Верка Могильщица

Вместо предисловия.
Доброго времени суток всем, кто посетил мою страницу на Прозе. Предлагаю Вшему вниманию свою повесть "Верка Могильщица". В основе её лежат реальные события, но все-таки она является художественным вымыслом. Прототипы персонажей, конечно же были, но пожалуй не стоит отождествлять автора с тем человеком, от имени которого ведется рассказ. О чем эта повесть? В первую очередь, о людях. Об их жизни, любви и отношении друг к другу. И хоть действие происходит большую часть на городском кладбище и герои повести не являются благополучными, а скорее наоборот, представителями дна общества, поверьте, они способны тоже на сильные чувства, как и все мы. Благодарю за внимание и надеюсь, что Вам понравится.

Я не помню уже откуда она появилась и когда это было. Давно. В 2001 году, наверное, когда я занимался охраной городских кладбищ.
За городом, на Новом кладбище, которое раскинулось на окраине широких фермерских полей, среди раскачивающихся под ветром бурых будыльев подсолнечника, она как-то незаметно появилась в нашей бытовке. Я и внимания не обратил. Сидит себе в углу молча курит "Приму", в чужие дела не лезет, может быть, кто-то из могильщиков привел с собой, ну и пусть сидит, если не мешает.
Дел было много. Почему-то, как только заканчивается август, на кладбищах наступает самый горячий сезон. Старики летом держатся, огороды, дел полно в частном доме, а как только уберут урожай, со всеми делами управятся, присядут отдохнуть, расслабятся, и начинают умирать, как опадают сухие листья с деревьев. Вот и в этот день, два покойника на старом, городском кладбище, и у нас один нарисовался, надо копать могилы, а людей не хватает. Я уже и за свободными сменами послал, а там, кого-то дома нет, кто-то с утра напился, короче образовалась только сутолока бестолковая, шум, крик, матершина, а дело ни с места. Всех определил кое-как отправил на копку. Остался только сам бригадир, Иван, а он хоть и мужик хваткий, трехжильный, но один не справится до обеда, земля тяжелая, глинистая, ни копанная ни разу, даже если и я на помощь приду, ну ни хрена не успеем, надо за трактором бежать, пожалуй. И тут сидящая в углу незнакомка, потушила сигарету об печку и сказала низким, хриплым голосом:
- Могу и я копать...
Я взглянул на неё. Высокая, худая, в мужских штанах и рубахе, волосы под косынкой, лицо темное, глаза припухшие, никакой косметики, все говорит о том, что попивает, но как она работает, неизвестно. Иван же обернулся и замер:
- Верка... Только тебя тут и не хватало!
- Возьмешь напарницу? Начнете пока, я за трактором схожу. Потом только углы выведете.
Иван помолчал немного. По его лицу я видел, что колеблется. То ли деньгами делится не хочет, то ли еще что.
- Возьму! Куда деваться... Пошли, что ли, напарница, ****ь, нарисовалась...
Он сунул ей в руки штыковые лопаты, сам прихватил кайло, лом и совковую, на выходе я его задержал:
- Что за баба? Почему ты так о ней?
- Верка? Да сука она! Лешего помнишь? Его подруга. Сам он сел и надолго. Ну, а она, короче ****ь и пьянь конченая. Да еще и глаз да глаз нужен. Сильно на руку нечистая. Если по хорошему, не хрен ей тут делать! Но, ты - начальник, ты и решай...
Могилу они выкопали вовремя. Конечно большую часть работы сделали трактором. Потом только Иван с Веркой спрыгнули вниз, подровняли стены и вывели угли в желтой глинистой яме, где на дне из стен уже начинала сочиться каплями стылая вода.
Покойника привезли, опустили вглубь и они, опять же, вдвоем, быстро закидали его глыбами мокрой, тяжелой глины.Я отдал деньги трактористу и выдал по тысяче Верке с Иваном. Она улыбнулась и спрятала их в нагрудный карман рубашки:
- Пойду, сегодня детям, куплю что-нибудь. А то неделю без хлеба сидим. Бабка лепешки какие-то печет...
- Ага, - угрюмо бросил Иван: - Ты их хоть до дома донеси, не пропей...
Но она махнула на него рукой, усмехнулась и ушла.
Появилась Верка в бытовке дня через три. С плохо замазанным фингалом под глазом и порепавшимися от самогона губами. Она тихо прошла в угол, присела там на колченогий табурет и обхватила плечи руками. Иван презрительно смотрел на неё:
- У-у, ****ь, дошла до дому-то? Похоже нет.
Второй бригадир, дядя Мишка Чиглаков, бросил сочувственно:
- Ты, лучше похмелиться ей налей, глянь, как её трясёт-то...
Иван, бормоча ругательства полез под стол, вытащил оттуда початую бутылку водки, набулькал половину мутного стакана и протянул ей. Верка выпила водку стоя, похватала со стола что-то на закуску, там со вчерашнего лежали куски хлеба, яблоки, огрызки огурцов и заветренной колбасы. Я спросил у бригадиров:
- Ну, что? Возьмете Верку в бригаду? Кент ушел, на Сорокового надежды нет, то и дело подводит. Что скажете?
Дядя Миша нахмурил брови:
- Да вроде ничего. Работает же... Только, слышь, у нас закон, утром похмелились, и до обеда не пить. Как всю работу поделаем, тогда хоть залейся. Поняла?
Она молча и быстро закивала головой. Тогда вступил в разговор и Иван.
- И гляди. Если что, ты меня знаешь. Попробуй только! Пропадет что у ребят, или у начальника, я тебя сам... В пустой могиле прикопаю. Сверху покойника поставим и никакая мусарня не найдет. У нас тут круговая порука, никто не выдаст. Поняла?
- Да ладно, ребят, слово даю... Нормально все будет.
Она уже сидела возле печки и курила свою "приму", а по лицу её, как часто бывает у похмелившихся, крупными каплями выступил обильный, едкий пот.
Так в нашу команду попала Верка. Да и не только в команду. Не знал я тогда, что и в ленту моей жизни вплетется она куском ржавой, колючей проволки...

Верка была ничем не хуже других. Скажете - пила? Так у меня и не ангелы работали. Текучесть была большая. Ненадежные отсеивались, другие не выдерживали кладбищенской атмосферы и уходили сами, а она оставалась. Каждый день в восемь утра была уже на месте, похмелялась с бригадой, выполняла необходимую работу, а потом, даже когда все расходились по домам, оставалась со мной в бытовке, ждали вместе вечернего охранника. Тогда-то она мне и рассказала про свою жизнь. Ничего нового я не открыл, Обычная история, как и у многих. Жила как все. Муж сидел раньше, потом вроде после тюрьмы притих, исправился. Работал, деньги в дом, но запивал все чаще. Троих детей она ему родила, жили как все, не лучше, не хуже. А потом пришла беда, как всегда нежданно. Средний сын, Павлик, заболел воспалением легких. Положили в больницу, стало плохо:
- И как я не просила тогда медсестру, веришь, на коленях валялась, ноги целовала, сделайте укол, у него уже губы синеют, она сука такая меня нах... И все. Утром пришли врачи, а он через час и кончился...
Верка уже не плакала, рассказывая это. Вообще, слезы у нее бывали только пьяные. Но это так, к слову. Что было дальше? По моему и без моего рассказа ясно. Начала пить с мужем. И чтобы горе залить, и чтобы ему меньше досталось. Так и спилась незаметно.
- Я раньше какая была? За мной пацаны бегали, дрались за меня. А выбрала себе дурака... Эх...
Дома все наперекос пошло. Родители пьют оба. Потом, муж не выдержал, закодировался, она нет. Придет он домой с работы, а там бардак, печь не топлена, жрать не готово, жена пьяная дрыхнет. Он и бил её, и по хорошему, но никак не получалось. Так и ушел к другой женщине. Алименты на двоих детей, платил правда, исправно. С них Верка и жила. Да еще и на пенсию переехавшей к ней матери. Да как жила-то? Пропивала все, что мать не успевала спрятать. Пошла вразнос, моталась с алкашами по кочегаркам и бичхатам. Ниже плинтуса. Мне она этого, конечно не рассказывала. Узнал от других людей, город-то у нас маленький.
А после Верка сошлась с Лешим, вором, что ненадолго из тюрьмы вышел. Любила ли она его?
- Не знаю. Весело с ним было. Да и алкашей моих он всех отвадил. А детей как любил? Оксанку на шее носил, она его папой звать стала. А потом, его посадили и опять я одна осталась. Ждать не обещала. Зачем такую х... городить? Ну, оставил он мне кое-что на память. Берегу, может, вернется...
Домой мы ходили вместе. Оказалось, что и жила она на соседней улице. Так и шли дни, один за одним. Пролетела осень, наступила зима, и как-то раз остались мы вдвоем в бытовке, ждали охранника. В печке трещал огонь, за окном гудела метель, бросая в окна лохмотья снега, заметала унылые кресты и жестяные памятники. Верка стояла у окна и смотрела на кладбище:
- Снегу-то навалит. Завтра заипемся дорожки чистить...
Она прошла к столу и неожиданно попросила:
- Налей мне стакан водки, а? Тяжко на душе, что-то...
Я глянул на часы. Скоро домой. Теперь уже можно, достал из сейфа бутылку, налил, подвинул ей тарелку с закуской. Она выпила, помахала возле открытого рта ладонью, присела напротив. Глаза её горячечно заблестели:
- Хочешь, расскажу тебе, чего никто не знает? А я ведь от Лешего-то родила... Девочку. Сашей назвала. Только...
- Что только?
- Куда мне её, третью-то? Я же не вытяну... Я от неё в роддоме отказалась... Знаешь, вот так вот и отказ написала. Сама... Леший не знает.
У неё по лицу покатились градом крупные, как горошины слезы. Она схватила меня за рукав сухими, горячими руками:
- Слушай, ты добрый, ты хороший, таких как ты, не бывает... Помоги мне, а?
Я погладил её по руке:
- Успокойся, Вер, скажи, чем? Я помогу, если сумею.
- Помоги мне найти её. Кровиночку мою, Сашеньку... Жить не могу спокойно, реву ночами, что же я, сука такая натворила. Помоги, а? Я ходила в роддом, мне говорят, всё, поезд ушел, иди нах... отсюда. А ты можешь, ты сильный, у тебя связи. С тобой и мусора и бандиты дружат... Помоги, а? Век не забуду, молиться на тебя стану...
- Не знаю, Вер, выйдет ли что... Но попробовать можно... Подумаю.
Тут снег заскрипел под окнами, пришел ночной охранник. Верка поправила на голове сбившийся шарф, что вместо платка носила, и мы пошли домой. Вьюга стихала, по улицам ездили снегоочистительные машины, горели фонари и мы шли прямо по проезжей части. Тротуары были еще не чищены. Раза два она останавливалась, делала пару глотков из горлышка, заедала снегом с обочины и мы двигались дальше. Я уже понимал, что дня три она теперь на работу не выйдет.

Где-то примерно под Новый Год, однажды я пошутил с Веркой:
- Слушай, может хватит тебе могилы копать?
Она подняла округлившиеся глаза:
- Ты что? Гонишь? Куда же мне идти тогда?
- Пора тебя на повышение поставить. Бросай пить. Я тебя секретаршей назначу.
Она покраснела и опустила голову. А потом заулыбалась и сказала счастливо:
- А я и правда, на машинке могу... Я же работала, секретарем-машинисткой, в той жизни...
И снова сникла, погрузившись в раздумья.
Через пару дней, наступал Новый Год. Наши ребята захотели отметить. Не удивляйтесь. Человеческое не чуждо и могильщикам. Дядя Миша Чиглаков принес откуда-то небольшую елочку. Иван, который был хорошим художником самоучкой, разрисовал окна снежинками, елками и Дедами-Морозами. С отложенных денег накрыли стол, который застелили сверху газетами, спрятав дощатое, щелястое убожество. На нем исходила паром вареная картошка, дымились ломти только что зажаренного мяса, таяло розовое сало, оплывали солёные огурцы и помидоры, и конечно же горками лежала нарезанная колбаса нескольких видов.
Я как раз возился возле сейфа, вытаскивая оттуда одну за другой бутылки заначенной для этого дня водки, когда услышал как сзади отворилась дверь и наступила оглушительная тишина. Смолк грубый хохот, стих звон посуды и хриплые голоса оборвались на полуслове. Я медленно обернулся.
В дверях стояла улыбающаяся Верка. Но какая! Мы привыкли видеть её в мешковатых мужских брюках и бесформенной куртке. Сейчас она стояла в старенькой, но чистой шубе до пят, на ногах у нее были стоптанные, но начищенные сапоги, а на голове шапка обманка из нутрии. Где она её только взяла, убей не знаю! А приглядевшись сквозь сигаретный дым, я заметил, что глаза и губы у неё накрашены. И пусть косметика была самая дешевая, но выглядела она вполне достойно.
- Ни х.. себе! Королевна..., - выдохнул самый старый могильщик Филиппыч.
А она сняла шапку и по её плечам рассыпалась волна завитых локонов. Улыбаясь, сказала:
- Может быть, поухаживаете за дамой?
Дядя Миша Чиглаков подал ей руку, приглаживая седые волосы, а Демон, один из охранников, коренастый парень с лошадиными зубами и угреватым лицом принял её шубу. Она медленно прошла к столу, с легкой загадочной улыбкой. На ней был зеленый шелковый костюм, какой-то пиджак старомодного покроя с юбкой, но она шла словно знатная, придворная дама на балу. Все же она была женщиной, и в этот день она об этом вспомнила. Под аплодисменты её усадили в центр стола, за ней все наперебой ухаживали,  подставляли тарелки, накладывали закуску, а она царила...
Внимание привлек Иван, державший в руках шампанское:
- Ну, что? Открываю?
- Да ну его нах..., Вань! - загудели голоса: - Лей водяру!
Но тут, Верка подняла серые глаза и спокойно сказала:
- А я буду.
И все присмирели и потянулись к Ивану гранеными стаканами и щербатыми кружками. Хлопнула пробка, пенная струя ударила в потолок, обрызгав пьяненького Филиппыча, и шампанское зашипело в "фужерах". Мне пришлось сказать новогоднюю речь, я говорил и думал об этих отверженных всеми людьми, которые раз в год ощутили себя кому-то нужными. Хотя бы себе.
Началось застолье. Играл принесенный кем-то магнитофон, в другом углу беззвучно работал старенький телевизор, водка лилась рекой. Корявыми, черными от земли руками рвали сочное, брызжущее жиром горячее мясо, бросали его в сожженные спиртом рты и оно углями валилось в огрубевшие желудки. За столом чавкали, матерились, синий дым висел плотными клубами, но стоило Вере поглядеть на кого-то, как он тут же притихал, вытирал ладонью жирные губы и старался вести себя прилично.
Многие, у кого дома были семьи, потихоньку поднимались и спешили к новогоднему столу. Я жил в это время один, и мне не хотелось уходить, но дома ждал пес, да и нехорошо начальнику пить с подчиненными. Поэтому я потихоньку собрался, пожелал всем счастливого Нового Года и вышел. Последнее что я видел, это сползающего под стол Филиппыча и то, как Иван берет гитару и начинает потихоньку перебирать струны. Магнитофон уже замолчал. Вера сидела рядом с гитаристом, положив ему на плечо руку с покрытыми ярким красным лаком ногтями. А Иван негромко запел тихим, красивым голосом:
Такого снегопада, такого снегопада,
Давно не помнят здешние места.
А снег не знал, и падал, а снег не знал, и падал.
Земля была прекрасна, прекрасна, и чиста.
Этот Новый год я провел один. Точнее с собакой. Посидев за столом, мы отправились гулять по заметенным, пустым улицам. Мы шли а в голове у меня по прежнему звучало:
Снег кружится, летает, летает. И поземкою клубя.
Заметает зима, заметает, все, что было до тебя.
На выпавший на белый, на выпавший на белый,
На этот чистый, невесомый снег
Ложится самый первый, ложится самый первый
И робкий и несмелый, на твой похожий след.
Снег кружится, летает, летает. И поземкою клубя.
Заметает зима, заметает, все, что было до тебя.
Боже, но почему же так тоскливо. Такое чувство, что счастье было рядом, но мы все, его уже стали недостойны....

Эти годы я жил один. Не так давно похоронил свою жену, которая трагически погибла. После этой беды я долго не мог оправиться, потому что, душа моя словно замерзла и не было рядом со мной человека, способного её отогреть. Я был одинок, по своей сути. Возраст под сороковник, друзья все семейные, за исключением Ивана, тоже мыкавшего свое горе, но в другом направлении, и поэтому иногда хотелось обычного человеческого тепла, просто почувствовать рядом с собой чье-то плечо, дыхание, разделить с кем-то одиночество.
Наверное, именно поэтому меня и стало тянуть к Верке. Я уже привык к тому, что она всегда рядом, стала какой-то своей, привычной. На работу мы ходили вместе, возвращались тоже, и иногда просто хотелось с ней не расставаться.
Верка жила недалеко от меня, на соседней улице. Когда она не пила, иногда, гуляя с собакой, я даже заходил к ней в гости. Дома у неё было невероятно бедно, но все сияло удивительной чистотой. Я приносил с собой кофе, какие-нибудь гостинцы детям, она ставила на печку чайник и мы подолгу, целыми вечерами с ней беседовали. Иногда она говорила мне:
- Ты сиди, а я буду с тобой разговаривать, но мне надо кое-что поделать.
И сама возилась с приготовлением пищи, чистила картошку, готовила одежду детям на утро в школу. Хозяйкой она была отменной. Это Верка научила меня раскладывать консервированные грибы по банкам серебряной ложкой, после чего они никогда не портились.
Иногда этой зимой, мы гуляли вместе с моим догом. Она брала с собой детей, и те гоняли за псом по безлюдным вечерним улицам, кувыркались в снегу и счастливо хохотали заливистым смехом. Верка робко и осторожно брала меня под руку, она так боялась, что я её оттолкну, но видя, что меня это не беспокоит, начинала что-то рассказывать. Раньше она много читала, и нам с ней было о чем поговорить. Когда детям надоедало бегать одним, они начинали забрасывать нас снежками, и мы ловили их, сажали в сугроб и собиралась такая куча мала, что даже Гурон не выдерживал и бросался её растаскивать. И в итоге образовывалась непонятная рычащая, визжащая и смеющаяся, облепленная снегом свалка, где уже окончательно было неясно, что происходит.
Думал ли я в это время о Верке как о женщине? Удивительно, но нет. Она для меня была просто лучшим другом. Да и еще, мне кажется, что если бы я взглянул на неё с этой стороны, то мне, как и многим другим, конечно же, отказа бы не было, но что-то в наших отношениях сломалось бы навсегда. Верка была удивительным человеком. Хорошим другом, замечательной хозяйкой. У неё все горело в руках, но это только когда она не пила. Получив алименты от мужа, или неплохие деньги у нас на кладбище, она некоторую сумму отдавала мне на сохранение:
- У тебя они будут целее. Я же пропью все. Потом целый месяц есть будет нечего.
После чего исчезала, дней на пять. Пропившись, приходила ко мне, лохматая, нечесаная, часто с фингалами на лице и просила денег. Один раз я ей поверил, но когда увидел что это привело к продолжению пьянки, стал поступать иначе. Обычно, в таких случаях, я давал ей бутылку водки на опохмелку, вел её на рынок и на остальные деньги покупал продукты детям. Куриные окорочка, полуфабрикаты, колбасу, масло, крупы, муку, сахар. После чего отводил домой.
Но однажды, вечером решил зайти проверить. Уже на подходе увидел, что дома нет света и почуял неладное. Дверь снаружи была заперта на висячий замок, но я все же обошел дом и постучался в окно. К моему удивлению, подошел её семилетний сын, Женька.
- Привет, мужик, а мамка что делает, спит?
Пацан угрюмо насупился.
- А её дома нет.
- Как нет? Я же её сегодня приводил!
- Не было её. Уже дней пять нету. Бабка с Оксанкой ушли, а меня тут заперли. Ну я и сижу, жду, когда она вернется.
Стоял март месяц. Ночами были еще морозы. Я был в шоке.
- Подожди, а как ты печку топишь? Ты умеешь?
- Может и смог бы. Только дров у меня нету.
- Да как же ты не замерзаешь?
- А я под одеялами лежу целыми днями. А вечером, у нас газет много, бабка откуда-то таскает. Я набью их в топку, зажгу и сижу, греюсь. Пока горит - тепло.
- Женя, а ешь-то ты что?
- У нас картохи есть. Я их на печке сварил, прямо в очистках. Вот и ем как проголодаюсь.
- А мать, что, сегодня ничего тебе не принесла? У неё продукты были, целая сумка.
- Говорю же, я не видел её...
Все было ясно. Хотел я забрать пацана к себе, но форточка была маленькой, голова не пролезла. Пришлось оставить его до утра. Принес ему что-то поесть из дома. Злой я был невероятно. Утром собирался либо окно выбить, либо вызвать милицию. Но Верка, как чуяла, вернулась. Уж и не помню, что я там на неё орал, но явно ничего хорошего. Она же молча стояла опустив голову. Больше я таких попыток помочь ей не делал. Наверное, тогда я её ненавидел.

А дела наши на кладбище становились печальными. Пошли разговоры о том, что его могут закрыть. СЭС обнаружила, что в глинистой почве покойники не разлагаются, а консервируются, что представляло опасность для будущих поколений. Поэтому я начал потихоньку откладывать деньги на черный день, собираясь снова заняться бизнесом. Однажды я сказал об этом и Верке.
- Нашла бы ты себе какую-нибудь работу. Не идти же тебе ко дну с нами.
Мы с ней сидели у нас в бытовке за столом. Она подняла на меня удивленные глаза:
- На работу? Чё ты гонишь, кому я нужна? Весь город знает, кто я есть.
- А ты попробуй! Хоть уборщицей для начала.
- И что? Сам подумай, что ты сказал? Долго ли я там проработаю? До первой зарплаты?
- Пить тебе надо бросить, для начала, хотя бы...
Тут она разозлилась так, что даже из-за стола вскочила:
- А что ты такой правильный, а? Хули ты меня учишь? Пить бросить? А может я не хочу? Может мне нравится? Люблю вот, когда на душе весело, когда музыка, когда пляшут, когда вокруг радуются, а не поучают! И на вот! Забери свою пятихатку, а то ибало то разинул, лучше за карманами бы смотрел!
Она бросила на стол пятисотку и выскочила на улицу. В недоумении я полез в карман, где у меня она лежала и обнаружил его пустым. Когда же Верка вытащила у меня деньги, я и не заметил. Зачем она это сделала? Наверное, чтобы проучить меня, за то что сильно умничаю. Так, наверное.
Но я всё-таки не оставлял надежды вернуть её к нормальной жизни. И однажды, весной, в первые дни мая, когда у нас выпал свободный день и никого мы не хоронили, я договорился с Иваном не давать ей выпивки.
- Ничего с ней не будет. Пусть сама переболеет.
А она накануне набралась где-то. Узнав, что опохмелиться ей не поднесут, она нахмурилась и вышла на улицу, где уселась на лавочке под плакучей ивой. Первые пару часов она стойко держалась, хотя и трясло её прилично. Потом начало рвать темной желчью. Я такое видел впервые. Спазм за спазмом, рвота за рвотой. Когда она немного успокоилась, Иван присел на корточки перед ней. Для него это было не ново. Сам не раз пережил подобное. Он смотрел ей в глаза и тихо говорил:
- Верка, ты сдохнешь... Понимаешь, ты подохнешь, если не бросишь. Слушай, по слогам. По-дох-нешь!
Она не выдержала и расплакалась. Закрыла лицо руками, плечи затряслись и слезы хлынули градом сквозь пальцы. Сквозь рыдания она всхлипывала:
- Нет... Нет... Не надо... Не говори так! Я не хочу умирать... Жить... Пожалуйста, дайте мне жить...
Я сел рядом с ней на лавку и обнял за плечи. Мгновенно, как испуганный ребенок, она прижалась ко мне и спрятала лицо на груди. Я тут же почувствовал, как рубашка стала мокрой от слёз. Гладя её по спине, я сказал тихо:
- Мы же помочь тебе хотим... Давай, мы тебя закодируем? Всей бригадой скинемся!
В это время пришел со старого кладбища дядя Миша Чиглаков. Он с лязгом бросил на землю лопаты и закурил папиросу.
- Конечно, Верка. Мы тебя не бросим. Пора решать. Или жить, или, выбирай место. Бесплатно выкопаем...
Но тут у неё снова началась рвота и она побежала в кусты. Дядя Миша тихо сказал нам:
- Эк её колбасит! Не издевайтесь, ребята, плесните грамм сто пятьдесят, пока она всю печень не выблевала...
Когда она вернулась, Иван протянул ей стакан водки и держал осклизлый соленый огурец наготове. Она сначала отчаянно помотала головой, потом не смогла удержаться и схватилась за него. С трудом проглотила водку пополам со слезами, и выдохнула:
- Везите. Кодироваться. Только не здесь. Стыдно...
Дело было сделано. На работе мы, дома мать её донимала, и в ближайшее воскресенье они уехали в Воронеж, на кодировку.

Я дал ей отдохнуть какое-то время. И примерно через неделю, она снова появилась на кладбище. Трезвая, чисто одетая и непривычно тихая. Я отправил людей на работы, а ей велел остаться в бытовке. Кроме меня там были только оба бригадира.
- Рассказывай, - велел я.
Она сидела на своем любимом месте, в углу, возле печки и курила:
- А нечего рассказывать. Все нормально. Неделю не пью уже. Мамка заибалась алкашей со двора гонять.
Она засмеялась:
- Веник окунет в помойное ведро и по морде! По морде! И кричит на всю улицу: "Идите в п... отсюда, алкашня поганая!"
- Ну и как ты? - спросил Иван.
- Сейчас уже хорошо. Знаете, как сначала страшно было? Три укола вкололи. Один в жопу, второй в руку, а третий в шею. Как собаке.
- Бухать не тянет?
- Не... Даже тошнит уже, только подумаю.
Я сказал бригадирам:
- Так. Никому ничего не рассказывать. Не надо. Но проведите разъяснительную работу. Чтобы к Верке со стаканами не лезли. Если чего узнаю, п...ть будем всем коллективом. Да посерьезнее поговорите. Так, чтобы до нутра проняло!
Иван с дядей Мишей серьезно нахмурились и согласно кивнули:
- Сделаем...
И началась новая Веркина жизнь. Как-то само собой вышло, что от рытья могил мы её освободили. Она приходила на работу утром, к восьми, а после того, как все разойдутся, бралась за уборку. Вымела паутину по углам, добела выскоблила ножом самодельный стол из некрашенных досок, каждый день подметала полы и мыла их с хлоркой. На моем столе пыль протрет, листик перекидного календаря перебросит, заметки просмотрит, напомнит если что. А потом и на телефон стала отвечать, принимала заказы на копку, даже пепельницу мне приволокла из дома:
- Что ты за начальник такой, окурки в "Нескафе" кидаешь?
Взяла наш кладбищенский быт в свои руки. Оставят ребята продукты, так она и есть им приготовит, придут они с работы, а их уже горячий обед дожидается. Все переменилось. Народ у нас отпетый работал. Ведь кто шел? Те, кто нигде уже не был нужен. Алкоголики, зеки бывшие, старики одинокие, вроде Филиппыча. Один Демон чего стоил, у которого в медицинской карте было написано: "психопат с явной склонностью к садизму". И ведь взяла их всех в руки. По утрам замывала разбитые в пьяных драках носы, рассеченные брови, лечила синяки и ссадины. А увидит у кого какой-то изъян в одежде, тут же иголку с ниткой и враз починит. Поначалу мужики ерепенились, отмахивались, а потом как-то и присмирели.
Сядут бывало за стол обедать, выпьют и пошла похабщина, матершина. А Верка у себя, в своем уголке, чью-то одежку латает, поднимет голову и негромко так говорит:
- Что вы за народ такой, мужики? Ну, что у вас, одни поибушки-то на уме, что ли? Поговорить больше не о чем?
Ей даже говорили в сердцах:
- Верка! При тебе как при матери стало! Не выпить, не выругаться!
А она им:
- Да пейте хоть до усрачки. Только скотами быть не надо.
И пристыженные мужики, все синие от наколок, шли допивать водку во двор и даже там опасливо на бытовку поглядывали, не идет ли? А ведь она и правда, стала им чем-то вроде матери. Даже Демон за ней ходил как собачка комнатная, в глаза заглядывал. Ведь он сиротой круглым был с семнадцати лет, отвык от женского общества. Бывало разозлиться на что-то, только кипиш поднимет, а она тут как тут, возьмет за руку, по плечу гладит и говорит добро:
- Ну, что ты, Серёжка? Успокойся, ни к чему это...
А он уже и забыл, что его Сережкой зовут, столько лет сам себя Демоном называл. Враз притихнет в её руках и успокоится.
А Филиппыч? Бабку похоронил полгода как, остался один, волком завыл от тоски. А тут Вера, подстригла, бороду сбрить заставила, и каждую пятницу приказывает:
- Ну-ка, я завтра дома стираю, давай сюда грязное! И без разговоров!
И стал чумазый неряшливый старик похож на человека. Он на неё молиться готов был. И еще заметил я, что многие стали что-то рассказывать ей, делиться своими бедами. А она выслушает внимательно и даст дельный совет по существу. Рыба, например, три дня с ней поговорил, а потом уехал домой, в деревню, к матери с которой и помирился. А ведь три года даже не виделся, после того, как срок отсидел. А Муха через год к жене вернулся, жизнь начала налаживаться. Вот оно как вышло-то. Действительно, на ум наставила. А ведь молодая она еще была. Всего-то тридцать два года, но по опыту жизненному, как будто все пятьдесят ей было.

А потом, в конце августа, решил я отдохнуть немного. Оставил за себя Ивана и махнул в лес, на реку, по-жить наедине с собой, в палатке. Время пролетело быстро. Костры, река, закаты, рассветы, верный Гурон рядом. Даже и не заметил, как наступила пора возвращаться. Приехал поздно, за полночь уже, сам беспокоюсь немного, как там, у нас, все ли нормально?
Утром, как встал, пошел сразу на кладбище. Никто ведь не знал, думаю, сейчас им сюрприз будет. Прихожу туда, к удивлению вижу, что все нормально вроде бы, ничего Иван не упустил, идет по накатанной, вот только Верки не вижу. Тут Иван заметил, что я по сторонам смотрю и на немой вопрос отвечает:
- В больнице твоя секретарша. Машина её сбила.
Вот это да! А я десять дней ни сном, ни духом. Даже сердце не кольнуло ни разу. И мобильник с собой не брал. Даже не думал.
- А что случилось-то? Скажи? Когда?
- Да в тот же день, как ты уехал. Ближе к полуночи.
А сам глаза в сторону отводит. Тут уж я и догадался, спрашиваю и мороз по коже:
- Неужели... Запила?
- Еще как. В дупелину была! Кто-то сбил и скрылся. Нога в двух местах сломана, сотрясение мозга. Мы уж проведывали.
Что тут скажешь? Убил меня Иван этим известием. Посидел я, покурил, выпил чуть с горя. Поехал в больницу сам.
Нашел. Лежала она в хирургии, в палате для неходячих. Зашел, поставил пакет с фруктами на тумбочку. Смотрю, лежит на желтых застиранных простынях и с меня глаз не сводит. И слезы по щекам. Дорожкой.
- Я боялась...
- Чего?
- Я так боялась, что ты не придешь... Отвернешься от своей Верки...
- Что уж теперь. Расскажи, как было-то?
Она меня за руку схватила, прижала к себе и быстро так, заговорила, словно я сейчас оборву её и исчезну.
- Ты уехал, а мне так тоскливо стало. Страшно. Думаю, как же я одна-то. Привыкла к тебе, что ты рядом всегда. А тут... Домой шла с работы, дай, думаю, зайду... Стаканчик вина выпью. Может полегчает. Зашла и закуролесилась. Мужик один до меня доибался. Поехали ко мне, говорит. Ну, я ему, подожди, сейчас в туалет схожу, и поедем. А сама на улицу и через дорогу... А потом, ничего не помню уже... Презираешь меня? Ударь, а? Я заслужила... Только не бросай меня...
- Чего уж теперь-то? Плохо конечно. Не думал я, что ты сорвешься. Верил тебе.
- А я слабая оказалась... Дура...
Не помню больше, о чем мы говорили. Но разговор долгий был. И оба понимали, что это была самая большая ошибка в её жизни.

Что было дальше? Как-то и рассказывать не хочется. Кладбище наше закрыли всё-таки. Люди разбежались. Иван собрал самых нормальных, уехал с ними в Москву на заработки. Филиппыча забрала к себе дочь, он уже и не сопротивлялся. Дядя Миша Чиглаков осенью умер от инфаркта. Мы, кто был в городе, собрались и похоронили его. Остальные исчезли, кто куда.
Я зиму проработал охранником на одном частном заводе, а весною подался в мелкий бизнес на рынке.
Зимой умер мой Гурон. От старости. Ему было больше десяти лет. Похоронил я его в саду, под яблоней.
Верка? А она пила. Даже в больнице, за что её оттуда и выгнали не долечив до конца. Какое-то время она лежала дома с гипсом. Потом взяла нож и срезала его. Ходила сначала с костылем, потом с палочкой. Я навещал её, старался почаще, как она и просила. Но в отношениях наших что-то сильно надломилось. Как прежде уже не было. Я ей не верил, а она меня боялась.
Как только она стала выходить из дома, как началось все то же самое. Алкоголики, запои, потом временное просветление и по новому кругу. Когда она не пила, то приходила ко мне в гости. Обычно садилась на маленькую скамеечку возле печки и сидела так тихо и незаметно, что я забывал, что она у меня. Заговоришь с ней, она улыбнется, ответит. Как кошка, которую погладили и она замурлыкала. Не будешь обращать внимания, то и просидит молча весь вечер. Однажды я спросил:
- Вера, зачем ты ко мне приходишь? Что ты от меня хочешь?
А она тихо ответила:
- Ничего. Просто у тебя так хорошо, так спокойно. Не обижает никто.
Потом стала приходить, когда я на работе. Она знала, где лежит ключ. Придет, уберется в доме, да так, что после пылинки нигде не обнаружишь, я прихожу, везде чисто, печка натоплена и никого. И еще. Одно правило она всегда соблюдала. Я никогда её не видел пьяной. На глаза не показывалась.
Как-то в разговоре она сказала:
- Если мне надо что-то украсть, я намахну и никто не увидит. У меня насчет этого просто. Угрызения совести не мучают.
Но у меня ничего не пропадало. Хотя она и знала где лежат деньги и ценные вещи.
Наступила весна. Потихоньку стаивал снег. Днем чирикали птицы, стучала капель под крышей. И вот однажды это и случилось.
Скажу сразу, я до сих пор жалею о том, что произошло. Не знаю, какой бес в меня вселился, или кто меня дернул за язык. Может быть у меня было плохое настроение. А может быть, я не мог ей простить то, что она натворила. Но, что было, то было. И сделанного теперь не вернуть.
Как-то вечером, Вера пришла как всегда в гости. Но я встретил её такими неласковыми словами:
- Скажи мне, ну что ты ко мне пришла? Зачем? Неужели ты не понимаешь, что у нас с тобой ничего не будет? Ты мне не нужна. Уходи и больше не возвращайся.
Верка замерла на пороге. Лицо её перекосилось. Губы задрожали. С трудом она выговорила:
- Нет... Нет... Ты не можешь это сказать. Скажи мне, что это неправда... Забери скорее назад эти страшные слова... Подойди, возьми меня за руки, встреть... Если хочешь, обними... Согрей... Только не гони. Прошу...
И я опомнился. Сразу подумал: "Что же я такое сказал? Зачем? Ну, что, она мне мешает что ли?"
- Верунь, прости. Я сам не знаю, что на меня сегодня нашло. Я был неправ.
Я помог ей снять куртку, пригласил в дом, но не обнял. И увидел, как глаза её умерли.
Она провела весь вечер у меня. А потом ушла.
Навсегда. Больше я её не видел.

Кто споет мне,
Окутывая меня вечным сном,
На моем пути в Хель,
И ступая по этой дороге
Мне холодно, так холодно, так холодно.
Я искал песни,
Я отдавал песни.
Я испил из глубочайшего колодца
И слезы мои были так горьки...

Что было дальше? Как же мне хочется сказать, что всё хорошо! Но ведь так не бывает. Нет сказок со счастливым концом, они все исходят из глубин страха и крови. Ладно, попробую рассказать как есть, хоть и тянет соврать и сделать хоть чуточку покрасивее.
Вроде бы жизнь опять повернулась ко мне лицом, а не задницей. Все налаживалось, я получил наконец душевный покой. Бизнес был успешным, завелись деньги. Купил себе щенка ротвейлера, который стремительно рос и превращался в красивого мускулистого пса, верного друга и охранника. Даже компьютер себе приобрел и открыл новый мир с неограниченными возможностями. Но что-то было не так. Какие-то сомнения возились в душе, грызли, точили её изнутри, не давали желанного покоя.
Доходили до меня известия. Слышал я от людей, что Верка стремительно покатилась вниз, по наклонной. Пьет, мотается по кочегаркам и бичхатам, опустилась уже на самое дно и путается с алкоголиками из местного туберкулезного диспансера, один из которых даже живет у нее дома. Какое уж тут дно! Ниже! Какое-то время меня это успокаивало. Мол, чего уж тут, я сделал, что мог, а это её выбор. Но не все так просто. Ведь я помнил, как она стояла возле порога и просила:
- Не гони... Возьми назад эти страшные слова... Обними, согрей меня...
Ведь, она же явно меня любила. А я оттолкнул её, причем грубо, жестоко. Поэтому и лишилась она всех тормозов, терять стало нечего.
И хотел я того или нет, но совесть стала грызть меня как злая собака. Не поверите, но я даже к попу ходил на исповедь, хотел получить какое-то облегчение. Но не вышло. Священник нахмурил брови и сказал мне:
- Из всего того, что ты мне поведал, это был самый плохой поступок. Бог-то тебя простит, раз ты каешься в нем. Но простишь ли ты сам себя? До конца дней жить тебе с тем, что ты оттолкнул человека просящего о помощи. Вспомни, как говорил Иисус: "Какой из вас отец, если сын попросит хлеба, подаст ему камень? Или рыбы, – и он, вместо рыбы, подаст ему змею?"
И я вышел из церкви опустив низко голову. Неужели... Нет, надо попробовать еще раз все изменить! Знаю, женский алкоголизм неизлечим, да и трудно будет тащить её из такой ямы. Но, бывает же чудо, неужели Бог не придет на помощь, не даст спасти страдающего человека? Деньги у меня есть, желание помочь тоже. Нет, надо сходить и поговорить с ней! Прогонит? Что же, я заслужил это. Тогда отдам их матери, поговорю с нею. И... Ведь знаю же. Не прогонит. Она будет рада. И простит, я же помню, как она смотрела на меня, какие были у неё глаза... Надо снова вернуть её к жизни. Забрать к себе, вырвать из этого ада, может, даже увезти отсюда, куда-нибудь далеко, на край земли, что ли, где никто её не знает, вылечить, привести в себя, пусть начинает жизнь сначала...
Вот с такими мыслями я и шел по улицам, гуляя этим теплым майским вечером со своим Апачем. Только что прошел сильный весенний ливень, от которого мы прятались под развесистым каштаном. Асфальт вскипел от бурлящей воды, которая неслась куда то шумными потоками, словно смывая то, что уже закончилось. И пока я гулял, решение моё окрепло. Мы шли к ней. К Вере.
Улицы были пусты. Дождь разогнал всех. Старушек, любивших посидеть на лавочках, детвору, которая еще час назад весело носилась по улицам, даже котов, гревшихся на завалинках. Не было никого. И только какая-то высокая и худая, немолодая женщина шла нам навстречу. Это была Веркина мать. И сердце мое сжалось по непонятной причине. Мы встретились. Она грустно улыбнулась:
- Что же ты к нам на похороны-то не пришел? Мы тебя ждали.
- Кто? - выдохнул я, уже зная ответ и холодея внутри.
- Верунька... Неделю назад.
И свет мгновенно погас в моих глазах. Только что сиявшие чистотой и яркой зеленью улицы, стали мутными и черно-белыми. Как на фотографии. Я опоздал. Навсегда. Лишь спросил по инерции:
- Что случилось?
- Да она уже плохая была, последнее время. По дому ходила осторожно, по стеночке. Уже болела, но все бегала в эту кочегарку проклятую. Пили там, говорила, что ей лучше делается, когда выпьет. А потом, в этот вечер, недалеко от них, кто-то с иномарки колеса пытался снять. Хозяева пришли в кочегарку разбираться. А Верка, она же как выпьет, так сразу во все истории лезет... Сидела бы тихо, ничего бы не случилось. А тут. Ударили её по животу. А у алкоголиков печень никакая. Вот и... Врача она запретила вызывать. Говорила, сама отлежусь. Я пошла в магазин, молочка ей купить. Прихожу домой, а она возле двери лежит. Мёртвая.
Что-то увидела она на моем лице, легко взяла за руку:
- Не надо. Отмучалась Верочка. Этого уже было неизбежать. Ты приходи ко мне. Посидим с тобой, поговорим. Мне надо кое-что тебе рассказать. Ладно?
- Хорошо, тетя Нина. Я приду...
И мы с Апачем пошли домой. Не разбирая дороги. По лужам, по асфальту ли. Все равно.

Ночь я провел почти без сна. Все рухнуло. Все было никчему. Я лежал на диване и смотрел на окна, где темная ночь постепенно сменялась рассветом и бушевал очередной ливень. Но я ничего не видел. Только перед моим взором бесконечной чередой тянулись воспоминания. Одно за одним. Как фрагменты какого-то фильма.
Вот мы сидим в бытовке на кладбище. В темноте. Вера берет меня за руку и горячо шепчет:
- Помоги мне найти её. Кровиночку мою, Сашеньку... Жить не могу спокойно, реву ночами, что же я, сука такая натворила. Помоги, а? Я ходила в роддом, мне говорят, всё, поезд ушел, иди нах... отсюда. А ты можешь, ты сильный, у тебя связи. С тобой и мусора и бандиты дружат... Помоги, а? Век не забуду, молиться на тебя стану...
Вот она смущенно улыбается и говорит:
- А я и правда, на машинке могу... Я же работала, секретарем-машинисткой, в той жизни...
Вот она склоняет голову на плечо играющему на гитаре Ивану и слушает как он поет:
Снег кружится, летает, летает. И поземкою клубя.
Заметает зима, заметает, все, что было до тебя.
Вот она утешает разбушевавшегося Демона, гладит его по плечу:
- Ну, что ты, Серёжка? Успокойся, ни к чему это...
А вот и последнее, когда она стояла у моего порога и говорила сквозь слезы:
- Нет... Нет... Ты не можешь это сказать. Скажи мне, что это неправда... Забери скорее назад эти страшные слова... Подойди, возьми меня за руки, встреть... Если хочешь, обними... Согрей... Только не гони. Прошу...
Нет. Так действительно, можно было сойти с ума! И только под утро провалился я в какой-то тревожный, сумбурный сон.
И снилось мне, будто бы мы с Апачем гуляем на территории заброшенной бывшей городской больницы. Среди руин, в каком-то тумане. И неожиданно, навстречу нам выходит Вера. Она стоит одинокая, всеми забытая, опустив низко голову и глаза её закрыты.
- Забери меня отсюда. Пожалуйста. Мне так плохо тут. Так страшно. Так холодно. Помоги. Спаси меня...
И кровь моя похолодела. Даже во сне я понял, что разговариваю с покойницей:
- Верочка, дорогая, милая моя, ну что я теперь могу для тебя сделать? Упустили мы с тобой свое счастье. Поздно уже, только страдать нам и слезы лить, вот что и осталось... Спрячься где-нибудь, а я попробую что-то сделать. В церковь схожу, помолюсь за тебя, может быть удастся чем-то помочь, чтобы тебе стало легче...
Я протягиваю к ней руки, чтобы обнять, прижать к себе, поцеловать в холодные губы, но она не даётся и растворяется в промозглом, сыром тумане. А я просыпаюсь. И теперь я точно знаю, что нужно сделать. И помочь в этом мне мог только один человек...

Демон жил в маленьком домике в одну комнату, по окна вросшем в землю. Стоял он на самой окраине города, на берегу болота, которое раскинулось вдаль, до самого леса. Я вошел во двор и увидел, что он возится со старой, видавшей виды "копейкой". Мне он обрадовался, не виделись мы с ним уже около года.
- Здорова, командир! Смотри какую я тачку отхватил! Подделаю, и таксовать пойду, наверное!
Я присел на пенек и закурил сигарету:
- Вера умерла.
Улыбка с лица Демона исчезла мгновенно, словно её смахнули тряпкой. Он застыл в недоумении:
- ****ь!!!
Потом бессильно опустился на второй пенек. И через несколько минут снова:
- ****ь! Она же как мама мне была... Да что же это такое делается-то, а? За что нам такое?
Он закрыл лицо руками и его плечи затряслись от рыданий. Через несколько минут он встал, вытер глаза рукавом и сказал:
- Я все понял. Ты же не просто так пришел. Рассказывай. Кто, когда и как?
Я рассказал все, что было мне известно. Демон мрачнел, как грозовая туча. Глаза его превратились в ржавые шляпки гвоздей.
- По моему, этот мудак должен умереть. Согласен?
- Базара нет.
- Собираемся.
Демон подошел к сараю, полез под крышу и вытащил оттуда сверток из промасленных тряпок. Внутри него был старый наган, стертый добела. Он прокрутил барабан, зарядил туда семь тупоносых патронов, щёлкнул предохранителем и сунул его за спину, под куртку, за ремень джинсов:
- Едем!
Через некоторое время, мы были в той самой кочегарке. Алкоголики народ молчаливый, когда надо, память у них исчезает напрочь. В их жизни болтать себе дороже. Но у ментов свои методы. У нас свои. Имя мы узнали минут через десять. Не буду говорить как.
Вскоре мы уже катили по нужному нам адресу. Демон говорил:
- Забираем этого пидора, пакуем в багажник и везем к нам на кладбище. Прикопаем в могиле какого-нибудь бомжа. Век не найдут.
Слов у меня не было. Я просто кивнул. Он помолчал немного и продолжил:
- Ты, главное не мешайся. Можешь в машине посидеть. Я буду долго с ним разговаривать. Все ему объясню.
Убийцей оказался молодой парень. Лет двадцати, не больше. Чисто одетый. Опрятный. Когда он нас увидел, то сразу понял, кто к нему пришел. Мы заметили, как в его глазах заплескался дикий ужас. Демон спросил:
- В машину сам сядешь?
Он кивнул и задышал со всхлипами. Потом немного взял себя в руки:
- Пацаны, я не побегу, мамой клянусь... Просто, разрешите сказать...
- Говори, падла. Только быстро!
- Пацаны... Как вам объяснить, трудно мне... Понимаете, я не хотел, я же не знал, что так получится. Я и не думал её бить. Просто рукой отмахнулся, попал по животу. Нечаянно вышло все... Я сам не рад... Каждую ночь во сне её вижу... Поэтому, может так и лучше. Не знаю, как я дальше бы с этим жил... Это страшно, поверьте, жить и знать, помнить о том, что ты ни за что убил человека...
Он говорил еще очень много и долго, сбивчиво, путано. Но уже не боялся. Он понял, что пришел час расплаты и решил принять это. Он даже был рад тому, что его терзания кончились. Мы видели это. Чувствовали. Если бы он врал. Если бы боялся. Если бы просил простить его. Он бы умер в этот день. Но он сам понимал то, что произошло и страдал от этого.
Я взглянул на Демона. Ржавые шляпки гвоздей исчезли из глаз. Он покачал головой. И у меня изнутри пропал стальной стержень. Я начал расслабляться. Поэтому, просто коротко бросил:
- Живи.
А затем мы повернулись и пошли к машине. Парень смотрел нам вслед:
- Спасибо, пацаны... За то что выслушали...
Демон обернулся:
- Матери её дашь денег. Много. Ей двух внуков растить. Сам год сиди дома. Если увижу тебя раньше, могу не сдержаться. А лучше бы ты совсем отсюда уехал. Понял?
Парень часто кивал головой:
- Я все сделаю, клянусь...
- Посмотрим.
И мы уехали. Из магнитолы пела "Агата Кристи".

Когда взойдёт весна,
И смерти вопреки
Сгорают от любви
Все призраки дворца.
Тысячелетний страх
Колени преклонит,
И мёртвые уста
Словами жгут гранит:
Я не забуду о тебе
Никогда, никогда, никогда!
С тобою буду до конца,
До конца, до конца, до конца!
И мёртвый адмирал
Сойдёт со стен к свечам
И пустотой зеркал
Наполнит свой бокал.
И в гробовой тиши
Провозгласит он тост
За упокой души,
За вечную любовь!

Демон угрюмо спросил:
- Напьемся сегодня? Помянем Веруньку?
- Надо. Знаешь, почему я его отпустил?
- Знаю. Он все осознал.
- Не только. Сейчас убийца он. А если бы... Ими стали бы мы...
- Мне все равно. Но ты, прав, конечно. Поехали за водкой.
Пили мы с ним на кладбище, там, где не так давно работали. Рядом с пустой бытовкой, которая стояла уже с выбитыми окнами и хлопающей дверью. Сидели на лавочке под плакучей ивой, на любимом Верочкином месте. Пили из пластиковых стаканчиков, хрустели чёрным хлебом с головками лука, смотрели на закат, наливались тоской, роняли едкие слезы и не пьянели.
Я понял, что боль эта никуда не уйдет. Она останется с нами навсегда...

Через несколько дней, я как и обещал, зашел к Вериной матери. Я привез ей ящик водки на поминки. Дал денег на памятник. Мы вышли во двор. Стоял теплый весенний вечер. Золотое ласковое солнце грело нас, сидящих на крыльце. Мы тихонько разговаривали.
Тетя Нина рассказывала с грустной улыбкой:
- Очень она просила передать тебе это. Видимо чувствовала, что скоро уйдет из жизни. Она мне сказала: " Много было у меня мужиков. Но все они были дрянь и мусор. Любила я в своей жизни только одного. По настоящему. Без ума. Но ему я оказалась ненужна". Это её последние слова тебе. И вот это.
Она достала из кармана большой, красивый серебряный крест на толстой цепочке. Он был ручной работы. Тетя Нина протянула его мне. И утерла слезу ладонью.
- Не знаю, откуда это у нее было. Может, украла где. Но ведь, почему-то берегла, не пропивала. Просила отдать тебе.
Я молчал. Как я мог не замечать такой большой её любви? Не знаю. А тетя Нина продолжала.
- Она давно тебя любила. Уж и не знаю с коих пор, даже на кладбище работать пошла из-за тебя. Она, конечно, хозяйственная была, шустрая. Но чтобы землю копать? Я так удивилась. Её на огород-то выгнать было невозможно. Потом я узнала про её любовь. Она мне сама рассказала как-то. Я ей говорю: "Верка, не делай этого. Он не твой человек. Посмотри на себя и на него. Ничего не выйдет. А она мне: "Я знаю, мама. Мне ничего и не надо. Просто хочу быть рядом с ним, видеть его. Дышать одним воздухом. Вот и всё."
Я спросил:
- Тетя Нина, Верочка рассказывала мне, что есть у тебя еще одна внучка. Сашенька. Просила помочь её отыскать. Я так и не собрался. Если хочешь, давай попробуем. Выполним её просьбу.
Она опять грустно улыбнулась:
- Не было никакой Сашеньки. Это она наврала тебе. Такая она выдумщица была. Да, было такое. Забеременела она от Лешего. Срок уже поздний был, а она понимала, что нам никак этого ребенка не поднять. А Леший сегодня здесь, завтра там. Назад он не вернется. Вот и решила она от дитя избавится. Ремнем утягивалась, еще много чего делала. Родила раньше срока и мертвого ребенка. Да, это девочка была. Верунька сильно потом переживала, плакала. Назвала её для себя - Сашенькой. Так что искать некого.
- Зачем же она это придумала?
- Кто его знает. Возможно, что и сама в это верила. Хотелось, чтобы хоть так было. Пусть где-то, но живет девочка. А может, тебя хотела разжалобить, чтобы ты её не бросил.
Мы посидели ещё немного и разошлись.
 
Тётя Нина через полгода умерла от быстротекущей формы рака. Она пыталась лечиться, но было уже поздно. Вериных детей забрал родной отец. Но у них там не заладилось. Женька начал воровать, когда ему исполнилось восемнадцать, его посадили и он там так и сгинул. Оксанка очень рано начала встречаться с парнями, попивала, как и мать. Последнее, что мне о ней известно, это то, что она сошлась с каким-то мужиком, намного её старше и уехала с ним в Ростов. Никаких вестей оттуда не было.
А дом Веры так и стоит пустой, закрытый на навесной замок. Каждый день я прохожу мимо и вспоминаю о людях живших в нем и особенно о ней. Женщине с такой страшной судьбой. Которая тоже хотела любви, но встретила только смерть...
А мои дела неожиданно наладились. Все как-то неожиданно и быстро изменилось в лучшую сторону. Я встретил женщину ставшую моей женой, у нас родился сын. Я обрел покой и счастье. Видимо, на небесах у меня появился еще один ангел хранитель...
А Веру мне не забыть видимо никогда. Это невозможно. По крайней мере, память о себе она заслужила...
Она не состарится, как мы, те, которые остались живы. Возраст её не согнет, не избороздит морщинами, не забелит сединой голову. Она навсегда останется в нашей памяти той Верунькой, которую мы любили. А о плохом мы забудем...