Недвижимость

Мне часто снится этот сон: я в избушке, где я родилась и куда мама вернулась с мужем-трактористом с Дальнего Востока, доживать в родной деревне, Сидорёнково. Уезжали мы с ней на Дальний Восток со мной когда я была ребёнком, и для меня этот переезд был открытием нового мира, новой жизни, куда приходят письма с «тамошними» новостями: некто «Володька», моясь в бане на пьяную голову, угорел. - Впрочем, я тут же вспоминаю этого «Володьку»: молодой человек с ярко-синими глазами, приходил зачем-то к бабушке, она его звала «Володя». Кто-то умер в одиночестве и забвении - звучало это так - мама читала вслух: некому даже было воды подать. (Мысленная картинка: на железной койке под лоскутным одеялом лежит человек – лица не видно. В сенцах ведро с водой, и рядом ковшик, но нет никого зачерпнуть воду и поднести к койке с человеком под лоскутным одеялом.) Кто-то... и так далее. И нужно было писать ответы строго по форме. Мама писала ответы и меня учила такой форме:
Здравствуйте, мои дорогие и родные!
Во первых строках моего письма спешу сообщить, что я (мы) жива и здорова (живы и здоровы), чего и вам желаю (желаем) – доброго здоровья и счастья в жизни...
И т.д.
Я там родилась на куче смородины, которую мама насобирала в согре. Пришла, рассыпала по полу подсушить, но начались схватки, и вот я родилась. А смородину пришлось выкинуть. В потолке около печки кольцо, к которому прикреплялась люлька, в люльке качали под убаюкивание младенцев, ну и меня в ней качали, убаюкивали. Там же, около печки, выщерблена лунка в полу – для молока кошкам. Две серые кошки-сестрички, любившие сидеть под шестком - я назвала их Гера и Марыся, как героинь польской прозы.
Сон: я выглядываю из окошка в садик с ульями. Бревенчатые стены избёнки излучают тепло, как будто где-то там, в брёвнах, заложено и бьётся сердце...
***
Лето 2017 Наваждение. Ностальгия. Снова поеду в Сидорёнково, в Сибирь.
Прилетела в Москву из Нью-Йорка получить из печати две мои книги, а потом представить их на соискание (опять). И нужно ждать, многого ждать. Вот и подумала, а не съездить ли в Сидорёнково, чем торчать в хостеле и пересчитывать копейки на консервы из магазина «Перекрёсток»? Конечно, лучше посетить Владивосток, но до Владивостока путь далёкий, 7+7, у меня нет такого запаса времени. Лучше подышу чистым воздухом Сидорёнково. Это ближе.
 Подышу чистым воздухом Сидорёнково.
Я, конечно, обманываю себя. Это не чистый воздух тянет меня в Сидорёнково, а старая избушка с тем самым кольцом в потолке около печки.
Крыльцо о пяти ступенек, с высоты которого можно (было) видеть речку и холмики на другом берегу речки, и слушать по весне пение кукушки. А в избе слева, в переднем углу, божничка. Шкафчик для посуды справа, в дальнем углу, между ними стол обеденный и неизменное зеркало над столом. В раннем детстве я посмотрелась в него после того как бабушка постригла меня налысо, расстроилась, увидев собственное отражение, и тогда бабушка дала мне коричневую панамку, которую я натянула до самых бровей. И получила прозвище «Япошка».
***
Я там уже бывала из Нью-Йорка, у меня несколько очерков о визитах, о этой деревне, переименованной в село, и об её, то есть теперь его, обитателях. Давно нет на свете бабушки-дедушки, ушли в мир иной мама, отчим, умерла от алкоголизма сестрёнка Валя, умер от некачественного алкоголя брат Коля. Рая – младшая из нас, маминых дочерей - живёт в Москве и бывает в Сибири редко. Это давно не мой дом. То есть, в смысле владения, никогда не был моим; изначально изба была на имя дедушки-бабушки, потом на имя мамы, отчима, потом Коли. После смерти Коли право владения могла иметь только Рая, как ближайшая родственница и как носительница той же фамилии, но Рая, хоть и чувствует себя владелицей, не обладает качествами нужными для оформления, и не намерена оставить Москву. Домом предоставлено распоряжаться как могут - племянникам, валины детям, их пять.
***
Первая моя поездка, то есть, попытка поездки в Сибирь была в 1995 году. Ехала, летела рейсом Нью-Йорк - Москва с двумя моими кошками, Васей и Чарли. Третью, Кристину, оставила в Нью-Йорке со знакомой Ниной Б. В самолёте сосед по сиденью Юрий Иванович предложил остановиться в гостинице «Аэропорт», в гостинице же предложил свои услуги по обмену долларов на рубли, и взяв все мои доллары, на которые я предполагала купить билет до Сибири, исчез. Хорошо что авиабилет мой был в оба конца, пришлось ускорить возвращение в Нью-Йорк, а кота Васю оставила у Раи. Тогда было два года как моя дочь уехала в Калифорнию и исчезла. Странное время, печальное. Агония.
Так что первая поездка именно в Сибирь из Нью-Йорка была осуществлена ранней осенью 1996 г. Прилетела рейсом Нью-Йорк – Кемерово. Кошек – теперь их у меня было две - оставила в Нью-Йорке, доверив соседу по комнатке в Статен-Айленде, пожарнику Алексу. Он, Алекс, потом погибнет при взрыве ВТЦ.               
В Кемеровском аэропорту встречали мамина младшая сестра тётя Ксения и её муж Виктор. Встретили, и поехали в посёлок Инской, где был их дом. Из Инского в Сидорёнково. Тогда были живы отчим, сестрёнка Валя, брат Коля. В США оставались мои картины и упомянутые кошки. Кот Вася, оставленный год назад у Раи, умер от внезапной разлуки со мной и со своими кошачьими собратьями.
И было три года как исчезла моя дочь.
Сидорёнково. Коля немедленно сбегал в огород, накопал ведро морковки, принёс: «Вот, Нина, это тебе. Ты любишь морковку!»
Потом посадил меня и маленького мальчика Васю в лодку, и мы поплыли по Ине, нашей реке. За отсутствием вёсел Коля грёб лопатой. Навстречу плыли по реке цветы огоньки - это осенью-то! Мы собирали их в букет.
Я ночевала в валином доме на одной кровати с племянницей Олей, а не в своём родном, там были Коля и отчим. Племяннику Саше иисполнилось десять лет, он перешёл в четвёртый класс. Когда уезжала, он говорил мне: «Не уезжайте, тётя Нина, оставайтесь, будете учить нас английскому языку!»
Шёл проливной дождь, и брат Коля сказал: «Это Сибирь оплакивает твой отъезд, Нина!» Я улетала из Кемерово, Коля поехал меня провожать до Кемерово, нас вёз Виктор, а отчим остался в Белово, не было места в машине. У него совсем не было денег, но он так хотел меня проводить, увидеть, повидаться со мной ещё раз перед моим отъездом, приехал на автобусе из Сидорёнково в Белово с ведром картошки, сел у дороги и предлагал прохожим купить у него картошку, чтобы иметь денег на билет хоть на обратный путь, на автобус в Сидорёнково. Его увидел дядя Витя, подошёл, пнул ведро, картошка рассыпалась...
Пять лет спустя. Я прилетела в Москву с кошками Чарли и Кристиной, и намеревалась позвонить по телефону женщине, предлагающей в аренду дом в подмосковной деревне: прочитала объявление в русской газете. Ну да, я планировала поселиться в России, в деревенском домике с моими кошками. Тогда не было мобильной связи, и единственный телефон, по которому я могла позвонить, – это домашний раин телефон. Пришла к Рае. Мои кошки в дороге устали, сидели в клетках измученные дорогой, все описанные, но лишь вошла я в раину квартиру, как её свекровь закричала: «Убери своих кошек!» Рая выскользнула из дома, вернулась через пару минут в сопровождении дворничихи татарки Сони и её внуков. «Берём обоих,» - и моих кошек унесли. Оказавшись фактически ограбленной, поехала в Дмитров к Алисе А., с которой в предыдущий приезд  виделись в церкви. Деревенский домик потерял смысл. Алиса спрашивала: «А где твои кошки?» Я совершила слабодушие, предала моих кошек. И малодушие – не могла ответить, отстоять. Потом в Москве ходила под окнами на  Беговой, тихо звала: «Чарли... Кристина...» Нашла, вошла. Опять смалодушничала, не крикнула «Отдайте!» Уходила – Чарли смотрел грустно вслед. В Дмитрове закончила мой роман «Пять Ступенек к Воскресению», затем предложила Рае съездить поездом в Сибирь. Рая обещала не пить в дороге – по крайней мере, водку, и не пила водку, а пила пиво. Мне кажется, именно тогда она переквалифицировалась в пивного алкоголика.
Сидорёнково. Остановились в валином доме. В мою избушку я приходила только навестить отчима и Колю. Рая сидела на крыльце валиного дома и курила. В бочке с водой для полива огорода прятались бутылки с алкоголем. Племянники Женя и Серёжа были теперь женаты, жили отдельно. Олег работал в пекарне, дома всегда был свежий хлеб кирпичиками. Саше исполнилось пятнадцать, и был он одного со мной роста. Мы вместе ходили на ту сторону речки; он учил меня современному жаргону, я аккуратно записывала: «урыть, урою»* (*убью), «паковать»* (*сажать), «мочить в сортире»* (*истреблять), «не гони гусей»* (*не выдумывай), «чмырь»* (*субьект)) и пр. Весело смеялись. 
Ходили купаться на речку с Таней С. – её родители дружили с мамой, теперь их тоже давно не было в живых. Таня работала дояркой, купались в её обеденный перерыв.
Рая оставалась в деревне, я уезжала в Москву из Белово одна – провожали обе беловские тёти, и кузины, их было так много, что когда вошла в вагон, соседи по купе спросили: «Что случилось? Почему на платформе такая толпа?» «О, да ничего страшного, просто меня провожают». Тётя Валя-Валентина принесла на прощанье в подарок бордовый платок, я не хотела брать, потому что слышала, дарить платок к разлуке, но Валентина настояла, и я взяла.
А что, вообще-то, не к разлуке?
В Нью-Йорк вернулась одна, без моих кошек. Слала из Нью-Йорка дворничихе Соне письма и подарки, как бы прося в обмен гуманное обращение с моими кошками. Соня отвечала: Чарли забрал к себе сонин сын, там Чарли подружился с детьми, но скоро умер. Кристина – бедная девочка, выскользнула в приоткрытую дверь и ушла, и исчезла. Я по сей день мучаюсь угрызениями совести. Отдать их, предать - самый скверный поступок в моей жизни. Вспоминаю со слезами.
(Но может быть всё-таки они понимали, что у меня нет дома, и возвращаться нам в Нью-Йорк некуда?...)

***
Лето - 2010  Снова потянуло меня в эти края. Умер Коля. Сестры Вали, тёти Валентины, отчима уже не было в живых. Приехала, прилетела и добралась до Сидорёнково. Собственно, меня встретили в Кемеровском аэропорту племянники и привезли в Серёжин дом день спустя после колиных похорон – подождать меня, конечно, никому из них не приходило в голову, я к этому привыкла, и помню, было очень много суеты вокруг оставшегося после Коли дома – я была под подозрением как возможный претендент на родную мне избу. Развалюху. Крыльцо о пяти ступенек почернело от времени. Опустела божничка. Но хоть шкафчик для посуды был на привычном месте. Под шкафчиком, на лавке, электроплитка для быстрого приготовления холостяцкой пищи.
Тут же и Рая, приехала за неделю до меня, всё винила себя в смерти Коли – не сходила за бутылкой, когда он просил. Искала покупателя на избу через её приятеля «Лёньку» с прижатым к уху «мобильником». (Сумма мне недосягаема). Пила пиво «Охота», курила, бросала окурки на бездействующую печь-голландку. После её отъезда – она уезжала первой – пришлось во дворе поработать ассенизатором.
Вернулась в Нью-Йорк. И снился тот же сон. Решила: мне нужно вернуться, поселиться в Сидорёнково. Привести в порядок избушку. Позвонила Рае, Рая сообщила: «Дом сгорел». Позвонила Тане. Таня: «Дом не горел». Племянница Ольга: «Приезжайте, тётя Нина, мы Вас встретим, всё будет хорошо». Собралась в дорогу, купила билет, упаковала вещи в багаж, отменила рабочие часы. Но за несколько часов до вылета пришло от Ольги электронное сообщение:
«Не приезжайте, тётя Нина, вам нечего тут делать. У каждого своя семья. Дом идёт на продажу».
Писала она, скорее всего, под диктовку, и конечно, имелся в виду дом валин, а не тот, к которому стремится душа моя. Но это оскорбительное послание стоило больших утрат – за билет деньги не вернули, нужно было искать вновь койко-место, рабочие часы, деньги на жизнь. 
***
Теперь лето - 2017. «Невольно к этим берегам...» Поезд Москва – Новокузнецк. В вагоне соседи по купе: милая женщина - учительница на пенсии, в Москве живёт у сына, а сейчас едет навестить родной Новосибирск; молодой черноглазый мужчина - военный, едет в отпуск в родные Чебоксары, и худой как спичка пожилой мужчина, торчит у окна в проходе. Разговаривает по телефону исключительно матом, как потом оказалось, с дочерью, едет на свадьбу дочери в родное Белово.
Особой близости между нами, соседями по купе, в эту поездку не случилось. Ну, может быть, немного с дамой - пенсионеркой из Новосибирска. Она рассказывала о достопримечательностях этого города, будучи почему-то уверена, что я о нём ничего не знаю. Спросила бы. Но не спросила. Я подарила ей мою книгу, она обещала прочесть.
Худощавый пожилой матерщинник, если не говорил по телефону, то сидел на нижней полке напротив меня и смотрел в упор, как бы подбирая слова для беседы или вопроса.
Пролетели три дня и две ночи, милая учительница на пенсии вышла на станции Новосибирск, и была встречена сыном. Чебоксарец вышел ещё раньше. На их место пришли другие, теперь я была в обществе трёх мужчин.
Не помню, о чём они говорили. Скорее всего, да, припоминаю, о семьях. И тоже всё матом.(«У каждого своя семья».) Кто-то спросил, к кому я еду. Не испытывая и не выказывая большого желания к контакту, ответила:
- Просто так, ни к кому.
Наверное, это означало для них «не приютите ли вы меня». Наступило долгое молчание. Наконец, худой матерщинник внимательно посмотрел на меня и спросил серьёзно:
- А у Вас есть недвижимость?
Долго же он думал. И вот, изрёк. Первое цензурное существительное. Недвижимость.
Догадывался, или хотел, чтобы недвижимости у меня не было и чтобы я ответила «нет»? Что он имел в виду под этим термином? Скорее, дом. Дома.
- Нет, у меня нет недвижимости.
- А почему?
(«Значит, у него есть».)
- Мне это неинтересно. У меня другие идеалы. Другие задачи.
- Какие такие идеалы, какие задачи, - пробурчал владелец недвижимости.
- Написать и издать кни...
Тут он встал и вышел в туалет, видимо, боясь, что туалет могут скоро закрыть, и он понесёт в себе ненужный груз на свадьбу дочери.
Белово!
2 часа. 15 мин. Глубокая-глубокая ночь, или раннее-раннее утро. Выходим. Мои соседи по купе молча ныряют в темноту, видимо, напуганные моим «просто так, ни к кому», и значит, перспективой приютить меня в их родном гнезде. Хотя бы предложили. А вдруг не откажусь? Ну, хоть бы дали какой-то совет, куда мне податься.
Приматы какие-то.
 Станцию Белово перестроили, не узнать. Замечательно, перемены не к улучшению. Вход почему-то со стороны обратной железнодорожному полотну, да ещё и по каменным ступенькам высоченного крыльца. Внутри кафельный пол, выложенный кафельными же брусками, нужно всё время смотреть под ноги: споткнёшься, или наступишь на такой – больно подошвам. При вокзале оказался хостел. Заплатила за сколько-то часов, за сколько можно выспаться, шесть или восемь. Долго отмывалась под душем, стирала нижнее бельё. Высушу на себе, что делать. Пришла дама, тоже поспать несколько часов, и выразила недовольство тем, что мне досталась койка в дальнем углу, а у неё прямо у входа. Однако, заснула.
Заснула и я.
Снился дом – чей-то. Недвижимость...
Утром - заряжать российский телефон фирмы МТС. Нашла МТС, зарядила. Хотела узнать о гостиницах в городе. Звонок из Сидорёнково от Тани. Она меня уже привечала в предыдущие приезды. Оказалось, Рая её предупредила, что я еду. Это было трогательно, имею в виду Танино внимание. Связываться же с деревенскими нелюбящими, и даже не кровными родственниками как-то не хотелось.
Пришла на остановку автобуса посмотреть расписание и... наткнулась на Сашу. Он приехал меня встретить и доставить в Сидорёнково. К Тане.
Сидорёнково! Встречена-обнята Таней около дома (собственно, половина дома) её погибшего сына. Работал в угольном разрезе, задохнулся в машине в жару. У Тани ещё один дом - который строила со своим мужем Леонидом.
Первый день встречи, то есть день, вечер и ночь были отмечены возлияниями, беседами-воспоминаниями и новыми знакомствами, заснули вповалку на широченной кровати, проснулись с коллективной головной болью.
***
Таня предложила мне:
- Пойдём посмотрим на твой дом.
Я этого ждала, хотела. Мы отправились посмотреть. Вышли за ворота – мимо проехали в белом автомобиле племянник Серёжа и его жена Юля, не поздоровались, отвернулись. Видно, их задел мой очерк «Урашимиада», опубликованный в журнале «Слово» после упомянутого визита в 2010 - там несколько строк о их примитивной  меркантильности. Тронулись в путь. Шли по тропинке в сторону заветного дома - наткнулись на девочку-подростка, набиравшую воду из колонки в огромную флягу. Набрала, погрузила на полу-сломанную тележку. Красивая черноглазая девочка, рваные одежды, запуганный вид.
Мы предложили помощь, девочка отказалась.
- А ты чья? Где твой дом? – спросила Таня с присущим ей простодушием.
Девочка назвала своё имя, и адрес... Таня – мне:
- Так это твой дом! Пошли!
Нужно было видеть выражение испуга на лице девочки, успокаивать было бесполезно.
И вот он, дом родной, моя избушка: сгнившая дырявая крыша, окна уже без ставен, нет крыльца, останки ограды стелются по земле, двор покрыт помоями и мусором, на цепи целых три злобные собаки. Зрелище незабываемое, печальное, страшное.
На зов девочки появляется молодая женщина. Таня говорит ей: вот, хозяйка дома, пришла посмотреть. Женщина пугается. Дом сдала в аренду Юля. А теперь появилась «хозяйка», куда им податься?
 - Много ли вы платите? - спрашивает Таня.
- Да вот, только за электричество, и...
 Молодой мужчина выходит на кр... на то, что был крыльцом. Откуда-то – юноша... мальчик. Плач ребёнка.
- Вы нас не выгоняйте. Нам некуда. Мой сын должен поступать в колледж. Крыша течёт...
- Не волнуйтесь. Вам что, дать денег на починку крыши?
- Нет нет. Мы сами, мы починим.
Женщину зовут Наташа. Она из соседнего села, мне не знакомого. Единственная вакансия, найденная ею - место уборщицы в сидоренковской школе. Думаю, её партнёру, то есть «сожителю», как здесь выражаются, повезло меньше, он безработный. И дети не все её, а только «часть» - плачущий малыш, да тот самый юноша, который будет поступать в институт, или как модно стало выражаться, в «колледж». Мне разрешили заглянуть внутрь. Картина ещё печальней. Ещё страшней. Нет посудного шкафа. Исчезла перегородка между прихожей и горенкой. Свинарник! Объедки и помои всюду. Плач ребёнка. Детские слёзы. «Сожитель» - кстати, интеллигентного вида человек:
- Приходите ещё, сегодня просто был день, который отмечали, и потому мы немножко пьяные.
Наташа:
- Хотите, я Вам дам мёду? У нас есть. Я принесу.
- Спасибо, спасибо, не надо.
Ухожу под злобный лай цепных собак. Перефразируя Гоголя, можно сказать:
До какой низости, гадости можно довести Человека!
***
Моя лёля* Моря** (*крёстная – челд. **фамильное от «Мария»), как давно я хотела её повидать! И как хорошо, что она ещё жива. Ещё в Москве долго выбирала для неё платочек на голову. Видела красный в белый горошек в подземном переходе рядом с Ярославским вокзалом, но когда вернулась с деньгами, платочка красного в белый горошек уже не было. И тогда я выбрала из оставшихся синий в огурчик, не такой яркий, но вполне приятный.  С Таней и Ириной - в недавнем прошлом учительница рисования, а сейчас пенсионерка - покупаем и берём с собой пирожные и бутылку водки. Отправляемся на Прибрежную улицу, 18. Симпатичный домик. Стучим. Возня в сенцах.
- Кто там?
- Открывай, баба Моря. Гостья из Америки!
Откидывается щеколда. На пороге сухонькая старушка, волосы веночком, седые, но живые чёрные глаза, прямые брови – совсем как много лет назад! Вручаю ей цветы – сорванные по дороге ромашки и лилии.
- О, о, о, о. Да ты моя хорошая! Дай на тебя погляжу. Ой, ой...
- Мы с водкой. Выпьешь с нами?
- Ну, дак а как же!
Таня повязывает ей на голову мой платочек. Синий платочек, чёрные глаза, - хороша!
- Ой, дак погодите, у меня есть картошечка, и огурчики...
- Да ладно, баба Моря! Мы не голодные, принесли вон пирожные. Садись.
- За встречу! И за здоровье.
Она недавно потеряла сына - не прошло и недели. Умер внезапно: оторвался тромб. Муж Степан – я его тоже помню молодым – ушёл на тот свет давно.
- Ну дак, дай мне ещё на тебя поглядеть. Ой ой, когда тебя крестили – бабу, што крестила, звали Прасковья*( *по обычаям секты обряды крещения и пр. тогда совершались старой уважаемой женщиной) – тётя твоя, Ксеня, хотела быть крестной, но твоя бабушка Анисья сказала, чтоб была я. Ксеня спросила: «Ну дак, она – это про меня - будет крёстная. А кем буду я?» А баба  Анисья говорит: «А ты будешь сбоку припёка».
- Ха-ха-ха!
- А может споём, баба Моря?
- Ну дак... Споём:
- У знакомой скамьи мы с тобой не встречаем рассвета-а...(хором)
Ну вот. Фольклор нового тысячелетия. Не «Калинушка», не «Пряха». История несостоявшегося счастья демобилизованного советского солдата.
- ...Только в мыслях своих я тебя постоянно зову
  Вот уж тополь отцвё-ол...
 
***
Вдоль деревни, а ещё вернее, вдоль центральной улицы, зелёные заборы, то ли заботами, то ли благодаря визиту губернатора области А. Тулеева. За зелёными заборами серые стандартные дома с двумя входами, на две семьи. В таком жил Костя, теперь живёт Таня. На улицах не центральных – ограды не зелёные. За заборами, как и за оградами – ни огородов, ни садов, ни домашней скотины. Средства существования – угольные шахты и разрезы, в большом количестве «нарытые» частными предпринимателями, где занято местное трудоспособное население.
Достраивается часовня, которую местные  называют церковью. И уже причащает и исповедует население священнослужитель, «поп». Таня при разговоре, для подтверждения правдивости своих слов, мелко крестится и повторяет:
- Врать не буду – в церковь хожу.
На кладбище; обошли могилы всех ушедших. Впечатление - всё старое Сидорёнково переселилось на этот цветущий участок.
Упокойтесь с миром.
***
Ездили за Гурьевск купаться в ледяной «купели». Это особенный подарок населению. Омовение, очищение, смывание грехов. Тут же и часовенки, и огромное распятие. Встала в очередь. Нырнула три раза. После купания – пикник на лесной лужайке. По возвращению домой, остановились посмотреть музей-поселение алеутов. Входили внутрь музейных домов, фотографировали, но снимков «интерьерных» не получилось, лишь один, правда. Леонид объяснил это необыкновенной силой духа «оберег». Сказал, что там даже присутствовал шаман, но был нам невидим благодаря этой силе.

 А снаружи, на холме, монумент: алеутка-мать, ждущая сына с поля битвы.
 
***
Зашла к лёле Море перед  оттъездом. Смотрим дипломы, грамоты, и даже письма от Президента благодарственные – за многолетний и добросовестный труд дояркой. Я читаю ей вслух – она сама не может, плохо видит.
Горюет:
- А вот на мою могилку прийти будет некому.
- Я приду, Лёля Моря.
- Но дак, хорошо бы.

...И вот, Саша провожает, то есть везёт меня на машине в Белово, на поезд до Москвы. Только отъехали  – налетел ветер, хлынул дождь! Плачет Сибирь, убивается, слезами умывается. Тут не один мой отъезд оплакивается, а вся наша неприкаянная жизнь!
A дальше Москва-Нью-Йорк, и опять этот сон:
Я в родной избушке, здесь всё по-старому. Смотрю из окошка в садик с ульями, на улице солнечно, и бревенчатые стены избёнки излучают тепло, как будто где-то там, в брёвнах, заложено и бьётся моё сердце.


Анна-Нина Коваленко.
2018