Гирта. бывш. путешествие на север. Глава 27

ПОСКОЛЬКУ В ДАННЫЙ МОМЕНТ Я РАБОТАЮ НАД 4-Й РЕДАКЦИЕЙ РОМАНА, АКТУАЛЬНАЯ И ПОЛНАЯ, РЕГУЛЯРНО ОБНОВЛЯЕМАЯ, ВЕРСИЯ ПО ССЫЛКАМ:
http://www.proza.ru/2019/08/24/972 и http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireon.shtml (тут с обложкой и фб2)

***

Глава 27. Падение  (Суббота, воскресенье)

***

Ровно в полдень затрещал, зазвонил неизвестно кем заведенный будильник. В комнате было холодно, форточка была открыта. В спальню принцессы Вероники, ту самую угловую комнату с высоким потолком, диваном, кроватью и столиком с цветами, вошла Регина Тинвег. Принесла огромный, совершенно невообразимых размеров, собранный из самых лучших, свежих цветов, букет. Нисколько не обращая внимания на Бориса Дорса, который резко укрылся одеялом, как лучшая подруга, весело кивнула нежащейся в объятиях нареченного герцогине, пристроила  букет в вазу на столе.
- Это от сэра Гонзолле, со всеми поздравлениями! – объяснила она, аккуратно расправляя цветы, и как бы между делом заметила – все спрашивают как ваше здоровье, что сказать им?
- Как я?! - поворачиваясь на бок, вытягивая руку, с гордостью откидывая голову, громко, весело и надменно ответила принцесса Вероника – перепила до тошноты, ударилась головой, порезала ножом жениха, упала с коня, сожгла на воротах прожектор, сбила полицейского. Помолвка удалась на «отлично»!
- Не все же только нашим мужчинам чудить! – припадая рядом с кроватью на колени, улыбнулась, протянула руки Регина Тинвег.
- А ну-ка иди сюда, ложись рядом! – со смехом схватила ее за руки, повлекла к себе на кровать, с силой потянула принцесса.
- Я бы с радостью моя леди! – с улыбкой ответила та, сопротивляясь ей – но, если я лягу к вам с сэром Дорсом, Вальтер меня прирежет.
- Ну тебя к черту, кокетка выискалась! А Модесту передай, что если это не с клумбы, то я благодарна ему за них – кивая на цветы, бросила принцесса Вероника, еще крепче схватила подругу за ладони, откинулась на спину, приласкалась к маркизу, что, совершенно не стесняясь фрейлины, но и не принимая никакого участия в их девичьей игре, с видом самого Герцога, которому можно все, обнял нареченную, ткнулся ей подбородком в длинные растрепанные волосы на ее затылке, гладя ладонями ее бедро и грудь, еще ближе привлек к себе.
- Принести вам кофе? Сэр Визра приготовил с корицей и перцем!  – лаская руки герцогини, заулыбалась Регина Тинвег. Принцесса прищурилась, заулыбалась ей в ответ.
- Принеси мои лекарство и одежду – немного подумав, ответила она, моментально переменив свой тон и приняв задумчивое выражение, попыталась отстраниться от жениха, но Борис Дорс еще крепче обхватил ее своими большими горячими ладонями, одной рукой за живот второй за шею, удержал ее, еще больше нахмурился в ответ. Его обнаженная грудь была забинтована. На плече белел шрам, похожий на давний прокол от стрелы.
Через неплотно прикрытую дверь гардеробной, из-за стены смежной с ней библиотеки слышался приглушенный говор голосов, тяжело и низко ударяли басовитые мелодичные ритмы. Барон Визра и остальные пили кофе, курили, слушали музыку, альбом какого-то популярного столичного коллектива.
Принцесса Вероника надменным взмахом ладони отстранила руку маркиза, резко села на постели. Накинув на обнаженные плечи одеяло, положив ногу на ногу, по привычке приняв гордый благородный вид, застывшим хмурым взглядом уставилась в окно на серое пасмурное небо. Протянув руку, нащупала на столике трубку, машинально закурила.
Когда вернулась Регина Тинвег с кофе, таблетками и стаканом воды, не глядя, запрокинув голову, горстью, приняла их. Самостоятельно одевшись в длинную темно-серую юбку и светлую, по виду столичную рубаху с пуговицами, которые она не потрудилась застегнуть на груди, села в кресло и, положив босые ноги одну на другую, накинув на плечи как плащ для тепла пелерину, глубоко вдохнула из своей трубки густой терпкий, отдающий кислым яблоком дым. Гордо вскинув голову, словно раздумывая, чего бы потребовать, бросила придирчивый, горделивый взгляд на все еще лежащего на кровати одетого в одну распахнутую, неподпоясанную ночную рубашку маркиза.
- Борис! – прищурившись, повела ступнями, демонстративно откинулась в кресле, выгнула спину, запрокинула голову, приказала она с какой-то вымученной, но при этом капризной высокомерно-игривой улыбкой – немедленно найдите мои туфли и чулки. Повелеваю вам принести их мне в зубах и на коленях!
Борис Дорс молча откинулся на спину на подушке, внимательно и тяжело уставился на невесту.
Пока в основном корпусе дворца еще просыпались похмельные герцогские гости, у дверей Малого, уже собралась компания неугомонной молодежи, чтобы пойти поиграть в парке, или заняться еще каким веселым делом. Какой-то нетрезвый вассал из герцогских гостей, назойливо пытался подняться наверх, поздравить нареченных с помолвкой, его пропустили гвардейцы, но остановили на лестнице Фарканто и лейтенант Кирка. А когда тот, проигнорировав предупреждение, попытался прорваться, молодой рыцарь без лишних слов выхватил нож и всадил пьянице в бедро немного выше колена. Сам же позвал пажа, чтобы помог отвести раненного в лазарет. Какие-то люди, по-видимому, друзья незадачливого пьяницы, пришли разбираться с ним за такое обхождение, но он вызвал их всех на кровавый поединок и они, погрозив еще, покричав, похватавшись для куража за эфесы мечей, через некоторое время ушли.
Во время чаепития случился еще один с виду забавный, но весьма неприятный инцидент. Пришел герцогский курьер, принес завернутую в гербовую бумагу, перевязанную черно-багрово-лиловой, цветов флага герцогства, лентой, запечатанную нетронутой почтовой печатью, посылку. Подарком оказался мяч для игры, на одной половине которого было написано «Гирта», а на второй нарисован карикатурный портрет Бориса Дорса. Как сообщил обескураженный фельдъегерь, бандероль пришла по почте сегодня утром и была подписана никому неизвестным анонимом. Принцесса Вероника посмеялась, повертела мяч в руках и отправила одного из своих рыцарей к капитану Форнолле, чтобы уточнил, кто присылает такие поздравления. Игрушку же распорядилась отнести в свой кабинет, положить недалеко от рабочего стола, но так, чтобы не болталась на видном месте.
После короткого чаепития, герцогиня покинула отдыхающих в гостиной друзей, сказала, что у нее дела. У дверей ее рабочего кабинета ее уже ждал курьер, что принес сводку о ходе прерванных помолвкой маневров, которые сейчас проводились в полях и лесу к юго-востоку от Гирты.
- Значит Рудольфа Горчета сэр Ринья назначил руководить колонной, которая послезавтра должна совершить ночной марш-бросок от Полигона до Елового Предместья. Он не смог организовать движение и часть людей осталось на Полигоне, чуть меньше половины… – слушала доклад, проговаривала вслух, собственноручно помечала на карте движение частей принцесса, когда Борис Дорс вошел в ее кабинет. Облаченная в строгую, глубокого темно-вишневого цвета с серебряной нитью по рукавам, мантию и длинное черное платье, в своих больших башмаках и вплетенной в снова аккуратно расчесанные волосы багровой лентой, она прохаживалась вокруг стола с картой города и окрестностей, листала папку, изучала актуальные донесения. От ее утреннего игривого настроя не осталось и следа, у нее снова был спокойный, властный и деловой вид.  Рыжая Лиза сидела за соседним столом, курила папиросу, быстро пробегала глазами какие-то документы. Двое молодых рыцарей - штабной и полковой офицеры, помогали ей в этом деле. Корн с придирчивостью юноши, которому первый раз доверили очень важное, по-настоящему взрослое, мужское дело, придирчиво осмотрел маркиза, идеально ли сидит мантия, затянуты ли портупея и ремень и, наконец, решив, что все в порядке, поклонился ему, отрапортовал, что он личный знаменосец леди-герцогини, а значит теперь и его, Бориса Дорса в том числе, и продемонстрировал знамя у стены. То самое с черным драконом на багровом поле, обхватившим лапами и хвостом золотой восьмиконечный крест.
Племянник епископа коротко кивнул, подошел к столу.
- Завтра, в понедельник, сэр Дуглас намерен провести смотр ополчения и дружин – диктовал, демонстрировал на карте, принцессе Веронике штабной офицер – это на поле перед крепостью Тальпасто, вот тут. Сборы были запланированы на сегодня, но ввиду праздника установленные сроки сорвались. Из-за задержки потребовался внеплановый подвоз материального обеспечения, и мэтр Вритте также был вынужден отозвать своих людей…
Закончив с диспозицией на юге, рыцарь, приступил к докладу о том, что в Сорне, Кирсте и на Сталелитейных, в пятницу и субботу были успешно проведены проверки арсеналов, отрядов территориальной обороны и сборы военнообязанных мужчин. Но опять же, в связи с помолвкой и отсутствием на местах высшего командного состава, что был приглашен на праздник во дворец, планы по совместным маневрам с бригадой Ринья срываются, и штабам теперь будет необходимо сдвигать графики и даты, чтобы собрать и вывести отряды с северного берега Керны на соединение с войсками маршала, когда те успешно форсируют реку. Сообщил, что по слободам и поселкам прошел дополнительный циркуляр с оповещением, чтобы ожидали новых мероприятий и были готовы к повторным сборам и дополнительным оперативным проверкам. 
- Подпиши – не глядя, протянула бумагу принцессе рыжая Лиза. Та молча, тоже не глядя, поставила под резолюцией свое факсимиле и вернула документ наперснице. С этой бумагой, поклонившись, ушел полковой офицер. Подошел второй служащий, отчитался о том, что, в связи с форс-мажорными обстоятельствами, координация перемещения войск нарушена, но в штабах активно проводится пересмотр маршрутов и количества задействованных в маневрах частей. Сообщил, что майор Гамотти и майор Вритте работают над этим и как только появится новая информация, они непременно доложат сэру Вильмонту с копией доклада для леди-герцогини. Откланявшись, тоже спешно покинул кабинет.
- Мэтр Вритте сейчас пьет кофе в вашей гостиной… – глядя на карту с пометками, с мрачной улыбкой напомнил маркиз.
- В нашей гостиной – пиная мяч в ноги нареченному, холодно поправила его принцесса Вероника – а сэр Гамотти лежит с похмелья в обнимку со своей собакой, потому что у его светской львицы болит голова и она не соизволила посетить нас вчера вечером.
- Мы окружены готовыми к бою частями… – глядя на карту, проигнорировав мяч, заметил Борис Дорс.
Она протянула ему локоть и заявила.
- Борис, прекратите ныть! Это просто плановые маневры. Вы мне уже надоели.
Маркиз нахмурился, коротко кивнул, галантно взял ее под руку и повел в библиотеку, где их уже ждали знакомые и друзья, отдыхающие после вчерашнего пиршества. Все расселись на диванах и низких креслах. Весело, со смехом, обсуждали герцогских гостей и недавние происшествия. Накурили так, что тяжелый пряный дым клубами вился в комнате, заслонял дневной свет. Ждали отбоя, когда наступит вечер, слушали музыку, играли в настольную игру, делились сплетнями.
- Слышали только что? Сэр Тальпасто и сэр Ринья устроили драку! – со смехом ворвался в библиотеку маленький веселый капитан Кроксен, сестра которого служила фрейлиной во дворце – сцепились в комнатах, ломали мебель! Стульями друг друга лупили! Продолжили со слугами и оруженосцами во дворе, сэр Дуглас с сэром Карлом били сэра Жоржа! Мы с мэтром Форнолле едва утихомирили их. Сэр Ринья уехал со своими, кричал, что не забудет, не простит!
- Вот как! – отмахнулась от его слов, безразлично ответила, принцесса Вероника.
- Забавно – кивнул, лукаво прищурился, согласился юный барон Визра.
Художник Гармазон нарисовал всех улыбающимися, усталыми, слегка растрепанными и радостными, сидящими за низким столом, заставленным фужерами и бутылками, с пепельницей полной бычков от папирос и трубочного пепла посредине.
Ближе к вечеру приехали, заглянули Август и Мария Прицци. Спросив у принцессы Вероники, можно ли войти, получив от нее вежливый утвердительный ответ, сели в кресла посреди зала, которые им тут же уступили Фарканто и юный барон Визра. Оценивающе оглядели всех присутствующих, улыбнулись. Принцесса Вероника подошла, подобрала полы своей мантии, села в кресло напротив них, собрала вокруг себя всех своих восторженных столь сиятельным явлением графа и графини девиц, с достоинством улыбнулась в ответ, завела куртуазную беседу.
Невыспавшийся, усталый Борис Дорс сидел в кресле у окна, приложив к разгоряченному лбу холодный эфес меча, делал лицо, как будто бы он не замечает и не понимает того, что происходит вокруг, не принимал участия в общении. Модест Гонзолле налил ему полный фужер крепкого и сказал, что тут наливают сколько угодно из самых лучших бутылок, а все потому что они в герцогском дворце.
- Спать иди уже! – сжав руку на ножнах, зло сверкнул на него глазами маркиз.
- Понял! – ничуть не обидевшись, с готовностью ответил барон и вышел из библиотеки. Покачиваясь с похмелья, пошел гулять в Большой дворец, теребить герцогских гостей.
- Наш подарок вам! – глядя на герцогиню пронзительными, немигающими глазами с улыбкой продемонстрировала принцессе большую коробку из лилового картона Мария Прицци – мы с Эмилией сшили специально для вас, Вероника!
Принцесса раскрыла коробку, достала из нее и надела на плечи великолепную просторную, расшитую по краю и левому плечу лиловыми и голубыми молниями, изготовленную из плотной, густого рубинового цвета от которого было не отвести глаз, ткани, накидку с тесемками украшенными серебряными кисточками. Девицы помогли ей оправить волосы, расправили ткань на плечах, умильно и восторженно заулыбались, сказали «Какая прелесть!».

***
 
Чуть позже заглянули барон Марк Тинвег с женой. Барон был при мече, своем пистолете и в легкой броне. На его напряженном лице читалась злая досада, как будто у него сорвалось какое-то очень важное и ответственное дело, но он все же поздравил нареченных, кивнул Борису Дорсу, с формальным поклоном поцеловал руку принцессе Веронике. Баронесса Тинвег обнялась с падчерицей как с сестрой, загадочно улыбнулась, сказала что желает увидеть ее комнаты, как они живут с мужем во дворце, и, спросив разрешения у герцогини, увлекла ее прочь из библиотеки. Зашел капитан Галько. Облаченный в нарядную парадную мантию и бригандину, при украшенной серебром портупее и мече, он принес депешу из штаба для майора Вритте. Когда предложили угощение, не отказался, присоединился к чаепитию. По его окончанию ушел вместе с майором и бароном Тинвегом.
Посидев еще немного, пожелав хорошего вечера, вскоре покинули библиотеку и Август и Мария Прицци. Устав, выключили музыку, постепенно разошлись по комнатам отдыхать и самые стойкие из гостей. Тех же, кто остался, по просьбе принцессы, отправила восвояси рыжая Лиза. Нареченные остались в библиотеке одни.
За окнами стало уже совсем темно. Пришли фрейлины, прибрались на столах и в комнате, убрали бутылки и пепельницы. Принесли поднос с горячими бутербродами, кофе и печеньем.
В зале было накурено. Пахло одеколоном, нечищеными трубками и пролитым на ковер спиртным. Когда все ушли, принцесса Вероника приглушила свет так, что в библиотеке стало как-то по-особенному сумрачно и тихо. За окнами стояло темное, едва подсвеченное фонарями на улицах города небо. Из коридоров и с нижних этажей через толстые, звукоизолированные стены и ковры не пробивалось ни голосов, ни шагов. Только за окнами, в городе, внизу, тяжело и умиротворяюще-медленно, били колокола, возвещали об идущей в храмах вечерней литургии.
На двери тихо щелкнул автоматический замок. Принцесса Вероника подошла к окну и, сжав кулак, рывком сорвала с себя накидку, которую ей подарили Прицци. Отшвырнула ее прочь от себя на спинку кресла. Подошла к столу, схватила почку папирос, оставленную рыжей Лизой, с силой закусила одну, закурила. Яростно затрясла спичкой, чтобы погасить, тяжело выдохнула дым.
- Борис, вы тоже можете идти! – обхватив правый локоть ладонью левой руки, ссутулившись, заявила она, глядя бешеными глазами на маркиза, что все также сидел в своем кресле. Тот поднялся, молча подошел к ней, взял под локоть, подвел к окну. Герцогиня легко, без всякой его помощи, запрыгнула на подоконник, села свесив ноги, отвернувшись от маркиза, уставилась в пасмурное ночное небо.
- Принесите мне рубашку, мою клетчатую – приказала она. Борис Дорс сходил в спальню и принес длинную фланелевую рубашку столичного фасона, которую принцесса накинула на плечи поверх своей хлопковой нижней рубахи, вместо снятой мантии, которую она тоже бросила к накидке.
С минуту оба молчали, угрюмо смотрели на темные крыши, огни окон и подсвеченные понизу яркими электрическими фонарями стены домов на центральных улицах и проспектах Гирты.
- Ненавижу Августа и Марию! И вас тоже Борис вместе с ними! От вас несет их одеколоном. Как от всей этой вашей вонючей Гирты! – внезапно обернувшись к нареченному, с вызовом глядя ему в глаза, вскинула голову, с хрустом сжала зубы, заявила принцесса Вероника. Она могла бы заплакать, но холодная, яростная ненависть была сильнее обиды. Борис Дорс коротко кивнул, взял ее за ладонь, пожал ее в знак поддержки.
- Они обидели вас? – начиная сердиться на то, что она опять ему ничего не говорит, крепко сжал ее руку, уставился ей в глаза, спросил маркиз – убили ваших близких? Сожгли их в доме? Затоптали конями? Закололи как скот для развлечения?
От этих непривычных слов ответной агрессии, принцесса устыдилась своей надменности.
- Нет – тихо ответила она, отвернувшись от маркиза, поджала локти, скрестила руки на груди. По всему было видно, как ее тяготит та страшная, унизительная тайна, какая неизгладимым шрамом навсегда ложится на сердце, после неисправимой, проявленной в самый ответственный момент слабости, позволив которую, сам уже никогда не сможешь себя простить.
Маркиз ждал. 
– Он предложил мне сыграть в шахматы… - наконец, не выдержав, произнесла принцесса – я ненавижу его… я ненавижу себя! Это как… Я не рассказывала даже на исповеди…
Она подняла на маркиза полные мольбы и отчаяния глаза. Тот нахмурился, положил ладонь на эфес.
- В шахматы? – в его голосе проскользнули угроза и отвращение.
- Да, Борис, в шахматы. Дайте мне мой меч – попросила принцесса, решившись. Ледяные, отстраненные нотки презрения проскользнули в ее голосе, как будто она снова видела себя со стороны, и так ей было легче говорить. От ее усталости не осталось и следа. На ее лице было снова то тревожное, исступленное выражение, с которым она разговаривала с маркизом, когда никто не было рядом и они оставались наедине.
Борис Дорс нашел и принес ее черные лакированные ножны с изогнутым мечом, дал ей в руки. Принцесса Вероника положила их себе на колени, ухватилась за них, наверное, только для того, чтобы во время рассказа не держаться за маркиза.
- Это случилось полгода назад… Я тогда только приехала в Гирту. Первые два дня я провела здесь, во дворце, потом был тот самый прием, где мы с вами увиделись. С салютом, с танцами, с парадом, с почетным караулом, с прекрасными дамами и галантными рыцарями... А потом Август и Мария пригласили меня к себе. Они приезжали навестить меня в Столицу, гостили у нас… Я постоянно видела их, такими добрыми, благочестивыми и приветливыми… Я была тогда наивной восторженной девчонкой, которой все казалось детской игрой, такой же напыщенной безмозглой дурой, как Элла. Я видела рыцарей, латы, лошадей, знамена и не знала, что здесь убивают по-настоящему, что здесь все совсем не так как в Столице… Не понимала чего может стоить даже одно неаккуратно брошенное слово, или какое-нибудь совершенное сдуру действие. Я даже и думать не могла, что все эти рассказы, намеки с улыбками о казнях, о расправах, что все это на самом деле, что это совсем не шутки и не страшилки. В тот день у Августа был маленький банкет, как он всегда устраивает для своих соратников и старшин. За столом на террасе собрались его близкие друзья с женами, Мария и Эмилия с Кристофом, Вольфганг с Викторией, Марк с Астрой, Вальтер с Региной. Акселя и Лизу не пустили. Они проводили меня до ворот и поехали обратно во дворец. Я осталась одна с этими людьми… Я тогда не знала никого из них, кроме Августа и Марии и мне стало страшно: у них всех были жестокие хищные лица и все смотрели на меня, как будто ждали то меня чего-то важного, оценивали. А потом привели какого-то человека. Сбили с него кандалы, бросили перед ним нож. Один из гостей Августа поднялся из-за стола и, когда тот поднял с пола нож, подошел к нему. Они начали драться, порезали друг друга, оба были в крови. Но рыцарь победил и когда его противник, который дрался как загнанный в угол дикий зверь, ослаб, подошел к нему и, подтащив к столу, к моему креслу, несколько раз с силой вонзил свой нож ему в грудь. Меня колотило.
Борис Дорс стоял рядом, молча слушал. Он закурил папиросу и, вдохнув дым, долго держал его во рту, словно тот помогал ему лучше понимать, о чем идет речь. Глаза принцессы яростно сверкнули, лицо исказилось, стало напряженным и волнительным, словно тяжелые воспоминания пережитого взбудоражили ее сердце, пробудили в ней страшные впечатления первой увиденной так близко, хлещущей из открытой смертельной раны, крови.
- Я никогда не чувствовала такого возбуждения, такой распирающей ярости, такой похоти, такой ненависти, такой силы… Это было низко, страшно и восхитительно одновременно. Как будто он убил специально для меня, омыл мои ноги этой нечестивой идоложертвенной кровью. Я хотела, чтобы он подошел ко мне, схватил меня этими окровавленными руками за лицо, чтобы взял меня прямо там, при всех, на столе, потому что он сражался ради меня, ради меня пролил свою кровь, пробил сердце этого человека. Он преклонил передо мной колено и смотрел на меня, так бешено, страшно и покорно одновременно, а я была так ошеломлена случившимся и уже была готова встать ему навстречу, обхватить его голову, отдаться ему, но Август прищурился, как будто прочел мои мысли. Он удержал меня за руку, а к победившему вышла его жена и, поднеся ему чашу из которой он выпил, отвела в сторону на скамейку, где достала из своей сумки бинт и жгут и начала перевязывать его раны, как будто все это было в порядке вещей. Труп унесли, трапеза продолжалась, как будто ничего и не случилось. А потом Август предложил мне прогуляться с ним по саду. Он взял меня под локоть, поймал за пальцы. Мы обошли дом, прошлись по дорожкам, говорили о чем-то несущественном, а когда я спросила его, что за человек это был, тот, которого убили, он ответил, что это был мой верноподданный и предложил сыграть в шахматы у себя в кабинете. Я не могла отказать ему, вы же знаете Августа, Борис. Никто не может ни в чем отказать ему в Гирте… Быть может только ваш дядя и вы... Он привел меня в угловую комнату с высокими окнами, бордовыми портьерами и большим зеленым, низким и мягким диваном, на котором ровно посредине уже стояла шахматная доска с расставленными фигурами. Я никогда не видела таких: одни были красными, как будто облитыми свежей кровью и другие лиловыми, как закатное небо. Август налил мне в фужер ликера и передал мне напиток, не тронув моей руки, словно нарочно избегая прикосновения. В кабинете было очень тепло и душно, за окнами уже стояла ночь. Мы сели по разные стороны этого мягкого низкого дивана. Сделали первые ходы. Сидеть вполоборота было неудобно, я вытянула ноги и он тоже вытянул свои. Я чувствовала, что сейчас он коснется меня своей ногой, голенью о голень, как это всегда бывает между женщиной и мужчиной… Мне было жарко, я хотела раздеться, распахнуть рубаху, чтобы он видел мою обнаженную грудь, чтобы он встал, подошел, взял меня в свои горячие стальные руки, опрокинул вниз головой на этот диван  лег сверху, забрал мою душу и мое тело, которые теперь принадлежали только ему, как и вся остальная Гирта. Но он только смотрел на меня своими пылающими глазами, чуть улыбался, нарочно ждал, чтобы я сама отдалась ему первой. Играл со мной, изводил меня, поводил ногой, как бы невзначай показывая, чтобы я сама потерлась об его колено, коснулась себя рукой, распахнула свою одежду…
Борис Дорс напрягся, его ладонь с хрустом сжалась в кулак, лицо исказилось, стало особенно мрачным, хмурым и злым. Но он промолчал, не сказал ни слова, не перебил, продолжил слушать рассказ герцогини.
- Я была уже готова, я желала всем телом, чтобы он взял меня, и была готова сделать этот шаг первой, но он играл со мной, смотрел на меня, жег своим взглядом, как демон. Я видела в тот день зверя и человека. Глупого яростного зверя убитого умелым, сильным, ловким и хитрым человеком, а теперь увидела Августа, демона, который правит этими людьми. Демона, что сильнее, страшнее и умнее и зверя и человека. У него были страшные беспощадные глаза того, кто убивает душу. И он хотел, чтобы я сама убила себя, сама отдалась ему без остатка, сама шагнула в эту бездну. Он говорил веско и с достоинством, как будто ничего и не происходило, чуть улыбался нашей беседе, и когда я была уже вся изошла в исступлении, извелась, изъерзалась и уже хотела приоткрыть свою грудь как будто мне совсем жарко так, чтобы он ее увидел, коснулся ее рукой, привлек меня к себе, он поставил мне мат и, поднявшись с дивана, сказал, что уже много времени, что пора спасть и Мария, должно быть, уже приготовила для меня комнату и постель. Я тогда еще даже подумала, что это я слишком много выпила, хотя и не пила почти вовсе, и все это духота и какие-то ароматические курения… Август проводил меня в назначенную мне комнату. Там была просторная, укрытая атласным лиловым покрывалом постель. В зале было прохладно и на столах, на полу и по углам стояло множество похожих на свечи беспроводных светильников. Пришли жена Августа и его дочь. Мария и Эмилия. Там, в Столице мне не казалось это странным, но после всего что случилось сегодня мне стало страшно. Мария выглядит намного моложе Эмилии, хотя ей очень много лет, но вы сами знаете, Борис кто она. Она сказала, что поможет мне умыться. Мы разговорились, болтали как будто ни о чем. Мария заметила, что я сутулюсь и сказала, что сделает мне массаж. Раздела и уложила меня на постель. У нее были ледяные и очень сильные руки, но с каждым ее движением я чувствовала, как мое тело как будто охватывает какой-то ветреный раскаленный огонь. Как будто бы они вдохнула в меня новую жизнь. Мне почувствовалось, что у меня снова свои ноги. Мои, собственные такие настоящие, легкие и живые. Я лежала и не могла пошевелиться, потому что меня никогда не касались такие руки: холодные, как будто мертвые, беспощадные, властные и сильные… Она могла бы переломать мне все кости, могла бы с легкостью меня задушить, и я бы ничего не могла с ней сделать. Но вскоре я поняла, что она не разминает меня, а через кожу и мышцы проверяет мои органы, суставы и сочленения. С интересом препарирующего диковинное животное хирурга или натуралиста исследует мои искусственные руку, ноги и спину. Выправляет кости и мышцы, как будто натирает дорогое серебряное блюдо, которое потом понесет к гостям к столу полным еды. А потом пришел Август, встал передо мной рядом с постелью. Я лежала на кровати на животе без одежды и хотела укрыться, но Мария удержала меня. «Выйди» - властно сказал Август дочери, и Эмилия с поклоном оставила нас втроем. Я подумала, что вот оно, сейчас они оба возьмут меня на этом просторном ложе с лиловым атласным покрывалом как игрушку, будут делать со мной, что им захочется, наслаждаться мной как вином из бутылки, выпьют меня до дна, сожгут своим огненным ветром. И мне так хотелось чтобы они сделали это со мной, и осталось только протянуть с кровати руку, открыть рот, выгнуться, чтобы Мария положила на меня сзади свои ледяные мягкие ладони, но Август не проявил ко мне никакого интереса. Он обошел постель, коснулся рукой плеча Марии и холодно, без всякого участия, спросил «Как она тебе?». «То, что нужно» - ответила она ему - «почти как настоящая. Смотри, какие у нее волосы, вот седая прядь, чуть секущиеся концы». Она взяла в руки мои растрепанные волосы, начала пропускать их сквозь пальцы, демонстрируя ему, «И шрам, как будто она хотела порезать себе вены, но не хватило смелости пораниться глубоко. Вот эти короткие, нанесенные неверной боязливой рукой, сужающиеся следы» - она чуть улыбнулась, взяла мою правую руку, продемонстрировала вот эти мои шрамы. «Она крепкая и молодая, но во всем ее облике напряжение, на ее лице отпечаток тщательно скрываемой истерии. Она как настоящая, она похожа, в нее веришь» и спросила с улыбкой: «кому из мужчин Гирты ты отдашь ее?». «Никому. Оставлю себе» - заглянув ей в глаза, ответил он и, приласкав жену за шею, коснувшись ладонью ее щеки, сказал – «все я спать». Они улыбались друг другу так, как будто собрались напоследок запустить в меня свои беспощадные стальные руки с острыми пальцами, выпить мою кровь, сожрать мое сердце, разорвать меня на этом холодном атласном ложе на куски. У них были неумолимые пылающие глаза, они так смотрели друг на друга, как тигр на змею и змея на тигра. Страшно, тяжело, непреклонно, как будто бы весь мир горел вокруг них, но им обоим не было до этого совершенно никакого дела. Мне хотелось плакать от обиды и бессилия: как же жестоко обошлись со мной эти люди, которых я мнила своими добрыми друзьями и единственными заступниками здесь, в Гирте. Какими абсолютно чуждыми, страшными и лишенными всякого сострадания и снисхождения открылись мне те, с кем мне теперь предстояло жить здесь и на кого мне теперь предстояло рассчитывать. Как они переломали меня, прямо так сходу об колено, как бесчеловечно поступили! Август ушел, вернулась Эмилия. Мне стало так страшно, холодно и одиноко, что я заплакала в голос, но Мария смягчилась, обняла меня, приласкала к себе, сказала – «плачь пока можешь, пока у тебя есть слезы, пока не очерствело твое сердце, пока душа не закостенела во лжи». У нее были такие печальные и скорбные глаза, такие нежные и заботливые руки, как будто они искали чтобы приласкать родных сыновей и дочерей, но не находили их. Мне стало настолько жаль ее, настолько стыдно перед ней, что я извинилась и перестала плакать. Она печально кивнула в ответ, посадила меня на кровать рядом со своей дочерью, села рядом, обняла как родная мать, начала расчесывать. Вначале меня, потом Эмилию. Закончив, уложила меня в постель и потушила свет. Они с Эмилией ушли. Я была ошеломлена всем случившимся. Я хотела одеться покинуть этот дом, уехать из Гирты прочь, забыться и никогда не вспоминать о том, что со мной случилось, но не нашла ни халата, ни обуви, ни своей одежды. Я подошла к двери, но на ней не было никакой защелки и ее нельзя было запереть. Ночью дул сильный ветер. Шумно раскачивал деревья в саду, стучал водосточной трубой. А потом пришла Эмилия. В белом платье с беспроводным светильником в руках, как призрак. До этого она все время молчала, только улыбалась. Я чувствовала, что что-то не так, но думала так положено, а теперь она заговорила со мной, и я поняла, что она самая настоящая сумасшедшая. Она пожаловалась, что Август отправил по делам ее Кристофа, что луна бьет в окно, и ей страшно одной в ветреной темноте. Я понимала, что она умалишенная, но не знала, что сказать, чтобы не напугать ее еще больше или не разозлить. Она погасила свою свечу, легла на мою постель, сложила свои длинные костлявые руки на груди и попросила ее согреть, а когда я легла рядом, укрыла одеялом, обняла ее, она тут же потеряла сознание, впала в забытье... Она почти не дышала, была такой худой, холодной и жесткой, что мне казалось, что рядом со мной лежит окоченевший костлявый труп, мне было страшно уснуть, я боялась, что она проснется и задушит меня во сне. А когда все-таки от усталости на секунду прикрыла глаза, то проснулась от того, что она обнимала меня своими страшными холодными руками, через кожу которых в лунном свете, что пробивался в окно, просвечивали кости и вены… Какой же я была наивной дурой! А я еще с гордостью предвкушала, как я приеду и буду в Гирте умнее, красивее, образованнее всех! И вот так Прицци научили меня, кто здесь главный, чего я на самом деле стою и где мое место…
Принцесса гордо расправила плечи и закурила очередную папиросу, которые принес от кофейного столика и оставил на подоконнике маркиз. Вдохнула тяжело и шумно, словно пытаясь выкурить ее за один раз. Длинной узкой и такой же долгой струей выдохнула дым, энергично спрыгнула с подоконника, обхватила маркиза за плечи, прижалась к нему изо всех сил.
Борис Дорс взял ее за ладонь обеими руками, глядя в окно, нахмурившись,  молчал минуту или две, потом заглянул ей в глаза, посмотрел проникновенно и смело.
- Август совершил то, что совершил. Он не оскорбил вас, не коснулся. Вам не за что его винить, кроме как в своих собственных неопытности и самоуверенности.
Ослепленная тревожными воспоминаниями и обидой принцесса Вероника не сразу осознала смысл сказанного им. Она ожидала что он начнет утешать ее или жалеть, осудит графа, оскорбит его за глаза, в запале пообещает вызвать на поединок или убить, но он сказал совсем не те слова, которые она хотела от него слышать и это ее разозлило. Ее глаза яростно сверкнули, она попыталась вырвать руку из его ладоней, но он еще крепче сжал ее пальцы, не дал ей освободиться.
- Борис! – прошипела она, тяжело выдохнула, отстранилась от маркиза, но моментально подавила в себе эту вспышку злобы и уже без всякой обиды или ненависти в глоссе спокойно велела – отпустите.
Борис Дорс отпустил ее. Она повернулась к нему боком, облокотилась о подоконник и выгнула спину. Сжала губы, прокатила за щекой языком. В ее темных глазах плясали яростные огоньки.
- Значит я дура, а Август молодец – рассудила она, подумав некоторое короткое время.
- Вы моя нареченная и леди-герцогиня Гирты – ответил ей Борис Дорс, внимательно глядя ей в глаза, ожидая, что она скажет в ответ.
- А вы льстец, маркиз! – заметила она с холодной презрительной насмешкой.
- Если вы желаете сатисфакции за все то, что он вам причинил – отвернулся, бросил как бы невзначай Борис Дорс и, тут же снова резко развернувшись к герцогине, глядя на нее серьезно, уверенно и проникновенно, склонившись к ее лицу, опустив голос до тяжелого хриплого рыка, веско прибавил – то, как по мне, сейчас этому еще не время, моя леди.
Принцесса Вероника насторожилась. Долгим и внимательным взглядом заглянула ему в глаза в ответ. Выражение ее лица стало спокойным и даже немного веселым, как могло бы показаться со стороны. Борис Дорс коснулся ее пальцев, свел их со своими. Она ответила его прикосновению, чуть-чуть, только наметив жест, пожала их в ответ.
- Вот как. Значит позже, говорите – переспросила она его низким тихим голосом после некоторых размышлений. Он еще раз пожал ее пальцы в знак согласия с ней. Она подняла голову, уставилась ему в лицо, глядя ему в глаза уже совсем другим взглядом: лукавым, страшным в своей готовности пожрать его без остатка, полным ненасытного алчного обожания и удовлетворения. Точно таким же, каким, держа ее за руку, смотрел на нее сейчас и сам маркиз. Она прильнула подбородком к его груди, запрокинула голову, любуясь его обликом, наслаждаясь им. Еще крепче сжала его руки. Ее пальцы дрожали, ее колотило: сейчас ей открылись все его чувства и мысли, все его чаяния и движения его души. И, ощущая с ним это абсолютное демоническое единство, эту богомерзкую радость от близости мужчины, готового разделить с ней любую самую страшную тайну, пойти вместе с ней и ради нее на самое жестокое и вероломное дело, она едва сдерживала торжествующую, исполненную кровожадного ликования улыбку. Недобрые, жестокие мысли раскаленной черно-багровой бурей волновали ее сердце.

***

Уже поздно вечером, когда совершив прогулку по герцогскому парку и дворцу, успокоившись, маркиз вернулся в спальню принцессы Вероники, он обнаружил, что там полностью выключен свет, а сама герцогиня лежит на кровати в одежде, сложив руки на груди. Ее глаза были прикрыты, на лице застыло печальное безвольное выражение. Слезы текли по щекам, оставляя блестящие в тусклом ночном зареве бороздки на ее лице. Борис Дорс сел на кровать рядом с ней, коснулся ее руки. Она не ответила прикосновением, лишь чуть повернула к нему голову, безразлично посмотрела на маркиза.
Толстые стены не пропускали звуков шагов снаружи в коридоре. В комнатах было тихо, только через неплотно закрытое окно доносились далекие звуки ночных улиц и легкий шелест ветра. Держа ладонь поверх руки герцогини, маркиз чувствовал как тяжело и аритмично бьется ее сердце.
- Вы вернулись, Борис… - прошептала она тяжело и хрипло, как будто весь вечер курила – я думала вы обиделись, совсем ушли…
- Ходил прогуляться, смотрел дворец – смутившись очередной перемены ее настроения, понизив голос, ответил он ей.
Она тяжело и мучительно вздохнула и, закрыв глаза, откинулась на подушке, попыталась улыбнуться. Проговорила тихо и медленно, словно не могла молчать, но при этом не хотела и говорить.
- Завтра воскресенье, исповедь, а я не читала канона, не постилась… Раньше я пыталась составлять списки за кого молиться, вышла целая книга. Вон тетрадка лежит. Вы там тоже были.
- И я поминал вас. Каждый раз на литургии – держа ее за ладонь обеими руками, ответил маркиз – ничего что не постились, причаститесь в следующее воскресенье. Кстати, мой небесный заступник Иоанн Креститель. Когда я молюсь, я чувствую, что он меня слышит. И вы молитесь, если есть силы.
- А я не знаю, кто мой небесный заступник и есть ли он вообще – прошептала одними губами, слабым голосом ответила принцесса - я даже не уверена, быть может, та девочка уже много лет как мертва… Похоронена где-нибудь, лежит тихо под деревом у холодной реки, потому что самоубийц не пускают ни в ад, ни на небо. А я просто гибрид, слепленный из кремнийорганической синтетики и реплицированных биоактивных компонентов, мне вложили в голову ее память и соврали, что я это она и есть... Вы думаете, что я это та самая Стефания, а я всего лишь безымянное изделие с номером и серийным кодом, в меня вставлен предохранитель и, когда я выполню все поставленные задачи, меня просто выключат и разрежут на материалы для других машин... Не знаю, есть ли у автоматов души, попадают ли они в рай, или просто засыпают навсегда, как будто погасили свет…. Я как-то спрашивала у Хельги. Она сказала, что никто из них не знает этого. У них не было Христа, как  у нас, чтобы бы пришел и заверил их, что они тоже могут спастись. И они даже не могут рассчитать, есть ли для них что-то за гранью этого печального серого мира, что их ждет после смерти, на той стороне. Это же самое страшное, что может быть… У них есть только надежда, что Господь Бог по делам их, смилостивится и над ними, примет в свое Царствие. Кем они станут там? Как мы, или, как Его помощники, ангелы небесные?
Борис Дорс чуть улыбнулся, чтобы ее приободрить, коснулся пальцами ее лба, провел по щеке, по плечу и правой руке.
- Многие женщины в Гирте желали бы себе такое тело – сказал он ей – вы не состаритесь, не согнетесь с годами, не превратитесь в дряхлую охающую перечницу. У вас не ослабнут глаза, не выпадут волосы и зубы, не сморщится, не высохнет кожа…
- Борис, какой же вы циник! – покачала головой принцесса Вероника.
- Знаете, моя леди – пожимая ее пальцы, заглядывая ей в глаза, спокойной и сурово заверил ее маркиз – когда пытаются проломить голову, я бы предпочел вместо кости композитную пластину – он взял в руки ее волосы, начал пропускать пряди между пальцев, со старанием прощупывать их – они настоящие? Давайте я вас пощекочу, вам станет легче.
- Какой же вы дурак Борис! Прекратите! – отмахнулась, резко перевернулась на бок, сжалась в комок, поджала локти и колени, пытаясь спрятать ребра от его цепких пальцев, уже в голос, засмеялась герцогиня.
Уже стояла глубокая ночь. Борис Дорс не спал. Заложив руку за голову, смотрел на темные росчерки рам на белом потолке. Принцесса Вероника лежала рядом с ним, ее дыхание было тяжелым и порывистым, на хмуром лице застыло мрачное и напряженное, как будто она просто закрыла глаза и задумалась о чем-то серьезном, холодное выражение. Приняв свои лекарства, она забылась страшным беспробудным сном и, обнимая ее, маркиз даже через ночную рубашку чувствовал неприятный липкий и влажный жар ее неподвижного горячего тела. Тяжелые мысли о недавнем разговоре медленно плыли в его голове. Окончательно напрягшись от этого соседства, он отстранился от принцессы, отодвинулся к краю кровати, но она тихо и горестно застонала, протянула к нему руки, ухватилась за него, уперлась лбом в его подбородок, прижалась щекой к его груди. Борис Дорс хотел оттолкнуть ее, но почувствовал ее слезы на своей одежде. Он тяжело вздохнул, обнял ее, поцеловал в лоб, как можно более бережно привлек к себе. Она так и не проснулась, но перестала плакать, еще крепче ухватилась за маркиза, прильнула к нему всем телом, как будто пытаясь согреться.

***

Утром в воскресенье были в храме, ездили в собор Иоанна Крестителя. Маркиз Дорс стоял рядом с принцессой Вероникой. Чуть позади, по левую руку от маркиза, стоял его сын. Первый раз, за много лет они оба присутствовали на службе в качестве прихожан, а не помощников при алтаре.
За спиной маркиза выстроились рыцари из свиты герцогини: Корн, князь Мунзе, капитан Кроксен, трезвый Модест Гонзолле, Рейн Тинкала, Фарканто, лейтенант Кирка и многие другие. Как и другие мужчины, в руках маркиз держал меч, тяжелым взглядом смотрел на открытые царские врата, стоял молча и неподвижно. Его пальцы крепко сжимались на эфесе. Холодное и грозное неудержимое стремление читалось на его застывшем в готовности исполнить любую, даже самую страшную, Божью волю, мрачном лице. Глаза были прищурены и, казалось, что вот-вот и из них польются тяжелые и раскаленные слезы духовного волнения. Чувства той обжигающей сопричастности к величайшему таинству литургии, служения самому Творцу Господу Богу, что выше и страшнее всех мирских тайн, клятв, проклятий и сиюминутных человеческих устремлений, могущественней всех армий и держав мира, всех демонов и стихий, величественнее славных рыцарей и героев прошлых лет, властьимущих и королей.
- Господь Иисус Христос, сын Божий, помилуй меня грешного… - сжал зубы, упрямо опустил голову, чтобы скрыть от герцогини и окружающих эти страшные слезы, сделал вид, что он утирает указательным пальцем нос, смущенно поджал плечи, маркиз.
- Как будто навсегда покидаем родной дом… – выйдя из храма, перекрестившись на темный высокий фасад собора, на облик Спасителя, задумчиво и печально сказал Борис Дорс своему сыну – теперь мы не монахи. Закончилась мирная жизнь. Господь назначил нам иное служение.
Тот молча кивнул в ответ.

***

После литургии, по возвращению во дворец, маркиз с принцессой отдыхали под соснами в просторной каменной беседке в западной части герцогского парка на краю скалы. Облаченная в холодно-белое платье, снежно белую мантию, багровые перчатки с накладными человеческими ногтями и длинный алый шарф, с подкрашенной в багровый цвет длинной челкой и в своем алом узком платке, герцогиня выглядела сегодня особенно грозно и торжественно. Поднявшись в высокую круглую, сложенную из серых гранитных блоков беседку первым, маркиз смахнул с широкой массивной, идущей по периметру круглого строения скамейки опавшие листья и пыль, подстелил свой плащ, чтобы принцесса не испачкала своих одежд. Герцогиня села вполоборота, положила локоть на широкий парапет, с благосклонным безразличием наблюдала, как на поляне играет молодежь, весело проводит свободный от несения службы воскресный день.
Над Гиртой стояло серое пасмурное небо. Было прохладно. Желтым покровом лежала на пологих гранитных камнях опавшая хвоя. Высокие сосны огораживали поляну рядом с большим плоским камнем, на котором стояла беседка. Парни и девицы, кто принеся из дворца складные стулья, кто просто подстелив плащи, сидели на траве. Многие молодые женщины были с маленькими детьми. Подошла девушка четырнадцати лет, принесла герцогине, продемонстрировала кошачий расплод в выложенной мягкой тряпочкой корзинке. Серо-зеленые полосатые котята широко разевали клыкастые рты, с урчанием мяукали, задирали, тянули головы к людям, обхватывали лапами друг друга за шеи, боролись, точь-в-точь как юноши на поляне на траве. Принцесса Вероника заглянула в корзинку, чуть улыбнулась, почесала пальцем их мохнатые шейки.
В дальнем конце поляны собрались парни кто постарше, принесли цветные шерстяные повязки на кулаки, разбились на команды, собрались развлекать потешным боем девиц. Позвали Елисея Дорса, что лежал, откинувшись на спину рядом с Эвилиной Тальпасто на своем плаще, держал ее ладонью за колено. Положив на плечо ножны с мечом, отобранные у молодого маркиза, подогнув ногу, юная графиня сидела рядом с ним, то и дело поправляла длинные волосы, которые задувал ей в глаза ветер, улыбалась как ребенок радостно и непосредственно. Услышав что его зовут, юный маркиз встал, схватил за козырек, рывком нахлобучил ей на глаза ее модную столичную кепку и пошел к остальным.
- Мне снился сон – глядя на молодежь, неподвижным взглядом, отрешенно произнесла принцесса Вероника, когда девушка с корзинкой ушла, и они с маркизом снова остались в беседке одни – поднявшие головы, кусающие друг друга, шипящие черные змеи. Они извивались, готовые ужалить, произносили имена Господа Бога Отца, Иисуса Христа, Его Сына и Святого Духа. Славили их.
Борис Дорс задумался, ничего не ответил ей. Над крышами Гирты за их спинами, над куполами храмов, рекой и заливом стояло серое пасмурное небо. Поднимался ветер, шелестел ветвями сосен в вышине.

***

Вечером, после прогулки и раннего ужина принцесса и маркиз, снова отправив всех вон, остались вдвоем в библиотеке одни. Смотрели на пронзительный рыжий закат за окнами, курили, пили легкий ароматный коктейль. Между ними на столе лежали многочисленные, вынутые из шкафов, раскрытые книги. Борис Дорс был облачен в темно-зеленую рубаху с серебром и широкие черные штаны. Принцесса Вероника в длинное, пронзительно-белое как снег платье и свою голубую мантию с льдистыми морозными узорами на плечах и груди. В ее распущенные темные, слегка растрепанные волосы снова была вплетена алая, украшенная серебряными магическими письменами, алая лента, а на плечах была накидка, которую ей подарили граф и графиня Прицци в честь их помолвки с маркизом.
- Борис – весело обратилась принцесса, демонстрируя коробку с шахматами на столе – вот они, те самые, о которых мы вчера говорили. Я спросила у Августа, показать вам их.
Маркиз открыл коробку, аккуратно расставил фигуры на доске. Первый набор был покрыт багровой блестящей глазурью, как будто залит кровью. Король был безликой, сужающейся кверху, геометрически идеальной шестигранной колонной, королева – обнаженной волчьей ведьмой с распущенными длинными волосами и в ожерельях из человеческих костей. Офицеры колдунами с книгами и ритуальными посохами, всадники многоголовыми волчьими вожаками, ладьи похожими на чудовищ с щупальцами и шестернями машинами, пешки солдатами-людьми. Другой набор был лиловым, отливающим призрачными ночными оттенками. Король был колокольней храма, похожей на Собор Последних Дней. Королева змеей, офицеры священниками с крестами и мечами, кони всадниками-рыцарями, ладьи чудовищами-машинами, пешки также солдатами с топорами, щитами, луками и пиками.
- Как вам? – лукаво прищурилась, выдохнула дым принцесса Вероника – Август сказал, что готов нам их подарить.
- И в тот раз он играл не за волков, разумеется – разглядывая фигурку королевы, изогнувшейся рогатой лиловой змеи, уточнил Борис Дорс.
- Я была пьяна и не помню – тем же веселым беззаботным тоном, со смехом ответила герцогиня.
- Это мы с дядей – беря в руки офицеров-священников, улыбнулся, принимая правила игры, задумчиво подметил он, поставил их на место и указал на королеву – а самая сильная фигура у него все-таки Мария.
- Борис, вы зануда! – картинно обиделась, отвернулась, принцесса Вероника – хотите, надену те ожерелья, которые вы мне подарили, стану вашей волчьей ведьмой?
- Он уже поставил вам мат в прошлый раз.
- Второй раз не сумеет – ответила та, напрягла лицо, с намеком скривила губы в наигранной, зловещей и жестокой улыбке.

***




***

Принц Ральф проснулся. В большой бетонной комнате было холодно. Полукруглое каменное окном под самым высоким потолком как в тюрьме, было раскрыто. Бетонная заглушка, что еще вчера утром, когда принц приехал в этот дом с Патриком Эрсином, заслоняла его, исчезла. Голова была ясной и чистой. Тяжелое похмелье, оставленное вчерашними крепкими наркотически напитками, которыми поил его Поверенный маршала Ринья, отступило. Свежий прохладный ветер задувал с поля, приносил вечернюю сырость, запахи дороги и леса, смешивал их с дымящимися в чашах терпкими, пьянящими как опиум, затуманивающими сознание своими ритуальными ароматами курениями. Огненно-рыжие и закатно-голубые газовые драпировки на голых, серых, бетонных стенах и пустынный интерьер просторной залы как-то внезапно напомнили принцу о далеких землях и отвратительных языческих зиккуратах, в которых опьяненные тяжелыми наркотиками рабы-жрецы возжигают свой нечестивый голубой огонь перед алтарями и статуями Богини, застывшими в своей идеальной, математически выверенной, рассчитанной сложным машинным, почти что демоническим алгоритмом, мерцающей неоновым обликом, нечестивой красоте. По заранее рассчитанным гороскопам поджигают друг друга и кружатся в страшном танце, принося себя в ее страшную и безумную жертву…
Принц Ральф поежился, вспоминая тот звенящий треск ритуальных металлических барабанов, эти чудовищные церемонии и до сих пор стоящие в его ушах исполненные боли и отчаяния, многократно усиленные эхом и динамиками, пронзительно отдающие под озаренными неоном сводами, истошные крики. Здесь, в зале, тоже стоял алтарь: такой же как и в том подземелье, где он впервые увидел Йекти, похожий одновременно на низкий языческий жертвенник для расчленения людей и животных и просторную, но жесткую, лишь слегка укрытую толстым асбестовым, или еще каким несгораемым покровом, постель.
Шлейфы легкого газового балдахина стелились по полу. Тонкие, прозрачные, легкие как паутина ткани, укрывали переплетенные в любовной ласке полностью обнаженные тела - принца и его любовницы, женщины-змеи. Ее волосы обвивались вокруг могучего торса, плеч и бедер юного герцога, длинные, роскошные, идеально гладкие и чистые, каких не бывает у обычных смертных женщин. Длинный-предлинный, крепкий и массивный, упругий, как и большая персиково-оранжевая грудь демонессы, чешуйчатый хвост крепко обвивал тело наследника Гирты, сонно щекотал его своим горячим и крепким, налитым кровью кончиком сзади, ниже пояса, как будто живя своей собственной жизнью.
Патрик Эрсин в одной прозрачной накинутой на голое тело тоге, раздвинув драпировки, тихо шлепая по бетону босыми ступнями, вошел в помещение. Принес огромное серебряное блюдо с посыпанным специями сырым мясом и фруктами, конический серебряный графин приправленного наркотическими травами кофе и кальян с густой красной, похожей на кровь жидкостью. К неудовольствию принца присел на край ложа, поставил поднос на вульгарно раздвинутые колени и, взяв кусок сырого сладкого мяса, крепко поперчив его, подав с пальцев ей прямо в рот, угостил им демонессу. Она приняла подношение и, захватив губами его руку, облизав его пальцы своим очень длинным, с ладонь величиной, лиловым языком, развратно улыбнулась ему в ответ. Закончив кормить сестру, Эрсин точно также протянул угощение и принцу, поводя пальцами так, как будто предлагал сунуть в рот их в рот и ему, но тот отказался, попытался высвободиться из крепко обвившего хвоста своей любовницы, кончик которого нашел уже дорогу между его ягодиц.
- Уйдите прочь! – неприязненно потребовал принц Ральф у Эрсина.
- Патрик, не ври мне, ты же тоже уже насладился этим мальчиком? – спросила демонесса, обращаясь к Эрсину и, еще крепче сжав хвостом принца, спросила – куда же ты?
Обхватила его руками, прижалась к нему своей грудью и присосалась к его губам своим ртом, запустила ему глубоко в рот свой язык.
- Мне надо… - попытался высвободиться принц Ральф.
- Давай! – распахнула рот, приготовившись, выгнулась демонесса.
- У тебя отличный вкус, сестрёнка! – оценивающе кивнул Эрсин, бесцеремонно и по-хозяйски ощупывая, глядя горячей раскрытой ладонью принца по бедрам и спине.
- Да что вы творите! – оторвался от демонессы тот, но она снова привлекла его к себе и снова сунула ему в рот свой длинный язык, наслаждаясь его смущенными, но все же неспособными сдержать страсть судорожными движениями.
- И все же, не более того, что позволяют эти шкурки из кальция, углерода и воды – проверяя хвост демонессы, вынимая и облизывая его, спокойно и рассудительно ответил на возглас принца Эрсин. Отставил поднос, пристроился сверху и сзади и, не прерывая своей лекции, принялся совершать поступательные ритмические движения – никто не может понять, ни мы, ни ученые, ни доктора философии, ни мыслители. Вот сделал же создатель их такими, какие они есть, и тут же всем им и запретил. Где логика, где смысл? А, Ральф, может ты скажешь мне? Ну, хотел бы он, заткнул бы вас со всех сторон и не было бы даже повода нарушать эти ваши правила и запреты. Нет же, оставил, сделал именно так, нарочно, чтобы поглумиться. Как с тем яблоком, теми ангелами в Содоме и Иудой. Дешевая провокация чистой воды. И что в итоге? Нет, я конечно нисколько не возражаю, он тут хозяин, он это все придумал, и так даже веселее и интереснее, но я вижу в этом парадокс. Двойные стандарты. Лицемерие. Зачем запрещать то, что естественно, а тем более приносит такое волнующее наслаждение и при этом даже запрограммировано у вас на уровне гормонов, генетического кода и рефлексов? А тем более наказывать, клеймить? Какой был в этом смысл? Или банальный непрофессионализм? На одном из планарных пластов я проектировал вычислительною машину, которая должна была моделировать максимально полное строение вселенной. Когда я закладывал в нее программу, я продумал все как следует до мелочей. Предусмотрел все, что мне было необходимо, а недокументированные возможности и аберрации максимально ограничил. Мне дали грант, потому что это была идеальная машина, не тратила лишних ресурсов, энергии и нервов. Это была достойная работа, и она показывает, что можно ведь, если захотеть. А то, что мы видим вокруг? Все ваши заповеди, духовная борьба и ограничения естественных потребностей тела вкупе с вашими пороками и низменными устремлениями, все это больше похоже на веселый серпентарий, цирк уродов, где собрали злобных безмозглых и жадных карликов у тесной кормушки и на потеху стравливают их. И не надо говорить, как вы любите о том, что какие-то там провидения выше разумения, выше простых логических выводов. Если бы создатель хотел чтобы мы все, да-да и вы и мы все вместе, были такими уж идеальными хорошими, как он говорит нам через каких-то, претендующих на истину, ради своей выгодны называющих себя его пророками, проходимцев, он бы изначально заложил во всех нас самые лучшие качества, чувства и мысли, чтобы вообще не было надобности в каких-то условностях и ограничениях. Но по факту выходит совсем наоборот. Он предлагает вам некачественный продукт: слабое тело, подверженный страстям, замутненный гормональным фоном мозг, отстраняется, как будто это такая лицемерная, без чудес и четких научных, или иных явных подтверждений его существования свидетельств свобода выбора и предлагает вам побороться со своими пороками и недостатками, которые сам же заложил в ваши головы генетически с самого вашего рождения. Так ведут себя либо дилетанты, либо жестокие шуткари из популярных комедийных постановок и конкурсов, придумывающих глупые задания для участников, чтобы те в своих еще более тупых бестолковых метаниях и низменном паясничестве веселили их, поднимая рейтинги. Ральф, что вы напряглись? Вам же нравится, я вижу, не спорьте. И Йекти в восторге, с дальней дороги насладиться своим новым телом. Кстати это я придумал, как вам, великолепно? А вот хвостик такой – он взял в руку кончик ее хвоста и пристроил себе сзади - это уже ее маленькая шаловливая выдумка. Ловко и занятно не правда ли? Бросьте, не впадайте в краску, как в семинарии на исповеди. Оставите предрассудки, доверьтесь разуму, логике и влечениям вашего великолепного мужского тела. Раз приятно и есть физическая возможность, почему бы и нет? Какой-то дурак-импотент, моральный кастрат, неуч, мракобес, непроходимый, начитавшийся до одури каких-то книжек неудовлетворенный рефлексик-тупица сказал вам, что это плохо, а вы поверили? А слову на заборе вы тоже верите? 
- Фомальгаут, мы не виделись столько циклов, а тебе только потрепаться! –  сладострастно улыбнулась демонесса и потянулась к нему своим языком, пытаясь засунуть его в рот теперь и Эрсину.
- Ну я же демон, я должен убивать душу! – целуясь с ней так, что терпкая горькая как смола или листья какого-то чудного южного растения из которого делают благовоние, слюна побежала между их губ, полилась на принца, что лежал, придавленный их переплетенными телами к жесткой, покрытой асбестом, или еще каким несгораемым материалом постели  – какой толк от греха с искушением, если можно просто покаяться и больше так не делать? А еще хуже, если он ужаснется и примет постриг и отговорит многих других! Они же такие, люди, совершат какую-нибудь мерзость, пострадают, устыдятся и начнут менять в корне свою жизнь. Но сладость вседоступности, а главное разумность и логика, преподанные с нужной стороны – вот что действительно развращает их. Сомнение ученого, великоумие философа, вседозволенность властьимущего, надменность художника, сила воителя. Все, что заставляет их жить самих по себе в свое свинское удовольствие, в угоду своим страстям и порокам, как будто бы все подчинено только законам физики и химии и приправлено хаосом и непредсказуемостью квантовых взаимодействий. Так, как будто они произошли от пришельцев из эфира, из генетического банка, или химической реакции, спонтанно случившейся во время прохождения через аммиачную среду разряда грозы. Вот в чем смысл. Тело убить несложно. А вот убить душу это весело, а особенно когда грешники по пирамиде начинают тянуть один другого вниз…
- Ты хоть тут помолчи! – переворачиваясь под принца Ральфа, обвивая их обоих с Эрсином хвостом и поводя взад-вперед кончиком, скучающе ответила демонесса – меня не забавляют твои рассуждения.
- Ах, ну это ты такая большая и мудрая, а я твой маленький нежный, возбужденный братик, которому, когда нет рядом его будоражащей воображение, вечно занятой вращением звезд и облаков сестрички, все серо, скучно и уныло! – словно наигранно вызывая ее жалость, самодовольно ответил Эрсин и в знак подтверждения по-дружески похлопал юного принца по могучим, крепким плечам, продолжая свое однообразное, механическое, лишенное всякого интереса, движение, как будто этот разговор был единственным, что во всем этом непотребном действе действительно распаляло его похоть, вызывало хоть какие-то чувства и интерес.
- Мелковато. Поборись за равенство полов, нац- секс- и религиозных меньшинств. Аборты, свободу вероисповедания, информации и слова, объяви о том, что мир не черно-белый, что любая мерзость это всего лишь субъективная оценочное суждение, что земля вертится вокруг солнца, что человек произошел от обезьяны. Изложи свою теорию эволюции и большого взрыва. Расскажи всем что глобализация, рыночная экономика и мультикультуризм это хорошо. Открой курсы личностного роста, теории продаж и сетевого маркетинга. Убеди всех, что у каждого своя правда, что надо жить только по совести и человек сам себе бог и творец свой судьбы – постанывая и сама не отрываясь от любовных ласк, возразила ему Йекти.
- Это все уже было. И те, кто занимался этой ерундой уже давно пошли на бензин для Машины Архитектора – прижимая к ней принца, указал на него пальцем сверху Эрсин и объяснил – а здесь, в Гирте, для них это пустой звук, они еще до такого не доросли. А вот то, чем мы сейчас делаем, он понимает. Слышишь, как он стонет? Чувствуешь его энергетические флюиды, как бьют его гормоны, ощущаешь, как пылает его мозг? Он горит и теперь, после нас с тобой, больше никогда не остынет. Никогда у него не будет никого блистательней, ярче и возбужденнее чем мы. Аккумулятивный эффект. Представляешь, сколько всего учинит он в будущем, сколько мужчин, женщин и детей он совратит и погубит, сколько натворит всего забавного и веселого, сколько прольет крови, в бесплодных метаниях, тех самых попытках Адама познать и почувствовать сразу и все, чтобы снова пережить то, что сейчас происходит с его головой и телом?
- Патрик! – рассердился принц – вообще-то я тут! Что вы такое говорите…
- Заткнись, щенок! – звонко шлепнул его по заду, повелительно и гордо прервал его Эрсин, и крепко сжал его потные от натуги и экстаза бедра своими железными горячими и мокрыми ладонями – а ну-ка развернись!
- Йекти… – обиженно воскликнул принц, ища заступничества у демонессы.
- Ахаха! – рассмеялась она ему в лицо, крепко схватила его за плечи, переплетя свои руки с руками Эрсина, и особенно сильно и резко надавила принцу сзади хвостом, отчего он особенно громко и жалобно вскрикнул от боли – мальчик, давай же, не бойся. Делай, как он говорит, иначе мы и тебя разрежем и съедим!

***

Трое полицейских быстро шагали по длинному коридору полицейской комендатуры Гирты. Ни с кем не здороваясь, быстро прошли все здание от отдела Нераскрытых Дел, до массивной лакированной двери на противоположном конце корпуса, вошли в приемную. Полицейский секретарь коротко кивнул им, молча продемонстрировал еще одну высокую дверь с бронзовой табличкой «Х. О. Тралле – капитан юстиции первого класса». Без лишних разговоров инспектор Тралле, Эдмон Даскин и Фанкиль вошли в кабинет.
В просторном и пустом помещении с высокими арочными окнами, за которыми зеленела сирень, роскошными кустами высаженная по западной стене полицейской комендатуры, стоял легкий, едва заметный аромат благовоний и приятный, едва различимый запах духов, похожих на столичные. Темные, лакированные деревянные панели и такой же темный, натертый воском пол отражали белый свет стоящего снаружи туманного сентябрьского неба. На противоположной окнам стене висела большая картина, исполненная зловещих рыжих, багровых и коричневых оттенков. На которой были изображены льющийся наискосок через багровое, подернутое черными тучами небо пронзительный рыжий огонь, и заживо горящие в нем, бегущие от него в панике и запоздалом раскаянии безбожники, иноверцы, враги и гонители Христовой Веры. В левой стороне панорамы светлел белый, сияющий крест на горе, и люди – мужчины и женщины с детьми в ужасе взирая на мировой пожар, жались к нему. Их прикрывали трое с белыми мечами и в доспехах: Апостол Петр, Илья-пророк и Иоанн Креститель, а над ними из разверзшегося грозового неба указывала Длань Божия, направляла на мир людей этот самый всеиспепеляющий огонь, что лился из ее пальцев, страшными рыжими полосами расчерчивал черно-багровое от дыма и копоти, лишенное звезд и луны небо.
Притягательная и жуткая в своей реалистичности и отчаянии исполненная одним из старых известных мастеров, картина.
В кабинете не было почти никакой мебели. Только массивный резной стол из черного дерева, кресло куратора полиции Гирты Хельги Тралле и черный, несгораемый шкаф с вентилем на ручке рядом с ним, почти как в иллюстрациях к детективным книжкам. На столе стояли колокольчик и письменный прибор. Все трое полицейских вошли, проследовали по скрипящему под сапогами паркету к столу и застыли в поклоне, ожидая распоряжений. Хельга Тралле подняла на них внимательный и спокойный взгляд своих серых глаз и отложила перо. Пробежала глазами докладную записку, что Эдмон Даскин положил перед ней на стол, коротко кивнула в знак подтверждения и объявила.
- Завершающая фаза. Мы приступаем к исполнению. Валентин, вы руководите операцией, завтра Герман и его люди будут в вашем полном распоряжении. Вы будете наделены моими полномочиями, договоренности, средства, методы и цена неактуальны. Действуйте по обстоятельствам в соответствии с установленными задачами.
Инспектор с мрачной готовностью кивнул в ответ.
- Лео – обратилась куратор к Фанкилю – ваше задание вам известно. Исполните его любой ценой. Ни при каких обстоятельствах не упустите ваши цели.
- Да, моя леди, это наше служение – скорбно, с поклоном, ответил рыцарь.
- Эдмон – обратилась она к Даскину – вы установили реквизит?
- Да – кивнул он с мрачной напряженной готовностью палача и убийцы.
- Хорошо – коротко ответила куратор полиции – всем: код готовности черный. Номенклатура боеприпасов и допустимых технических средств: соответствующие.

***



https://vk.com/id686957
Доктор Эф.