Непедагогическая мера воздействия

         Эта очень известная в школе и в округе личность досталась мне, я полагаю, в качестве подарка ко Дню учителя. Во всяком случае, именно в дни празднования  этого  торжества вызывает меня к себе в кабинет директор и полувопросительно, полуутвердительно заявляет мне:
         - Я надеюсь, Вы не будете против, если я к вам в класс посажу Матвиенко Ивана? У него там с Ольгой Викторовной что-то не заладилось.
         - Помилуйте, Петр Никитович! Мне парты в класс уже некуда ставить: тридцать семь гавриков. У меня и так самый большой класс в школе.
         - Ну, парту, положим, лишнюю  ставить не придется. Одно-то место как раз имеется. Было тридцать семь «гавриков», станет тридцать восемь.
Место, действительно, за последней партой оставалось, но брать в класс Матвиенко! Это было равносильно самоубийству.
         - Петр Никитыч! Что же получается? – продолжала сопротивляться я, прекрасно понимая всю бесполезность своих доводов. – Этот Матвиенко мне весь класс перебаламутит. Баламутов у меня и без него полкласса. Вы же знаете, что у меня двадцать шесть пацанов. А у Ольги Викторовны  одни девчонки.
         - Ну, голубушка! – молитвенно сложил директор руки на груди. – Ну, сами посудите,  к кому еще я могу свалить всех этих разбойников? Ольга Викторовна – еще молодой педагог, ей еще много опыта нужно набираться, чтоб с трудными детьми справляться. А мы ведь не просто так Матвиенко на второй год оставили, а чтоб он у  Вас хоть чему-нибудь научился.
         Вот так у меня в классе оказался Ваня Матвиенко, человек, без участия  которого в школе не проходило ни одно скандальное мероприятие.
         У Матвиенко была кликуха: Мотя. Иначе, как на это прозвище, он и не откликался. Когда учителя, приглашая к доске, выкликали фамилию Матвиенко, он сходу и не соображал, что это его вызывают: таращил удивленно глаза и озирался.
Мотя был удивительным  мастером срывать учителям уроки. И потому они постоянно жаловались мне, классному руководителю  этого разбойника. Странно, но меня он слушал.  Я стала единственным авторитетом для него. Случилось это после того, как я нанесла визит его родителям.
          Отправляясь к Матвиенкам, я, разумеется, не рассчитывала на торжественный прием. Родители Ивана были известными в поселке алкоголиками, и трезвыми их уже лет пять никто и нигде не видел. Так что легкого разговора с этими людьми я и не ожидала. Но то, что я обнаружила на месте, было выше всех моих мрачных ожиданий. Мне много, чего приходилось в жизни видеть, но чтоб люди могли довести свое жилище до такого свинского состояния!.. У меня нет слов, чтобы хотя бы приблизительно описать обстановку, какую я увидела, перешагнувши порог этого дома. Скажу одно: хлев и свинарник спокойно могут претендовать на призовые места в соревновании с этим жилищем  по благоустройству помещения.
           Родители Матвиенко трапезничали на кухне в окружении горы грязной кухонной утвари, пустых бутылок из-под водки, грязно-замасленного тряпья и тараканов, неторопливо подбирающих мусор  на поверхности, именовавшейся когда-то столом. Вероятно, родителям было хорошо. Они совершенно не обращали внимания на окружающую их действительность: ни на бегающих по дому девчонок, шести и десяти лет, ни на кота, восседающего на грязной газовой плите и деловито жрущего прямо из сковородки остатки жареной рыбы, ни на снующих по столу тараканов.
           Сначала меня встретили эти самые девчонки, которые носились из комнаты в кухню и обратно. Заверещали и тут же поинтересовались, что я им в качестве гостинца принесла. Я разочаровала их. Потом из комнаты вышел Иван. Вылупился на меня и остолбенел, испугавшись. Мой визит не предвещал ему ничего хорошего. Наконец, выгреб из-за стола отец Ивана и, таращась на меня мутными  глазами, вопросил:
          -Ты кто?
          -Учительница Ивана, - ответила я.
          - Щас я ему всыплю хорошенько, - тут же пообещал отец, расстегивая ремень.
          -За что? – недоуменно поинтересовалась я.
          - Ты из школы. Значит, он там что-то натворил. Я должен принять меры. Не беспокойтесь, пожалуйста: все будет спок! Он исправится.
          В логике этому человеку нельзя было отказать. Но необыкновенная оперативность его действий меня испугала.
          - Что вы, что вы! – замахала я руками. – Я вовсе не собираюсь жаловаться на вашего сына. В школе у него все нормально.
          - Тогда зачем вы здесь? – изумился родитель.
          - Проверяю условия проживания нашего ученика, - сердито заявила я. – Вот сейчас позову соседей, составим акт осмотра дома…
          -Не надо нас проверять! – грозно перебил меня старший Матвиенко. – Я сам, кого хочешь, проверю!
           Из кухни показалась  мать Ивана. Подбежав к мужу, она повисла у него на плечах, обхватила  сзади руками:
          -Не надо, Леня! Не надо, не заводись!
На этом моя беседа с родителями Матвиенко и закончилась. Надо сказать, что за все время,  пока Мотя доучивался в школе, у меня ни разу не возникало желания еще раз с ними побеседовать.
           Зато Мотя меня зауважал. Он подчинялся мне беспрекословно, и после моих радикальных мер воздействия неделю-две был человеком. Но потом забывал обо всех своих клятвах и обещаниях, и все возвращалось на круги своя.
           Каким-то чудом, с Божьей помощью и благодаря периодическим моим  воздействиям вышеупомянутый Мотя благополучно переползал из года в год в следующий класс, не отставая от своих одноклассников.
           Самым радикальным средством убеждения для Моти был угол.  Изобрела я это средство воздействия на Мотю совсем даже неожиданно для себя. Наверное, от отчаяния. Просто меня очень сильно достали своими жалобами  учителя, с которыми Мотя был в конфронтации. Так достали, что в гневе я вытащила Мотю из кабинета английского языка, где он делал нервы англичанке, и, затолкав его в свой кабинет, велела ему стать в угол.
          - В какой? – простодушно спросил он.
          - Вон, в тот! – указала в сторону стены, противоположной классной доске. Чуть ли не все её пространство занимала мебельная стенка со стеллажами для книг, журналов и прочих бумаг.
          Мотя послушно побрел к этой стенке.
          -А сколько нужно стоять? – спросил он.
          - До конца уроков. Ты  все  равно дольше десяти минут ни  в каком кабинете не задерживаешься.
          - И на переменах  нужно стоять?
          - На переменах я не имею права лишать  тебя отдыха. Погуляешь, и опять сюда, в угол.
          Так и повелось. Когда у меня уже истощался запас терпения и средств воздействия, я приводила Мотю в свой кабинет и отправляла его в дальний угол. Он стоял там с перерывами на перемену все уроки напролет, проводимые в этот день в кабинете.
          Красота! Мотя стоит в кабинете русского языка в углу, постигая родную словесность, учителя без Моти отдыхают, Мотины одноклассники спокойно учатся. Стоит Мотя, скучает. В кабинет шумной стайкой пятиклассники влетают.
        - О, привет, Мотя! – орут. – Что, опять влип? Какие бабки отвалил за прописку?
        И веселятся от души, на Мотю глядючи. Старшеклассники более сдержанно приветствуют:
        - Ну, ты козел, Мотя! Что угол задарма караулишь? – И щелкают Мотю по носу. – Бери бабки за просмотр, чучело музейное!
         Мотя все терпит. По-моему,  стоять в углу у меня в кабинете  ему понравилось.
         Когда ноги у него уставали от стояния, он присаживался на свое же место за последней партой. Сидит тихонько и спокойненько и воображает, что обхитрил меня. А я делаю вид, что ничего не замечаю.
          Мой сын  любил этого человека, который  был на три  класса старше его и привлекал его своею бесшабашностью и веселым нравом. Они дружили между собой, а я не препятствовала этой дружбе, зная прекрасно, что  по характеру Мотя человек безвредный и добродушный.
          Как-то так получилось, что и я, и все мои ученики (а у меня было на то время два пятых, два седьмых, два девятых и десятый классы) постепенно привыкли к Мотиному почти постоянному  присутствию  на уроках. Да и Мотя не без пользы прохлаждался в  моем замечательном «угле». Всё больше и глубже вникал он во все, что происходило на занятиях по русскому  языку  и литературе. Все чаще я обнаруживала в его взоре понимание  материала, изучаемого на уроках. Причем, не только на своих, но  и в старших классах. На своих уроках, кстати, он занимался, как и положено, на полных правах нормального ученика. Но и во время уроков  в других классах не оставался безучастным.
          К примеру,  девятиклассники  обсуждают проблему бунта Раскольникова, героя из романа  «Преступление и наказание»  Достоевского, и никак не могут установить, в чем же заключается  индивидуализм  бунта этого героя? Вдруг  слышим, Мотя на весь класс комментирует:
          - Уголовник обыкновенный этот ваш Раскольников. Двух старух укокошил, и еще теорию себе какую-то придумал для отмазки.
Класс хохочет.
          - Тише, ребята, - успокаиваю  ребят. – Матвиенко дело говорит. Я считаю, следует послушать его суждение. Продолжай, пожалуйста, Матвиенко!
          - А чё продолжать-то? Я говорю, что никакой этот Раскольников не революционер и не бунтарь. Вообразил себя, черт знает, кем с голодухи. А все для того, чтобы удобно оправдать себя. Все уголовники оправдывают себя всякими красивыми теориями, чтоб не совсем пакостными выглядеть. Другие хотя бы перед братвой  рисуются, а этот перед самим собой. Кретин повернутый!
Класс опять хохочет.  Матвиенко смущается.
          - Ты правильно все сказал, Ваня, - говорю я. – А смеются ребята оттого, что довольно верное свое суждение ты изложил не в литературной форме. Но все равно, пятерку ты заслужил.
           Скоро Матвиенко стал получать реальные положительные оценки и на уроках в своем классе. Сначала по литературе, затем и по русскому языку. И в тетрадках, и в журнале. Разумеется, поначалу привычную для всех вереницу   двоек против фамилии Матвиенко  стабильно сменили тройки. Потом стали проскакивать четверки. Каково же было мое удивление, когда в конце 3 четверти, скрупулезно проверив диктант в Мотиной тетради  для контрольных работ, я вынуждена была поставить за работу  «четыре».
           На следующий день в классе на уроке русского языка состоялось светопреставление.
           Объявляю оценки за диктант. Дохожу до фамилии «Матвиенко»:
           - Матвиенко – «четыре».
Иван  – ни гу-гу. То ли не услышал, то ли не поверил ушам своим.
           - Что, правда, у Моти четверка? – удивляется кто-то.
           - А почему у Матвиенко не может быть четверки? – спрашиваю.
Со стороны Матвиенко опять никакой реакции. Сосед толкает его в бок:
           -Эй, ты, Моть, слыш, четверка у тебя! Радуйся.
           - Чего? – недоверчиво озирается Мотя.
           - Да четверку за контрольную получил, дурень!
           - Ура-а! – неожиданно крикнул кто-то. – У Матвиенко четверка!
            С ближайших парт  сорвались ребята и, подскочив к ошалевшему Моте, принялись его обнимать и хлопать от всей души по спине, плечам и затылку. Я не препятствовала выражению радости масс. Это ж так здорово, когда люди радуются чужому успеху!
            Мотино стояние  в моем кабинете отныне прекратилось. Не было нужды. Да и директор выволочку мне учинил «за непедагогические меры воздействия на ученика».