Где ты, Густав?

  В начале мая 1975 года жительница Штутгарта фрау Марта Дорн получает известие, заставившее её бедное сердце тревожно забиться. Военный архив города с прискорбием сообщает, что найдены, наконец-то, неоспоримые свидетельства гибели её мужа, с июня 1944 до этих пор, считавшегося пропавшим без вести на бескрайних просторах России. Вечером того же дня, теперь уже официальная вдова, фрау Марта знала некоторые подробности печального события более чем тридцатилетней давности,  а также имела на руках часть именного смертного жетона её мужа Густава Дорна, офицера одной из армий группы " Центр ", воевавшей в те годы в Белоруссии. Этот кусочек металла с именем дорогого ей человека и стал началом или продолжением истории о судьбе двух женщин, таких разных, но незримо связанных между собой хитросплетением жизненных обстоятельств.

  " Дорогая Марта ! Сегодня ровно год, как мы не виделись. Сколько хороших слов за это время я мог бы сказать тебе о своей любви, сколько поцелуев получил бы от тебя, целых 365 раз мог бы просыпаться утром в одной постели с тобой и столько же ночей были бы подарком небес для меня. О, эта война ! Я солдат, дорогая Марта, подчиняюсь приказам командования, но с каким удовольствием я подчинялся бы твоим приказам, как охотно выполнял бы любой твой каприз. Здесь страшно и грязно, мне жалко местных жителей, им всем уготована незавидная участь -- наш фюрер не хочет терпеть на Земле их присутствие, только малая часть их останется жить, это суровая необходимость, но как страшна она в своей неотвратимости. Я живу в доме сельской учительницы, до войны она преподавала детишкам наш язык. Я по доброму разговариваю с ней, её муж и сыновья воюют против нас, видела бы ты, как она смотрит на меня. Я иногда ловлю на себе её взгляд исподлобья, готовый испепелить меня. Я боюсь этих людей, они словно сделаны не из плоти и крови, они стожильные, нам трудно будет победить  этот народ, его можно только истребить... Я молюсь Господу ниспослать мне ранение, чтобы можно было поехать после излечения в фатерлянд, увидеть тебя, побыть с тобой хоть несколько дней отпуска. Жди меня, дорогая Марта, я вернусь с победой. "
               
         Белоруссия, 1975 год, дачный посёлок под Витебском.
 Лето выдалось жарким, засушливым. Бригада молодых мужиков ходила по деревням и сёлам, предлагая услуги по очистке и восстановлению старых колодцев и рытью новых. В одном из таких колодцев на окраине села после извлечения грунта, уже в придонном, водянистом слое наткнулись заступы на человеческие останки. Известили ребят из местной поисковой группы. Все кости были аккуратно извлечены. По найденному там же смертному жетону разобрались, что принадлежат они бойцу, невесть как попавшему сюда и похороненному в таком неподобающем месте. Поисковики, хорошо знающие своё нелёгкое дело, определили , что это бренные останки офицера вермахта. Солдатам не полагались хромированные, с выгравированными званием и фамилией, кусочки металла, всего пять на семь сантиметров, с тремя узкими прорезями для разлома. Солдатские были куда проще, только номер, и они хуже сохранялись в агрессивной для металла водяной среде. Все собранные кости вместе с найденными там же обручальным кольцом, полуистлевшим крестом за доблесть, пряжкой ремня и ножом в ножнах, в специальной упаковке были переданы представителям Народного Союза Германии.
               
        Белоруссия, 1944 год, деревня под Витебском.
 Хозяйство Агафьи Леденёвой до войны считалось зажиточным, крепким. Она сама, муж, трое сыновей-погодков хорошо крестьянствовали на земле. Правда, Агафья Тихоновна, будучи учительницей, считалась сельской интеллигенцией, но трудилась наравне со всеми, успевая ещё и тетрадки проверять и к урокам готовиться. Дом Леденёвых был добротный, двор полон живности, курей без счёта, сметана и масло не переводились. Когда пришли оккупанты, все запасы и живность исчезли в их ненасытных желудках. К этому времени Агафья осталась одна,мужики её сложили буйны головушки кто, где, на бескрайних просторах России-матушки. Почернела лицом, высохла, сгорбилась, сильно состарилась от горя Агафья, хотя родилась прямо в первый год начавшегося двадцатого века. Четыре любви отняла у неё война, вот эти серые мышиные кафтаны были олицетворением зла в её, жаждущей отмщения, душе. Каждое зверство, творимое сверхчеловеками, только добавляло ненависти в её, и так до краёв заполненное этим чувством, сердце.
 Когда всю молодёжь угнали в Германию, к лучшей жизни под " немецким орднунгом ", село опустело. Во всех домах полновластно  хозяйничали вражеские офицеры и солдаты. В дом Агафьи поселили худющего офицера с денщиком, а ей на жительство оставили хлев пустующий. Там она и обитала, как прислуга, сварить еду для господ военных, обстирать да полы помыть в доме. Так и бедовала, от холодов осенних зарываясь в сено в яслях. Лишь после того, как местные полицаи подсказали постояльцу, что она преподаватель немецкого языка, офицер позволил ей жить в доме, в небольшом закутке за печкой, где помещалась только кровать да сундук с её немудрёными вещами. Теперь он любезно приглашал её побеседовать, много говорил о Париже, о тяготах окопной жизни, всё больше доверяя ей, как интеллигентному человеку, знающему язык Шиллера и Гёте. Понимая всё же, что он в чужом доме, немец пытался объяснить Агафье, что идёт война и это оправдывает действия немецких солдат,как необходимость военного времени. Но чаще говорил о доме, о родном городе, о том, как любит он свою жену, " meine liebste Марта ", как будет плакать его " мутти ", если его убьют.
 Агафья думает, почему она не плачет, ведь её мужа или кого то из сыновей, может, убил этот хлыщеватый, пахнущий одеколоном, офицерик. Денщика Агафья, в сердцах, называет фрицем. Солдат смеётся:" Nein, keine Fritz, ich bin Kurt, " Курт -- значит короткий, он мал ростом, толст и прожорлив, рожа его лоснится, он всегда что-нибудь жуёт, в перерывах чистит сапоги офицера и весь день дрыхнет на печи. Иногда его ноги в драных носках высовываются из-под занавески над печкой, источая ароматы немецкой юфти и окопной жизни.
 Вскоре в доме появляются какие то коробочки, небольшие, картонные, упакованные в розоватую плотную бумагу. Денщик теперь спит на лавке, возле железного ящика, в котором хранятся эти коробочки. Ключ от замка у него на шее. Видно, приказано ему глаз не спускать с этого важного прямоугольного гробика. Агафья догадывается, в этих коробках отрава, офицер сам как то обмолвился, что этого добра хватило бы, чтобы извести всё крысиное племя в его городе. Но он не гамельнский крысолов, чтобы спасать земляков от хвостатого нашествия. Агафья знает, всех оставшихся жителей немцы уничтожат перед отходом. Колодцы уже отравлены, чтобы наступающая Красная Армия даже таким путём несла потери. За водой оставшиеся старики ходят к лесному ручью, двоих уже застрелили, немцы боятся партизан. Только перед зданием школы колодец действующий, там немцы берут воду для себя и немногих оставшихся лошадей. Теперь Агафья знает способ отомстить за своих мужиков, за всех остальных расквитаться не хватит даже армии таких, как её постояльцы.
                Из письма Густава :
 " Дорогая Марта ! Наш фюрер великий полководец, я ни на минуту не сомневаюсь, что мы ещё доберёмся до самого сердца русского медведя и пройдём парадом по улицам Москвы. Но пока мы здесь воюем с местными жителями и ищем партизан в каждом дворе. На днях я, как офицер - химик получил приказ отравить все колодцы в округе. Зачем ? Есть же реки, их не отравить и не повернуть вспять, а мы вот пятимся и, боюсь, будет это недолго, у нас большие потери, русские же озлоблены, сильны армией и духом. Не знаю, свидимся ли, всё в руках Божьих. "
               
    Штутгарт, 1975 год.
Уютный домик на Фалькерштрассе никогда не слышал детского смеха, Марта так и не вышла больше замуж. Ей было невыносимо жить в статусе непризнанной вдовы, чей муж пропал без вести, в то время как вся её страна чествовала героев, сложивших головы за лучшее будущее всей нации. Соседи не общались с ней, даже почтальоны, эти бесстрастные вестники печали и радости не здоровались, не интересовались, как поживает она, всё ли в порядке, как делалось это у домов других добропорядочных бюргеров, чьи отцы и сыновья воевали и гибли в далёкой России. Единственной отрадой были книги и ещё письма от Густава, перечитанные множество раз. Последнее, датированное 17ым июня 1944 года, было коротким и вымарано цензурой. По всему было видно, что, отчаявшись, Густав не слишком заботится о безопасности:
 " Любовь моя ! Долг не позволяет мне поддаваться панике, но я понимаю, что дни нашего пребывания здесь сочтены. Боюсь, что и у нашей страны нет будущего. В окопах было страшно, но там враг был передо мной. Страх исчезал сразу же, в пылу боя, только горячие патронные гильзы отсчитывали секунды жизни. Здесь враг повсюду, всё ненавидит нас, даже собак стреляют сразу же, как входят в деревню. Мы не несём этим людям освобождения от большевистской заразы, мы сеем смерть и разрушения...( дальше вымарано цензурой ) ...надежда на то, что мы снова будем вместе, греет мне сердце, но обстоятельства говорят, что вероятность такого исхода ничтожно мала. Даже русская баба, что готовит нам еду и обстирывает нас, может стать орудием нашей гибели. Она сидит за печкой, как мышь, но по ночам я слышу, как скрипят её мозги, промытые красной агитацией, она вынашивает планы мести, что ей стоит зарубить меня спящим. Мой денщик, Курт ходит вечно пьяным, никакие увещевания и угрозы не помогают. Он боится партизан, даже перед хозяйкой заискивает, а ну, как её сын тоже в лесу, среди этих бандитов ( дальше опять цензура )... сказать о любви к тебе, очень скучаю. Если меня убьют, не будь ханжой, выходи снова замуж, одной тебе не выжить. Твой навеки преданный, Густав."

      Белоруссия, июнь 1944 года, деревня под Витебском, дом Агафьи Тихоновны.
 Ночь ватным одеялом укутала деревню. Ни огонька в домах, ни скрипа дверей, ни лая собачонки, только здание школы с часовыми у входа освещено. Слышна музыка, немцы в сотый раз заводят одну и ту же пластинку " Лили Марлен " ...Солдат прощается с любимой, обнимая её под уличным фонарём. Он уходит на фронт, пусть она будет ждать его, он вернётся обязательно ...". Штабные перепились вусмерть, даже часовые у входа клюют носом. Агафья сидит в доме на лавке, в темноте и улыбается. Ей пора уходить, но она медлит, вспоминая случившееся. Офицерик её вернулся поздно, с порога потребовал шнапса. Она принесла требуемое, добавка оказалась убойной, во всех смыслах. На пару с денщиком они вылакали бутылку. Ещё вчера Агафье удалось хорошенько напоить Курта и, когда тот уснул мертвецки пьяный, она сняла у него с шеи ключ и подменила одну коробочку другой, наполненной землёй с огорода. Благо, что пустые, точно такие же, валялись у каждого колодца. Офицер с немецкой педантичностью пересчитал  количество, не удосужившись проверить содержимое ( да и как это было возможно сделать с ядом, не касаясь ). На это и рассчитывала Агафья. Когда денщик оклемался, у неё уже было готово адское зелье. Даже цвет самогона не изменился от добавки сверкающего порошка из коробки. Подсунуть двум пьяным в стельку воякам отравы не составило труда -- сами потребовали добавки. Хладнокровие изменило ей только, когда яд начал действовать. Она попросту ушла из дома, зарылась в сено в пустом хлеву и с бьющимся сердцем ждала развязки. Через некоторое время в доме послышались выстрелы, оконное стекло разлетелось вдребезги, потом во дворе послышались громкие голоса. Мертвея от страха, Агафья слышала проклятья, хрипы и стоны. Потом всё затихло. Тогда она выползла из своего убежища. Страшная картина предстала её помутненному взору. Офицер лежал у колодца, согнувшись, прижав руки к животу в позе эмбриона. Видимо, действие яда потребовало воды, но утолить жажду немец так и не успел. Пипин короткий, как про себя называла Агафья денщика, лежал у крыльца. Это подсказало помутившемуся рассудку Агафьи, как избавиться от тел. Труп Густава она с трудом перевалила через край колодца. Не сразу, но всё же ширина сруба позволила телу съехать вниз. Для денщика места оставалось мало, поэтому Агафья отбила две доски сбоку крыльца и затолкала толстяка внутрь, в открывшееся, пыльное чрево. Потом вернула доски обратно, приколотив их гвоздями на прежнее место. Ещё полчаса носила землю из огорода, засыпая её в колодец, хотя и не сильно опасалась, что тело обнаружат, если оно всплывёт. Потом, немного посидела, послушала " Лили Марлен ", подпевая и покачивая головой в такт музыке. Затем, встала, вышла со двора, прикрыла калитку и ушла, не оглядываясь.
 Только к вечеру следующего дня проспавшиеся, протрезвевшие немцы, обеспокоенные отсутствием химика, стали рыскать по всему дому и двору Агафьи, перевернув всё вверх дном. Денщика нашли с собакой, но у колодца огромная немецкая овчарка потеряла след, а сверху, в черноте сруба была видна лишь слегка блестевшая поверхность воды. Денщик погиб смертью храбрых ( под крыльцом ), почему у него на теле не оказалось видимых повреждений, мало интересовало штабистов при оформлении документов. Офицера, решили они, партизаны увели с собой в лес, его объявили пропавшим без вести.
 Агафья тоже пропала после этих событий, немцы искали её, как возможную причину гибели сослуживцев, но она как в воду канула. Говорят, что ушла в лес и была убита при бомбёжке партизанского лагеря. Но, вот, в соседней деревне до сих пор жива бабуська, странноватая такая, чем и живет, непонятно. Вроде, как не в своем уме, но иногда всерьёз намекает на какую то тайну, то ли клад где зарыт, то ли могила чья-то, да мало ли что может говорить больной старый человек. Пусть говорит, сказки это всё.