетесь, обещаю. Есть новый проект. Виктор Илларионович, вы поближе – возьмите папочки, раздайте товарищам.
***
После совещания Разин с Головинским отправились гулять в немного запущенный сад с корявыми старыми яблонями и лохматыми кустами боярышника. Сюда почти не проникал автомобильный шум с близкой дороги. В саду, как правило, обсуждали самые щекотливые темы, потому что в здании фонда народ боялся прослушки.  Откуда пошли эти глупые страхи, сейчас уже никто не помнил, но все почему-то были уверены, что здание напичкано «жучками» ещё с советских времен. Вообще-то для таких опасений некоторые основания были. Раньше в здании, выстроенном по типовому проекту средней школы, располагалось представительство одной маленькой, но гордой союзной республики. Представительство наверняка прослушивало недрёманное ухо старшего брата, но «жучки», скорей всего, давно истлели. Либо передавать подслушанное было некуда и незачем. А предания и мифы ещё жили. В новейшие времена республика стала гордой независимой державой, хоть и осталась такой же маленькой – её население равнялось количеству жителей среднего московского административного округа. Независимой державе показалось зазорным держать своё посольство в школьном здании, и она выцыганила у бывшей метрополии старинный особняк в центре Москвы. Там даже крысы с тараканами помнили звон гусарских шпор на святочных балах.
 Итак, Разин с Головинским неспешно гуляли в саду, описывая дугу вокруг здания фонда.
– Ты уверен, что мы слышали одно и то же? – спросил, наконец, Головинский, закуривая.
– И слышали одно и то же, и читали. Собственными ушами и глазами. Так что это не коллективный бред.
– Не бред, это точно. Это самая грандиозная панама, в которой я когда-либо участвовал. Буду с гордостью расска-зывать внукам у камина, как помогал бороться с расхищени-ем ресурсов родной страны. А ты-то сам веришь, что можно торговать водой в глобальных масштабах? 
– Верю, – пожал плечами Разин. – Торгуют газом, нефтью, лесом, рыбой. Даже участками на Луне.
– Я понимаю, почему продают участки на Луне. Богатым бездельникам не хватает дорогих дачек и тачек для самоутверждения. Вот и ловят кайф: я – хозяин ранчо на Луне! Но там только забава. А в нашем случае...
– Не забава, ты прав. За нашу распродажу ещё кому-то открутят голову. Не сегодня, так завтра, но открутят. Одно утешает – не нам.
– Да, – сказал Головинский, швыряя окурок в кусты. – Мы люди маленькие, с нас взятки гладки. Исполняли прика-зы. Как могли – так и исполняли. Прямо напиться хочется от осознания глупости происходящего. Посему – не пройти ли нам к болгарам? Тем более что обед на носу.
Неподалеку располагался болгарский ресторан, куда народ из фонда ходил обедать и отмечать праздники.
– Я бы с удовольствием, – сказал Разин. – Вчера сильно исказил свой моральный облик и не прочь опохмелиться. Но, к великому сожалению, надо ехать на встречу – как раз по нашему бредовому проекту. А насчёт исполнения приказов... Ты, Витёк, даже не задумался, какое страшное оправдание только что произнёс. Некоторых ретивых исполнителей чужих приказов... сажали и даже вешали.
– Ну, хватил! – Головинский остановился. – Ты же ум-ный человек, а дурак...
– А ты раскинь мозгами... Вернусь к примеру с лунными участками. Их продают частные лица, за действия которых правительство тех же Соединённых Штатов никакой юридической ответственности не несёт. А в нашем случае... Россия на государственном, на правительственном, уровне угрожает оттяпать у братской Украины часть природных ресурсов. Что, больше нечем заняться? Все проблемы внутри страны порешали, теперь не худо бы соседям в щи плюнуть?
– Вот я и говорю, не наше это дело, Владик. В смысле, рассуждать. Нам не за это платят деньги. И замечу по секрету, не совсем плохие деньги. Во всяком случае, я собираюсь тут до пенсии доработать.
Разин похлопал приятеля по толстому плечу.
– Я тоже собираюсь... В газету сам не пойду, не мальчик. А в порядочный журнал не влезешь – там народу хватает. Так что буду долбить в нашем славном фонде. Соберу денег, куплю участок на Луне и построю там ранчо. Буду хоть иногда уматывать на Луну и отдыхать от вас, сволочей!
– Ладно, Санчо с ранчо... Пойду, всё-таки, поем. Никола обещал какое-то новое мясо – совершенно фантастическое, судя по озвученной рецептуре.

17. ФСБ: хоть сейчас в поле!
Заместитель начальника Управления кадров Шестой службы ФСБ подполковник Мышкин получил от начальства не совсем обычное указание: срочно найти двух, а еще лучше, трёх сотрудников со строительным образованием и опытом работы в геодезии.
– И обязательно, Анатолий Иванович, пораспрошай их: по-настоящему с приборами работали или только для зачё-тов на учёбе. Нужно, чтобы они всамделишними геодезиста-ми были, придётся в поле действовать.
Генерал, руководящий Шестёркой (Служба организационно-кадровой работы – СОКР), за много лет жизни в Москве так и не избавился от просторечных словечек, которых он нахватался на родном Дальнем Востоке.
– Когда нужны данные?
– Вчера, – отмахнулся генерал. – Давай, Анатолий Ива-нович, пошуруди в своих сусеках...
Отбор людей по обозначенным характеристикам, во-обще-то, особой сложности не представлял. Для этого у Мышкина был мощный компьютер с соответствующей базой и программой, не подключённый ни к какой, даже внутренней, сети. Если подполковник не работал с компьютером, то убирал его в сейф. Однако задача осложнялась тем, что с отобранными кандидатами надо было провести собеседование.
Подполковник Мышкин был тощим, довольно высоким субъектом с землистым лицом, унылым носом, близко посаженными серыми глазками и крохотным подбородком. Редкие пепельные волосы он зачёсывал на косой пробор, ходил в мешковатых тёмных костюмах и курил дешёвые сигареты. Даже когда в конторе разворачивалась очередная кампания по борьбе с курением, только Мышкин позволял себе дымить и в кабинете, и в сортире. Начальство делало вид, что этого не замечает.
Вернувшись к себе в небольшой, но чистый и удобный кабинет с гераньками на подоконниках, подполковник за полчаса выудил из базы шесть фамилий и переписал их ста-ринным способом шариковой ручкой на листок бумаги. В ФСБ работало много людей с самым разным образованием – от юристов и авиаконструкторов до искусствоведов и экономистов. Инженеров-строителей оказалось немало, но половина их не устроила подполковника по самым разным причинам. Например, человек, получив диплом, ни дня не работал на стройке. О какой геодезии с ним говорить прикажете... Или работал, но в качестве мастера бетонного завода. Без теодолита, стало быть, обходился. Некоторые «строители» находились в командировках – вплоть до Юж-ной Африки.
Оставалось шесть доступных кандидатов. Мышкин взялся за телефон.
– Слушаю, Анатолий Иванович! – преувеличенно лю-безно ответили в трубке.
Мышкина в конторе почему-то боялись все, не исклю-чая  даже разнообразного начальства.
– Капитан Серебряков сегодня доступен? Понятно... Мне бы с ним потолковать надо. Пусть зайдёт на минутку – надо кое-что уточнить.
Буквально через минуту в дверь заглянул взмыленный Серебряков – крепкий белобрысый паренёк в легком беже-вом костюме при галстуке и с папкой на молнии. Прямо ме-неджер какой-то. Или как там их сегодня величают...
– Вызывали, товарищ подполковник?
А в серых глазах – опаска. Даже если ты сорок раз про-верен и перепроверен, никто не чувствует себя в кабинете Мышкина дорогим гостем.
– Садись, Серебряков, – кивнул Мышкин на единствен-ный свободный стул у окна. – Можешь курить.
– Я не курю, товарищ подполковник, – капитан быстро промокнул лоб платочком. 
– Верно, нам нужны здоровые кадры. Жарко на улице?
– Не так жарко, как душно. Дыма много.
– Надеюсь, Серебряков, скоро надышишься свежим воздухом. Смекаю, придется поработать по старой специальности. Ну, доложи, насколько хорошо ты знаком с геодезией.
– Ну, как же, товарищ подполковник... Два года в район-ной архитектуре. Электролинии разбивал. Десять киловольт. Это в Волгоградской области.
– Скажи ты, целых десять киловольт...  Серьёзное напряжение. Много наразбивал-то?
– Километров триста. А может, больше.
– Значит, теодолит от фотоаппарата отличаешь?
– Обижаете, товарищ подполковник! Хоть сейчас в поле.
Капитан почувствовал себя более уверенно, даже на спинку стула откинулся. И потеть перестал.
– Замечательно, – Мышкин закурил. – Текущие дела от-ложи, что нельзя отложить – передай другим. Начальника твоего предупрежу.
В глазах Серебрякова возник и погас вопрос. Умница. Потому и капитан в двадцать восемь лет...
– Свободен, – сказал подполковник. – До приказа.
Он дождался, пока за капитаном закроется дверь, вынул из стола список и снял телефонную трубку.
– Мышкин беспокоит... Как там старший лейтенант Прасолов поживает? Доступен? Пусть зайдёт.
Вечером Мышкин попросился на приём к начальнику Шестёрки и выложил на стол шесть папок с личными де-лами.
– Я ж двух-трёх просил, – генерал водрузил тонкие очки на картофелеобразный нос и пальцем потыкал – не привык ещё к очкам.
– Запас карман не трёт, – сказал Мышкин. – На всякий случай нужен резерв.
– Какие у нас могут быть случаи? – вздохнул генерал. – И так людей не хватает. А ты хоккейную команду набрал.
– Случаи бывают разные, – наставительно сказал под-полковник. – У одного понос приключился, другой, не дай Бог, ногу сломал перед самой командировкой.
– Мне говорили, Анатолий Иванович, что ты – ещё тот жук, – засмеялся начальник. – А ты не жук, ты жучара!
– Служу Отечеству, – без улыбки отозвался подполков-ник. – Папки оставляю до утра. Не беспокойтесь, за них рас-писались...
Когда Мышкин вышел, генерал достал мобильник:
– Павел Лаврентьевич? Привет... Ну, сколотил я тебе команду землеустроителей, сколотил. Куда прикажешь их девать? Ага... Понял. Завтра будут у тебя. Один шкурный во-прос: кто им денежек отслюнит? У нас, как ты понимаешь, на такие командировки расходы в бюджете не предусмотрены. Ага... Понял. Хорошо живёте, однако! Да не завидую я, не за-видую, просто грустно становится. Впору создавать частное охранное предприятие по защите государства. Надумаешь – возьми меня замом.

18. Путь поэта
На ужине Боголепов стремительно, со скоростью поноса, напился.
– Отведу КГБ в номер, а потом приду к тебе в гости, – сказал Мещанинов. – Посидим, как люди.
– Как хочешь, Серёга, – вяло сказал Приходько, выбира-ясь из-за стола. – Только не задерживайся. Выспаться надо.
И вот сидел он в душном номере и ждал Мещанинова. Поставил на подоконник пепельницу, распахнул окно...
– Не уезжай ты, мой голубчик! – довольно чисто запели под окном глубоким голосом.
Уедешь тут... В голову лезли ненужные мысли и воспо-минания. Кто-то сказал, что прошлое может выстрелить в тебя, сегодняшнего. Кажется, именно это и произошло с Приходько. Слишком крепкими оказались старые привязанности, чтобы он нашёл в себе силы отказаться от участия в безумном проекте...  Именно, в безумном, не надо хоть себе врать! Да, он многим обязан Мещанинову, Голицыну и даже Костику Боголепову, за то, что состоялся как человек и профессионал. Но не слишком ли высокую цену приходится платить за старые привязанности?
... Ему пятнадцать лет, он только что окончил восемь классов. Как и многие одноклассники, работает в поле, на колхозных бахчах. А что его ждёт осенью? В школе учиться уже неинтересно, но что делать дальше, Федор не знает. Школьный друг Васька Рябенко собирается поступать в тех-никум механизации и электрификации сельского хозяйства – есть в районном центре такое замечательное учебное заве-дение. Приходько тоже решил подавать документы в техни-кум. Родители довольны таким выбором. В колхозе «Великий Жовтень» механик – очень уважаемый человек. У него дом под железной крышей и машина «Москвич».
– Выучишься на механика – всегда будешь есть пам-пушки с мёдом, – говорит батя, колхозный кузнец.
Во оно, счастье: каждый день – пампушки с мёдом.
И мамка, заслуженная телятница, полностью согласна с батей. Хотя, на её взгляд, пампушки с медом – не предел мечтаний. Но с мужем она не спорит.
Выбор юного Приходько одобряют и остальные члены семьи – старшие братья и бабушка Олёна. Оба брата отслу-жили в армии и теперь работают в колхозе. Один водит трактор, другой – грузовик.
– Ты за нас за всех должен выучиться, – говорит трак-торист Афанасий, по-семейному – Панас.
– Вчена людына дывиться двома очима, а невчена – од-ним, – говорит бабушка Олёна, выучившаяся грамоте в трид-цать лет.
Лишь один человек во всем большом селе Жовтнёвом не хочет, чтобы Федя поступал в техникум. Это учительница русского языка и литературы Марьяна Несторовна. Совсем молоденькой девчонкой её угнали в Германию, после войны долго не было о ней никаких вестей, а потом заявилась домой – с учительским дипломом и одноногим мужем. Он столярничает в колхозной мастерской, ловко поскакивая на деревянной ноге, и мрачно напивается раз в месяц. Где он встретил Марьяну Несторовну – никому не рассказывает.
– Вы поймите, у Феди талант! – горячо говорит учи-тельница родителям Приходько. – Конечно, ему надо учиться, но только в университете. А сначала пусть окончит среднюю школу! Вы хотите убить талант?
Родители конфузливо переглядываются и поёживаются – они не хотят стать убийцами.
– Может, ваш Федько – второй Шевченко, второй Тарас Григорьевич! – кипятится учительница. – Его когда-нибудь будут в школе проходить!
Эта перспектива повергает Фёдора в ужас – он подслу-шивает под окном, хоронясь в зарослях малины. Колкие пле-ти немилосердно стрекают голые плечи, но он терпит.
– А с чего вы взяли, шо у него талан? – гудит отец глуховатым баском. – Шо вы такая уверенная?
– У него прекрасные стихи. Их в районной газете печа-тают. Вы знаете местных детей, которые в пятнадцать лет печатают стихи?
Родители таких детей не знают.
Началось с того, что показал Фёдор учительнице тет-радку первых стихотворных опытов. Показал, сгорая от сты-да и сладкого ужаса. А она отвезла тетрадь в районную газету «Перемога». В ней и напечатали два стихотворения. Федор не знал потом, куда деваться от подначек однокласс-ников.
– Оно, конечно, – сочным голосом говорит мамка. – Хлопец способный. Так вирши на хлеб не намажешь заместо масла. Нехай специальность получает, а вирши после работы пишет. Трошки поработает, трошки попишет. И пузо не бур-чит, и душа радуется.
Дискуссия закончилась тем, что Фёдора решили оста-вить в школе. Пока учился в старших классах, с подачи всё той же Марьяны Несторовны наторил дорожку в редакцию районной газеты, напечатал десяток заметок о земляках из Жовтнёвого и даже получил почётную грамоту на слёте вне-штатных корреспондентов.
Его так зауважали в селе, что после девятого класса на все каникулы определили исполнять обязанности директора Жовтнёвского Дома культуры. Эти обязанности сводились к тому, чтобы открывать его на танцы и кино да следить, чтобы народ не выпивал в стенах культурного заведения. Все свободное время Приходько проводил за биллиардным столом, торчащем в фойе Дома культуры. Муж Марьяны Несторовны оказался мастером покатать шары, и с ним Приходько до поздней ночи осваивал хитрые удары «по своему» и «по чужому». И потом, когда нашли постоянного директора, ученик одноногого столяра не оставлял вниманием стол с зелёным сукном. Так до конца школы и шлифовал мастерство. Потом это пригодилось в столице нашей большой Родины.
С таким же сладким ужасом, с каким он писал стихи, Приходько поехал поступать в Московский университет.
– Не широко шагаешь? –  с грустью спросил отец на вокзале, доставая кучку денег, завернутых в газету. – Не порвёшь в мотне штаны? Вон Саня Петренко в Харьков поехал...  А ты – сразу в Москву.
Приходько только упрямо помотал головой – Марьяна Несторовна наставляла: работать можно где угодно, а учить-ся надо обязательно в Москве. К собственному удивлению, Приходько хорошо сдал вступительные экзамены.  Публика-ции в районной газете и почётная грамота тоже помогли.  Остальное было делом случая, везения и самолюбия. 
В дальнейшей жизни Приходько писал стихи исключи-тельно после работы. Если находилось свободное время. А такого времени в газете почти никогда не было. Поэтому со временем со стихами он завязал и не жалел об этом.
 – Тук-тук-тук! – сказал в дверях Мещанинов. – Дарф ман херайн?
– Если не херайн, ты же дверь вынесешь, – вздохнул по-литолог и достал из тумбочки стаканы.
Как и уговаривались раньше, о проекте они в номере не говорили – вспоминали студенческую юность и незлобиво сплетничали о знакомых. Уже уходя, Мещанинов сказал:
– Надеюсь, ты понимаешь, что вернувшись домой, сразу поговоришь с работодателем. Объясни ему всё на пальцах!
19. Всю воду выпили китайцы
За лето Разин отвык от толчеи в метро. Теперь, с нача-лом учебного года, в подземке прибавилось школьников и студентов – раскованных, шумных и не обременённых почтительностью к старшим. На Фрунзенской в вагон ввалились два юных облома, встали тощими вопросительными знаками над Разиным, который читал Валишевского, загородили и без того жидкий свет с потолка вагона и заблеяли дурными ломающимися голосами, перекрикивая шум поезда и музыку в наушниках. Разин убрал в сумку книжку про Петра Преобразователя, прикрыл глаза и попытался подремать. Тем более что ломило в висках. Надо было с утра опохмелиться, но не рискнул нарваться на братскую выволочку Орлова.
Обломы вышли на Охотном ряду, а Разин – на следую-щей станции, на Лубянке.  Можно было пересесть на другую линию и доехать до Китай-города, но Разин предпочел про-гуляться. Мимо угрюмого Политехнического, мимо памятника героям Плевны, вниз по Ильинскому скверу, ещё полному сильной шумящей зелени, к другому памятнику – Кириллу и Мефодию. Подземным переходом выбрался к Солянскому тупику и здесь, в путанице перестроенных до неприличия дворов, нашёл серую коробку министерства водного хозяйства.
На вахте стоял мичман в чёрной морской форме. А кому прикажете охранять начальников водного хозяйства? Не танкистам же! Несмотря на подробные объяснения мичмана, Разин заблудился на широкой лестнице со множеством переходов и зашёл поначалу на второй этаж – с евроремонтом, коврами, Айвазовским и небольшим фонтаном в центре холла перед кабинетом министра. Год назад, когда Разин впервые попал в министерство, фонтана у двери министра не было. Экономика страны, дей-ствительно, на подъёме.
Кабинет академика Гаврилова, советника министра, был на третьем этаже. Здесь можно было снимать фильмы-катастрофы: провалившийся щербатый паркет, чёрные об-лупленные потолки, провисшие плети разнокалиберных ка-белей на стенах и горы макулатуры в углах. Сразу было вид-но, что волна экономического подъёма еще не достигла тре-тьего этажа министерства. Академик обитал в узком пенале между мужским туалетом и бездействующим радиоузлом.
Вообще-то Геннадий Максимович Гаврилов был чле-ном-корреспондентом Академии наук, но кого в России вол-нуют тонкости академической табели о рангах? Он был ма-леньким сухоньким старичком, сохранившим в семьдесят лет волнистую шевелюру, почти все зубы и детскую простодушную улыбку. Одевался Геннадий Максимович так, словно выскочил из дома в магазин за хлебушком: мятые штанишки, курточка, а под ней клетчатая рубашка. Всю со-знательную жизнь он занимался водой, и на планете, вполне возможно, не было другого человека, который знал бы о воде больше Гаврилова. Недаром он служил директором академического института. А советы министру водного хозяйства Геннадий Максимович раздавал раз в неделю и за хорошую зарплату.
Разин толкнул обшарпанную дверь с разлохмаченным коричневым дерматином и очутился в пенале академика, где места хватало на стол, два стула и кофеварку. Она как раз фырчала, исходила вкусным паром и выдавала продукт в большую чашку, которую держал Алексей Иванович Кондра-шов, председатель думской фракции «паровозов».
– А вот и Владислав Георгиевич! – сказал Кондрашов, утверждая чашку на крышке древнего стола с многочислен-ными разводами и ожогами. – Налицо кворум.
Разин подержался за тонкую птичью лапку академика, за связку сарделек депутата и уселся на свободный стул.
– Кофейку? – улыбнулся Гаврилов. 
– Пивка бы холодненького, – мечтательно сказал Разин. – Шутка, Геннадий Максимович…
– Какие шутки, Владислав Георгиевич... Не поручусь, что сильно холодненькое, но зато качественное.
И достал из ящика стола бутылку «Карлсберга».
– Вы не академик, Геннадий Максимович, – растроганно сказал Разин. – Вы волшебник!
Год назад они довольно близко сошлись в германском Висбадене, куда ездили от фонда на европейский форум по природным ресурсам – Гаврилов выступал в качестве эксперта, а Разин собирал материал для очередного информационного сборника. Академик прилично знал немецкий и не раз выручал Разина за стенами форума, на улицах курорта, по которым некогда бродил сам Федор Ми-хайлович. Классик  там минералку пил – по усам текло, а в рот не попало...   
– Мы тут, Владислав Георгиевич, мои тезисы обсужда-ли, – сказал Кондрашов, шумно схлебывая кофе. – Я ведь по-слезавтра на пленарном заседании выступаю. Геннадий Максимович дал ряд ценных примеров. Я теперь вооружён до зубов.
– Всегда рад помочь в святом деле, – закивал Гаврилов. – Я вот Алексею Ивановичу про китайцев рассказывал…
– А что там, у китайцев? – благодушно спросил Разин, попивая из горлышка прохладную терпкую влагу.
Ему уже стало хорошо, ломота в висках отступила, и он готов был слушать хоть про китайцев, хоть про индейцев.
– Китайцы скоро выпьют всю свою воду. Они уже и до нашей подбираются. Они резко увеличивают посевные пло-щади под рис и кукурузу, а эти злаки без воды расти не могут. Ну, строят китайцы все новые и новые водохранилища, причем, обращаю ваше маленькое внимание, на реках, которые потом текут в Россию и Казахстан. А таких речек – более двух десятков. Возьмем Или. Она снабжает водой Балхаш. За последние двадцать лет объем стоков Или сократился в три раза. И Балхашу приходит конец, как в свое время Аралу.
– А почему пришел конец Аралу? – полюбопытствовал Кондрашов.
– Ну, как же, Алексей Иванович! Это жуткая трагедия...
Академик в волнении даже из-за стола выскочил и те-перь вещал стоя:
– Лет пятьсот назад в Арал стекало столько воды, что ее избыток уходил по древнему руслу Узбой в Каспий. Потом сток уменьшился, и Узбой пересох. Но даже пятьдесят лет назад Арал был четвёртым по площади озером мира – почти семьдесят тысяч квадратных километров. А потом начал ссыхаться. В междуречье Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи постоянно увеличивали посевы хлопчатника. Освоили под это дело целую степь на юге Узбекистана – Шерабадскую. А Сыр-Дарья и Аму-Дарья питают Арал. И вот с начала ше-стидесятых годов море стало мелеть – уровень понижался почти на метр в год. Представляете? На метр! Сейчас в Арал поступает всего десять процентов от объема стоков тридцатилетней давности. Теперь от моря, где были глубины до семидесяти метров, осталось несколько боль-ших луж. Ужас!
– С Аралом понятно, Геннадий Максимович, – сказал Разин. – А при чем тут китайцы?
– Минуточку, Владислав Георгиевич, закончим с Ара-лом, – поднял палец Гаврилов. – Я был на Арале несколько лет назад... Дно озера поднялось на поверхность, полностью обсохло, и теперь ветер гоняет тучи пыли. А пыль ядовитая, потому что в стоках было много удобрений, смытых с полей. И в этом ядовитом мареве торчат заброшенные рыбозаводы, которых на аральских берегах было много, штук десять. Страшная картина, как после атомной войны. Вот теперь вернёмся к китайцам. Значит, в верховьях рек, которые текут по территории Казахстана и России, китайцы строят водохранилища для орошения сельскохозяйственных угодий. Площади с каждым годом расширяются.
– Понятно, – кивнул Кондрашов. – Жрать-то хочется...
– Вот именно! Наши реки мелеют. Например, Иртыш, крупнейший приток Оби. В его верховьях воду забирают ки-тайцы – примерно десять процентов стока. Сейчас строится канал для снабжения водой Синьцзян-Уйгурской автономии. Лет через десять китайцы будут отбирать как минимум четверть стока Иртыша. Но это не все беды. На территории Казахстана два водохранилища – для Усть-Каменогорской и Бухтарминской ГЭС. Они мелкие, но обширные и воду испаряют в колоссальных объемах. До России Иртыш доходит без сил. Он обмелел настолько, что под угрозой оказалось водоснабжение Омска. Водозаборы уже стоят выше уровня воды, засасывают в водопроводы гольный воздух. Представляете?
– Представляю, – кивнул Разин. – Не представляю только, Геннадий Максимович, каким образом китайцев задействовать в нашем проекте. Зачем страшилки рассказываете?
– Ну, как же, Владислав Георгиевич! У китайцев надо учиться. Я еще тридцать лет назад предсказывал, что два-дцать первый век станет веком войны за воду. И готов под-держать любую политику, направленную на защиту наших ресурсов.
– Именно поэтому я тут и сижу, – улыбнулся Разин, от-ставляя пустую бутылку. – Как мы запишем интервью?
– Не будем заморачиваться, – отмахнулся Гаврилов. – Вот вам моя книжица – на основе доклада, который я делал в Висбадене... Тут про все написано – про китайцев, про нашу воду, про национальную политику в сфере сохранения вод-ных запасов страны. Подберите вопросы, какие покажутся необходимыми. А ответы возьмете из книжки. Потом сядем рядышком, осмыслим, пивка попьём и отшлифуем.
– Вы не академик, Геннадий Максимович...
– Знаю, знаю. Я волшебник.
Вот так и посовещались в жутком кабинете Гаврилова, обсудили проект.
Разин с Кондрашовым вышли из министерства, нагру-женные книжками академика и другой полезной макулату-рой. Вечер был тихим и тёплым, хотя высоко в небе копилась влага, словно перед грозой. По тесному двору сновали закон-чившие рабочий день стайки конторских девушек, изящных и ярких, как колибри. Закурили на ходу, косясь на девушек.
– Скажу честно, – заметил Кондрашов, – до беседы с ко-рифеем, с этим водяным, я как-то не очень верил в успех нашего безнадёжного дела.
– Напрасно, – усмехнулся Разин. – Если дело затевает господин Орлов...
– Да уж, – кивнул Кондрашов. – Если дело затевает гос-подин Орлов, то скептики и маловеры могут заткнуться.
– А вы обратили внимание на интерьер того помеще-ния, где обсуждалось это дело? Мы влезли в мировой процесс за ободранным столом, через стенку от сортира...
– В мировой процесс часто влезают в неприспособлен-ных помещениях, – Кондрашов даже приостановился. – Например, в пивной.
– В пивной, – кивнул Разин. – Только нужно, чтобы эта пивная оказалась в Мюнхене. Вы полагаете, что наш между-собойчик так же скажется на глобальной атмосфере, как и посиделки в мюнхенской пивной?
– А кто его знает, – задумчиво сказал Кондрашов. – Ис-тория – дама капризная.
– Кстати, об истории. Извините, Алексей Иванович, все хочу спросить, давно наблюдая за вами. Вы уж не обижай-тесь. Чем он взял вас, братец мой? Или не хотите вспоми-нать?
– Хорошо тому живется, у кого одна нога, – сказал Кон-драшов угрюмо.
– Почему? – удивился Разин.
– И брючина не протрётся, и не надо сапога.
– Я вас не совсем понимаю, Алексей Иванович. Вернее, совсем не понимаю.
– Вам, дорогой Владислав Георгиевич, не надо было вы-грызать место в жизни. А мне пришлось... Разные были об-стоятельства. О некоторых я до сих пор вспоминаю с сожалением... И со стыдом, представьте себе. Вот такие обстоятельства часто и влияли на мой выбор. Альтернативы не оставалось. Понимаете? 
– Кажется, понимаю.
Они молча выбрались к стоянке машин. Верный Руслан распахнул дверцу перед хозяином.
– Вас подвезти куда-нибудь? – спросил Кондрашов.
– Спасибо, прогуляюсь, – сказал Разин. – Пивка попью. Погоды-то какие стоят замечательные!
– Завидую...
Остановился покурить перед входом в метро. Ветер с Варварки тащил по тротуару чёрный пластиковый пакет, который подскакивал, как диковинное животное, и догонял густо накрашенную девушку.
– Осторожно! – сказал ей Разин. – Может укусить...
И показал на пакет.
Девушка оглянулась, увидела что-то невообразимое, подпрыгнула и завизжала на всю Славянскую площадь.

20. «Вестник» помечен красным...
Даже в конце рабочего дня Семисотова выглядела по-чти привлекательно – вот что делает вымытая голова.
– Если можно, короче, – сказал Орлов.
– Совсем коротко, – сказала Семисотова, преданно смотря на шефа. – Утром позвонил некто Кочкин из ежене-дельника «Вестник».
– А разве он ещё выходит? – хмыкнул Орлов.
– «Вестник» выходит, – кивнула Семисотова. – Дело в том, что в конце прошлого года мы сверяли список изданий, которые могут сотрудничать с нашим фондом.
– Или не сотрудничать...
– Да, или не сотрудничать. Вот список, Павел Лаврентьевич, специально распечатала. «Вестник», как видите, помечен красным. А тут звонит этот Кочкин... Я могла бы сразу ответить ему отрицательно, но он завёл разговор о проектах фонда и сам предложил сотрудничество. Типа не знал, что мы с «Вестником» не работаем.
– Об этом все знают, – усмехнулся Орлов.
– Поэтому и пришла посоветоваться. Сначала пробила Кочкина. Вот справка. В центральном аппарате редакции не-сколько дней. До этого сидел в Норильске, ездил спецкором на Донбасс во время известных событий. Мог и не знать о нашей официальной позиции относительно «Вестника».
– Как у них с тиражом, Наталья Борисовна?
– Не запредельный, однако, вполне статусный.
Орлов погулял вокруг стола, глянул в окно, словно где-то там, в серой московской атмосфере, висела подсказка.
– Контакты этого... незнайки... Остались? Вот и хорошо. А позвоните ему, Наталья Борисовна, и пригласите на бли-жайший круглый стол. О сроках сообщим дополнительно.
– А тема?
– Природные ресурсы страны.
– Очень хорошо. Спасибо, Павел Лаврентьевич!
– На здоровье. Мне нравится, Наталья Борисовна, как вы вдумчиво, ответственно работаете. Так держать!
Семисотова с багровым румянцем на щеках выкатилась в приёмную, напугав Елизавету Сергеевну судорожными повизгиваниями. Секретарше показалось, что Семисотова рыдает. Елизавета Сергеевна, достаточно пожив на свете, не знала, что так люди могут выражать чувство безграничного счастья от начальственной похвалы.
   
21. Путь стукача
– В Салтыковку, Руслан, – буркнул Кондрашов, забира-ясь в машину.
Вечерело, рабочий день закончился, и не один Кондра-шов торопился за город. На шоссе Энтузиастов перед Авиа-моторной улицей дудела и дымила пробка, пришлось бук-вально ползти.
– Тут братва анекдот рассказала, Алексей Иванович, – сказал Руслан, пытаясь отвлечь хозяина. – Один депутат по-ехал на Чукотку, в свой округ, на встречу с избирателями.
– Потом расскажешь, – отмахнулся Кондрашов.
Из головы не шёл вопрос Разина: чем же его взял когда-то господин Орлов... Да ничем, почти вслух сказал Кондрашов. На глиняную свистульку. Случись сейчас такой момент, послал бы он Орлова вдоль по матери... Или не послал бы? Ведь тогда Кондрашов вряд ли сегодня был бы тем, кем стал.
Молодой лейтенант госбезопасности Орлов и студент третьего курса юридического факультета Кондрашов впер-вые встретились в морге. Над хладным, так сказать, трупом. Староста группы Кондрашов пришёл туда на опознание со-курсника, погибшего под колёсами автобуса, а Орлов пришёл посмотреть на Кондрашова. В морге за старым корпусом Склифосовского пахло карболкой, привычной бедой и пирожками с капустой. Пирожки вынимал из газетного кулька хмурый, с утра поддатый патологоанатом и запихивал их целиком куда-то в нечистую седоватую бороду. Не переставая жевать и бормотать под нос, он выкатил из холодильной камеры цинковый «поднос» и откинул пятнистую простынку, укрывающую труп. Студент Кондрашов, тощий невысокий юноша с льняными кудряшками над оттопыренными ушами, впился взглядом в распластанное голое тело, жёлтое и жалкое в своей мертвой голизне. В застывшем лице с синяками и ссадинами он с трудом разглядел знакомые черты.
– Да, – сказал Кондрашов и шумно сглотнул, подавляя приступ рвоты. – Федотов, Геннадий. Правильно... Значит, сбили... Правильно?
– Что – правильно? – спросил пожилой, часто кашляю-щий, следователь районной прокуратуры, нависший над простынкой, как ворона над молочным пакетом. – Правильно, что это Федотов? Кхм, кхм. Или правильно, что сбили?  Может, у вас есть какие-то соображения по этому поводу?
Спросил и покосился на щеголеватого спортивного Орлова, скромно стоявшего в сторонке – его раздражало, что на рутинном опознании присутствует человек из «конторы».
– Есть соображения – давайте обсудим, – не отставал следователь. – Как говорится, в другом месте. Кхм, кхм.
– Нет, – торопливо поднял руку Кондрашов. – Нет у ме-ня никаких соображений.
И ладно. Дело, по мнению следователя, сточившего зу-бы на выяснении причин несчастных случаев, было яснее ясного: выпил парень сверх меры, вот и шагнул под колёса. В Москве таких смертей хватало – большой город, что вы хоти-те, товарищи дорогие... Следователю было жалко не этого мертвого раздолбая, у которого в желудке обнаружили водки на попойку целого оркестра, а водителя автобуса, примерного производственника, хорошего семьянина и члена партбюро автобазы. Ему-то теперь придется париться в суде. Хоть суд у нас самый гуманный в мире, хоть и примут во внимание блестящие характеристики и многолетнюю безаварийную работу на московских маршрутах, но срок вполне могут дать. Патологоанатом засунул в бороду последний пирожок и с сожалением оглядел промаслившийся кулёк.
– Так и запишем, – сказал следователь. – Федотов, соб-ственной персоной. Идентично обнаруженному студенческому билету. Кхм, кхм. А родственники у него есть? И где?
– В Сызрани, – пробормотал Кондрашов. – В городе Сызрани. Это на Волге. Знаете?
– Ладно, – сказал следователь. – Пошли, зафиксируем.
С тем они и вышли из холодного подвала в тёплый майский день. В университете заканчивалась сессия. Генка Федотов напился на радостях, что сдал зачёт. Когда покончили с формальностями, и следователь удалился, покашливая и пиная камешек, комитетчик прихватил студента под локоть:
– А не посидеть ли нам где-нибудь? Выпьем, помянем Гену Федотова. Не возражаете?
Кондрашов не возражал. Ему не хотелось возвращаться в библиотеку, к пыльным захватанным книжкам. А ещё мучило понятное любопытство: этот молодой человек с армейской выправкой, с короткой стрижкой и холодным взглядом, конечно же, не случайно оказался на опознании. Было в нем нечто тёмное, несмотря на тщательно выбритые щёки и отчётливый запах дорого одеколона – тёмное и притягательное, чему Кондрашов не мог дать определения. Все это и заставило студента покорно пойти рядом с Орловым.
Они минули Садовое кольцо, влажное от недавнего дождика и блестящее под солнцем. Разговаривая о каких-то мелочах, прошли Сретенку, тихую и уютную, с крохотными зелёными дворами многочисленных переулков. Лишь на улице Дзержинского Кондрашов спросил:
– Куда мы все-таки идём?
– В кафе, – усмехнулся Орлов. – А вы думали – куда?
Так они и дошли до улицы Горького. Кафе «Марс» по-мещалось на втором этаже старого дома, рядом с театром Ермоловой, в длинном узком зале с высокими окнами. И в этом зале, похожем на рыцарскую трапезную, они выбрали затенённый уголок. Тут было чисто и почти тихо, публику составляли провинциалы, непризнанные поэты и кавказцы-фарцовщики. Провинциалы залетали в «Марс» нечаянно, оголодав после осмотра Красной площади и беготни по ГУМу, поэтов привлекала в кафе дешевизна и возможность помычать свои гениальные тексты таким же гениям, у фарцовщиков здесь было что-то вроде штаба. Дела они обделывали поблизости – на монументальных ступенях Центрального телеграфа, жужжа с утра до вечера, как чёрные шмели.
Орлов уверенно уселся за угловой столик, поманил официантку и заказал два салатика, по котлетке с картошкой и бутылку вина «Росинка». В благословенные годы застоя было в столице такое дешёвое сухое винцо, хорошо идущее по жаре к ледяному салату. Кондрашов с некоторой завистью наблюдал, как свойски держится Орлов, как летуче, чуть свысока улыбается девушке в форменном фартучке – чувствовалась в нём порода, столичное воспитание. Он казался значительно взрослее Кондрашова, хотя на самом деле был старше, всего-то, на год или два. Кондрашов подумал, что ему никогда не научиться так держаться и набросился на еду. Он проглотил картофельные кубики с докторской колбасой и майонезом раньше, чем Орлов успел разлить по фужерам «Росинку». Лейтенант придвинул студенту свой салат, и тот не стал отнекиваться.
– Видите ли, Алексей Иванович, – сказал Орлов, когда Кондрашов подчистил хлебушком тарелку, – Гена Федотов, безвременно ушедший от нас в мир иной... Был в некотором смысле не только моим хорошим знакомым, но и товарищем по общему делу. Я ведь из комитета государственной без-опасности.
– Как это... по общему делу? – удивился Кондрашов и потеребил в горсти кончик веснушчатого носа.
Привычка выкручивать собственный нос в моменты размышлений и волнения у Кондрашова остались на всю жизнь. А веснушки потом пропали. Должно быть, стерлись. Какое общее дело имел Федотов с грозным ведомством? Всё, что он умел, так это рассказывать анекдоты, пить чужую водку и выклянчивать несколько рублей до стипендии. Дол-ги отдавал – деньги у него появлялись. Учился Генка неваж-но, с трудом одолевая барьеры из зачётов и экзаменов. Дру-гого за это давно бы отчислили, но Генке почему-то всегда прощали. Теперь становилось понятно – почему.
– Федотов был нашим... внештатным сотрудником, – сказал Орлов буднично, покачивая фужер с почти бесцвет-ным вином. – Сами понимаете, Алексей Иванович, мы не мо-жем не держать в поле зрения юридический факультет нашего замечательного университета. Говорю нашего, потому что сам его недавно заканчивал. Правда, заочно.
– Заочно, – кивнул Кондрашов. – Поэтому я вас и не знаю.
– Думаю, успеем познакомиться поближе... Так вот, государство должно быть уверенно в людях, которые через несколько лет будут защищать его интересы. Но я же не могу, сами понимаете, с утра до вечера бродить по факультету и наблюдать за настроениями. У вас, Алексей Иванович, это лучше получиться.
– Понятно, – потерянно пробормотал Кондрашов и с лёгкой паникой огляделся. – И вы…вот так, прямо!
– А зачем – криво? – улыбнулся Орлов. – К вам мы при-глядываемся давно, с первого курса. Пограничник, член пар-тии. Правда, и о делах ваших... в Камышине, знаем. Не сочти-те, Алексей Иванович, за давление или, не дай Бог, за шантаж, но я просто обязан вспомнить Камышин. Исключительно для того, чтобы не было недомолвок. Но можете быть уверены, что мы отделяем обычные грехи молодости от злонамеренных действий. У нас к вам по тому эпизоду нет претензий.
Претензий нет... Лицо и шею Кондрашова залила горя-чая краска – то ли от выпитого вина, то ли от давнего стыда. В Камышине четверо допризывников изнасиловали бывшую одноклассницу. Это в Камышине! Здесь на одного мужчину, включая грудных младенцев и престарелых дедушек, приходилось пять молодых женщин, съехавшихся со всего Союза работать на крупнейшем в Европе текстильном комбинате. Естество не терпело пустоты – по вечерам бедные девушки слонялись по Камышину в поисках мужиков. Родное советское правительство, как могло, регулировало демографическую ситуацию – набивало город военными училищами, строило механические предприятия... И все же, в этом пыльном городе, разбросавшем кривые улицы по раскалённым известняковым кручам волжского правобережья, где маль-чишки приобщались к половой жизни ещё в школе, не было преступления смешнее и постыднее, чем изнасилование.
Кондрашова тогда отмазал от суда отец, начальник районного управления связи, и юный насильник с облечением  отправился служить на границу, а трое его приятелей получили сроки за «групповуху», потому что родители пострадавшей девочки тоже были не последними людьми в городе и смогли надавить на суд. В погранотряде Кондрашов вступил в коммунистическую партию, дослужился до старшего сержанта, и потому дорога на юридический факультет ему была открыта.
Он почти забыл о том осеннем воскресенье, когда они терзали рыдающую Ленку в сухой лебеде на берегу Волги. Забыл, каким был по счёту – вторым или третьим. Но точно – не первым и не последним. Забыл, что случился облом: от волнения или от тёплой водки у него ничего не получилось, и он старательно изображал действо, пыхтя и обдирая голые колени о жёсткую землю.
Почти забыл обо всём. Да напомнил ему Ленкин брат. Пока Кондрашов защищал рубежи Родины в горах Таджики-стана, пока повышал свой боевой и политический уровень, брат Ленки превратился из угрюмого тонкого мальчика в угрюмого детину с чугунными кулаками. Он встретил демо-билизованного раньше срока воина в городском парке на танцульках, где тот предавался радостям мирной жизни, ку-шая мороженое и перебирая у ограды танцверанды девушек. Юный культурист отвёл Кондрашова в кусты:
– Помнишь Ленку? Привет от неё!
И одним ударом уложил на выгоревший газон вчераш-него пограничника. Под знойную латиноамериканскую ме-лодию, которую выдували на весь парк мощные динамики, Ленкин брат бил Кондрашова долго и профессионально, то есть, без запала и без разных матерных слов – словно выпол-нял не интересную, но необходимую работу. Вероятно, он давно выносил этот план – наказать обидчика сестры, избе-жавшего тюрьмы. Может быть, специально и тренировался для такого дела. Поэтому и не было эмоций – перегорели. Даже через две недели, когда Кондрашов уехал сдавать экза-мены в университет, лицо его пятнали изжелта-зелёные си-няки, треснувшие ребра поддерживал тугой бандаж, а кашель тянущей болью отзывался в отбитой мошонке. Он так и не сказал никому, кто его избил.
В кафе «Марс», когда Орлов напомнил давнее воскресе-нье в Камышине, Кондрашову стало жарко, а в мошонку вер-нулось покалывание старой боли. Он дослушал лейтенанта и буркнул:
– Не надо... агитировать. Что нужно подписать?
– Так не здесь же, – улыбнулся Орлов. – Вот придёте ко мне, побеседуем детально.
С тех пор прошло, страшно сказать, тридцать лет. Юный хлыщеватый лейтенант превратился в поджарого седоватого полковника с лицом киноактёра, одинаково успешно играющего начальников милиции и «крёстных отцов». Его любили парикмахерши и метрдотельши, потому что он часто стригся и оставлял в ресторанах хорошие чаевые. В середине девяностых, после очередной реорганизации «конторы», он оформил пенсию, не забыв открыть несколько счетов за рубежом. Вскоре Орлов стал вице-президентом некоего общественного фонда, учреждённого крупной финансово-промышленной группой, но связи с федеральной службой безопасности, ясное дело, не порвал. Из конторы не уходят, из неё только вы-брасывают или выносят.
А студент Кондрашов стал кандидатом наук и одно время преподавал на родном факультете. Через положенное количество лет он превратился в сущего борова, с огромным пузом и толстыми ляжками. Чрезмерное телесное богатство не могли спрятать никакие хитрые костюмы, построенные лучшими итальянскими мастерами. В политику его впихнул комитет с подачи Орлова, когда стражи государственной безопасности дальновидно закладывали фундамент своего благосостояния в виде банков и промышленных корпораций и выстраивали лоббистские структуры в новом российском парламенте. Сначала Кондрашов стал думским депутатом от родного Камышина, а потом образовал свою крикливую партию. Кондрашов набрал вес, русые кудряшки отступили к затылку, открыв узкий высокий лоб. Вокруг рта прорезались бульдожьи складки. Он привык говорить короткими рублеными фразами. Несколько умело срежиссированных скандалов в Государственной Думе и в телевизионных шоу создали ему имя. Его полюбили нищие старушки, отставные офицеры и безработные. Почитатели Кондрашова, правда, не подозревали, что их кумир получает инструкции от бывшего полковника КГБ, а на ночь перечитывает сочинения Гитлера и Сталина, впитывая их манеру вдалбливать массам банальности как откровения.
Орлов и Кондрашов регулярно встречались. Летом – на орловской даче, зимой –  на конспиративной квартире у Курского вокзала. Здесь созревали планы, которые прямо или косвенно влияли на судьбы множества людей. Партия российского возрождения инициировала некоторые законопроекты и лоббировала финансовые программы, и хотя по слабосильности своей фракции не всегда добивалась успеха, однако постоянно исполняла роль той самой гирьки, которая в неустойчивой политической ситуации могла склонить нужную чашу весов. Кондрашов-ская фракция в Думе отличалась почти военной дисциплиной и голосовала всегда как надо. В том смысле, как надо было Орлову, так сказать, куратору партии. Услуги Кондрашова и его партийных подельников оценивались в твёрдой валюте и приносили лидеру ПРВ устойчивый доход.
Какое-то время эту партию маргиналов, неудачников и недоевших склоняли в так называемой демократической пе-чати, разоблачая причастность спецслужб к финансированию движения Кондрашова, но лидер ПРВ по совету Орлова выступил в разных изданиях с резкой критикой некогда всесильного ведомства, и общественное мнение перестало верить нападкам газетчиков на новую радикальную партию. Обвинения в адрес Кондрашова постепенно прекратились, общество к нему привыкло. Настолько, что партия без труда получала на выборах свой крохотный, но позволяющий пройти в Думу, процент голосов. И фракция ПРВ, или фракция «паровозов», стала не очень приметной, но постоянной  деталью российского политического ландшафта. Это постоянство больше всего устраивало Кондрашова и его куратора.
И года не прошло, подъехали к развязке с кольцевой дорогой. Может, ну её к черту, эту Салтыковку, подумал Кон-драшов. Порядочные люди давно перебрались на запад от Москвы – в Жуковку, Переделки, на Николину Гору. Там и воздух чище, и дороги не так забиты. А куда девать салты-ковский дом – первый, настоящий, с большой буквы Дом?
– Ну, рассказывай, Руслан, что там было на Чукотке с этим депутатом?
– На какой Чукотке, Алексей Иванович?

22. Лицо в прицеле
Сообщение о «посылке» пришло под вечер  пятого дня. Снайпер запер дверь, оставив ключ в замке, и уселся на бал-коне. В прицел посмотрел на подъезд. Ленточка на сирени почти не шевелилась. Солнце клонилось к горизонту, подъ-езд был в тени, но света вполне хватало. На стене рядом с входом висело объявление, и снайпер смог даже прочитать крупный заголовок: «Граждане жильцы дома!».
За пятнадцать минут мимо подъезда прошло двадцать три человека, ещё тринадцать зашли в дом и семь вышли. Не столпотворение, подумал снайпер, но движение есть. Какой-нибудь прохожий может перекрыть цель.
Машина появилась в расчётное время – серая, низко сидящая «мазда». Остановилась, потом немного поелозила, освобождая проезд. Первой показалась цель – со стороны подъезда. Снайпер повёл её, но она неожиданно свернула к багажнику машины. Крышка поднялась и закрыла цель. Вы-скочил водитель и достал из багажника несколько больших белых пакетов. Снайпер подождал, пока крышка опустится, но водитель, крупный плечистый мужчина, теперь закрывал цель спиной. Так они и пошли к подъезду – впереди цель, сзади водитель с пакетами в руках. Первое правило сопро-вождения охраняемого лица – держать руки свободными. Пусть охраняемое лицо само носит пакеты, чемоданы и соба-чек. Пока снайпер секунду раздумывал, не отработать ли сначала беспечного водителя, из подъезда высыпала весёлая компания старшеклассников и окончательно закрыла цель.
Снайпер принялся ждать. Света ещё хватало. Старше-классники дули пиво из бутылок и по очереди обнимали крупную рыжую девушку. Она тоже не чинилась – допила своё пиво, метнула бутылку в урну и сделала всем ручкой. А потом ушла в дом. Наверное, день рождения, подумал снай-пер. Посидели, повеселились, теперь виновница торжества проводила гостей. Хорошо бы им совсем уйти... И они словно услышали мысли снайпера: вскоре у подъезда не осталось никого.
Цель вновь показалась через двадцать две минуты. Ни-что её не закрывало –  водитель двигался впереди на при-личном отдалении. А вот рядом шла женщина средних лет с медицинским чемоданчиком в руке и что-то озабоченно объясняла. Врачиха или медсестра. Снайпер нервно вздохнул – эта чужая женщина была очень похожа на другую, давно оставшуюся в прошлой жизни. Так давно, что снайпер уже начал забывать её лицо. Теперь вспомнил, увидев похожее лицо в прицеле.
Цель распахнула перед женщиной дверцу машины. Ре-шил подвезти. Ситуация была идеальной. Но снайпер пред-ставил, как цель после выстрела заваливается в салон – про-битой головой прямо на колени врачихе. Или медсестре. И осторожно поставил «винторез» на предохранитель.
Уже смеркалось, когда пришло сообщение: «Почему не взял посылку?». Снайпер досадливо нахмурился: «На почте было очень много народу».

23. Пинкод от Вельяминова
Возвращался самолётом – через Москву. Приходько не знал, что уж там в билетах было обозначено, однако служа-щие авиалиний носились с ним, как с писаной торбой. Чуть ли не под ручки прямо с сочинского рейса завели в VIP-зал, где на Приходько обрушилась вся тяжесть регламентированного сверху московского гостеприимства. Его накормили, напоили и спать бы положили, да только до рейса на Киев оставалось два часа.
За это время его разыскал господин средних лет и среднего, то есть незапоминающегося, обличья. Он вошёл в VIP-зал уверенной походкой, покачивая тёмным солидным портфельчиком, и сразу направился к политологу, хотя по-близости наблюдалось ещё пяток таких же «випов».
– Здравствуйте, Фёдор Андреевич, – сказал бесцветный господин буднично. – Без проблем долетели? Ну и замеча-тельно. Я Вельяминов.
– И что? – благодушно улыбнулся Приходько, ощущая в желудке приятную тяжесть рассольника и бифштекса с гри-бами. – Я должен испугаться?
– Не обязательно, – серьёзно сказал господин. – Вам обо мне говорил Георгий Викторович Голицын.
– Да-да, теперь вспомнил, –сконфузился политолог.
– Вот, примите, – сказал Вельяминов, доставая из чёр-ного портфельчика конверт из плотной жёлтой бумаги. – Здесь карточка с вашей зарплатой до конца года. В январе, если контракт будет действовать, перечислим очередной транш.
Приходько заглянул под клапан – кроме пластиковой карточки весёлого зелёного цвета больше ничего не было.
– Карточка действительна только в отделениях Рос-сбербанка, – объяснил Вельяминов. – Пинкод простой – ваш день рождения. Так что не забудете.
– Девятнадцать одиннадцать? – спросил Приходько.
– Так точно. Желаю благополучно долететь, Фёдор Ан-дреевич. Вот моя визитка. Будут вопросы – звоните. 
– Вопрос уже есть, – сказал политолог шёпотом. – И много тут... на карточке? На велосипед хватит?
– Хватит, – кивнул Вельяминов. – И на трамвай тоже. Если, понятное дело, вы захотите купить трамвай... Будьте здоровы, Фёдор Андреевич!
Приходько затолкал конверт в карман пиджака, и тут затрезвонил телефон.
– Здравствуйте, Фёдор, – сказала тёща. – Мне доложили, что вы в командировке.
– Здравствуйте, Виктория Александровна, – поклонился Приходько журнальному столику. – Я действительно в командировке. А кто об этом доложил, если не секрет?
– Старший внучек, мерзавец Кирюша. Я звоню мерзав-ке-дочери, она не отвечает. Тоже в командировке?
– В определённом смысле... – вздохнул политолог. – Позвольте спросить, Виктория Александровна, почему сего-дня все – мерзавцы? Раньше через одного приходилось...
– Дочь мерзавка поому, что не отвечает. Кирюша мерзавец потому, что вместе со своей Мариночкой собирается сделать меня прабабушкой. Оказывается, она лежит на сохранении, а я об этом узнаю только сейчас. Я – прабабушка! Просто свинство какое-то, Фёдор! Не находите? Застрелюсь...
– В Москве это сделать сложно, Виктория Александров-на. Вы лучше приезжайте к нам в Киев. После войны ходит много оружия, и мы подберём что-нибудь миленькое и весё-ленькое.
– Вот за это, Фёдор, за стремление помочь ближнему, за невыносимую заботу я вас и люблю. Хотя вы тоже...
– ...законченный мерзавец.
– Ну, не совсем законченный. У вас большие возможно-сти для совершенствования. Когда вы возвращаетесь до-мой? 
– Буквально через несколько часов.
– Тогда привет всем нашим мерзавцам от мерзавки-бабушки.  Жду в гости! И пусть Ксения обязательно позвонит. Совсем мать забыла!
Приходько отключил телефон и грустно улыбнулся. Тёщу он любил, и она относилась к нему лучше, чем к соб-ственной дочери. Отпугивая внешней  суровостью, зарабо-танной на посту декана исторического факультета пединститута, она была, тем не менее, бабой доброй и по-своему несчастной, несмотря на высокопоставленного мужа, большую квартиру и тёплую дачу. Кстати, именно на этой замечательной даче на Пахре и скрывалось семейство Приходько во время киевских погромов. Высокопостав-ленный муж давно отдыхал от государственных трудов на Востряковском кладбище, и помнил дедушку только старший внук – мерзавец Кирюша, который сам вот-вот должен был стать отцом. Ему-то бабушка и собиралась отписать квартиру на Кутузовском проспекте, если старшие Приходьки «не войдут в разум и не вернутся в Москву из своего засиженного Киева».
Политолог достал телефон.
– Привет, Рома. Что слышно о дедушке?
– Таки приехал, Фёдор Андреевич! Мы его хорошо встретили. Но были и другие... встречающие. В результате Оксана и ещё несколько наших попали на казённую кварти-ру.
– Как с ними обходятся?
– Обходятся вежливо, но паспорта и телефоны отобра-ли. Завтра суд. Думаю, отделаемся штрафом. Деньги уже со-бираем.
– Ладно... Будь на связи.
Вот почему нельзя дозвониться до Оксаны. Ещё вызов.
– Олег Никитич? Это Приходько беспокоит. Нужна кон-фиденциальная встреча с Василием Васильевичем. Очень нужна – вопрос чрезвычайной важности. Вы же знаете, я по пустякам не тревожу.
Олежек, референт Кандыбы, обещал договориться о встрече на вечер. Вот и славно, подумал Приходько. Тут и посадку на его рейс объявили. Прибежал паренёк, подхватил сумку и вывел хитрыми переходами прямо на лётное поле. Взобрался политолог в самолёт, а там нет никого.
– Один, что ли, полечу? – обернулся к пареньку.
– Остальные пока в накопителе... накапливаются.
Да уж, подумал Приходько, устраиваясь в тесном кресле у замызганного иллюминатора, есть в статусе випперсоны и положительные моменты...
***
Уже перед посадкой в Борисполе, глядя из иллюмина-тора на крохотные кубики аэропорта, вспомнил историю, которую рассказал Чеботарь из администрации президента. Некогда этот Чеботарь работал в информационном агентстве, при Янушенко уехал в Беларусь и вернулся, едва хунта бежала из страны. Приходько знал его по старым свя-зям и рекомендовал Кандыбе для работы в управлении ин-формации. Так вот Чеботарь рассказывал историю, которую ему в свою очередь поведал один прокурорский из бригады, расследовавшей преступления режима Янушенко.
Считалось, что «лидер нации» разбился в самолёте, ко-гда пытался убраться из страны. К тому времени передовые колонны Новороссии уже прошли с боями Миргород, Лубны и Пирятин и остановились на короткую передышку в ста километрах от Киева. В столице не оставалось боеспособных частей, которые могли бы защищать город. Первыми бежали национальные гвардейцы, на собственной шкуре узнавшие в командировках на Донбасс, как могут воевать «сепаратисты».
Разочарованный в народе Янушенко выступил по национальному телевидению с короткой речью, где назвал украинцев быдлом и предателями. И поспешил на аэродром в Жулянах. Его попытались перехватить боевики народной обороны, и тогда Янушенко повернул на юг, к Белой Церкви, где на военном аэродроме в Узине дожидался запасной само-лёт. Там диктатор успел сесть на борт Як-40, и машина уже начала разгоняться, но на взлётную полосу выкатился ста-рый, ещё советских времён, БТР-80. Лётчик попытался уйти от столкновения, но самолёт чиркнул крылом по броневику, завалился на бетон и взорвался.
Судебные эксперты, исследовавшие останки погибших в самолёте, так и не пришли к единому мнению: находился ли в числе жертв катастрофы бывший президент Украины.
Чеботарь уверял Приходько, что хитрозадый Янушенко в последний момент не сел в самолёт, а бежал из страны другим путём. Конечно, бывший президент и не подозревал, что его захочет остановить какой-то сержант из охраны аэродрома, решивший таким образом отомстить вчерашнему «лидеру нации» за глумление над народом. Просто Янушенко понимал, что самолёт – слишком замет-ный след.
– Прямо детектив какой-то, – сказал Приходько Чебота-рю. – Всё проще: фюрер разбился. Иначе давно бы всплыл где-нибудь. С его физиономией трудно долго скрываться.
– Сделал пластическую операцию! – азартно сказал Че-ботарь. – Денег-то куча. Мог и физиономию поменять, и пол.
– Пол он раньше поменял, – серьёзно сказал Приходько.
– Да что ты! Когда?
– Когда лёг под американцев...

24. Геодезисты, Сталин дал приказ!
Три офицера ФСБ блаженствовали в кондиционированной атмосфере кабинета Орлова. Спортивный, собранный капитан Серебряков сидел неподвижно, сцепив перед собой руки. Полноватый для своих лет – сразу видно любителя покушать – старший лейтенант Прасолов вертел круглой головой, косясь на шкаф с книгами. Высокий мосластый лейтенант Костров глубоко посаженными глазами смотрел прямо перед собой и временами шевелил губами, словно повторял урок.
Перед их визитом в фонд генерал, начальник Шестого управления, пригласил молодых офицеров к себе и коротко поставил задачу: слушаться товарища Орлова как родного папу и родную маму. Он не только гусь в пиджаке, но и за-служенный человек, орденоносец и всё такое. Занимается делом государственной важности, и нам доверено ему помо-гать.  Лишних вопросов не задавать, точно исполнять зада-ния, не  позорить родное ведомство раздолбайством. Справитесь с заданием – премия. Не справитесь – глаз на  вас положу. А он у меня тяжёлый.
Орлов после короткого знакомства вышел из-за стола и принялся расхаживать по кабинету, взмахом руки подчеркивая конец предложения, словно ставил в воздухе точку.
– Поработаете, господа, по специальности, обозначен-ной в ваших дипломах. На ближайшие две-три недели вы – геодезисты. Причём придётся не изображать геодезистов, а работать по-настоящему. Место дислокации – город Могилёв, Белоруссия. Руководители областной архитектуры знают о вашем прибытии. Гостиницу, автотранспорт и необходимое оборудование обеспечат. Вам необходимо провести триангуляционную съёмку в пойме реки Днепр. Работа, как понимаете, несложная. Вот ваши документы.
Орлов раздал паспорта, служебные и командировочные удостоверения, железнодорожные билеты, а также деньги. Офицеры с любопытством открыли удостоверения.
– Ваша служба в Мосгоргеотресте залегендирована, –сказал Орлов. – Командировка проведена приказом. Не стес-няйтесь, спрашивайте, если что-то непонятно. Потом спра-шивать будет не у кого. Есть вопросы?
– Разрешите, – поднял руку капитан Серебряков. – Если работа, как вы выразились, несложная, то нельзя ли было поручить её местным специалистам?
– Конечно, можно, – кивнул Орлов и улыбнулся. – Но в этом случае местные специалисты не смогли бы объяснить... некоторым любопытным, зачем они это делают. Именно для того, чтобы поработать с потенциальными любопытными, мы вас и посылаем. По-существу, этот аспект и будет глав-ным в вашей командировке. Полагаю, через несколько дней после того, как вы начнёте съёмку, на вас выйдут люди, которые постараются узнать, с какой целью команди-рованные московские геодезисты находятся в Могилёвской области. В случае такого контакта вы будете дружно утверждать, что готовите обоснование под проект автодороги. Но один из вас должен обязательно, так сказать, проговориться: вы ведёте съёмку для проекта водохранилища. На уточняющие вопросы не отвечать. Служебная тайна. А поскольку деталей вы не знаете, то не сможете их выдать даже под пытками.
– Вы и пыток не исключаете? – спросил Серебряков.
– Не исключаю, – кивнул Орлов. – Поэтому рекомендую держаться вместе, разработать простой и надёжный способ связи, если кому-то понадобится отлучиться.
– Извините, а если в сортир? – старший лейтенант Пра-солов сделал невинные круглые глаза.
– Тем более, в сортир, – усмехнулся Орлов. – В этой си-туации человек теряет бдительность. А тут его – цап! И за-кордонная разведка начинает снимать кожу с задницы, по-скольку человек сам снял штаны. Я вижу, старший лейтенант, у вас есть чувство юмора и некоторые актёрские способности. Вот вы и сыграете роль болтуна. Справитесь?
– Постараюсь, – вздохнул Прасолов.
– Разрешите ещё вопрос, – опять поднял руку Серебря-ков. – Вы упомянули о чужой разведке...  Действительно есть угроза выхода на нашу группу иностранных интересантов?
– Такая угроза реальна, – сказал Орлов. – Более того, ис-кренне надеюсь, что интересанты обязательно проявятся. Их дезинформация и является нашей главной задачей. Вполне возможно, наши контрагенты захотят проверить – действительно ли вы те люди, за которых себя выдаёте. Вот распечатка с фамилиями, телефонами и характеристиками руководства Мосгоргеотреста. Прочитайте и запомните. Особенно внимательно знакомьтесь с материалами, касающимися вашего руководства. Это начальник отдела инженерно-геологических изысканий, Зыкина Нина Николаевна. После ознакомления материалы уничтожить. Ещё вопросы?
Офицеры переглянулись, но промолчали.
– Тогда в соответствии с рекомендациями вашего руководства назначаю вас, капитан Серебряков, старшим группы, – сел на своё место Орлов. – Возьмите телефон. Здесь единственный номер – мой. Докладывать ежедневно. Скажем, в девятнадцать ноль-ноль. Если возникнет нестандартная ситуация, то – немедленно. Выезд сегодня поездом Москва-Брест в двадцать три ноль три с Белорусского вокзала. Минские коллеги вас встретят и организуют дальнейшее движение. Успеха!
За воротами фонда, усаживаясь в «пежо» Серебрякова, лейтенант Костров повертел головой и пробормотал:
– Не поверите – сегодня рыбалка снилась... Сон в руку.
– Почему это? – спросил Прасолов.
– Потому что мы на рыбалку и едем. Только в качестве червяков.
– Чтоб тебя! – передёрнулся Прасолов.
– Интересно, а девушки там есть? – мечтательно спро-сил Костров.
– Девушки везде есть, – наставительно сказал Прасолов. – Даже в магаданской тундре. Я оттуда девушку и привёз.
– А что ты в тундре делал?
– Оленей считал, ёхарный бабай! Любопытный...
– Вы заметили, что этот хрюн из фонда... на Сталина по-хож? – спросил Костров. – Дед мой пел: артиллеристы, Сталин дал приказ! Очень любил эту песню.
– А мы будем петь: геодезисты... – начал было Прасолов.
– Отставить ненужные разговоры, – перебил его на правах старшего Серебряков. – Вспоминайте, чем отличается лимб от алидады... Геодезисты! И про Нину Николаевну вни-мательно читайте.

25. Донецкий аэропорт: руины и планы
Наверное, это была самая разрекламированная стройка в новейшей истории Украины. Ещё бы – независимой держа-ве по плечу самые амбициозные проекты! Тем паче, что такие проекты рисуют хорваты, известные мастера статусных сооружений. Недаром у них в стране целых шесть международных воздушных гаваней – в два раза больше, чем в Москве.
К чемпионату Европы по футболу двенадцатого года в Донецке возвели новый семиэтажный терминал аэропорта имени Сергея Прокофьева. Этакую  стеклянно-бетонную сказку. И одним терминалом не ограничились – реконструи-ровали существующие сооружения, сделали новую взлётно-посадочную полосу длиной в четыре километра. Теперь аэропорт мог принимать самые большие самолёты вроде «Мрии», обслуживать до пяти миллионов пассажиров в год, что позволяло выйти на второе место в Украине по загру-женности.
Конечно, как в любом грандиозном деле, не обошлось без накладок. Первоначальный бюджет был превышен чуть ли не в четыре раза и составил почти миллиард долларов. Антиукраински настроенные СМИ и всякие эксперты-горлопаны заявляли, что огромная часть финансовой кор-ректировки была попросту разворована. Во-первых, брехня. Во-вторых, что вы хотели – переходить речку вброд и штаны не замочить?
Новый терминал был открыт 14 мая 2012 года – с пом-пой, цветами и речами. Ровно через два года здесь начались бои – без цветов и речей. Стеклянно-бетонная сказка превра-тилась в руины – обожжённые, прокопчённые и многократно перепаханные снарядами.
Три месяца назад, когда Железняк был здесь в первый раз, куски бетона, перекрученные красной от ржавчины ар-матурой, ещё только принялись убирать, а на разбитой взлётной полосе дежурили машины сапёров – время от вре-мени звучали взрывы, и угрюмые остовы изуродованных зданий превращались в крошево. Теперь же вокруг расстилалось почти чистое поле. Кое-где в нём темнели провалы – это зияли дыры в пробитых перекрытиях цокольных этажей. И что делать с этими катакомбами, где до сих пор находили истлевшие трупы, высокая комиссия, прибывшая на пепелище аэропорта, пока не знала.
Несколько легковых машин стояли полукругом на из-рытом травянистом газоне, а на открытом юру, почти на ме-сте исчезнувшего нового терминала, переминалось с ноги на ногу десяток человек – руководители Донецка, строительные начальники и Железняк с Чередниченко.
– Кого ждём? – спросил Чередниченко у председателя горисполкома, длинного худого мужика с чёрными от давне-го недосыпа подглазьями.
– Должен подъехать мистер Стейс. Из Юнайтед Элевей-тор Компани. Смекаю, заблудился американский друг на улице Стратонавтов. Или фотки по пути делает.
– На хрена он тут нужен? – удивился Чередниченко. – До элевейторов ихних ещё, как до Киева раком. Сначала надо аэропорт поднять, а уж потом элевейторы монтировать.
– Ты не прав, Павел Игнатьевич, – сказал Железняк. – Лифтовое хозяйство и эскалаторы, которые собираются по-ставить американцы, не последняя статья в бюджете. И хо-рошо, что они взяли эту часть расходов, значительную часть, на себя. А лифты и транспортёры пригодятся не только в будущем аэропорту. Поэтому гусь из Элевейтор Компани – дорогой гость в нашем застолье. Уважим, подо-ждём...
– Подождём, – кивнул председатель горисполкома. – Солнышко светит, никто не стреляет... А можно, Олег Васильевич, вопрос? Вы в правительстве, всё знаете...
Железняк покосился на председателя:
– Я не в правительстве. Я сбоку. Если смогу – отвечу. А не смогу – ваш сосед, вице-губернатор, поможет.
– А то, – кивнул Чередниченко. – Языком молоть – не дрова рубить.
Председатель горсовета со смаком закурил:
– Ростовские... Мы уже привыкли к хорошим сигаретам. А то, помню, иногда шмонали захваченные бункера укропов на предмет курева... Так вот, Олег Васильевич, вопрос такой. Россия до сих пор под санкциями, в том числе, американскими. А восстановлением занимаетесь вместе. Почему Россия позволяет им и тут совать нос? Это такая политика?
– Политика, – усмехнулся Железняк. – Не мастак я чи-тать лекции о международном положении. Да ты и сам понимаешь. Всё европейское сообщество, наконец, проснулось. Осознало свою ответственность в том, что столько времени позволяло уничтожать Донбасс. Теперь вот даже наши заклятые заокеанские друзья спешат с помощью в виде безвозмездных вложений в инфраструктуру. Зачем же им мешать? Карман большой...
– Ага, – кивнул председатель. – Карман большой. Эти друзья от нас не выкисают. Сначала, значит, слали Киеву броневики и беспилотники в виде гуманитарной помощи, теперь нам будут слать лифты. Всё равно вопрос остаётся: почему они санкции не отменяют?
– Нам санкции до лампочки, – влез Чередниченко. – Американцы это хорошо понимают. Отменить санкции – значит, признать, что были неправы с самого начала. Гордость не даёт. А так... Де-факто санкции похоронены. Многие западные компании и не переставали с нами работать. Даже в нашей Ростовской области. Бизнес влезет в окно, если политика закроет дверь. Между прочим, во время санкций у нас сделали рывок в подъёме хозяйства.
– Мы про это слышали, не надо агитировать, – вздохнул председатель горсовета. – Слышали мы про большой рывок. Постоянно в телевизоре говорили, что санкции – только на пользу российским производителям. Так много говорили, что не раз я вспоминал анекдот про конокрада. Рассказать?
– Давай, всё равно делать пока нечего.
– Так вот, про конокрада. Дело было в старые времена. Поймали казаки конокрада. Тогда конокрадство было похуже теперешнего автоугона. Ну, зачали учить голубя. Отлупили до беспамятства железными шкворнями, которые в бычье ярмо втыкают, и выкинули с база через плетень. Оклемался урод, приполз домой и похваляется. Об меня два шкворня согнули – нечем будет им быков запрягать. А что через плетень кинули – так мне было ближе ползти. Такая история.
– Что-то я не понял, – нахмурился Чередниченко? – А кто у нас конокрад?
Ответить председатель не успел – с визгом шин, взды-мая редкую розовую пыль, рядом остановилась тяжёлая чёр-ная машина, из которой выпала мелкая обезьянка в красной бейсболке, в деловом сером костюме и при белых тапочках.
– Здоровеньки булы, – сказала обезьянка, снимая бейс-болку и обнажая тёмные кудерьки. – Выбачьте, що затры-мався, бо трошки заблукав. Российскою мовою не размовляю. Я Николас Стейс, можно Мыкола.
– О как! – с одобрением сказал Чередниченко. – Наш чо-ловик... А тоди шо таке Стейс, шановний пан Мыкола?
– А це вызнача Стецюк, шановни паны. Тато з мамой булы Стецюки.
***
Вечером в кабинете председателя горисполкома члены высокой комиссии устало собачились. Каждый хотел полу-чить выгодный подряд. Самое интересное – бюджеты в этом случае не играли большой роли. Средства участники восста-новления выделяли доброхотно, использовать их предпола-галось под пристальным присмотром всяческих междуна-родных контролёров. То есть неприлично было даже думать о схемах увода денег. Зато на первое место выходил престиж и гонор. Вложиться в строительство теплоцентрали или ав-тотрассы, пусть даже небольшими инвестициями, казалось престижным, а в систему очистки... Наша компания помогала строила ТЭЦ или Дворец культуры – звучит гордо.  Канализация и бойлерная в этом контексте выглядели не так пафосно. На любой другой большой стройке таких идиотских, по мнению Железняка, ситуаций просто не сложилось бы в принципе. А тут... Как же, вся Европа, весь мир смотрят, как мы тут благотворительно напрягаемся!    
Железняк подводил итоги увиденного днём.
– Полагаю, друзья, проще всего довериться мнению наших хозяев, – он кивнул на жестоко зевающего председа-теля горисполкома. – Им виднее, что строить в первую оче-редь. По поводу аэропорта... Тут мнения разделились. Одни предлагают восстанавливать его на старом месте, буквально по прежнему проекту. Это хороший жест, и его, уверен, оце-нят. Однако мы тут люди понимающие... Нулевой цикл в этом случае окажется чрезвычайно дорогим – ведь придётся провести ревизию всех фундаментов и коммуникаций, разобрать непригодный бетон и заложить новый. Но если восстановление аэропорта на старом месте имеет политическую составляющую, то тогда о средствах го-ворить нет необходимости.
Железняк оглядел присутствующих, остановил взгляд на мистере Мыколе, который напряженно его слушал. Так напряженно, что шевелил губами, беззвучно повторяя ска-занное.
– Вы как думаете, мистер Стейс?
– Так саме и думаю...  Чим лататы стари штаны, краще купыты нови.
– Хорошо, – кивнул Железняк и подошёл к большой карте. – Давайте посмотрим на новые... штаны. Вот террито-рия на запад от Красноармейского шоссе. В квадрате с вер-шинами Невельское, Пески, Старомихайловка и Лозовое, как видите, есть большой, вполне пригодный участок. Он почти примыкает к административной границе города. Некоторые товарищи высказывали предложение строить аэропорт здесь. Во-первых, близко к городу, во-вторых, обойдётся намного дешевле восстановления старого.
– А вы, Олег Васильевич, за какой вариант? – спросил Чередниченко.
– Я деньги не даю, – сказал Железняк. – Так что вариан-тов не имею.
– И как решать? – спросил председатель исполкома.
– Завтра с утра я уезжаю в Славянск, – Железняк сел на своё место и потянулся к бутылочке с водой. – Вернусь, ско-рей всего, послезавтра. К этому сроку, друзья, я хотел бы иметь консолидированное мнение по аэропорту. Предлагаю завтра опять собраться и, не отвлекаясь на прочие темы, ре-шить, где и как его строить. Или восстанавливать. Мне надо в Москву возвращаться с готовым решением.
– Маловато времени, – сказал кто-то из городских стро-ительных начальников. – Надо бы с нашими республикан-скими руководителями всё  согласовать.
– Времени не маловато, – сухо сказал Железняк. – У нас его совсем нет.  А согласовать... Отчего же не согласовать. Вы тут в одном городе живёте. Во время войны, небось, на приём по важному вопросу не записывались...
– Так теперь же не война, – набычился строитель.
– Не война, – согласился Железняк. – Как говорится, послевоенное восстановление народного хозяйства.
26. Мир без воды. Просто ужас!
Разин отпросился поработать дома – серьёзные мате-риалы он в фонде не писал. Не потому что боялся утечки, а потому что постоянно мешали – то Наше Гестапо, то Семисо-това. Для них Разин служил энциклопедией, бюро находок и путеводителем по памятным местам. Иногда ему очень хоте-лось сказать той же Семисотовой: «А не могла бы ты поднять свою задницу и сама посмотреть, в каком именно году мы работали с институтом экономики!». Понятно, что вслух он этого не произносил, дабы не ввергать коллектив в жестокую атмосферу истерии.
Он заварил чаю и разложил на столе с компьютером материалы, полученные от академика Гаврилова.
«Трудно представить, – начал статью Разин, – что со-временный человек вдруг оказался без воды. Оглянитесь вокруг, и вы поймёте, насколько усложнится быт, лишённый достаточного количества живительной влаги».
Он хлебнул чаю и оглянулся – в соответствии со своими рекомендациями. Представил, что не моется неделю, что не пьёт чай, что даже в уборную путь заказан. Просто ужас!
«Сегодня, – продолжал Разин выстукивать на клавиатуре ноутбука, – мир вступает в новую фазу борьбы за природные ресурсы. Речь уже не о газе и нефти, а о воде. Нехватка воды – прямая угроза голода, потому что именно водные ресурсы позволяют выращивать значительное количество сельскохозяйственных культур. Скажем, рис или большинство овощей в принципе не могут возделываться без обильного полива. Поэтому проблема сохранения запасов воды выходит во многих государствах на первый план, становясь задачей обеспечения национальной безопасности. Некоторые эксперты предрекают мрачную перспективу вооружённых столкновений из-за обладания водными ресурсами – причём не только в региональных, но и в глобальных масштабах. Такие столкновения уже происходили в государствах Центральной Азии после развала Советского Союза. Вот что вспоминает учёный с мировым именем, специалист в исследовании водных ресурсов, член-корреспондент Российской академии наук, Геннадий Максимович...».
Разин раскрыл брошюру Гаврилова. Чай был крепким, воды в кране хватало, облака за окном грозили пролиться дождиком. Так что о засухе можно было не думать. И всё же точила подсознательно одна мыслишка: так ли уж прав бра-тец Павел Лаврентьевич Орлов, затевая невиданно скандальный проект? Что, если потом за всё придётся отве-чать?

27. Кавун, горилка и Кандыба
Машина, посланная референтом Олегом, подхватила Приходько в аэропорту Борисполь, пересекла по сороковому шоссе Днепр и по правому берегу добралась до Украинки. Этот городок на берегу Каневского водохранилища, при всей кажущейся удалённости от столицы, находился, тем не менее, совсем рядом с административной границей Киева. Здесь стоял загородный дом главы государства – скромный двухэтажный особняк в вишнёвом садочке. В своё время, став президентом, Кандыба и слушать не стал о резиденции в Межигорье. Мол, там до сих пор воняет кровью и дерьмом. И остался в Украинке, в доме, купленном давно и на собственные деньги.
Пока политолог ехал и разглядывал днепровскую пой-му, над которой собирался лёгкий вечерний туман, вспоми-нал дни былые. В особняке Кандыбы команда «мордоделов» под руководством Приходько шлифовала избирательную кампанию будущего президента. Кандыба был хлебосольным хозяином, и нередко споры о стратегии кампании переносились за обеденный стол. В генеральном директоре предприятия оборонки Приходько нашёл внимательного и, что самое главное, исполнительного клиента. Он не спрашивал, зачем нужно фотографироваться то в заводском цеху, то на огородной грядке, почему так важно ходить в театр и отчего нельзя носить лакированные туфли с острыми носами, которые он считал визитной карточкой успешного человека.
Зато очень много спрашивал руководитель избира-тельного штаба – некто Соловейчик. В конце концов, При-ходько не выдержал, сдерзил: я не могу, мол, прочитать вам курс пиара. Во-первых, я за это деньги беру, и немалые. Во-вторых, вы всё равно ничего не поймёте, если постоянно спрашиваете одно и то же. По образованию учитель физики, Соловейчик  долго занимался мелким посредническим биз-несом, потом служил на посылках то в одной партии, то в другой. С помощью таких же мелких партийных функционе-ров, он стал руководителем штаба Кандыбы. Постоянно при-сутствовал на «мозговых штурмах», которые вёл Приходько, и постоянно же лез не только с вопросами, но и с советами.  К тому же, судя по некоторым признакам, начальник штаба «сливал» информацию о кампании Кандыбы на сторону. Приходько это надоело, и он сказал Кандыбе без дипломатии:
– Если хотите выиграть выборы, Василий Васильевич, – гоните к чёрту Соловейчика!
Кандыба долго думал, потом усмехнулся невесело:
– Мне он и самому не нравится, Фёдор Андреевич, доро-гой... Склизкий, сволочь! Но его же партия поставила.
– Не поставила, а приставила. Но он не только за нашу партию играет.
Удалось записать телефонные переговоры Соловейчика с одним типом из противостоящей команды. С этой записью Приходько отправился к партийному руководству. Соловейчика с треском выкинули. А теперь, сказало Приходько партийное руководство, бери бразды правления в свои руки. Инициатива, брат, наказуема. Я никогда не работал начальником избирательного штаба, сказал Приходько. Все мы не работали, сказали ему. Где теперь искать начальника в самый разгар кампании. А ты уже в теме. Вот и паши!
Вот и пахал. Работа руководителя избирательного штаба оказалась, мягко говоря, запашистой. Приходилось «разводить» на деньги сочувствующих олигархов, искать компромиссы с радикалами и консерваторами в партии, организовывать «вброс» информации, вести закулисные торги со знаковыми политическими фигурами, унижаться перед российскими, американскими и европейскими чинушами. Вспоминая иногда это время, Приходько передёргивался от гадливости. Но и гордость прорезалась: ведь из толстокорого бревна сделали Буратино! Почти на одном энтузиазме. 
Странные потом у них сложились отношения. Приходько никогда не звонил Кандыбе, хотя президент дал ему номер мобильника «только для своих». Звонил политологу всегда референт Олег:
– А Василий Васильевич спрашивает: нет ли у вас, Фё-дор Андреевич, пары свободных минут?
Естественно, время для президента у Приходько всегда находилось. За ним приходила машина и везла в Украинку. Здесь они говорили долго и без чинопочитания. Кандыба, как он выражался, обсасывал очередную идею, а Приходько её критиковал. Однажды президент сказал:
– Ты у меня, дорогой, самый главный советник. И то, что всегда в глаза правду говоришь, ценю. Не боишься, Фёдор Андреевич, что слишком много знаешь?
– Чего мне боятся, – сказал тогда политолог. – У меня нет заводов и пароходов. Я пролетарий умственного труда, терять нечего при любых раскладах.
Кандыба хотел сделать Приходько то министром куль-туры, то главным редактором киевского официоза, но тот всегда отказывался. Слухи о близости Приходько к прези-дентскому двору, тем не менее, по Киеву ходили, а поэтому клиентура в его небольшом агентстве политических кон-сультаций не переводилась. На жизнь хватало...
***
Стол накрывали на застеклённой веранде супруга пре-зидента Галина Прокоповна и услужающая девушка, лейте-нант СБУ. Галина Прокоповна покосилась на графин с горил-кой, показала мужу исподтишка увесистый кулак и гостеприимно улыбнулась Приходько. С веранды открывался размашистый вид на большую тёмную воду, по которой мотыльками метались огоньки проходящих судов.
Рассказ политолога о встрече с московскими друзьями в Сочи получился коротким, но впечатляющим – президент ни разу не перебил, только бычий лоб его всё больше багровел. То ли от рассказа, то ли от выпитой горилки. Разговоры о политике Кандыба решил совместить с ужином, по-деревенски простым и обильным: борщ, деруны со сметаной и крупно порезанные помидоры, сбрызнутые олией. Поначалу Приходько отнекивался – мол, недавно в Москве покормили. Кандыба махнул пренебрежительно: разве москали накормят! И потом, аппетит приходит во время еды. Аппетит, действительно, пришёл...
На десерт пошёл здоровенный полосатый кавун. На правах хозяина президент ткнул его ножиком, кавун крякнул и развалился надвое. Лишь вкушая сочную розовую мякоть и поплевывая чёрными семечками, Кандыба начал обсуждать короткий доклад Приходько.
– Ты на сто процентов уверен, Фёдор Андреевич, что не подсунули картонную дурилку? Шоб нас трошки попугать?
– Уверен, Василий Васильевич, – кивнул политолог. – Сам видел документы – и проект, и экономические выкладки. Более того, буквально на днях в Могилёв откомандируют бригаду геодезистов из Мосгоргеотреста. Они будут помогать местным в новом проекте модернизации дорожной сети области. Такова легенда. Как видите, дело переходит в практическую плоскость. Пока тепло и сухо, успеют что-то сделать.
– Не знаешь, Фёдор Андреевич, серьёзная контора, этот самый трест?
– Вполне. Контора сугубо столичная, и геодезическая подготовка проектов водохранилищ – не её епархия. Она больше занимается геодезией в градостроительстве. Но там хорошие специалисты, причём широкого профиля.
– Понятно... А что – нормальный ход. Ну, послала мос-ковская контора на помощь белорусским коллегам своих специалистов... Широкого профиля! Дороги надо же строить! Они в Белоруссии и так – в полном порядке. А теперь будут ещё лучше, когда помогут москвичи.
Кандыба оглянулся на дверь, быстро налил стопку и вопросительно посмотрел на политолога. Тот отрицательно качнул головой. Президент махом заглотил горилку, пососал скибку арбуза и опять оглянулся. Да уж, подумал Приходько, над любым президентом и царём есть жена. Как там раньше говорили? Руководящая и направляющая сила...
– Значит, Фёдор Андреевич, уверен, что проект пошёл?
– Совершенно уверен, Василий Васильевич. Шила в мешке не утаишь, и скоро с нами заговорят уже открыто.
– Это какие же деньги нужны для двух водохранилищ! – угрюмо сказал Кандыба. – Какие ж деньжищи! Совсем они там, в Москве, обнюхались своего газа... Если так много лиш-них денег, вот и дали бы братскому народу. Ну, допустим. Построят водохранилища. А нам от того какой убыток? 
– Водохранилища, пока будут наполняться, отберут у нас стоки в размере от девяти до одиннадцати процентов. Вроде бы, немного. Но это приведёт к тому, что вся днепров-ская водохозяйственная система, практически, выйдет из строя. Большинство водозаборов окажутся на мели. Это будет удар по водопроводу в городах, примыкающих к акватории Днепра.  Резко сократятся запасы водохранилищ, что принесёт значительный урон  поливному земледелию.
Кандыба доел арбуз, вытер ножик о салфетку и достал сигареты. Он позволял себе изредка курить – вот так, после плотного ужина.
– И какое резюме, Фёдор Андреевич?
– Наши потери в этом случае будут складываться по нескольким  позициям. Первое – потребуются средства на модернизацию водозаборов и новую разметку береговых навигационных знаков. Второе – потери от сокращения сельхозпродукции и уменьшения перевала грузов по Днепру. Третье – расходы на рекультивацию прибрежных участков. Ведь когда вода уйдёт, останутся завалы ила с высоким содержанием металлов, химикатов и просто мусора. Ил будет высыхать, а ветер – разносить ядовитую пыль. Четвёртое – значительная часть пансионатов, домов отдыха, обычных дачных участков окажется далеко от воды. Это снизит их рекреационную привлекательность. И рыночную стоимость, соответственно. Есть ещё и другие факторы...
– Не надо других, – отмахнулся Кандыба. – И того, что ты тут рассказал, за глаза хватит. Ах, чёртовы москали, дру-зья и братья... Ты мне скажи, раз видел экономические вы-кладки, во что нам обойдётся такое водяное хулиганство?
– От тринадцати до девятнадцати миллиардов... Трина-дцать – по минимуму.
– Понятно...  А чего – тринадцать миллиардов? Рублей или гривен?
– Долларов, Василий Васильевич, долларов!
Кандыба даже поперхнулся. Затушил окурок об арбуз-ную корку и сказал:
– За хрип нас берут, за хрип... Таких денег на непреду-смотренные расходы в казне нет. Что делать, Фёдор Андре-евич, дорогой? Может, в ООН кулаком стукнуть? Это ж фор-менный бандитизм!
– В ООН обращаться бесполезно. Ни русские, ни белорусы не собираются нарушать нормы международного права. Они будут вести водохозяйственную деятельность на собственной территории. Между прочим, так поступают в Китае. И никто китайцев не призывает к порядку.
– Понятно, – угрюмо сказал Кандыба, поднимаясь. – Та-кой, значит, теперь порядок, китайский городовой. С твоей новостью надо переспать. Ко мне есть вопросы?
– Да уж... – вздохнул политолог. – Моя жена поехала в Одессу, встречать натовские корабли. Вчера её арестовали, и на днях будут судить с остальными участниками акции.
– Не бери в голову, – отмахнулся президент. – Всех вы-пустят. Не хватало ещё судить людей за... гражданскую пози-цию. У нас, слава Богу, свободная страна.
– Неужели? – засмеялся Приходько. – Но спасибо...
Кандыба проводил его до порога и придержал за плечо.
– И вот ещё что, Фёдор Андреевич, дорогой мой... Не надо пока никому ничего рассказывать. А то у вас, у журналистов, вода за щекой не держится...
– Что ж я, не понимаю, – кивнул политолог. – Обидно слушать, Василий Васильевич...   
По дороге домой он заснул в машине. И проснулся от звонка телефона.
– Ты где? – спросила Оксана.
– Почти дома. А ты?
– На вокзале. Выезжаю ночным поездом домой. Дедуш-ку встретили – пора и честь знать.

28. Скандальное заявление депутата Кондрашова
Пятого сентября состоялось открытие осенней сессии Государственной Думы, а на следующий день прошло первое пленарное заседание. Председатель нижней палаты парламента, сухопарый очкарик, недавний глава законодательного собрания уральского города-миллионника, начал заседание:
– Уважаемые коллеги! Лидер фракции Партии Россий-ского Возрождения просит три минуты для заявления. Ду-маю, дадим слово Алексею Ивановичу, хотя по регламенту...
Он ещё не успел закончить, а Кондрашов уже взгромоз-дился на трибуну и вскинул растопыренную пятерню.
– Поздравляю всех с концом каникул! Некоторые изби-ратели думают, что мы, как все нормальные люди, тоже ле-том отдыхаем, купаемся в море и так далее. Конечно, бывают такие моменты. Но не каждый день. Я был на днях в Крыму. Погода замечательная. Однако ни разу не искупался! Некогда было, друзья. Я разбирался с вопиющим бандитизмом киевских властей, по-другому это назвать нельзя.
– Алексей Иванович! – постучал по столу председатель Государственной Думы. – Прошу: сдержанней, сдержанней... Ведётся стенограмма.
– Сдержанность – это форма моего политического существования, – отмахнулся Кондрашов. – Итак, я занимался небольшим рэкетом киевских властей. Впрочем, на большой рэкет у них ума не хватит. Они опять посадили Крым на голодный водяной паёк. Виноградники сохнут! Капуста вот такая – в кулак! Могу напомнить, мы заключили соглашение с господином Кандыбой, что вода по Северо-Крымскому каналу будет поступать бесперебойно. Ничего подобного! Опять в канале сушь египетская, можно пор-тянки на бетоне сушить. И это безобразие продолжается почти всё лето. Нам объясняют, что в Каховском водохранилище не накопились достаточные ресурсы для сброса в Северо-Крымский канал. Какие ресурсы? Послушайте, у них пять водохранилищ на Днепре! Вот тут у меня некоторые цифры...
– Алексей Иванович, ну, что это такое... – опять влез председатель. – Вы говорили о заявлении, а сами выступае-те... с выступлением!
– Хорошо, пусть будет заявление. Как скажете, уважае-мый господин председатель. Итак, заявляю: это безобразие продолжается вне зависимости от того, кто правит в Киеве. Один любил вареники, другой сало в шоколаде. Третий – просто сало. Но ведут они себя одинаково, невзирая на разницу в гастрономических пристрастиях. Должен доложить, коллеги, что на Украине общая длина всех ороси-тельных каналов уже больше экватора Земли. Они затопили площадь, где могли бы разместиться три Люксембурга! Три! А им всё воды не хватает? Давайте поможем братскому народу Украины нормально организовать своё водное хозяйство. Для начала в верховьях Днепра на территории России и Белоруссии надо построить сеть водохранилищ, чтобы зарегулировать объём воды в украинских водохранилищах. Будем отпускать им воду только тогда, когда они полностью начнут обеспечивать Крым. А в перспективе...
В Большом зале пленарных заседаний пронёсся шум. Так начинают трепетать листья при первом порыве ветра. На галёрке завозились гости и аккредитованные журналисты. Кондрашов расправил плечи и победительно заулыбался в объективы. Спикер покосился на галёрку и сказал:
– Алексей Иванович, я отключу микрофон!
– Заканчиваю. О перспективах. Днепр начинается в России и течёт почти пятьсот километров по нашей территории. Пятьсот! Надо построить в верховьях отводной канал и соединить Днепр с Доном. А что! Беломоро-Балтийский канал есть, Волго-Дон есть, теперь будет Днепро-Дон. Продолжим славные традиции предков!
Шум нарастал.
– А уж из Дона мы протянем канал в Крым! – стукнул кулаком по трибуне Кондрашов. – Я разговаривал с учёными. Они меня поддерживают. Волков, Гаврилов  и другие. Ну, вы знаете, о ком я говорю. На строительство канала потребуется шесть-семь месяцев. Денег в казне много, и не грех использовать их для святого дела. Надо раз и навсегда отбить охоту у некоторых недружелюбных соседей спекулировать нашей же водой!
Председатель Думы потянулся к кнопке отключения микрофона, но нажимать передумал.
 – Предлагаю, – громыхал Кондрашов, – немедленно разработать и принять  закон о защите природных ресурсов России в свете изменившейся геополитической обстановки! Проект закона наша фракция подготовила, и мы хоть сегодня можем всем раздать. Этот закон покажет, что наши депутаты не зря просиживают в Думе последние штаны. А то мы занимаемся защитой прав северных оленей и прочей ерундой. Народ уже смеётся! Давайте займёмся делом! Защитим родную страну!
– Алексей Иванович! Я отключаю микрофон...
Кондрашов вскинул ладонь и сошёл с трибуны.
В зале политический ветеран сказал молодому коллеге:
– Когда «паровозы» впервые пробились в Думу... Ходил такой стишок: России нужен Кондрашов, как жопе попереч-ный шов. Автора стишка давно нет ни в Думе, ни в России, а Кондрашов – вот он. И несёт что-то очень нехорошее.
– Провокативное заявление, вброс с целью прозондировать общественное мнение, – сказал образованный коллега.
– А Кондрашов с другими заявлениями и не выступает, – сказал ветеран. – Это фановая труба... Значит, есть такое общественное мнение: дать хохлам по рукам. Может, и за де-ло... Но не хочется.
Пленарное заседание после этого покатилось по отла-женным рельсам. На обсуждение по плану были вынесены изменения в регламент, которые позволяли бы быстрее и эффективнее проводить экспертизу законопроектов и при-нимать их. Однако грозовое электричество, высеченное заявлением Кондрашова, порхало над головами народных избранников, и то и дело искрило в других выступлениях. Председатель Думы попытался направить заседание в нуж-ное русло, но, в конце концов, сдался и лишь дирижировал порядком и временем депутатских спичей.
Позицию Кондрашова поддержали представители дру-гих фракций, в первую очередь – заместитель руководителя фракции коммунистов. Вот, мол, хороший повод протестировать новый регламент: в кратчайший срок рассмотреть законопроект о защите природных ресурсов страны. По способности улавливать руководящий ветер с горных вершин коммунистам давно не было равных в парламенте. Представитель эсеров осторожно высмеял план Кондрашова по повороту вод Днепра, но поддержки коллег не нашёл. Его зашикали.
На выходе из Большого зала пленарных заседаний ли-дера ПРВ обложила куча журналистов. Они пришли на протокольное мероприятие и приготовились поскучать, но стали свидетелями скандала и теперь энергично «рыли тему».
Кондрашов блаженствовал в свете телекамер.
– Наша партия последовательно выступает в защиту национальных интересов. Это все знают. А кто не знает... Вот вы, девушка в розовой кофточке... Вы куда пришли? В парла-мент или в ночной клуб? Я же вижу, что вы не понимаете, о чём я говорю! В такой кофточке – в Государственную Думу... Никакого уважения! Ладно, буду говорить для тех, кто пони-мает. Мы нянчимся с Украиной много лет. Буквально нян-чимся! А чем нам отвечают наши братья? Вы знаете, чем они отвечают. Возьмём историю. Русские всегда поддерживали украинцев. Даже когда они затеяли этот дурацкий проект со своей государственностью. Ну, какое государство может быть на Украине? Там сроду не было государства – это всегда была часть Российской империи. И вот, вместо благо-дарности за то, что Россия их поддерживает, они вставляют нам палки в колёса. Где могут, там и вставляют. И где не могут – тоже вставляют! У них президент спать не ложится, чтобы не проконсультироваться с американским послом. Как её... Монтгомери? Мортимер? Да какая разница... Американский посол водит на ночной горшок украинского президента. Понятно, как он будет относиться к России. Говорите, давайте мы его будем водить на горшок? Не думаю, что он после этого станет лучше относиться к России.
– Алексей Иванович, нельзя ли подробнее о проекте пе-реброски вод Днепра?
– Я как раз к этому приступаю. Не хотите давать воду нашему Крыму, сидите сами без воды! Вот такой смысл про-екта. Представьте, что Киевское водохранилище становится большой лужей. Оно же мелкое, хоть и широкое. Как появится дефицит воды, образуется широкая полоса ила. Там же сплошные миллиарды кюри радионуклидов Чернобыля! Миллиарды! И всё это вылезает наружу. Остальные водохранилища Украины – тоже не подарок. Столько лет туда шли стоки с полей, с производств. Пока это всё на дне. А не будет воды – вылезет наружу! И тогда на Украине начнётся мор.
К Кондрашову протиснулась та же розовая кофточка:
– За что же вы собираетесь так наказать украинцев? Са-ми говорите – братский народ...
– А пусть не лезут в НАТО! – в полный голос завопил Кондрашов. – Пусть в НАТО не лезут! Зачем они пригласили целую эскадру в Одессу? Они думают, мы ничего не знаем. Мы всё знаем! И о переговорах господина Кандыбы с госпо-дином Ван дер Меером, и о консультациях украинского ми-нистерства обороны с военным министром Германии. Нашли консультанта! Этот консультант пусть сначала под Сталинград съездит. Может, вспомнит, как там его дедушку наши русские богатыри поставили буквой зю!
Журналисты разбегались из Думы довольные – Алексей Иванович Кондрашов не обманул их ожиданий... 

29. Петров-Водкин, Иванов-Селёдкин и членство в НАТО
– Ну, что, Кочкин, интервью с Палицыным у тебя почти получилось, – снисходительно сказал редактор отдела политики – тощий молодой мужик с редкой неухоженной бородой. – Конечно, много лишних вопросов...
– Каких именно? – вежливо улыбнулся Кочкин.
– Я говорю вообще... Надо тщательнее формулировать.
– Постараюсь исправиться.
– Вот-вот... Даю тебе такую возможность. Надо встре-титься с Пасторини.
– Кто такой Пасторини? – поинтересовался Кочкин.
– Ну, ты даёшь... – свел редактор в кучку жидкие брови. – Депутат Европарламента от Италии, меценат и пропаган-дист русского искусства. Таких людей надо знать!
Зачем, хотел спросить Кочкин, но передумал.
– У него дома два полотна Петрова-Водкина, которые он завещал после смерти передать в Русский музей. Пасторини сейчас в Москве.
– А кто такой Петров-Водкин?
– Ну, ты даёшь Кочкин! – изумился редактор. – Такие имена нужно знать! Даже если работаешь в отделе политики. Журналист обязан читать, чтобы не выглядеть глупее читателя. Прямо не знаю... Ну, ты даёшь! Я уже думаю, есть ли смысл посылать тебя к Пасторини. С другой стороны, не могу же послать на интервью нашу маленькую дурочку! У неё в мозгах две извилины, и те прямые. И твою подругу... Совершенно непредсказуемая баба! К Пасторини её на километр подпускать нельзя. Представляешь, что она учудила?
Кочкин порывался иногда спросить: а оно ему надо – слушать сплетни о коллегах? Но благоразумие брало верх. Завершив характеристику сотрудников отдела, редактор пе-ресказал читанные Кочкиным книжки, перескочил на Пасто-рини и исторические связи русских с итальянцами. Затем с важным видом выдал пару новостей из внутриполитической жизни, которые сильно смахивали на досужие кухонные слухи. При этом он сидел, развалясь в удобном кресле, а Кочкин переминался на своих двоих у стола начальника. Ему давно хотелось послать редактора – с самого первого дня работы в отделе. Но редакционные коллективы в Москве, как убедился Кочкин, были тугими: вылетишь – не влезешь. К тому же, как выяснилось, Эльдар Омарович не для того посылал Кочкина в «Вестник», чтобы он собачился с начальством. «Вестник» был хорошей карьерной ступенькой. Особенно для беспородного и уже не очень молодого журналиста, предпоследним местом работы которого был норильская «Заполярная правда». Повезло, что его заметили в своё время, помогли с командировкой на Донбасс в качестве внештатного военного корреспондента. Потом сделали заведующим норильским корпунктом «Вестника» и, наконец, организовали перевод в центральный аппарат газеты. За эту нечеловеческую доброту придётся платить, и высокий покровитель уже на это намекнул.
О том, как ему, провинциалу, неслыханно повезло в жизни, редактор отдела политики не уставал напоминать чуть ли не каждый день.
– Короче, так, – закончил длинный монолог редактор. – Залезь в интернет и срочно посмотри всё о русском симво-лизме. Подкуйся перед интервью!
– Я подкуюсь, – прижал руки к груди Кочкин. – Сейчас пойду и... подкуюсь.
Конечно, Кочкин знал о русском символизме, о мирис-куссниках, об иконописных мотивах в творчестве Петрова-Водкина – книги и в Сибири, и на Крайнем Севере водятся... Просто хотелось сказать редактору что-то поперёк.
Приходилось терпеть снисходительный менторский тон от человека, не только значительно моложе, но и хуже подготовленного профессионально. Редактор иногда публи-ковал в газете политические обзоры, велеречивые и пустые, без проблеска собственных мыслей – сплошные цитаты и ссылки на авторитеты. По образованию он был экономистом, но считал себя журналистом, потому что успел поработать в отделе городского хозяйства «Вечерней Москвы». В отдел политики его пригласил приятель, которого хозяева «Вестника» приставили к главному редактору в качестве зама.
Выслушав лекцию и повторные рекомендации немед-ленно заняться самообразованием, Кочкин отправился к се-бе. По дороге он в очередной раз подумал: у меня публикаций больше, чем у тебя волос в бороде! И про Петрова-Водкина могу рассказать. Ладно, стиснуть зубы и улыбаться. Впрочем, так улыбаться не получится – стиснув зубы.  Значит, надо учиться.
Кроме Кочкина в отделе работали две девушки – одна сразу после университета, другая – после третьего развода. Одна, как уже знал Кочкин, была дочерью важной мамы, дру-гая спала с министром московского правительства. Это о них только что говорил редактор.
– Долго же вас не было, Николай, – сказала старшая де-вушка. – О чём хоть шептались?
Она пыталась бескорыстно шефствовать над коллегой-провинциалом.
– О Петрове-Водкине. Слышали о нём, Верочка?
– А как же! Петров-Водкин, Иванов-Селёдкин... Абрикос де Арманьяк. Творческое трио. Сплошные Кукрыниксы. Аб-стракционисты, модернисты и эксгибиционисты.
Она со смаком закурила.
– Вера Михайловна! – сделала круглые глаза младшая девушка. – Тут приходили из охраны. Им жаловались аренда-торы, что кто-то курит и дым идёт по всему коридору.
– Да пошли они в жопу, ваши арендаторы, – сказала Ве-рочка. – Простите, Николай, на грубом слове...
Кочкин сел за компьютер и полез в Интернет – искать Пасторини, Петрова-Водкина и Иванова-Селёдкина. Но не успел ничего сделать, потому что позвонил редактор отдела и приказал немедленно зайти.
– Пасторини отменяется. Срочно нужно интервью с Никитиным по поводу  вчерашнего выступления Кондрашова в Думе. На этом фоне поговори с ним про Украину. Вопросы основательно продумай – Никитин человек серьёзный и дилетантов не терпит. Ещё раз: хорошо продумай вопросы! Только не спрашивай, кто такой Никитин. Вера Михайловна, если надо, объяснит. Давай, Кочкин, одна нога здесь, другая там. И не делай глаза. В журналистике так, Кочкин. Резко меняется ветер, а надо следовать за фарватером. Кто не успел, тот опоздал. Главный с ним договорился и уже ждёт тебя на даче в Переделках.
– Главный? А что он делает на даче?
– Не делай из меня идиота!
Попробуй, последуй за фарватером, подумал Кочкин, возвращаясь в отдел, может, на мель сядешь, индюк.
Узнав, что он собрался в Переделки к Никитину, Вера  сказала, что ему оказана огромная честь, потому что Никитин приглашает на дачу далеко не каждого.
– С другой стороны, – закурила она, – что ж теперь ноги не мыть, которыми вы, Николай, будете ходить по этой даче...
Оказалось, Никитин – известный историк и политолог, профессор и депутат Государственной Думы, из старой и заслуженной московской семьи. Дедушка одно время московский МУР возглавлял. А Никитин преподаёт в МГУ историю Центральной и Восточной Европы и знает об Украине всё или почти всё.
Кочкин достал автомобильный атлас Москвы и области, прикинул маршрут.
– Вы прямо на машине поедете, Николай, самолично? – спросила Вера. – Уважаю! Я бы побоялась. На край света и по нашим пробкам...
– Так у вас же машины нет, Вера Михайловна, – сказала младшая девушка. – Вам-то чего бояться?
– Молчи, пискля! Зачем мне машина. У меня есть, кому баранку крутить.
***
– Вас не стесняет диктофон? – спросил Кочкин.
– Не стесняет, не беспокойтесь, – с лёгкой улыбкой от-ветил Никитин.
И подумал: его давно не стесняют диктофоны, микро-фоны, и телекамеры. Даже парламентская трибуна.
– Я обязан спросить, – сказал Кочкин. – Таковы правила.
И подумал: чего ухмыляется профессор. Да ещё так... превосходительно. Именно превосходительно – точное слово.
Они сидели в небольшом, забитом книгами, кабинете на даче Никитина. Впрочем, дача оказалась обычным старым домом из брёвен, кое-где взявшихся мхом. Вокруг дома стоя-ли такие же старые липы, ронявшие на кирпичную дорожку первые жёлтые листья. У крыльца с резными столбиками дремала рыжая собака, наверняка ровесница и этого дома под серой крышей, и этих пыльных лип.
Вячеслав Никитин, моложавый, аккуратно подстри-женный господин, даже у себя на даче ходил в белой рубашке с серым галстуком. Только рукава чуть завернул да узел галстука ослабил. Кочкин вырос в прокуренном бараке строителей под Магаданом. Оставив за спиной десяток разнообразных газет Дальнего Востока и Сибири, он только в сорок с лишним лет пробился в Москву. Барин, со сложным чувством зависти и неприязни подумал Кочкин. Но нужный.
Кочкин включил диктофон.
– Вячеслав Алексеевич, вы видели вчерашнее выступ-ление депутата Кондрашова?
– Да, и видел, и слышал. Мы с ним в одном парламенте...
– Депутат Кондрашов обвинил Украину в том, что она хочет в НАТО. И предложил в качестве наказания отобрать часть стока Днепра. Что вы думаете по этому поводу?
– Тут два повода, – опять летуче улыбнулся Никитин. – Сначала отвечу по второму. Я не специалист в гидрографии, но мне кажется, что отобрать часть днепровского стока – из области ненаучной фантастики. Давно знаю Алексея Ивано-вича Кондрашова, не один созыв в Думе заседаем... Он иногда выдаёт, скажем так, экстравагантные идеи. К таким идеям относится и предложение забрать воду из Днепра. А что касается членства Украины в НАТО... Вы чаю хотите?
– Э... не откажусь.
Никитин ушёл, а Кочкин принялся рассматривать стеллажи с книгами, занимающие две стены. Одна полка оказалась целиком занята изданиями с именем Никитина на корешках. Ни хрена себе, подумал Кочкин с изумлением. Он хорошо представлял, что такое работать с текстом и никогда не решился бы даже на брошюру. А тут куча книг... Вот тебе и барин! Когда ж он их пишет, при такой занятости?
– Книги пишу в свободное время, – сказал Никитин, входя в кабинет с чайным подносом. – Времени, правда, мало. Приходится отказываться от многого... Главное – правильно организовать это проклятое время. Вам по-крепче?
– Если можно... А почему вы так сказали – проклятое?
– Потому что утекает сквозь пальцы... Итак, мы остано-вились на членстве Украины в НАТО. Думаю, в ближайшие годы ей это не грозит. Когда у страны есть терри-ториальные претензии к соседям, или у соседей к этой стране, то такие государства, как правило, в НАТО не прини-мают.
– Можно уточнить смысл территориальных претензий?
– Конечно. Украина не смирилась с потерей Крыма – это первое. У Польши, Венгрии и Румынии есть претензии к Украине относительно территорий, где компактно прожива-ют большие национальные группы поляков, венгров и ру-мын. Это второе. Надо понимать, что в руководстве Атлантического альянса – люди трезвые, прагматично настроенные. Зачем им конфликтная страна? Зачем вообще такая обуза – в виде современной Украины? У страны до сих пор нет дееспособного правительства, в парламенте – полный раздрай. Даже одобрить решение о вступлении Украины в Атлантический альянс... Если такое решение, естественно, примет руководство Украины, нынешняя Рада просто не способна.
– Почему? – подтолкнул Кочкин вопросом задумавше-гося профессора.
– Потому, что в стране, практически, нет экономики. А главное – нет внутреннего единства, которое бы позволило в короткий срок восстановить хозяйственный комплекс. Общество расколото. Отсюда – раскол Рады. Украина сегодня – падающая страна. Её придётся содержать. Средства, которые обещают Соединённые Штаты, Евросоюз и прочие спонсоры вроде Международного валютного фонда и Всемирного банка... Их не хватит даже на оплату газа. А ещё – проценты по долгам. Повторюсь: Украина и для НАТО, и для ЕС – обуза, а не приобретение. 
– Если это такая обуза, почему же российские политики, в том числе, на самом высоком уровне, считают, что место Украины – в Таможенном союзе и, более того, в перспективе – в союзном государстве? Нам-то зачем падающая страна?
– Говоря высоким штилем, это цивилизационная обя-занность России – помочь Украине. А если просто – мы не можем бросить братский народ в беде. Это понимают почти все в России и очень многие в Украине. Последние события, я имею в виду войну на юго-востоке... Они ведь пробудили не только  коллективное бессознательное русскоязычных антифашистов на Украине, но и коллективное бессознательное в российском обществе. В России сегодня совершенно иначе сейчас смотрит на происходящее в мире, на свою миссию. На то, что хорошо, а что плохо, кто друзья, кто враги. Наступило, знаете ли,  прояснение сознания.
– Сегодня говорят о крахе американского проекта в Украине. Ваше мнение?
– Соединённые Штаты, конечно, просчитались. Изна-чальный американский сценарий был достаточно прост и эффективен. Он заключался в смене режима на Украине, в приходе к власти проамериканских сил, которые будут одно-значно настроены антироссийски. И которые, по задумке наших заокеанских партнёров, приведут всю страну целиком в НАТО. Тогда Украина превратилась бы в плацдарм для размещения войск, флота и так далее. Этот сценарий сорвали крымские события. Сейчас он окончательно разваливается. Конечно, в Америке разочарование огромное. Не случайно послом Соединённых Штатов в Киеве назначена дипломат не первого, и не второго ряда, госпожа Мортимер, у которой лишь небольшой опыт консульской работы в Узбекистане.
– А в чём причина краха американского проекта?
– Запад втянулся в игру, совершенно не понимая, с чем и с кем он имеет дело. Не понимая, что такое Украина, что такое русские на Украине, какое значение для Украины имеют отношения с Россией. Подчеркну: хорошие отношения с Россией. Таким образом, крах проекта вызван полным незнанием истории русско-украинских связей. Американские стратеги не могли просчитать... Да им даже не могло прийти в голову, что они пытаются разорвать единый этнос! Вот и всё.
– В этой связи вопрос, Вячеслав Алексеевич, такой... Война в Украине охладила российско-американские отноше-ния, подорвала в какой-то степени имидж нашей страны. Как будем его восстанавливать?
– Имидж – дело наживное. Но вообще-то, чтобы у Рос-сии был хороший имидж на Западе и в глазах американской элиты, Россия должна просто исчезнуть как самостоятельная держава. Вот когда она распадётся – тогда к ней будет хорошо относиться. Улучшать имидж таким путём мы не станем.
Когда интервью подошло к концу, а Кочкин допил чай, Никитин дал визитку с телефоном и адресом электронной почты в Думе. И попросил, если не затруднит, прислать готовый текст. Он не собирается редактировать интервью, но некоторые нюансы можно будет, так сказать, прочертить отчётливее. Кочкин заверил, что без одобрения Никитина интервью в печать не пойдёт и ещё раз покосился на книги.
– Хотите, подарю последнюю книгу? – спросил Ники-тин.
– Да! – простодушно сказал Кочкин. – Спасибо!
Никитин снял с полки толстенный том, сделал надпись на форзаце и протянул журналисту. «Славянская матрица»... Кочкин чуть не уронил том – он оказался тя-жёлым.
– А вы как думали! – Никитин засмеялся и помог затол-кать книгу в сумку. – Мысли много весят...
Пёс по-прежнему лежал у крыльца – только глаз скосил.
– Служи верно, собакин, – сказал ему Кочкин и пошёл к старой «шкоде», которую бросил у ворот дачи.

30. Своё никому не отдадим!
– Вы сегодня при полном параде, – сказало Наше Геста-по. – Вон, какой костюмчик...
– А вы хотите, чтобы русский писатель в обносках хо-дил? – спросил Разин. – Не дождётесь, Валерий Степанович.
– Удивительная метаморфоза, просто другой человек.
– Надел котелок, – вполголоса запел Разин, – вместо тросточки – стек, и шепчутся дамы: да это же просто другой человек... А я – тот же самый!
– Вот именно, – сказала Семисотова.
Она нервно перебирала бумажки на столе.
Разин не стал с ней пикироваться – что взять с бедной идиотки... Сегодня он нарушил собственный дресс-код, кото-рый про себя называл «шляпа, трусы и валенки». Это когда из шкафа берут всё, что под руку попадётся. Лишь бы не рваное и желательно не очень мятое. Сегодня он пришёл в фонд в тёмно-серой двоечке в тонкую белую полоску, в бордовой рубашке и при лиловом галстуке. Наряд дополняли светло-серые мокасины.
– Вообще-то всё в тон, вам не откажешь в некотором вкусе, – продолжало трепаться Наше Гестапо.
– Вкус у нас есть, – согласился Разин. – Денег, правда, не всегда хватает, а вкуса навалом.
– Носочки немного подгуляли. Не совсем в гамме.
– Носочки, Валерий Степанович, настоящий джентль-мен подбирает по цвету трусов. Хотите, покажу?
– А нельзя ли без пошлятины? – вякнула Семисотова.
Разин вскинул руки, сдаваясь.
– Интересуюсь, – продолжал нудеть Борщов, – сами галстучек выбирали, или... Консультантка какая?
– И не одна. По штуке на каждый предмет одежды, включая... Молчу. Сами понимаете, Валерий Степанович.
– Можно подумать! – фыркнула Семисотова.
– Я слышу ревность в вашем голосе, Наталья Борисовна. Это нехорошее чувство, недостойное интеллигентного человека. Тем более что мы на службе, а я принципиально не поддерживаю служебные романы.
Семисотова треснула кипой бумажек по столу, схватила пачку сигарет и выбежала вон.
– Зря вы с ней так, – пригорюнилось Наше Гестапо. – Между нами, Владислав Георгиевич, несчастная женщина...
– Ну, да, – нахмурился Разин. – А у меня счастья – пол-ные штаны. Ладно.  Пойду, извинюсь.
На круглые столы в фонде его сотрудников пускали се-лективно – только если тема сборища отвечала проекту, ко-торым они занимались. Или если сторонних экспертов ока-зывалось меньше, чем позволяли приличия. Тогда люди фонда заполняли бреши. Но не за столом, а на приставных креслах вдоль стен. Только Разин ходил на все мероприятия, и у него было своё законное место в середине стола. Так сложилось в первые месяцы работы в фонде – он сразу заявил Орлову, что не намерен крючиться в углу и записывать ход мероприятия на коленях.
Семисотова курила на крылечке и смотрела во двор с отрешенным лицом. Разин буркнул какие-то слова примире-ния, примостился рядом и достал сигареты.
В тесном дворе фонда поддержки гражданских инициа-тив на высохших клумбах стойко цвели астры – жёлтые и красные. Первая декада сентября выдалась очень тёплой – почти как в середине июля.
С утра во дворе и у забора фонда собиралось автомо-бильное стадо. Среди строгих экипажей выделялся «сарай» отставного генерала Закирова – «хаммер», выкрашенный во все цвета камуфляжа и с широкой красной полосой через всю крышу.  Служители дорожной Фемиды иногда из чистого любопытства тормозили машину и спрашивали, почему она так раскрашена. «Вот ты лейтенант, и штаны у тебя синие, – отвечал Закиров. – И на машине твоей синяя полоса. А я генерал. Штаны у меня соответствующие. И машина должна быть цвета штанов». Он состоял военным экспертом в десятке общественных и правительственных организаций и потому не выкисал с круглых столов и телепередач. Специалист в области радиационной, химической и биологической защиты, генерал бестрепетно обсуждал любые проблемы – от использования арктического шельфа до самоопределения полинезийских островов.
– Надо идти, – вздохнула Семисотова, глянув на крохотные часики на запястье. – Интересно, надолго сегодня?
И ушла, не дождавшись ответа. Разин докурил и тоже двинулся на второй этаж.
Почти весь зал заседаний фонда, узкий и длинный, за-нимал монументальный стол, который мог бы выдержать и генеральский «хаммер». Свежий воздух в зале поддерживали кондиционеры. Окна закрывали тяжёлые шторы, но было светло от потолочных ламп.
 У стены на сервировочных столиках возвышались ги-гантские, похожие на ракеты, термоса с чаем и кофе. Возле них возлежали на жостовских подносах горы бутербродов с твёрдым сыром, красной рыбой и ветчиной. Смерть от исто-щения, таким образом, участникам круглого стола не грози-ла. Традицию кормить гостей на мероприятиях ввёл когда-то академик Егор Пантелеевич Горбатов, номинальный глава фонда. И эту замечательную традицию блюли свято. Так же свято по традиции «освещали» круглые столы –  у двери возились телевизионщики с двух государственных каналов. Сюжет пойдёт в новостные передачи, и за красивым зубчатым забором средневекового памятника архитектуры в центре Москвы будут знать, что доброхотные средства фонд тратит с толком.
Глава думской фракции «паровозов» Алексей Иванович Кондрашов вооружился пластиковой тарелкой с бутербродами всех категорий и двумя чашками кофе и свалил всё на стол заседаний перед собой. Сидящий рядом генерал Закиров повторил маневр депутата, исключив, правда, как правоверный мусульманин, бутерброды с ветчиной. Теперь два крупных деятеля отечественной политики выглядывали из-за бутербродных холмов, как хомяки из мякины. Академик Гаврилов, аскет духа и плоти, ограничился чашечкой чая. Он рассматривал свежий номер «Российской газеты», где было напечатано его интервью. Напротив академика и сел автор интервью, пытаясь по бесстрастному лицу Гаврилова определить его отношение к напечатанному. В журналистике Разин работал много лет, но каждую свою публикацию воспринимал с тем же трепетом, как и в начале карьеры. Понимал, что для профессионала такое волнение – глупость, но не мог ничего с собой поделать.
– Прекрасно, – наконец вынес вердикт Гаврилов. – Как говорят в ваших кругах, уменье не пропьёшь.
– В наших кругах говорят, – улыбнулся Разин, – мастер-ство не пробухаешь. Спасибо за высокую оценку моего скромного труда, Геннадий Максимович. Надеюсь, ещё вы-ступим дуэтом.
– Обязательно, – кивнул академик и встал, потому что кто-то из новоприбывших гостей полез обниматься.
В зал вошли Борщов и запыхавшийся Головинский. Он помахал Разину. Затем появилась Семисотова, оживлённо болтающая с усатым верзилой в красно-синей клетчатой рубашке. Вот уж кто не подозревал о дресс-коде... Семи-сотова пыталась на ходу кокетничать с усатым. Коллеги и клетчатый незнакомец уселись напротив большого стола, у стеночки. Наше Гестапо сложило руки на коленях и напусти-ло на лицо выражение глубокого интереса к происходящему, хотя ещё ничего, по большому счёту, и не происходило. Семисотова зачем-то достала диктофон, блокнот и ручку, а Головинский уставился в потолок и принялся зевать.
– А я вас знаю, – сказал Разину сосед.
Разин покосился. Суховатый мужик в неприметном ко-стюме, примерно одного с ним возраста. Если бы не синие глаза и пушистые усы, взгляду не за что зацепиться.
– Вы – Разин, – продолжал сосед. – Видел в Интернете ваш памфлет о двух собаках.  Жёстко, но справедливо.
– Спасибо на добром слове, – сказал Разин.
– Когда-то с удовольствием читал ваши фельетоны в «Литературной газете», – продолжал сосед. – А я Приходько... Бывший спецкор «Комсомолки». Мы работали в одно время, но как-то не пересекались.
– Ничего удивительного, – пожал плечами Разин. – Я служил в литературной прессе и общался, в основном, с нашими титанами слова. С коллегами из общественно-политических изданий, действительно, почти не пересекался.
– А на кого работаете сейчас?
– На нашу «фигу». То есть на фонд.
– Выходит, хозяин мероприятия? – оживился политолог
– Скорее, дворник хозяина, – усмехнулся Разин
– В каком смысле?
– Ну... вы тут сейчас словами насорите, цитат набросае-те. А мне потом это всё подметать.
– Отчёт писать? Знакомо... – вздохнул Приходько.
– Вы тоже на кого-то работаете?
– Числюсь независимым консультантом. Занимаюсь помаленьку политологией.
– Кого независимо консультируете, если не секрет?
– Консультирую украинский политикум. Я из Киева. Шесть часов назад пил кофе в Борисполе. У вас кофе лучше.
Разин напрягся – этот был тот самый украинец, о кото-ром говорил ему Орлов. Тот самый хохол, ради которого и затевался сегодняшний круглый стол. Не часто в стенах фонда устраивался спектакль для одного зрителя. Во всяком случае, Разин помнил только один прецедент, когда на круглый стол в фонд пригласили председателя народного Хурала одной маленькой среднеазиатской республики и почти весь Институт востоковедения Академии наук. Три часа востоковеды вещали о вековой дружбе великого русского народа и почти такого же великого народа маленькой республики, о связи культурных традиций, о единстве перед лицом глобальных вызовов, о сотрудничестве в экономике и союзничестве в обороне общих рубежей. Через месяц об этом круглом столе забыли даже его участники. Но в это же время руководство республики отказало американцам в размещении авиабазы на своих солончаках. Хотя раньше к этому всё шло, и денег заокеанские летуны  предлагали немерено. Победила дружба с русским народом и несокрушимая логика науки.
– Одно странно, – сказал Приходько. – Судя по объяв-ленной повестке, речь пойдёт о природных ресурсах России. Причём тут я? Тем более что никогда не занимался всей этой экологией... Но меня почему-то пригласили. Оплатили дорогу, гостиницу и выступление. Гостиница мне не нужна, я остановится у тёщи. Если не выступлю, деньги не потребуют назад?
– У нас это не практикуется, – сказал Разин. – Можете не выступать, если не хотите. А пригласили вас, думаю, именно потому, что вы консультируете политикум. Наш фонд тоже не занимается чистой экологией или природными ресурсами. Наша задача – рассматривать все проблемы в экспертной, аналитической плоскости... И тут без политики, как вы понимаете, не обойтись. Кстати, меня зовут Владислав.
– Фёдор, – протянул руку Приходько. – Без политики не обойтись... Я это понял, увидев господина Кондрашова. Это ведь Кондрашов там – с бутербродами?
– Он, – кивнул Разин. – Постоянный наш участник Алексей Иванович Кондрашов. Всегда выступает.
– Тут как-нибудь записывают выступления?
– Обижаете, конечно, записывают. И не как-нибудь, а в лучшем виде. Через сутки вам пришлют на электронную по-чту полную стенограмму. А распечатанные доклады – в па-почке перед вами.
Приходько раскрыл папку, достал кипу листов и воору-жился очками.
Но не успел ничего прочитать.
– Здорово, Фёдор! – буднично сказал Мещанинов. – Отойдём в уголок...
Он был в строгом костюме с модным галстуком и с вы-ражением высокой  ответственности на челе. Даже длинные волосы, уложенные на косой пробор, не снижали впечатле-ния государственного величия от облика Мещанинова.
– А ты что здесь делаешь, – спросил Приходько, вы-бравшись из-за стола. – Или тоже что-то понимаешь в воде?
– Чего в ней понимать... Наливай да пей. У тебя какая программа пребывания в столице?
– Вот, посижу на круглом столе. Послезавтра иду на пе-редачу к Дроздову. Потом – домой.
– Жаль... Я в Астану лечу. Несколько дней прокручусь там. Хотелось бы наши дела обсудить... Ну, да ладно. В двух словах. Пока нужна хорошая трепетная статья в самом ти-ражном издании Украины. Критика правительства за мед-ленные шаги в подъёме промышленности и сельского хозяйства, призывы искать помощи у братского русского народа и прочее. Ну, как ты умеешь... И чем быстрее, тем лучше.
– Это уж как получится, – вздохнул политолог. – Сроки диктовать не могу – я в редакторском кресле не сижу.
– Надо, чтобы получилось, Федя. Теперь это твоя рабо-та. Ты за неё, извини, зарплату получаешь. 
– Могу вернуть...
– Это детский разговор, – отмахнулся Мещанинов. – Прояви сметку, хватку, нахальство. В конце концов, исполь-зуй связи со своим бывшим клиентом. А Ксюхе привет!
Он пошёл на другой конец стола и подсел к генералу Закирову. В качестве гонорара за возможность общения с ним сдёрнул бутерброд с генеральской тарелки.
Зарплата, меланхолично подумал Приходько, возвра-щаясь на место.  Тридцать сребреников... Оставалось уте-шаться, что он оказался частью фантасмагорического проекта, этакой шестерёнкой в странном механизме, и потому имел возможность наблюдать работу этого механизма изнутри. Хотя бы наблюдать, если не получалось контролировать. Впрочем, хлопнуть дверью можно в любой момент... Зарплата!
– Оказывается, вы знаете Мещанинова? – оторвал его от самобичевания Разин.
– Кто не знает Мещанинова, – вздохнул политолог. – Я с ним учился. В одной комнате общежития грыз один кусок хлеба на двоих. Теперь вот изжога... Шутка!
Гости между тем прибывали. Депутаты, чиновники, представители академических институтов и публицисты. И даже протоиерей с подвязанной косичкой и большим наперсным крестом на лёгкой чёрной рясе. Многих Разин знал и раскланивался с ними через стол. Вскоре осталось только два свободных места во главе стола. Телевизионщики засуетились, в дверь вошёл Орлов, а за ним – аккуратный господин в строгом синем костюме. Георгий Викторович Голицын из президентской администрации, собственной персоной. Они уселись на свободные места, и Орлов выложил перед собой инструменты регламента, как он их называл, – судейский молоток с деревянной шайбой и двое песочных часов. Одни часы отсчитывали пять минут – на доклады, другие – две минуты, на выступления. Часы Орлов выставлял слева и справа, а молоток – посредине. Когда оратор перебирал время, ведущий стучал молотком и показывал на часы – те, что побольше. Если оратору удавалось уговорить продлить выступление, Орлов запускал двухминутные часы. Этот забавный порядок управления дискуссиями озадачивал только новичков, но и они быстро к нему привыкали. Разин десяток лет наблюдал манипуляции брата с инструментами регламента и временами мечтал: Орлов забывается и бьёт молотком по стеклянным колбам часов. Но вице-президент фонда никогда не промахивался.
Итак, первые лица уселись, Орлов стукнул молотком и включил микрофон.
– Уважаемые коллеги, приветствую вас в стенах нашего фонда. Сегодня мы обсуждаем весьма злободневную тему: природные ресурсы России и перспективы их истощения. С докладом выступает Геннадий Максимович Гаврилов. Он просил десять минут. Нет возражений? Возражений нет. У нас два содоклада. Директор департамента прогнозов министерства водного хозяйства Овидий Исаакович Гольц доложит, что делает министерство для сохранения нашего природного богатства. О конфликтогенных аспектах истощения природных ресурсов расскажет известный эксперт Бари Сабитович Закиров. По пять минут. На выступления, как всегда, две минуты. Если очень интересно – добавляю ещё минуту. Подведёт итоги дискуссии заместитель руководителя управления Администрации президента по взаимодействию с субъекта-ми Федерации Георгий Викторович Голицын. Попрошу, кол-леги, быть предельно корректными. Нас слушают два канала телевидения, плюс представители «Парламентской газеты», «Ведомостей» и «Вестника».
Орлов обвёл взглядом присутствующих, остановился на Приходько.
– Сегодня в работе круглого стола участвуют наши старые партнёры из Фонда Конрада Аденауэра. По ходу дискуссии я их представлю. А также гости из ближнего зарубежья. Это Фёдор Андреевич Приходько из братской Украины, Мухаммаджон Шомансурович Джабборов из такого же братского Таджикистана и Александр Петрович Конобеев из Кыргызстана. Тоже братского, подсказывают... 
К уху Орлова прильнула одна из девушек свиты, обычно прячущаяся за термосами с кофе и чаем, и что-то прошептала.
– Небольшая накладочка, – улыбнулся из-под усов вице-президент фонда. – Господин Джабборов пока не прибыл. Наши московские пробки, сами понимаете. Надеюсь, гость из Таджикистана прорвётся и успеет поговорить о наболевшем.
Не прорвётся, подумал Разин. Приглашение Джабборо-ву в Душанбе, действительно, послали, но не гарантировали оплату расходов. Отчего гость из братского Таджикистана ехать в Москву раздумал. Орлов об этом, конечно, не знал. Да и не царское это дело – вникать во все тонкости организации мероприятий фонда.
– Итак, Геннадий Максимович, вам слово, – взмахнул молотком Орлов.
Академик подул в микрофон:
– Пожалуйста, первый слайд...
На стенке в торце зала засветился большой экран, по-явилась картинка: широкая водная гладь с одиноким белым корабликом, зелёные берега и просторное синее небо, не за-ставленное домами и мостами.
– Это типичный русский пейзаж, –  прокомментировал Гаврилов. – Течёт река Волга, как в песне поётся... Или Ени-сей, что не существенно. Ещё каких-то сто лет назад, что по историческим меркам – одно мгновение, такие же пейзажи мы могли наблюдать в Европе. Однако сегодня европейские картины природы существенно изменились. Второй слайд...
На экране возникла река, берега которой покрывали дымящиеся трубы. Казалось, воды, окрашенные закатным солнцем в рыжий цвет, прорываются сквозь густую решётку.
– Можно представить, – продолжал академик, – какой наваристый химический суп в этой реке. Наверняка, вся таб-лица Менделеева... Эту воду не только нельзя пить – в ней опасно купаться и даже стирать бельё.
Ещё несколько картинок: Африка, Центральная Азия, Северная Америка... Чёрные озёра, пересохшие русла рек, рас-трескавшиеся солончаки, мёртвый лес.
– Через десять лет мир столкнётся с тяжелейшей про-блемой нехватки воды. А это обострит другую проблему – голода. Ведь для производства одной тонны зерна, например, нужно десять тонн воды. Овощные культуры требуют ещё большего количества влаги. Когда едите огурец или арбуз, помните, что это, практически, вода. На производство продовольствия идёт более семидесяти процентов всей воды, которую из природных источников забирает мировая экономика. Огромное количество воды нужно в нефтехимии, в металлургии. Чтобы выпустить тонну целлюлозы, необходимо двести тонн воды! Я уж не говорю о теплоэнергетике, которая без воды в принципе не может работать. Таким образом, пресная вода и сегодня, и в будущем является критическим фактором развития мировой экономики. Не будем забывать, что воду нельзя заменить ничем. Кончится нефть – перейдём на ветровую, солнечную, приливную или термальную энергетику. На навозный газ, в конце концов! А кончится вода...
Гаврилов развёл руками и уронил голову.
Собрание несколько секунд молча сопереживало ака-демику. Он встрепенулся и продолжал:
– Вернёмся к проблеме голода. Мировой кризис с водой повлечет нехватку продовольствия. Население Земли растёт, оно хочет всё лучше кушать. Такая у человечества простительная страсть. Но улучшать структуру питания – значит, увеличивать производство зерна. А зерно нужно, чтобы кормить скот и птицу. Однако ресурсы воды на Земле ограничены. Приведу всего несколько любопытных цифр. Общие запасы воды на нашей планете составляют около полутора миллионов кубических километров, однако девяносто шесть процентов приходится на мировой океан с солёной водой. Пресная вода составляет всего два с половиной объёма гидросферы, но и она законсервирована почти вся в полярных льдах. В распоряжении человечества остаётся треть процента от общего количества воды.
На экране выскочил слайд: 0,3 процента – огненными цифрами на синем фоне.  Один из участников заседания, по-жилой и толстый директор департамента прогнозов, потя-нулся к стоящей перед ним бутылке с водой. Разин заметил этот маневр и подумал: на всю жизнь не напьёшься... И тоже захотел пить, но перемогся.
– Через десять лет, – продолжал вещать Гаврилов, – во-ды для экономики не останется. В Европе свободной воды уже нет. Острейший дефицит её в Индии и Китае. На грани катастрофы находятся страны Северной Африки и Ближнего Востока. К сожалению, в тяжёлом положении и наши соседи из стран Центральной Азии, бывшие республики Советского Союза. Расход воды на душу населения в некоторых странах Ближнего Востока находится значительно ниже санитарных норм. И в некоторых пикантных ситуациях приходится обходиться песком. Благо его там хватает. Однако есть три страны, которым пока не грозит безводье. Это Канада, Бразилия и наша матушка-Россия. Общее потепление климата вызывает рост испаряемости с поверхности океа-нов, что ведёт к росту осадков. Благодаря этому общая тенденция ресурсов пресной воды в нашей стране повы-шающая.
Далее академик на фоне мелькающий слайдов начал сыпать цифрами. И в конце доклада сделал вывод: раз Гос-подь в неизреченной милости своей даровал России такое богатство, как огромные запасы питьевой воды, то надо по-хозяйски распорядиться Божьим даром. Россия может торговать водными ресурсами. Но не разливая её по бутылкам, как думают некоторые сограждане, а наращивая производство водоёмкого, как выразился академик, продовольствия.
– У нас есть все шансы занять первое место в мире на зерновом рынке! Для тех, кто не знает: перед Первой миро-вой войной Россия была лидером на этом рынке, поставляя за рубеж почти половину мирового экспорта пшеницы. Однако даже по сравнению с восьмидесятыми годами двадцатого века у нас сократились втрое площади орошаемого земледелия. И не потому, что не стало воды, а потому что в стране наступил, миль пардон, большой бардак.
Появился очередной слайд: степь, прочерченная сухим бетонным каналом. На дне его валялись комья грязи, шары перекати-поля и дохлая собака. В некотором отдалении стояла полуразрушенная кирпичная будка без крыши, над которой угрожающе наклонился столб электролинии.
– Оросительный канал в волгоградском Заволжье, – прокомментировал Гаврилов. – Наши дни. Когда-то здесь на полях орошаемого земледелия собирали по шестьдесят цен-тров пшеницы с гектара. А какая росла кукуруза! Вода обес-печивала надёжные и постоянные высокие урожаи зерновых и кормовых культур в зоне засушливого земледелия. Это же полупустыня, коллеги! Не Сахара, конеч-но, но полупустыня. А мы пшеничку растили! Денежки вкла-дывали в обустройство этой неласковой землицы. Теперь же орошаемое земледелие тут приказало долго жить. Воды в Волге хватает, но качать её оттуда нет возможности. Какие-то идиоты, опять же миль пардон, так задрали тарифы на электроэнергию, что никакой доход от пшеницы не воз-мещает расходы на работу насосов. Тут бы нашему правительству стукнуть кулаком по столу и призвать энергетических монополистов к порядку. Впрочем, я ушёл от темы...
Далее академик подчеркнул, что несмотря, миль пар-дон, на бардак, у России остаются большие козыри в мировой игре. Воды у нас – хоть залейся. Только не надо делать глупостей: не размещать водоёмкие предприятия там, где воды мало, не осушать торфяники, не загрязнять воду, постоянно помня, что она становится стратегическим ресурсом страны. А главное, надо срочно провести ревизию всех водных запасов. Надо посмотреть, где можно собрать воду в хранилища, как перебросить часть стока европейских рек на засушливые земли южной России. Уже сегодня необходимо разработать государственную программу по сохранению водных ресурсов, причём эта программа должна быть, с одной стороны, долговременной по форме, с другой стороны, мобилизационной по содержанию. Моби-лизационной! Далее академик скромно добавил, что контуры такой программы он обозначил в памятной записке на имя министра водного хозяйства страны.
– Мы не должны забывать, что вступаем в эпоху гло-бальных конфликтов за ресурсы, – подвёл итоги Гаврилов. – Газ, нефть, уголь, вода – вот наше богатство. Можете не со-мневаться: кто-то обязательно потребует у нас поделиться этими богатствами. Пощёлкает зубами возле нашего пирога. Не сегодня, так завтра. Мы должны быть готовы не только защитить своё добро, но и продиктовать условия распреде-ления ресурсов. А ещё мы должны очень грамотно работать на земле. Знаете ли вы, почему погибла цивилизация Двуре-чья, колыбель современного человечества? Она погибла из-за неверно устроенных систем орошения, которые в поймах Тигра и Евфрата трудолюбиво прокладывали на протяжении веков. Произошло вторичное засоление почвы, и на ней перестали расти продовольственные культуры. Кушать стало нечего! Мы должны помнить этот урок.
На фоне эмоционального выступления академика Гав-рилова содоклад директора департамента министерства природных ресурсов показался настолько нудным, что Разин почти сразу же задремал. Зато Приходько внимательно выслушал рапорт Гольца о мероприятиях по сбережению ресурсов и даже законспектировал его за-ключительную часть:
– В министерстве изучена памятная записка Геннадия Максимовича, которую он представил нашему министру. Мы с большим пониманием отнеслись к идее ревизии водных ресурсов Российской Федерации. В настоящее время идёт мониторинг ситуации, разработка поэтапной программы изучения объёмов запасов водных ресурсов и возможностей их концентрации. Мы, конечно же, понимаем, что в этой программе, кроме экономической, есть и большая политическая составляющая. Поэтому программа после соответствующей проработки и утверждения в правительстве будет представлена руководству страны для принятия решения.
– Спасибо, Овидий Исаакович, – сказал Орлов. – Вопро-сы будем задавать после второго содоклада. Слово Бари Сабитовичу Закирову, нашему военному эксперту.
Тут Разин проснулся – он любил слушать генерала. Тот говорил духоподъёмно и образно.
– Не так давно, дорогие друзья, на Ближнем Востоке ед-ва не началась война между Израилем и Иорданией из-за во-ды. Между нами говоря, у этой Иордании кишка тонка вое-вать с Израилем, но, как говорится... Факт имел место. А там речки, этого Иордана... Ишаку по колено! Вот такое дело. По-нятно, что у Израиля хватает причин раздражать своих сосе-дей, но спор из-за воды входит в первую тройку таких раз-дражителей. Пошли дальше... Турция уже сорок лет стремит-ся зарегулировать воды Евфрата. С середины семидесятых годов прошлого века здесь построено пять гидроэлектро-станций – Кебан, Каракая, Ататюрк, Биречик и Каркамис. Это позволило не только значительно улучшить электроснабжение юга страны, но и ввести в действие почти два миллиона гектаров орошаемых площадей. Вот откуда турецкие помидоры! В эти же годы свой проект строительства гидроаккумулирующих и ирригационных мощностей на Евфрате начала осуществлять Сирия. Решили не отставать от соседей. Были построены гидростанции Тишрин, Табка и Аль-Баас. В результате Ираку почти не осталось воды из Евфрата. Понятное дело, возмутились, замахали кулаками и пригрозили разбомбить сирийскую плотину Табка. Правда, это было в 1975 году, когда у власти в Ираке находился наш большой друг Саддам Хуссейн. Тот бы разбомбил, сами понимаете... Вот такое дело. Но до сих пор отношения между тремя странами очень напряжённые, буквально на грани войны. Именно из-за воды. Турция разработала проект строительства гидростанций и на реке Тигр, которая, как и Евфрат, формируется в её горных районах. Однако до сих пор этот проект остаётся на бумаге – турки просто боятся, что в таком случае дело действительно может дойти до войны. А оно им надо? С курдами своими разобраться бы... Однако если на Тигре начнут строить пло-тины – Ираку тогда вообще ничего не достанется. Вот такое дело. Хотя, с другой стороны, Ираку сейчас не до войны за воду – выжить бы, как государству. Спасибо друзьям из Соединённых Штатов – они натащили в Ирак столько демократии, что там теперь воюют все, кому не лень. Но это отдельный разговор. Передвинемся в Африку...
Тут генерал сделал паузу и основательно напился из бутылочки. Вероятно, представив, как жарко в Африке.
Приходько наклонился к Разину:
– В программе записано, что Закиров – генерал-майор. Не знаете, каких войск?
– Химической и радиационной защиты.
– А почему он говорит про воду?
– Генерал может говорить и про клонирование челове-ка, – улыбнулся Разин. – Широчайшего ума человек... Вообще наши эксперты делятся на две категории: очень узкие специалисты, и очень широкие. Узкие специалисты интересны только им самим, а широкие иногда несут ахинею. В любом случае, какие-то любопытные идеи они высказывают. Наша задача – эти идеи зафиксировать и донести куда надо.
– А куда надо? – улыбнулся политолог.
– Да ладно вам, Фёдор, – отмахнулся Разин.
Закиров тем временем напился и продолжил:
– Итак, Африка. Здесь в бассейне реки Нигер тоже суще-ствует напряжение. Все государства, находящиеся ниже по течению, боятся, что выше лежащие товарищи построят плотину и зарегулируют сток Нигера. Это для них постоянный кошмар. Вот такое дело. Я бы мог продолжить примеры, но и названных, думаю, достаточно. На повестке дня – интенсификация миграции, обусловленная нехваткой воды. Тут наши учёные сделали прогнозы. Я понимаю, что прогнозы – дело неблагодарное. Синоптики говорят, будет ясно, мы бросает зонтик дома, а на улице начинается гроза. Но это к слову. Так вот, по прогнозам уже к 2025 году в мире появится до трёхсот миллионов мигрантов, которые побегут со своей земли из-за нехватки воды. Куда они побегут? Туда, где есть вода. А что такое триста миллионов? Это, представьте на минутку, население Соединённых Штатов Америки, третьей страны в мире по численности населения после Китая и Индии. И вот целая Америка бегает по миру и ищет, где бы напиться! Как вам такая перспектива? Тут наш академик Геннадий Максимович уже сказал, что нехватка воды вызовет голод. Поэтому такая Америка будет бегать по миру и искать не только, где бы напиться, но и где бы немножко поесть. Повторяю вопрос: куда побегут мигранты? Отвечаю: в Россию. Понятно, не только в Россию, но и в другие благополучные страны. Однако в Россию в первую очередь. Конечно, международные организации, в том числе и ООН, будут искать выход. Ну, выпустит десяток резолюций... А много ли можно припомнить случаев, чтобы эти резолюции выполнялись? На мой взгляд, ООН давно пора разгонять. И нечего нам деньги тратить на субсидирование этой болтологии. Но вернёмся к мигрантам. Мы тут спокойно спим, а в дверь ломятся и просят хлебца. Хорошо, если просто стучат и надоедают... А если дверь начинают то-пором открывать? Что нам делать, господа хорошие, в такой ситуации? Поэтому предлагаю к программе министерства водного хозяйства, о которой чуть выше говорил ответственный работник, подключить и наше министерство обороны. Надо разработать меры по защите природных ресурсов страны – вплоть до колючей проволоки на границе и полётов беспилотников для мониторинга приграничной ситуации. Вот такое дело... Кусок хлеба и чашка чая в нашем доме должны быть надёжно защищены!
Генерал треснул кулаком по столу – все вздрогнули.
– Спасибо, Бари Сабитович, – сказал Орлов. – Как всегда, захватывающе интересно. Теперь давайте подискутируем. Первым в прениях записался наш уважаемый руководитель фракции партии российского возрождения в Государственной Думе Алексей Иванович Кондрашов. Его тоже будет интересно послушать. Особенно в связи с предложениями, которые он высказал на пленарном заседании нижней палаты парламента. Прошу, Алексей Иванович. Но не забывайте – у вас две минуты. В противном случае отключу микрофон.
– А мне не привыкать, – сказал Кондрашов, отгребая в сторону уцелевшие бутерброды. – Мне постоянно грозят отключить микрофон. Однако правда сильнее. Проект за-кона об усилении охраны природных ресурсов Российской Федерации лежит в раздаточных папочках, и каждый может с ним познакомиться. Наша партия, как всегда, чутко уловила требование времени и очень оперативно отреагировала. Не надо так на меня смотреть, Павел Лаврентьевич! Я не занимаюсь саморекламой, а показываю реальную обстановку на политическом поле. Остальные партии только теперь закудахтали: ах, ресурсы, ах, ресурсы! А мы давно и планомерно занимаемся борьбой за хозяйское отношение к природным богатствам.  страны. Если это не так, пусть мне плюнут в глаза! Более того, совсем недавно я предложил, и многие, здесь сидящие, уже знают, построить на Днепре сеть водохранилищ. Только не надо из меня делать ненавистника Украины! Она всё больше отвора-чивается от России. То есть, это проблема не наша. И вот, раз Украина не хочет с нами дружить, её так и надо рассматри-вать – как враждебно настроенную страну. Хорошо, готов уточнить: как потенциально враждебную. А раз так, её надо оставить без нашей воды. Я тут был в Европе... Они там умываются из раковин! Напустят литр воды – и умываются. Экономисты! Вот пусть и на Украине учатся так умываться. А поскольку раковин в ихних хатах нет, пусть умываются из гранёных стаканов. Турки молодцы! Нагородили плотин и пользуются своей водой. Надо с турок брать пример. Свою воду никому не отдадим! Конечно, мы ведь не звери какие... Но Геннадий Максимович очень верно сказал: это нам Господь дал такое богатство. И пусть никто не ходит... по нашему подъезду с топором. У нас найдётся, чем дать по су-салам любителям нашей воды! То они хотели чуть ли не бесплатного газа, теперь нашу воду не дают нашему же Кры-му! Пора это безобразие остановить. Не хотят по-хорошему, надо с ними по справедливости. Вот и весь сказ.
Он повернулся с сидящим у стенки журналистам и по-грозил пальцем:
– Попрошу в газетах не выворачивать мои слова наизнанку! А не то буду со всеми судиться. У вас не хватит штанов на штрафы.
Кочкин сделал морду номер один и клятвенно прижал руку к сердцу.
– У вас всё, Алексей Иванович? – спросил Орлов.
– Нет, не всё. Время ещё есть, песок вон сыплется.
– Высыпался. Да и вы сами произнесли: вот и весь сказ.
– Это фигура речи. Вот и весь сказ – это про воду. А у меня есть и другие соображения. Попрошу ещё минуту.
– Ну, пожалуйста... И не забывайте о регламенте. Другие тоже хотят высказаться.
– Вот другие соображения. Насколько мне стало известно, руководство Белоруссии не разделяет моих предложений. Оно не хочет оставлять своих южных соседей без воды. А может, само боится, что строительство нашей платины в верховьях Днепра будет угрожать ресурсам Белоруссии. И не зря белорусский президент уже заявил...
– Извините, Алексей Иванович, – вмешался Орлов. – Вынужден вас перебить. Вы постоянно используете старое название – Белоруссия. Это не политкорректно.
– Такой я не политкорректный, – не стал дальше слу-шать Кондрашов. – Белоруссия, Молдавия, Киргизия – и так далее. Всегда так говорил и буду говорить! Мы же не говорим юэсэй! Мы говорим Соединённые Штаты Америки. И никто не обижается. Как удобно русскому уху – так и надо произносить. Вы сами, Павел Лаврентьевич, попробуйте выговорить Таллинн, как положено по эстонским правилам!
– Ваше время окончательно вышло, Алексей Иванович, – показал вице-президент Фонда на песочные часы.
– Никакого уважения к народным избранникам! – от-махнулся  Кондрашов.
И пододвинул к себе бутерброды.
– Разрешите? – поднял руку Приходько.
– Вообще-то, вы вторгаетесь без очереди, – сказал Ор-лов. – Но не будем буквоедами. Думаю, коллеги, надо предо-ставить слово нашему гостю из Киева. Для тех, кто не успел посмотреть программку, сообщаю: Приходько Фёдор Андре-евич, руководитель независимого консалтингового агентства «Политика» из Киева. Пожалуйста, господин Приходько...
– Не совсем понимаю агрессивности, с которой госпо-дин Кондрашов говорит о моей стране, – тихо начал При-ходько. – Кажется, у нас здесь сугубо научная дискуссия. А такая дискуссия не предполагает чрезмерного проявления страстей. Страсти всегда мешают выяснению истины.
Присутствующие посмотрели на руководителя думской фракции «паровозов». Тот нахмурился и отложил бутерброд – начало ему не понравилось.
– После выступления господина Кондрашова в Думе, – продолжал политолог, – я консультировался со специалистами по водопользованию. Они не разделяют апокалиптическое видение проблемы, отличающее господина Кондрашова. Конца света в отдельно взятой стране не будет. Но определённые сложности в экономике Украины строительство плотин в верховьях Днепра, конечно же, вызовет. Не совсем понятно, зачем нужно понижать уровень воды в Днепре строительством плотины в Беларуси. По всему течению реки на территории этой страны – низменности, частью заболоченные. Водохранилища будут очень большими по площади и мелкими, что вызовет значительное испарение влаги с по-верхности. Кроме того, под воду уйдут леса и пашни, придётся переселять много деревень. Строить здесь плотины – себе в убыток. Это понятно всем, в первую очередь, президенту Беларуси. Кроме союзнических обязательств, у него есть обязательства перед собственным народом. Поэтому он, искренне надеюсь, прохладно воспримет идеи господина Кондрашова. Остаётся вопрос: зачем нужно понижать уровень воды в Днепре на украин-ской территории?
– Чтобы бронетехнике было легче форсировать! – бро-сил Кондрашов.
– Алексей Иванович! – развёл руками Орлов. – Здесь не митинг на Пушкинской площади. Прошу соблюдать правила наших мероприятий: никаких заявлений, являющихся прерогативой руководства страны. Мы эксперты, мы анализируем проблемы и предлагаем их решения. Очень прошу вас, Алексей Иванович, извиниться перед нашим гостем...
– Хорошо, – кивнул лидер «паровозов». – Прошу проще-ния! Я белый и пушистый, но за державу обидно.
– Продолжайте, Фёдор Андреевич, – почти ласково ска-зал Орлов.
– Я не обижаюсь на господина Кондрашова, – сказал Приходько. – Он выражает мнение определенного количества граждан России, в том числе, избирателей, поддерживающих его партию. Другое дело, что господин Кондрашов, как говорится, не по чину выразил мнение, являющееся прерогативой руководства России. Во всяком случае, именно такую  двусмысленность в реплике уважаемого ведущего я и уловил. Если ошибся, извините.
Орлов чуть озадаченно прищурился – он не ожидал от киевского гостя такой вёрткости ума... Вот тебе и справочка, раздражённо подумал Орлов. Корреспондент «Комсомоль-ской правды» в советские времена, зять замминистра и всё такое. Сельский хлопчик, устроивший себе безоблачную сто-личную жизнь с помощью женитьбы на дочке номенклатур-ного барина. А ведь в «Комсомолке» дураков не держали. Особенно, в советские времена... Недаром этот Приходько сумел и в сутолоке «незалежности» не потеряться. И в президентскую кампанию Кандыбы вписался. Н-да. Советские штампы могут сослужить плохую службу. Орлов сделал пометку в блокноте: высказать «ф» Мещанинову, который поверхностно составил справку на Приходько. И подумал, если хочешь что-то сделать хорошо, надо делать это самому...
Политолог между тем продолжал:
– Понизить уровень воды в Днепре на украинской тер-ритории технически не представляет особого труда. Техно-логии строительства плотин на равнинных реках в России отработаны. Таким образом, инженерные  задачи понятны. Последствия экономические тоже просчитаны. Однако боюсь, инициаторы этой идеи не предусмотрели множества сопутствующих факторов, которые я условно назвал бы социально-политическими. А их может проявиться столько, что сегодня нельзя все даже предусмотреть. Во время недавней войны на юго-востоке обнаружилось, что гуманитарная катастрофа коснулась не только обычных жителей Донбасса, но и заключённых в местах лишения свободы, которых на тот момент насчитывалось свыше двадцати тысяч человек. На территории Донецкого бассейна располагалась чуть ли не половина всех пенитенциарных заведений Украины. Никто тогда не подумал, чем могут обернуться для заключённых затянувшиеся боевые действия. О них вообще никто не думал – ни власти в Киеве, ни власти в Донецке. Заключённые оказались без пищи, без воды и даже без охраны. Вы знаете, чем закончился их прорыв из Волновахской колонии номер сто двадцать и Кировской колонии. А тем, кто не знает, сообщаю: больше трёх тысяч человек ушли на российскую территорию, в Ростовскую область, и там до сих пор вспоминают этот ви-зит с дрожью... А что если жители Левобережья Украины, спасаясь от ядовитой пыли, двинутся в Россию? Чем вы будете их останавливать? Танками или сразу уж – ракетами? Или, в щадящем режиме, колючей проволокой с током?
– А про колючую проволоку не надо! – не выдержал Кондрашов. – Это ваш Головомойский придумал.
Приходько не стал отвлекаться на перепалку.
– Поэтому бороться за свои ресурсы – правильно, спра-ведливо и патриотично. Однако думаю, делать это надо так, чтобы не было мучительно больно окружающим. У меня всё.
Дальше обсуждение докладов шло, если можно так вы-разиться, с оглядкой на Приходько. Участники круглого стола обходились обтекаемыми формулировками и старались меньше касаться конкретных аспектов будущей программы аккумулирования водных ресурсов. Зато умных цитат и саморекламы было в избытке. Половина, если не больше, участников подобных мероприятий в фонде всегда стремились «засветиться» подобным образом, зная, что по-падут в новостные программы, если постараются отличиться широтой мысли и умным выражением лица. Кроме того, у постоянных и лояльных заседателей круглых столов повышались шансы на гранты фонда.
Итак, говорильня и ответы на вопросы закончились, Орлов предоставил заключительное слово Голицыну.
– Мне кажется, получился очень дельный и очень свое-временный разговор, – начал чиновник администрации пре-зидента. – Действительно, наша страна обладает огромными природными богатствами, которые необходимо и по-хозяйски использовать, и, как выясняется, активно защи-щать. Поэтому понятно, почему участники дискуссии вели разговор не только о водных ресурсах. Наша страна может выходить на международный рынок с продуктами перера-ботки нефти и газа, леса и минералов. Мы постоянно повы-шаем степень переработки, и прибыль от добавленной стои-мости с каждым годом всё надежнее вливается в бюджет страны. Однако...
Тут Георгий Викторович Голицын не торопясь налил себе водицы в бокал и выпил. А потом продолжил, глядя на Приходько честными-пречестными глазами:
– Однако меня несколько удивил пыл, с которым коллеги обсудили планы по повороту или аккумулированию вод Днепра. Конечно, я знаю о выступлении в Государственной Думе уважаемого Алексея Ивановича, но не предполагал, что подобные идеи уже, так сказать, облекаются в одежду каких-то программ. Со всей ответственностью заявляю: политическое руководство страны не имеет никаких планов строительства плотин на Днепре. Никаких консультаций по этому поводу с руководством Беларуси также не проводилось. Более того, думаю, что такие планы шли бы вразрез с интересами Российской Федерации, у которой главная цель во внешней политике – выстраивать добрососедские отношения со всеми государствами на постсоветском пространстве. Хотя, скажу откровенно, если взять ситуацию в чисто гипотетическом виде... Это, действительно, может служить эффективным инструментом давления на внешнюю политику Украины. Не могу согласиться с тональностью выступления уважаемого Алексея Ивановича Кондрашова, однако по самой сути... Уверен, его предложения идут от понятного гражданского беспокойства, от душевной боли за авторитет  страны. Россия уже не первый год показывает пример безграничного терпения в отношениях с Украиной. Напомню постоянные  перепалки по газовой проблеме. Именно из-за капризов прежнего украинского руководства, из-за стремления выкрутить нам руки, было скорректировано строительство «Южного потока». При этом, как вы понимаете, обстоятельства форс-мажора потребовали увеличения инвестиций в строительство, и эти сверхплановые расходы пришлось брать на себя России. Но, господа, у нас же не бездонная золотая бочка вместо бюджета!  И сегодня, когда на Украине пришло к власти руководство, избранное демократическим путём, мы надеемся, что все сложности в наших отношениях – лишь досадные, но исправимые огрехи в общей работе. Я уверен, дело никогда не дойдёт до зарегулирования стока Днепра на российской территории. Более того, Россия сможет выстроить с Украиной такие отношения, когда водные ресурсы двух братских народов, действительно, станут общим, братским достоянием. Впрочем, как и другие природные ресурсы России. Мы не раз демонстрировали, что всегда готовы поделиться с добросовестными и симпатизирующими нашей стране партнёрами, что называется, последним куском хлеба. Что же касается других аспектов в докладах уважаемых экспертов...

31. Надо дать москалям по рукам!
Президент Украины молча разглядывал сидящего пе-ред его столом   руководителя Службы безпеки Мамаева. Этот сухопарый пятидесятилетний генерал с бритой головой, никогда не показывавшийся в военной форме, достался Кандыбе от собратьев по коалиции – Украинской народной партии. Поговаривали, что шеф СБУ, несмотря на русскую фамилию и русские киевские корни, был националистом похлеще вчерашних наследников Бандеры, так и не сумевших удержаться в активном политическом поле.
Карьера у него складывалась не очень удачно: застрял начальником второразрядного управления СБУ в звании подполковника. Когда к власти пришёл Янушенко, и началась гражданская война на юго-востоке, Мамаев вообще «ушёл в тину»: придумал какую-то болячку и уехал лечиться в Грузию. Только после победы Кандыбы мнимый больной объявился в Киеве и буквально в течение трёх месяцев получил новое звание и пост главы СБУ. Кандыба знал, за какие заслуги так мощно продвигали Мамаева его партийные соратники. Раньше, будучи на неприметной должности, не обременённый большой ответственностью, он  был, тем не менее, внутри структуры, что и помогало собирать компромат на активных деятелей украинского политикума, на олигархов и армейскую верхушку, строить свои структуры и протаскивать своих людей. Не отличавшиеся большой щепетильностью в делах, олигархи и военачальники давно бы организовали генералу дорожную аварию или взрыв бытового газа, но страх перед досье, надёжно спрятанным Мамаевым, удерживал от таких радикальных шагов. 
– Ну, рассказывай, Иван Ильич, – сказал, наконец, Кан-дыба. – Что там с моим поручением?
– По своим каналам, Василий Васильевич, я попросил помощи у коллег... Они выяснили, что в район Могилёва из Мосгоргеотреста, действительно, откомандирована группа геодезистов. Есть номер приказа и список людей. Выехали для помощи Могилёвскому управлению архитектуры в про-ектировании внутриобластных дорог. Большего выяснить не удалось. Контакт – работница этого треста. Вот список...
– Так, так, – пробормотал президент, дальнозорко от-ставляя бумажку. – Серебряков, Костров, Прасолов... Спасибо, Иван Ильич. Теперь нужно убедиться, что именно эта группа товарищей работает под Могилёвом. Пошли туда парочку надёжных ребят. Пусть удостоверятся собственными глазами. Без посредства... твоих коллег.
– Когда надо посылать людей, Василий Васильевич?
– Вчера!
– Хорошо, сделаем... Хотелось бы прояснить один во-прос. Вы даёте нашей службе задание, но смысл его не объяс-няете даже мне.
– А какой тут может быть другой смысл? – Кандыба от-кинулся в кресле. – Мне нужно знать, работают ли под Моги-лёвом российские геодезисты. Вот и весь смысл, Иван Ильич.
– Но, согласитесь, Василий Васильевич... Это работа по-чти вслепую. Если бы знать конечную цель... Хотя я, как руководитель Службы безопасности страны, просчитал варианты и, практически, знаю, зачем это всё нужно.
– Ну, и зачем это всё нужно, дорогой Иван Ильич?
– Недавно в российской Думе выступал этот сумасшед-ший Кондрашов и грозил повернуть Днепр. Кроме того, в Москве просочились сведения, что Россия предлагает Бело-руссии помощь в строительстве плотины под Могилёвом. Глупость, конечно, несусветная, но русским не привыкать топить собственную территорию. Вспомним хотя бы, что они натворили с Волгой. Теперь вот хотят помочь белорусам уйти под воду. Надо, думаю, дать москалям по рукам, чтобы...
– А можно, – перебил президент, – я сам решу, кому дать по рукам, а кому – по заднице? Иди работать, Иван Иль-ич...
Глава СБУ усмехнулся и поднялся из кресла.
– Напрасно вы так, Василий Васильевич, – сказал он уже на ходу. – Я же со всей душой.
Да пошёл ты со своей душой, подумал Кандыба.

32. Братья родные и двоюродные
Перед болгарским рестораном на углу проспекта и ти-хой зелёной улицы кучковалась стайка бездельной молодё-жи, по виду студентов. Два часа дня, а они уже празднуют, подумал Разин. Кто, интересно, учится и работает в Москве? Накачанный мальчик с руками, изрисованными тату, расска-зывал что-то весёлое. Обходя заводилу, Разин наткнулся взглядом на витиеватую надпись на красной футболке, обтягивающей грудь. Сначала не поверил глазам и даже приостановился, вчитываясь. Парень заметил это и картинно замер, давая возможность полюбоваться футболкой.
– «Осенью птицы летят на йух», – прочитал Разин. – Очень смешно.
И чуть подтолкнул в спину Приходько, направляя к бе-тонным ступенькам.
– Смешно, – согласился киевский гость без тени улыбки. – Во всяком случае, лучше, чем «москаляку на гиляку»...
В дверях засуетился смуглый усатый мужичок. Когда он разговаривал, усы шевелились, словно хотели убежать.
– Добре дошли, бан Ладислав! – поклонился усатый Ра-зину. – Рад видеть уважаемых гостей в лучшем болгарском ресторане Москвы.
– Привет, Никола, – кивнул Разин. – Не устраивай ре-кламной кампании, а организуй столик в нашем закутке... Сейчас и Виктор подойдёт.
Никола умчался, разрезая усами тёплый, с запахами острой кухни, воздух. Разин с Приходько прошли по длинно-му коридору, затенённому фикусами в кадках. Большой зал ресторана был поделён невысокими выгородками из жёлтого дерева на клетушки, занятыми большими столами и тяжёлыми полукреслами. Народу наблюдалось немного. Никола уже стоял возле одной из клетушек и улыбался до ушей. Сели, и стенки выгородок сразу отделили остальное пространство. Да уж, подумал политолог, снимая пиджак и устраивая его на одном из кресел, тут можно долго и вдумчиво сидеть. Очень вдумчиво...
– Вас, я вижу, тут хорошо знают, Владислав.
– Меня хорошо знают во многих подобных местах, – за-смеялся Разин. – А что вы хотите... Холостяк. Приходится столоваться, где придётся. Но в этом ресторане мы с коллегами бываем постоянно. Лет десять, если не больше. Удобно – рядом с работой. Кстати, давно хотел спросить у настоящего украинца: что такое «москаляку на гиляку»? Тут один приятель переводил, когда заклинание сие было актуальным, как «москаляку на ветку». По-моему, неправильно. Москаляку ветка не выдержит.
– Ветка, то есть гилка по-нашему, не выдержит. А гиля-ка – это толстая ветка. Проще, сук. Тут любой москаляка не сорвётся. Впрочем, не любой. Для господина Кондрашова, при его комплекции, придётся долго искать подходящую гиляку.
– Да что вы, Фёдор, зациклились на Кондрашове? Свет-лейший человек! Милый, интеллигентный. Кстати, доктор юридических наук. И если иногда... не выглядит интелли-гентно, так это – политическая личина. У него свой избира-тель, с которым надо считаться. Избиратель хочет видеть Алексея Ивановича...
Разин пощёлкал пальцами, подыскивая слова.
– Можете не напрягаться, – усмехнулся Приходько. – Избиратель хочет видеть вашего интеллигентного доктора наук брутальным и хамоватым, настоящим мужиком, каким сей избиратель, затурканный семьёй и маленькой зарплатой, хотел бы видеть себя самого. Всё понимаю, когда Кондрашов работает на публику. Но среди людей своего круга он мог бы и сбрасывать... личину. Хоть иногда.
– Как говорил наш большой поэт Евтушенко, когда ли-чина прирастает, она становится лицом.
– Кто тут обозвал Евтушенко большим поэтом? – спро-сил возникший у стола Головинский. – За такие ярлыки надо бить по ушам...
Он бросил на свободный стул пиджак, распустил гал-стук и протянул руку политологу:
– Виктор Головинский, коллега и постоянный сотра-пезник человека, посмевшего назвать Евгения Александро-вича большим поэтом.
– Фёдор, – кивнул Приходько. – А у вас другой ярлык для Евгения Александровича?
– А как же! – хлопнул себя руками по бокам Головин-ский, сел и громко объявил: – Евтушенко вовсе не большой поэт. Он великий!
Потом ухватил Разина за рукав:
– Очень надеюсь, дорогой товарищ, ты пригласил нас, чтобы искупить вину за нагло зажатый день рождения! То есть пить и кушать будем за твой счёт. И это есть справедливо. Представляете, Фёдор, этот человек на днях зажал выпивку по случаю собственного дня рождения.
– Ничего я не зажимал, – вздохнул Разин. – Просто не хотелось... затеваться. Ты, Витёк, ещё молодой... На пять лет моложе.
– Врёшь, Разин, на шесть! – кокетливо растопырил пальцы Головинский.
– Тем более. Доживёшь до моих лет, поймёшь: день рождения... это такая оплеуха от жизни... И с каждым годом она становится всё тяжелее. Что ж тут праздновать?
Прибежал болгарин и выжидательно замер.
– А давай, Никола, твоего замечательного мяса, – сказал Головинский. – Ну, плюс там, огурчиков-помидорчиков, само собой, брынзочки, колбасок жамканных и...
Тут Головинский надолго примолк.
– И? – напомнил деликатно болгарин.
– Я думаю, – отмахнулся Головинский. – Ракия по такой жаре... Или плиска. Нет, не пляшет...
– Точно, – поддержал его Разин. – А механджийско пля-шет. Да ещё под мясо с колбасками. Вот что, Никола... Мы с вина начнём, а потом решим – ракия или плиска.
– Добре, – улыбнулся Никола. – Механджийско сегодня будет из Траки.
Кажется, дождусь от тёщи «мерзавца», меланхолично подумал Приходько. Впрочем, надо просто меньше пить. Но тогда вообще не стоит и  начинать... Он вспомнил последнюю выпивку с КГБ, и ему стало грустно. Разин заме-тил перемену в настроении гостя.
– Мы с тобой, Головинский, плохие хозяева. Размечта-лись: плиска или ракия! А может, гость не пьёт болгарские напитки? Может, Фёдор, вам водочки надо сепаратно? У Ни-колы, думаю, даже горилкой можно разжиться.
– Я журналист, а не сепаратист. Наш брат никогда не спрашивает: а что там наливают?
– Это по-нашему, – сказал Разин. – Я тоже журналист.
– И я журналист, но бывший, – сказал Головинский.
– По-моему, бывших журналистов не бывает, – заметил политолог. – Это отрава на всю жизнь.
– Смотря, какую дозу такой отравы махнуть, – вздохнул Головинский. – Я пять лет вёл в «Культуре» светскую колонку. О звёздах кино, шоу-бизнеса и об их долбанной гламурной жизни. Получил хорошие связи, которые до сих пор  весьма помогают в работе на Фонд. Но вернуться в журналистику! Только под угрозой расстрела. А ведь когда-то начинал неплохим криминальным репортёром... Нет, меня на сладкую жизнь потянуло, на зазвезданцев этих захотелось вблизи посмотреть. Но сейчас ничего не пишу, кроме отчётов о финансировании наших проектов. И никаких творческих мук, обратите маленькое внимание, не испытываю.
– Аминь, – подытожил Разин.
И заметил, как у Приходько вытянулось лицо. Взгляд киевского гостя зацепился за что-то над головой Разина. Он обернулся. Над загородкой висела, как отрубленная, голова Алексея Ивановича Кондрашова – только блюда не хватало.
– Приятного аппетита, Владислав Георгиевич! – сказала голова лидера «паровозов». – И честной компании – того же.
Он исчез, зато мимо чинно проплыли головы генерала Закирова, академика Гаврилова и Орлова. Вице-президент фонда привёл подхарчиться главных участников круглого стола – бутербродов им явно не хватило. Голицына среди них не было – кремлёвский дьяк не опускался до харчевен. Орлов подошёл ближе к своим работникам, стал поясным бюстом и поманил Разина:
– Можно вас на минутку, Владислав Георгиевич?
А когда Разин выбрался из загородки, тихо сказал ему:
– Во-первых, меньше пей. Во-вторых, держи ухо востро с хохлом. Мне кажется, он нашу игру раскусил. Может статься, не захочет быть простым  ретранслятором.
– А сложным?
– Вот и прощупай... Это, в-третьих. И меньше пей!
– Куда уж меньше! И так – на диете гимназистки стар-ших классов... Впрочем, ты не представляешь, как пьют ны-нешние гимназистки.
– Чёрт с вами, – сказал Орлов. – Вы мне с Головинским сегодня уже не нужны. Но чтобы завтра...
– А на завтра я выходной взял! – засмеялся Разин. – Зря, что ли, в прошлую субботу по нашим делам мотался.
– За выходными иди на завод, – отрезал вице-президент. – Жду тебя завтра с Головинским в конторе. Лад-но, не рано. В двенадцать. Что я, зверь... Травитесь пока!
***
Отравились по полной программе. Начали с механ-джийского – доброго красного крестьянского вина, густого и терпкого. Однако механджийское не давало градус разговора. Поэтому заказали добрую старую плиску «Ахелой» и перешли с Приходько на «ты». Потом, естественно, попросили ракии, а к ней шопского салата – только чтобы угостить киевлянина. Лозова ракия Николы славилась на всю Москву, и отпускать Приходько, не вкусившего этого достославного напитка, Разин и Головинский посчитали недопустимым, а в какой-то степени – даже безнравственным. Однако у Николы оказа-лась ещё одна ракия. Не та, что славилась на всю Москву, а другая, тоже лозова, но не распробованная. Болгарин пред-ложил её распробовать, полагаясь на дегустаторский опыт бана Ладислава. Понятное дело, бан Ладислав не смог в оди-ночку вынести вердикт, и ракию дегустировали все три бана. Сошлись на том, что она так же хороша, как и прежняя.
– Однако я не чувствую нюансов, – сказал Головинский и развёл руками. – Прости, Никола, но нюансов не чувствую. Вот просто не чувствую, и всё! Хоть убейте, господа!
– Каких... нуасов, бан Виктор? – удивился Никола. – Я их и не кладу... нуасов ваших. Это грех – портить лозову ракию.
Народу между тем в заведении прибавилось, под потолком повис устойчивый ритмичный шум – так шумит прибой в тех краях, откуда Никола уехал за лучшей долей.
– Я думаю так, – сказал Разин, твёрдо выговаривая сло-ва. – Раз мы не распробовали нюансов, нельзя останавливаться на середине эксперимента. Как вы полагаете, благородные баны, ещё бутылочку мы осилим? Только ради чистоты эксперимента!
– Осилим, – кивнул политолог. – Всенепременно-с.
Через полчаса Разин обнимал его за плечо и убеждал:
– Пойми, Федя, мы же братья! Все славяне – братья. Возьми того же Николу... И он брат!
– Но двоюродный, прошу заметить, – сказал Головин-ский. – То есть... как бы брат, но не совсем... родственник.
– Вот именно, – сказал Разин. – Это ты мощно задвинул, Витя. Брат, но не родственник. Надо записать... А блокнот-то я на работе бросил. На чём мы остановились? Да, на славянском братстве. Вот болгары – братья двоюродные. Поэтому у них язык жуткий. Я пытался азы выучить, чтобы Николе сделать приятное... Ни черта! Очень сложное управление...
– Да, это уж точно, – сказал Головинский. – Наше управление пустяками не занимается.
– А вот хохлы... – упрямо продолжал Разин. – Прости, Федя, и не обижайся. Я хотел сказать, а вот украинцы – род-ные братья. Одна история, один язык.
– Язык, положим, не совсем один... – сказал Приходько, украдкой распуская под столом брючной ремень на дыроч-ку.
– Всё равно – братья! Один народ – русский... Я тебе скажу по секрету, Федя, моя мама – хохлушка. Из города Аме-льяновска. Он недалеко от Волги, в степи. Я туда на каникулы к дедушке с бабушкой ездил и кавуны жрал. Так вот, хоть мама моя и с Волги, но всё равно хохлушка. Ну, и кем же я себя должен считать?
– Хохлом, – сказал Головинский. – У евреев националь-ность – по маме.
– Причём тут евреи? – удивился Разин.
– Евреи всегда при чём-нибудь, – убежденно сказал Го-ловинский. – Вот у меня мама – тоже еврейка. Она делает фиш – закачаешься.
– А моя мама делает вареники с творогом и луком. Жут-кая гадость! Знаете, как её девичья фамилия? Могу поспо-рить, даже ты, Фёдор, настоящий хохол, такой не слышал.
– Может быть, – кивнул политолог. – Говори.
– Скамбрычая!
– Действительно, не слышал.
– Во-от! Я порылся в Интернете и нашёл только одного Скамбрычего. Роман Афанасьевич. Даже не родственник. 
– Интересная фамилия, – покивал Приходько. –  А что она означает?
– Да хрен разберёт! – подосадовал Разин. – Я опять по-рылся в Интернете, и уже ничего не нашёл. Никаких намёков.
– Это ещё лишний раз говорит... – начал Приходько.
– Кто говорит? – оглянулся Головинский.
– Вообще... Говорит, что украинский народ – велик сам по себе, без всяких братьев. Как родных, так и двоюродных. Поэтому у него столько фамилий.
– Не скажи, – вздохнул Головинский. – У китайцев, настолько я знаю... Десять фамилий! Или двадцать. Неважно. Но мало. А от них не протолкнуться. От китайцев, то есть.
– Мама у меня хохлушка, – упрямо продолжал Разин. – А я русский.
– Ты меня не агитируй, Владик, – грустно сказал поли-толог. – Я тоже очень часто ощущаю себя русским человеком. Но! Была у меня бабушка, царствие ей небесное... Бабушка Олёна. Мудрая женщина. Помню, было мне года три или четыре... И я впервые обратил внимание, что на Луне – какой-то рисунок. У нас в селе на Полтавщине... ночное небо чистое.
– А у нас в Москве ночью неба вообще... нет, – сказал Го-ловинский. – Просто удивительно господа! Днём, вроде, есть... А ночью нет!
– Погоди, Витя, –  сказал Разин. – Не мешай! Что там с луной, Федя?
– Рисунок... Я и спросил: а что на месяце нарисовано, баба Олёна? Знаете, что она сказала? А это говорит, брат брата на вилы поднимает. Когда, мол, Каин Авеля убивал, тень на луну пала. Оттого господь про убийство и узнал. Я это на всю жизнь запомнил... И когда случалось потом, уже взрослым... Если чистая луна – обязательно посмотрю. Действительно, очень похоже: один человек поднимает на вилы другого.
– Это ты к чему, Федя? – насупился Разин.
– Просто так, Владик. Музыкой навеяло! Хорошо сидим...

33. Дождь не ко времени
Ранним утром он проснулся от тихого шелеста. Из при-открытого окна тянуло запахами сырой земли и прелой листвы. Дождь, понял снайпер. Лето кончилось. Он попытался снова заснуть, но какая-то неудобная мысль застряла в сознании и мешала забыться, как сбившаяся в комок простынь.
Он вышел на балкончик и выглянул на улицу. Соседние дома были заштрихованы струйками мелкого дождя, на тро-туарах тускло светили лужи. На узком газоне девушка в красной курточке выгуливала здоровенную серую собаку с обросшей мордой. Собака уныло принюхивалась к мокрой траве. Гулять по дождю ей не хотелось. Хозяйка чувствовал себя намного лучше – она прикрывалась клетчатым зонтом, из-под которого была видно только часть куртки и джинсы.
Зонт, подумал снайпер. Включил ноутбук и набрал сиг-нал срочной встречи.
***
Через час он сидел в небольшом кафе на втором этаже торгового центра и пил любимый зелёный чай. Посредник приехал точно. Упал на стул, бросил на соседний зонт.
– Чай, кофе? – спросил снайпер.
– Ага, и потанцуем... Что случилось?
– Дождь.
– И что из того? В Москве осенью всегда бывает дождь.
– Я по зонтикам не работаю.
Посредник некоторое время разглядывал снайпера. По-том на лице отразился проблеск понимания:
– Ясно. По зонтикам не работаете, без зонтиков – тоже... Мне говорили, что вы профессионал. Простите, но я начинаю сомневаться.
– Могу поставить вас, скажем, на тысячу метров... И вы сможете убедиться в моём профессионализме.
Посредник передёрнулся:
– Нет уж, большое спасибо. Ладно... Что вы предлагаете?
– Это не моё дело – предлагать.
– Согласен. Между нами говоря, ваше дело – работать.
– Вот я и говорю: по зонтикам не работаю.
– Тогда давайте думать вместе. Скажу, как родному: в нашем проекте задействовано достаточное количество народа. Каждый ковыряет свой участок. То есть все ответственно относятся к своим обязанностям. Как при социализме. Ваша компетенция – зачистить клиента. Хоть из миномета, хоть пёрышком по горлышку.
– Вы не поняли. При социализме тоже было разграни-чение полномочий. Я не киллер.
– А кто? – засмеялся посредник. – Учитель пения? Не валяйте дурака... В общем, договоримся так. Выполняете свою часть работы любым удобным способом. Для вас удобным. Тогда получаете окончательный расчёт. Откажетесь – тоже получите окончательный расчёт. Но, боюсь, другими купюрами. У меня нет ни времени, ни желания искать новых, не таких капризных... метеорологов.
– Насчёт других купюр... – усмехнулся снайпер. – Я так понял, что вы угрожаете?
– Ну, что вы! Просто предупреждаю на всякий случай.
– Тогда позвольте и вас предупредить. На тот случай, если вы собираетесь рассчитаться другими купюрами. Я тоже один не работаю. Мой, скажем так, коллега знает, кто вы и где живёте. Он знает, в каком салоне делает причёску ваша жена Людмила Алексеевна. То есть коллега может дать... сдачи с ваших купюр.
Посредник побагровел и отставил чашку с чаем.
– А вы... вот вы какой гусь, оказывается!
– Уж не обессудьте. Все мы из одной перелётной стаи. Продолжим разговор? Вынужден согласиться с вами – работу надо выполнить любым способом. Ведь в контракте способ не оговаривался. Поэтому понадобится... ещё один инструмент. Как раз на случай дождя. 
– Хорошо. Инструмент обеспечу. Напишу.
Посредник встал и затерялся среди посетителей центра. Снайпер допил чай и вышел на улицу. Дождь моросил по-прежнему. Конечно, если бы цель закрывалась зонтиком где-нибудь в поле под станицей Луганской, снайпер не стал бы размышлять да прикидывать. Два-три выстрела, и зонтик не остановил бы. Но в городе... Очень немного шансов снять цель под зонтиком сразу. Значит, надо дождаться инструмента и переквалифицироваться. Обижаться не на кого – не нужно было связываться с мутным посредником. Как там бабушка когда-то говорила? Увяз коготок, всей птичке пропасть...
34. В поисках  Коцюбинского
Они вышли на привокзальную площадь в солнечный шумный полдень.   Оба были одеты в «камуфлю», повидав-шую разнообразные виды. Оба горбатились под большими потёртыми рюкзаками, к которым были приторочены чехлы с удочками. Об рюкзаки и удочки долбились боками спеша-щие навстречу люди – они рвались на вокзал, к которому с визгом подходила электричка.
– Опа! – сказал Краснокутский. – Вон лавка. Покурим...
– Я не курю, – сказал Постолюк.
– Ну и дурак!
– Почему это?
– Потому что у тебя по жизни одним кайфом меньше.
Они плюхнулись на тяжёлую решетчатую скамью с чу-гунными ножками неподалёку от входа в здание вокзала, бросили на тротуар рюкзаки. Краснокутский достал пачку дешёвых украинских сигарет и задымил.
– Ну и где их искать, наших москалей? – рассеянно спросил Постолюк, выворачивая шею, чтобы рассмотреть вокзал.
– Опа! – засмеялся Краснокутский. – Он у меня спраши-вает... Ты у нас мозг, ты и думай. А чего взад пялишься?
– На вокзал смотрю. Это памятник архитектуры. По-строен в одна тысяча девятьсот то ли втором, то ли третьем году. Государь-император Николай Александрович сюда наезжал, когда здесь Ставка была. Смотри, какой пропорцио-нальный световой барабан, какая изящная башенка!
Краснокутский обернулся, внимательно посмотрел на вокзал и пренебрежительно сплюнул:
– Тоже мне памятник... Башенка-хренашенка. Кило пла-стида – и опа! Все дела.
– Нет в тебе изумления перед красотой окружающего мира, – вздохнул Постолюк. – Бедный ты человек...
– Не гунди, – отмахнулся Краснокутский. – Мы сюда приехали башенками любоваться? Думай, мозг, с чего начнём.
– С такси, – сказал Постолюк, вскакивая.
Он замахал руками и через несколько секунд рядом за-тормозил серый рыдван.
– Опа, опель! – засмеялся Краснокутский. – Интересно, где его так уродовали – бэтээром переехали, что ли?
– Давай, грузи пожитки, – сказал Постолюк. – А я с водилой договорюсь, раз уж мозг.
Ещё через минуту они мчались в зелёном тоннеле ули-цы. Впрочем, мчались – это сильно сказано... В машине подванивало бензином и, почему-то, кухней.
Краснокутский, поджарый, жилистый уроженец Херсо-на, был в сложной мужской поре – далеко за сорок. Его можно было бы назвать симпатичным, если бы не постоянно настороженный взгляд колючих маленьких глаз и голова дынькой. Он рано облысел, и приметную дыньку свою постоянно прятал в бейсболку. Постолюк родился и вырос в Ужгороде, был вдвое моложе Краснокутского, но вдвое толще: мешок картошки с васильковыми глазами и круглой румяной ряшкой. Внешность обманчива – этот мешок с картошкой мог голыми руками завалить пару здоровых мужиков зараз. И заваливал...
– А вы, значит, архитекторы? – спросил водитель, щуп-лый мужичок с пепельной щетиной и трудовыми руками, щедро исколотыми синими лагерными иероглифами.
– Почему архитекторы? – удивился Постолюк.
– Ну, раз в архитектуру едем.
– Во народ... А если бы мы ехали, предположим, в зоо-парк? Ты бы нас за обезьян посчитал?
– Опа! – заржал на заднем сиденье Краснокутский.
– У нас зоопарка нет, – сказал водитель. – Есть зоосад. За городом. И обезьян там не держат. А вот северные олени есть.
– Нам в зоосад и не надо, – вздохнул Постолюк. – В архитектуру вези. Это на Первомайской.
Могилёвский областной комитет по архитектуре и гра-достроительству  располагался на углу Первомайской и про-спекта Мира в огромном помпезном комплексе ещё сталин-ских времён. Могилёвцы гордились, что похожая цитадель державной власти есть только в Минске. Белая громада из нескольких разновысоких зданий подковой обнимала широ-кую площадь с памятником вождю мирового пролетариата посредине.
– Опа! – удивился Краснокутский. – Ленин!
Остановились на проспекте. 
– Курите пока, – сказал Постолюк, выгребаясь из машины. – Я скоро.
И пошёл через площадь.
Скоро не получилось. Сначала его затормозил на глав-ном входе охранник в военной форме и объяснил, что архи-тектура – в заднем крыле Дома Советов. В бюро пропусков Постолюк нашёл телефон и позвонил в приёмную. Долго объяснял, что он писатель из Киева, историк архитектуры и специально приехал в Могилёв, чтобы собрать материал о вокзале. Его перепасовывали по телефону, как мячик, из од-ного управления в другое, пока не нашлась добрая душа, со-гласившаяся выслушать киевского писателя.
Постолюк несколько минут бродил по гулким коридо-рам с огромными окнами и красивыми плиточными полами. Осторожно заглядывал в разные кабинеты. Наконец, нашёл небольшое помещение, половину которого занимал стол с компьютером. По клавиатуре клевала тонкими пальчиками тоненькая белобрысая девушка. Клюнет – и посмотрит на монитор, клюнет и посмотрит...
– Здравствуйте, красавица, – поклонился с порога По-столюк. – Мне бы справочку...
Говорил с белорусским выговором, слышным за вер-сту.
– Это рядом.
– Не точно выразился, прошу прощения. Вот вы в ком-пьютерах разбираетесь... Поэтому должны всё знать. К вам из Москвы должен приехать реставратор. Коцюбинский. Мой двоюродный брат. Я, говорит, в Могилёв еду, в команди-ровку. А у меня как раз отпуск. Я и махнул к вам, братишку обнять.
– Как, говорите, фамилия? – посмотрели синие очи.
– Коцюбинский его фамилия! Модест Петрович.
– Не слышала про такого, –сказала девушка. – Вообще-то из Москвы приехали командированные... Но они не ре-ставраторы. Геодезисты. И Коцюбинского у них точно нет.
– Вот жалость какая... – чуть не заплакал Постолюк. – Я ж сюда аж из Кобрина ехал.
– А вы ему позвоните.
– Звонил на мобильник! Не отвечает. Вдруг что-то слу-чилось по дороге? А может эти... геологи что-нибудь знают? Они ведь тоже из Москвы!
– Москва – город большой, – снисходительно сказала девушка. – Там все про всех знать не могут.
– Эх, если бы повидать их... – вздохнул Постолюк. – Бра-тишка-то мой – человек и в Москве известный. Подскажите, милая, где найти этих командированных?
– Вообще-то они в поле. Работают! А вот где... По-моему, в нашем же  Могилёвском районе. Где-то недалеко от Днепра. Точно! Между Калиновой и Бушляками. Их Ярмакович в Бушляки возит каждое утро.
– А кто такой Ярмакович?
– Водитель, на нашем минивэне ездит. Ну, автобусик такой, маленький.
– Ой, спасибочки! – просиял Постолюк.
Он не слышал, как девушка сказала в спину:
– Вот уж не думала, что Кобрин... такая деревня.
Затем Постолюк зашёл в кабинет, обозначенный в про-пуске, поговорил  несколько минут с молодым человеком, и выяснил, что о Могилёвском вокзале ему лучше всех расска-жет Иван Алексеевич, который будет на службе завтра. По-столюк церемонно раскланялся с молодым человеком и под-писал у него пропуск на выход.
Водитель такси и Краснокутский дружно дымили, опершись задами на капот «опеля», и задушевно трындели.
– Мы думали, ты там провалился, – Краснокутский бро-сил под ноги окурок. – Вася предлагает рыбалку.
– Ну! – сказал таксист и поскрёб колючий подбородок.
– Рыбалку, говоришь? – задумчиво спросил Постолюк. – Занятная мысль. А не хочешь ли ты, Вася, покушать?
– Отчего же не покушать... Как раз обед, а я не жрамши.
– Тогда в кабак. Чтобы без понтов, но с хорошей кашей.
– Отчего же не отвезти!

35. Славянск. Девушка в фонтане
По-летнему тёплое небо висело над Славянском, как и над всей Новороссией. Только выгоревшая за лето, жухлая и ломкая, трава вдоль дороги напоминала, что осень совсем рядом. Да ещё в жёстких кудрях деревьев уже проглядывали жёлтые плешины. Высоченные пирамидальные тополя под сильным ровным ветром покачивали островерхими макуш-ками, словно смахивая с неба лёгкую пыль первых перистых облаков, предвестников перемены погоды.
Трассу от Краматорска до Славянска уже почти привели в порядок – грейдеры и бетоноукладчики сновали по расширенной правой части дороги, а старая уже лоснилась под солнцем свежим асфальтом. В самом начале Криворожской улицы перед въездом в Славянск, возле двухэтажной белой коробки автоинспекции, стоял гаишник в новенькой наглаженной форме. Он молодцевато отдал честь кортежу.
Железняк попросил проехать по широкой Молодогвар-дейской улице, по самому центру Черёвковки. От этой городской окраины украинские войска не оставили камня на камне. Теперь весь район был одной строительной площадкой. И воочию, как на кадрах кинохроники, раскрывался поточный метод строительства. В начале улицы – котлован с кучами рыжего грунта. На соседней площадке – смонтированный фундамент и торчащие сваи. Затем – поднятые стены первого этажа. Ещё площадка – уже собран второй этаж. Третий... А в конце улицы пошли первые готовые дома – семнадцатиэтажные коробки проекта П-44, облицованные голубой, жёлтой и терракотовой плиткой. Такие дома давно строили в Москве, и Железняку на мгновение показалось, что за стёклами машины вдруг мелькнуло Жулебино.
*** 
В Славянске он был год назад, такой же прозрачной тёплой осенью, почти сразу же после того, как из города вы-били украинцев...
Тяжёлый джип с московскими номерами медленно подъезжал к Славянску. Впереди него шёл потрёпанный се-рый фольксваген-минивэн с десятком милиционеров. Это были настоящие, в исходном значении слова, милиционеры. Ещё недавно, до войны, они водили машины, добывали уголь и сеяли хлеб. Потом получили оружие и форму – с бору по сосенке собранные комплекты разномастного армейского обмундирования.
Милиция сопровождала джип от Донецка к Краматор-ску и дальше – к Славянску. В окрестной степи и мелких ле-сах, в обезлюдевших разрушенных сёлах и пригородах ещё скрывались боевики УНА, украинской народной армии – не смирившиеся с поражением офицеры старых вооружённых сил, члены национальной гвардии, мальчишки с майдана, вчерашние каратели, объявленные в розыск... И даже натов-ские, польские и литовские, «потеряшки», не сумевшие во-время убраться из Украины. У этой разношёрстной, часто голодной и  оборванной армии, лишённой обещанной поначалу зарубежной помощи, не осталось сил и ресурсов на новую войну, но мелкие диверсии, грабительские налёты и точечные теракты против новой власти они проводили. Поэтому милиционеры сторожко поглядывали на зелёнку вдоль дороги, готовые в любую минуту открыть огонь.
Въехали в Славянск, донецкий Сталинград, и Железняк подумал, что таким же он видел когда-то Грозный. От Сла-вянска вообще не осталось бы ни одного камня, если бы от-сюда не ушли ополченцы….
На дорогах зияли огромными оспинами воронки. Неко-торые успели засыпать щебнем и битым бетоном – этого материала в городе хватало. Многие деревья и кустарники в городских скверах были сломаны или выворочены  с корнями. Беспощадной чудовищной силой на улицах перемешало металл ажурных оград с предметами, непредставимыми в общей куче. Например,  синюю мусорную урну и разодранную подушку в цветастой наволочке, холодильник и кусок вывески «Модная о...». Одежда или обувь, подумал тогда Железняк. Впрочем, какая разница – этот магазинчик с большими витринами и весёлой вывеской превратился в кучу бетонных обломков, вставших костром. Изрытую землю рядом с руинами магазина усыпали плитки синей металлочерепицы и колотое стекло, в котором вспыхивали и исчезали солнечные зайчики. В одном месте на детской площадке взрывом смело качели, и тонкие жёлтые трубы торчали из кучи песка, будто ноги вбитой в землю птицы.
Над изуродованной зеленью возвышались закопчённые пятиэтажки с проломленными крышами и выбитыми окнами, с зияющими провалами в стенах и с балконами, косо висящими на скрученной арматуре. Под стенами мёртвых домов стояли такие же мёртвые машины – остовы, покрытые все той же грязной копотью и пузырями сгоревшей краски.
Но Славянск оживал – по улицам ходили люди, в проло-мах стен болтались бельевые верёвки с прищепками, возле автоцистерн с водой стояли небольшие очереди, в киоске с витриной, забитой грязными досками, продавали хлеб и си-гареты. Даже маршрутный автобус с табличкой, которую Железняк не успел рассмотреть, вырулил на перекрёсток и посигналил перед уцелевшей остановкой.
Железняк смотрел на едва живой город, и думал, что среди редких прохожих нет детей и стариков – война забира-ет их первыми. Или успели уехать...
Его привезли к двухэтажному кирпичному зданию. Школа, проект шестьдесят шестого года, отметил Железняк. В те времена он окончил в  Волгограде техникум и строил в степи за Волгой такую школу в качестве мастера участка. Его, мастера сопливого, бригадир Горыныч гонял за водкой...
Осторожно ступая по раздавленному асфальту, Желез-няк направился к входу в здание и остановился: второго торца школы просто не было – лишь балки перекрытий торчали из оборванных стен.
– Аккуратно саданули, – сказали сзади. – Как ножиком скибку арбуза отчекрыжили, суки... Прошу прощения.
Железняк обернулся. Рядом стоял невысокий мужичок с морщинистым тёмным лицом – то ли загорелым, то ли от недосыпа таким. В солдатских штанах с оттопыренными карманами у колен, но в дорогом полосатом пиджаке. На ле-вом лацкане сиротливо белела капелька засохшей извёстки.
– Вы ведь товарищ из Москвы? По машине вижу – номера российские. Я Абакумов, начальник жилкомхоза. Иван Павлович, наш мэр, попросил дождаться и сопроводить. Так что айдате... Тут у нас сейчас администрация.
– Чем это так? – показал Железняк на школу.
– Гаубичный снаряд. А по жилому фонду, по пятиэтаж-кам, в основном, лупили кассетными... Хорошо, не додумались бетонобойные сбрасывать, суки... Прошу прощения. А может, у них и не было – бетонобойных. Зато уж всё, что в загашнике завалялось, на нас покидали, суки... Опять прошу прощения.
***
Теперь город выглядел совершенно иначе. Вздыблен-ный мусор и поваленные деревья убрали, руины расчистили, с уцелевших зданий смыли  копоть. Вставили стёкла, насте-лили кровли. Бульдозеры, подъёмные краны, копры, само-свалы, панелевозы составляли часть городского пейзажа. Рокот тяжёлых машин, гудки, лязг, гулкие удары по бетонным сваям всегда были для Железняка музыкой большой и нужной работы. Здесь, в недавно мёртвом городе, эта музыка звучала особенно обнадёживающе.
Перед подъездами новых жилых домов уже суетились новосёлы, таскали уцелевшие стулья, тумбочки, узлы с одеждой и коробки с новой мебелью. Полосы плотного картона от коробок бросали под ноги, на тропки, набитые в глине – бетонные дорожки ещё не везде дотянулись к домам. Железняк вздохнул: с благоустройством здесь, как и везде, строители не торопятся. А жильё, судя по всему, уже приня-ли...
Железняк повернулся к спутнику, с которым ехал на заднем сиденье:
– По благоустройству, Костя, ты отчитался рановато. Так мне кажется.
И кивнул за окно.
– Кое-где не успели, Олег Васильевич, точно, – сокру-шенно развёл руками Ларин. – Да подчистим, не сомневай-тесь! А что делать, Олег Васильевич? Людям жить негде. Да и сухо ещё... Успеем.
Ларин, довольно молодой, но уже с отвисшим пузом, с обильной  лысиной мужик был генеральным директором строительного холдинга «Мосдонстрой», выступавшего од-ним из генподрядчиков на восстановлении жилого фонда Донбасса.
– Сухо, говоришь, – буркнул Железняк. – А подчищать по мокрому собираешься? Асфальт в лужи класть...
Ларин досадливо поморщился, но ничего не ответил. Была у него такая привычка – не слышать, что не хочется. Железняк знал его ещё мальчишкой, когда тот пришёл к нему в главк. С отцом Ларина Железняк много лет приятель-ствовал, потому парень и оказался сразу после института в серьёзной конторе.
Выехали на просторную площадь, посреди которой в огромной чаше торчал примечательный фонтан – девушка с кувшином. По идее, подумал Железняк, из кувшина должна литься вода. Но на девушке не было ни капли, а в чаше фон-тана, облицованной темно-зелёной, под малахит, плиткой, метались рыжие листья.
– И тут сухо, – усмехнулся Железняк.
– Так осень же, Олег Васильевич, – сказал Ларин. – Чего бестолку воду гонять. В городе и так с водой напряжёнка. Одну насосную до сих пор восстанавливают, а другая, сами понимаете, не может обеспечить город в полном объёме.
Площадь замыкало новое здание администрации – ше-стиэтажная белая коробка с башенками по углам и лазоре-выми вставками на каждом этаже. Вход в здание прикрывал широкий навес из стекла и нержавейки, к которому шёл по-логий пандус для транспорта. Рядом светил белыми мрамор-ными ступенями лестничный марш.
– Красота невыносимая, – похмыкал Железняк. – Прямо как где-нибудь на Неглинной. Перед твоим офисом...
– Стараемся, Олег Васильевич, – довольно улыбнулся Ларин, не услышавший или не захотевший услышать сарказ-ма в голосе Железняка.
Машина вкатилась на пандус и подъехала к небольшой кучке встречающих, замерших под прозрачным навесом. Не-высокий мужичок с морщинистым загорелым лицом вышаг-нул навстречу Железняку и показал неуверенную щербатую улыбку:
– Здрасьте, Олег Васильевич! С прибытием в наши края.
– Кажется, Абакумов? – пригляделся Железняк.
– Так точно! – теперь уже просиял мужичок. – Он самый.
– По-прежнему рулишь жилкомхозом?
– Поднимайте выше, Олег Васильевич. Я теперь мэр, прошу прощения.
– Ладно, веди… в свою мэрию.
36. Ялту взяли за десять минут
Шестая дивизия ВДВ среди бела дня высаживалась в Крыму. С ясного неба над Ялтой сыпались парашюты, к которым были приторочены либо солдатики в полной боевой готовности, либо тюки со всяким воинским добром.  Солдатиков тёплым ласковым ветром иногда сносило в море, и тогда отдыхающие с визгом и хохотом вытаскивали бедолаг на берег. За десять минут Ялту взяли, о чём комдив тут же доложил министру обороны и удостоился благодар-ности.
Участники Чеховского фестиваля, наблюдавшие захват города, тут же по мобильникам растрезвонили об этом на всю Россию:
– А у нас тут, знаете ли, большие манёвры! Десантники так и сыплются. 
Сначала президенту России позвонил германский канцлер и попросил чисто по-дружески просветить, что опять затевается в Крыму. Обычные плановые учения, ответил российский президент. Отрабатываем высадку в гористой морской местности. Чтобы воины не скучали в казармах... А почему в гористой, да ещё и морской? А потому что в пустыне и в лесах уже высаживались неоднократно. Надоело! Мне-то всё равно, сказал канцлер. А что скажут поляки? Мне тоже всё равно, что скажут поляки, ответил президент. Затем позвонил генсек НАТО и осторожно поинтересовался, почему Москва не уведомила Брюссель о масштабных учениях в Крыму. Вы же прекратили с нами военно-техническое сотрудничество, сказал президент. Поэтому и мы считаем себя свободными от обязательств уведомлять кого бы то ни было об учениях нашей армии на нашей же территории. Это Крым, напомнил генсек, болевая точка. Не понимаю, почему у вас должен болеть наш Крым, сказал президент. Ведь Кемерово не болит? Генсек вынужден был признать, что Кемерово у него, действительно, не болит... Потом позвонил президент Соединённых Штатов и выразил обеспокоенность присут-ствием большой российской группировки в Крыму. Я тоже могу выразить обеспокоенность присутствием везде боль-ших американских группировок, ответил президент России. Но не делаю этого. Почему, заинтересовался американец. По-тому что на дождик не обижаются. Нужно просто носить зонтик. А у России зонтик надёжный – ядерный. И вообще каждый устраивается, как может. Один ложится посредине кровати, другой –  поперёк. Эти пассажи о зонтике и кровати американцу так и не смогли перевести точно, и он сухо рас-прощался.
Президент Украины позвонил поздно вечером.
– Вы по поводу Крыма, Василий Васильевич? – устало спросил российский президент.
– Вовсе нет, – сказал Кандыба.
– Ну, слава Богу... А то полдня донимают с Крымом.
– Моя матушка в таком случае говорила: я у себя в хате. Куда хочу, туда и мету. Хоть от окна до двери, хоть от двери до окна. Поэтому никаких вопросов о Крыме у меня нет. Зато имеется вопрос насчёт воды. Не могли бы мы сесть рядком да поговорить ладком? Тем более что вы уже приглашали меня... в гости. Так что я готов. С рабочим, так сказать, визитом.
– Я распоряжусь пересмотреть мой график, Василий Васильевич. Думаю, на следующей неделе мы сможем встре-титься. Вас обязательно известят о сроках. Кстати, а почему встал вопрос о воде? Хотя бы в двух словах.
– В двух словах не получится. А в трёх не хочется!

37. Воду надо выжать!
– Много воды, – потряс распечаткой редактор отдела.
Он не читал тексты с дисплея.
– А что вы хотите, Юрий Михайлович, – улыбнулся Кочкин. – На круглом столе только и говорили про воду.
– Я в переносном смысле... Слишком много разглаголь-ствований. Скромнее надо быть.
– Это, обратите внимание, мнения участников. Мне оставалось выбрать из стенограммы подходящие фрагменты.
– Не надо спорить, Кочкин, – нахмурился редактор. – В общем, воду выжать! Сократить отчёт. И потом... Неужели там на полном серьёзе говорили, что надо перекрыть Днепр? Ты сам в это веришь?
– От того, верю я или нет, смысл обсуждения не меняется, как вы понимаете. Действительно, говорили о защите национальных природных ресурсов в общем, и о строительстве гидроузлов на Днепре, в частности.
– Воду выжать! До предела. И так много чести этому фонду... про него писать. Может, отчёт вообще не пойдёт.
Редактор отдела оглянулся на окно, забранное реклам-ным щитом, и понизил голос:
– Ты человек новый и не в курсе... нюансов. Я слышал, наше начальство не очень жалует твой фонд. Так что скажи спасибо, что поддержал твою затею. И ещё скажи спасибо, что материал вообще напечатаем.
– То есть, два раза спасибо, Юрий Михайлович, – покло-нился Кочкин.
– Это такой юмор? Иди, работай.
***
Через полчаса редактор вызвал Кочкина к себе.
– Сократил?
– А как же...
– Верни всё на место. Мне главный звонил – будем ста-вить материал, как есть. Везёт тебе, Кочкин...

38. Могилёв и окрестности. Геодезисты и особисты
В середине сентября в окрестностях Могилёва было необычайно тепло, так же, как где-нибудь в Ялте. Поэтому мокрые луга в пойме Днепра подсохли, и московские геоде-зисты ходили тут в кроссовках. Хотя предусмотрительно держали в городе болотные сапоги – никто не знал, когда кончится командировка. Прозрачное небо висело над пой-мой. Его уже тронула первая осенняя белёсость, но света и тепла ещё хватало. Листья на деревьях кое-где желтели, но этой печальной желтизны было ещё мало для осени. Сереб-ряков без рубашки быстро обгорел, а Прасолов, решивший позагорать, простыл на ветерке, который постоянно задувал с большой серой воды неподалёку. Теперь он кутался в вет-ровку и хрипло говорил в нос.
Костров маялся.
– Чего тебе не хватает? – удивлялся Серебряков. – В кои-то веки оторвались от начальства, от Москвы, от жён. Дыши воздухом, товарищ! Смотри, какая красота...
– У меня нет жены, – скулил Костров. – Женишься тут, в ваших болотах... Хочу девушку – большую и крепкую!
– Эка хватил, – осуждающе сипел Прасолов. – Где ж их тебе наберёшься – больших и крепких? Вот запросы пошли у нашей молодёжи! Давай, бери рейку, страдалец... Она тоже большая и крепкая. И марш на вчерашний пикет! Да под ноги смотри, а то там рядом бочажинка... Ещё ухнешь.
В Могилёве их поселили на квартире, которую снимало местное управление КГБ. С одной стороны плохо, рассудил тогда Серебряков. Если их кто-то начнёт искать, то первым делом пробежится по гостиницам, которых в городе немного. Убедится этот кто-то, что в гостиницах искомых людей нет, и свалит восвояси. Не свалит, возразил Прасолов. Так может поступить только дилетант. А дилетантов сюда не пошлют. Вот именно, сказал Серебряков. И поэтому, с другой стороны, непредусмотренное рвение коллег, так некстати угодивших с постоем, вынуждает нас постоянно находиться в поле. Что хорошо, поскольку мы будем на виду. А как твой кто-то узнает, в каком месте мы на виду, спросил Костров. Так для этого есть контора, к которой мы прикомандированы. Обегав гостиницы, кто-то прибежит в архитектуру. И если не дилетант, то узнает, на каком мы ви-ду... 
***
– Я их вижу, – сказал Краснокутский. – По-моему, это наши красавцы.
– Дай бинокль, – Постолюк прильнул к окулярам.
Лодка покачивалась, и берег с редкими купами кривых берез тоже ритмично покачивался. Поэтому широкая зелёная луговина в прогале между берёзами то исчезала из поля зрения, то вновь возникала.
– Солнце у нас за спиной, так? – сказал Краснокутский. – Поэтому я его и заметил – инструмент бликует. Видишь?
– Не вижу, – пробормотал Постолюк. – Может, бутылка бликует. Кто-то пивка навернул, а бутылку выкинул.
– Ты мне расскажи, как бликует инструмент, – досадли-во сказал Краснокутский. – Я потому и жив до сих пор, что знаю! Сидим, помню, в зелёнке, а москали на блокпосту гу-жуются. Я заметил, что инструмент сбликовал и упал мордой в землю. А рядом Фахрудин сидел, молодой саудёнок... Смотрю, а у него дырка – точно во лбу! Не увидел, значит, блика – саудёнок тот.
– Потом расскажешь о подвигах в тылу москалей. Дай мне ориентир!
– Ну, берёза с рогулькой на боку. Смотри под рогульку.
Постолюк сначала нашёл эту приметную берёзу, а по-том и людей увидел. Не ошибся Краснокутский... Вот повезло! Впрочем, как давно заметил Постолюк, удача улыбается тому, кто тихо и упорно делает свою работу. Он достал планшетник, вывел подробную карту Могилёвской области. Точно, Бушляки рядом. А за ними – Барсуки. Никакой фантазии у народа...
Со вчерашнего вечера они мотались по Днепру, изобра-жая рыбаков. Впрочем, придраться к ним было нельзя: пу-тёвка, лицензия, договор об аренде лодки. И удочки свои. Ва-ся оказался прожжённым дельцом. Дал резиновую лодку с палаткой и привёз кума, работавшего в рыбоохране. Тот и оформил во мгновение ока все документы. Естественно, от-сыпали денег и Васе, и куму. И залог оставили в виде двух сотен евро. Больше эта латанная-перелетанная лодка и не стоила. Даже с палаткой, такой же латанной. Вася оказался настолько любезен, что отвёз их в Калиновую на форде-пикапе с прицепом для лодки. Форд бы таким же раздрыган-ным, как и опель. Постолюк не удержался:
– Вася, ты их на свалках собираешь, машинёшки свои?
Вася остановился, неторопливо вылез из кабины, от-крыл капот и поманил Постолюка. У раздрыганной машины было замечательно ухоженное сердце, пламенный мотор.
– Меня гайцы на трассе не останавливают. Кому я ну-жен, такой поскрёбыш... Это вроде военная хитрость.
– Голова! – восхитился Постолюк.
Сегодня в садке за лодкой путешествовал большой же-рех – рано утром Постолюк заблеснил его, дурака. На воде было прохладно, Краснокутский обрядился в тяжёлый бре-зентовый плащ, а Постолюк напялил толстый свитер и зелё-ную натовскую куртку с погончиками. Настроение было скверное. Ночевали в крохотной палатке, постоянно толка-лись локтями и коленями. А тут ещё неподалёку оказалась деревня. Коровы мычали, собаки гавкали, девки пели. Потому и не выспались. Чуть поднял настроение завтрак: тушёнка из банок и жидкий чай, кое-как согретый на костер-ке.
– Теперь и я вижу, – сказал Постолюк. – Наверняка, они. Конечно, может быть и совпадение. Ещё одной бригаде зем-лемеров зачесалось побродить по живописным берегам Дне-пра. Но вероятность такого совпадения стремится к нулю.
– Шо? – удивился Краснокутский.
– Не шокай! Мы же белорусские рыбаки, а поэтому в со-вершенстве владеем оккупационной мовой. Попрошу, вель-мишановный пан, говорить исключительно по-русски.
– Учитель на мою голову, – пробурчал Краснокутский.
– А я и есть учитель. Преподавал в институте.
– Ну, так иди в институт! Чего в безпеку полез?
– В вузах у нас мало платят. С голоду помру. Ладно... Да-вай думать, как подойти к этим землемерам. Аккуратно и грамотно.
– Тут и думать нечего. Просто подойти и сказать: мужики, а что это вы тут делаете? Что это у вас за фигуля такая интересная? Киноаппарат? Кино снимаете? А вы часом не шпионы?
Постолюк несколько секунд переваривал тираду напарника, потом улыбнулся:
– Слушай, а ведь прокатит! Действительно, ничего придумывать не надо. Самое простое – всегда самое надёжное. Ты титан мысли, философ! 
– А то, – сказал Краснокутский.
***
– Я их вижу, – сказал Прасолов. – Два моржовых клыка в одном ялике. Один пялится на нас в бинокль.
В комитете по архитектуре они взяли оптический ни-велир НВ-1. Прибор не первого ряда престижа, но с тридца-тикратным увеличением. Если делать вид, что занимаешься топосъёмкой, то какая разница, с чем валять дурака... Зато прибор сей имел весьма внушительный вид – высокий крас-ный корпус и широкую как у телескопа трубу. За километр видно, что серьёзный инструмент.
Серебряков и Костров по очереди заглянули в нивелир.
– Не надо фанатизма, это бычные рыбаки, – сказал Ко-стров. – Вон удочки...
– И мы обычные геодезисты, – сказал Серебряков. – Вон нивелир, вон рейка.
– Сколько мы здесь толчёмся? – спросил Прасолов и сам себе ответил: – Неделю. Много ты видел рыбаков? Да ещё таких, чтобы в бинокль на тебя любовались? Анализируем дальше. Здесь берег плохой, топкий.
– Они на лодке, им берег ни к чему, – сказал Серебряков.
– Погоди, Паша, я не закончил. Берег топкий, к тому же лес заходит в воду. Значит, коряг хватает. Нормальный рыбак сроду тут ловить не станет – себе дороже.
– Почему? – спросил Костров.
– Не хватит никаких крючков и никаких блесен.
– Откуда ты всё знаешь? – удивился Костров.
– На речке вырос, – ответил Прасолов. – Что будем де-лать, господа чекисты?
– Ждать, – сказал Серебряков. – Если это наши клиенты, то обязательно проявятся. У нас полдня в запасе, пока машина придёт. В свете того, что тут наализировал коллега... Конечно, есть и сумасшедшие рыбаки, которым общие правила не писаны. Но вероятность совпадения, что мы столкнулись именно с такими рыбаками, стремится к нулю.
– Вот и я про то же, – вздохнул Прасолов.
***
– Ладно, идти надо, – сказал Краснокутский. – Выгреби туда, где посуше.
– Да тут коряги... Ещё лодку пропорем. У тебя же сапоги!
– Вот именно, что сапоги, а не пропеллеры... Давай к по-валенному дереву. Я с него как раз и переползу на берег.
– А вот представь, – сказал Постолюк, осторожно табаня веслом, – ты ползёшь по дереву, а по тебе ползёт гадюка.
– Тьфу на тебя! – передёрнулся Краснокутский.
– Я же тебе дух поднимаю, – засмеялся Постолюк.
– Да пошёл ты... У меня дух всегда... поднятый!
Краснокутский перебрался с лодки на дерево. Лодка опасно закачалась, а дерево так же опасно накренилось. Он двинулся к берегу, цепляясь за шершавые сучья и оскальзы-ваясь на мокром окорье. И всё поглядывал – не ползёт ли впереди гадюка. В тренировочном лагере на занятиях по вы-живанию американский инструктор, здоровенный чёрный хмырь, заставлял ловить и жрать сырыми лягушек и змей, а кто брезговал, получал зуботычину и яму с водой. Наука вы-живания инструктору не помогла. Он неожиданно исчез. Списали на русский спецназ, но Краснокутский хорошо знал, что спецназ ни при чём. Вспоминая, как пускал пузыри чёрный парень в чёрной трясине, Краснокутский всегда улыбался.
Он, наконец, добрался до берега и пошёл мимо корявых берёз на луговину, где заметили геодезистов. Рельеф пони-зился, под сапогами зачавкало. Из-за разлапистых кустов ничего не было видно, Краснокутский долго продирался наугад, а потом луговина неожиданно открылась, и геодезисты оказались почти рядом. Краснокутский сделал улыбку поглупее и последние полсотни шагов нёс её, не расплёскивая.
– Здорово, мужики! – сказал он и снял бейсболку. – Ну и парит сегодня... Не знаете, в деревне есть магазин?
 И показал на ближний холм, где сквозь зелень прогля-дывали серые крыши.
– А мы не местные, – сказал Серебряков.
– Не местные, – подтвердил Прасолов. – В деревне не отовариваемся. Так что извини, друг.
– Опа! – сказал Краснокутский и разинул рот до преде-ла. – Вы тут кино, что ли, снимаете? А может  вы... шпионы?
– Закусывать надо, дяденька, – усмехнулся Серебряков.
– А вот я в милицию сейчас позвоню! – погрозил паль-цем Краснокутский. – Вот она и разберется, кому закусывать надо. Вот она и узнает, какое вы тут кино снимаете!
– Мы кино не снимаем, – строго сказал Прасолов. – Мы снимаем план данной местности. Мы геодезисты.
– Ага, – потух Краснокутский. – План местности... Ну и на кой он нужен, план? А то мы не знаем своей местности...
– По плану будут строить дорогу, – сказал Серебряков.
– Деньги девать некуда, – осуждающе буркнул Красно-кутский. – У нас тут уже куча дорог – и на той стороне, и на энтой. Хорошие дороги. Зачем ещё одна?
– Начальству виднее, – сказал Прасолов. – Что закажет, то и делаем. Хоть дорогу, хоть водохранилище.
– Господин Прасолов! – рявкнул Серебряков и показал исподтишка кулак. – Займитесь делом, хватит лясы точить.
– Извините, Павел Сергеевич, – сник Прасолов. 
– Такое вот начальство, – печально покивал Краснокутский, от которого не ускользнула демонстрация кулака. – Значит, хоть дорогу сварганить, хоть водохранилище. Что прикажут! Народные деньги, как в топку... Видать, потому и пригласили вас... не местных, что свои специалисты отказались. Я по обхождению вижу, что не наши. Небось, из Минска?
– Из Москвы, папаша, – сухо сказал Серебряков. – Идите уже, не мешайте работать.
– Из самой Москвы? – выпучил глазки Краснокутский. – Ну, дела...
Он натянул бейсболку и пошёл к лесной деревне, огля-дываясь и качая головой. Когда его скрыли кусты, достал мобильник и набрал киевский номер:
– Гетманенко? Здорово, это одиннадцатый. Передай, кому надо: нашли, кого искали. Всё в цвет.
Серебряков тоже достал мобильник, который перед ко-мандировкой дал ему Орлов:
– Извините, что звоню не по расписанию. Кажется, клиенты проявились. Одного я сфотографировал. Сейчас сброшу файл... Какие будут указания?
– Пока работайте в прежнем режиме. Вполне возможно, наблюдение снимут не сразу. До связи...

39. Надо выходить к народу
– Я бы не советовал вам, Василий Васильевич, ехать в Червоногорск, – сказал Мамаев, потирая бритую голову. – Вы же понимаете, обязательно найдутся отморозки, от которых можно ждать всего, чего угодно. Ситуация накалена, местные горлопаны требуют отставки мэра.
Генерал сидел на диванчике у себя на Владимирской, а Кандыба разглядывал его на большом экране видеосвязи в своём кабинете. Как бывший технарь, президент не чурался современных технологий, но очень не любил разговаривать с изображениями. Ему не хватало деталей, которые говорят о состоянии собеседника больше, чем электроника. Например, как человек держит руки при разговоре. А вот рук начальника СБУ Кандыба и не видел.
– Я просто анализирую факты, – продолжал Мамаев. – И они меня убеждают: ехать в Червоногорск крайне небезопасно. Сначала бы надо нашей службе там поработать, подмести.
– Интересное заявление, – хмыкнул президент. – Начальник службы безопасности говорит, что в Червоногор-ске небезопасно. За что тогда, Иван Ильич, ты народный хлеб кушаешь?
– Понятно, – кивнул Мамаев, – наша служба – сплошные дармоеды... Только, позволю заметить, Василий Васильевич, это не ваше личное мнение. Это мои поклонники вас подзуживают, прощу прощения. А что касается безопасности страны... Тут меня никто не может упрекнуть. Посмотрите последнюю сводку. За неделю предотвратили три теракта на предприятиях. Так что ра-ботаем!
– За предотвращение терактов – отдельное спасибо. Но сейчас о Червоногорске. Там – мои избиратели, и они хотят со мной говорить. Есть моменты, когда надо выходить к народу.  Это ж первая крупная забастовка за последнее время. Люди требуют своего! А ты их... подметать собираешься?
– Крикуны, а не избиратели, – отмахнулся Мамаев. – Перебросить роту милиции из Полтавы или Днепропетровска – вот и конец забастовке.
– Ты хоть знаешь, почему бастуют?
– Смешно сказать, Василий Васильевич... Потому что с первого сентября повышены тарифы на коммуналку. По всей стране повышаются тарифы – и никто не бастует.
– Смешно? Действительно... – президент вздохнул. – Тарифы в Червоногорске не просто повышены, а задраны до потолка. В городе работают три электростанции, которые потребляют местный уголь. Местный, Иван Ильич! Его не надо откуда-то везти, накручивая на доставке. Но тарифы на электричество и горячую воду там увеличены вдвое. Это что? Ошибка или политическая диверсия? Кроме того, по моей информации, в городе повысили цену за проезд в автобусах. Опять же, почти вдвое. Кто так посчитал? Идут и другие жалобы на произвол местных чинодралов. Зарплату бюджетникам задерживают. А из государственного бюджета исправно тянут! Кому понадобилось столкнуть горожан и администрацию? Вот где начинается безопасность государства, Иван Ильич! Вот где должны работать твои дворники. Короче говоря, я еду в Червоногорск, чтобы на месте разобраться. Потрудитесь обеспечить поездку, пан генерал.
– Слушаюсь, пан президент.
***
Отдав нужные распоряжения, Мамаев включил скайп.
– Вы с ума сошли? – пробурчала посол Соединенных Штатов Дора Самойловна Мортимер. – А если кто-нибудь... увидит?
– Ко мне в кабинет без вызова не заходят, – отмахнулся генерал. – Докладываю. Глупость, о которой мы недавно го-ворили, должна случиться сегодня вечером в Червоногорске.
– С последствиями? – заинтересовалась Мортимер.
– Обязательно, – кивнул Мамаев. – Может быть, даже с летальными последствиями.
– Вот как... Значит, я могу давать команду готовить со-ответствующий  пресс-релиз?
– Как вам угодно, пани посол.
– Детали согласуем вечером.
Закончив разговор, генерал вышел незаметным слу-жебным коридорчиком на Владимирскую улицу и двинулся в сторону Софийской площади. Телефон-автомат на углу у собора заняли парень с девушкой, скрывшиеся от нудного мелкого дождика. Судя по объятьям, звонить они никому не собирались. Мамаев выдернул их из кабинки и набрал номер:
– Едет в Червоногорск, в городскую администрацию, – сказал генерал. – Есть нужный человек поблизости?
– Найдём, – ответили в трубке. – Наши действия?
– Разогреть народ, организовать хорошую потасовку. Ну и побить стекла. Погромче! Чтобы в Европе услышали...
– Организуем. Огоньку подбросить? Есть специа-листы...
– Это перебор, пироманы. Только потасовка.
Затем Мамаев сделал ещё один звонок. Зная, что теле-фоны в партийном офисе коммунистов прослушивает его собственная служба, он не стал испытывать судьбу.
– Сегодня, – сказал генерал писклявым голосом, – в Червоногорске силой подавят выступление трудящихся.
На службу возвращался в  хорошем настроении. Если хочешь хорошего   результата – сделай всё сам. Он неплохо изучил характер президента: упрямый хохол поступал напе-рекор советам. Если бы Мамаев начал уговаривать Кандыбу ехать в Червоногорск, тот заупрямился бы и не поехал. Как несложно просчитать поступки этого борова... Итак, пан президент приезжает в бастующий город, его встречает народ, недовольный социальной политикой правительства. Убьют, не убьют, а бока намнут. В крайнем случае, забросают яйцами. Или помидорами... Если не пожалеют последние харчи.
Надо отправить в группе сопровождения Кандыбы старательного дурака, додумал генерал уже на подходе к своему ведомству. Из тех, кто каждого куста боится и сразу же хватается за пистолет. Один выстрел может вызвать большую давку и кровь. Коммунисты завопят о наступлении на права трудового народа и возрождении фашизма. В унисон с очень независимым информационным агентством, для которого мастера пера из команды Мортимер готовят пресс-релиз.
Придётся объясняться по поводу дурака, открывшего стрельбу. Но объяснения не проблема. Проблема – Кандыба.
– Петро, найди Гетманенко, – сказал генерал, входя в просторную приёмную. – И скажи ему, чтобы живой ногой...
– Живой ногой? – выпучил карие очи порученец, высо-кий и нескладный капитан безпеки. – Це як, Иван Ильич?
Мамаев отмахнулся.
Через несколько минут Гетманенко уже входил в каби-нет генерала.
– Есть новости из Могилёва? – спросил Мамаев.
– Так точно, Иван Ильич, есть! – ухмыльнулся Гетма-ненко – мелкий сутулый человек с плохими зубами. – Хлопцы сообщили, что там шуруют московские геодезисты.
Он занимал невысокую должность в СБУ, но подчинялся только генералу и числился в его ближайших подручных – для выполнения заданий, от которых плохо пахло. Гетманенко был небрезгливым.
– Значит, пасьянс сложился, – кивнул Мамаев. – А скажи мне, Гетманенко, ты ведь всё знаешь... Кто в нашей службе сопровождения самый старательный? Кто готов ради долга мать-старушку пристрелить?
– Надо померекать, Иван Ильич, – Гетманенко согнал в кучу морщины на низком лбу. – Знать бы, чего от него ждать.
– Чего ждать? Что стрелять начнёт, если рядом с охра-няемым лицом громко пукнут.
– Надо померекать... Сколько у меня времени?
– Пять минут. Иди, мерекай.

40. «Русский марш». Привет из Могилёва
Разин вошёл к брату в кабинет и замялся на пороге – он был не один. Возле окна, открытого в сад, курил Мещанинов.
– Здравствуйте, Сергей Александрович, – буркнул Ра-зин. – Ладно, потом зайду.
Он не любил Мещанинова, поскольку раздражала его снисходительная, свысока, манера общения, показное бодря-чество и безапелляционность суждений.
– Нет, нет! – сказал Орлов и приглашающе поманил пальцем. – Не уходи. Присаживайся. Мы тут с Сергеем Алек-сандровичем новый проект обкашливаем.
– Так мы ещё старый... не докашляли.
Разин уселся подальше от брата, чтобы не дразнить за-пахами его руководящих гусей – вчера он опять исказил мо-ральный облик в компании меланхоличной, мало известной  поэтессы. Она гундела слабые самодельные стихи и мало реагировала на призывы страсти. Пришлось с тоски напиться под завывания поэтессы.
– О старом проекте не парься, Владислав Георгиевич, – сказал Мещанинов, выпуская дым.
– Его отработали, – сказал Орлов. – Почти отработали.
– Главную задачу выполнили, – кивнул Мещанинов. – Накидали Кандыбе ежей в широкую запорожскую мотню... Он уже звонил в Кремль, просился на рандеву. На следующей неделе наш президент его примет. Обласкают Кандыбу в Кремле, дадут кредиты, подпишут пару соглашений по газу и оборонке и поклянутся в вечной дружбе с великим хохлацким народом... Осчастливленный салофил уберётся в Киев, и, пока не кончатся кредиты, не будет нам гадить под дверью. На какое-то время его отношения с еврашками и америкосами подвиснут. А нам того и надо. Появится стратегический резерв времени, и мы сможем придумать, чем бы ещё удивить Кандыбу.
Он выбросил окурок в кусты и сел у стола Орлова.
– Конечно, остаётся некоторый риск того, что прези-дент Украины не до конца осознал степень угрозы, – сказал Орлов. – Поэтому проект с водой окончательно сворачивать не будем. Люди пока работают. Сергей Александрович под-ключил пана Приходько, с которым ты обстоятельно кутил у Николы. В приложение, так сказать, к водяному проекту, Приходько выдаст несколько статей в украинской прессе о необходимости возрождения госинститутов, о форсирован-ном восстановлении экономики. С бескорыстной помощью, разумеется, братской России.
– Понятно, – кивнул Разин и почувствовал, как после кивка поднимается боль со дна мозга. – Понятно, что с помо-щью России. А то кого же ещё...
– О стратегическом резерве времени, – сказал Мещани-нов. – Его надо использовать с максимальной пользой.
– Очень ёмко, – не удержался Разин. – Если уж исполь-зовать, так с пользой. А без пользы – зачем использовать...
Мещанинов озадаченно помолчал, потом засмеялся:
– Уел, Владислав Георгиевич, уел! Стилист... Итак, некий стратегический резерв у нас появляется. Мы разворачиваем новый фонд – для организации русских и русскоязычных соотечественников на постсоветском пространстве.
– Такой фонд уже есть, – сказал Разин. – И называется он «Русский Мир». Не боитесь, что придётся конкурировать?
– Не боимся, – сказал Орлов. – «Русский Мир» занимается продвижением за границу русского языка. Печатает учебники, открывает кабинеты русского языка при зарубежных университетах. Несёт, так сказать свет русской культуры. А наш новый фонд будет заниматься совсем другим. Сергей Александрович сформулирует.
– Формулирую, – сказал Мещанинов. – События на Украине показали, что мы не готовы помогать соотечественникам. Не готовы их защищать в полной мере. Мы так и не отладили до конца каналы поставок. Возить патроны и консервированную кровь на хлебовозке – это нехудожественная самодеятельность. И что делать, если чужие спутники в тарелку заглядывают. А в разрезе нашей темы – в котелок... Теперь вспомним, на кого мы опирались? На людей с улицы, на энтузиастов, вооруженных лозунгами, без чётких программ и целей. Кто в лес, кто по дрова... Теперь вопрос: есть ли уверенность, что события на Украине не повторятся? Ответ: нет такой уверенности. Есть уверенность, что завтра в Латвии не начнут резать русских? И такой уверенности нет. Поэтому русским нужна организация, которая могла бы в первые минуты бузы на сопредельной стороне прийти на помощь русским и русскоязычным. Прийти активно, с ходу дать в хобот бывшим братьям по великому и нерушимому. И тем самым показать, что русских трогать нельзя. Нигде и никогда!
– Такая организация тоже есть, – пожал плечами Разин. – Называется министерство обороны Российской Федерации.
– Ну, хватил... – поморщился Орлов. – Ты кончай со сво-им сарказмом, лучше слушай внимательнее. Тебе по этому проекту работать. Продолжай, Сергей Александрович...
– Итак, нужна организация, которая в первые же мину-ты могла бы поставить на рельсы наш бронепоезд. Для этого нужны люди, хорошо знающие местную обстановку, весь местный политический расклад, нужны серьёзные средства, техника, устойчивая связь. Сам понимаешь, Владислав Геор-гиевич, ни по дипломатической линии, ни по линии разведки такие структуры в чужих странах создавать нельзя. А если очень хочется? Тогда можно – под крышей общественной организации. Для этого и затевается новый фонд. Условно мы пока его назвали «Русский марш». Но, боюсь, президенту название не понравится. Так что подумаем над названием.
– При чём президент, если общественная организация?
– При том, что фонд желательно сделать президент-ским, – сказал Орлов.
– Президентский фонд – это тебе не кот начихал, Вла-дислав Георгиевич, –  усмехнулся Мещанинов. – Это государ-ственный бюджет, который утверждает Государственная Дума, и значит, никто на него разевать рот не посмеет. Это приличное помещение из закромов Москомимущества. А уж эти закрома я знаю, и бывший детский садик в Бирюлеве мне не впарят. Наконец, это соответствующее отношение со стороны чиновного бандформирования: бесплатно помогать, может, и не станут, но и мешать не будут – поопасятся.
Мещанинов замолчал, посмотрел на Орлова, и на лицах у них появилось одинаковое выражение чувства глубокого удовлетворения.  Подобное выражение бывает у голодных людей, оказавшихся перед столом, заваленным яствами.
– Теперь я всё понял, – сказал Разин. – Кроме одного: что мне придется делать в такой замечательной организа-ции? Воровать разведданные?
– Работать по специальности, писать, – сказал Орлов. – Ты же больше ничего не умеешь. Даже воровать... Сейчас тебе Сергей Александрович обрисует.
– Да, Владислав Георгиевич, будешь помогать своим замечательным пером. Понимаешь, нам нужно для начала создать что-то вроде штаба. Назовём его президиумом фонда.
– По положению, в таком фонде нет президиума, – перебил Орлов. – Только правление, попечительский совет и исполнительный директор.
Тут Орлов и Мещанинов начали азартно спорить. А если сделать президиум в правлении? Не положено – лишняя структура. А в попечительском совете? Тем более, не положено. Кем не положено? Законом, дорогой Сергей Александрович, законом об общественных организациях. Ну, господа хорошие, и законы же у вас... Не у нас, а у вас! Хорошо, Павел Лаврентьевич, а какую-нибудь временную структуру можно сконстролить? Да сколько угодно – оргкомитет, например.
– Вот! – перевёл дух Мещанинов. – Годится. У меня и списочек готов.
Он достал из папки лист бумаги и подвинул Разину.
– Это, Владислав Георгиевич, герои твоих будущих за-мечательных статей. Активисты русского движения. Начнём в «Российской газете» серию публикаций о наших диаспорах. Ситуация в стране пребывания, отношения с властью и обществом, статус русского языка и так далее. Командировки с целью сбора материала для газеты будут твоим прикрытием. Писать, конечно, надо, но главной задачей станет установление контактов, прощупывание настроений. Если человек перспективен – вызовем для полноценных переговоров.
Слушая Мещанинова, Разин просмотрел список. Киев, Одесса, Рига, Бишкек, Душанбе, Тбилиси...
– Приходько Оксана Юрьевна, – прочитал Разин. – Не родственница?
– Родственница, и самая ближайшая – жена.
– Умеете вы, Сергей Александрович, людей находить...
– Зачем находить! Она и так на виду. Оксана Юрьевна – член исполкома  Федерации русских общин Украины.
– А Виктор Васильевич Гусев из Риги – что за человек? Кажется, фамилия знакомая.
– Конечно, ты его читал. Историк латвийской культуры, публицист и депутат Европарламента. Заместитель председателя Русской партии. Я тебе, Владислав Георгиевич, плохих людей не сосватаю. С руководством «Российской газеты» мы уже договорились. Так что можешь оформлять командировку – и вперёд. Хоть завтра. А теперь, коллеги, мне пора.
Мещанинов прихватил папку, потискал руки Орлову с Разиным и был таков. Только запах дорогого парфюма, как запах серы, остался в кабинете вице-президента Фонда.
– И носило меня, как осенний листок, – грустно запел Разин. – Я менял имена, я менял города... Может, повеситься?
– Пошёл вон, – сказал брат. – Пьянчуга. Да, и обязатель-но позвони маме... Она обижается на твоё раздолбайство.
Едва за Разиным закрылась дверь, телефон заиграл по-лонез Огинского.
– Доброе утро, Павел Лаврентьевич! Вчера вы сбросили мне один портретик... Очень интересуюсь, где позировал этот персонаж?
– А я разве не сказал, Гурген Ашотович? В Могилёве его сняли наши ребята. Вернее, в окрестностях Могилёва.
– Передайте вашим ребятам, чтобы держались подаль-ше от этого... Назвать его человеком даже язык не поворачи-вается. Мы его давно ищем – ещё со второй Чеченской. Очень хитрая, жестокая и подготовленная сволочь. Некто Красно-кутский, украинский боевик. Псевдоним – Опа.
– Я не ослышался, Гурген Ашотович?
– Именно так – Опа. Были, правда, не подтверждённые сведения, что его убили в Грузии. А он, значит, под Могилё-вом нарисовался. За эту... Опу – отдельное спасибо, Павел Лаврентьевич. Обращайтесь!
Орлов посидел минуту в раздумье, набрал номер:
– Серебряков, Москва на проводе. У вас в последнее время... никаких эксцессов не было? Никто не беспокоил? Ну и славно. Возвращайтесь. Ваша командировка закончилась. По приезду обязательно зайдите ко мне.
– Я понимаю, – сказал Серебряков. – За мобильник не беспокойтесь, он в порядке. Классная штука!
– Вот и пользуйтесь. Симку смените – и пользуйтесь. Только старую не выбрасывайте, верните. Мне нужен не-большой отчёт о вашей командировке, а вам, думаю, не по-мешает небольшой гонорар. Так что жду!
Иногда хорошо делать людям приятное, подумал Орлов и потянул из стола старую любимую трубку.

41. Поговорим о строительстве государства
«Воскресный вечер с Владимиром Дроздовым» почему-то шёл в пятницу. Но это, кажется, никого не смущало, в том числе и ведущего. Он стоял посредине подиума в красном китайском лапсердаке с воротником-стоечкой и в последний раз перед эфиром обегал взглядом участников шоу. Их собралось четверо. Известный историк и политолог, профессор и депутат Государственной Думы Вячеслав Никитин, одетый скромно, модно и дорого. Директор института постсоветского развития Константин Затворов, одетый тоже модно и дорого, но не совсем скромно. Внушительное брюхо и усы прапорщика не добавляли ему интеллигентности. Политолог и глава консалтингового агентства «Политика» из Киева Фёдор Приходько в сером итальянском костюме, в который насильно обрядила его жена перед поездкой в Москву, смотрелся неплохо. Но и только. И, наконец, глава думской фракции Партии российского возрождения Алексей Кондрашов в белых брюках, канареечном пиджаке и при клетчатом галстуке-бабочке. Клетка белая, клетка синяя. Какое шоу без Кон-драшоу, меланхолично подумал Приходько, поглядывая на одутловатую, почему-то жёлто-зелёную в свете софитов, физиономию вождя «паровозов».
Небольшое прохладное помещение вокруг подиума бы-ло полно  людьми. В полутьме их лица не различались, но Приходько слышал, как они шушукаются, скрипят сидения-ми, шелестят бумажками и кашляют. Это давало ощущение сценического действа, снимало неуверенность и напряжение, с которыми у Приходько обычно связывались телевизионные выступления в пустой студии.   
– Внимание, господа! – тихо похлопал в ладоши Дроз-дов. – Начинаем... Пошёл эфир!
Он сделал крохотный шажок, сложил руки на промеж-ности в позе бойца без правил, улыбнулся в камеру и сказал:
– Тема сегодняшнего вечера не простая... Впрочем, как заметили наши постоянные зрители, мы не ищем простых тем. Поговорим о строительстве украинского национального государства. Для начала представлю участников разговора...
Пока шло представление, участники с каменными ли-цами кланялись оператору. Один Никитин не отвесил поклона и располагающе улыбнулся – сказывалась многолетняя привычка держаться на кафедре.   
– Вам слово, Константин Фёдорович, – сказал Дроздов.
– Почему мне? Вот Вячеслав Алексеевич может больше сказать... для разгона. Он историк.
– Не поверите, но я знаю, что он историк, – усмехнулся ведущий. – Однако первое слово вам – по алфавиту.
– По алфавиту, – вздохнул Затворов. – Ну, тогда ладно... Когда я обдумывал тему сегодняшнего разговора, то первым делом решил предложить заранее определиться в термино-логии. Я бы даже сказал, в нюансах. Что мы обсуждаем? Стро-ительство украинского национального государства или национального украинского государства?
– Не понял, – сказал Дроздов. – Может быть, слишком тонкий нюанс. В чём разница?
– А во всём! – напористо сказал директор института постсоветского развития. – Хорошо, приведу простой пример. Все здесь присутствующие помнят, как меня однажды не пустили на Украину.
– Помним! – засмеялся Кондрашов. – Но тебя однажды не пустили, а меня не пускают всегда. В тысяча девятьсот...
Дроздов тут же поднял руку:
– Алексей Иванович, мы ещё насладимся вашими мему-арами. Продолжайте, Константин Фёдорович.
– Продолжаю. Я прилетел в самолёте, а меня из него да-же не выпустили. Обиделись на какое-то мое замечание в адрес украинского руководства. Продержали на лётном поле, а потом развернули и отправили в Москву.
– Хорошо, что не в Париж, – заметил ведущий. – И что? Где тут связь между строительством государства и вашим визитом в никуда?
– Меня не выпустили из самолёта потому, что тогда в Украине начали строить национальное украинское государ-ство. А вот если бы строили украинское национальное госу-дарство, то я бы летал в Киев свободно. Теперь улавливаете разницу?
– Теперь улавливаю. Однако мы слишком затянули теоретическую часть. Какие вы видите проблемы в строительстве украинского государства? Только коротко.
– Главная проблема в том, что никакого государства в Украине в ближайшие сто лет не построят. Никогда.
– Замечательно, – сказал ведущий. – Короче некуда. Обоснуйте, пожалуйста!
– Для строительства государства нужна воля большинства народа.  Нужны исторические традиции совместных действий. Хоть войны, хоть сенокоса. Чтобы люди научились слышать друг друга... Чтобы в результате общенародного существования сформировалась правящая элита. Но что говорить об украинском народе, который изобрели большевики! О каких традициях речь? О какой элите, тем более? Мы видели, как украинские элиты рас-тащили по карманам экономику Украины, что вызвало понятное негодование людей, которые своим трудом эту экономику создавали. Поэтому люди и восстали. Тут нет никакой политики. Шахтёрам и крестьянам Донбасса вообще было не до политики! Люди восстали против вопиющей экономической несправедливости. А их рас-стреливали из «Градов». Итак, интереса к политике в основ-ной массе народа нет, а элита разрушила экономику. На её наворованные деньги содержались фашисты, которые  из-гнали из страны миллионы граждан и уничтожили сотни тысяч мирных жителей Донбасса. Украина сегодня не страна, а территория, где почти состоялся удачно разработанный американский проект, направленный против России. Ни страны, ни внятной национальной политики, ни мало-мальски функционирующей экономики. Вы меня извините, но в такой ситуации только неполноцен-ные идиоты могут надеяться, что сытая Европа примет в свои объятия украинских голодранцев. Нет, как видим, основных предпосылок для строительства государства. Неважно – национального, интернационального, сильного или слабого. Вот я и говорю: никакого. Результат государственного строительства окажется нулевым. Даже поляки, соседи украинцев, не смогли выстроить мощное государство. А ведь они постоянно мечтали об империи «от можа до можа». И у них хватало и опыта объединения народа, и элит.
– Особенно, элит, – кивнул Дроздов. – Она-то, эта шля-хетская элита, и развалила, в конце концов, польское госу-дарство. Спасибо, Константин Фёдорович. Теперь вам слово, Вячеслав Алексеевич.
– Но по алфавиту впереди Кондрашов, – кивнул Ники-тин на вождя «паровозов».
– А он уступает очередь. Уступаете, Алексей Иванович?
– Попробуй, не уступи... – вздохнул Кондрашов. – Вы же, Володя, потом рта не дадите открыть. Валяйте, Вячеслав Алексеевич. Я всегда слушаю вас с огромным удовольствием.
– Спасибо, постараюсь не разочаровать... Хочу начать с того, чем Константин Фёдорович закончил. Не могу не вспомнить Ивана Солоневича, нашего философа и публици-ста. Цитирую буквально: «Я никак не собираюсь утверждать, что русский народ всегда действовал разумно... Но уже один факт, что евразийская империя создана нами, а не поляками, доказывает, что глупостей мы делали меньше их. Что наша доминанта оказалась и разумнее, и устойчивее, и, следовательно, успешнее».
– Во! – показал большой палец Кондрашов и поаплоди-ровал. – Не в бровь, а в глаз.
Зал тоже похлопал.
– Это не мне аплодисменты... – сказал Никитин. – Про-должу с вашего позволения. Зачем народы создают суверен-ные государства? Если коротко, то для того, чтобы независимо пользоваться всеми ресурсами страны и жить по возможности хорошо. Украинскому эксперименту четверть века. А что мы видим?
– Вот именно! – закричал Кондрашов. – Что мы видим? Бардак и катастрофа!
– Алексей Иванович, – поднял руку Дроздов. – Чем чаще вы будете перебивать выступающих, тем меньше у вас оста-нется времени на своё выступление. Это закон физики. Ну и что мы видим, Вячеслав Алексеевич?
– Когда Украина получила независимость, она имела более высокий уровень жизни, чем в Советском Союзе в це-лом и в Российской Федерации. Это действительно была одна из самых процветающих частей нашей некогда единой страны. Сейчас здесь уровень жизни примерно в три раза ниже, чем у нас. Это результат чего? Провального строительства государства из-за нехватки государственнических традиций? Или такой же провальный результат создания правящей элиты? Добавлю к тому, что сказал Затворов. Чтобы строить национальное государство, нужна объединяющая национальная идея. Однако до самого начала двадцатого века украинцы в массе своей не были народом с отчётливым национальным сознанием. А всё так называемое украинофильство, запущенное в практику, между прочим,  русским историком Костомаровым, было этнографическим, а не политическим явлением. Поэтому и государственность украинцев выглядела отдалённой перспективой. Я бы сказал, очень отдалённой. Национальная идея находила отклик, прежде всего, среди интеллигенции, которая на фоне всё той же этнографиче-ской деятельности идентифицировала себя как украинскую. Но и такой интеллигенции было немного. Даже в 1917 году, по некоторым опросам, только одиннадцать процентов киевских студентов считали себя украинцами. Украинизация, строительство государственных институтов начались лишь в советские времена. После Второй мировой войны Украина стала даже членом ООН. Что изменилось в национальном существовании за семьдесят лет пребывания Украины в составе СССР и за четверть века – в независимом плаванье? Какой народ оказался в Украине после объявления независимости? Русскоязычный юго-восток, украинская центральная часть страны и галичанская западная часть. Причём, добавлю, Галичина жила в едином украинском социуме меньше пятидесяти лет, меньше жизни одного поколения. Какую объединяющую национальную идею может выработать такое культурно разрозненное, исторически разделённое на три части общество? В стране и сейчас только половина людей считает себя украинцами. А половина украинской половины не хочет жить в Украине. Об этом свидетельствуют недавние трагические события на юго-востоке. Ну и какое национальное государство прикажете строить?
– Убедительно, – сказал Дроздов. – Нет национальной идеи – нет национального государства.
Приходько слушал профессора со сложным чувством. Умом он понимал справедливость логики Никитина, но сердцем, сердцем...
– Ваша очередь, Алексей Иванович, – сказал ведущий.
– Я полностью поддерживаю всё, что сказали уважае-мые коллеги.
– То есть вам уже нечего сказать...
– Володя, не надо ловить меня за язык! Я полностью поддерживаю, потому что они всё сказали правильно. Но и у меня достаточно собственных мыслей по этому поводу. Как вы знаете, наша партия...
– Алексей Иванович, мы говорим, если забыли, о строи-тельстве украинского государства. Держитесь ближе к теме.
– Вот я и говорю, наша партия, созданная в самом нача-ле конца Советского Союза, всегда критиковала националь-ную политику бывших союзных республик. И знаете почему? Потому что никакой национальной политики в этих республиках не было. А была политика упёртого национализма, который больше всего проявился в новейшей истории Украины. Мы все проморгали этот национализм! Все! И правые, и левые, и красные, и белые. Проморгали. У нас под носом двадцать с лишним лет последыши Бандеры и прочих гитлеровских прихвостней промывали мозги украинцам. А мы этого старались не замечать! Ну, правильно, своих проблем хватало. Особенно, при Борисе Николаевиче. Я даже не скажу, царствие ему небесное... Да, да, Володя, возвращаюсь к теме. Послушайте, выросло целое поколение, убеждённое, что Бандера – национальный герой. А те, кто вбивал юношеству в мозги такое убеждение, строили своё, националистическое государство. В нём не осталось места сначала русскому языку, а потом – и русским. Тут Константин Фёдорович го-ворил про развал экономики, про воровство элит... Мол, это и довело до восстания. Не только это. Вернее, не столько это. Послушайте, они же День Победы запретили праздновать, как в какой-нибудь Латвии! До восстания народ довело нежелание жить в бандеровском, фашистском государстве. И тут меня никто не переспорит.
– Это точно, – кивнул Дроздов. – Я свидетель – некото-рые пробовали... У вас всё, Алексей Иванович?
– Нет, не всё... Ничего не вышло на Украине ни из наци-онального, ни из националистического государства. И это исторически справедливо, потому что неукраинцы-галичане пытались соорудить хомут для остальных, условно говоря, настоящих украинцев. А те покорно подставляли шею. И терпели, пока терпелка не лопнула. Теперь там новые власти и новое гражданское общество создают государство, которое нельзя назвать иначе, кроме как побирушкой. Вот новое слово в теории государственного строительства – государство-побирушка. Нащипали кредитов и опять колядуют. Такая национальная идеология.
Зрители поддержали Кондрашова жидкими хлопками.
Он выставил толстый палец в сторону Приходько.
– А отдавать долги чем будете, незалежные?
Политолог лишь насмешливо пожал плечами.
– Не знаете? – повысил голос Кондрашов. – Зато я знаю. Вы будете расплачиваться суверенитетом! Сначала покорно проведёте драконовские реформы и драконовские законы по указке Евросоюза, а потом пустите на постой НАТО. Прямо к нам под бок. А вы у нас спросили – оно нам надо? Вы не хоти-те жить с родной сестрой Россией и бежите к троюродному брату, к  Евросоюзу. Ну, бегите, бегите... Вы сами демонстри-руете своё государство, как недружественное к России. Пре-дупреждаю: мы будем вынуждены защищаться! Сначала вы-проводим всех украинских гастарбайтеров. Пусть едут на заработки в Германию. Если их туда турки пустят. Потом перекроем кислород вашей торговле. В Россию не попадёт ни одного украинского товара. Сами ешьте ваше сало! А потом перекроем доступ к нашим природным ресурсам. Газ уже по вашей территории, слава Богу, не идёт. Теперь я предлагаю построить отводной канал Днепро-Дон, чтобы направить русскую воду прямиком в русский Крым. И я со всей ответственностью заявляю от лица нашей партии...
– А вот это, Алексей Иванович, уже точно не по теме, – перебил Дроздов. – Вы продемонстрировали ваше отношение к проблеме, ради которой мы тут все собрались. Дайте поговорить другим. Продолжим после небольшой рекламы.
И едва погас огонёк на главной камере, повернулся к Кондрашову:
– Ну, что такое, Алексей Иванович? Мы договаривались: никакого самопиара!
– Володя, больше не буду! – клятвенно сложил руки Кондрашов. – Хотите, в ножки упаду?
– Тут натоптано.  А у вас штаны белые.
– Ага, если бы штаны были серые, ты позволил бы... Бедному старику с больными коленями! Володя!
– Ох, Алексей Иванович... За что я вас только терплю!
– За то, что я самый умный во всем нашем парламенте! И самый фотогеничный. Согласитесь, я всегда украшаю ваши эфиры. Например, как перец украшает борщ. Вот чело-век из Киева не даст соврать.
– Не дам, – сказал Приходько. – Борщ украшают поми-доры и сало.
– Всё, господа, закончили... – сказал Дроздов и выдал дежурную улыбку.
– Итак, дорогие телезрители, мы снова в нашей студии. Продолжаем разговор о строительстве украинского нацио-нального государства. Щиро прохаю, пане Приходько.
– Щиро дякую, пане Дроздов, – не остался в долгу политолог. – Вообще-то я окончил Московский университет и, не поверите, достаточно хорошо выучил русский.
– Специально для наших телезрителей сообщаю, – кив-нул ведущий.  – Фёдор Андреевич Приходько окончил фа-культет журналистики МГУ, работал спецкором «Комсомольской правды», а потом – собственным корреспондентом этой газеты в Киеве. Украинцу по рождению и русскому по образованию есть что сказать по нашей теме. Прошу!
– Сначала я хочу выразить некоторое недоумение. Гос-подин Кондрашов говорит об Украине так, как будто ему там когда-то не дали вареников.
– Начало впечатляет, – сказал Дроздов и потёр руки.
Зал поаплодировал с большим энтузиазмом.
– Если это так, готов извиниться перед господином Кондрашовым за всех моих земляков. А теперь по теме. Как украинцу по рождению, мне обидно и горько, что наш народ, несмотря на неисчислимые жертвы, до сих пор бредёт в по-тёмках по пути государственного строительства.
– Ат-тлично! – выкрикнул Кондрашов. – Поэт!
– Полностью согласен с профессором Никитиным, – не дал сбить себя политолог. – Нет национальной идеи – нет национального государства. Но в том-то и дело, что на Укра-ине национальную идею давно нашли. Более того, она уже два десятилетия активно работает и также активно поддер-живается.  Именно эта идея легла в основу строительства национального, а вернее, националистического  государства. Заключается она в  откровенной ненависти к России. Эта ненависть заставила развязать войну с теми, кто её не разделял. Но и сегодня плюнуть в сторону москалей – для многих в Украине демонстрация политической благонадёжности. Двадцать лет народу промывали мозги, и теперь значительная часть простых людей Украины убеждена: если бы Россия не мешала, то Украина давно бы жила в богатой Европе.
– А вы где были, политический консультант? – вскинул руку Кондрашов. – Вы чем занимались? Тоже в таком духе мозги народу промывали?
– Вот именно! – поддержал его Затворов. – Где были?
– Господа! –  вмешался Дроздов. – Все вопросы потом...
– Хочу ответить сразу, – нахмурился Приходько. – Напомню, что сказал  на двадцатом съезде Хрущёв, критико-вавший сталинизм, когда его спросили, где он был при Ста-лине. Он сказал: я был там, где вы теперь. Не по чину мне сравнивать себя с Хрущёвым, но я действительно был там, где сейчас вы, господин Кондрашов.
– А где я сейчас, очень интересно? – саркастически улыбнулся  лидер «паровозов».
– Я так понимаю, что сейчас вы при власти. Не во вла-сти, а при. Грустная и неудобная позиция, по себе знаю. Но продолжу. Вы сами, господин Кондрашов, только что посы-пали пеплом главу: проморгали, не видели, мол, как в Укра-ине берёт верх оголтелый национализм. Да всё вы видели... Могу привести десятки публикаций многолетней давности в российской прессе, где представители ваших элит сетовали на созревающий в Украине нацизм. Сетовали – и только. Ну, заболел брат гриппом, с кем не бывает... Пройдёт! Не прошло. Лёгкий насморк закончился параличом. А ведь кроме публикаций в прессе выходили книги. Назову хотя бы сборник «Бандеризация Украины – угроза России». Эта книга в Москве издана, не на Марсе! Политологи, публицисты, философы били тревогу, а политики в упор не слышали. Поэтому российская политическая элита наравне с украинской несёт ответственность за руинированную Украину, за геноцид на юго-востоке. А дудеть о культурной, исторической и духовной близости с народом Украины – много сил не нужно.
– Позвольте, но не российские танки же нужно было гнать на Киев! – не выдержал Никитин.
Его неприятно задели слова Приходько об общей ответственности. Кроме того, по линии «Россотрудничества» профессор как раз и занимался тем, что киевлянин не вполне корректно назвал «дудеть».
– Не знаю, не знаю, – вздохнул политолог. – Российские танки на Крещатике, да ещё появившиеся вовремя... Может, они стали бы самым веским аргументом против бандеризации Украины. Но Россия в тот момент попала в стратегическую... Точнее, в геополитическую вилку. Вводить в Украину войска российскому президенту было нельзя, несмотря на разрешение парламента. И не вводить было нельзя, потому что это продлевало агонию самозваного киевского режима и приводило к лишним жертвам. Историкам ещё предстоит разобраться: правильно ли поступила Россия, ограничившись гуманитарной помощью, или нет. Профессор Никитин, конечно, может мне напомнить, что сослагательное наклонение в истории неприменимо. Значит, надо смотреть в будущее. Никто не может отказать украинцам в праве строить своё государство. Никто! Пусть даже на это потребуется хоть сто лет. Россия тоже не сразу стала великой державой. Строи-тельство украинского государства, таким образом, становится ещё одной национальной идеей. На этот раз...
– Идея-фикс! – закричал Кондрашов. – Я тоже немножко знаю украинский. Напомню вашу старую поговорку: не втрачай, кума, сылы, сидай на дно!
– Что это значит, Алексей Иванович? – спросил Дроз-дов.
– То и значит! Не получается у наших украинских бра-тьев упрямо строить своё светлое будущее. Значит, лучше бросить это потное дело. Вот и весь сказ.
– А вы что думаете? – обернулся ведущий к Приходько.
– Господин Кондрашов неверно трактует старую сказку, – усмехнулся  политолог. – В горшок со сметаной попали две лягушки и стали тонуть. Не трать, кума, силы, ложись на дно, говорит одна лягушка. Нет, кума, побарахтаюсь, сколько хватит сил, ответила вторая лягушка. И барахталась, пока не сбила масло. Лягушки спаслись. Как видите, смысл совсем противоположный. Поэтому и я, как украинец по рождению, говорю: мы ещё побарахтаемся. И хорошо, если нас в этом поддержит братский российский народ. Конечно, если он в лице своих лучших представителей не станет отключать воду, свет и канализацию.
Дружные аплодисменты.
– Как русскому по образованию, – продолжил Приходь-ко, – мне понятно, почему националистическая идея пользу-ется популярностью в Украине. Борьба с русским языком – проявление страха, что завтра на украинском не будет гово-рить никто. Украинский вымирает – и не только потому, что это во многом искусственный язык, но и потому, что нахо-дится в мощном информационном поле России. Главный борец с русским языком – украинская творческая элита. Наши писатели подсознательно понимают, что пишут на вымирающем языке. Через поколение их никто читать не будет. Какие уж тут мечты о вечности... Их национализм – от обречённости. Остальные проявления национализма – от чувства неполноценности. Скажу сильнее: от чувства собственного ничтожества, маргинальности. Все силы, не-обходимые для развития украинской культуры и украинского языка националисты бросили на бессмысленную борьбу со всем русским, полагая, что так они смогу сберечь украинское. Звучит парадоксально, но националисты – главные враги всего украинского. Вот и весь сказ, как говорит господин Кондрашов. 
– Отлично, – сказал Дроздов. – Поскольку времени у нас не остаётся, давайте резюмировать. Коротенечко! Итак, Константин Фёдорович...
– Мне импонирует идея киевского гостя: строить национальное государство хоть сто лет, – сказал Затворов, иронически улыбаясь. – Но при поддержке русского народа... Главное, чтобы на это хватило терпения у России – на поддержку.
– Мы будем дружить с украинским народом, безусловно, – сказал Никитин. – И будем надеяться, что Украина в какой-то момент обретёт такую власть, которая поймёт, что главный интерес украинской нации – это дружественные отношения с Россией. Только эти отношения позволяли Украине быть великой страной, которой она была после развала Советского Союза. Я не оговорился – именно великой.
– Идите к России! – распахнул объятья Кондрашов. – В Таможенный союз, в союзное государство! И тогда отпадёт сама надобность строить национальное государство. Россия, Украина и Белоруссия смогут на новом этапе создать мощное славянское государственное объединение. И не одна сволочь не посмеет пикнуть!
Дроздов посмотрел на Приходько.
– Я всё сказал. Спасибо, что пригласили на передачу.
– Всегда пожалуйста! – улыбнулся ведущий. – Надеюсь, вы ещё не раз будете гостем нашей студии.
Он повернулся к телезрителям:
– Спасибо, что были с нами. А с вами был Владимир Дроздов. Берегите себя!

42. Мэра геть!
Президентский кортеж из трёх тяжелых чёрных внедо-рожников летел по трассе на юго-восток. Металлическое стадо на дороге перед кортежем раздвигала воем и мигалкой машина державной автоинспекции. Трасса была хорошо зна-кома Кандыбе – в бытность директором завода он не раз ка-тался по ней в Киев и обратно. Пообветшала она за много лет, понятное дело, но всё равно смотрелась хорошо – не в пример раздолбанным танками и перепаханным снарядами дорогам Харьковщины и Полтавщины, по которым шла на Киев армия Новороссии.
По обочинам трассы иногда тянулись серые убранные поля, чуть притушёванные дождиком и туманом. Кое-где мелькали тракторишки и грузовики. Хлебопашцы, как в доб-рые старые времена, встречали осень трудами. В последние годы село только выживало – без горючки, без запчастей и без денег за собранное зерно. Житница Европы. Кому пона-добилось так её разорить?
Существовал ещё недавно такой, казалось бы, простой способ рассчитаться с неподъёмными долгами Украины – продать часть её земли. Желательно, иностранцам. Потому что они понесли бы в клювах не обесцененную гривну, а надёжную валюту – доллары, евро и рубли. И даже юани. Украинский чернозём сам по себе был валютой. И его актив-но осваивали – десятки доморощенных и зарубежных агро-холдингов расширяли посевы технических культур. Напри-мер, рапса, идущего на биотопливо. Однако тогда земля не находилась в собственности этих ушлых полеводов...
Кандыба помнил, как в начале двухтысячных, ещё до прихода к власти банды Янушенко, разгорелась дискуссия об отмене моратория на продажу земли. Первыми крикунами в дискуссии, конечно, оказались собственные олигархи. Они почуяли наживу: средства на покупку земли у них нашлись бы, в отличие от большинства граждан Украины. Понятно, что земля в собственности олигархам была не нужна, а вот перепродать её зарубежным инвесторам выглядело прибыльным делом. Власть, тогда ещё не выставляющая алчность на показ, как при Янушенко, просчитала и такой вариант. Разбазаривать стратегический национальный ресурс, чтобы утолить аппетиты своих спекулянтов, показалось неприемлемым, и дискуссия о продаже земли затянулась. Кроме того, оставалась надежда, что ситуация с долгами рассосётся, что Запад, как всегда, поможет...
Помог. Режим Янушенко открыл закрома. Из тридцати миллионов гектаров плодородной земли в собственность украинских и зарубежных, особенно, германских концернов перешла половина. Примерно столько же, сколько пахотной земли во всей Германии. Во время Второй мировой немцы вывозили из Украины чернозём эшелонами. Теперь они хоть на хлеб могут мазать этот чернозём, не отходя от поля...
Поближе к украинскому пирогу подсунулись и амери-канские компании, выращивающие генномодифицирован-ную продукцию. В Европе в некоторых странах эта продукция запрещена. А в Украине – сей, не хочу. И теперь правительство Кандыбы получило большую головную боль в виде нескончаемых разбирательств во всех европейских арбитражных судах. Отдать землю было просто, как вы-сморкаться, а вернуть, хотя бы часть, – невероятно сложно.
***
Мыслями президент иногда возвращался и к разговору с генералом Мамаевым о кознях москалей. Отбор воды из Днепра? Чушь какая-то... Бывший инженер, Кандыба хорошо представлял объём работ при осуществлении такого рода проекта. Предположим, у русских всё получится, несмотря на сложность и дороговизну затеи. А что в результате? Вот здесь и начиналась область предположений и допущений. Инженерская натура Кандыба восставала против неопределённостей, которые не давали сложить из разрозненных фрагментов цельную картинку. А генерал Мамаев, судя по всему, пытался эту картинку сложить.
И еще одно настораживало: когда глава СБУ узнал, что российский президент готов пригласить украинского коллегу в Москву, то почему-то засуетился и занервничал:
– Не рано, Василий Васильевич, к москалям на поклон? Мои... скажем так, друзья в Москве предупредили: если визит состоится – вам будут очень жёстко выкручивать руки. И по газу, и по торговым отношениям.
Твои друзья в яру кобылу доедают, подумал тогда Кан-дыба. А вслух сказал, что разобраться с приоритетами внеш-ней политики ему помогут соответствующие структуры министерства иностранных дел. СБУ надлежит заниматься тем, для чего она и была создана: безопасностью державы. Может, зря он так регулярно ставит в угол Мамаева? Может, генерал, действительно, переживает за батькивщину? Но Кандыба хорошо знал людей, и что-то ему подсказывало: далеко не бескорыстно Мамаев суёт нос во все щели. Тем более, если он считает себя сведущим в политике, то должен понимать: рабочий визит не означает для договаривающихся сторон больших обязательств.
С хорошей скоростью, под аккомпанемент дуделки ДАИ, за три с небольшим часа и долетели. На въезде в Червоногорск торчал приветственный знак-монумент из десятиметровой трубы. На ней красовались шахтёрская каска и шестерёнка, склёпанные из листовой стали. Этот набор должен был обозначать основные отрасли городских производств – угледобычу и станкостроение. С произведения советского монументального искусства краска давно слезла и проступила независимая ржавчина – вечная спутница разрухи и нужды. Под трубой расположилось городское начальство в тёмных костюмах и при галстуках. Чуть поодаль торчал губернатор области со свитой. Наблюдалась также кучка девушек в красных сапожках, белых сорочках-вышиванках и клетчатых юбках-плахтах. С непременными венками и лентами и такими же непременными рушниками, на которых лежали здоро-венные румяные паляницы. От редкого дождика их прикры-вали зонтиками.
– Идиоты, – пробормотал Кандыба, неохотно выбираясь из машины.
Он поручкался с губернатором, высоким скуластым та-тарином, партийным  соратником генерала Мамаева, потом с мэром Червоногорска, толстым усатым хомячком. Отщипнул от паляницы крохотный кусочек и сел в машину. Встречающие недоуменно переглянулись.
– Мэр! – высунулся Кандыба. – Полезай ко мне...
И когда кортеж тронулся к городу, сказал:
– Ну, докладывай, чего вы тут наколодили!
***
– Мы приглашаем в наш загородный дом отдыха, – за-кончил доклад мэр. – Это недалеко. Там никто не помешает.
– Некогда отдыхать, – отмахнулся президент. – Поехали в твою администрацию.
– Но, Василий Васильевич... – мэр нервно пригладил усы. – Перед администрацией третий день толкутся... всякие отщепенцы. Прямо майдан какой-то! Небезопасно, Василий Васильевич. Кричат!
– Наслышан про твой майдан. И так скажу: если бы я на каждый крик вздрагивал – сроду не пошёл бы в президенты. А если ты крика боишься – то не хозяин в городе. Может, правы люди, которые требуют твоей отставки?
– Я за должность не цепляюсь, – сказал мэр. – Не подхо-жу – можете увольнять. Так куда едем?
– В администрацию!
Мэр достал телефон.
– Пилипчук! Организуй проход. Где, где... Перед мэрией! Почему? Вопросы потом будешь задавать.
Уже вечерело, когда кортеж въехал на центральную площадь Червоногорска. Перед белым трёхэтажным зданием администрации колыхалось гудящее людское месиво. Чело-век пятьсот, прикинул Кандыба. Может, чуть больше. Неве-домый Пилипчук постарался: толпу разрезали две редкие цепи милиционеров, которые с большим трудом сдерживали напор. Президент выбрался из машины, огляделся:
– Здравствуйте, громадяне червоногорцы!
Кто-то рядом пробормотал «здрасьте», кто-то свистнул. Поодаль закукарекали. Гул усилился, и на этом грозном фоне отчётливо прозвучал истеричный визг:
– Ганьба!
Толпа подхватила, заколыхалась, сжимаясь вокруг Кандыбы и семенящего за ним мэра. Президентская охрана взяла их в кольцо. С громким хряском разбилось яйцо на лбу городского головы. Желток потёк по носу и по усам. Несмотря на всю напряжённость ситуации, Кандыба улыбнулся: желток свисал с носа мэра как серёжка на клюве индюка. Один из охранников Кандыбы, бледный парень с вытаращенными глазами, потащил из-под мышки пистолет. Руки у него ходили ходуном. Президент удержал пистолет и сказал на ухо:
 – Выстрелишь, и нас просто порвут. А не порвут – я тебе лично помидоры откручу. Ховай свою чёртову пукалку!
Надо отдать должное охранникам – они знали, что де-лать, и вынесли высокого гостя на крыльцо администрации.
– Ганьба! – нарастал крик.
Ещё одно яйцо с хрустом разбилось на лацкане серого пиджака Кандыбы. Звоном отозвались пивные бутылки, угодившие в стеклянную дверь. Теперь милиционеры стягивались к крыльцу, выставив перед собой щиты и дубинки. Они буквально продирались сквозь толпу, теряя каски и пуговицы. А по каскам и щитам уже лупили кирпичами и палками.
Кандыба остановился на крыльце и огляделся. Рядом отбивался мегафоном от наседавших горожан милицейский подполковник. Мэр, облизываясь от желтка, судорожно под-толкнул президента к двери администрации:
– Василий Васильевич, Христом богом... Проходите!
Президент подтащил к себе подполковника:
– Ты Пилипчук? Дай-ка матюгальник...
И заорал на всю площадь в мегафон:
– Громадяне червоногорцы! Кто не знает, докладываю: я президент Украины. Так-то вы гостей встречаете?
Толпа чуть приостановилась.
– Мне говорили, тут жрать нечего, – продолжал Канды-ба. – А вы яйцами кидаетесь! Может, и колбаса завалялась? А может, и сальце найдётся? Кидайте сюда – с утра не ел.
Народ притих.
– Я приехал разобраться, что делается в городе, – обыч-ным голосом сказал Кандыба. – Вы хотите со мной говорить? Говорите! Но если будем пихаться локтями и кидаться хар-чами – не разберёмся и до морковкина заговенья... Согласны?
– Ганьба! – поднялся тот же одинокий визгливый голос. – Мэра геть!
И очередная бутылка ударила в дверь, рассыпавшись градом звонких хрустальных колокольчиков.
– Уймите крикунов, – отмахнулся Кандыба. – Надеюсь, что здесь собрались нормальные люди, а не любители раз-мяться с милицией. Давайте сделаем так. Выберите делегатов – самых уважаемых людей. Мы вместе пойдём к мэру.
– Ага! – крикнули вблизи. – А там вы на них наручники наденете! Знаем, проходили!
– Ты что же, дружок, меня за брехуна держишь? – повы-сил голос Кандыба. – Если не расслышал в первый раз, повторяю: я президент Украины. И за свои слова отвечаю. Делегаты выскажут все ваши претензии. Будут городские чиновники. Обещаю, разберёмся по справедливости.
Толпа опять забурлила, но чуть отхлынула от крыльца. Вскоре к милицейскому кордону протиснулся пожилой лы-сый мужик и крикнул:
– Я делегат!
– Пропустите, – сказал Кандыба Пилипчуку. – А где остальные?
Через несколько минут ещё десяток человек сгрудились вокруг лысого.
– Петрович, ты за главного...
Настроение толпы, как почувствовал Кандыба, переме-нилось – она больше не источала ненависть. Осталось любо-пытство. И ещё усталость, которая хорошо читалась на лицах стоявших вблизи горожан.
***
Губернатор сидел в кабинете мэра и смотрел телеви-зор.
– Ты как тут поперёд нас очутился, Ахметов? – спросил запыхавшийся Кандыба.
– А я не хожу на амбразуры, Василий Васильевич... За-ехал во двор из проулка, и все дела.
– Молодец, – покачал головой президент. – Бережешь голову. Видать, здесь часто бываешь, раз так хорошо знаешь географию.
– Бываю, – согласно кивнул Ахметов. – Город ведь в сфере моей компетенции.
– Почему же тогда допустил этот бардак?
– Согласно конституции страны, городские и муници-пальные образования наделены соответствующими власт-ными полномочиями, и принимают все решения самостоя-тельно. Если буду влезать в каждый конфликт, вы же первый скажете, что я нарушаю конституцию.
– Законник? – прищурился Кандыба. – Ну да... Ты же ра-ботал в правовом управлении администрации Янушенко.
– Работал, Василий Васильевич. Не скажу, что этим очень горжусь, но законы уважаю.
***
Список претензий, который Кандыба терпеливо соста-вил со слов делегатов, перевалил на третью страницу его блокнота. А время подошло к полуночи. Делегаты во главе с лысым Петровичем поначалу чувствовали себя в мэрских хоромах неуютно, однако потом успокоились, а когда им принесли чаю с бутербродами, совсем одомашнились. Чиновники из основных городских служб плакались на свою тяжкую долю – сверху чуть не каждый день спускают распоряжения-постановления, а ресурсов для исполнения этих грозных указаний в городе просто нет.
Слушая жалобы делегатов и доводы чиновников, пре-зидент с нарастающим раздражением понимал, что здесь, в заштатном городишке, где все градообразующие предприя-тия – две шахты и станкостроительный завод, кто-то почти по лекалам нагнетает ситуацию, которую недавно проигры-вали в Ивано-Франковске: свистопляска коммунальных та-рифов, задержка зарплаты бюджетникам и подогревание массового недовольства. Причём недовольства не конкрет-ной городской властью, а властью вообще – и президент-ской, в том числе. Судя по всему, мэр не контролировал ситуацию – им умело манипулировали.
– Ты на нас, Василь Васильевич, зла не держи, – гудел Петрович, мастер станкостроительного. – Достала, понима-ешь, эта бестолковая власть!
– А давай её сменим, – предложил Кандыба. – Тебя мэ-ром поставим. Потянешь?
– Ну, ты скажешь, пан президент... – делегат даже чаем поперхнулся. – Мне на своём участке головной боли хватает.
– Вижу, Петрович, люди тебя уважают. Значит, знаешь дело, работяг не угнетаешь. Так? А теперь скажи, сколько лет ты авторитет зарабатывал?
Петрович опустил очи долу, посчитал на пальцах:
– Ух ты! Это же почти тридцать лет... Как после техни-кума пришёл, так и работаю.
– Тридцать лет. А мэр ваш сколько в кресле заседает? Восемь месяцев – я тоже на пальцах посчитал. И ты хочешь, чтобы за такой срок он в дело вписался? Когда Украина из Союза выходила, мы жили в несколько раз лучше, чем люди в России. Теперь там живут во столько же раз лучше, чем у нас. И знаешь почему, Петрович? Потому что они на первых порах помитинговали, морды друг другу побили, а потом засучили рукава и стали работать. Работать! А у нас, чуть что – мэра геть, президента геть... Так никаких мэров и никаких президентов не напасёшься. Ладно... Давайте с вашими претензиями разбираться. По пунктам. Начнём с повышения тарифов.
Кандыба оглядел группу чиновников, воспитанно при-корнувших на стульях вдоль стены.
– Начальник горкомхоза здесь?
– Туточки, пан президент! – поднялся самоуверенный толстяк с лоснящейся ряшкой.
– Вопрос первый: на каком основании подняли тари-фы?
– Ну, как же, Василий Васильевич... На этот счёт мы имеем письмо правительства о корректировке тарифов.
– Покажи письмо, – потребовал Кандыба.
Толстяк вынул из папки бумажку с правительственным грифом и протянул президенту:
– Вот, пожалуйста... Третий пункт.
Кандыба отставил бумажку, посмотрел, и спросил:
– Насколько вы увеличили тарифы?
– Ну, в среднем... Процентов на сорок-пятьдесят.
– Так на сорок или пятьдесят?
– На все восемьдесят! – крикнул Петрович.
– А теперь покажи, где тут написано, что тарифы надо поднимать на пятьдесят процентов? – не отставал Кандыба.
– Там про проценты нет, – начальник горкомхоза смах-нул мгновенный пот со лба. – Но там написано ясно: под-нять... Мы исходили из задачи, пан президент. Посчитали, исходя из наших потребностей.
– Кто посчитал?
– Начальник нашего экономического отдела.
– Понятно. Оба пойдёте под суд.
– За что, пан президент?
– За халатность и ненадлежащее исполнение обязанно-стей, что привело к неоправданным экономическим потерям в ходе забастовок. Заодно и за дискредитацию власти. Пошли дальше. Кто рассчитывал тарифы на проезд в городском транспорте? Ага... Тоже под суд. Теперь покажись мне тот умник, кто не платит бюджетникам. Не умник, оказывается, а умница. Вам же средства, шановная пани, из державного бюджета вовремя перечисляют, я проверял. А вы тут денежки по банкам крутите? Со всем почтением, тоже под суд. Указания правительства надо исполнять. Но при этом думать тем местом, на котором вы шапку носите, друзья. Или платочек. А не тем, на котором сейчас сидите. Прокуратуре я дам соответствующие указания. И пока будет идти следствие, предлагаю вернуться к тарифам и пересчитать их так, как полагается. Вернуть долги бюджетникам. На суде это зачтётся, обещаю. А теперь, господа чиновники, все свободны. Идите, и помните: я за вами из Киева наблюдаю...
Делегаты проводили чиновников гробовым молчанием.
– А ты, Ахметов, возьми всё на карандаш, – повернулся президент к губернатору, который за весь вечер не произнёс ни слова. – Пересиль своё невыносимое уважение к законам и принципам самостоятельности муниципалитетов.
– Хорошо, – поднялся губернатор. – Проконтролирую. Разрешите уехать? У меня завтра с утра в Киеве операция.
– Операция?
– Да, шить мениск. Порвал год назад.
– Что ж ты молчал? Не обязательно было сюда и ехать. Я же не зверь какой, мог бы войти в положение. Конечно, поезжай, Ахметов, поезжай!
***
– Не круто ты с нашими начальниками, Василь Васильевич? – почесал лысину Петрович.
– В самый раз, – сказал Кандыба. – Я с тобой ещё посо-ветоваться хочу. Меня в Москву старший брат, так сказать, зовёт – на переговоры. Как думаешь: ехать?
– Конечно! – вскинулся Петрович. – Слава богу, что зо-вёт. Надоело уже, честное слово, с русскими чашки бить... Наши станки ещё недавно, до заварухи, шли в Россию. Мы с этой продукции хорошую денежку имели. А теперь... Станки никому не нужны, зарплаты почти нет. Работяги в России харчатся. Пора, Василь Васильевич, с русскими опять дру-жить. Братья же... Так и скажи ихнему президенту: покупай червоногорские станки, не прогадаешь!
– Обязательно скажу, – кивнул Кандыба. – Вот видите, если миром – всегда можно разобраться...
Он подошёл к окну – на площади ещё оставалось полсотни самых стойких митингующих.
– Идите, расскажите людям, до чего мы тут договори-лись. Тебе, Петрович, отдельное спасибо.
Он пожал руку лысому. С тем делегаты, оживлённо пе-реговариваясь, и выкатились из кабинета. В дверь заглянула секретарша мэра. Принесла вычищенный и выглаженный пиджак Кандыбы.
– Спасибо, красавица, – сказал президент. – Ну, золотые руки – совсем незаметно, что на мне яичницу хотели сбить... А вот теперь, мэр, поехали в твой дом отдыха. Надо же хоть немного поспать.
– Спросить хочу... – помялся мэр. – Этих... правда, что ли, под суд отдавать?
– А ты как думал, – усмехнулся Кандыба. – Следствие, статья в газете, комментарий по телевизору. Есть городской канал? Ну, вот... Я прослежу, предупреждаю.
Понятное дело, подумал он, выходя за мэром на гулкую пустую лестницу, следствие не найдёт состава преступления. Или найдёт, но на реальный срок не хватит. Однако пусть помучаются, голубчики! Да и народ успокоится. А если следствие захочет выслужиться, вспомнив недавние беззаконные времена? Если закопает этих самых голубчиков по нижнюю губу? Надо дать задание Олежке: пусть через пару недель узнает, как идут дела в Червоногорске. Ведь и в самом деле – возьмут да и посадят бедолаг. Был бы человек, а срок найдётся. Хотя... Ведь кто-то из них сознательно нагнетал обстановку. Сознательно! Значит, надо будет послать надёжного человека, того же Чеботаря, чтобы внимательно за всем проследил и отделил. Как там в Писании? Агнцев от козлищ... И уж тогда можно будет вытереть агнцам слезы, а козлищам от души дать по рогам.
43. Борщ по-киевски. Но без горилки
– Садись, я тебе специально борщу сварила.
– Утро же, мать! – удивился Приходько. – Я бы и яични-цей не побрезговал.
– Какое утро... Скоро двенадцать. Так что это тебе и зав-трак, и обед. Покормлю и убегу.
Оксана металась по кухне, как тёплый ветер. Она оста-лась почти такой же, какой её встретил когда-то Приходько – с распахнутыми зелёными глазами, с непокорной русой чёлкой, которую приходилось постоянно подбирать. Конечно, округлела, набрала в боках. Четверых родила, что вы хотите...
Кухня у них была небольшая, но, что называется, обжи-тая. Главным предметом являлся огромный стол, занимаю-щий половину площади. Когда-то за него садились вшесте-ром... Простенок над столом занимала выставка сувенирных тарелок, которые Приходьки натащили из командировок и поездок на отдых. В центре торчала огромное яркое блюдо с гербом города Мадрида.
– Убери локти, чоловиче...
По-украински она говорила чисто, значительно лучше киевских воевод, которые изъяснялись на немыслимом сур-жике, мекая и судорожно припоминая слова. Вот и сейчас Оксана засмеялась, когда услышала из телевизора: «в кинци кинцив»:
– У решти решт, урод! – сказала она телевизору.
И выставила на стол супницу, корзиночку с чёрным хлебом и тарелку с нарезанными овощами.
– А чесночку? – посмотрел на жену политолог.
– Чтобы ты потом вонял на всю квартиру, як бздюха!
– А горилочки?
– Пан Кандыба нальёт.
– Хорошо, – вздохнул Приходько. – За это я скажу тебе правду. Всю правду, которую долго не решался высказать...
Оксана упала на стул напротив, подперла щёку рукой:
– Неужели бабу нашёл? То-то в Москву зачастил.
– Да какая баба... – отмахнулся политолог.
– А я не против! Хорошего мужика должно на всех хва-тать. Но тебя убью.
Она встала и принялась наливать в тарелку горячее ва-рево цвета пожара и с запахом в сто лошадиных сил. При-ходько нервно сглотнул слюну.
– Должен сказать тебе, дорогая жена, всю правду: борщ у тебя не получается. Вот щи – получаются. А борщ... Варить борщ надо учиться с детства.
– Ну, мерзавец! – изумилась Оксана.
И замахнулась блестящим половником.
– Ладно, и такой сойдёт, – снизошёл политолог, орудуя ложкой. – Рассказывай, что там у детей-мерзавцев.
– Одна лежит на сохранении, другой дежурит под окна-ми. Ему говорят: позвоним. Как только – так и сразу. Нет, торчит под роддомом. Упрямый, упёртый  чёртов хохол!
– Молодец! Когда Кирюша родился, меня, если пом-нишь, даже в стране не было... Я в Польшу ездил.
– Не в Польшу, а в Венгрию, склеротик.
– Не важно. Важно, что меня рядом не оказалось. Ба-бушка с дедушкой ребёнка забирали. Тебе приятно было, что муж не встречает? То-то же... Так что Кирилл всё правильно делает. Мужик. Одобряю!
– А борщ? Особенно после того, как ты его навернул?
– Борщ тоже одобряю. Что дальше?
Дальше было мясо с картошкой в горшочке.
– Теперь давай рассказывай, что в Москве, как мама...
Одобрить горшочек и что-то рассказать Приходько не успел – в телевизоре показали Кандыбу, который продирался сквозь строй галдящих людей. Политолог схватил пульт и включил звук.
– Ганьба! – долетело до боли знакомое, и грозный гул толпы заполнил кухню.
Камера выхватила крупным планом лицо человека ря-дом с президентом. У него по усам стекало яйцо. По усам тек-ло, в рот не попало, подумал Приходько. Что творится?
– Что творится? – сказала Оксана вслух.
Теперь камера демонстрировала щиты милиционеров, по которым стучали кирпичи и доски.
– Мирная забастовка в Червоногорске, как вы видите, грозит перерасти в серьёзные народные волнения! – закри-чали за кадром, стараясь перекрыть шум толпы. – Антина-родная социальная политика правительства и президента Кандыбы не оставляет людям выбора. Они готовы к майдану! Это лишний раз демонстрирует...
– Что творится? – повторила Оксана. 
Тренькнул мобильник. Кандыбинский Олежек дели-катно осведомился, не найдёт ли Приходько час-другой, что-бы встретиться с Василием Васильевичем? Какие проблемы, конечно, найдёт. Замечательно, машину уже выслали, сказал Олежек.
– Пять минут дела не решат, – пробормотал политолог и пододвинул горшочек. – Жена пласталась, обед готовила!
– Ценю, – сказала Оксана и чмокнула его в маковку.

44. Чуйка не подвела...
– Сдаётся мне, что нас пасут, – сказал Краснокутский, исподтишка оглядывая зал ожидания.
– С чего ты взял? – удивился Постолюк. – О том, что мы здесь, не знает ни одна душа...
– Пасут. Жопой чую.
– Многофункциональная у тебя жопа, завидую, – под-нялся с неудобного металлического кресла Постолюк. – Пой-ду водичкой разживусь. А заодно и осмотрюсь.
Краснокутский, почти не поворачивая головы, осмот-рел небольшой зал ожидания ещё раз – по секторам. Тётки с чемоданами, кучка молодёжи, провожающая нетрезвого па-ренька, два старика вспоминают дни былые, молоденькая мамаша кормит из бутылочки карапуза в красных штаниш-ках. Бабушка с корзиной. Ещё два строителя в белых касках и заляпанных комбинезонах возятся в углу, колупают стену у окна. Может, строители так насторожили? Но они ни разу и не взглянули в его сторону. Один что-то сердито выговорил другому и ушёл. Потом вернулся с мятым ведром, с которого на разноцветный и чистый плиточный пол срывались мелкие лепёхи свежего цементного раствора. Нет, настоящие строители... Тогда отчего это чувство, что обложили?
Своей чуйке Краснокутский доверял – иначе давно сгнил бы. Вот так однажды ночью в лагере под Шатоем он проснулся от непередаваемого чувства тревоги. Тихо оделся, прихватил спрятанные под камушком документы прапорщика Расторгуева, обошёл посты и двинулся на север, к дороге, по которой носились федералы. Чуйка сработала ещё раз, он схоронился в водомоине и увидел, как в сером предутреннем тумане движутся к лагерю лёгкие тени. Потом затрещали выстрелы, прогремело несколько разрывов гранат. Светошумовые, определил Краснокутский. Потом туман разошёлся. Послышались оживлённые голоса. Федералы обсуждали хорошо сделанную работу – никто из лагеря не ушёл.
Прапорщика Расторгуева Краснокутский утопил месяц назад в грязной яме – он принципиально не проливал кровь русских. Остальных резал – это да... А русских только топил. Документы прапорщика вывели его из Чечни и помогли добраться до Ростова.
Постолюк стоял у входа в зал ожидания, перед киоском с водой и бутербродами. Продавщица ушла и оставила записку на стекле киоска: «Буду через 5 мин.». Прошло пять мин., а потом и все десять. Сука, подумал Постолюк, сейчас поезд подадут! Недаром народу прибавилось. От вида близких и недоступных бутылок за толстым стеклом пить хотелось ещё сильнее. Ладно, в поезде напьюсь...
Он вернулся к Краснокутскому.
– Пойду, отолью, – буркнул тот.
– А рюкзак зачем берёшь? Не бойся, покараулю...
– На всякий случай. Мне так спокойнее.
Краснокутский медленно пошёл в туалет, косясь по сторонам. Едва спустился по ступенькам к туалету, как по-чувствовал, что его крепко прихватили за лямки рюкзака. Краснокутский нырнул вперёд, выдёргивая руки из лямок, но получил оглушительный удар по основанию черепа и по-плыл. Когда пришёл в себя, ощутил на руках, заведённых за спину, холод железа.
– Опа! – сказал он тоскливо.
Чуйка не подвела...
К Постолюку, между тем, подошли два изгвазданных строителя. Один снял каску, вытер лоб:
– Парень, ты не можешь пересесть? Трубу тянуть будем.
– Да нет проблем, – сказал Постолюк, поднимая рюкзак.
В тот же момент в поясницу ему воткнулось твёрдое, а строитель сказал на ухо:
– Хочешь ещё дырку в жопе? Тут женщины и дети, по-этому стреляю сразу.
– Что за день... – пробормотал Постолюк.

45. Национальные элиты хорошо устроились
Погода испортилась – всю ночь шёл дождь. Тяжёлые капли барабанили по шиферной крыше балкона, и под этот неумолчный ровный шум хорошо спалось. Едва выпутался из сна, когда запиликал будильник. И обрадовался, что проснулся. Приснилась какая-то мерзкая история, деталей которой Разин не запомнил. Единственное, что осталось в ощущениях – страх, что его сейчас будут убивать. И главное – ничего нельзя поделать. Ни сопротивляться, ни убежать.
Накануне он весь вечер просидел в Интернете – собирал справки на людей из списка Мещанинова. Действительно, интересные, а некоторые – просто выдающиеся личности. Вот тогда Разин и подумал: куда мы их собираемся тащить? Ведь если что... Их первыми станут убивать. Конечно, они и без того на виду, за ними и так будут охотиться. Но сейчас многие – сами по себе. В критической ситуации они могли бы уехать, скрыться, пересидеть шквал. Став членами пророссийской организации активного сопротивления, они получают почётную, но неблагодарную обязанность бороться до конца. Тут уж никуда не побежишь – за тобой соотечествен-ники, которые знают, что ты их не бросишь, вытащишь...
Может, оттого и сон такой пришёл.
Он пил кофе, смотрел в окно, за которым ветер завивал струи дождя в кольца и продолжал додумывать трудные ве-черние мысли. Торопиться было некуда – наступили настоя-щие выходные.
Русские люди не виноваты, что легли спать в Советском Союзе, а проснулись в другом государстве. И почти сразу стали изгоями. Их стали выдавливать. В одном случае грубо, не церемонясь, как в бывших республиках Средней Азии. Там просто приходили и предлагали купить квартиру за копейки. Мол, всё равно придётся уезжать, так хоть какие-то деньги можно выручить. А иначе просто сожжём... Так было и в Ташкенте, и в Душанбе. В другом случае поступали изощреннее, прикрываясь высокими словами о возвращении национального самосознания. Заставляли сдавать экзамен на знание языка титульной нации, отказывали в праве гражданства. Так было в Латвии и Эстонии. Или закрывали русские школы, переводили с русского на национальный язык учебники, принимали любые справки и заявления только на «мове». Так было на Украине. И подобное широко практиковалось почти во всех постсоветских государствах. Исключение составляла лишь Белоруссия.
Приходько был прав, когда говорил на передаче у Дроз-дова, что национализм – от чувства ущемлённости, ощуще-ния собственного ничтожества. Разин подумал, тут можно добавить – и от неблагодарности тоже. Человек никогда не прощает причинённого кем-то добра. Россия как заботливая клуша согревала и пестовала в своём гнезде все эти народы и народики. Она отрывала от себя, чтобы строить города и дороги в горах и пустынях, вытягивала окраины империи из средневековья. Зачем? Бывшие имперские окраины сегодня вернулись в средневековье, если посмотреть на уровень жизни во многих постсоветских квазигосударствах.   
Россия взращивала национальные элиты. В лучших ву-зах страны учились по квотам будущие национальные кадры – инженеры, врачи, педагоги. Между прочим, загораживая дорогу многим способным русским юношам и девушкам.
Разин открыл ноутбук и принялся писать:
«Россия открывала с помощью своего великого языка пути в большой мир. Кто бы знал всех этих национальных писателей с кавказских гор, из среднеазиатских пустынь, с балтийского взморья, если бы их книги не переводились на русский язык! Многие из обласканных мастеров пера потом с озлоблением писали о русском колониальном владычестве, издавали  учебники по истории, из которых следовало, что никакой цивилизаторской миссии Русский Мир не выполнял. Наоборот, только эти народы и народики обладали древней культурой, сохраняли национальные традиции и если бы не Россия, давно построили бы мощные государства.
И никто из этих саморощенных историософов не задался вопросом:  отчего же не построили? Традиций не хватило? Или древней культуры? Отчего, например, высококультурные республики прибалтов, бывшие витриной Советского Союза, превратились в глухую периферию Европы, в настоящие задворки, из которых представители титульных наций бегут в более благополучные государства? В Россию на заработки не едут – то ли уровень заработка не устраивает, то ли не позволяет гонор, застарелый и скрываемый как геморрой. А вот молдаванам, азербайджанцам, украинцам, таджикам, киргизам, узбекам и даже высококультурным грузинам – гонор позволяет. Едут не только на сезонные заработки, но и на ПМЖ, то бишь, на постоянное местожительство. Они сами, их дети и внуки пользуются всеми, уж какие есть, благами, созданными русскими на протяжении веков. И никто из русских не кричит, что Россия – не резиновая».
– Кроме, разумеется, Алексея Ивановича Кондрашова, – вслух сказал Разин. – Но у него должность такая – анфан те-рибль русской политической тусовки, записной националист. А также дегустатор всех несваримых и отравных идей.
«Национальные элиты хорошо устроились. Они ничего не вкладывают дома в развитие экономики и социальной сферы, не создают рабочие места. Поэтому молодые и здоро-вые едут в Россию. И хвала Аллаху! Эти молодые и здоровые безработные были бы в своей стране горючим материалом для революций или, в лучшем случае, для формирования ОПГ, то бишь, организованных преступных группировок. А так – никаких забот для власти. Гастарбайтеры шлют из Рос-сии деньги семьям, и деньги работают на внутреннем рынке, поддерживают экономику».
Разин где-то читал, что только азербайджанские диас-поры пересылают домой из России средства, сопоставимые с половиной бюджета их гордой и независимой державы. Он пометил в блокноте: найти эту статью... 
«Выталкивать русских из национальных окраин пер-выми и бросились национальные элиты, потому что русские всегда составляли им сильную конкуренцию. Потом публи-цисты и политики в России будут говорить: элиты виноваты в том, что начались гонения на русских. А народ, население, так называемые простые люди? Ведь они-то и послужили инструментом  погромов в руках элит. Из добрых людей повылезало злобное, мелкое, чёрное, что ещё недавно сдерживалось общими законами и общим пониманием того, что хорошо, а что плохо. И майданы в Киеве поднимали добрые люди... И в русских потом стреляли они же».
Конечно, подумал Разин, заваривая очередную порцию кофе, не надо идеализировать русских. Он ходил на россий-ский майдан к Белому дому... Не потому что симпатизировал кому-то из противостоящих лагерей, а из понятного и про-стительного любопытства журналиста и писателя. Бойня в Москве тоже показала, как быстро из людей может выплес-нуться ярость, ненависть и полное пренебрежение к чужой жизни. Однако русские смогли быстро образумиться – крас-ный Тамбов не пошёл на белый Воронеж, а во Владивостоке и Омске не стали сочинять декларации о самоопределении. Русские осознали: любое затянувшееся противостояние – приговор существованию России. Вот когда в народе проявились государственнические традиции и настроения, впитанные русскими с молоком матери...
«И всё же, – продолжил он писать, – зачем нам Украина, почему мы так за неё цепляемся? Да потому что это, действительно, братский народ. Русское и украинское человеческое поле проросло друг в друга корнями так, как не прорастали в истории никакие другие народы. За исключением, опять же, белорусов. Вместе русских и украинцев – больше двухсот миллионов. И ещё надо учесть общий научный и хозяйственный потенциал двух стран, до сих пор работающий, несмотря ни на какие попытки растащить его и уничтожить.
Вот цивилизационная матрица: Россия и Украина могут выжить только вместе. Недаром германской пропагандой в Первую мировую войну постоянно вбивалась мысль, что единственный способ обезножить Россию на долгие времена – оторвать от нее Украину. И Бжезинский повторил немецкие «зады», когда сказал, что с Украиной Россия – великая держава, а без Украины – второстепенное государство».
Но, в таком случае, и Украина без России – такая же второстепенная страна, подумал Разин. А Никитин назвал её великой. Он историк и знает, что говорит. Значит, додумал Разин, в новом проекте можно поработать. Чтобы сберечь на Украине то общее человеческое поле, о котором он только что написал. Поработать по-честному, на всю катушку, без ощущения глупости происходящего, с которым он участвовал в «водяном» представлении. Отбросить брезгливость и предубеждение к Мещанинову и Орлову. Они в новом проекте видят средство для достижения своих статусных целей, для удовлетворения тщеславия. Бог им судья... А вдруг, подумал Разин, и «наверху» – такое же, как у Мещанинова, отношение к подобным проектам?
Он всегда со скепсисом относился к представителям крайних сторон политического поля. Радикальные патриоты ему были так же духовно чужды, как и записные либералы. Разин был уверен, что крайности рано или поздно смыкаются, и тогда появляется гремучий гибрид – радикальный либерал. Этот монстр политической кунсткамеры достаточно начудил в России, и поэтому большинство обычных граждан на уровне подсознания воспринимали любую либеральную доктрину либо настороженно, либо враждебно.
Одно время Разин был хорошо знаком с бывшим мини-стром Зеленцовым – несколько раз брал у того интервью.  Совсем молодой, но амбициозный политик стал на закате советской власти председателем горсовета небольшого закрытого наукограда. Случайно в городе оказался Ельцин, тогда уже выброшенный с партийных постов в Госстрой. Как шутили потом – в Госстрой на отстой.  Принимал будущего президента председатель Зеленцов. Вероятно, настолько хорошо принимал, что через несколько лет, когда Ельцин стал главным начальником, он вытащил Зеленцова в Москву и назначил заместителем Гайдара. Так что будущий лидер либеральной оппозиции служил некоторое время ассистентом доктора Гайдара, который проводил шоковую терапию оголодавшему российскому народу.
Поболтавшись в верхах, Зеленцов после ухода Ельцина оказался не у дел. Отчего сильно обиделся на новую власть. Так обиделся, что регулярно бегал в посольство Соединенных Штатов – жаловаться. Вероятно, американцы разбирались в кадровых вопросах лучше Ельцина, потому что никаких ощутимых результатов в возвращении Зеленцова на политический олимп не наблюдалось. Зеленцов пытался создавать собственную партию. Входил в коалиции с такими же недобравшими солнца полсолнухами, но даже в Государственную Думу ему попасть не удалось. Вот тогда он и организовал центр мониторинга демо-кратических процессов в России, а себя назначил президентом в этом заведении. Под мониторинг демпроцессов зарубежные спонсоры деньги давали охотно. Приглашали Зеленцова на семинары в Лондон и Вашингтон. Там он не стеснялся в выражениях, призывая давить на Россию, иначе опять – империализм, русские танки на Унтер-ден-Линден, а русские белые медведи с ядерными ракетами прямо на Гренландии.
О заграничных вояжах Зеленцова в России говорили мало – хватало и других тем для разговоров. Один раз засве-тился лидер оппозиции по-крупному: когда устроил скан-дальный бракоразводный процесс. Второй раз, когда приехал в Киев поздравлять новые майданные власти с госпереворотом. Ну, поплевали ему дома вслед и опять забыли.
Если бы в либеральной оппозиции было меньше таких, как Зеленцов, может, Разин более сочувственно относился бы к идеям либералов «обустроить Россию». Ему тоже не всё нравилось в том, как страна «обустраивается». Но Зеленцов вызывал омерзение... И поэтому Разин работал на Орлова.
Он вышел на балкон и долго курил, прикрывая огонёк ладонью от залетающих брызг. Потом пошёл в комнату, от-копал потрёпанный томик из собрания Достоевского, рас-крыл «Дневник писателя» и вернулся за стол. И принялся выписывать – для будущей работы:
«России надо серьёзно приготовиться к тому, что все эти освобождённые славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими  формами,  политическими и социальными, и   таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма, прежде чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества.   Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту какой-нибудь серьёзной беды они все непременно обратятся к России за помощью».

46. Осеннее обострение
Площадь Независимости объехали – там до сих пор восстанавливали дорожное покрытие. Узкая Банковая улица перед президентским дворцом была запружена людьми. Они что-то выкрикивали. Приходько не расслышал – водитель поднял стёкла, не доезжая до людского месива. Зато некото-рые транспаранты политолог рассмотрел. На одном красо-вался набивший оскомину слоган «Украина – це Европа!», на другом большими корявыми буквами было написано: «Кан-дыбу – геть!». Тоже ничего нового. Удивил третий призыв: «Гале – волю!».
– Не понял, – пробормотал Приходько. – Галя давно на свободе. В Германии! Вот уж где нашей козе воля вольная...
– Ось там её утречком и взяли за роги, – усмехнулся словоохотливый водитель. – Интерпол чи местная прокура-тура арестовали. По запросу Москвы. От як! Утречком арестовали, а эти – уже туточки, уже крыльями бьють...
Они остановились почему-то не возле входа в прези-дентскую резиденцию, а около соседнего, такого же старин-ного особняка. Немолодой армейский лейтенант на проход-ной проверил документы, передал Приходько ещё одному лейтенанту – на этот раз совсем мальчишке.
– Прошу следовать за мной, – сказал молодой лейте-нант, и повёл политолога коридорами, в том числе и подзем-ными, пока не вывел в президентский дворец.
– Что тут у вас происходит? – не выдержал Приходько.
– Не могу знать, – на ходу обернулся мальчишка.
***
В переговорной между двух неподъёмных кожаных кресел торчал стеклянный столик с чайником, чашками и плошками, занятыми сладкими жамками, кусками пилёного сахара и жёлтым изюмом. Кроме сала президент обожал изюм и наивно полагал, что все, с кем он тут распивает чаи, тоже без изюма жизни не представляют.
– Что в Киеве происходит? – спросил Приходько, едва поздоровавшись.
– Осеннее обострение, вот что происходит, – вздохнул Кандыба. – И не только в Киеве. Вчера в Червоногорске в ме-ня бросали яйцами.
– Я видел сюжет по телевидению, – кивнул политолог.
– Всё там – брехня. Никто меня не избивал, милиция в горожан не стреляла. Ну, пошумели люди поначалу, потом выбрали делегатов, и мы вместе с ними пошли к мэру. Разо-брались с городскими проблемами и расстались довольные друг другом. У меня такое чувство, что для телевидения всё написали заранее. А потом только картинку подставили, умельцы... Коммунисты уже прислали копию обращения, которое они направили в ОБСЕ и Всемирную федерацию профсоюзов. Мол, в Украине попираются права трудового народа и право на забастовку.
– Надо разбираться, – сказал Приходько. – И хорошо бы выступить с опровержением от президентской пресс-службы.
– Нет, этого делать не следует, – резко сказал прези-дент. – Самая неустойчивая позиция у человека, который оправдывается. Я уже дал команду Чеботарю... В Червоноар-мейск поедет бригада с пятого канала, сделает передачу о ситуации в городе. И там краешком... Понимаешь, Фёдор Андреевич, краешком! Спросят мастера со станкостроительного, его фамилия Гарбуз, а зовут Семён Петрович, как он побеседовал с президентом Украины. Как жаловался на городскую власть, и что из этого получилось. Вот это и будет опровержением всей брехни.
– Хороший ход, Василий Васильевич, – кивнул Приходько. – Останетесь без работы, возьму в свою компанию. Будете пиар-программы курировать.
– Мелковато, Фёдор Андреевич, – отмахнулся Кандыба. – Я тебя заставлю эти программы курировать. А сам, как старший по званию, буду компанией рулить.
– Ладно. А почему под окнами народ подошвами метёт?
– Узнали, что я в Москву налаживаюсь, вот и вышли...
– Вы уже знаете новость про Галину Васильевну?
– А как же! Не поверишь, Фёдор Андреевич, камень с души. И знаешь, почему? Ведь всё я понимал: с американцами у неё любовь не сложилась, вчерашние люзоблюды отвернулись, Европа приняла, как последнюю беженку. И выдала только что. Тем не менее, нет-нет да и сверлила меня такая мыслишка: а что если Галя решит вернуться? Даже не на Украину – просто в политику. Опять ведь свара началась бы. Большой склочный потенциал у женщины... И сила воли – дай Бог любому мужику.
– Ну, и какие перспективы у российской Фемиды?
– Да никаких! Насколько мне известно, российская прокуратура предъявляет ей обвинения в посягательстве на российскую собственность в Украине в период правления Янушенко. Так российские активы тогда любой шустрый делец подбирал, и доказать причастность Галины Васильевны к грабежу иностранной собственности будет трудно. Так что кроме морального удовлетворения русским ничего не останется. Но вернемся к нашим козам.  Посмотри, Фёдор Андреевич, свежую прессу...
Президент протянул политологу номер УУ – «Утра Украины». На первой полосе пламенели огромные литеры: «Россия опять выкручивает руки». А в статье под этим заго-ловком рассказывалось, как президент Украины, гарант не-зависимости, дрогнул перед напором Кремля и недавней де-монстрацией силы русских в Крыму. Большую часть статьи занимал пересказ выступлений Кондрашова в Думе и на круглом столе в ФПГИ о повороте Днепра, а также слухи о строительстве плотины в Могилёве. «По сведениям наших источников в Москве, – писал автор статьи, – в Могилёве ра-ботает группа геодезистов из российской столицы. Они готовят проектное обоснование для строительства нового водохранилища». Далее автор утверждал, что по сведениям тех же источников, после строительства плотины и отводного канала Россия потребует от Украины платы за возможность пользоваться водными ресурсами.
– Бред какой-то, – пожал плечами Приходько, дойдя до этого пассажа. – Про плату я не слышал!
– А ты дальше читай, Фёдор Андреевич, – ткнул в газету президент. – Называют серьёзных людей.
Действительно, автор статьи ссылался на распоряже-ние председателя правительства России, которое было на днях дано министерству водного хозяйства. Министерству предписывалось вместе с институтом академика Гаврилова оценить не только объёмы водных запасов на Европейской территории России, но и затраты на регулирование речных стоков, на обеспечение их экологической чистоты.
– Всё равно не вижу оснований для паники, Василий Васильевич, – сказал политолог. – Никто водой торговать не собирается. Русские не дураки – настраивать против себя таким образом мировое общественное мнение. Они ещё от санкций не отдышались.
– Добре, – кивнул Кандыба. – Спрошу напрямки об этом... у российского коллеги. Ты до конца дочитал?
– Не собираюсь, и так всё ясно. Как говорил один городничий: нечёткое перо, а впрочем, видно, что негодяй.
– А ты дочитай, Фёдор Андреевич, дочитай, дорогой, что пишут наши пропагандоны!
Политолог опустил взгляд в конец статьи и наткнулся на свою фамилию.
«Президент Кандыба не нашёл ничего лучшего, кроме как использовать в качестве челнока по особым поручениям киевского политконсультанта Приходько, закоренелого ру-софила и университетского однокашника некоторых нынешних высокопоставленных московских чиновников.
Пан Приходько участвует в экспертных заседаниях по проблемам водохозяйственной деятельности России, выступает на главных каналах российского телевидения. Флаг в руки! Но он, вместо того, чтобы защищать интересы нашей державы, поёт под одну дудку с ненавистником Украины Кондрашовым и глумится над чувствами украинских патриотов. Вот цитата: «Российские танки на Крещатике, да ещё появившиеся вовремя... стали бы самым веским аргументом против бандеризации Украины».
Рассуждая о языковой ситуации в стране, пан Приходько заявляет: «Главный борец с русским языком – украинская творческая элита. Наши писатели подсознательно понимают, что пишут на вымирающем языке. Их национализм – от обречённости, от чувства неполноценности. Скажу сильнее: от чувства собственного ничтожества». Трудно придумать, как можно сильнее плюнуть в лицо родной стране!
Тут впору задать вопрос президенту. Ему мало офици-альных контактов с Москвой нашей дипломатии? Или он ре-шил использовать в своих играх пятую колонну в лице пана Приходько? Или он забыл, чем закончились для Януковича такие игры?».
– Целых три вопроса, – поморщился политолог. – А написал про один. Логика хромает у этого писаки.
– Да им наплевать на логику – и писакам этим, и чита-кам. Главное, Кандыбу макнуть лицом в корыто со свинячьей затиркой... И тут любой повод пригодится. А ты, Фёдор Андреевич, такой повод подаёшь! Не находишь?
– Здесь цитаты надёрганы так, что искажается весь смысл моего выступления, – развёл руками Приходько. – Наша пресса до сих пор не научилась работать по-честному. Вот уж действительно – пропагандоны...
Он достал из кармана сложенный номер «Вестника» с интервью профессора Никитина:
– От нашего стола – вашему столу, Василий Васильевич. Прочитайте, текст небольшой...
Президент уткнулся в газету и через пару минут поднял взгляд на политолога.
– Ничего нового, о чём бы я ни думал в последнее время, твой Никитин не сказал. Всё верно. А что делать? Делать-то что? Вот взял бы пан Никитин, да и подсказал мне, глупому, что делать сегодня, сейчас!
– По-моему, тут всё сказано, – пожал плечами полито-лог. – Как говорится, имеющий уши да услышит.
Кандыба мрачно пил чай. Потом перевёл разговор:
– Видел я твои выступления, Олег записал. Немножко с круглого стола и весь «Воскресный вечер»... с этим... Такая птичья фамилия. Скворцов? Соловьёв?
– Дроздов, – буркнул политолог.
– Действительно, наши писаки тебя переврали. И всё же... Ты не очень резко про наших патриотов говорил, Фёдор Андреевич? Обидеться ведь могут... А у нас обиженные, сам знаешь, в дискуссию не вступают, а сразу начинают стрелять.
– Пуганный я, Василий Васильевич, – вздохнул При-ходько. – А что касается патриотов... Сами что думаете по этому поводу?
– Я с тобой согласен на сто процентов. Эти так называемые патриоты уже чуть было вконец не угробили Украину. Получили по соплям, а всё им неймётся. Ты знаешь, чего мне сейчас стоит продавить статус русского языка как официального... Не государственного даже, а только официального! Опять  голосование в Раде сорвали. Вчера приходил Заворотнюк, шепнул по секрету, что некоторые свидомые депутаты собираются мне импичмент воткнуть. И поводом для этого могут стать два моих, так сказать, преступления перед народом Украины. Во-первых, уступка Москве. Хотя ещё никаких уступок и в помине нет. Но раз я собираюсь в Кремль, значит, уступка. Во-вторых, статус русского. Мол, до меня ни один президент не шёл на такое национальное предательство. И вот я тут недавно подумал... Отчего это в России самые главные русские патриоты – наши же хохлы и евреи, особенно, полукровки? В Украине самые свидомые – русские и те же... Вспомним хоть наших Лёлека с Болеком. Впрочем, чего о них вспоминать. Так отчего всё перевернулось? Ты политолог – ты и объясни мне.
– Защитная реакция, – пожал плечами Приходько. – Люди следуют лозунгу «Кто не с нами, тот против нас». Демонстрируют окружающему инонациональному социуму, что не только не против него, но два раза с ним.   
Президент походил вокруг стола и нелогично спросил:
– Вот я и думаю: может, сначала в Брюссель махнуть? 
– На капусту? – усмехнулся Приходько.
– В каком смысле?
– Капуста в Брюсселе знаменитая. Но мне не нравится – трава травой.
– Шуткуешь, Фёдор Андреевич... А мне не до шуток. Ну, что думаешь про Брюссель?
– Плохая идея, Василий Васильевич. В своё время про Чаушеску ходил один анекдот... Помните, кто такой Чау-шеску?
– И забудешь, так напомнят. Когда в Ивано-Франковске начались волнения, и я собирался ввести войска, мне мои мудрые партийные товарищи сказали: не вздумай, а то кон-чишь, как Чаушеску. Так что там с этим бедным румыном?
– Анекдот следующий. Садится Чаушеску в машину и говорит водителю: поезжай прямо, на ближайшем пере-крёстке посигналишь левый поворот, а сам свернёшь напра-во. Не кажется, Василий Васильевич, что и у вас так может получиться – поехал в Москву, а очутился в Брюсселе?
– В Москву, положим, я ещё не поехал...
– Хорошо, пробросим ситуацию. Вы едете в Брюссель и получаете в  результате вилку. Не в бок, а образно... То ли да-дут кредиты, то ли откажут. Берём худший случай – не дали. С каким лицом вы поедете после этого в Москву?
– Да уж... – поёжился Кандыба.
– Идём дальше. Приезжаете вы в Москву после Брюссе-ля – неважно с каким лицом. Ради национальных интересов можно и лицом поторговать. Не думаете, что русские после вашей брюссельской турпоездки могут обидеться? Наверня-ка обидятся. И вот тут уж точно – кредитов не дадут. Под любым предлогом. Нужно ещё что-то рассказывать?
Президент набрал в жменю изюма, погрыз, вытер руки салфеткой.
– Не надо. Знаешь, Заворотнюк у меня очень умный хлопчик... И здраво рассуждает. Но смотрит на меня, а в глазах вопрос – вот такенными буквами: угадал? Не угадал? А тебе, Фёдор Андреевич, таким вопросом мучиться не надо. Ты говоришь, что думаешь. Другое дело – верно говоришь или ошибаешься... Скажи мне, что с импичментом делать? Может, каким-то боком инициаторов подставить, да и законопатить – хоть на время? Я потом и извиниться могу, мол, перегнул палку...
– Мои младшенькие в таком случае говорят: не парься, папа, и забей! Перевожу: не придавайте серьёзного значения, наплюйте вы на этот импичмент. Необходимых голосов для этого Рада не соберёт. А вернётесь из Москвы на белом коне – вопрос сам собой отсохнет. Вообще, Василий Васильевич, насколько я мог уловить московские настроения...
Приходько задумался.
– Не продолжай, – сказал президент. – Я их тоже уловил. Зря, что ли, два раз запись смотрел... этого Скворцова.
– Дроздова. И что там, в записи?
– Результирующая часть в последнем выступлении клоуна, в реплике Кондрашова. Идите к нам! В Таможенный союз, в союзное государство... И далее со всеми остановками.
– Так идите, раз Кондрашов зовёт!
– Я бы пошёл... Но для этого нужна послушная Рада и одобрение большинства народа. Раду, предположим, можно переизбрать. Подсуну неудобоваримый законопроект, по тому же статусу русского языка. И уже не официального, а второго государственного! Рада полезет на стенку. А я её разгоню к бисовой матери. Потом мы с тобой, Фёдор Андреевич, хорошую Раду соберём, какую надо. Но что с народом делать? Вот главный вопрос... После того, как Россия бросила Донбасс на произвол судьбы, люди не очень торопятся обниматься с Москвой. И эти настроения можно переломать, если Россия предложит что-то существенное. Не кредиты, которые потом придётся отдавать, выпучив очи, а дело. Надолго и выгодно.
Вошёл Олежек, помялся, подтолкнул очёчки тонким пальцем и сказал:
– Извините, Василий Васильевич... Из Москвы звонят.

47. Славянск. Большая стройка
Всё было как всегда... В конференц-зале, где ещё витал слабый запах акриловой краски и на креслах поблёскивали обрывки полиэтиленовой упаковки, собралось руководство города. Абакумов представил Железняка:
– Значит, прошу прощения, к нам приехал председатель специальной комиссии при правительстве Российской Федерации Железняк Олег Васильевич. Эта комиссия занимается организацией восстановления народного хозяйства и жилого комплекса Донбасса. Ну и мониторит нашу ситуацию, прошу прощения. В прошлом году Олег Васильевич посещал город, и некоторые товарищи его помнят. Константина Константиновича Ларина представлять не буду... Его и так все знают!
Товарищи, которые не помнили или вовсе не знали Железняка, с понятным интересом принялись разглядывать сутулого старика, похожего на усталого бульдога в синем мешковатом костюме, который сидел за столом президиума между мэром Абакумовым и генеральным директором «Мосдонстроя». Мэр несколько минут рассказывал о победах славянцев на трудовом фронте, поблагодарил российские компании, помогающие поднять город, и начал вызывать по списку руководителей городских служб. Те бодро сыпали цифрами и рисовали планы. После всех выступил Ларин и поблагодарил жителей Славянска за доверие, оказанное холдингу «Мосдонстрой». И тоже продемонстрировал не только знакомство с большими цифрами, но и умение рисовать радужные перспективы. «Преспективы», говорил Ларин, и в зале каждый раз морщился один и тот же человек – бывший мэр Иван Павлович. По жизни он был директором школы, а после войны и короткого периода мэрства стал главой городского управления образования.
– А теперь попросим уважаемого Олега Васильевича подытожить наше совещание, – услышал Железняк. – Потом прошу не расходиться – в столовой администрации состоит-ся, прошу прощения, торжественный обед в честь годовщины со дня освобождения Славянска. Вам слово, Олег Васильевич!
Железняк в три приёма поднялся с кресла и сказал:
– Я послушал вас, товарищи... Но ничего подытоживать не могу. Сначала хотел бы посмотреть на результаты ваших трудовых побед. И не только посмотреть, но и пощупать. Хо-хол, сами знаете, глазам не верит. Хотелось бы убедиться, как товарищ Ларин оправдывает доверие, о котором он тут говорил. После обещаю подвести итоги и поднять рюмочку на вашем обеде. Если, конечно, Абакумов нальёт. Нальёшь?
– С нашим удовольствием!
Краем глаза Железняк заметил, как у Ларина вытяну-лось лицо, и подумал: не по твоему проекту пошло, Костень-ка... Наверное, считал – растрясётся дед по дороге, устанет и на площадки не полезет. Хрен тебе, Костенька, я привык ис-полнять обязанности как надо.
– Тогда поехали, товарищи.
Проходя залом, он увидел прошлогоднего мэра, Ивана Павловича, задержался и поздоровался.
– Помнишь, Иван Павлович, ты говорил, что тут сто лет придётся всё восстанавливать? Как видишь, в России научились строить быстро.
– Если бы Россия так же быстро тогда помогла... Может, и не надо было сейчас ничего строить. Хоть бы десяток танков да полсотни миномётов!
– Ошибаешься, Иван Павлович, – мягко сказал Желез-няк. – Если бы Россия тогда помогла танками и миномётами... Здесь ничего строить бы не пришлось. И не только здесь.
– Да я понимаю, Олег Васильевич, понимаю.
Он поднял на Железняка пустые холодные глаза.
– Снаряд прямо в квартиру попал. Никто не выжил, ни-кто из семьи... Собирались в подвал спуститься – и не успели. А я на блокпосту тогда отбивался... Лучше бы остался дома. Со всеми!
– Что тут скажешь, – кивнул Железняк. – Прости нас, Иван Павлович. Прости!
И пошёл к двери, в которой Ларин и Абакумов нетерпе-ливо перебирали копытами. И почувствовал, как тяжело идти – проклятые ноги не хотели слушаться...
***
Остановились возле первой попавшейся жилой короб-ки. Дом ещё не заселяли, все двери были заперты. Абакумов отрядил одного из подчинённых искать ключи. Пока гоняли за ключами, Железняк обошёл вокруг дома. Бетонная от-мостка уже кое-где пошла трещинами, прогнулась. Стало быть, плохо утрамбовали подушку перед бетонированием. Водосливы с крыш то ли не монтировали вообще, то ли не успели проложить для них трубы возле подъездов. Если не монтировали... А зачем? Тут вам не Питер – дожди бывают редко. Вода свободно может течь по наружным стенам. Или по внутренним – кому как повезёт. Зато, если взять стои-мость монтажа одного водослива, да перемножить на коли-чество подъездов в доме, а потом – на количество домов... Сумасшедшая экономия получается, товарищи дорогие и господа хорошие!
Под теплопункт во дворе только завели фундамент. Двор был перекопан траншеями, в которых не наблюдалось труб. А на носу зима. Конечно, не такая суровая, как в том же Сыктывкаре, но тоже с морозами и снегом. Крыльца из бе-тонных плит светили не заделанными щелями, на перила из толстой арматуры не положили пластиковых накладок. На ступеньках подвальных помещений валялись мешки из-под цемента, обломки бетонных блоков и кирпичей. Мелочь, но мелочи остаются надолго, если не навсегда. Глаза привыка-ют, вот и руки потом не доходят.
Возле одного подъезда Железняк обнаружил полуот-крытое окно на первом этаже и приставленные к нему само-дельные козлы из не оструганных, залитых извёсткой досок.
– Эй, граждане сопровождающие! – позвал Железняк. – Смотрите-ка, ключи тут и не понадобятся. Кто полезет пер-вым? Пожалуй, давай ты, Абакумов. У тебя пока пуза нет.
Из окна высунул кудлатую чёрную голову смуглый па-рень, зевнул, не прикрывая розовую пасть с крепкими белы-ми зубами и спросил:
– Зачем кричал, дед? Видишь, нэт никаму...
Потом увидел Абакумова и сдулся:
– Вай дод! Началник...
– Ты что тут делаешь? – спросил Абакумов.
– Немножко спим, началник. Ночем плитка клал...
Тут и ключи принесли.
Лифт не работал, потому что от трансформаторной будки к дому не проложили кабель. Не хватает сто метров. Но вот-вот привезут. Сегодня вечером. Или завтра...
Железняк открыл комнату, из которой только что вы-совывался смуглый парень. Тот  стоял у окна и пытался за-крыть его. Окно не поддавалось. Полы в комнате были зава-лены тюфяками и цветастыми ватными одеялами.
– Узбек, таджик? – спросил Железняк.
– Да, начальник, озбек мы...
– Кайсы шахридан?
– Термиздан.
– Бывал я в твоём Термезе. Ничего хорошего – жарища, пыль и пьяные советские офицеры. Ладно, спи дальше.
И прикрыл дверь.
– А вы, Олег Васильевич, и по-ихнему, прошу прощения, по-узбекски можете? – спросил Абакумов.
– Я и по-матерному тоже могу, – сухо сказал Железняк.
Выше четвёртого этажа подняться не смог – ног не хватило. Но и на нижних этажах получил немало впечатлений.
Входные двери в квартиры либо не закрывались, либо не открывались. Их делали из сырого реечного каркаса, кото-рый обшивали гипсокартоном и пачкали суриком. Высыхая, каркасы коробились и принимали форму пропеллера. Оказа-лось, двери делают на местном предприятии – оснастили разбомблённый цех мехзавода и нашли десяток плотников. Создали рабочие места, доложил Абакумов.
Замки к этим дверям можно было открывать гвоздём. Выключатели  готовы были вывалиться из стен. Батареи кое-где даже не покрасили. Сантехнику поставили такую, что Железняк не выдержал и спросил у Ларина:
– Где такие смесители нашёл, Костя? По-моему их лет двадцать не выпускают.
– Как же не выпускают, Олег Васильевич, – отвёл взгляд генеральный директор, – если мы нашли.
– Логично, – вздохнул Железняк.
Обои везде наклеили самые дешёвые – из рыхлой не-прочной бумаги, аляпистые, с какими-то блёстками, которые осыпались при малейшем сквозняке. Зашёл в очередную квартиру и обомлел. Стены кухни покрывали неровно присобаченные полосатые чудища: полоска жёлтая, полоска зелёная. А по этому великолепию там и сям торчали, как жабы, большие синие розы. И точно такими же обоями был оклеен потолок в комнате.
Железняк рванул дверь на балкон, чтобы отдышаться. Дверь не шелохнулась, а ручка осталась в кулаке. Он попы-тался положить её на подоконник, но ручка прилипла – с внутренней стороны её выпачкали краской. 
– Костя, зови отделочников, которые тут работали.
– Да кто ж его знает, кто тут работал... И потом – это не мой уровень, Олег Васильевич. Сейчас организуем.
Ларин достал мобильник и минут десять разговаривал с разными людьми. Пока гендиректор путешествовал по уровням, Железняк уселся на подоконнике, предусмотри-тельно расстелив носовой платок, потому что ни одного стула в доме не оказалось. А у него, как на грех, ещё и спина заболела – как будто раскалённую спицу воткнули. Наконец, прибежал узбек лет сорока и замер перед Лариным. Тот кив-нул на Железняка, узбек сделал налево кругом.
– Ты кто? – спросил Железняк с подоконника.
– Курбаналиев Имамали!
– Да мне насрать, как тебя зовут. Кем работаешь?
– Бригадир на отделке, товарищ начальник.
– Зачем потолок испачкал?
– Белой бумаги не было.
– Надо было оставить без оклейки.
– Без оклейки некрасиво, товарищ начальник. Жилец зайдёт – обижаться будет.
– А так, значит, красиво, – закряхтел Железняк, слезая с подоконника. – Просто мавзолей Биби-ханым... Ну, доклады-вай, откуда приехал, сколько зарабатываешь.
Имамали Курбаналиев доложил, что приехал из Наман-гана, в России уже шесть лет, по специальности моторист насосной станции, а теперь вот и отделочник. Зарабатывает хорошо.
– Хорошо – это сколько? – спросил Железняк.
Узбек посмотрел на Ларина, потом на Абакумова.
– Мне хватает. И домой отсылаю, товарищ начальник.
– Так сколько?
– Какой объём работы – такой заработок. Сегодня большой, завтра поменьше.
– Свободен, партизан, – бросил ему Железняк. – Да и ты, Абакумов, сходи, посмотри руководящим глазом на верхних этажах – что да как. Все остальные тоже свободны. Как любят говорить в прокуратуре – пока свободны.
Сопровождающий народ высыпал. Когда они остались одни, Железняк закурил чёрную сигаретку с вишневым при-духом. Вне очереди закурил – он травился табаком строго по часам, три раза в день.
– Костя, откуда тут узбеки? Мы договаривались, что будут местные. Работы у людей пока нет, а большая стройка – их возможность поддержать штаны.
– Неохотно идут местные, Олег Васильевич. Говорят, у нас мало платят.
– Мало – это сколько?
– Всё зависит от сложности работы и квалификации.
– Понятно, ты тоже из Намангана. Значит, местные не идут, потому что ты специально снизил все мыслимые тари-фы и расценки. И потому со своих российских объектов перетащил сюда узбеков, которым как мало ни плати – всё хорошо. А почему качество строительства такое хреновое?
– А то вы не знаете, Олег Васильевич... У народа запросы – ого-го! Въезжают – и тут же начинают обои переклеивать, сантехнику менять, двери стальные ставить. В России во многих случаях жильё сдают без отделки, чтобы никому не заморачиваться – ни строителям, ни жильцам. Я и тут хотел так сделать, но местные лидеры попросили сдать с отделкой.
– Да потому и попросили! – не выдержав, рявкнул Же-лезняк. – Потому и попросили, что нет здесь у народа денег на переделку и переклейку твоих синих роз. Люди с войны, Костя, с войны! Из подвалов, из руин повылезали...
– Вот и я про то же, – сказал Ларин. – Из руин повылеза-ли. Будут только радоваться. Между нами, Олег Васильевич... Они до войны и такого не видели. Многие из частного секто-ра сюда переселяются. Вернее, из бывшего частного сектора. Им до фени, какой смеситель поставили. Лишь бы вода шла.
Железняк отмахнулся и надолго замолчал, смотря в ок-но на коробки новых домов. Издали они выглядели как иг-рушки – беленькие, голубенькие, жёлтенькие. Абакумов, явно подслушивавший за хлипкой дверью, решил, что сердитый разговор окончен и вошёл в квартиру.
– Олег Васильевич, прошу прощения... Если мы тут по-шабашили – надо ехать. Обед ждёт. Мы специально ваш лю-бимый коньяк раздобыли. Этот, прошу прощения... курвизе.
– Курвуазье, – снисходительно поправил Ларин.
– Сами пейте, – сказал Железняк угрюмо. – Значит, так. Я возвращаюсь в Донецк. Потом в Москву. Ты, Костя, можешь оставаться на торжество. Заслужил. Извинись за меня, что в такой торжественный день... Что папе передать?
– Ничего, мы каждый день по телефону общаемся.
– Нет уж, Константин Константинович, обязательно передам. Что сынок стал настоящим... курвуазье! Абакумов, организуй мою машину. Не обижайся – на тебя зла не держу.
48. Царь в державе, как кот в чулане
Приходько сидел напротив главного редактора «Утра Украины» Калюжного. Клетчатый пиджак, вышиванка с мальвами и плоская наглая рожа сорокалетнего мальчика.
–  Всё понимаю, пан Приходько, – частил Калюжный подростковым визгливым голосом. – Вам обидно, понятное дело. Но ведь пан Куценко написал с позиции украинского патриота, от души. У нас, позволю напомнить, свобода слова. Это очередное завоевание украинской демократии на пути к европейским ценностям, и мы должны...
– Да не обидно мне, – перебил политолог. – Буду я оби-жаться на всякую подзаборную шавку. Я ж пришёл не за тем, чтобы критиковать опус пана Пупенко.
– Куценко...
– Да какая разница.
– Хорошо... А зачем вы тогда пришли?
– Предложить свою статью.
– В качестве полемики с паном Куценко?
– Пан редактор, я не полемизирую с шавками. Я просто хочу напечатать в вашей газете статью.
– Ну, не знаю, – отвёл взгляд Калюжный. – Ваша пози-ция... Да и наши учредители...
 – А свобода слова?
– Ваша позиция может не совпасть с позицией газеты.
– И замечательно! Это называется плюрализм мнений.
Калюжный побагровел:
– Пан Приходько, давайте откровенно... Мы не сможем вас напечатать. И вы хорошо знаете, почему. Вы не наш.
– А так? – спросил политолог, с трудом вытаскивая из кармана толстый пук денег. – Появляется чувство братства?
Гривна стоила чуть дороже бумаги, на которой печата-лась, и даже небольшая сумма выглядела внушительно.
– Вижу, я постепенно становлюсь своим, – сказал При-ходько. – Это читается в ваших глазах, пан редактор.
Калюжный пригляделся к купюрам, прикинул их коли-чество и нервно почесался.
– Вообще-то... Если здраво рассуждать. Надо давать вы-сказываться и... чужим авторам. Не подумайте, что, говоря чужой, я намекаю на ваши жизненные обстоятельства, пан Приходько, на московские страницы биографии...
– Я и не думаю. У половины нашего правительства есть берлинские и чикагские страницы биографий. И никто их за чужих не считает.
– Да уж... Вообще-то, если оформить статью как рекла-му, сопроводить уведомлением... Флэшка при вас?
– А как же. И флэшка, и распечатка. Вот, прошу.
– Только честно, пан Приходько... Заранее скажите – тут ничего против европейской ориентации? Потому что я всё равно выброшу!
– Ни слова, чтоб я галушкой подавился! Никакой ориентации. Я размышляю о задачах нашего правительства в сфере восстановления экономики. Какая уж тут ориентация, да ещё европейская? Вам за эту статью, скажу как родному, пан Калюжный, ещё благодарность принесут с Банковой. Пан президент тоже читает вашу газету, и не обижается, когда вы его лицом в свинячью кормушку прикладываете. Но и терпение президента не безгранично... Знаете, почему?
– Почему? – спросил Калюжный и рассеянно достал вышитый платок – с синими и красными петушками.
– Потому, что пан президент помнит одну старую украинскую мудрость, которую, уверен, не знает пан Пупенко. Да и вы, думаю, о ней не слышали. Цитирую. Цар на державi, як кiт у коморi – кого схопив, того i з’iв. Чи треба перекласти?
– Нi, перекладати не треба... Вiльно розмовляю.
***
«Наши записные патриоты до сих пор не устают твер-дить: «Украина це Европа», несмотря на то, что последние годы показали всю несостоятельность этого лозунга. Мелковато пашете, панове! «Украина це Америка» – вот в какую сторону надо грести. Такой лозунг открывает другие, невиданные до сей поры, горизонты, перспективы и вершины. Вперед, к новым победам, раз уж старые победы завели вас на обочину прогресса».
Редактор почесался, пересчитал деньги:
– Поставим уведомление... – сказал не очень уверенно.

49. Огурцы и патроны
С утра было вёдро. Лужи высохли. Серый пёс с обросшей мордой таскал по газону на поводке хозяйку и весело гавкал. Настроение у него, судя по всему, было замечательным.
На почту пришло: «Павелецкий». И два номера. Снайпер прикрыл окно и набросил ветровку. Прихватил небольшую спортивную сумку. У подъезда на лавочке с ранья митинго-вала куча старух, среди которых наблюдалась Зоя Евгеньев-на, хозяйка квартиры. Снайпер воспитанно поздоровался.
– Гулять, Юрий Константинович? – на правах собственницы спросила старая крыса. – Ну и правильно!
Зоя Евгеньевна громогласно начала рассказывать то-варкам, какой у неё учёный племянник, и как тяжело нынче пробиться в науку простому человеку из провинции.
До Павелецкого доехал по прямой на метро – каких-то двадцать минут. Народищу оказалось много: только что прибыли поезд из Волгограда и электричка. Спустился в подземелье, к автоматическим камерам хранения. Нашёл нужную ячейку, открыл и немного постоял в приступе некоторого обалдения – в металлической коробке сиротливо стояла пятилитровая, с широким горлом, укупоренная банка огурцов. Здоровенные такие огурцы, облепленные веничками укропа. Ну да, меланхолично подумал снайпер, сначала огурец в рот, чтобы не орал, а потом – банкой по темечку. Новое слово в науке убивать. Может, ячейку перепутал? Но тогда бы код не подошёл. Ладно, дома разберусь...
Вернулся на свою конечную станцию метро, но в апар-таменты Зои Евгеньевны не пошёл, хотя сумка чувствитель-но оттягивала плечо. Медленно двинулся по тихому бульва-ру. Мимо небольшого магазина, где на первом этаже торговали всякой мелочью вроде тапок, бейсболок и зонтов, а на втором – мужской одеждой, мимо полупустой автостоянки, мимо небольших павильончиков  с газетами, цветами и газировкой. И только потом, сделав приличную дугу, завернул во двор, который вот уже шестой день разглядывал сквозь прицел. Когда он сюда явился в первый раз, чтобы повесить ленточку у подъезда, осмотрелся. Жаль, не очень внимательно, потому что не предполагал работать в прямом контакте.
Теперь смотрел во все глаза. На первый взгляд, укрыться здесь было негде – у подъездов наблюдались только редкие купы сирени и одинокие берёзы. Кирпичная загородка для мусорных баков, где можно было переждать,  стояла далеко, у самого забора детсада. К тому же траекторию перекрывали всё те же кусты сирени. Часть двора занимала детская площадка – с качелями, горкой и песочницей. Ранним вечером на площадке, конечно, полно народу. Но раз уж придётся сюда прийти для контакта, то людей, можно надеяться, не будет  – дождь разгонит...
В другой части двора располагалась спортивная короб-ка, огороженная проволочной сеткой на железных штангах. По вечерам дети и взрослые играли здесь в баскетбол. Почти вплотную к ограде площадки приткнулся деревянный скво-речник, раскрашенный в цвета украинского флага: планка синяя, планка жёлтая... В этой будке, как догадался снайпер, детишки переодевались зимой, когда в коробке заливали каток. Или переобувались с коньков на валенки, что несуще-ственно. Важно, что в будке было крохотное оконце, выходя-щее прямо на нужный подъезд. Дистанция двадцать метров, не больше. Снайпер мельком взглянул на дверь скворечника. Небольшой врезной замок. Отжать язычок, как чихнуть.
Назад отправился по тому же маршруту, каким пришёл, отмечая в памяти места, где можно будет ненадолго спрятаться после дела, если потребуют обстоятельства. Потолкался в  магазине, купил складной зонт. А рядом в павильончике – бутылку минералки и пакет орешков. Когда вернулся к своему дому, сборище на лавочке все ещё продолжало митинговать. Но старушки сменились, и только Зоя Евгеньевна стойко председательствовала в собрании.
– Хорошо погуляли, Юрий Константинович? – спросила хозяйка. – И правильно. А то с нашей экологией...
Снайпер улыбнулся и раскланялся с обществом. Вежливость и открытость никому не вредили.
Дома он порылся в тумбе кухонного стола, нашёл кон-сервный нож и открыл банку. Между зелёных даров огорода торчал полиэтиленовый пакет с деталями «макарова» и па-тронами. Даже глушитель не забыли, умельцы... Он вымыл пару огурцов и выложил на щербатую тарелку. Они оказа-лись в меру солёными и буквально пели на зубах.
Оставалось пристрелять инструмент. Снайпер решил с утра пораньше спуститься в подвал дома. На всякий случай он его осмотрел, когда только заселился в квартиру Зои Ев-геньевны. Вот случай и пришёл. Не тир, но места хватит.

50. Трезвость как творческий стимул
Поэтесса, наконец-то, вышла из затянувшегося творче-ского ступора. В этот раз после посиделок в подвальной кафушке Дома писателей она согласилась съездить к Разину – посмотреть библиотеку. Пока они ловили машину на По-варской, пока доехали до Орехова-Борисова, поэтесса как-то внезапно протрезвела и уже перед дверью квартиры Разина засобиралась домой. Её, видите ли, старенькая мама ждёт... Час назад не ждала, а теперь без любимой дочки не опроки-нет самостоятельно ночной колпачок кефира. Или что она там, старушка, на ночь глядя, сосёт... Пришлось вызывать такси. Пока покурили, молча и отстранённо глядя в грязное окно разинской кухни, пришёл таксомотор.
– Ну и хрен с тобой, коза, – пробормотал Разин, наблю-дая из окна, как поэтесса забирается в машину. – Мы странно встретились и странно разошлися. Чтоб я ещё в ваш гадюш-ник... Да ни ногой!
Поплескался под душем, застелил сиротливую тахту и неожиданно почувствовал себя совсем трезвым – не иначе какие-то флюиды поэтессы перескочили. Он понял, что не заснёт. Опять оделся и отправился на кухню к компьютеру.
Разин писал две книжки зараз. Для заработка – фанта-стическую сагу про то, как на Землю высадились шестипалые инопланетяне и попытались быстро цивилизовать землян. И у них это почти получилось, но тут ударил всемирный потоп, который смыл и пришельцев, и все их достижения в сфере приобщения земного человечества к передовым технологиям межгалактического социума. Пришлось землянам самим выгребать к светлому будущему – уж какое получилось. Для души Разин писал книгу о поэтах двадцатого века – никому про это не рассказывая.
Сначала поставил чайник. Пока тот закипал, Разин по-чему-то  думал о последних событиях – о суете вокруг воды, о новом проекте, о Приходько... И вдруг представил себе, что может получиться, если у Орлова и Мещанинова всё срастёт-ся. Или если Украина упадёт в объятия братского русского народа... Он включил ноутбук и начал с чистого листа.
«Земля обетованная» – написал он. Заварил чайку и вернулся к тексту.
И сидел над ним до десяти утра. Поел чего-то, поспал немного и снова засел за компьютер. Поздней ночью, поте-рявшись во времени, позвонил главному редактору ежене-дельника «Литература и жизнь».
– Владик, ты с ума сошёл! – прошипел редактор. – Или набухался? Купи часы, наконец! Мне завтра на работу...
– Слава, ты не поверишь, – сказал усталый, но счастли-вый Разин. – Я рассказ написал. Представляешь? Сто лет рас-сказов не писал, а тут как прорвало. По-моему, неплохо полу-чилось. Может, даже гениально. Тебе понравится.
– Ладно, брось в ящик... И ложись спать, гений!
Разин ещё раз внимательно вычитал готовый текст и отправил Славе на адрес электронной почты. 

51. Каждый куёт свою судьбу
– Тут к нам президент Украины приезжает, – сказал ре-дактор отдела Кочкину. – Мне звонили...
Он многозначительно потыкал пальцем в потолок. Да никто тебе не звонил, подумал Кочкин. О рабочем визите Кандыбы давно в прессе продудели.
– Знаешь, как его в Киеве называют? – ощерился редак-тор. – Шмат сала. По-украински шмат – значит, кусок. Понят-но, никто нас к освещению визита не подпустит, поскольку он рабочий.
Редактор пустился в рассуждения, как важно сделать умное лицо при плохой игре. Не так давно «Вестник» был самой уважаемой газетой, её журналистов аккредитовали при всех высоких конторах – от парламента до Кремля. А теперь в президентский пул не пускают. За то, что год назад напечатали истерическое интервью певицы Барабановой, где она несла по кочкам политику России в отношении Украины. А как не напечатать – известная певица, звезда шоу-бизнеса. У нас свобода слова! Вот и не продлили аккредитацию.
– Мы теперь в оппозиционерах числимся, – сказал ре-дактор. – Надо отмываться. Поэтому должны дать большую и выдержанную информацию. Накопай биографию Кандыбы. Ну и так, сопутствующий антураж.
– Антураж? – переспросил Кочкин.
– Ты мне скажи ещё, что не знаешь значения это слова...
– Не знаю, – кивнул Кочкин. – Абордаж – слышал.
– Ну, ты даёшь!
– Можно в двух словах, что это такое?
– Я тебе не энциклопедия, Кочкин! Короче... Нароешь биографию и антураж – приноси. Сам напишу.
– То есть, мы теперь соавторы? – помолчав, улыбнулся Кочкин. – Это большая честь для меня. Я бы сказал, огромная и непереносимая честь. И раз мы соавторы – можно, я присяду? А то уже ноги болят.
Он сел в кресло напротив стола и выкатил на редактора преданные глаза. Шеф побагровел, даже редкая бородёнка встала дыбом.
– А хамить не надо, Кочкин! Не надо... Работа надоела?
– Вы это спрашиваете или утверждаете?
– Утверждаю! Пошёл вон!
Кочкин достал мобильник, потыкал кнопки:
– Здравствуйте, Эльдар Омарович, – сказал он в молча-щую трубку. – Кочкин беспокоит. Дела идут хорошо, спасибо. Но не совсем. Никак не могу сработаться с редактором отдела... Он меня постоянно унижает. Поймите правильно, я не жалуюсь. Редакция хорошая, люди замечательные. Большая просьба, Эльдар Омарович... Если вдруг у вас появится что-то... Всегда готов. Нет, не надо с ним разговаривать. Мы всё равно не сработаемся. Просто не забудьте, если появится возможность. Даже так... Не знаю, справлюсь ли. Но попробовать, конечно, можно. Всегда буду благодарен, вы меня знаете. Спасибо, Эльдар Омарович... И вам успехов!
Он спрятал мобильник и мечтательно улыбнулся. По-том встал, обошёл редакторский кабинет, заглянул в шкаф с книгами, потолкал спинку кресла и пробормотал:
– Жёсткое... Надо будет поменять.
Редактор очнулся от столбняка и сипло спросил:
– Ты кому звонил, Кочкин? Самому...?
– Что тут такого? Мы с ним давно знакомы, он мне по-мог в Москву перебраться. Про Зинаиду Ивановну я соврал.
– А вот я тоже... позвоню, кому надо!
– Не советую, – сказал Кочкин. – При таком раскладе!
***
На следующее утро, едва он вошёл в общую комнату и сел писать на всякий случай заявление об увольнении, при-бежала Верочка:
– Николай, я по всей редакции ношусь, как скаковая лошадь! Вас ищу. Звонили от генерального, он требует вас к себе. Не знаю даже, зачем... В двух словах: что вы там натво-рили?
Кочкин отмахнулся и поспешил на второй этаж, в при-ёмную генерального директора, сглатывая по дороге тре-вожную слюну. Секретарша молча показала пальцем на высоченную дверь, и Кочкин просочился в просторный и мрачноватый кабинет начальства. Тревога стала ещё сильнее, когда он увидел за столом для совещаний и главного редактора газеты. Два небожителя были похожи друг на друга как братья: светлые костюмы, однотонные галстуки и короткие стрижки.
– Садитесь, – кивнул генеральный. – Николай... кажется, Афанасьевич?
– Так точно! – Кочкин присел на краешек кресла.
– Тут такое дело, Николай... Афанасьевич, – сумрачно сказал гендиректор. – Руководитель вашего отдела ночью разбился на машине.
Вероятно, на лице Кочкина отразилось несколько сильных эмоций, потому что генеральный сказал:
– Вижу, есть вопросы. Задавайте.
Кочкин пожал плечами. Какие вопросы...
– Но я всё равно отвечу. Не справился с управлением... Потому что напился. Потому что, неизящно выражаясь,  нажрался, сукин сын! Все промилле зашкаливали.
– Никогда бы не подумал, – сказал главный редактор и вытер лоб. – Как водитель он никогда не позволял... Очень ответственно относился!
– А надо было думать! – сердито сказал генеральный. – Впрочем, что теперь воду в ступе толочь...
– Извините, – пробормотал Кочкин. – Совсем разбился?
– Переломался сильно. Три-четыре месяца в гипсе. Плюс операция, плюс реабилитация. Минимум на полгода вышел боец из строя. Короче, Николай... Афанасьевич, принимайте отдел. Эльдар Омарович о вас хорошо отзывается. Интервью с Никитиным и отчёт с круглого стола я тоже видел. Неплохо – политический антураж вы себе ясно представляете. Пока будете исполнять обязанности, а там посмотрим... Каждый, как говорится, куёт свою судьбу. Надеюсь, оправдаете доверие.
– Постараюсь, – сказал Кочкин.
– Приезжает президент Украины, – сказал главный ре-дактор. – Надо осветить.
– Мы как раз вчера это обсуждали, – кивнул Кочкин. – Только вот с аккредитацией...
– Сегодня же решим, – сказал гендиректор. – Идите, Ни-колай... Афанасьевич, работайте.
Сюр, подумал Кочкин, направляясь на свой этаж. Нехо-рошо, конечно, так говорить... Но каждый куёт свою судьбу. Не виноват я, что ты взял и напился. Или, неизящно выража-ясь, нажрался... Или, все-таки, виноват?

52. Кому война, кому мать родна
Картина за окном, на дороге, по которой он ехал утром, теперь разворачивалась в обратном направлении. Землерой-ная техника и строительные краны становились такой же частью пейзажа, как терриконы у шахтёрских посёлков и пирамидальные тополя вдоль трассы. Почти год уже по Донбассу расчищали пожарища, убирали сожжённую технику и рыли котлованы под строительство. И всё же до сих пор этот некогда цветущий край напоминал нескончаемую свалку.
Её, отступая, оставила здесь украинская армия. Оставила на территории, заселённой и заполненной производствами так же плотно, как Рурский бассейн. Земля тут была густо заставлена городами, между которыми практически не оставалось незастроенного места – город от города отделяли посёлки, станицы, дачные участки, отдельно вынесенные производства со складами, заправками и полигонами. И поэтому казалось, что Донбасс, однажды начавшись в холмистом, изрезанном мелкими  речками, пространстве, не кончается и тянется на полсвета.
До войны здесь проживало свыше семи миллионов че-ловек – больше, чем в Литве, Эстонии и Латвии, вместе взя-тых. Интересно, подумал Железняк, какой вой подняло бы мировое сообщество, если бы правительство Латвии начало бомбить Земгале, объявившую о суверенитете?
Неподалёку, буквально на стыке Донецкой и Ростов-ской областей, в маленьком посёлке шахтёров и железнодо-рожников Железняк родился и вырос. Оттуда уехал в Волго-град, в техникум. Отец настоял на таком переезде, хотя учиться можно было и в Таганроге, и в том же Ростове. Но в Волгограде жила сестра отца, суровая старуха-учительница, которая, как считал отец, даст младшему Железняку угол и не позволит «шкодить». Впрочем, она тогда только представлялась парню старухой, а на самом деле ей, наверное, и пятидесяти не исполнилось... У неё Железняк жил, как у родной мамы, а «шкодить» было некогда – днём учился, ночью сторожил школу. Тётка помогла устроиться.
Дальше началась взрослая жизнь, и Железняк всё реже и реже возвращался под горячую крышу родного дома, в сад с вишнями и мелкими жёлтыми абрикосами. Реже и реже, пока в том посёлке не осталось никого – ни родителей, ни кареглазой девочки, о какой пел знаменитый советский тенор: «Прости меня, Галя, Галина Петровна, не знаю, за что, но прости...». Правда, звали её не Галя, но это ничего не меняло, и, заслышав иногда эту немудрящую песню на простые слова, Железняк  постоянно ощущал укол вины – действительно, не зная, за что. Потом песню перестали петь, а Железняк окончательно повзрослел.
Когда в Донбасс пришла война, и в теленовостях пока-зали первые сожжённые пригороды Славянска, Железняк представил, что было бы с его родным посёлком, окажись он на территории Украины. Что стало бы с родным домом? Пусть в нём давно живут чужие люди, но дом-то всё равно родной – в нём Железняк сделал первые шаги, отсюда уносил на погост самых близких. Уютные запахи и звуки этого жилища иногда снились под чужими звёздами... Как же тогда должны страдать люди, которые лишились родного крова? Страдать и ненавидеть?
***
Работы здесь будет много. Он участвовал в некоторых проектах, которые потом несдержанные на язык политики и журналисты называли стройками века. Но такой масштаб-ной, поистине гигантской площадки не видел никогда. И от ощущения огромности этого простора, в котором ему уже не будет места, как созидателю, Железняк вдруг понял, что он действительно – старик. Жизнь, по сути, заканчивается. И не стоит бодриться: есть, мол, порох... Не порох уже – прах! Так точнее.
Он вспомнил совещание у президента перед первой поездкой в Новороссию, где тот, обращаясь непосредственно к Железняку, сказал:
– Олег Васильевич, я очень прошу... Постарайтесь меньше подпускать к делу наших хищников. Вы понимаете, о чём я...  А то получится опять: кому война, кому мать родна.
Естественно, Железняк пообещал хищников не подпускать. Потом, оглядывая руины и представляя, сколько понадобится сил и средств, чтобы здесь затеплилась жизнь, он думал: где ж их столько набрать, белых и пушистых... Зайцы, козлики и белочки в российском строительном комплексе давно стали добычей этих самых хищников, и теперь промышленные корпуса, жильё, дороги и мосты везде строят волки, тигры, медведи и росомахи. В крайнем случае, лисы. И со всеми придётся договариваться – практически, на условиях этих вечно голодных любителей мяса.
Когда в правительстве только начали обсуждать саму возможность помощи Новороссии в восстановлении разру-шенного войной хозяйства, Железняк предложил создать государственную программу с федеральными структурами – от финансирования и проектирования до поставок техники, стройматериалов и технического контроля. Где же мы таких средств наберём, Олег Васильевич, спросил председатель правительства. У нас бюджет не резиновый. Это первое. И второе – наши европейские и другие партнёры опять начнут возить нас фейсом об тэйбл и махать санкциями. Потому что помощь Новороссии на государственном уровне будет восприниматься как очередная ползучая экспансия, пусть и под благородными лозунгами. Так что надо заряжать частный бизнес. А от государства вы за ним присмотрите. Чего боитесь, Олег Васильевич?
Чего я боюсь, мысленно вернулся к разговору Желез-няк. Того же, чего боялся всегда – бардака, грызни и воров-ства. Полтора года он почти безвыездно торчал на побережье Охотского моря, разгребал дерьмо после строительства гигантского логистического комплекса. Частные подрядчики там хорошо поплясали вокруг бюджета статусной стройки. Ну, посадили кого-то... Так скоро выйдут. Если уже не вышли. Если уже не откопали кубышки с наворованным. За несколько миллиардов можно и не побрезговать пяток лет пополировать в зоне шконку.
Кстати о зоне. Папа Железняка, Василий Макарович, старый зек ещё сталинской закалки, рассказывал о правиле коллективной ответственности, бытовавшем на великих стройках коммунизма. Если хоть один член бригады не вырабатывал дневную норму, то наказывали всю бригаду – урезали и так скудные пайки сахара, курева и прочего, как выражался папа, мурмелада. И рабочий день увеличивали, несмотря на то, что это запрещалось гуманными ста-линскими законами. Поэтому большей части бригады приходилось вкалывать и за доходяг, и за откровенных сачков. Доходяг старались сбагрить из бригады под разными предлогами, а сачков били – иногда жестоко.
Этот принцип коллективной ответственности и круговой поруки, Железняк, не афишируя и не докладывая по начальству, внедрял уже на своих стройках – сначала в качестве начальника управления и треста, а потом и главка. Он собирал руководителей подрядных и субподрядных организаций и говорил:
– Уважаемые товарищи, на наших объектах вы можете воровать, сколько влезет... Как говорится, на здоровье!
Товарищи переглядывались с растущим энтузиазмом.
– Однако предупреждаю, – продолжал Железняк. – Пер-вый, кто попадётся, сядет. А всю сумму уворованного разложу на остальных. И вы недополучите при окончательном расчёте. Это незаконно, конечно, и вы потом можете обжаловать мои действия хоть в прокуратуре, хоть в ЦК КПСС, хоть в ООН. 
Тогда терминов  «откаты» или «распил» не было. Про-сто воровали. За счёт невыполненных, но проплаченных объёмов работ, пересортицы материалов и конструкций, за счёт не оказанных, но проплаченных, услуг – по аренде техники или помощи в корректировке проектной докумен-тации.   
На объектах, подведомственных Железняку, бардака и воровства всегда было значительно меньше, чем в других строительных организациях. Однако резко возрастала грыз-ня. Субподрядчики писали Железняку доносы друг на друга, а потом коллективные доносы уже на Железняка. Правда, не в ООН, а только в прокуратуру и в партийные комитеты.
Куда людям жаловаться на Костеньку Ларина? И на ка-ких веских основаниях? По большому счёту, он свои обяза-тельства выполняет – в сроки и даже с опережением сдаёт большие объёмы жилья. Ну, есть брачок...  Так торопится вы-тащить людей из подвалов и погребов! А что не в комплексе сдаёт, так тут не только его вина, но и субподрядчиков. До сих пор вон не нашли куска поганого кабеля...
Одним из первых в Донецке восстановили стадион «Шахтёр», который сожгли каратели. Немалые, кстати ска-зать, вбросили средства. Народ, ясное дело, возмутился: воды не хватает, половина жилого фонда в развалинах, а вы на костях в футбол собираетесь играть! На одном совещании с участием представителей общественности Железняка чуть ли не буквально взяли за галстук. И тогда он привёл в пример Сталинград. Одним из первых объектов на восстановлении волжской твердыни, где люди жили в подвалах и землянках, был планетарий, который поднимали пленные немцы. Стадион «Шахтёр», сказал тогда Железняк, это мирный символ вашего города, если хотите, символ вашей уверенности в будущем: если начали со стадиона, значит, и на всё остальное хватит средств и воли.
Потом Железняк почему-то вспомнил, как он смотрел новости из Крыма, где проводили референдум и собирались вернуться в Россию. Он вглядывался в счастливые, одухотворённые лица крымчан, будущих российских граждан, и ощущал, кроме радости и гордости за страну, чувство вины. То самое не проходящее чувство, с каким он слушал песню про Галю. Не знаю, за что, но прости...

53. Радикальная критика газетного творчества
Ворона толкала каштан толстым клювом и тревожно поглядывала на Приходько, словно боялась, что он отнимет блестящий орех, отполированный солнцем и ветром. Поли-толог замер на парковой скамье, даже руки убрал за спину. Он не представлял, что затеяла ворона, но давно слышал о необыкновенном уме этих птиц.
Приходько только что закончил переговоры с главой пропрезидентской фракции в Раде. Обсуждали пропагандистские мероприятия, способные  поддержать законопроект Кандыбы о статусе русского языка. Глава фракции был довольно бестолковым и занудливым малым, которому приходилось по три раза объяснять одно и то же. Неудивительно, что у политолога к концу беседы разболелась голова.  Возвращаясь из Рады домой, он почти сразу остановил машину и вышел в свежую осеннюю тишину Мариинского парка. Здесь, рядом с оживлённым центром, было тихо и малолюдно...
Серая пернатая киевлянка тем временем выкатила каштан из-под дерева на дорожку, вымощенную тротуарной плиткой. Примерилась – и тюкнула  клювом по ореху. Тот после удара отскочил в сторону. Ворона задумалась на несколько секунд – и прижала орех когтями. Всё равно каштан после удара улетел на газон. Птица снова вытолкала его на дорожку. И принялась методично долбить.
Фантастика, подумал Приходько. Она не разбивает каштан на газоне, потому что тот от ударов уходит в мягкую почву. На плитке ему деваться некуда. Ворона в роли дятла! Расскажи кому – не поверят.
– Пан Приходько? – услышал политолог, засмотревшийся на чудеса природы.
– Предположим, – ответил он досадливо и оглянулся.
Рядом парковыми фигурами застыли два молодца – в пятнистых штанах, армейских берцах и чёрных курточках с капюшонами, небрежно наброшенными на бритые черепа.
– Нам надо знать точно, – сказал один из молодцов. – Это ведь вы писали?
И показал газету «Утро Украины».
– А вы хотите получить автограф? – спросил Приходько, поднимаясь.
Он уже догадывался, что произойдёт дальше, и тоскли-вый привкус страха пересушил губы. И тут же ощутил два хлёстких удара газетой по лицу. Третий удар был кулаком. Хотя показалось, что ударили гирей. Приходько перевалился через скамью и упал спиной на газон. Ему наступили каблу-ком  на руку. Пальцы противно хрустнули.
– Тепер мы не писатимемо, – услышал политолог.
И опять ударили – уже по рёбрам. И ещё, и ещё...
Он даже сознание не потерял. Перевернулся, встал на колени и посмотрел на дорожку. Два радикальных критика газетного творчества, не спеша удалялись к выходу. Как же я машину поведу с такой рукой, подумал политолог, поднима-ясь с газона и сплёвывая кровь вместе с осколками зубов.
Каштан одиноко валялся у самой скамьи. Ворона улетела. И ещё подумал: если бы наступили на руку на плитке – кости раздробили бы в пыль. А на газоне... Шансы есть. И понёс руку – осторожно, как кружку с кипятком. Навстречу попалась старушка с сумкой. Шарахнулась и поджала губы.
– День-пивдень, – пробормотала бабка. – Горилку жруть... Усе прожрали!

54. Штатный Кочкин и внештатный Кочкарёв
Начиналась настоящая осень – ветер с дождём, мокрые листья на дороге. Приходилось вести машину осторожно. Пока доехал из Царицына, где снимал квартиру,  даже поясницу заломило от напряжения.
Кое-как притиснул «Шкоду» на издательской стоянке и побежал в здание под режущими струями холодной воды. Хорошо зонтику в сумке, подумал на бегу – тепло и сухо. Не успел пройти пост охраны – захрюкал телефон. Секретарша главного редактора сообщила, что начальство немедленно требует его пред светлые очи. Поспешил на второй этаж, как был – в куртке с мокрыми разводами.
– Хочу вас немного огорчить, – буркнул редактор, с не-одобрением наблюдая, как Кочкин оставляет на паркете грязные следы. – С аккредитацией мы не успеваем. Бюрокра-тические барьеры, сами понимаете. Придётся тщательно от-слеживать визит по материалам информационных агентств и делать комментарии. Используйте связи с коллегами... Если у вас такие связи появились.
– Хорошо, – кивнул Кочкин. – Разрешите идти?
В его кабинете шло утреннее питие кофе. За пристав-ным столиком сидела Вера, молодая сотрудница Катя и ста-рый мухомор в джинсовом костюме.
– Вам сколько сахару, Николай? – спросила Вера, подо-двигая огромную чашку с каким-то городским гербом. – Кстати, познакомьтесь: это Аристарх Савельевич Кочкарёв, наш внештатный обозреватель.
Кочкин пожал неожиданно крепкую руку мухомора.
– Точно, внештатный, – сказал Кочкарёв хриплым про-куренным басом. – А был ещё какой штатный! Заботы снеда-ют, отец родной? Чем могу – помогу.
– Даже не знаю, – вздохнул Кочкин. – Только что глав-ный сказал, что наша аккредитация не готова. Значит, на пресс-конференцию с Кандыбой не попадаю.
– Только на прессуху надо? – спросил Кочкарёв. – Если только на прессуху... Говна пирога. Вера, найди пепельницу!
Старик достал древний мобильник и принялся нажи-мать кнопки, близоруко приглядываясь к клавиатуре. Ещё минут пять Кочкарёв безостановочно говорил.
– Привет, Жека, не знаешь, где Гоша? В реанимации... Чего его туда понесло? Понятно. Все под Богом ходим. При-вет, Светочка, как твой? На даче... Доступен? Ну, передай, что Аристарх искал. Привет, Васька, старый чёрт! Опять пьяный? Ну, извини, отец родной. Что врачи говорят? Да пошли их в задницу! Привет, Саша. Ты с начальником как – не на ножах? Ну и молодец. Попроси его позвонить Пенкину. Очень надо. Да не мне, не ходок я по таким мероприятиям. Это нужно...
– Как твоя фамилия, отец родной? – шёпотом спросил он у Кочкина. – Смешно... Почти однофамильцы.
Наконец, он спрятал мобильник и подмигнул:
– Всё в порядке – тебя внесли в список. А Кандыба... Знакомая фамилия.
– Президент незалежной, – сказала Вера.
– Знаю. Это он сегодня президент, а я помню его... Не помню только, по какому случаю. Фамилия редкая, согласись. Не Иванов-Петров... Ага, кажется, я что-то о нём писал. Лет эдак двадцать назад. Может, больше.
– А в какой газете? – заинтересовался Кочкин.
– В «Вестнике». Я тогда здесь атмосферу рассекал. А те-перь только порчу эту самую атмосферу.
– Аристарх Савельевич, можно найти публикацию?
– Не знаю... Пороюсь дома в архиве. Найду – позвоню. Тебе-то на кой? Это же привет аж из прошлого века...
– Пригодится такой привет, – улыбнулся Кочкин. – Как оружие главного калибра...

55. Неверный перевод. Звонок покойнику
Разин завтракал и смотрел канал «Россия-24».
– А теперь новость из Киева с пометкой «молния», – сказал ведущий. – Как сообщает наш корреспондент Влади-мир Галицкий, украинские новостные телеканалы передают, что вчера вечером убит близкий к президентским кругам руководитель консалтингового агентства «Политика», известный журналист Фёдор Приходько. Правоохранительные органы украинской столицы пока не подтверждают информацию, однако...
Разин встал и застыл с чашкой в руке, вглядываясь в фотографию политолога на экране. Вероятно, снимок сдела-ли давно: Приходько здесь был значительно моложе, чем в жизни. Разин бестолково походил по квартире и понял, что ищет записную книжку. Наконец, нашёл. Долго набирал ки-евский номер, ошибаясь и начиная сызнова. После несколь-ких гудков ответил спокойный женский голос:
– Квартира Приходько. Слушаю!
– Оксана Юрьевна, это Разин из Москвы...
– А-а... Федя рассказывал о вас. Владимир, кажется?
– Владислав. Оксана Юрьевна, хочу выразить... Что тут можно выразить.  Глубокое соболезнование, полную под-держку. Если нужна какая-то помощь – я готов.
– Не совсем понимаю. В связи с чем соболезнование? Ох, наверное, мама... Я же только что с ней разговаривала!
– Нет, с мамой, думаю, всё в порядке. Выражаю соболез-нование по поводу Фёдора Андреевича.
В Киеве несколько секунд молчали.
– Понятно, – сказала Оксана со вздохом. – И до Москвы уже эта глупость докатилась. Передаю трубку убиенному. Федя, подойди к телефону!
Несколько минут Приходько рассказывал Разину о вче-рашнем инциденте. Выбиты передние зубы, трещина в ребре, сломано два пальца. От госпитализации отказался, поскольку нет для этого веского повода. Пальцы в гипсе, на рёбрах тугая повязка, а зубы будет вставлять, когда рот заживёт.
– Одно радует, – вдруг сказал Приходько. – Тот урод, который мне пальцы плющил, правильно употребил глагол в будущем времени. По всем традиционным нормам. Так и сказал: не писатимемо. А вот другие уроды неверно перевели с украинского... Убит и избит звучит почти одинаково. Отсюда и пошла гулять информация. Знаешь, что самое противное? Что сначала били газетой... Никогда бы не подумал, что это так унизительно!
– Тебе не об этом надо думать... Кажется, пора серьёзно позаботиться о безопасности. Ведь наверняка не успокоятся!
– Президент уже позаботился. Со вчерашнего вечера во дворе дежурит машина службы безопасности. С другой сто-роны – если бы хотели убить... Вот оклемаюсь, приеду в Москву. А то ты к нам приезжай! Сейчас в Киеве хорошо – тепло, тихо.
Разин посмотрел на окно, по которому стекали мутные струйки дождя.
– А вот возьму и приеду, – сказал он.

56. Прошение об отставке
На въезде в столицу столкнулось несколько машин. Сквозь стекло, по которому дворники смахивали дождевые струи, были видны машины скорой помощи и пожарные. Во-дитель Веня нервно постучал пальцами по баранке, обернул-ся к Железняку:
– Застрянем, Олег Васильевич! Люстру включить?
– Не на люстре ехать, на колесах... Впрочем, попробуй.
Веня поставил на крышу проблесковый маячок. Подо-шёл грузный гаишник в накидке, глянул на номера.
– Выручай, командир! – попросил водитель в окно. – Шеф опаздывает туда, куда опаздывать не положено.
Гаишник молча козырнул и ушёл в дождь, суету и не-разборчивые крики.
– Дебил... – пробормотал Веня. – Хоть бы слово сказал!
Но гаишник, судя по дальнейшему, бесполезных слов на ветер не бросал. Одна машина сдвинулась на полметра в сторону, другая чуть попятилась – и образовался узкий коридорчик, куда тут же попытался втиснуться чёрный рыдван. Но гаишник погрозил наглецу кулаком и показал на машину Железняка – проезжай, мол. 
– Спасибо, командир! – крикнул ему Веня.
Тот даже капюшоном не повёл...
На Краснопресненскую приехали впритык: Железняк успел только раздеться и пригладить волосы. Председатель правительства, не чинясь, пошёл навстречу и даже под локо-ток поддержал, пока Железняк с  кряхтеньем усаживался в глубокое кресло.
– Как съездили, Олег Васильевич?
– Нормально. Работы идут по графику.
– Замечательно! – порадовался премьер. – А вы, помнится, сомневались. Что у Ларина?
– Строит. Есть небольшие проблемы, конечно...
– А как же без проблем! – широко и белозубо улыбнулся председатель правительства. – Мы всегда преодолеваем проблемы, которые сами и создаём. Это наш стиль. Ваш отчёт, Олег Васильевич, я потом посмотрю – и очень внимательно. Сейчас в двух словах: где прорехи и как их заделывать.
– Главная прореха в том, что мы не выполняем своих обещаний. Восстановление не стало делом Донбасса, как о том было объявлено. Если коротко, то местные товарищи стоят и наблюдают, как их российские помощники рубят деньги на площадках. Понятно, рынок... Но когда на первом месте стоит прибыль, да ещё в условиях жёсткой монополии, то возникают неприятные... неправильные под-ходы.
– И в чём они выражаются, эти неправильные подходы?
Премьер больше не улыбался.
– Мы договаривались, что стройка даст новые рабочие места местным жителям, – пожевал губами Железняк. –  Вместо этого туда повезли гастарбайтеров из России. Так выгоднее застройщикам. Мы договаривались, что будем восстанавливать, вместе с жильём и добывающим производством, предприятия стройиндустрии. Мы не можем вечно строить в Донбассе. На первом этапе поможем – затем в Новороссии начнут строить сами. Из восьми запланированных производств сборного железобетона за год запущено только два. Российские застройщики остаются монополистами в Донбассе. Значит, и дальше на площадках будут использовать труд гастарбайтеров, и везти из России конструкции и материалы. Использовать на всю катушку коррупционные схемы и  получать максимальную прибыль. Внешне всё нормально: жилой фонд поднимается, предприятия социальной сферы тоже включены в поток. Но неприятный осадок остаётся. Нельзя так, нельзя... Не по-соседски. Не по-людски!
Председатель правительства уселся за стол, открыл планшетник и поиграл кнопками:
– На прошлом совещании, Олег Васильевич, вы не вы-сказывали таких... тревожных соображений. Вот, специально смотрю запись.
– На прошлом совещании я не владел всей информаци-ей. К тому же... Надеялся, что люди образумятся. Что совесть... Что хотя бы какая-то ответственность проявится – за дело, за страну, в конце концов! Извиняюсь за высокие слова...
Премьер долго молчал, поглядывая в планшетник. По-том встал и прошёлся по кабинету.
– Думаю, Олег Васильевич, мы не будем докладывать президенту... ваши соображения. У него сейчас в связи с рас-ширением нашего присутствия в АТР и так забот хватает. Тем более, сами говорите, что внешне всё нормально. Пока давайте подготовим предложения... как переломить ситуацию.
– Я уже предлагал, если помните. Нужна государствен-ная корпорация.
– А я уже говорил, что мы на это пойти не можем.
– В таком случае я вынужден просить об отставке. Тем более что шестьдесят пять мне исполнилось ещё в прошлом году, а для государственного служащего, как вы знаете, это потолок. Да и здоровье, прямо скажем...
Премьер вернулся за стол.
– Значит, вы знали, чем закончится наш разговор?
– Конечно, – с кряхтением поднялся Железняк. – Живу долго, вот и знаю. Да, кстати...
Он достал серую папку с кнопочкой и положил на край стола премьера.
– Я посмотрел проект. В сущности, это даже не проект, а некий намёк на него. Строить по нему нельзя.
– Вот как? А почему нельзя?
– Потому что перевраны все объёмы. Не знаю уж, по недоразумению или специально... Например, показана куба-тура земляных работ. Такого котлована хватит от силы на нулевой цикл среднего заводского корпуса, но никак не на чашу гидроузла. Зато бетона планируется уложить столько, что можно сделать  дорогу от Москвы, скажем, до Ростова. А потребность в металлоконструкциях вовсе не рассчитана. Вот я и говорю: нельзя строить. И не только потому, что тех-нического обоснования, по сути, просто нет.
Железняк некоторое время собирался с мыслями. По-том вздохнул:
– Вы ещё молодой человек. Ну, относительно молодой. Однако занимаете такую должность, что уже пора думать, как о вас потом... Лет через двадцать будут вспоминать. Если этот проект доведёте до ума.
Председатель правительства тоже долго молчал.
– Ну и как же будут вспоминать, Олег Васильевич? – спросил, наконец.
– Не самыми добрыми словами... Уж поверьте старику.

57. Пресс-конференция двух президентов
– Очень рад, Василий Васильевич, что мы обо всём до-говорились, – сказал российский президент. – Хорошо, что вы решили приехать. А то эти протокольные встречи на чужих площадках... Как видите, если отбросить в сторону мелкие обиды и непонятности, то всегда можно понять друг друга.
– Да-да, – покивал Кандыба, – спасибо за финансовую поддержку, за решение помочь построить надёжный сарко-фаг на Чернобыле. Как инженер, я знаю возможности российских ядерщиков. То, что у нас сегодня делают французы, ни в какие ворота... Впрочем, в способностях французов вы и сами хорошо убедились на примере ваших вертолётоносцев. Я не хочу злорадствовать, поверьте... Особая благодарность – за помощь в восстановлении нашей донбасской автономии. Единственный вопрос, которым меня донимает оппозиция... Вы поможете отстроить республику Новороссию, сделаете её, как Крым, экономически и социально привлекательной. Можем ли мы с уверенностью сказать, что на Донбассе не пройдёт референдум о вхождении Новороссии в состав России?
– Думаю, этого не случится, – сказал российский президент. – Как вы понимаете, Василий Васильевич, если бы наша страна была заинтересована в таком... вхождении, Новороссия давно бы стала частью Российской Федерации.
Они сидели в переговорной подмосковной резиденции, и эта комната очень походила на переговорную Кандыбы – те же тяжёлые уютные кресла, такой же столик с чайным прибором и печенюшками. Даже вазочку с изюмом не забыли поставить – с его любимым крупным жёлтым изюмом.
– И всё же, – упрямо гнул свою линию украинский пре-зидент, – при таком раскладе... Что мне делать? В глазах ми-рового сообщества Украине будет нанесён чувствительный удар – и по экономике, и, что самое главное, по самолюбию. Не придётся ли мне, как предшественнику, бросать армию на юго-восток, чтобы восстановить конституционный порядок?
– Думаю, не придётся, – улыбнулся российский прези-дент. – Ну, сами посудите, Василий Васильевич... Ваш предшественник завалил трупами половину Украины. Надеялся на безнаказанность и помощь заокеанских друзей. Как там говорил великий русский и украинский писатель Николай Васильевич Гоголь? Что, сынку, помогли тебе твои ляхи? Друзья далеко, за океаном, поэтому так и называются – заокеанские. А мы совсем рядом. И тоже друзья. Только настоящие.
– Вот это меня и беспокоит, – вздохнул Кандыба.
– Что мы – друзья?
– Нет. Что рядом... Заокеанские друзья не смогут присо-единить Новороссию к штату Техас.
– Далась вам эта Новороссия, Василий Васильевич! Мы просто хотим, чтобы она стала локомотивом экономического роста Украины, чтобы возродилась промышленная кооперация, чтобы развивались наши рынки. 
– Но вы так и не ответили... Если я попытаюсь восстановить силой порядок в Донбассе? Как вы отреагиру-ете?
– Да никак, Василий Васильевич! Вы, насколько я пони-маю, на это никогда не пойдёте. Но если чисто гипотетиче-ски... Давайте проиграем такой вариант. В этом случае авто-номная Республика Новороссия обращается к России с просьбой о приёме в состав страны, наш парламент оперативно принимает соответствующее решение. А вы знаете, с какой скоростью наш парламент может иногда принимать решения... И мы выдвигаемся для защиты нашей новой территории. Несколько танковых бригад... С заправщиками, транспортом и боезапасом... Отвлекаясь на подавление некоторого сопротивления украинских частей, учитывая время на  восстановление коммуникаций, эти бри-гады смогут проходить километров тридцать в час. За свето-вой день – километров триста получается. Вы сами можете взять карту с линейкой и подсчитать, через сколько дней танки окажутся под Киевом. Кстати, сам Киев можно взять раньше – дивизией ВДВ, например. Причем каждый второй прохожий с удовольствием покажет десантникам самую короткую дорогу к президентскому дворцу. А можно и не брать город... Если помните, армия Новороссии только дошла до Днепра, а в Киеве уже не осталось никого, кто мог бы и хотел воевать.
– Значит, возможность выхода из Украины Донбасса и южных областей останется постоянной угрозой для целост-ности нашего государства? Тем более, если такой выход бу-дет поддержан Россией? Это похуже Крыма...
– Я бы не ставил вопрос так жёстко, – сказал российский президент. – Ведь сейчас, особенно после наших договоренностей, у Новороссии нет никаких оснований для подобного решения. И, надеюсь, не появится в дальнейшем.
– Тогда зачем вам понадобилась вся эта затея с поворо-том Днепра? – нахмурился Кандыба. – В качестве ещё одного рычага давления?
– Глупая затея, согласен, – опять улыбнулся российский президент. – Когда её озвучил наш парламентарий... Кондрашов, кажется. Кто-то из правительства пытался подсунуть мне проект отбора части стока Днепра. Честное слово, Василий Васильевич, я даже смотреть не стал. Что мне, больше делать нечего... Так что ни в какие видимые результаты эта затея не вылилась.
– Наверное, я нарушаю какие-то правила, – сделал про-стецкое лицо Кандыба. – Не судите строго, я президент ещё неопытный. Как в армии говорили: молодой, необученный. Поэтому надеюсь, вы простите мои неудобные вопросы. Один из моих доверенных людей встречался в Сочи с высокопоставленными российскими чиновниками, которые показали ему аналитическую записку на серьёзном бланке с предложениями о строительстве на Днепре гидроузлов. Эти люди утверждали, что решение по проекту принято на высоком уровне. Вы можете это подтвердить или опровергнуть?
– У меня встречный вопрос, Василий Васильевич... Ваш доверенный не называл этих людей?
– Не называл. Но я понял, что он знает их давно – ещё по Москве, когда здесь учился и работал.
– Обещаю, Василий Васильевич, я с этим разберусь. Од-нако сразу хочу повторить: ни о каких стройках на Днепре я решений не принимал.
– Наши спецслужбы выявили, что в Могилёвской обла-сти работали геодезисты из Москвы. Контора называется Мосгоргеотрест. Вот их фамилии. 
Кандыба протянул листок.
– Вполне возможно, что они работают и сейчас.
– А вот это уже серьёзно! – сказал российский прези-дент. – Это либо провокация с целью нас поссорить, либо...
Российский президент задумался.
– Либо грубая пропагандистская акция, – вздохнул Кандыба. – С целью взять меня за горло.
– Вот это больше похоже на правду. Как видите, и в России тоже есть любители... поиграть в дурачка за спиной начальства. Но такие игры уже переходят все границы. Спа-сибо за информацию. Буду разбираться. Ещё раз, Василий Васильевич: не строили мы на Днепре ничего и строить не будем. Если только вы попросите помочь... А теперь мы готовы ответить на вопросы наших любознательных журналистов?
***
Пресс-конференцию по итогам рабочего визита прези-дента Украины в Россию проводили там же, в подмосковной резиденции. В гостиной накрыли чай для десятка журнали-стов из ведущих газет и телеканалов. Кочкин чувствовал себя лишним на этом празднике жизни – люди вокруг оживлённо переговаривались, смеялись, вспоминали какие-то общие истории. Никто на Кочкина не обращал внимания, и поэтому, чтобы занять себя, он наливался чаем с маковыми баранками. Тем более что выехал из Царицына рано, боясь опоздать, и не успел позавтракать. Сидел он на самом конце стола, и его иногда толкали телевизионщики, которые шлялись по гостиной, как у себя дома, таская провода и треноги с аппаратурой. На другом конце стола тоже маялась какая-то неприкаянная личность в пиджаке и рубашке-вышиванке. Как понял Кочкин, это был единственный представитель украинского президентского пула.
Вдруг все встали. Вошли президенты, что-то на ходу договаривая. Российский поддержал коллегу, усаживая того в центре стола. И сам сел рядом, оглядел с прищуром общество.
– Садитесь, товарищи. Поскольку визит Василия Васи-льевича рабочий, то и мы решили обойтись без лишних це-ремоний, по-рабочему. И с вами пообщаемся без галстуков, за рюмкой чая. Нет возражений? Сначала о результатах наших переговоров...
Российский президент говорил недолго – перечислил вопросы, которые обсуждали, назвал сумму обещанных Украине кредитов и скидок по газу, особо подчеркнул, что восстановление разрушенного войной народного хозяйства Новороссии – демонстрация братских отношений народов двух стран, которые после нескольких лет тяжёлой размолв-ки вновь выходят на траекторию мирного взаимовыгодного сотрудничества.
В том же духе высказался и украинский президент, по-благодарив руководство России за проявленную выдержку во время войны на юго-востоке и нынешнюю поддержку в восстановлении Донбасса.
– Вижу, вы уже подкрепились, – сказал журналистам российский президент. – Значит, есть силы на вопросы. Уступаю трибуну Дмитрию Сергеевичу.
Начальник управления информации Администрации президента отставил чашку с чаем, вытер усы:
– Вопросы будем задавать по кругу. Прошу представ-ляться. Я вас знаю, а наши гости... Начнём с Андрея.
Пресс-конференция покатилась по отлаженным рель-сам. Кочкин записывал всё на диктофон и дублировал в блокноте. Так увлёкся, что не заметил, как и до него дошла очередь. Его потолкал в бок сосед – бородатый парень.
– Николай Кочкин, – встал Кочкин. – Отдел политики газеты «Вестник». – У меня вопрос к президенту Украины, – сказал Кочкин. – В самом конце восьмидесятых в газете «Вестник» вышла статья о молодом кандидате наук из Дне-пропетровска, который стал лауреатом премии Ленинского комсомола за достижения в области металлургии. Вы помните такую статью, Василий Васильевич?
– Конечно, помню! – заулыбался Кандыба. – Я работал начальником смены, и  защищался, как говорится, не отходя от стана. Ребята узнали про статью в «Вестнике» и потребо-вали магарыч. И мы почти всю ночь... Ну, сами понимаете. Так что статью я помню очень хорошо. И не потому, что... Тогда был Советский Союз, и обо мне прочитали не только на Украине. Меня нашли коллеги из Свердловска и предложили один очень хороший совместный проект. Жаль, что вскоре всё развалилось, и поработать со свердловчанами не получилось. Но всё равно, спасибо газете!
– В таком случае, – быстро ввинтился Кочкин, – не хотели бы вы, Василий Васильевич, дать интервью «Вестнику»? Встреча с читателями почти через тридцать лет... Жизненный путь от молодого учёного-металлурга до президента одной из крупнейших стран Европы.
– Можно, – сказал Кандыба. – Помощник организует.
Тут же к Кочкину подошёл паренёк в тонких очках:
– Я референт пана президента. Дайте вашу визитку.
– Нет визитки, – смутился Кочкин. – Не заказал ещё.
Он написал в блокноте номера телефонов – редакцион-ного и мобильного, аккуратно вывел имя и фамилию.
– Спасибо, – сказал паренёк. – Обязательно свяжусь.
На этом мероприятие закончилось. Кочкина задержал в дверях начальник управления информации.
– Скажите, пожалуйста, как вы оказались в списке? – спросил он.
– Аристарх Савельевич Кочкарёв, наш внештатный обозреватель, кому-то позвонил и договорился. И сказал, что я могу ехать на конференцию – всё улажено.
– Тогда понятно, – улыбнулся начальник управления. – Если подключается Аристарх... У вашей газеты была отозвана аккредитация. Думаю, теперь её можно возобновить. Передайте начальству, пусть озаботится.
***
К вечеру картину удалось восстановить полностью. Или почти полностью. Президент вызвал директора ФСБ, рассказал о результатах своих разысканий и закончил так:
– Подготовьте проект указа на начальника Шестого управления. Подпишу, когда вернусь из Сочи. Пусть это будет ему сюрпризом. Чтобы не одному мне... сюрпризы ловить.  Думаю, генералу его опыт пригодится в какой-нибудь частной структуре. Если в государственной так скучно. Исполнителей не трогать – они не виноваты.  Более того, люди хорошо сработали, профессионально. Но что прикажете делать с Орловым и его манией величия? Когда-то он очень результативно играл на стороне нашей команды, а сегодня... Резоны понимаю, методы – нет. Только угомонили чужие НПО, а тут свои гадят, неспортивно заходят за спину. Да ещё в таких вопросах, которые их совсем не касаются. Я этого не люблю. Жду внятных предло-жений.
***
На следующий день Кочкин записал интервью. С Кан-дыбой они встречались в гостевой резиденции по Киевской дороге. Антураж (вот уж привязалось словечко!) был таким же, как и в подмосковной российского президента. Даже гос-тиная, где они пили чай и разговаривали, походила на ту, где Кочкин вчера впервые в жизни прикоснулся к высокой политике. Он  приехал с подарком. Сразу после пресс-конференции двух президентов рассказал главному редактору о реакции Кандыбы на старую публикацию, и главный дал задание её разыскать. Ребята из отдела оформления оперативно раскопали старую статью, отсканировали и завели в хорошую рамку.
– Повешу в рабочем кабинете, рядом с патентами и ди-пломами, – сказал Кочкину президент Украины. – Мы, хохлы, народ тщеславный. И потом, не про каждого из нашего поли-тикума писала известная российская газета!
Разговор получился свободным и долгим. Оставшуюся часть дня Кочкин потратил на расшифровку записи и обра-ботку. Поздно вечером отправил готовый текст референту Олегу, а потом позвонил главному редактору. Мол, всё в по-рядке, жду визы.
– Хорошо, – сказал главный. – Отдыхайте, Николай Афа-насьевич,  заслужили.
– Мне ещё надо отчёт сдать с пресс-конференции...
– Сдадите вместе с интервью. Поставим отчёт и подкрепим вашей беседой с украинским президентом. Отдадим полностью полосу. Останется место – доберём снимками.
Кочкин после разговора посидел на унылой кухне, по-ходил по пустой чужой квартире с протёртыми обоями и достал телефон:
– Привет, Люська! Как у вас дела?
– Привет, Кочкин? А мы уже спать легли.
– Ну, спокойной ночи. Утром, как встанешь, начинай паковать вещи.
– Чего тут паковать... Что, масть попёрла?
– Ф-фу, как некрасиво, как некультурно... Учительница! Но вообще-то ты права, Люська! Наконец, попёрла масть. С работой всё срослось, жильё есть на первый случай. Так что собирайтесь. Будете готовы – свистни. Приеду, заберу.
– Ох, Кочкин... Опять куда-то ехать.
– Не куда-то, а в столицу нашей Родины! Всё, до связи. Жанку поцелуй!
Он вышел на балкон, подышал свежим воздухом, наблюдая, как заряды мелкого дождя вспыхивают в свете одинокого фонаря далеко внизу, у подъезда дома. Надо будет найти отделочников, подумал Кочкин. Обои переклеить хотя бы... И вслух сказал:
– Большое вам человеческое спасибо, Василий Василье-вич! Чтобы я без вас делал...

58. Откуда взялись фашисты?
– Война с Польшей началась сразу после Переяславской Рады, в январе 1654 года, – сказал Никитин. – Как вы знаете, тогда украинское казачество решило перейти под власть русского царя. Сама война, применительно к нашим дням, стала поводом «наказать Россию». Так сказать, за референдум,   который прошёл на присоединённых  территориях.
По нескольким слабым улыбкам Никитин понял, что ирония дошла до слушателей. Небольшая аудитория была почти полностью заполнена, и это поднимало рабочее настроение – профессор не любил читать в полупустых залах. 
– Война за Украину закончилась тем, что Россия по Ан-друсовскому перемирию 1667 года присоединила Киев с Ле-вобережьем, Северские земли с Черниговом, а также Смо-ленск, – продолжал Никитин. – Сначала Украина пользова-лась большой степенью автономии. Во главе находился из-бранный на казачьей раде и утвержденный правительством гетман, осуществлявший верховное управление и суд с опо-рой на старшинскую раду. В городах существовало средневе-ковое купеческое самоуправление по магдебургскому город-скому праву в виде магистратов и ратуш во главе с бурго-мистрами. Крестьяне выбирали войтов, то есть старшин...
Студенты активно записывали лекцию – зевающих и явно скучающих не наблюдалось. Большинство пользовалось диктофонами и планшетами, но несколько человек отдавали дань классическому способу: прилежно строчили в тетрадях. Кстати, в этом случае лучше запоминался и усваивался материал, и Никитин всегда отличал таких студентов.
– Однако постоянные схватки между искателями гет-манской булавы, их метания между Россией, Польшей, Кры-мом и Османской империей, казацкие междоусобицы подталкивали Москву к ограничению гетманской власти. Предательство Мазепы в войне со Швецией вынудило Петра Первого назначать гетмана, а Екатерина Вторая окончательно ликвидировала особое административное устройство гетманства. Об этом поговорим подробно в следующий раз.
Никитин глянул на часы:
– У нас осталось несколько минут. Могу ответить на вопросы. Да, Синюкова, слушаю.
Поднялась полная девица с шапкой скрученных волос, с выступающими передними зубами и приметным носом.
– Вячеслав Алексеевич, а правда, что Анна Монс была... ну, не очень красивая?
Аудитория оживилась.
– Не знаю, Синюкова, что и сказать, – вздохнул профес-сор. – Стандарты женской красоты в разное время были тоже разными. И вопрос не по существу. Мы изучаем историю Украины. Но если вам так интересно... Почитайте роман Алексея Толстого. Он писал о Монс довольно подробно. Ещё вопросы? Легенченко...
Встал малорослый сутулый парень, стриженный наго-ло. И запинаясь, тихо спросил:
– Скажите... откуда на Украине взялись фашисты?
– Об этом долго рассказывать, – мягко сказал Никитин. – Потерпите, Легенченко... Когда начнём изучать новую и новейшую историю Украины, поговорим на эту тему.
В машине, по дороге в Государственную Думу, Никитин вдруг вспомнил этот вопрос и сутулого печального парня.
– Как ты думаешь, Михаил, – спросил он водителя, – от-куда на Украине взялись фашисты?
– Вам лучше знать, – пожал плечами Михаил. – Вы ведь профессор, а не я. Но если по-простому... Любая гниль, любая грязь тогда заводятся, когда в доме долго не убирают.

59. Зубы – дело наживное
– Очень больно? – участливо спросил Кандыба. – Тогда печенье не предлагаю... Зубы – дело наживное. Я уже лет де-сять с бюгелем хожу. Привык. Но говорить-то хоть можешь?
– Говорить могу, – кивнул Приходько. – И со слухом всё в порядке, Василий Васильевич.
Они снова сидели в переговорной, и на столе стоял чайный прибор с обязательным изюмом. Кандыба несколько минут рассказывал о переговорах с российским президентом, с улыбкой вспомнил интервью для «Вестника», показал статью в рамке и в заключение сказал:
– А с поворотом Днепра, Фёдор Андреевич, надули нас. На голубом глазу. Никаких проектов и близко не было.
– Я же сам видел, Василий Васильевич! На правитель-ственном бланке, с грифом «Совершенно секретно». Там бы-ли предложения, объёмы, суммы! Я два раза прочитал и по-чти наизусть выучил. Это невозможно выдумать.
– Удивляюсь, Фёдор Андреевич... Что значит, невозможно выдумать? Как ты сам в своё время фантазию напрягал? Значит, нашлись на нашу голову артисты, которые тоже хорошо выступили. Просто сейчас в тебе обида говорит: переиграли! Не так?
– Возможно, – подумав, сказал Приходько. – Переигра-ли... Но ведь кто переиграл, Василий Васильевич! Друзья, од-нокашники. Мы с ними последний кусок хлеба делили. Трид-цать лет дружим!
– Значит, сегодня у них кусок хлеба такой большой и такой мягкий, что делиться ни с кем не хотят. Время идёт, люди меняются. Одни умнеют, другие глупеют, третьи ссучиваются.
– Точно, – кивнул политолог. – Именно – ссучиваются.
В дверях возник Олежек:
– Извините... Василий Васильевич, там послиха, госпожа Мортимер, звонит.
– Понятно, – поднялся Кандыба. – Пойду, отчитаюсь...
– Что скажете? – через силу улыбнулся Приходько.
– Я хоть и не политолог, – развёл руками президент, – однако тоже хватает фантазии. Скажу то, что она хочет услышать.
– А сами включите правый поворот?
– Есть ещё и левый... Ладно, Фёдор Андреевич, отдыхай. Как подживёт твой главный инструмент – позвони Олежке. Он свяжет с моим стоматологом.
***
Домой политолог ехал медленно и осторожно – из-за правой руки. И весь довольно длинный путь думал, вспоми-нал, проигрывал варианты. И уже перед домом окончательно признался самому себе: он выступил в роли именно той са-мой картонной дурилки, о которой упоминал Кандыба в пер-вом разговоре после возвращение Приходько с посиделок в Сочи. Обиднее всего, что это сделали друзья. Его грубо и без всяких угрызений совести предали, подставили, разыграли. Да ещё и деньги заплатили.
Он остановил машину перед подъездом, отметив по привычке, что машина СБУ тоже аккуратно припарковалась неподалёку – значит, от самой Банковой вели. Достал мо-бильник, вызвал знакомый номер.
– Привет, Сергей Александрович! Хочу доложить, что деньги твои не трогал. Можешь передать дьячку этому...  Ве-льяминову, чтобы закрыл счёт. Больше не звоните мне, дорогие друзья, и не пишите! Как слышишь?
Короткие гудки были ему ответом.

60. Героям слава...
Глава СБУ Украины смотрел из окна своего просторно-го, строго обставленного кабинета во внутренний двор, по которому ветер носил редкие жёлтые листья. За листьями лениво гонялся увалень в форме. Догонит, забросит метлой в совок и озирается. А листья из совка под порывом ветра снова разбегаются по серому асфальту.
Вот так и у нас, меланхолично подумал генерал Мамаев, догоняем, сажаем, а потом приходится выпускать. Президент Кандыба требует соблюдать права человека. Суды не могут отказать президенту в такой малости и принимают к рассмотрению только те дела, где нет вопросов к доказательной базе. И адвокатишки уловили ветер, почувствовали свободу. Правозащитники оборзели. Подавай им прозрачность и подконтрольность дея-тельности спецслужб... Где это видано – СБУ должна отчитываться за каждый шаг перед этим крикливым обезьяньим стадом, перед Радой? Пусть сначала научатся слушать – хотя бы друг друга. СБУ вам не майдан! С другой стороны, усмехнулся Мамаев, без такого либерального настроения в обществе трудно было бы спустить на тор-мозах расследование мятежа в Ивано-Франковске, когда в числе подозреваемых оказались некоторые старые сподвиж-ники генерала.
Вспомнил недавнюю выволочку от послихи Мортимер:
– Вы же убеждали, Иван Ильич, что в Червоногорске народ... как у вас говорят? Навалял Кандыбе. Мы это на весь мир транслировали! Что произошло на самом деле?
– На самом деле народ его прикрыл, – вынужден был признать Мамаев.
– Значит, вы не владеете информацией, пан генерал. И ситуацией тоже не владеете. Ну, и на кой вы, такой красивый, мне нужны? Не знаю, сможем ли мы с вами дальше сотрудничать, пан генерал.
– Не переживайте, пани посол, – сказал Мамаев. – У нас ещё говорят: баба с возу – кобыле легче.
Нашла, чем напугать... Звякнул сигнал внутреннего вы-зова, и Мамаев подошёл к селектору.
– Городской звонок, Иван Ильич, – доложили из приём-ной. – Мужчина. Представился вашим братом с хутора Маты-ра. Или Мастыра, я не понял, извините.
У меня нет и не было братьев, хотел сказать генерал, но когда услышал название хутора, дрогнул палец на кнопке селектора. Конечно же, Мастёра... В этом хуторе на берегу Кременчугского водохранилища жили родственники Мамаева, и он много лет назад ездил к ним на рыбалку. Вместе с сокурсником Стасом. Хорошие были рассветы над тихой большой водой. Хорошие были времена...   
– Соединяй, – сказал Мамаев.
– Здравствуй, брат, – донеслось из трубки. – Как сам?
– Твоими молитвами, брат... Можно было и на мобиль-ник позвонить.
– Не смог. Долго рассказывать. Надо бы повидаться.
– Через час буду... Ну, там где мы в последний раз обе-дали. Успеешь?
– Конечно. Я из соседнего двора и звоню. Жду.
Генерал покопался в сейфе, достал пистолет, побаюкал в жилистых лапах и отправил на место. А солидную пачку валюты в прозрачной упаковке бросил в портфель, который вынул из того же сейфа. Следом отправился и клетчатый зонтик.
Затем Мамаев вызвал приёмную:
– Петро, перенеси совещание на семнадцать ноль-ноль.
– Хорошо, Иван Ильич. Обед когда подавать?
– В другом месте пообедаю. Если кто-то будет спраши-вать... в том числе и президент – я отъехал по личным делам. В экстренных случаях – на связи.
– Слушаюсь, Иван Ильич. Сейчас предупрежу гараж.
– Не надо, Петро. Сам поведу...
***
Выбрался на Владимирскую, свернул на Прорезную. На этой улице брусчатку повыковыривали в своё время труже-ники майдана, и теперь её почти восстановили. Но ухабов хватало до сих пор.  Мамаев бросил серый «пежо» в тихом дворе на Прорезной, недалеко от приметной детской пло-щадки, и двинулся мимо метростанции «Крещатик» дворами к Ольгинской улице, меняя темп, останавливаясь и постоянно проверяясь. Старый, но надёжный приём не был проявлением паранойи – для Мамаева слишком важна была будущая встреча, чтобы допустить хоть ничтожную возможность засветиться. У него хватало «доброжелателей» во всех государственных структурах, и он хорошо знал, что находится буквально под круглосуточным колпаком МВД. Он ещё спросит за это с милицейской сволоты... Но пока приходилось вспоминать оперативные навыки – мало кто мог узнать главу грозного ведомства в сутулом длинном мужике, обряженном в старые солдатские штаны и выгоревшую серую ветровку. От редкого дождя генерала прикрывал клетчатый зонтик со сломанной спицей. Потёртый портфель на ремне довершал портрет. Не бомж, но и не буржуй какой-нибудь –  немолодой горожанин, давно не ждущий от жизни мятных пряников.
Окончательно удостоверившись, что внимательных чужих глаз рядом нет, Мамаев свернул с горбатой Ольгин-ской на почти прямую Институтскую, заставленную невысокими массивными домами в три-четыре этажа. Их строили в начале пятидесятых годов прошлого века, и они придавали улице колорит старины и солидности. Хотя на этот колорит мало кто обращал внимания: нудный холодный дождик разогнал прохожих. Не доходя до Кловского спуска, генерал резко свернул в Крепостной переулок и вышел на улицу Грушевского. Двинулся вдоль низенькой чугунной ограды Городского парка в сторону Арсенальной. Деревья почти все пожелтели, кусты поредели, и кое-где сквозь пролысины в насаждениях виднелись дорожки – почти у набережной. Здесь Мамаев когда-то бегал по утрам – совсем молодой, полный често-любивых надежд офицер Печёрского районного управления комитета государственной безопасности. Здоровье нагули-вал... Нагулял – до сих пор двухпудовую гирю двадцать раз поднимает. И что дальше?
С Арсенальной свернул на улицу Мазепы, которую помнил ещё как улицу Январского восстания. В глубине её стоял четырёхэтажный старый особняк, выкрашенный облупившейся голубенькой краской. К нему не так давно пристроили восьмиэтажный кирпичный дом, оставив на уровне первого и второго этажей узкий проезд. Через эту подворотню можно было попасть в тихий зелёный двор. Что Мамаев и сделал, предварительно осмотревшись. В новом доме он держал личную конспиративную квартиру, о которой не знал никто. Соседям сказал, что квартиру купил по поручению друга, бизнесмена, который живёт в Соединённых Штатах. Поэтому редкие инспекционные визиты Мамаева на улицу Мазепы у жильцов дома вопросов не вызывали.
Генерал постоял под деревом, не упуская из виду под-воротню. Когда там показалась знакомая фигура, Мамаев вошёл в подъезд. Поднимаясь на третий этаж, он слышал позади торопливые шаги.
Открыл два крепких замка, подождал гостя и тут же за-хлопнул мощную дверь.
– Ну, здорово, Дорош!
– Привет, Мамай!
Генерал бросил мокрый зонтик и портфель под вешал-ку, переобулся в тапки, достал такие же Дорошу, и они опра-вились на кухню.
– Всё такой же аккуратист, – усмехнулся Дорош, разглядывая тапки.
– У меня тут убираться некому, – сказал Мамаев, доста-вая из холодильника бутылку немировской перцовки, упа-ковку сыра и банку с консервированными голубцами.
Дорош снял светлую курточку, запятнанную потёками дождя, и пристроил на стуле. Одет он был по погоде – джин-сы, тонкий серый свитер, из-под которого выглядывал во-ротник синей рубашки. Невысокий, чуть располневший, с волнистой светлой шевелюрой Дорош напоминал работника умственного труда – то ли художника, то ли журналиста. Впечатление усиливали очки в тонкой оправе.
Генерал нарезал сыру, налил перцовки в стопки:
– Со свиданьем... А теперь рассказывай. Почему на го-родской звонил?
– Потому, Мамай, что год назад уходил второпях. Доку-менты сжёг, мобильники утопил. Чтобы никого не подстав-лять. Поэтому, как только сегодня приехал в Киев, нашёл го-родской телефон твоей весёлой конторы. Примерно, так.
– Откуда приехал?
– Из города Еленя-Гура. Да, разреши представиться: гражданин Польши Стах Дорошевски, этнический украинец. Небольшая автомастерская, три работника. Домик, садик, счёт в банке. Не женат. Правда, хозяйство ведёт экономка. Тоже этническая украинка. Зовут Катаржина.
– А ты наглец, брат! – засмеялся Мамаев. – Ты и Катрю умудрился в Польшу перетащить?
– Не в Киеве же было её бросать, бедную Катрю... – вздохнул Дорош. – Не сразу, конечно. Сначала она уехала в Австрию, а оттуда уже ко мне. И что тут наглого?
– Фамилию с именем почти не менял, вот что. Как ты через границу шляешься? Твоя рожа, думаю, на всех пунктах пропуска до сих пор висит.
 – Так то ж рожа известного радикала, вождя правых и прочее... А я к нему никакого отношения не имею. Ну, может быть, есть чуть-чуть внешнее сходство... И потом. Когда ра-дикал Дорош резал колорадов, скромный польский бизнес-мен Дорошевски сидел в Елене-Гуре. И если резал, так только сало под выборову. Это зафиксировано во всех документах.
– Зафиксировано, что ты сало резал? – опять засмеялся Мамаев, разливая водку.
– Нет, что я в Елене-Гуре много лет жил, поживал и добра наживал. Польские друзья на совесть поработали.
– Мы их отблагодарим, – сказал Мамаев и подмигнул. –Когда выкинем с Банковой нынешних любителей сала.
– Вот потому я и приехал, – сказал Дорош, поднимая стопку. – Пока всё притихло и устаканилось, надо начинать подготовку нового майдана. У нас, дружище, к сожалению, времени остаётся немного. В конце ноября гусыню Мортимер сменит Роджер Чемберлен.
– Тот самый? Ястреб Чемберлен?
– Тот самый. Это будет настоящее шило в заднице Москвы. Дадим дядюшке Роджеру распаковать чемоданы и начнём новый майдан. Иначе нас опередят хлопцы из район-ной самодеятельности. Признаться, я с большой тревогой слушал новости из Ивано-Франковска. Если бы Кандыба придавил этот муравейник... Мы надолго остались бы без расходного материала.
– Я это предусмотрел, – сказал Мамаев. – И вывел из-под удара нужных людей. Они смогут подготовить... новый расходный материал.
– Мы учли прошлые уроки, – продолжал Дорош. –  Те-перь никаких погромов, коктейлей Молотова и расстрелов милиции. Никаких маргиналов! Только интеллигентная ки-евская публика,  доведённая до отчаяния нынешним курсом Кандыбы. Пусть увидит Европа, как сопротивляется промосковскому ставленнику обнищавший цвет украинской нации. Обнищавший в результате его близорукой политики.
– Это правильно, – кивнул Мамаев. – А Кандыба никаких уроков не усвоит, ручаюсь. Он будет гундеть о правах человека, о свободе мнений и выражать готовность к любым переговорам с протестующими... Уверен, на силовой разгон майдана не пойдёт. Поэтому мне опять придётся пострелять.
– Тогда давай выпьем за твою меткость, дружище!
– Я в том смысле, что стрелять будут мои спецы. Одного, кстати, на днях вынул из лап коллег, белорусских чекистов. Он с напарником ездил в Могилёв по моему заданию. Кое-что проверить. И подтвердил одну информацию. Представь себе, русские собрались строить под Могилёвом водохранилище.
– Они что, с ума сошли?
– От русских всего можно ожидать. Но не в них дело. Я к тому, что этого спеца сумел вытащить. А вот напарника белорусы передали москалям. Он у них в Чечне крепко напы-лил. Очень ценный кадр... Так что давай выпьем за упокой его души. И за то, чтобы у нас меньше было безвозвратных потерь.
– Согласен. Слава Украине!
– Героям слава! – отозвался глава СБУ.
61. Слова и смыслы
– «Водяной» проект мы полностью закрываем, – сказал Мещанинов. –  Все задания отзываем. Шеф не очень доволен тем, как это сделано. Но виновных искать не будем.
– Ещё чего не хватало, – усмехнулся Орлов. – Если ис-кать виновных, то искалки не хватит... Однако, Сергей Алек-сандрович, я очень надеюсь, что финансовые обязательства по проекту будут выполнены полностью. Мы не виноваты, что форс-мажор и всё такое...
– Конечно, – кивнул Мещанинов. – Можешь не сомне-ваться, Павел Лаврентьевич. Последний транш переведут буквально сегодня. А по новому проекту... Ларин пока ко-чевряжится, не хочет раскошеливаться, олигарх наш   строи-тельный. Не понимает пока, что без нашей поддержки ему такой мощной площадки не видать. Придётся на пальцах объяснить. Возьми это на себя, Павел Лаврентьевич. У тебя подобная разъяснительная работа лучше получается. Дого-ворились? Вот и славно.
Он достал сигареты, подошёл к окну и распахнул фор-точку. Влажный ветер с каплями дождя зашевелил тяжёлые шторы.
– Ну и погодка! – пробормотал Мещанинов. – В такое время лучше сидеть в Сочи.
– Или в Крыму, – кивнул Орлов. – А тебе надо в Ригу...
– В Ригу, – вздохнул Мещанинов. – Разин уже нацелился куда-нибудь?
– На Киев нацелился. Приходько сам в гости пригласил. Оказывается, местная нацистская гопота его избила.
– Вот и побудительный мотив, – улыбнулся Мещанинов. – Как говорится, не было бы счастья... Однако Приходько надо снимать с пробега. Оборзел товарищ... Звонил, хамил. Дошло, вероятно, как его красиво использовали. Так что с женой Приходько не контачим. Будем искать в Киеве кого-то другого. Ладно, полетел я. Сегодня должны визу сделать...
Едва за Мещаниновым закрылась дверь, вошёл Разин.
– Вызывал?
– Садись, братишка, – неожиданно мягко сказал Орлов. – Чаю хочешь? Или чего покрепче? Если в разумных дозах – я не возражаю.
Разин, набычившись, некоторое время разглядывал брата, вольготно развалившегося за столом. Потом уселся напротив.
– Что молчишь? – спросил Орлов, подтыкая чубуком трубки кончики усов.
– Ищу скрытый смысл в твоих словах.
– А не надо искать, брат. Слова служат для выражения мыслей. Чем прямее слова, тем яснее мысли.
– Не скажи. Я тут на лестнице Мещанинова встретил... Он меня буквально поздравил с тем, что «водяной» проект закрыт. Вот теперь и думаю: есть ли смысл в таких поздрав-лениях? И вообще – был ли смысл в самом проекте?
– А ты спроси у пана Кандыбы.
– Да уж, – усмехнулся Разин. – Развели мы пана прези-дента, развели. Причём развели, как последние лохотронщи-ки. На голимое фу-фу. И в связи с этим у меня вопрос чисто философский. Можно?
– Ну, попробуй...
– Вопрос такой. Может ли неправительственная орга-низация, существующая, якобы, на доброхотные пожертво-вания частных лиц, активно вмешиваться во внешнюю политику государства?
– Почему бы нет? – пожал плечами Орлов. – Если такая организация стоит на патриотических позициях и действует в национальных интересах...
– А кто определяет градус патриотизма? – перебил Ра-зин. – Доброхотные частные лица? Ведь под национальные интересы в таком случае можно подверстать что угодно! В том числе, и частные интересы.
– Иногда ты переходишь грань, – поморщился Орлов. – Не хочу сказать, приличия...
– Не хочешь – не говори, – согласился Разин. – Тем бо-лее, о приличиях.
– Я к тому, – терпеливо продолжил Орлов, – что работ-нику солидного фонда, писателю, жрущему, между прочим, из рук тех самых частных лиц, негоже строить из себя знак сомнения. Особенно, на публике. Не нравится – вали назад, в журналистику. Если ты не думаешь о собственном реноме, то мне, боюсь, придётся подумать об имидже фонда.
– Согласен, – сказал Разин.
– С чем?
– С твоим предложением насчёт чая. Пожалуй, выпью. Только скажи Елизавете, чтобы сахару положила побольше. А то она вечно жмётся, как будто из собственной сахарницы...
Орлов вздохнул и потянулся к селектору. Они молча дождались чаю, и несколько минут слушали дождь за окном.
– Вот так на даче... – сказал вдруг Орлов. – Помнишь? За окном дождь, а у нас тепло. Гости... Мама пирог несёт!
– Помню, – кивнул Разин. – Гости у нас часто собирались – папины сослуживцы, такие же ухорезы. Как-то я подслушал анекдот... Лет тринадцать-четырнадцать мне было. То есть смысл некоторых слов уже хорошо понимал. Вот анекдот. После всемирного потопа на земле осталось только два человека – судья и мелкий карманник. Как полагаете, гражданин судья, сказал карманник, а не открыть ли нам прения сторон? Защёлкни хавальник, шестерня, ска-зал судья. Не то в бубен вмажу. Отцовы гости буквально скисли от смеха. Кто-то повторил: не то в бубен вмажу! И опять все заржали. Смысл анекдота понял гораздо позже, уже в университете. Но мне почему-то не было смешно.
– Вот и мне не смешно, – сказал Орлов. – Причём никто не может меня упрекнуть в отсутствии чувства юмора. Плоский анекдотец. Или так сказывается межпоколенческий разрыв? Кстати, о юморе. Прочитал твоё юмористическое сочинение в «Литературе и жизни». Борщов подсунул, не суди его строго. Я не понял: что ты хотел сказать этой страшилкой?
– Ну-у, брат, – протянул Разин, поднимаясь. – Если ещё всем объяснять смысл литературного произведения...
– То есть ты совершенно уверен, что это – литературное произведение? – ухмыльнулся Орлов. – Допустим. Так что ты хотел сказать?
– Что хотел, то и сказал. Имеющий уши да услышит. Ладно, Паша, мне ещё собраться надо – вечером в Киев лечу.
– Хорошо, что напомнил... Не надо лететь в Киев. Не надо встречаться с Приходько. Это материал отработанный. 
– Материал? – спросил Разин. – Интересные ты нахо-дишь слова. Очень интересные... А ещё о смыслах рассужда-ешь, Паша!

62. Злобно и весело
Кочкин любовался публикацией: главный редактор сдержал слово  – действительно, дали полосу, да ещё и на со-седнюю залезли двумя колонками. Сначала шло интервью с Кандыбой – официальный снимок украинского президента Кочкину дал референт Олег. На целом диске портрет записа-ли. Кандыба на фоне жовто-блакитного флага выглядел за-мечательно – здоровенный добродушный дядька в рубашке-вышиванке. Для полноты образа не хватало только соломен-ного брыля и глиняной трубки.
За интервью шёл отчёт с пресс-конференции. Кочкин тоже удостоился портрета, хоть и мелкого. «Наш специаль-ный корреспондент, редактор отдела политики...». Красота!
Когда Кочкин начал в третий раз перечитывать публи-кацию, звякнул на столе городской телефон.
– Здорово, Николай! Это Кочкарёв беспокоит. Напротив твоих окон стоит кафушка. Спускайся, я за третьим столиком.
***
– Я ваш должник, Аристарх Савельевич, – с улыбкой сказал Кочкин, усаживаясь напротив Кочкарёва. – Что пить будем?
– Кофе, только кофе. От водки или, скажем, от коньяка у меня просто болит голова. А после вина – метеоризмы. Я тебя вытащил совсем для другого дела. Вот, посмотри пока... Один наш общий знакомый порекомендовал показать тебе.
Несколько минут Кочкин листал документы, которые Кочкарёв вынул из замызганной бумажной папочки с об-махрившимися завязками. Потом с изумлением поднял глаза на старика:
– Это не фантастика, Аристарх Савельевич?
– Нет, Николай. Это реальная политика, на которой уш-лые и беспринципные люди зарабатывают неплохие деньги. Отдаю тебе все материалы и в любой момент готов помочь – хоть советом, хоть нужным контактом.
Кочкин допил кофе, вытер губы, огляделся. В полдень это кафе, стоящее прямо у входа в редакцию «Вестника», бы-ло полно. Кочкарёва здесь, должно быть, хорошо знали. Во-первых, за столик больше никого не подсаживали, во-вторых, едва старик заказал кофе с шанежками, официант метнулся мухой и тут же всё принёс.
– Ну, Николай, что думаешь обо всём этом ****стве?
– Убойный материал, – задумчиво сказал Кочкин. – За спиной президента некие силы пытаются вести собственную внешнюю политику. Причём на самом больном до сих пор направлении. Это очень серьёзно.
– Вот и я о том же. Нужна большая публикация. Орлов в своём непотопляемом фонде засиделся и заигрался. Он поте-рял чувство реальности и даже не понимает, что сейчас на него пойдёт большая волна. А когда поймёт, то первым делом подумает, что выплывет. Однако вот тут мы его и притопим! Без сожаления, замечу в скобках. Это такая мразь, доложу...
– Видать, Аристарх Савельевич, он вам крепко насолил?
– И не только мне. Твой главный тоже спит и видит, как окунает Орлова башкой в унитаз. Давно, ещё в советские времена... В общем, Орлов сломал ему карьеру. Правда, в но-вые времена главный приподнялся. А поезд-то ушёл... Ладно, не об этом. До поры нашего фигуранта трогать было нельзя. Его и сейчас, в общем, трогать опасно. Слишком много людей из его рук кормится... Над ним сидит, например, один пожилой академик, номинальный глава фонда. Человек настолько же бесполезный, насколько и безвредный. Этот всегда отмазывал Орлова. Но сейчас, убеждён, не станет. Глава думской фракции Кондрашов много лет выполняет разнообразные заказы Орлова. По моим наблюдениям, он с радостью освободился бы от опеки Орлова. Буду думать, как его к этому подвести. Но в целом, повторяю, Орлов пока опасен – слишком много знает о скелетах в шкафах нашего бомонда.
– Значит, толкаете меня на самоубийство, Аристарх Са-вельевич? А я только жене скомандовал собирать манатки для переезда в Москву. Наверное, надо дать отбой...
– А кто сказал, Николай, что публикация пойдёт за тво-ей подписью? Я ещё из ума не выжил... Обставим всё в луч-шем виде. Подпишусь сам. Мне уже нечего терять, кроме вставных зубов и геморроя. Внешне всё будет выглядеть нормально: старый пень дождался своего часа. Орлов так и поймёт. А ты – сбоку. В Москве недавно, обстановкой не вла-деешь. Ну, принёс тебе материал заслуженный журналист. И ты – со всем почтением. Однако, Николай, тут нужно сильное молодое перо. Я, к сожалению, не смогу написать злобно и весело. Только злобно. А этого деятеля нужно не только выставить к позорному столбу, но и высмеять за потуги изображать из себя государственную персону. Так что пиши. С главным я сам утрясу. Листочки-то не потеряй!
Кочкин прихватил папочку, пожал руку старику и по-шёл к себе. Документы он нёс осторожно и бережно. Не пото-му, что боялся потерять – ему казалось, что в папочке тикает взрывной механизм. Давно такого ощущения не было – с первой Чеченской. Кочкин думал, что давно завязал с любой войной. Оказывается, война не спрашивает. Просто приходит – и тикает...
Первым делом, как вернулся в редакцию, отсканировал документы и записал цифровые копии на две флэшки. А ори-гиналы в папочке спрятал в древний сейф, который от пред-шественника достался. Да ещё и старыми подшивками зава-лил. Бережёного Бог бережет – самая сапёрская поговорка.
А потом позвонил Семисотовой.
– Здравствуйте, здравствуйте, Николай Афанасьевич! – запела она. – Читала ваш отчёт с круглого стола, читала. Про-сто замечательно! Я уже доложила руководству.
– Спасибо, Наталья Борисовна, что бы я без вас делал. Есть предложение. Раз уж у нас так хорошо получился пер-вый блин... Давайте обсудим, чем можем помочь друг другу. Посидим где-нибудь, неспешно поговорим. Приглашаю!
– С удовольствием, – быстрее, чем полагается скромным девушкам, ответила Семисотова. – У нас тут неподалёку хороший болгарский ресторан... Записывайте адрес!

63. Посылку получил
К вечеру зарядил дождь. Снайпер посмотрел с балкона на серую пелену, затянувшую горизонт, и понял, что непогода пришла надолго. Он открыл в ноутбуке роман «Грязные игры», найденный в Сети, и погрузился в чтение.
Почти стемнело, когда пришло сообщение о посылке. Снайпер посмотрел в прицел на порядком надоевший двор. Он был пуст. У знакомого подъезда блестела лужа, в которой тускло отражалась лампочка под козырьком. Дождь штрихо-вал картину, свет из окон дрожал и плыл.
Времени было достаточно, чтобы собраться и дойти к запасной точке. Вот и мой зонтик пригодился, меланхолично подумал снайпер. Вода барабанила по натянутой ткани, как по жести. Дверь в будку возле спортивной площадки он вскрыл лезвием швейцарского армейского ножа. Этот ножик с кучей нужных и ненужных инструментов, снайпер нашёл в кармане литовского добровольца, убитого под Волновахой.
Он уселся на низкую лавочку у стенки будки и прикрыл дверь. Очистил ножом напластования белой краски вокруг рамы окошка и осторожно вынул его. Потом поставил на место и стал смотреть во двор, который заливала вода. И когда серая «мазда» появилась перед подъездом, снайпер вновь вытащил окошко. Мелкие капли дождя брызнули в лицо.
Водитель выскочил, на ходу раскрывая зонтик. Опять руки заняты, отметил снайпер. Нехорошо, друг. Инструкции пишутся, чтобы их выполнять. Водитель обежал машину и открыл дверцу. Снайпер подождал, пока цель выберется из машины, и дважды выстрелил ей в спину. Водитель бросил зонтик и принялся судорожно доставать оружие. Снайпер выстрелил ему в плечо – только чтобы нейтрализовать. Ко-гда водитель завалился рядом с машиной, снайпер поставил окошко на место, закрыл будку, распахнул зонт и пошёл до-мой. По пути сбросил пистолет в мусорный бак. Найдут, ко-нечно, рано или поздно. Но это его уже не волновало.
Подходя к дому, позвонил. Обещали приехать через полчаса. За это время собрал пожитки, отправил сообщение «Посылку получил. Жду перевода». Ноутбук спрятал в спор-тивную сумку. А потом взял тряпку и аккуратно, по часовой стрелке, обошёл квартиру. Вытер всё, до чего мог дотраги-ваться. Даже банку с огурцами в холодильнике не забыл. Бе-режёного Бог бережет. Когда на мобильник пришло сообще-ние, он был полностью готов. Бросил ключ от квартиры под половичок в коридоре и сбежал по лестнице. Не хватало ещё застрять в лифте...
– Куда едем? – спросил водитель. – На Пресню?
– Рано на Пресню, – сказал снайпер. – Пересижу на Ака-демической, пока всё устаканится.
– Ты думаешь, устаканится? – засмеялся водитель, вы-руливая со двора на бульвар. – Это же не директор рынка!
– Рано или поздно всё кончается, – сказал снайпер. – Побегают, найдут подходящего стрелка, отчитаются и забу-дут. Первый раз, что ли...

64. История возвращается в точку исхода
По железной крыше веранды барабанил дождь. Сгуща-лись сумерки.  Наползающая мгла за окном контрастировала с тёплым мягким светом над  большим столом, за которым сидели Голицын, Орлов и Разин. Хозяин дачи щеголял в зелёном армейском свитере и джинсах, прикрытых чёрным передником – он кашеварил, потому что жена с дочерями уже вернулись в московскую квартиру. Голицын не изменял дресс-коду: синий костюм с галстуком словно стал второй кожей. Разин тоже не изменял своему дресс-коду – что попа-лось под руку, то и напялил. Лишь бы было удобно и тепло.
Меню Орлова не отличалось разнообразием – горка жа-реного мяса, овощи и коньяк. Только зелёный чай, в отличие от летних деньков, вице-президент фонда подавал горячим.
Орлов разложил мясо по тарелкам и поднял рюмку:
– Выпьем за успех нашего дела. Мы хорошо поработали.
Несколько минут маленькое общество жевало. Потом Голицын отложил вилку:
– Я бы не стал так категорически нажимать на то, что мы хорошо поработали, Павел Лаврентьевич. Хорошая работа – когда нет щепок, а лишь ровная стружка. Одна из этих щепок побеспокоила... Ну, сами понимаете, кого побеспокоила. Он теперь ходит и прикидывает, кому её воткнуть.
Орлов нахмурился, потянулся за бутылкой:
– Говорил я, да меня не послушали... Его надо было по-сле первого срока отставлять! Разгрёб, как бульдозер, навоз после конюшни Бори – и спасибо, и в архив... Нет! Кому-то пришло в голову, что он из благодарности станет ручным.
– Я сразу понял, что такие надежды безосновательны, – усмехнулся Голицын. – Знаешь, Павел Лаврентьевич, когда я это понял? Когда он озвучил свою программу из трёх посланий олигархам. Помнишь? Первое: платите налоги и проявляйте социальную ответственность. Второе: федеральная   политика – дело Кремля. Третье: среди олигархов святых нет. Все они были назначены прошлой властью. А потому могут быть и уволены, если проигнорируют первое и второе послания. Где сейчас те, кто проигнорировал, мы знаем.
– Да ну вас, – зевнул Разин. – Скучно с вами. Поболтайте тут, а я пойду, покурю на свежем воздухе.
Он достал сигареты и встал из-за стола. Но выйти не успел. Дверь с треском распахнулась, и вместе с шумом дождя и запахами мокрой хвои ввалился Мещанинов. Зонтик не пролезал в дверь, и он отшвырнул его на крыльцо. 
– Празднуете? – спросил он, не поздоровавшись.
– Ты же в Риге! – удивился Орлов.
– Не успел. Вынужден был вернуться. Позвонили доб-рые люди... А ты, Голицын, ничего не знаешь? Вот такие у нас, Павел Лаврентьевич, глаза и уши возле первого тела. У меня два пренеприятных известия. Во-первых, к нам едет ревизор!
– Это цитата из новой постановки, ты, театрал? – спро-сил Голицын.
– Нет, Жора, не цитата! В твой фонд, Павел Лаврентье-вич, завтра приезжают товарищи из Счётной палаты. И от-дельный ревизор – из городской прокуратуры. А ты Разин, чего стоишь! Бери ручку, тащи бумагу. Будем отчёт сочинять, прикрывать филейные части.
– О чём хоть отчёт?
– Положим, о специальной пиар-акции, направленной... 
Мещанинов задумался.
– Ты придумай, куда направленной, – посоветовал Ра-зин и кивнул брату. – Поеду я, Паша... Пока доберусь – вот и полночь.
– Я думал, ты останешься, – вздохнул Орлов.
– Слишком тут пахнет... жареным, – засмеялся Разин.
Он ушёл в темноту и дождь.
– Ты чего всполошился, Сергей Александрович? – спро-сил Орлов. – Мало ли у нас было проверяльщиков... Финансы в полном порядке. А с проектом... Ну, перестарались, пере-усердствовали. Так это от большого рвения, от... Как ты там говорил, Голицын? От понятного гражданского беспокойства, от душевной боли за авторитет страны. Побегают, потычут палкой в муравейник... И через неделю о нас забудут. Ладно. Какое второе неприятное известие, Сергей Александрович?
– Два часа назад застрелили Зеленцова. Вы что, телеви-зор не смотрите? По всем каналам, в аэропорту видел. Поехал бедолага тайком на край Москвы.   Журналюги подозревают, к любовнице... А тут его – ап! Профессионалы работали. Пра-воохранители пока не знают даже – откуда стреляли.
– Какие версии? – задумчиво спросил Орлов.
– Не поделился дивидендами с коллегами – раз. Отбил у кого-то бабу – два. Он ведь был ходок, прости Боже... Ну, радикальные исламисты отомстили за одобрение последней израильской акции в палестинской части Иерусалима – три. Наконец, пал сакральной жертвой для дестабилизации поли-тической ситуации в стране – четыре.
– Вот это разворот сюжета, – подытожил Орлов. – Осо-бенно мудрой представляется версия о сакральной жертве. Половина жителей России не слышали о Зеленцове. Осталь-ные давно забыли, как он рулил промышленной политикой в правительстве царя Бориса. Думаю, господа, мы должны выказать покойному самую глубокую благодарность за его своевременную кончину. Вдумайтесь, застрелили, как по-следнего бомжа, президента центра мониторинга... Чего он там мониторил, Голицын?
– Демократические процессы в России. Мониторил и гавкал на Кремль. Чего ж не гавкать на жирные гранты!   
 – Застрелили, значит, президента центра мониторинга демократических процессов в России. А по совместительству – лидера нашей худосочной оппозиционной тусовки.
– Вот-вот, – хмуро кивнул Мещанинов. – Все знают, как мы этого лидера плющили... Один круглый стол весной чего стоит. Сколько визгу наслушались!
–  Хороший был круглый стол, – сказал Орлов. – Как сейчас помню –  «Либерализм в России: традиции предательства национальных интересов». Выступление Кондрашова перепечатывала вся либеральная европейская пресса. Естественно, с мерзкими комментариями, но перепечатала.
– Поэтому не удивляйтесь, коллеги, если фонд всплывёт в качестве организатора устранения Зеленцова, – сказал Голицын. – Тут бы надо сработать на опережение. Постараюсь быстро выяснить позицию правоохранительных органов. Ну и скорректировать её, если потребуется.
– Не напрягайся. Никто всерьёз твою версию даже рас-сматривать не станет. Зато теперь у правоохранительных органов хватит забот без каких-то там фондов. Надо срочно шукать злоумышленников, иначе демократическая общественность, как у нас, так и за рубежом не простит и до соплей обидится на российскую власть. Пока будут искать, случится очередное наводнение, упадёт очередной самолёт, одна радикальная группировка расхренячит другую, менее радикальную. А тут ещё в очередной раз засрут Байкал. Или заметят в тундре живого мамонтёнка... И так далее. Давайте выпьем за короткую память человечества. Без этого жизнь на нашей маленькой сумасшедшей планете была бы просто невозможна!
***
Пока дошёл до остановки на шоссе, промок и продрог. Поэтому в тёплом пустом автобусе его сморило. Удивительно, но он даже сон видел: будто мама несёт ему вареники с творогом и луком...
– Эй, друг! – растолкал его на конечной остановке водитель. – Просыпайся, приехали.
Разин выглянул в окно – напротив светил знакомый вход в станцию метро. Точно – приехали...


Приложение
ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ
Владислав Разин

1.
Для инструктажа проводник собрал всех в корчме, сти-лизованной под сельскую хату: скобленые столы, лавки, рушники на стенах, кадушка с солеными огурцами и печка, изукрашенная синими мальвами. В открытые окна виднелся двор с телегой, утыканный глечиками плетень, под которым в жухлой осенней траве копошились рыжие куры. Из чудной пейзанской обстановки выбивался только большой плазменный экран в простенке. Две тётки на экране оживлённо обсуждали способы приготовления максимально калорийного обеда из минимального количества продуктов. Эту передачу сейчас наверняка смотрела половина домохозяек Евросоюза, где с каждым годом люди туже затягивали пояса.
Уселись на лавки, приложились к глиняным кружкам с пльзенским пивом, исподтишка озирая друг друга – так близко они встретились впервые.
Всего их было пятеро: два француза, итальянец, хорват и немец. Они не составляли команду – лишь группу, объеди-нённую одной целью, одной надеждой и общим страхом пе-ред неизвестностью. Проводник, невысокий, жилистый кре-пыш с вислыми пшеничными усами, выключил передачу про «маульзуппе» и достал карманный коммуникатор-планшетник. Перебросил с него на экран видеоролик: долина мелкой речки, заросшая кустарником, довольно крутой склон, по которому до горизонта тянулись столбы с колючей проволокой. В левом верхнем углу снимка, за колючкой, белели, смазанные расстоянием, крошечные кубики каких-то зданий. В центре пейзажа торчал одинокий клён, уже расцвеченный первыми багряными мазками сентября.
– Итак, господа, – проводник подошёл к экрану, – прошу очень внимательно выслушать меня. А пока я буду говорить, прошу так же внимательно запомнить эту картинку. От того, как вы запомните то и другое, будет зависеть успех нашего безумного, но не безнадёжного дела.
По-немецки он говорил свободно, но с жёстким славянским акцентом. Все хорошо понимали проводника, поскольку немецкий давно стал в Европейском Союзе основным языком межнационального общения. Даже дипломаты, отведя официальные переговоры на английском или французском, в кулуарах предпочитали говорить на немецком.
– Съёмка сделана при дневном свете, – продолжал про-водник, – а мы пойдём ночью. Поэтому запоминайте дорогу вот к этому дереву. Прямо за ним – проход под колючей про-волокой. Когда преодолеете колючку, не расслабляйтесь – ровно через сто метров лазерная сетка. На время перехода её должны отключить. Но всё может быть... Поэтому считайте шаги. Окажетесь вблизи сетки, бросьте что-нибудь. Да хоть комок земли. Появится вспышка, чешите назад.
– В каком смысле – чешите? – спросил толстый и одышливый месье Дюпон с лицом, похожим на мятую тыкву.
– Ноги в руки – и чешите... Значит, переход сорвался. На следующий день пойдём на другом участке. Но если сюрпри-зов не произойдёт, далее надо пробежать по открытой мест-ности еще семьсот метров до дороги, по которой будет ехать зелёный автомобиль-пикап «тойота». Машина останавли-ваться не станет, грузиться придётся на ходу. На то, чтобы проползти под колючкой, добежать до дороги и сесть в ма-шину, у вас восемь минут. Этого вполне достаточно, если не загребать ногами. Есть вопросы?
– Есть, – сказал всё тот же месье Дюпон. – Почему так мало времени на переход? А вдруг что-то случится?
– Что именно? – нахмурился проводник.
– Ну, не знаю... Вдруг я зацеплюсь за проволоку? Или ногу вывихну. Могу же я вывихнуть ногу?
– Можешь, – кивнул проводник. – Однако вправлять её тебе никто не станет. И на себе не понесёт. Тебя просто бро-сят. Иначе попадутся остальные. Обращаюсь к вашему здра-вому смыслу, господа: только вперёд и только бегом, каждый – за себя. Понятно?
– И всё же, – поднял руку, как в школе, хорват Вукович  – темноволосый, спортивно сложенный молодой человек. – Всё же хотелось бы понять, отчего такая спешка? Может, потихоньку, ползком – лучше? Ведь пятерых мужиков, которые несутся как олени, проще заметить!
Проводник вернулся к столу, отхлебнул пива.
– Ладно, – усмехнулся он. – Открою небольшой произ-водственный секрет. Над нашей территорией на стационар-ной орбите висит спутник. Он сканирует всю границу от Белого до Черного моря. Чувствительность сканера такая, что он читает этикетку на сигаретной пачке. Так что разглядеть пятерых... оленей ему не составит труда. Информация со спутника  передаётся на соответствующие пункты пограничной стражи. В нашем случае этот пункт располагается в левом углу кадра – вот эти белые домики. Дежурный на мониторах видит свой участок границы и может в любой момент поднять тревогу. Кроме того, невидимая лазерная сетка обеспечивает дополнительный и очень надёжный контроль. Пока всё понятно?
– Не совсем, – скрипуче сказал итальянец, синьор Бассо. – Если всё так страшно, то куда ты нас тянешь, порка мадонна? Лишь бы денежки слупить, да? Он со стуком отставил пивную кружку.
Проводник оглядел итальянца – щуплого, юркого, с приметным горбатым носом и залысинами над скошенным лбом.
– Денежки слупить – святое. Это мой бизнес, фрателло. Однако ты меня не дослушал, и если ещё раз перебьёшь – бу-дешь искать другого проводника. Договорились?
Итальянец что-то проворчал и уткнулся в кружку.
– Извините его, – сказал другой француз, месье Кулуба-ли. – Просто человек боится. А мы вовсе не сомневаемся в ваших способностях...
– Мне не нужны адвокаты! – сказал итальянец и с нена-вистью посмотрел на месье Кулубали. – Тем более – чёрные!
Тут синьор Бассо перегнул палку: Кулубали был вовсе не чёрный, а светлошоколадный, с аккуратной шапочкой курчавых волос и длинными тонкими конечностями.
– Мон дье! – сказал Кулубали. – Мы ещё и расисты...
– Подискутируем? – спросил проводник.
Над столом повисла тишина. Слышно было, как во дво-ре бормочут куры.    
– Продолжаю, – сказал проводник. – Чтобы отследить одновременно ситуацию на таком большом участке земли, никакой техники не хватит. Поэтому граница сканируется фрагментами. Картинка с нашего участка поступает на пульт пограничной стражи с промежутками в восемь минут. То есть, в течение восьми минут пограничники слепы. Они надеются на лазерную сетку. Теперь кто-нибудь представляет техническую сторону  перехода? Не стесняйтесь, господа, высказывайтесь...
За столом переглянулись.
– Можно? – спросил немец Байер.   
Это был типичный «немец-перец колбаса» – высокий, белобрысый, с рыжими, едва заметными ресницами и вес-нушками на вздёрнутом носу. На вид ему казалось не больше тридцати.
– Валяй, – разрешил проводник.
– Необходимо знать... расписание передач сканирова-ния. И обеспечить в это время синхронное отключение лазе-ров.
– Верно мыслишь. Дальше!
– А что – дальше... – конфузливо улыбнулся Байер. – Не знаю. Думаю, что у вас на той стороне есть канал... информа-ции.
– И это верно. Есть такой канал. Ещё раз призываю: вы-полнять мои инструкции точно, без дискуссий. Именно за восемь минут вы должны пройти под колючкой, добежать до дороги, погрузиться в транспорт и уехать. Чтобы на следующем сеансе сканирования спутник не обнаружил никаких ваших следов, даже дыхания.
Остальная часть инструктажа прошла без вопросов. Прикончив пиво, все отправились в гостиницу – собрать вещи и выспаться перед ночным маршем.

2.
Этот марш напоминал армейский кросс, о котором в группе имели представление только Байер и Вукович, слу-жившие в армии. Для остальных бег по пересечённой местности, да ещё ночью, оказался довольно суровым испытанием. Особенно для месье Дюпона, который дышал с таким шумом, словно работала газонокосилка. Восемь минут члены группы бежали за проводником, ориентируясь по светоотражателю, прикреплённому на его спине. А потом прятались под какими-то навесами, в береговых промоинах или под деревьями, ещё восемь минут судорожно восстанавливая дыхание. Вещей у каждого было немного – по рюкзаку с запасной одеждой. Теперь каждый понимал, почему накануне проводник так тщательно проверял поклажу и выбрасывал лишнее – две банки фруктовых консервов, например, которые приготовил в дорогу Кулубали, или толстую Библию синьора Бассо.
На одном привале Дюпон не выдержал:
– Я понимаю – от спутника надо прятаться на той сто-роне... А здесь – зачем?
– Затем, что спутник видит территорию по обе стороны границы, – ответил проводник, которому пробежка ничуть не сбивала дыхание. – И вообще... Пока тебя не чешут, не мяукай.
– Не чешут? Что это значит?
– О, божечка... Это значит – молчи! Дыши чаще...
Лишь на девятом броске, преодолев мелкую неширо-кую речку и промочив ноги, наконец, добрались до примет-ного клёна, который рос в двадцати метрах от колючей про-волоки. Попадали под деревом, со свистом втягивая свежий и чистый воздух. Незадолго до рассвета температура упала, и месье Кулубали, чуть отдохнув, принялся стучать зубами. В тонком свитере и лёгкой  ветровке, в мокрых башмаках, ему было холодно. Впрочем, остальные тоже мёрзли, едва исчезло обманчивое тепло после пробежки.
– Отдыхаем двадцать четыре минуты, – сказал провод-ник, посмотрев на старинные наручные часы. – Мы вышли с запасом времени... Пока всё в норме. Смените носки и одежду. Если получится – можете подремать.
– Отлично, – сказал Бассо, доставая сигареты.
Закурить он не успел, полетев в траву от мощной зубо-тычины проводника.
– Совсем охренел, – сказал проводник беззлобно. – Ты бы ещё костёрок разложил!
Итальянец сплюнул кровь и судорожно зашарил в зад-нем кармане брюк.
– Не рекомендую, – сказал проводник. – Руку оторву – вместе с ножичком...
Синьор Бассо поскрипел зубами, но раскопки в кармане прекратил. Удивительно, однако через несколько минут все спали, скорчившись на холодной земле. Лишь проводник, прислонясь спиной к клёну, смотрел в звёздное небо, покусывая сухую травинку. Высоко вверху огромная звёздная сфера поворачивалась невидимо для глаз. И среди звёзд висел спутник, смотрящий на землю недрёманным оком...
– Подъём, господа! – проводник глянул на часы.
Господа завозились, закряхтели и закашляли. Всех ко-лотила мелкая дрожь. Короткий сон не освежил – ноги боле-ли ещё сильнее, чем перед этим длинным привалом. Звёзды закрыла низкая облачность, и зачастил мелкий дождь.
– Вперёд, – сказал проводник. – Рюкзаки взять в руки! Первым пойдёт немец. Вот компас. Курс отмечен красной точкой. Держитесь так, чтобы стрелка от неё не откло-нялась.
Через несколько мгновений они оказались перед ко-лючкой. Толстые пучки проволоки с угрожающими шипами едва проглядывали в темноте. Проводник нырнул в траву, повозился и скомандовал:
– Давай по одному!
Под колючкой открылся узкий лаз. Первым исчез под землёй Байер, за ним протиснулся итальянец. Пыхтя, полез Дюпон, потом хорват.
– Тебе особое приглашение? – спросил проводник у Ку-лубали. – Живо полезай!
– У меня клаустрофобия!
– Окей, пойдём назад. Лечить клаустрофобию.
Француз с подвыванием бросился в дыру.
А проводник вернулся под дерево и посмотрел на часы.
– Дождусь конца представления. О, божечка...
Представление на другой стороне границы разворачи-валось. Нарушители бежали сомкнутой группой по кочкова-той целине с редкими мелкими кустами. Только месье Кулу-бали немного отставал. Сырая трава посвистывала под нога-ми. Теперь бежать стало труднее – хоть ночная тьма отступала, но почва быстро превращалась в скользкую кашу. Байер считал про себя шаги. Вот он поднял руку и остановился. Бросил вперёд ком земли. На всякий случай бросил ещё один. Вспышек не было.
– Может, пока просто далеко? – сипло спросил Дюпон.
– По моим расчётам, мы у сетки, – сказал Байер, на мгновенье осветив тонким лучиком компас.
– Вот и пойдёшь дальше один, – сказал Бассо. – А мы пока полюбуемся...
– Полюбуйтесь, – пожал плечами немец. – Но не забы-вайте, что время летит быстро...
Он ещё раз сверился с компасом и побежал. За ним пу-стились Дюпон и Вукович. Поколебавшись, двинулся дальше Бассо. Через минуту его обогнал  Кулубали.
– Эй, чёрный! – прошипел итальянец. – А ну, отстань!
– Да пошёл ты, нацистская свинья...
Бассо на ходу выдернул нож и попытался догнать француза. Но тот на своих длинных ногах быстро ушёл впе-рёд, к остальным.
Сквозь редкую завесу дождя проступила дорога – тон-кая лоснящаяся полоса. До неё оставалось не больше пятидесяти метров, когда Дюпон коротко вскрикнул и упал.
– Что случилось? – остановился Байер.
– Нога! – закряхтел Дюпон, катаясь по земле. – Нога, чёрт бы её побрал! Поскользнулся и, кажется, сломал...
– Накаркал, толстый! – мстительно засмеялся Бассо.
– Давай, посмотрю, – сказал Вукович.
– А некогда смотреть! – толкнул его итальянец. – Вон машина идёт... Каждый за себя!
Над дорогой показались, размытые дождём и туманом, дрожащие круги автомобильных фар.
– Извини, – сказал Вукович французу. – Но я должен успеть.
Они успели. Едва выбрались на дорогу из грязного кю-вета, как рядом оказалась медленно идущая «тойота» с от-крытым кузовом. На ходу повалились в машину, на какие-то ящики, прикрытые брезентовым пологом.
– Эй, гости дорогие! – показал из кабины голову води-тель. – Полезайте под брезент – и ни звука...
Дождь припустил, с шумом колотя по пологу. Интерна-циональную бригаду колотила дрожь – от холода и тревоги.
– А всё-таки мы прорвались, – сказал Вукович и устало засмеялся.
– Дюпона жалко, – сказал Байер.
– Каждый за себя... – сказал Бассо.

3.
Ехали около часа. Едва успели согреться, как машина остановилась. Водитель поднял полог. В глаза ударил свет – уже наступило утро.
– Вылезаем, – сказал водитель, угрюмый тощий мужик. – Вон полиция... Идите сдаваться. Счастливо!
Он хлопнул дверцей, газанул и уехал.
Нарушители границы огляделись. Они стояли посреди небольшой чистой площади, окруженной жилыми пятиэтажками. За домами виднелись кривые улицы небольшого городка, вольно разбросанного по невысоким холмам. Поднимающееся солнце высверкивало на куполах церкви, в окнах домов и мокрой после ночного дождя листве.
– Нам туда, – сказал Байер и ткнул пальцем в трехэтаж-ный бетонный куб с надписью по фронтону: «Полиция».
Они пошли через площадь – с одинаковыми рюкзаками и одинаково грязные. Редкие прохожие не обращали на чу-жаков никакого внимания. В полицейском участке царили полумрак и тишина. В зарешеченной клетушке спал дежур-ный, откинувшись на спинку кресла. Напротив, в такой же зарешеченной клетке спал на скамье вихрастый парень с си-няком на скуле.
– Господин полицейский! – постучал по решетке Байер.
Дежурный открыл глаза и выпрямился в кресле.
– Чего надо? – спросил он, растирая шею. – Кто такие?
– Не понимаю, – сказал Байер. – Вы говорите по-немецки?
Дежурный зевнул:
– Ну, говорю... Чего надо?
– Мы нелегальные мигранты, – сказал Байер, как научил его проводник. – Вот, пришли сдаваться...
– Молодцы, – усмехнулся дежурный. – Садитесь, ждите...
– Чего ждать, господин полицейский?
– Нашего начальника будем ждать. Нелегалы – это по его части. Вон скамейка у стенки – садитесь.
Нарушители границы уселись на жёсткой неудобной скамье напротив клетушки дежурного, который принялся названивать по телефону.
– Ну и вонь тут, – пробормотал Кулубали.
В участке, действительно, крепко пахло дезинфекцией, потом и табаком.
– Наверное, вчера твоих родственников принимали, – ощерился Бассо.
– Слушай, ты... – прошипел француз.
– Да прекратите! – вздохнул Байер. – Мы прорвались. И теперь должны держаться вместе. Неизвестно ещё, как даль-ше сложится... Нельзя нам ссориться, господа!
– Вы обратили внимание? – тихо сказал Вукович. – Де-журный даже не удивился. Садитесь, ждите... Словно нелега-лы сюда каждый день ходят!
– Может, так оно и есть, – пожал плечами Байер. – Если для нас на границе окно сделали... Машину приготовили. Да по времени всё подогнали! Не наводит на размышления?
– Это не наше дело, – быстро сказал Кулубали. – Наше дело – улыбаться и платить.
– Платить, – подхватил итальянец. – А когда все денеж-ки выкачают... Отвезут в лесок и прикопают.
Распахнулась дверь, вошел грузный седой полицейский с большими звёздами на погонах. Нарушители встали. Из клетушки выскочил дежурный и молодцевато отдал честь.
– За время вашего отсутствия, господин полковник... – начал дежурный.
– Да ладно тебе, – отмахнулся седой. – Кто это там в обезьяннике дрыхнет?
– Дебош в кафе... Неоплаченный счёт и сломанный стол.
– Выпиши от моего имени штраф, дай по морде и вы-кинь. А за сломанный стол пусть с него по суду взыскивают.
Теперь он строго посмотрел на нарушителей, которые съёжились под его тяжёлым взглядом.
– Ну, гутен морген, господа. Через пять минут прошу ко мне по одному. Дежурный проводит.
Он потопал по тёмному коридору и пропал.
– Строгий, – вздохнул Вукович. – Сказал, чтобы тому, арестованному, дали по морде...
– А ты понимаешь по-местному? – спросил Бассо.
– Понимаю... Языки-то родственные.
– Ты... тёмненький! – высунулся дежурный. – Пошли.
Кулубали пожал плечами, судорожно сглотнул и по-плёлся за дежурным. Они поднялись на второй этаж. Тут бы-ло светло – в окнах плескалось низкое утреннее солнце. Де-журный полицейский постучал в одну из дверей, распахнул её и кивнул французу:
– Заходи...
Кулубали оказался в просторном кабинете. На под-оконниках цвели в горшках мелкие красные цветочки, в углу на большом плазменном экране беззвучно шли новости. За большим столом восседал седой полковник. Над головой начальника полиции висел портрет президента, а над порт-ретом растопырил крылья государственный орёл.
– Попрошу удостоверение личности, – протянул руку полковник.
Француз поспешно достал планшетник, открыл личную страницу и понёс начальнику полиции. Тот полистал на экране сведения о рождении, регистрации, семейном положении.
– Так, Кулубали, Жан-Жак... Приложите пальчик!
Кулубали приложил большой палец правой руки к иконке распознавания планшетника. Полковник совместил полученный отпечаток с зарегистрированным на личной странице.
– Отлично... Месье Кулубали, зачем вы нелегально пересекли нашу государственную границу?
– Чтобы получить работу, господин начальник!
– Вы состоите в преподавательском профсоюзе. Что изволите преподавать, позвольте полюбопытствовать?
– Социологию в университете...
– Преподавателей социологии нам очень сильно не хватает, – сказал полковник. – Остальных – навалом.
– Значит, у меня есть надежда? – улыбнулся француз.
– Надежда всегда есть. Будем решать... А пока – запла-тите штраф за незаконное проникновение на территорию нашей страны, за гостевую визу на две недели и, естественно, за ваше содержание в эти две недели. Кормить надо, охранять, понятное дело... Всего шестьсот рублей.
Кулубали зашевелил губами – считал.
– Это же восемнадцать тысяч евро, господин начальник! – удивился француз.
– Бесплатно только птички поют, – улыбнулся полков-ник. – Вы же хотите работать в нашей стране?
– Конечно, хочу...
– Тогда платите. Вот номер счёта.
Кулубали послушно набрал номер и перевёл со своего банковского вклада восемнадцать тысяч евро. Полковник дождался подтверждения перевода, ввёл в планшетник кви-танцию сбора и расписался.
– Пока свободны, – сказал он французу.
Кулубали взял планшетник и, помявшись, сказал:
– Вопрос можно, господин начальник?
– Валяйте, – благодушно сказал полковник.
– Почему вы даёте визу на две недели?
– Потому что это время вы проведёте в фильтрацион-ном пункте. Будем проверять... По всем каналам. Нам пре-ступники и смутьяны не нужны. Ещё вопросы?
– Да. Почему вы, такой большой начальник, занимае-тесь какими-то нелегалами?
– А что делать, милый? Нарушение госграницы – самое страшное преступление по нашей местности. У нас тут город тихий, законопослушный. В прошлом году два дурака в пивняке подрались, одному голову бутылкой проломили, он и помер. Так об этом в городе месяц судачили. У нас даже воровства нет, вот какая жалость... Поэтому я вами и занима-юсь. Ладно, месье Кулубали... Позовите следующего.

4.
 Фильтрационный пункт находился во дворе полицей-ского участка – бетонный сарай с узкими окошками-бойницами и грубо оштукатуренными стенами, вымазанны-ми серой краской. Внутри были металлические двухэтажные нары, стол, душевая кабинка и унитаз.
– Видали и хуже... – пробормотал итальянец.
– Можно позавидовать вашему опыту, – сказал француз.
Удивительно, но Бассо не вспылил.
– Ничего, шоколадка... Опыт – дело наживное. В тюряге тебя быстро выучат.
Байер посчитал нары.
– Помещение на двадцать человек, – сказал он, занимая самое дальнее место. – Значит, можно ожидать пополнение.
Итальянец подошёл к хорвату.
– Слушай, Вукович, – сказал он тихо. – Мы же, вроде, были соседями... Ну, там, дома. Итальянцы всегда дружили с хорватами. Давай и тут держаться вместе.
– Как хочешь, – сказал Вукович. – Ты чего-то боишься?
– Я уже давно всего отбоялся... Просто не хочу брататься с чёрными. Да и немец... Себе на уме, ариец хренов! Видал, как он сразу в командиры полез? А я его в командиры не выбирал. Сигаретку дать?
– Если не жалко...
Они закурили.
– Пойдём к двери, – сказал Бассо. – Пошепчемся.
Байер аккуратно развесил одежду на железной спинке нар, открыл душевую кабинку, пощелкал кранами и принял-ся снимать бельё.
– Аккуратист! – фыркнул Бассо, усаживаясь у двери.
– Я бы тоже помылся, – сказал хорват. – Такое ощуще-ние, что целый день штангу таскал...
– У меня вот другое ощущение...
Итальянец оглянулся.
– У меня, друг, такое ощущение, что нас кинули!
– С чего ты решил? – нахмурился Вукович.
– Понимаешь... здешняя полиция на лапу не берёт! Начальник так и сказал: русские полицейские взяток не бе-рут! Фантастика... Я предложил этому борову, начальнику, тридцать тысяч евро. Это тысяча рублей! Думаю, два его ме-сячных жалованья. Не взял, порка мадонна! Я накинул ещё столько же – опять не взял. Да ещё пригрозил немедленно депортировать. Сволочь!
– А зачем ты ему предлагал взятку?
– Ну, чтобы сразу выписал рабочую визу.
– Может быть, он такие проблемы не решает?
– Друг! За деньги решаются любые проблемы. Люди везде одинаковы. Наверное, я мало предложил. Надо было проводника расспросить – что да почём...
– Тридцать тысяч, – покачал головой хорват. – На моём счету теперь и столько не наберётся.
– Деньги – мусор, – отмахнулся Бассо. – В случае чего – могу подкинуть. Сочтёмся. У меня денег хватит...
– Спасибо, – кивнул Вукович. – А зачем ты сюда поехал, если деньги есть? С ними и в Италии, наверное, неплохо.
– Денег много, а голова одна, – вздохнул Бассо. – Мне надо отсидеться. Тут не достанут. А тебя чего сюда понесло?
– У меня дома был круизный катер... Катал туристов по Адриатике. На острова и всё такое... Не скажу, чтобы загребал миллионы, но на жизнь хватало. А последние два года тури-сты почти не едут. Еле смог расплатиться по кредитам. Лоп-нул бизнес. И другой работы нет.
– Понимаю, – усмехнулся Бассо. – Какой туризм, если жрать нечего...   
– Раньше русских много приезжало, – ностальгически сказал хорват. – Вот у кого денег немерено! Теперь они Поли-незию осваивают.
– А эти... – итальянец кивнул на Кулубали, – Европу осваивают! Веришь, всю Сицилию оккупировали. Через Ита-лию бегут чуть ли не в Швецию.  В Неаполе от них не про-толкнуться. Хватаются за любую работу, сбивают местным все тарифы. Их уже резать начали...
Пока они курили и вспоминали дела домашние, Байер успел принять душ и теперь растирался казённым застиран-ным полотенцем. Итальянец хмуро покосился на крепкие руки немца и широкие плечи.
Заскрежетал замок, дверь распахнулась, и на пороге по-казалась пара молодых полицейских. Один тащил два зелё-ных армейских термоса, а другой – корзину.
– Кушать, – сказал полицейский с термосами. – Ессен.
И брякнул поклажу на стол. Достал из корзины упаков-ку нарезанного хлеба, миски, ложки и четыре разнокалибер-ных бокала.
– Ессен, – повторил полицейский. – Приятного, значит, аппетита.
И что-то со смехом добавил, обернувшись к коллеге. Полицейские вышли, замок опять скрежетнул. Арестанты разобрали миски и ложки, Вукович открыл термос, понюхал.
– Кажется, каша, господа.
И вытряс в миску слипшуюся серую массу с кусочками чего-то тёмного и малосъедобного на вид.
– А это, кажется, мясо, – присмотрелся Кулубали.
– За те деньги, что они с нас слупили, можно кормить из ресторана! – сказал Бассо. – Пять раз в день! Твари... Посмотри, что в другом термосе.
Вукович открыл второй термос.
– Чай... Или что-то на него похожее.
Арестанты поковыряли кашу, похлебали жидкости, слабо окрашенной чаем. С аппетитом ел один Байер. Осталь-ные наблюдали, как немец орудует ложкой.
– Видать, в вашей Германии плохо, – сказал Бассо.
– В нашей Германии лучше, чем в вашей Италии, – отве-тил Байер. – Просто я люблю порядок. В обед надо обедать. Ты уверен, что тебя накормят ужином?
– Но жрать эти помои!
– Дело привычки, – сказал Байер. – Если не возражаешь, я возьму твою порцию.
Едва отобедали, за термосами явились полицейские. Итальянец сорвался с места:
– Слушай, друг, принеси мне сигарет. А то кончаются.
– Не понимаю, – сказал полицейский.
Вукович что-то произнёс на незнакомом языке. Поли-цейский международным жестом потёр пальцы.
– Сколько он хочет? – спросил Бассо.
– Три рубля за пачку...
– Девяносто евро! –  выкатил глаза итальянец. – Вот это цены, однако... Я же говорю: кинули нас.
– Бросай курить, – усмехнулся Байер. – Кто сегодня го-тов дежурить?
– Чего? – глаза у Бассо вылезли ещё сильнее.
– Кому-то надо вымыть посуду. Порядок есть порядок. Нет желающих? Тогда сегодня дежурю я.
– Ладно, – сказал Кулубали. – Я буду дежурить завтра.

5.
Через несколько дней они почти привыкли. Спали, ели и час в день гуляли. Их под присмотром вооружённого поли-цейского выводили в крохотный двор, окружённый бетон-ными стенами и накрытый тихим осенним небом. Тут они общались с помощью планшетников с родственниками и друзьями. Только итальянец никому не звонил.
Жена Байера, большеглазая и такая же белобрысая, по-стоянно плакала, немца это угнетало, и он быстро сворачивал переговоры. Хорват выходил на связь с пожилыми родителями регулярно, но говорил мало. Зато Кулубали зависал в мировом эфире по полчаса, вызывая разнообразных женщин – очень разнообразных по возрасту и цвету кожи.
– А ты у нас, оказывается, ходок, – подсмотрел однажды Бассо. – Молодец, шоколадка!
Выяснилось, что больше всех о стране, куда они так оригинально попали, знает Вукович – он почти год готовился к переходу. Учил язык и историю. Поэтому после обеда они стали проводить что-то вроде семинаров: засыпали хорвата вопросами, а он, если мог, отвечал.
– Я немножко знаю русский, – сказал однажды Байер. – Мой дедушка приехал из России. Он жил на реке Волге. Но здешние полицейские по-русски не говорят. Почему?
– Правильно. Они говорят не по-русски, а по-украински. Когда-то Украина была самостоятельным государством, а теперь это часть Российской Конфедерации. В неё входят ещё Белоруссия и Финляндия. Давно, когда в России был царь, финны были российскими подданными. Теперь они вернулись. А поляков в свою Конфедерацию русские не взяли, хотя тоже когда-то вместе жили в империи. Русские сказали, что им хватило опыта общения с поляками при царе и Сталине.
– А кто такой Сталин? – спросил итальянец.
– Великий человек, – встрял Кулубали. – Создатель рус-ских кибуцев.
На пятый день отсидки, перед самым обедом, в филь-трационный пункт привели месье Дюпона – неожиданно усохшего. Компаньоны не сразу его узнали. Но потом сенти-ментально полезли обниматься.
– Мон дье! – засмеялся Кулубали. – Мы уже не чаяли вас увидеть... Значит, не депортировали?
Дюпон рассказал удивительную историю. Сначала его подобрали пограничники, доставили на вертолёте в свою медчасть, где ему вправили ногу и вкатили обезболивающе-го. Потом его два дня допрашивала серая личность. Интере-совалась, по заданию какой разведки Дюпон оказался на территории Российской Конфедерации. Когда Дюпон в сороковой раз ответил, что ни с каким разведками не знаком, его посадили в вертолёт и выкинули на сопредельной стороне. 
– Представляете, господа! Выкинули, как мешок с мусо-ром. Не приземляясь! А я выше, чем со стула, никогда не пры-гал... Чуть опять ногу не вывихнул. Я отправился в гостиницу, где мы с вами недавно жили. Там меня и нашёл наш проводник. Предложил за ту же сумму вновь переправить в Россию. Представляете, господа? Ну, что делать... Я согласился. На этот раз проводник был так любезен, что сам перевел меня через границу и посадил в машину. Я приехал в город и сдался полиции.
– И с тебя слупили шестьсот рублей, – подытожил Бассо.
– Да, дороговато обходится путешествие, – понурился месье Дюпон. – Однако надеюсь, что возмещу все расходы.
– Это почему же? – удивился итальянец.
– Я хороший кондитер, а в России любят сладости.
– Где их не любят, – вздохнул Байер. – Только у нас сла-дости становятся предметом роскоши...
– Вот именно, – кивнул Дюпон. – Потому я и прогорел со своей кондитерской... Самая известная была в Лионе! Роз де Лион называлась... Особенно ценились мои фирменные бриоши с камамбером. Сыр я выбирал самый лучший, чтобы плесень была нежного белого цвета. Здесь важно точно соблюдать пропорции теста и начинки... Причём в тесто нельзя перекладывать сметаны. Хотя некоторые...
– Слушай, заткнись! – грустно сказал синьор Бассо.
Загремел замок, и полицейские внесли термосы.
– Ессен! – сказал, улыбаясь, один.
А другой добавил:
– Ижьте, хлопци, ижьте, що наши свыни не доилы...
Арестанты разложили по мискам надоевшую кашу и заработали ложками. Когда полицейские ушли, Кулубали спросил у хорвата:
– Что сказал этот охранник?
– Пожелал приятного аппетита, – нахмурился Вукович.
На десятый день Кулубали сошёл с ума. Он принялся колотить в дверь и требовать начальника полиции. Его от-таскивали, но француз вырывался и бросался на дверь. Нако-нец, Байер не выдержал и уложил Кулубали правым хуком.
– Вот это правильно, – сказал итальянец. – Не хватало ещё, чтобы этот чёрный гадёныш сорвал нам всё дело!
Француза связали простыней и уложили на нары. Через час пришли знакомые полицейские, а с ними – строгий молодой человек в деловом костюме. Он оглядел исподлобья сарай, арестантов и показал пальцем на Кулубали:
– Этот шумел?
– Этот, этот, – подскочил Бассо. – Требует начальника полиции. Не понимает, что господин начальник – человек занятой, и на свиданье со всякой швалью...
– Заткнитесь, – без выражения сказал молодой человек. – Ну-ка развяжите его.
Он подошёл к нарам и брезгливо потолкал пальцем француза в плечо:
– Эй, любезный... У вас есть какие-то претензии?
– Есть! – завопил француз, отшвыривая простыню, ко-торой ему спеленали руки.
– Излагайте, – так же без выражения сказал молодой человек. – Только прошу не орать – тут глухие не работают.
– А вы кто? – тоном ниже спросил Кулубали.
– Чиновник по особым поручениям градоначальника. Итак, какие у вас претензии?
– Почему нас держат... в информационном вакууме? Мы не знаем, что предпринимается по нашему делу!
– По какому делу, позвольте спросить?
– Ну... По делу о незаконном переходе границы!
– Вы, значит, незаконно перешли границу?
– А то вы не знаете! – опять взвился Кулубали.
– Это не в моей компетенции, – усмехнулся чиновник по особым поручениям. – Это дело полиции и суда. Вас осудили?
– Нет, Бог миловал.
– Вот видите... А то мне доложили, что бунтуют заклю-чённые. Поэтому, как представитель администрации, я и пришёл разобраться, не ущемляются ли ваши права. У нас в стране строго соблюдаются права заключённых. Теперь я понимаю, что вы даже не заключённые.
– А кто тогда? – в полный голос закричал француз. – Держат под замком, кормят чёрт знает чем... И мы не заклю-чённые?
– Я бы не ставил вопрос так категорично. Вы задержан-ные. Если других претензий нет... До свиданья, господа.
Чиновник по особым поручениям направился к двери. Полицейские с автоматами бдительно прикрывали тылы.
В сарае повисло долгое молчанье.
– Мы тут сгниём! – сказал, наконец, Кулубали и запла-кал. – И никто не узнает, где нас закопают...
– А ты хотел бы, чтобы твои бабы носили на могилку цветы? – спросил Бассо.
– Помолчи, – сказал ему Байер. – А то и тебе врежу.
– За что? – удивился итальянец.
– За то, что сука...

6.
Вечером тринадцатого дня заключения им принесли одноразовые бритвы и одинаковые серые костюмы, впрочем, оказавшиеся всем впору, кроме месье Дюпона. Костюм висел на французе как на вешалке.
– Это они по моим антропометрическим данным подбирали, – сказал Дюпон, собирая пояс брюк в гармошку. – А данные устарели...
– Побриться, помыться, переодеться, – сказал охранник, притащивший одежду. – Завтра с утра – в суд.
– Слава Богу, – сказал немец. – Выходим на финишную прямую, господа!
И была ночь, и было утро...
Под присмотром двух полицейских их вывели со двора участка на площадь. Солнце стояло невысоко, на деревьях, окружающих площадь, листва полыхала оттенками жёлтого и красного. В небе медленно таял инверсионный след.
Судебное присутствие находилось в трёх минутах ходьбы, в старинном здании с колоннами. В зале заседания, отделанном тёмными деревянными панелями, стояло несколько скамеек и стол судьи на возвышении. За столом в нише стояла мощная гипсовая тётка с завязанными глазами и весами. Конвоиры усадили нелегалов на переднюю скамейку.
Нарушители границы приготовились к долгому ожиданию, но обманулись. В зал вошла ещё одна гипсовая тётка, но в сине-зелёной форме и вполне зрячая. Она что-то каркнула. Вукович встал, за ним поднялись остальные. За судейским столом распахнулась дверь, и показался оригинальный персонаж – высокий, худой и носатый. В чёрной разлетающейся мантии он был похож на ворона.
Персонаж сел за стол и благодушно сделал ручкой:
– Прошу садиться...
Придвинул планшетник, поиграл на клавиатуре.
– Разрешите представиться: федеральный судья Нарежный. Есть отводы суду? Нет отводов. Нужен перевод-чик? Не нужен... Есть замечания по процедуре? Нет замеча-ний. Прекрасно!
Пока ворон разливался соловьём, тётка в форме обошла подсудимых и навесила каждому на лацкан по микрофону.
– Объясняю для всех присутствующих, – сказал судья Нарежный. – Нелегальный переход границы по нашему зако-нодательству наказывается годом исправительных работ, если данный переход не был сопряжён с другими, более серьёзными правонарушениями. Как то: стрельба, убегание от органов правопорядка и сопротивление означенным органам. В вашем случае стрельбы, убегания и со-противления не было. Более того, вы совершенно добровольно сдались означенным органам. Таким образом, все вы подлежите наказанию по минимуму – в виде одного года принудительных работ. Разъясняю. Вас распределят на работы согласно заявкам федеральной службы занятости. На своих рабочих местах вы будете получать в течение года сорок процентов причитающегося должностного оклада, премий и надбавок. Если в течение года у вашего руководства и надзирающих органов не будет к вам претензий, вы имеете право подать прошение на получение трёхгодичной рабочей визы. Получив такую визу, вы имеет право вызвать семью, если таковая имеется. Пока всё понятно? Пока всё понятно. Далее. Это общая, так сказать, схема. Но она может меняться в зависимости от разного рода частностей. Как то: мотивация нелегального проник-новения в нашу страну, результаты проверок, сигналы граждан и так далее. И так далее. Горпиночка, принесите чаю, будь ласка.
Тётка в форме исчезла. И пока не появилась с чашкой чая, судья Нарежный, не поднимая головы, увлечённо копал-ся в планшетнике. Хлебнув чая, крякнув и поддёрнув крылья мантии, он вернулся к судоговорению:
– Начнём по алфавиту. Первым слушается дело – Рос-сийская Конфедерация против Карла-Хайнца Байера. Встаньте! Байер встал и вытянул руки по швам.
– Немец и тут первый, – пробормотал Бассо Вуковичу.
– Зато по русскому алфавиту ты второй.
– Тишина в зале! – рявкнул судья. – Прикажу вывести! Итак, Карл-Хайнц Байер, какова ваша мотивация для совер-шения незаконного пересечения государственной границы?
– Дома я оказался без работы, ваша честь...
– Есть сведения, что вы владели заправочной станци-ей.
– Так точно, ваша честь. Был владельцем такой станции. Плюс шиномонтаж и мелкий ремонт. Бизнес сожгли конкуренты из турецкой диаспоры. Я записался в русском бюро труда на получение рабочей визы в Россию. Это во Франкфурте-на-Майне, три часа езды от нашего города.
– Давайте без ненужных подробностей, подсудимый!
– Хорошо... В бюро труда в течение года я отмечался ежемесячно.  Потом выяснил, что моя очередь на получение визы подойдёт ещё через четыре года. Тогда мне и посовето-вали нелегально перейти границу.
– Кто конкретно посоветовал?
– Извините, ваша честь, не помню. Кто-то из нашей очереди... Прошу снизойти, ваша честь! Жена и ребёнок...
– Суду всё ясно, – сказал Нарежный. – По месту житель-ства вы характеризуетесь положительно, имеете специаль-ность оператора моторов высокого давления, в противо-правной деятельности не замечены, приводов в полицию не имеете. Поэтому я удовлетворяю заявку федеральной служ-бы занятости... Вы приговариваетесь к году исправительных работ в нефтегазодобывающем управлении города Никола-евска Царицынской губернии. Насколько мне известно, ваш дедушка из тех краёв. Вот и посмотрите за казённый счёт на малую родину предков. Проездные документы получите в полиции. Вам понятен приговор?
– Так точно, ваша честь! Спасибо. Большое спасибо!
– Садитесь... Слушается дело – Российская Конфедера-ция против Лучано Бассо. Встаньте, подсудимый! Расскажите суду о вашей мотивации.
– Та же самая, ваша честь! – вскочил итальянец. – Остался без средств к существованию. Я работал в порту, ваша честь, состоял в профсоюзе докеров. Половину людей уволили. А у меня семья. Мама старенькая...
– Подсудимый! – отмахнулся судья. – Следите за слова-ми... Потом будет трудно изменить показания. Я бы сказал, невозможно. Понимаете, о чём я?
– Нет, ваша честь, не понимаю, – проблеял Бассо.
– В последний раз, подсудимый, даю возможность честно рассказать, зачем вы приехали в нашу страну. Может быть, я учту вашу мотивацию и смягчу приговор.
Бассо выразительно пожал плечами и промолчал.
Нарежный выставил палец в сторону итальянца.
– Вы там, в Неаполе своём, думаете, что русскому судье можно забить голову всякой жалостливой глупостью? Что тут дурачки сидят? А вы, значит,  самые  хитрожо... хитрого-ловые? Вы сильно ошибаетесь, подсудимый! Мы живём в глобальном мире, и разузнать вашу подноготную – раз  плю-нуть. Вот так: тьфу! Нет у вас никакой семьи. И маму вы не навещали последние семь лет. Хоть она и старенькая. Вы только числились в профсоюзе докеров. А сами с такими же отморозками занимались контрабандой углеводородов из Киренаики. Для непосвященных объясняю: Киренаика – это часть бывшей Ливии. Там много нефти. Итак, вы контрабан-дой доставляли в страны Евросоюза танкеры с нефтью и продавали по демпинговым ценам. Бессовестно и бессердеч-но наживались на трудностях земляков. А чтобы вам не ме-шали, давали взятки чиновникам по всему побережью Средиземного моря. И теперь вы тут строите из себя... жертву мирового финансового кризиса?
– Ваша честь! – завопил Бассо. – Это клевета врагов! 
– Тишина в зале! – судья Нарежный заколотил по столу деревянным молотком. – Продолжаю. Поножовщина, угон транспорта, мошенничество. Два срока заключения. В Россию вы направились из Марселя. А что вы там делали?
– А что я там делал? – удивился итальянец.
– Марсельская портовая полиция арестовала вашу тру-долюбивую банду, когда вы с подельниками обмывали в ре-сторане очередной гешефт с нефтью. Вам, Бассо, удалось ускользнуть. И теперь, как понимаю, вы собираетесь открыть своё дело по контрабанде углеводородов в России? У нас, конечно, много нефти и газа, но мы привыкли обходиться без таких посредников, как вы. У нас своих ловкачей... Приговариваю вас, подсудимый Бассо, к депортации. Не знаю, как у вас сложатся на родине отношения с правоохранительными органами... Но предупреждаю: если вы ещё раз появитесь на территории Российской Конфедерации, вас ждёт три года тюрьмы. Немедленно! Понятен приговор?
– Спасибо, ваша честь!
– Пристав! – сказал судья тётке в форме. – Препроводи-те, Горпиночка,  господина Бассо под стражу, будь ласка...
Тётка сдернула с итальянца микрофон, подняла его с места как цыплёнка и потащила к двери. Они тут же распах-нулись, и полицейские надели на Бассо наручники.
– Три года тюрьмы, – пробормотал итальянец с кривой ухмылкой. – Целых три года! И немедленно. Отличная идея, ваша честь, порка мадонна...

7.
– Объявляю перерыв на пять минут, – сказал судья Нарежный и взмахнул крылами мантии.
Нелегалы удручённо переглянулись. Один Байер улы-бался своим  мыслям.
– Мне крышка! – в панике прошептал Кулубали. – У ме-ня два привода в полицию...
– За что? – спросил Дюпон.
Ему тоже было страшно.
– На демонстрацию ходил... Вместе со студентами.
– Это не преступление, – сказал Дюпон. – У нас свобод-ная страна, каждый может выражать свою позицию!
– Не вздумай выступать в этом духе, – посоветовал Ву-кович Кулубали. – Скажи, ходил на демонстрации исключи-тельно, чтобы присмотреть за своими студентами.
– Судья не поверит...
Дискуссия прервалась, потому что Нарежный вновь взгромоздился на судейский насест.
– Продолжаем заседание...
До подсудимых долетел крепкий запах хорошей выпивки. Дюпон, как специалист, заводил носом.
– Слушается дело – Российская Конфедерация против Красимира Вуковича. Встаньте, подсудимый. Расскажите, что привело вас в Россию.
– Безработица, ваша честь.
– О-о, вы говорите по-русски! Это плюс, безусловно. Излагайте дальше.
– Больше добавить нечего, ваша честь. Прошу пригово-рить к жизни в России...
– Очень красиво – приговорить к жизни в России... Вы не поэт, господин Вукович?
– Нет, ваша честь, Господь миловал...
– Опять красиво! Вы не поэт, господин Вукович, вы – философ. Однако, как показала проверка, вы ещё и моряк. По месту жительства характеризуетесь положительно: заботливый сын, законопослушный член общества. Удовлетворяю заявку службы занятости... Учитывая ваши профессиональные качества, подсудимый, приговариваю вас к году исправительных работ на траловом флоте Северного морского пароходства. Это в Архангельске. На родине великого Ломоносова, если не знаете. Вам понятен приговор?
– Спасибо, ваша честь! – поклонился Вукович.
– На здоровье! – не остался в долгу судья. – Садитесь... А теперь попросим встать господина Дюпона.
Тот встал на дрожащих ногах и полез за платком.
– Оказывается, вы – известный кондитер! – улыбнулся судья. – И что же вы, как юноша, поскакали через границу? Неужели тоже мариновали в очереди?
– Да, ваша честь, – кивнул Дюпон. – Мариновали... А ждать, сами понимаете...
– Понимаю. На вас, подсудимый, есть персональная за-явка магистрата. Мы не собираемся разбрасываться хороши-ми кондитерами. В больших городах, может, их переизбыток, так сказать, навалом, но у нас... Вы тортики делаете? С пьяной вишней? Жена очень уважает...
– Я делаю... любые тортики, – выпучил глаза Дюпон.
– Вот и славно. Градоначальник уже дал команду пере-оборудовать под кондитерскую городскую библиотеку. Всё равно туда никто не ходит. А ещё, тут мне доложили, у вас были лучшие в Лионе...эти... бриоши. Кстати, что это за блю-до? Только популярно!
– Если популярно... Это такие маленькие шарики из те-ста с начинкой.
– Ага... А пьяную вишню можно использовать в качестве начинки?
– Не пробовал... – пожал плечами Дюпон.
– Вот и попробуете! Год принудительных работ в кон-дитерской, подсудимый... Вам понятен приговор?
– Спасибо, господин судья!
– Пожалуйста... Садитесь. Слушается последнее дело. Российская Конфедерация против Жан-Жака Кулубали. Встаньте, подсудимый. Объявляю приговор: депортация.
– Почему? – взвился винтом Кулубали.
– Потому что нам не нужны преподаватели социологии. Нет такой заявки от федеральной службы занятости.
– Я готов... ваша честь... готов хоть дворником, хоть продавцом овощей!
– Дворников у нас хватает. Наши соседи из Средней Азии регулярно поставляют тружеников метлы... Овощи у нас продают представители многонационального Кавказа. Это, так сказать, их епархия. Следовательно, работы для вас нет.
– Вы расист!
– Ну, вот... – огорчился судья Нарежный. – Пошло, по-ехало! Да у нас таких как вы... Правильно, стало быть, вас тас-кали по участкам. Вы социопат, месье Кулубали, хоть и пре-подаёте социологию. Значит, нам с вами не по пути. Вот с месье Дюпоном – по пути! А с вами – нет и ещё раз нет. Приговор окончательный.
– А где в таком случае мой адвокат?
– Странно даже слышать, – развёл руками судья. – Вы ведь сами признались начальнику полиции, что незаконно перешли государственную границу. Никто за язык не тянул. Могу продемонстрировать запись разговора... А раз сами признались, то никаких следственных действий в от-ношении вас не проводилось. А раз на суде нет стороны следствия и обвинения, зачем нам другая сторона – защита? Не нужна нам другая сторона! Подумайте сами своей профессорской головой! Горпиночка! Подготовь уважаемого профессора к депортации, будь ласка...
Через мгновенье Кулубали уже бился в мощных объя-тиях пристава. А подоспевшие полицейские обряжали фран-цуза в браслеты Тульского завода спецсредств.
 – Вы свободны, господа, – объявил судья Нарежный оставшимся в зале. – Условно, так сказать, свободны. Прой-дите в полицейское управление, получите временные доку-менты и направления на работу. Желаю трудовых успехов и человеческого счастья!
Байер, Вукович и Дюпон вышли из суда, постояли под неярким ласковым солнышком и отправились в полицию. В дверях столкнулись с группой изгвазданных настороженных людей с дикими глазами. Их конвоировали знакомые весёлые полицейские.
– Семеро, – посчитал Вукович.
– Четыре тысячи двести рублей, – добавил Байер. – В евро это будет... Сколько же это будет?
– Грех считать чужие деньги, – вздохнул Дюпон. – Хотя на такую  сумму я мог бы купить новую кондитерскую.

8.
Байер и Вукович ехали в поезде «Ужгород-Москва» и любовались Карпатами.  В столице России им предстояло расстаться: одного судьба вела  на север, другого – на юг. Кроме рюкзачков с житейской мелочью они везли армейские ватники с воротником, шапки-ушанки и меховые сапоги. Всего по полсотни рублей и потратили недавние нелегалы на экипировку, без которой, как им объяснили, зимой в России делать нечего.
– Красивые горы, – сказал Вукович. – Но у нас лучше...
– Точно, – согласился Байер. – У нас лучше.
– Ну и сидели бы в своих чёртовых горах! – сказал на приличном немецком языке серый мужичок с верхней полки.

9.
Начальник полиции, начальник погранзаставы и судья сидели под вишней в саду и дегустировали калгановую настойку. Закусывали свежими бриошами – новый городской кондитер расстарался.
– Тебе, дружок, – сказал судья начальнику погранзаста-вы, – бриошей не дадим! И не проси, москаль бестолковый...
– Это ж чем я так провинился, ходячий кодекс?
–  Ты же чуть не оставил город без кондитера! Выкинул бедного Дюпона к соседям. Хорошо, мой Васька подсуетился да обратно притащил этого мосье... А тебе, кум, нравятся бриоши?
– Шо-то не пойму... – пробормотал начальник полиции. – Вареники с вишней, по-моему, лучше!
– Тю, село! Это же бриоши, их только в Европе едят! Ва-реники ему... Приговариваю тебя к внеочередной чарке! По-нятен приговор?


Москва – Минск, Криница
2011-2014





















Литературно-художественное издание

Сухнев Вячеслав Юрьевич
ПОВОРОТ ДНЕПРА
или Русские на Луне
Роман

Редактор И.А. Алексеева
Корректор Т.В. Мурашина
Тех. редактор Д.В. Перелогов
В оформлении обложки использована иллюстрация
с http://surfingbird.ru/surf/bn5Gf882C#.V9hRjMMkrIU   



Издательство __________________________
Подписано  в печать____________________
Объем___    усл. п.л.
Формат__________  Тираж____экз. 
Заказ №_____
Отпечатано в________________________________
Адрес______________________________________