Не обнимай холодных статуй. Часть третья

- Аполлон является богом ограбленным, богом оболганным. Так пишет мореплаватель Павсаний, с берегов, надо полагать, далёких Нила. Не чтили святилище его ни свои, ни чужие - похищали жреческую утварь, дары, принесённые богу верующими, распахивали принадлежащие богу поля, не чурались и стад его. И потому место, ограбленному Аполлону посвящённое, было нечистым, местом воровской, уркаганской силы. К тому же оно ешё и воняло - по легенде, из-за того, что Аполлон, змеедавец наш прекрасный, как убил дракона Пифона, так и бросил его гнить там же, у Парнасова подножья, ровно, полагаю, между паркингом и музейными туалетами - или всё же ближе к столовым? И Локры близлежащие, где мы с тобой наметили обед, так и назывались смердящими из-за поганых, падалью отравленных местных вод, - Кузя, закинув краснопалые, скудно и золотисто обутые ноги на приборную панель, вдохновенно импровизировала, изредка заглядывая в растрёпанную, залистанную до полной бесформенности брошюрку издательства Московского Университета, зажатую между загорелыми коленями.

Нафаня молча, раздражённо вцепившись в непослушный руль, маневрировала в лабиринте неожиданно для такой завшивой гостиницы пространного и заполненного автомобильём подземного гаража. В опущенные окна букашки уютно и прохладно тянуло белковым распадом. Кузя сморщила длинноватый нос: "Не иначе, как под гаражом всё ещё разлагается дракон Пифон, или кентавр Несс, или другое какое-нибудь хтоническое дельфийское существо, оставленное, согласно древнему местному обычаю, после смерти непогребённым, добычей диких зверей и хищных птиц - посредников между мирами, земным и загробным, гарантов телесного возрождения. А поскольку хищные звери, коршуны, орлы и стервятники давно в Фокиде повывелись, нарушился и духовный, божественный биогеоценоз. Пришлось самим обитателям прибегать к ритуальному поеданию умершей плоти - не оставлять же её, в самом деле, червям. Род Тантала, например, любил лакомиться своими же детишками. А сваливали хитренькие людишки собственный каннибализм на тех птиц, что остались, пережили экологическую катастрофу - нежную ласточку, кроткого, сладкоголосого соловья. Вот так соловушко и стал разбойником. И до нас ведь докатилось поветрие переноса  людоедской вины человечьей на соловья-пташечку, назначать его главгадом. Птичка ж дохлая не знает ни заботы, ни труда..."

Нафаня, резко повернув и смачно поцеловавшись с серебристой, громоздко припаркованной у самых ворот колымагой, вырулила к выходу, остолбенело посмотрела на насекомо выползшие на парковочный талон цифры и нехотя нарушила молчание: "Кузь, ну они не охренели, нет? Двадцатка, если в долларах, за ночь за этот зловонный паркинг? Растерзание, блин, плоти, дельфийское ритуальное! У тебя драхмы есть? У меня какая-то мелочь только мослами звенит..." Кузя опешила: с вечера решено было, что за парковку и билеты в музей заплатит Нафаня, у Кузи оставалось драхм только на бензин до Афин, да на скромный перекус по пути, а с обменниками в этой дикой, странной, в бытовом плане во многом совершенно ещё античной стране было, как они уже успели убедиться, туго. "А твои деньги - где?" - выпалила она, не подумав, потом вспомнила про Нафанино телефонное трансатлантическое щебетанье и простонала, - "Разговор с Лёликом из гостиницы, да? За него ты отвалила всё, что было у тебя в кошельке? - а было у тебя много: ты вчера в Нафплионе сотню меняла, как и я, и за отель с ужином мы с тобой расплатились фифти-фифти, а у меня ещё полста грина в драхмах вот, лежат нетронутые. Нафань, ты думала, что творила?"

Нафаня, скрыв глаза за чёлкой, обыденно - блаженно, непроницаемо, чуть вызывающе - немотствовала. Засовывая неловкими руками совами вылупившиеся на неё банкноты в жерло парковочного автомата, Кузя изо всех сил подавляла в себе желание потоптаться на Нафане поотчётливее, проговорить явно стыдное, унизительное, издевательски плеснуть Нафане в безмятежность её лица жгучим: "Лёлик тебе перезвонил из Сан-Франциско, с карточки? Лёлик? Ага, потом догнал и ещё перезвонил - уже из Голливуда! Сама ты ему позвонила и навязывалась, пока он тебе не наобещал, как обычно, всякого - чтоб отцепилась!" Но делать этого было нельзя, как нельзя было перед госами требовать с Нафани деньги за свой ноут с почти готовым дипломом на нём, расплавившийся под вкрученной в настольную лампу их общаги криворуким Лёликом двухсотваткой, зачем-то включённой на полную свою солнечную мощь, пока Нафаня с Лёликом миловались напоследок. Надо было забыть, перевернуть страницу, переключить регистр. Кстати насытился и божок автостоянки: пожевав, выплюнул последнюю осовелую банкноту, покряхтел, мигнул зелёным глазом - и поднял ржавый шлагбаум. "Ну, всё что ли? Выпускают нас из подземного царства? Жми на газ, Нафаня! И не оглядывайся!" - ослеплённая внезапным солнцем Кузя опустила на глаза очки и фальшиво запела: "Же пердю мон Ёридисе! " - "Ну зачем же так пердеть?" - подхватила Нафаня уже чище, вернее, музыкальнее. Букашка резво выкатилась на жёлтую пыль пустынной, небрежно брошенной на холмы дороги.

Фокида разворачивалась во все стороны зелёным, с кое-где вытершимся ворсом ковром, Ионическое море ломало горизонт, вылезая  на сушу лоскутами ультрамарина, в запредельную высь улетало лёгкое, без облачка, небо. "Офигенно здесь, а Нафань! Ты давай не спеши, я сейчас засниму что ли это всё!" - Кузя потянулась на заднее сиденье за камерой, сунулась рукой в футляр, потыкала, помяла подбитый поролоном полиэстер, вывернула его наизнанку, от души выругалась: "Камеру забыли! В отеле, она на зарядке стояла, а мы её не взяли!" - и залилась слезами. Нафаня резко затормозила: "Эй, Кузь, ты чего? Да мы немного отъехали совсем, двух километров не будет. Вернёмся, заберём. Кому твоя камера нужна?" Попытки развернуться, однако, результата не дали: дорога была узкой, с вязкими, грозящими оползнями обочинами. Нафаня подавала вперёд, назад, буксовала, тормозила и газовала, но развернуться на доступном ей пространстве для манёвра так и не решилась. "Ладно, не парься, я сбегаю", - Кузя  нетерпеливо дернула передную, заедающую дверцу, - "ты езжай вперед, паркуйся, билеты покупай, вот драхмы мои бери, все, что остались. Встречаемся у входа в музей - там же кафе какое-нибудь должно быть? Вот, вот там. Я налегке, музей уже виднеется. Прорвёмся!" Нафаня послушно кивнула. Кузя выпорхнула из машины и, довольная возможностью размять уже затёкшие ноги, пружинисто зашагала в гору к гостинице.